Колдун

Генрих Мамоев

Колдун

Аннотация:Это не инструкция к применению, а книга для тех, кто верит, что добро сильнее зла...

Глава первая

Порча

...Анна с опаской покосилась на висящую над входом ветку чертополоха и, что-то пробормотав, переступила через порог. Я посмотрел на нее:- Здравствуй..., батюшка, - с некоторой паузой перед словом батюшка, произнесла Анна, и вновь посмотрела на чертополох. - Здравствуй, Анна. Проходи. С чем пришла? Она сделала неуверенный шаг вперед, боязливо оглядывая мое жилище. - Да, вот, батюшка..., - начала Анна, местная болтунья и сплетница, богобоязненная, как и все жители нашего богом забытого села, - дочь ко мне приехала.- Слышал, - я поднялся, рукой приглашая ее к длинному столу, на котором лежали различные травы, - ты проходи. Чего с порога разговаривать?Анна быстро кивнула и, в последний раз обернувшись на ветку волчца, быстро прошла на середину комнаты. Остановившись у стола, она огляделась по сторонам, ища свободное место на лавке, на которой тоже лежали травы.- Ты сдвинь в сторону и садись, - я кивнул ей и, подавая пример, сел напротив через стол.Женщина осторожно сдвинула пучок дубовых листьев с желудями и присела, не переставая оглядывать мое хозяйство. Я не мешал ей, и не торопил, давая время собраться с мыслями и духом. Местные жители немного побаивались меня, что, однако не мешало им всякий раз, когда у них случалось что-нибудь, обращаться именно ко мне, а не к батюшке Георгию, служителю церкви в соседнем селе. - Слушаю тебя, Анна.Анна уселась на самый край лавки и посмотрела на меня.- Беда у нас, батюшка, - негромко произнесла Анна, которая неведомым образом знала обо всем, что творилась не только в селе, но и во всей округе.- Анна, сколько раз я говорил - не батюшка я тебе. Ни по сану, ни по возрасту, - я строго посмотрел на нее, отметив, как непроизвольно сжались ее худые плечи, - имя мое ты знаешь. Вот и называй по имени. - Ой, прости, ба..., - она едва не перекрестила свой рот, - прости меня, дуру старую! - Она все же перекрестила рот, - Серафим, беда у нас!- Что за беда? - Спросил я, чувствуя холодное покалывание в пальцах рук.От Анны исходило что-то тяжелое и неприятное. Я прикоснулся к ветке калины - покалывание не проходило, но невидимые иголки уже не так впивались в подушечки пальцев.- Внук мой, Таськин сынок, заговариваться стал. Ночью кричит, плачет, днем пугается всего. Помоги нам, ба..., Серафим!- Что кричит-то? - Покалывание вновь участилось, вынуждая меня взять ветку калины в руки. - Ой! - Анна всплеснула руками, - не могу я этого сказать! Матом кричит, как взрослый, а ведь ему всего четыре годика! - Матом, значит? - Я оторвал красную ягодку, - И давно так?- Давно! Таська и привезла его сюда, потому что врачи ничего сделать не смогли. - А что говорили-то?- Да, ну их к чертям соб...! - Анна махнула рукой, но заметив мой сердитый взгляд, осеклась, еще раз перекрестив рот.- Ты бы меньше чертыхалась, Анна, - я постарался, чтобы мой голос прозвучал спокойно и строго - ты знаешь, не люблю я, когда в моем доме чертыхаются. - Ой, прости, Серафим! Сама не понимаю, что говорю!- Так что врачи-то? - Возрастное, говорят. Мальчик, говорят, впечатлительный. Таська с мужем, как собаки, каждый день лаются, вот он и нервничает. Говорят, пройдет, - она жалостно посмотрела мне в глаза, - А как пройдет?! Он же почти не ест, только воду пьет целыми днями, а жара-то нет! Я задумчиво посмотрел на нее. Последняя фраза была особенно неприятной. Я прожевал горькую ягоду, почти не ощущая ее горечи. Похоже, дело было серьезным. - Мы и к батюшке Георгию ходили, чтоб он над ним молитву почитал. Таська не смогла - ей самой худо, и она только из-за ребенка и держится, чтобы не слечь. Вот мы с ним вдвоем и поехали в церковь. Батюшка молитву прочитал, водичкой окропил и отпустил нас - сказал, все хорошо будет. Сначала вроде и, правда, полегчало, он даже кушать захотел, а как домой приехали, все и вернулось. Есть не может, весь холодный и только пить просит и плачет. А потом как начнет ругаться - хоть уши затыкай! Только ночью заснул. И со вчерашнего дня спит, - она не выдержала и сквозь слезы произнесла, - спит и кричит во сне. А сам весь мокрый и холодный. Я протянул ей ветку.- Съешь-ка ягодку, - я видел, как ее рука осторожно дотронулась до ветки, - оторви и съешь, тебе говорят. Анна быстро оторвала ягоду и поднесла ко рту.- Ну! - Я требовательно посмотрел на нее.Женщина быстро зажевала красную ягоду. Я наблюдал за ее лицом. Горький вкус калины должен был заставить ее скривиться, но выражение лица женщины почти не изменилось. - Не горько? - Спросил я, глядя женщине в глаза.- Нет, не очень, - с легким удивлением ответила Анна.Я встал, она - чуть не подскочила на месте. - Так, Анна, возьми-ка свечек, вон, рядом с тобой лежат, а я тут соберу кое-что, и пойдем, внука твоего проведаем. Как его зовут-то?- Данилкой, ба..., - она испуганно посмотрела на меня, - Даниилом, как отца моего, царство ему небесное. - Хорошее имя, - сказал я, складывая в мешок, комок шерсти, спички, различные смеси ладана, сушеный розмарин, чернила, кровь дракона, вербену, омелу белую и руту. Огляделся, вспоминая, все ли положил и, взяв листы белой бумаги, сказал, со страхом наблюдающей за моими приготовлениями женщине:- Ну, пойдем, с богом... _______________________________________________________________...До дома Анны, расположенного на противоположном конце села идти было минут двадцать, которые я употребил на то, чтобы вспомнить некоторые заговоры, которым меня научила моя бабушка, ведунья и знахарка Серафима. Дело предстояло нелегкое - я чувствовал, что придется потрудиться, чтобы помочь внуку Анны. Больше того, меня не покидало ощущение, что проблема может оказаться гораздо серьезней, чем обычная порча, легкие следы которой были даже на Анне. И вполне могло случиться так, что обычные методы очищения не сработали бы, и тогда пришлось бы делать то, чего я не любил и, если честно, всегда побаивался - прибегнуть к помощи магии. Я сторонник быстрого и легкого лечения, не нарушающего ауру больного, и не вызывающего тяжелых последствий от применения магии. Бабка Серафима, всегда говорила: чтобы вылечить зуб, не нужно резать ногу, и я с ней полностью согласен. И до сих пор, в своей многолетней практике деревенского знахаря, я руководствовался именно этим правилом. Конечно, я многого не знал - если сравнивать с тем, что знала моя бабка, то моих знаний была маленькая чашка перед ее глубоким колодцем, и она до последнего дня пыталась передать мне, хотя бы часть их. Я помню, как она смотрела на меня, когда по причине юношеской горячности и глупости, я пытался отлынивать от обучения, и помню слова, сказанные ею накануне исчезновения. Она посмотрела тогда на меня своими пронзительно синими глазами, и сказала:- Ты думаешь, что зная часть, сможешь понять целое, но придет день, когда даже знание целого, не поможет тебе понять его малой части. Учись, пока есть такая возможность, и... пока я с тобой. И веруй - вера чудеса творит...Мне стыдно вспоминать, что я тогда решил, будто бабка не в себе. Как стыдно вспоминать и то, что не пошел со всеми искать ее в лесу, думая, что она вернется сама, как делала это всегда, иной раз неделями пропадая в поисках какой-нибудь редкой и особенной травы. Серафима не вернулась. Селяне, обеспокоенные исчезновением знаменитой на всю округу знахарки и травницы, искали ее целую неделю. Приехавший начальник милиции, который каждый год лечился у Серафимы от различных хворей, даже вызвал вертолет, днями круживший над дремучим лесом, но ее так и не нашли. Ни живой, ни мертвой. Поговаривали, что бабка Серафима упала в одну из расщелин высоких сопок, горбами торчащих посреди необъятного леса, но это были лишь слухи, ни подтвердить, ни опровергнуть которые не мог никто.С тех пор прошло уже без малого двадцать лет. После исчезновения Серафимы я уехал в Омск и, поступив в мединститут, целых шесть лет не появлялся в родном селе. Я строил грандиозные планы, изучая свойства растений, надеялся защитить докторскую, и открыть собственное лечебное заведение. Но судьба распорядилась иначе. По окончании института я получил направление в свое село, и вернулся в дом, в котором прошли моё детство и отрочество. Дом был заброшен, кусты и деревья разрослись вокруг него так, что мне пришлось, в буквальном смысле, топором прорубать дорогу к двери. Селяне помогали мне кто, чем мог, но в основном это были советы, как поправить покосившуюся от времени баню, как избавиться от насекомых, выевших целые бревна с северной стороны дома. Правда, со временем, увидев, что мне передались некоторые способности Серафимы, люди стали охотнее приходить, делиться своими проблемами, а заодно помогали восстанавливать заброшенное хозяйство. Ближайший сосед Егор Никодимович, старый, но крепкий дед, поправил окружавший хозяйство деревянный забор, категорически отказываясь от какой бы то, ни было оплаты, приговаривая, что он и так задолжал Серафиме, поставившей его на ноги. Я смутно помнил эту давнюю историю, рассказанную мне моей рано умершей мамой. Егор Никодимович, тогда еще просто Егорушка, балуясь с местными ребятишками, свалился с дерева, сильно повредив себе позвоночник. Врачи отказывались лечить его, отговариваясь тем, что науке неизвестны способы лечения переломанного в нескольких местах позвоночника, но Серафима выходила его, используя травы, заговоры, ледяную воду и жар. Егор встал на ноги через год, и уже лет шестьдесят с лишним бодро топтал землю, успев за это время произвести на свет семерых деток. Я долго не мог привыкнуть к позабытой за время учебы и проживания в студенческом общежитии неторопливой жизни сельчан, забивая свое время работой, но со временем все встало на свои места. И случилось это уже после того, как в моей жизни появилась Мария...________________________________________________________________...Мы подошли к дому Анны. Я посмотрел на серое с самого утра небо и, пробормотав про себя несколько слов, переступил порог большого и красивого, по сельским меркам, дома. В воздухе пахло лекарствами и болезнью. Таська, которую я помнил еще совсем маленькой девочкой, молча встретила нас, глядя на меня опухшими от слез и бессонницы глазами. Я коснулся ее головы и вновь почувствовал, как закололи невидимые иголки. Ощущение было намного сильней того, что я испытал полчаса назад, слушая Анну. - Где ребенок? - Спросил я, глядя на измученную Таську, в глазах которой блеснули слабые искорки надежды.- Там, - она подняла руку, указывая вглубь дом, - спит. - Спит, - повторил я и прошел в дом, заметив взгляды, которыми обменялись Таська и ее мать. Ребенок лежал на железной кровати, выпуск которых прекратили еще в моем детстве. В глаза бросились бледный и нездоровый цвет его лица, и сжатые кулачки, которыми он словно защищался от чего-то страшного и невидимого. Я подошел к нему и, пригнувшись, провел ладонью по холодному и мокрому лбу. Иглы, не прекращавшие свою пытку, словно взбесились, причиняя сильную боль.

Оглянувшись на замерших на пороге женщин, я улыбнулся, стараясь не напугать и без того измученных страхом женщин, и сказал:- Анна, принеси холодной воды и чистых полотенец, которых не жалко.Анна всколыхнулась.- Да мне..., ничего не жалко! Я сейчас, я мигом! Она убежала. Таська продолжала смотреть на меня испуганными глазами и я, чтобы немного разрядить сгустившуюся в воздухе напряженность, улыбнулся ей:- Ты успокойся, все будет хорошо. И раздвинь занавески - чем больше света, тем лучше. Таська рванула к занавешенным тканью окнам, едва не срывая легкие занавески. Я вновь посмотрел на спящего мальчика. Были видны бегающие под опущенными веками глазные яблоки. Прошептав короткую молитву, я развязал свой мешок, выкладывая содержимое на стоящий рядом с кроватью стул. Мальчик негромко застонал, но не проснулся. Я вынул из мешка драконову кровь, руту, вербену, смеси ладана, плакун траву и тимьян - пока этого было достаточно. Обернувшись к Таське, я увидел, что она, замерев, стоит у окна, из которого в комнату падал неяркий свет хмурого утра, и негромко сказал:- Мне нужен уксус. Налей в стакан три ложки яблочного уксуса и добавь до трех четвертей воды. Не кипяченной, - заметив, что она готова метнуться, я добавил, - и не шуми, а то топчешься, как медведь. Мои слова подействовали - Таська на цыпочках вылетела из комнаты, едва не сшибив входящую с кувшином и полотенцами Анну. - Ставь сюда, - я указал Анне на свободный от моих трав и смол деревянный табурет и, вынув из мешка пучок церковных свечей, протянул их, - расставь свечи по углам.- Зажечь? - Встревожено спросила Анна.- Нет, - я покачал головой, - не сейчас, я скажу когда. Я взял полотенце, обмакнул один его конец в кувшин с холодной водой и, откинув с ног мальчика одеяло, быстро протер его ступни, негромко приговаривая:- Отступи туда, где сыра вода, отбеги с ноги, Боже помоги! Аминь! Мальчик дернулся, но глаза его по-прежнему были закрыты. Я смочил второй конец полотенца, и осторожно провел им по лбу.- Отступи с лица, отпусти сердца, душу не губи, Боже помоги! Аминь! Рот мальчика чуть приоткрылся, выпуская прозрачную, тягучую слюну. Сильная судорога пробежала по всему телу. Мне стало не по себе - я почувствовал, что немного задыхаюсь и, оглянувшись на замершую в страхе Анну, негромко сказал ей:- Зажги свечи. Начни с того угла, и пока не зажжешь все, рта не раскрывай. Анна бросилась выполнять мое указание, а я, вытащив из мешка ладаницу, открыл ее и, всыпав туда немного карефеды, специальной ладанной смеси, поджег его.

Запах был не самым приятным - шалфей, миндальные косточки и кошачья шерсть, смешанные в нужных пропорциях вызывали желание заткнуть нос, но я уже давно научился не обращать внимания на подобные мелочи. Мальчик был в серьезной опасности, и я боялся, что и этого окажется мало, чтобы избавить его от черного, буквально переполнявшего ребенка негатива. Я не люблю употреблять слова черт или бес, предпочитая заменять их словом негатив - у каждого, как говорится, свои "тараканы". Поднеся ладаницу к лицу мальчика, я махнул ладонью, направляя неприятный дым к его дергающимся ноздрям. Замерев на мгновенье, Даниил вдруг резко выгнулся, едва не выбив ладаницу из моей руки. Я поспешно приложил правую руку ему на лоб и быстро забормотал:- Страхи дневные, страхи ночные, идите на заячьи тропы, на их норы, под их кусты, пусть заяц лисы боится, от страха ему пусть не спится. Лиса пусть волка боится, от страха пусть ей не спится. Волк пусть медведя боится, от страха ему пусть не спится. А дьявол боится Бога. Иди страх от порога раба Божьего Даниила. Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь. Теперь уже не иглы, а словно лезвия ледяных ножей кололи и пальцы рук, и все мое тело. Боль была ужасной, и я несколько раз перекрестился, быстро читая про себя молитву очищения. Не помогало. Я пытался удержать бьющееся в конвульсиях тело мальчика, изо рта которого продолжала вытекать тягучая слюна.

Сзади кто-то вскрикнул, и я понял, что вернулась Таська. Не оборачиваясь, я хрипло приказал:- Выйдите! - Мой голос был словно чужим, и я слышал его как сквозь заложенную в ушах вату. Таська подбежала и, поставив на табурет стакан с разбавленным уксусом, замерла, глядя на ребенка. Я поднял глаза и повторил:- Выйдите из дома! Она исчезла, оставив меня наедине с мальчиком. Кинув в стакан Драконову кровь, я вновь насыпал в ладаницу карефеды. Белый дым от ладаницы поплыл по комнате, наполняя ее тошнотворным запахом. Я отбросил мокрое полотенце, схватил другое и махнул им, нагоняя дым на мальчика. Ребенок закашлял. Глаза, по-прежнему закрытые, бешено метались под прикрывающими их веками, лоб ребенка был усыпан бесчисленными капельками пота, а руки, сжатые в маленькие кулачки, побелели, цветом напоминая только что выпавший снег. - Матерь Божья, защити меня от бесов! - Я чувствовал недетскую силу, с которой сопротивлялось моей руке тело ребенка, но продолжал читать, перейдя на древнеславянский, - Обышедше обыдоша мя и именем Господним сопротивляйся им! Пресвятая Богородица, помоги спасти душу невинную! Я повторял и повторял эту молитву, раз за разом, не обращая внимания на охватившую меня усталость и апатию. Мне было знакомо это состояние - в прошлом году я уже сталкивался с подобным, когда внезапно "заболел" и едва не умер славящийся своим здоровьем и силой местный богатырь Авдей. В тот раз была не порча, а сильный сглаз, но я очень устал, снимая его, а придя домой, рухнул на кровать и лежал, без желаний, без потребностей...

Поддаваться апатии нельзя было ни в коем случае, и я быстро прочитал молитву об укреплении сил и духа. Апатия немного отступила, но в руках и во всем теле я непрестанно ощущал покалывание тысяч и тысяч острых игл. Тело ребенка вдруг перестало изгибаться и, пользуясь временной передышкой, я разорвал полотенце и, сложив в маленький кусок ткани сухой плакун травы, крепко связал ее. Достав из мешка длинный кожаный шнурок, я привязал к нему получившийся узелок и, повязал его на запястье ребенка, быстро проговорил: - Плакун! Плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чистому полю, не разносись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, старым ведьмам киевским; а не дадут тебе покориша, утопи их в слезах, да убегут от твоего позорища; замкни их в ямы преисподние. Будь мое слово при тебе крепко и твердо век за веком, аминь! Дикая боль пронзила меня, едва не заставив закричать. По комнате пронесся неизвестно откуда взявшийся ветер, заставив трепыхать пламя горящих в углах свечей. Превозмогая режущую боль, я несколько раз осенил себя и ребенка крестным знамением и встал. Мое лицо было мокрым от пота, руки тряслись, как у старика, а ноги подкашивались, словно я не сидел, а бежал весь день. Взглянув на мальчика, я перевел взгляд на иконку Божьей матери и, взяв тимьян, подошел к иконе. Еще раз перекрестившись, я положил тимьян перед иконкой, и вернулся к затихшему Данилке. Мальчик по-прежнему спал, если это состояние можно было назвать сном. Глазные яблоки шевелились под веками, но это было уже не то дикое вращение, которое я наблюдал, когда пришел. Я присел и, положив ладонь на его ледяной лоб, прошептал:- На болотной кочке, в осиновой ступочке, ты, раб Божий Даниил, ничего не бойся. Ни огня, ни воды, ни людей, ни зверей. Ни утром, ни ночью, ни в полдень, ни в полночь. Иди испуг прочь!Во имя отца и сына и святого духа. Аминь! Не прекращая повторять заговор, я вынул из мешка комок шерсти, и стал наматывать его на подобранный с пола карандаш. С каждым витком тело мальчика дергалось все сильнее, но я лишь увеличивал скорость, стараясь побыстрее перемотать шерсть на карандаш. Закончив, я поджег комок. Смрадный запах вспыхнувшей, как порох шерсти быстро наполнил комнату, и я посмотрел на Данилку. По телу ребенка пробежала судорога, еще одна и он открыл глаза. Большие, голубые, как у его матери глаза, смотрели на меня, говоря о том, что ребенок в сознании. Я постарался улыбнуться. Не знаю, насколько хорошо у меня это получилось, но мальчик протянул ко мне свою маленькую ручку. Я взял его мокрую от пота ладошку, и негромко сказал:- Все хорошо, Даниил, все будет хорошо. Какая-то тень на мгновенье заслонила свет из окна. Я поднял голову и увидел прячущуюся за рамой Таську. Она смотрела на нас, и ее голубые глаза были полны слез. Рукой она закрывала рот, сдерживая рыдания, но увидев, что мальчик проснулся, не выдержала и заплакала. Я взял стакан с растворенной в уксусе смолой, перемешал и посмотрел на свет - красноватый цвет говорил о том, что Драконова смола полностью растворилась. Смочив край полотенца в стакане, я сильно отжал его в ладони, и протер ступни мальчика, приговаривая слова молитвы благодарения за исцеление. Данилка молча наблюдал за моими действиями, не дергаясь и не пытаясь мне помешать. Это было хорошо, и я уже начал верить, что мои сомнения и страхи были преувеличенными. Увидев в окне испуганное лицо Анны, я кивнул головой. Подхватив рыдающую в голос Таську, Анна потащила ее куда-то за собой, а я повернулся к не сводящему с меня глаз мальчику. - Ну, как ты? - Спросил я.Данилка моргнул, открыл рот, чтобы ответить, но в эту минуту в комнату вбежали Анна, Таська и какой-то мужчина. Я заметил, как резко изменилось выражение лица ребенка, и вместо ответа на свой вопрос, услышал истошный крик. Глаза ребенка закрылись, тело вновь выгнулось в дикой дуге, а я чуть не потерял сознание от пронзившей меня боли. Я с трудом смог обернуться. Увиденное настолько поразило меня, что на мгновенье я потерял дар речи: пространство над головой мужчины клубилось и дрожало, как дрожит плавящийся от жаркого асфальта воздух. Леденея от подступившего страха, я заорал:- Вон! Вон отсюда! Ошеломленные моим диким криком, Анна и Таська схватили сопротивляющегося мужчину, и потащили его к выходу. Угрозы и мат из уст мужчины казались материальными, и мое сознание едва не выворачивалось от силы произносимых слов. Я быстро обернулся к мальчику - изо рта вновь потекла слюна, а тело било мелкой дрожью. Бормоча слова молитвы, я положил руку на темень ребенка:- Силою Господа, имеющего всю власть на небе и на земле, запрещаю тебе, вселукавому, нечистому, скверному, мерзкому и чуждому духу -- отступи сейчас же, познай свою ничтожную силу и сгинь! Аминь! Дрожь не проходила. Не прекращая читать молитву, я вновь насыпал в ладаницу немного смеси и ухитрился одной рукой поджечь ее, не отпуская правой руки с головы Данилки. Меня самого уже трясло, как в падучей, но отступать было нельзя. Дым, вонючий и густой дым, вновь поплыл по воздуху. Сделав над собой усилие, я вдохнул его, чувствуя, как от сдерживаемого кашля глаза вылезают из орбит, и выдохнул, стараясь попасть на ребенка, перекошенное лицо которого мало напоминало лицо четырехлетнего мальчика. Пламя свечей колыхалось, едва не затухая, воздух в комнате казался густым и влажным, а откуда-то со двора доносились истошные вопли Таськи и матерная брань ее мужа. Я перекрестил ребенка, и быстро проговорил:- Во имя Отца, и Сына уйди, нечистая сила. Что ты делаешь мне, пусть будет тебе. Твои речи - тебе в плечи. Твоё дело - в твоё тело. Выйди же и удались! Аминь!Я несколько раз повторил молитву. Внезапно тело мальчика обмякло и безвольно опустилось на постель. Переход был настолько резок, что на миг я даже позабыл о собственной боли. Мальчик был без сознания. Нащупав пульс, я почувствовал некоторое облегчение - сердце ребенка билось. В горле так пересохло, что схватив кувшин с водой, я сделал несколько огромных глотков прямо из кувшина, заливая холодной водой и себя, и кровать, и Данилку. Отставив кувшин, я взял горсть сухого розмарина и рассыпал его вокруг тела мальчика, с трудом вспоминая нужные слова. Ребенок глубоко вздохнул. Черты его лица постепенно разглаживались. Данилка еще раз вздохнул, и еле заметная улыбка тронула его губы...Сил не было и, казалось, что они покинули меня насовсем. Я сидел, прислонившись к железной спинке кровати, и отрешенно думал о том, что нужно выйти и посмотреть, как там Таська, чьи вопли все еще доносились сюда. К ее крикам прибавились крики Анны и, вкупе с непрекращающимся матом это создавало какую-то нереальную картину безумного мира. Ребенок спал, а я продолжал сидеть, глядя на него, и вспоминал свою бабку Серафиму. Я вспоминал, какой опустошенной и потерянной она выглядела после того случая, когда обезумела вся семья наших соседей Никитиных. На Серафиму было страшно смотреть: огромные черные круги под глазами, посеревшие губы. Даже ее синие глаза и те казались серыми и прозрачными. Она еле вошла в дом и, упав на свою кровать, тихо попросила меня подать ей шкатулку, в которой лежали написанные на деревянных табличках руны. А потом сказала, чтобы я вышел. Я не знал, что она делала с ними, но к вечеру бабке стало лучше. Сейчас я очень жалел, что в свое время не научился пользоваться ими. Я закрыл глаза. Красные и фиолетовые круги мелькали, вызывая головокружение и тошноту, но я старался держаться, повторяя про себя одни и те же слова:"Явись ко мне милосерд, святый Ангел Господень, хранитель мой, и не отлучайся от меня скверного, но просвети меня светом неприкосновенным и сотвори меня достойным Царствия Небесного". Тошнота постепенно отступала, цветные круги сменялись обычной темнотой, но я продолжал повторять слова молитвы. В какое-то мгновение мне показалось, что я засыпаю, но внезапно явившееся перед глазами до боли знакомое лицо, заставило меня вздрогнуть и открыть глаза. Кроме меня и спящего тихим сном мальчика в комнате никого не было, но я явственно услышал родной голос, негромко произнесший:- Встань и иди. Ты нужен им. Вера чудеса творит...Я никогда не был подвержен галлюцинациям, по-крайней мере, раньше. Оглядевшись по сторонам и, убедившись, что мы с ребенком одни, я встал. Подойдя к маленькой иконке Божьей матери, я перекрестился, и быстро прочитал коротенькую молитву. Видение лица бабки Серафимы и услышанный мною голос были серьезным знаком, от которого нельзя было отмахнуться, списав все на усталость после тяжелого сеанса экзорцизма. Достав из мешка чернила, сделанные из специальных трав и бумагу, я быстро нарисовал на ней изгоняющий и защищающий от "негатива"знак - магия, так магия.__________

S| D| D| D| C| H| T| L| T| B| S| D| D| D| C| H| T| L| T| B| Мои предчувствия сбылись - я знал, что без магии, пусть и светлой, мне не обойтись. Я убрал бумагу за пазуху и, еще раз посмотрел на ребенка - Данилка спал, слабо улыбаясь во сне. Я перекрестил его, и вышел из комнаты....

За невысоким забором уже толпился народ, нервно обсуждая случившееся. Увидев меня, люди приумолкли - некоторые побаивались, но многие уважали, хотя были и такие, которые считали меня шарлатаном, примазавшимся к бабкиной славе.

Таськины крики и мужская брань доносились из стоящей рядом с домом бани, возле которой, обхватив голову руками, сидела несчастная Анна. Посмотрев на замершую толпу, я негромко произнес:- Уходите, если не хотите, чтобы и вас...Народ словно вымело. Не успел я договорить, как все взрослые стали быстро уходить, испуганно оглядываясь на меня, и поторапливая не успевающих за ними детишек. Я медленно сошел с крыльца и, подойдя к бане, глубоко вздохнул - виденное над головой мужчины, вновь встало перед глазами. Я уже не сомневался, что порча на ребенка пала от отца - клубящийся над его головой воздух не оставлял в том сомнений. И примерно представлял, через что мне предстоит пройти - его негатив мог оказаться куда мощнее. Я посмотрел на Анну и негромко произнес:- Все будет хорошо, Анна. Иди к внуку, он скоро проснется. Несмотря на усталость, я был уверен в успехе, ведь со мной была сама бабка Серафима. Перекрестившись, я потянул деревянную ручку двери...

Глава вторая

"Приворот"

...После того случая с Данилкой и его родителями, несколько дней я никого не принимал. По селу ходили слухи, что я болею, и даже умираю. Фантазии некоторых сельчан дошли до того, что они решили, будто я и вовсе умер. По-крайней мере, так мне рассказала Анна, пришедшая вечером четвертого дня (как я ей и сказал) поблагодарить меня, и помолиться вместе со мной во здравие раба Божьего Данилки и родителей его - Таисии и Константина. Сначала Анна со скоростью сороки выпалила все, что говорили обо мне сельчане, а затем, спохватившись, достала узелочек, в котором было три щепотки соли, взятые у разных соседей. Это я велел ей каждый вечер брать у разных соседей по щепотке и складывать все в один мешочек, не объясняя для чего ей нужна соль. Я взял мешочек и, слушая ее захлебывающийся шепоток, высыпал соль в бутыль со святой водой.- А еще говорят, будто ты, Серафим, колдовству не от бабки своей покойницы Серафимы, царствие ей небесное, научился, а от черных колдунов китайских, - глаза Анны при этом были круглыми и испуганными, - и что ворожба твоя не наша, не русская, а английская!Усмехнувшись, я спросил:- Так китайская или английская?Анна растерянно посмотрела на меня:- Так я откуда знаю?! Люди всякое несут, не языки, а помело! Я подумал, что про помело-то ей как раз и не стоило бы говорить но, ободренная моим молчанием, Анна продолжила:- У бабки Евдокии, из Верхнего, говорят, кошка щенка родила. Я-то сама не видела, но люди говорят, что кошка белая, а щенок черный, и не лает, а мяучит. И Володька, пьяница, говорит, что видел щенка того, - на лице Анны появилось презрительное выражение, - только он всегда что-то врет! Зенки зальет горькой, вот ему и мерещится!

Анна сделала глубокий вдох, что вполне могло означать, что новости еще только начинаются. Я не ошибся.

- А еще Митька, сосед наш, Филиппов сынок, дурень, говорят, девку какую-то из города привез. Жениться на ней хочет, но из дому носа не кажет, и девку свою прячет. Я к ним ходила, хотела соли попросить, как ты велел, но Дарья в дом не пустила, говорит, болеет Митька какой-то заразой, и соль мне во двор вынесла. А еще....

Под аккомпанемент сплетен, я расплавил сургуч и запечатал бутыль. Проверив, не вытекает ли вода, я поставил ее на пол, опустился на колени перед иконой Божьей матери и, взглянув на тараторящую Анну, сказал:- Возьмешь эту бутыль, дойдешь вечером до реки и, прочтя молитву Божьей матери, сломаешь печать и выльешь все до капли в реку. И по дороге домой ни с кем не заговаривай и рта не раскрывай. Как придешь домой, все двери-окна запри и до утра никуда не выходи. Все поняла?Анна с испугом посмотрела на запечатанную бутыль.- Все, бат..., Серафим.- Ну и хорошо. А теперь, давай, Анна, помолимся. Она захлопнула рот, с каким-то благоговением глядя на меня, и рухнула на колени прямо там, где стояла. Я с трудом удержался от смеха.- Иди сюда, Анна, здесь молиться будем. Она вскочила на ноги и, чуть не бегом подошла ко мне, и с громким костяным звуком снова упала на колени. Я взглянул на нее.- Колени разобьешь, женщина. Что же мне тебя потом еще и от переломов лечить? В ее глазах была такая покорность, что я испугался, что в рвении своем она может и лоб расшибить, и поэтому предупредил:- Ты аккуратнее, а то еще пол проломишь. Анна с испугом посмотрела на сколоченный из толстых досок пол, потом на меня и, увидев, что я сложил перед лицом ладони, стала быстро повторять за мной:- Святые Отцы Митрофаны, благословите же раба Божия Даниила, походите. Помни, Бог, Адама и Еву, и отца Чародея, и бабушку Соломониду. Бабушка Соломонида Христа Бога повивала. На свои руки принимала, от двенадцати сглаз ходить приказала: От встречного, поперечного, от серого, мурового, от чёрного и белого. Не хожу я, ходит Мать Пресвятая Богородица со своими апостолами. Заря зарю убивает, своей рукой умывает, своей пеленой утирает. Я спросту, ангел со сту, Господь с милостью. Создай, Господь, святой час. Аминь.Анна в точности повторяла за мной слова, которые я старался произносить внятно и медленно. Закончив читать молитву, я трижды перекрестился, в пол поклонился и встал. Проделав то же самое, Анна вскочила на ноги и, рванув к сеням, притащила оттуда мешок. Развязав узелок, она стала выкладывать на стол банки с огурцами, помидорами, кабачками и еще чем-то. После банок она выложила большую буханку ржаного хлеба и завернутый в белую бумагу огромный кусок сала. Водрузив все это на стол, она виновато посмотрела на меня.- Это все, ба..., Серафим. Прости, что так мало - не смогла больше донести. Я тебе завтра еще принесу. Огурцы и помидоры я любил, тем более что Анна славилась своими консервами, но вот сало...- Спасибо, Анна, только мне больше ничего не надо. А сало забери, не нужно животного в награду - не язычники мы. - Да мне для тебя, Серафимушка, что хочешь не жалко! Скажешь, прыгни с моста - прыгну! - Ну, ладно, не мели языком, - я строго посмотрел на нее, - зачем я буду такое говорить? Ты лучше скажи мне, как дите?Анна заулыбалась.- Ой, все хорошо, Серафимушка, ожил мальчонка! И есть начал, и смеяться, и ругаться перестал. А уезжать, как не хотел! Таська с Костей еле уговорили, обещали игрушку какую-то подарить ему. Ой, что же это я! - Она вдруг спохватилась и, не стесняясь моего присутствия, полезла рукой в лифчик и, вынув оттуда платок, завязанный в узелок, протянула мне.- Что это? - Спросил я, догадываясь, что там может быть.- Это Костя, муж Таськин, денег просил тебе передать.Я нахмурился.- Ты, Анна, прекрати это - знаешь же, не беру я денег. А зятю своему передай, что не ради денег я помогал, а во спасение души чистой. Пусть он на эти деньги свечей купит и батюшку в дом позовет - квартиру освятить. Там, небось, столько по углам черноты мечется. Анна растерянно смотрела на меня, по-прежнему держа в руках узелочек. - А как же я передам их? Они ж теперь только на следующий год приедут. - Ничего с ними не станется - отдашь, когда приедут. Только обязательно позвони им, и скажи, чтобы квартиру освятили. Поняла?- Поняла, ба..., - Анна испуганно посмотрела на меня, - все поняла, Серафимушка! Как ты сказал, так и сделаю. Сегодня же в область поеду и позвоню. Я подумал, что до областного центра ехать часа три, да обратно столько же и, посмотрев в окно, повернулся к Анне:- Сегодня-то уже поздно, наверное, к тому же тебе надо на реку сходить. А вот завтра с утра пораньше встанешь, помолишься и поезжай. А теперь иди, мне тут заняться кое-чем надо. Низко поклонившись и подняв с пола запечатанную бутыль, Анна ушла. Я видел в окно, как она, выйдя за калитку, несколько раз перекрестилась и, поклонившись еще раз, быстро пошла по пыльной дороге. Посмотрев на хмурое небо, я вернулся в комнату - нужно было заняться травами, ссыпать в банки с наклеенными на них бумажками с названиями, и разложить их по полкам. Сначала я убрал принесенные Анной подарки, после чего занялся травами, мысленно повторяя их названия и свойства: "Вот базилик -- он дарует радость, любовь, мужество и исцеление, повышает способности. Базилик защищает дом, предотвращает квартирные кражи. Сохраняет мир в доме и примиряет после ссоры. Способствует очищению, исцелению и наделению жизненной энергией". Убрав банку с базиликом на полку, я собрал в банку поменьше сухой гвоздики, вспоминая слова бабки Серафимы:"Гвоздика - цветок волшебный -- богатство привлекает, и желания исполняет". За гвоздикой последовал жасмин. Я прилежно повторял слова Серафимы, с самого детства врезавшиеся мне в память:"Жасмин-цветок -- для мозгов, привлекает деньги и любовь. Зверобой исцеляет, дарует счастье, мужество, любовь, защиту. Имбирь успех дарует, власть и любовь.Мята колосистая -- к процветанию и деньгам, в поездках дальних помогает. Защищает и исцеляет. Корица к успеху, и побуждает к добрым стремлениям. Кошачья мята, она любовь дарит, счастье и мужество. Можжевельник -- он тоже к любви и защите"...Я любовно собирал травы в банки, шепча их названия и магические свойства, а перед глазами стояло улыбающееся лицо бабки Серафимы, глядящей на меня синющими глазами, и повторявшей: "Учи травы, Серафимушка, в травах сила великая. Они от Земли-матушки, благодетельницы нашей и защитницы. От любой хвори и сглаза, порчи и томления есть своя трава. Чем больше ты будешь знать о них, тем легче будет людям помогать..." Скрип калитки отвлек меня. Я прислушался: шаркающие шаги приближались к дому. Я посмотрел на дверь, пытаясь вспомнить, у кого в селе такая походка, но ничего не вышло - шаги казались какими-то неуверенными, словно шаги приговоренного, идущего к плахе человека. В дверь негромко постучали. Стук был таким же, робким и неуверенным. Я подождал, пока стук повторится, и сказал:- Входите, не заперто. Дверь медленно отворилась, и в сени вошел высокий и широкоплечий Митька, сын Филиппа, нашего сельского кузнеца, умершего пару лет назад от горькой.

Глядя в пол, Митька пробубнил:- Дядя Серафим, я к вам...- Вижу, что ко мне, - на память пришли слова Анны, что-то говоривший про него - то ли жениться собрался, то ли заболел. Она еще что-то говорила, но я не особенно прислушивался к ее словам - мне бы ее заботы. - Ну, проходи, раз пришел, - сказал я, рукой указывая на освободившуюся от трав лавку. Митька с сомнением посмотрел на низкую и широкую лавку и, потоптавшись для приличия, вошел в комнату. Подойдя к лавке, он остановился и, бросив на меня быстрый взгляд, снова опустил глаза к полу. Я мысленно усмехнулся: совсем не таким выглядел я, когда мы с Марией решили пожениться. Мне тогда весь мир был по плечу, а океаны по колено. Митька же выглядел подавленным, если не сказать раздавленным. - Садись, что встал? В ногах, сам знаешь, правды немного. - Спасибо, - неразборчиво пробормотал Митька и сел на скрипнувшую под его весом лавку. Я пододвинул к себе деревянный табурет и, усевшись на него, спросил:- Каким ветром? Добрым или...?Юноша поднял голову. Я посмотрел ему в глаза, и мне вдруг показалось, что он сейчас зарыдает. Только этого мне не хватало - утешать здоровых парней. На всякий случай, я предупредил его:- Ты, вот что, слезы свои запри куда-нибудь, и рассказывай. Что случилось?Митька опустил голову и глухо пробормотал:- Дядя Серафим, ты можешь Татьяну приворожить? - Он поднял голову и, взглянув на меня тоскливыми до смерти глазами, добавил, - умру я без нее! И дня больше не проживу!Я посмотрел на не убранный в банку можжевельник и снова "услышал" слова Серафимы: "можжевельник - он тоже к любви..." Юноша смотрел на меня, со страхом и какой-то обреченностью ожидая моего ответа. Я не торопился отвечать. Приворот - дело нехитрое, это, вообще, первое, чему ведьмиц для начала обучают. Способности проверить, там, все такое. Серафима тоже учила меня этому.

Благодаря ей я знал три вида приворотов: психологический, энергетический и, даже, магический. Бабка говорила, что приворот не даст умереть с голоду, потому что люди всегда пользовались им для достижения своих целей, и дальше также будет - сущность-то человеческая не меняется ни за годы, ни за века. И еще говорила, что первыми двумя, психологическим и энергетическим можно пользоваться, не опасаясь причинения особого вреда привораживаемому и просящему о том, но предостерегала о третьем, магическом. Предостерегала, но все же обучила...- Умрешь, говоришь? - Мой голос был спокоен что, по идее, должно было вселить в Митьку некоторые сомнения, - А, как это? Сам или по болезни любовной? Митька замер, пытаясь осмыслить отдающий ехидцей вопрос. Тряхнув головой, ответил:- И по болезни, и сам - утоплюсь! Я усмехнулся:- Ну, тогда, братец, тебе не ко мне надо, а к Захару, гробовщику, - я смерил его глазами и продолжил, - ты, парень большой, тебе специальный гроб нужен, нестандартный. В глазах Митьки что-то вспыхнуло, пролетело и потухло. Он снова опустил крупную голову и пробубнил:- Не смейся, дядя Серафим, плохо мне. Ничего не могу делать, все из рук валится. Еда в глотку не лезет, ночи не сплю - сил моих больше нет! Помоги мне, дядя Серафим - я тебе что хочешь сделаю. Хочешь, дом новый срублю, хочешь - всю жизнь на тебя работать буду! Только помоги!Я подумал, что влюблен парень, по самые, что называется, уши, а любовь плохой советчик, такое насоветует - всю жизнь потом жалеть будешь. И еще подумал, что в голосе его и словах слышны нотки странные, пахнущие не то безумием, не то еще чем. - А ну, давай-ка, расскажи мне, что там у вас стряслось, кто такая эта Татьяна, откуда. И почему ты так убиваешься? Ну, рассказывай.- Люблю я ее! - Митька вспыхнул, - Больше жизни люблю! Жить не могу без... - Это я понял, - я перебил его, - ты про нее расскажи. Кто она?- Из города, из Омска. Мы с ней в одном училище были...- Это, в каком? Ты, если не ошибаюсь, в летное поступал?- Поступал, да не поступил, - глухо ответил Митька, - в эстрадно-цирковое пошел. Я силовой акробатикой занимался, а она была в прыжковой секции. А потом нас объединили. Он замолчал, словно вспоминая, с чего начались его беды. - Я ведь сначала на нее вообще внимания не особо обращал, - продолжил Митька, - мне другая девушка из училища нравилась - Алеся. Она с эстрадного отделения, на скрипке. Мы даже встречались с ней несколько раз, гуляли. Мне ребята говорили, что Танька глаз на меня положила, но я не особо верил, да и не нужно мне это было. Ведь я с Алесей дружил. А потом все как-то поменялось. - Как поменялось? - Спросил я осторожно. Что-то в его словах встревожило меня, - После чего?- После сессии - как сдали, решили сабантуй устроить, ну, праздник это...- Я знаю, - ответил я, вспоминая свои студенческие годы, когда сабантуи устраивались всякий раз, когда у кого-нибудь в кармане вдруг обнаруживался трояк. - Я пришел с Алесей, а Танька с парнем с другого курса, не помню, как его звали. Ну, выпили, все такое, - Митька осторожно посмотрел на меня, словно опасаясь, что я отругаю его, - танцевали. Танька несколько раз приглашала меня, но я не хотел Алесю обижать и отказывался. А потом стали на брудершафт пить. И Танька ко мне с бокалом вина подходит, давай, говорит, выпьем на брудершафт. Мы же, говорит, с тобой партнеры - я падаю, ты ловишь. Ну, я подумал, действительно, может, нам еще работать вместе, чего выкобениваться. - И вы выпили, - сказал я.- Ну, да. А после брудершафта, сами знаете, целоваться положено. - Да, - я усмехнулся, - знаю.- Ну, вот, мы и поцеловались. Как друзья, понимаете?Я насмешливо посмотрел на убитого горем юношу.- Да, в губы, как друзья. - Да я ничего! - Митька вскинул голову, глядя мне прямо в глаза, - Честно! Просто чмокнулись и все. Зачем мне?! Там же и Алеся была! - Понятно. Что дальше-то?- Мы потом с Алесей ушли. Она немного обиделась, что я Таньку в губы поцеловал, но разве это поцелуй? Так, баловство. Мы с Алесей так целовались, - Митька заметно покраснел, рассказывая мне интимные подробности своей молодой жизни, - А на следующий день, я вдруг вспомнил про поцелуй этот, с Танькой, и меня прямо, ожгло всего. Так мне вдруг захотелось увидеть ее! Ну, я и позвонил ей в общагу. - И она согласилась встретиться с тобой? - Признаки сильнейшего, подействовавшего на следующий же день приворота были налицо, но мне хотелось понять, какого именно. - Да! Погуляли, а потом поехали к ней в общагу - все уже почти разъехались, так что ее комната была пустой. - Так, - сказал я, - и ты вдруг понял, что никто, кроме нее тебе не нужен?- Да, - немного удивленно согласился Митька, - я именно так тогда и подумал. И она мне сказала, что не может без меня, что никто другой ей не нужен. Мы уже тогда решили пожениться...Он замолчал, глядя на меня. Но его рассказ был не полон.- Дальше, - требовательно произнес я, и Митька послушно продолжил.- Ну, с Алесей мы сразу расстались...- А что она тебе сказала?Митька замялся, но признался.- Дураком назвала, и слабаком на... это место, - краска вновь покрыла его лицо.- Ну, что дурак - это понятно, - неторопливо произнес я, - не понятно, что ты от меня хочешь, если у вас с Татьяной все так хорошо?- Мы с ней сюда приехали, в село, ну, чтобы с мамкой моей познакомиться. Она не очень хотела, но я упросил ее. Она все говорила, что не сдала какие-то предметы, что ей нужно заниматься, но я-то знал, что это неправда - я видел ее зачетку. - Зачем же она врала?- Не знаю, - Митька опустил голову, и по его движению, мне стало понятно, что парень недоговаривает. - Слушай, Митя, если уж пришел - выкладывай все до конца, - проговорил я, - или уходи. У меня, вон, сколько работы, а я тут сижу, тебя слушаю! Я намеренно говорил жестко - нужно было, чтобы парень раскрылся, и я смог почувствовать, насколько сильный был сделан над ним приворот. - Я видел ее с каким-то мужиком, - глухо ответил Митька.- Где видел, как?- Случайно. Я позвонил ей, спросил, когда она будет - мы в кино собирались, а она сказала, что занимается и не может придти. Я слышал, что она не в общаге, но Танька сказала, что это телевизор орет. Ну, я и пошел на пляж, думал, позагораю, поплаваю. Прихожу, а они там... с мужиком эти, на пляже лежат, чуть не в обнимку. Я представил себе чувства, которые мог испытать этот не слабый парень, и что он мог натворить. Как выяснилось через мгновение, я угадал.- Ну, я его немного того, помял, слегка. - В милицию не забрали?- Нет, - Митька покачал головой, - я его немного в воде подержал и отпустил - не убивать же?! Он потом убежал, а Танька сказала, что это ее старый знакомый, директор какой-то фирмы, и что я дурак. А я ей сказал, что если она не поедет со мной в село, то и ее убью, и себя. Вот мы и приехали сюда, три дня назад. А позавчера она заявила, что терпеть меня не может, собрала свои вещи и уехала. Еще обещала в милицию заявить, если я донимать ее буду. - И все?- Нет, сказала, что замуж за того типа, которого я того..., выходит. А у него столько денег, что ему засадить меня проще простого! Я сказал, что убью себя, а она только рассмеялась и сказала, что ее это не волнует. - Так, - сказал я, - и после этого ты решил придти ко мне, чтобы я приворожил ее?- Ну, да, - Митька осторожно посмотрел на меня, - все говорят, что вы, дядя Серафим, колдун сильный. И если вы не поможете - не жить мне...- Ладно, - я махнул рукой, обрывая его нытье, - тут не во мне дело, а в тебе. Митька непонимающе уставился на меня.- Приворожила она тебя, понимаешь? Злым бабьим приворотом. С кровью.- Танька?! - Он тупо уставился на меня, словно впервые услышал это слово, - Когда?! Как?!- Ну, не я же! А когда..., - я помедлил, глядя на его ошарашенное лицо, - думаю, когда вы с ней на брудершафт пили. В вине была ее кровь с наговором и приворотом.Митька смотрел на меня с открытым ртом, и я чувствовал, что он почти верит мне, хотя внутри его что-то борется с этой верой.- А если нет? Если она ничего...Я перебил его:- Поверь, это так. Ты мне лучше вот что скажи, вы часто с ней ругались?- Да..., - немного подумав, ответил Митька, - почти каждый день. Из-за мелочи какой-нибудь, ерунды. Но потом мирились, потому что не могли друг без друга. - А с Алесей у тебя так же было?- Нет, - ответ прозвучал почти мгновенно, - с Алесей мы всего раз и поссорились - и навсегда. Я подумал, что тот, кто делал приворот, был либо неопытным ведьмаком, либо бездарем, либо бессовестной сволочью. Взглянув в темнеющее окно, и вспомнив, что сегодня рождение нового месяца, я подумал, что парень везуч - в такие ночи работать намного проще, чем при полной луне. Я повернулся к нему:- Слушай меня внимательно. Сейчас ты пойдешь домой, и будешь сидеть, пока окончательно не стемнеет. А я приготовлю что нужно, а потом сам приду к тебе. - Дядя Серафим! - Слабая улыбка появилась на его лице, - Вы сделаете приворот, да?!- Ох, ты, молодость глупая, - проворчал я так, словно мне было не сорок, а все сто, - не приворот, а отворот будем делать, ясно?! Спасать тебя будем, иначе иссохнешь, как дерево срубленное. Все, иди, и о нашем разговоре никому! Понял?!- Отворот?! - Митька нерешительно поднялся на ноги.Его лицо было неестественно бледным, и я еще раз нехорошо подумал о той ведьмице, которая наложила на него приворот. Это ж надо, использовать магию в приворотах - руки бы ей оторвать! Парня нужно было спасать, но он, похоже, все еще не понимал этого. Он растерянно посмотрел на меня, и сделал еще одну попытку:- А может, лучше ее...- Значит, так, - я тоже поднялся с табурета и, глядя ему в глаза, медленно проговорил, - Или ты делаешь, что я скажу, или иди и топись! Все, уходи!Я отвернулся от него. Жаль было парня, но показывать этого нельзя было, ни в коем случае - жалость в таких случаях глупое и опасное чувство. Через несколько секунд я услышал, как хлопнула входная дверь, и в окне увидел, как сгорбившись столетним стариком, он медленно идет к калитке...________________________________________________________________...За двадцать без малого лет, что я провел в роли знахаря и травника, привораживать мне пришлось лишь однажды - я был тогда молод, и мне не терпелось проверять свои силы и способности при каждом удобном случае. Другое дело, что это был личный случай: влюбившись в молодую студентку педагогического института Марию Колотову, приехавшей на практику в наше село с группой студентов и, получив от нее твердый отказ, я сделал на нее сильнейший энергетический приворот. Настолько, что уже на следующий день, придя на танцы, которые почти каждый вечер устраивали студенты, я млел от счастья, видя, как она, стоя с подругами, поглядывает на меня. Я ни с кем не танцевал, хотя несколько девушек приглашали меня - я ждал, когда ко мне подойдет Мария. И дождался: вечер уже почти заканчивался, когда она подошла и спросила, не хочу ли я потанцевать с ней. Мы танцевали под какую-то медленную и грустную мелодию и, одновременно с любовью к этой необыкновенной девушке, я ощущал свою мощь. Тогда мне казалось, что моих сил и способностей хватит на что угодно, и что вскоре весь мир будет моим. Через два месяца мы с Марией поженились. Свадьба была не самой богатой, но нам было все равно: с моей стороны родственников быть не могло, а с ее были мать с отцом и чернявая, с острым языком и, как позже выяснилось, взглядом, тетка по материнской линии. Виолетта, так звали ее тетку. Я помню, что во время свадьбы испытывал некоторое беспокойство, которое списывал на вполне объяснимое волнение "молодого", старающегося угодить и гостям и невесте. Мария выглядело бледной, но старалась улыбаться, когда замечала на себе мои взгляды. Свадьба прошла без привычных для этого праздника драк, но это тоже было объяснимо - к тому времени я уже успел заработать если не славу, то признание "яблока, недалеко откатившегося от яблони" - после нескольких случаев исцеления тяжело больных односельчан (а также коров, потерявших в одночасье молоко), почти все признали, что какие-то способности бабки Серафимы мне все же передались по наследству. Во время свадьбы я ловил на себе взгляды Виолетты, которая странно улыбалась, глядя на меня, но не придавал им особого значения. А после свадьбы приехавшие гости были распределены по хатам гостеприимных соседей, а мы с Марией остались в нашем доме. Предстоявшая брачная ночь волновала меня и немного пугала - Мария выглядела как-то иначе, не так, как тогда, когда счастливая предстоящей свадьбой, никак не могла расстаться со мной на автовокзале, откуда она уезжала за своей родней. Я очень любил ее, эту невысокую, хрупкую девушку, которая и понятия не имела, что я использовал свои знания, чтобы приворожить ее - я и сам старался забыть об этом, предпочитая верить, что все произошло само собой. Но когда мы остались одни, все всплыло наружу. Не снимая свадебного платья, Мария долго и молча смотрела мне в глаза, и потом произнесла:- Ты..., приворожил меня, да? Я смотрел на Марию, не зная, что ей ответить, и она спросила еще раз:- Скажи, Серафим, ты, правда, приворожил меня? Мне с трудом удалось сделать непринужденно-удивленное лицо, и я помню, как улыбнулся и ответил:- Что ты, Маша?! Я же всего лишь травник, а не колдун какой-то. Я хотел обнять ее, но Мария отстранилась, и спросила в третий раз:- Я с самого начала чувствовала, что что-то не так, но только после разговора с тетей поняла, что ты сделал. Я спрашиваю тебя в последний раз - ты приворожил меня?И только тогда стали понятны и насмешливые взгляды Виолетты, и бледность Марии, и грусть на лице ее родителей. Я подумал, что если я признаюсь ей, если объясню, как я люблю ее, она поймет, простит и, быть может, полюбит меня по-настоящему. И ответил:- Все что я делал, я делал только ради тебя. Да, я сделал приворот, но тебе ничего не грозит - я всего лишь соединил наши энергетические сущности. Маша! Я не хочу без тебя жить! Я не смогу! Прости меня, если можешь, я очень люблю тебя! Она смотрела на меня, а я видел, как ее печальные глаза наполняются слезами и... ненавистью. Я не услышал от нее ни одного слова - ни упрека, ни проклятья, только взгляд. Взгляд, в котором было все: и ненависть, и любовь, и прощание. В нем не было лишь одного - прощения...________________________________________________________________...Я с трудом очнулся от своих невеселых мыслей и, посмотрев в потемневшее окно, удивился - со своими грустными воспоминаниями я просидел больше часа, не заметив, как пролетело время. Встав с табурета, я начал собирать необходимые для отворота ингредиенты. Для начала я проверил, сколько у меня осталось саженцев - три тоненьких саженца березок стояли в сенях - ровно столько, сколько нужно. Я подумал, что это хороший знак и продолжил сборы. В мой мешок, которые сельчане (за глаза, разумеется) называли колдовским, я сложил пучки лаврового листа, немного лимонной вербены, ладаницу. Подумав, которую из смесей брать, я решил, что Дзеда будет самой подходящей. Вынув из узких подсвечников огарки церковных свечей, я положил их в мешок и, кинув туда же пустую бутылку, завязал его. Затем взглянул на старинные настенные часы, продолжавшие ходить так же точно, как и во времена моего детства - до полуночи чуть меньше получаса, и я решил, что очищающая молитва мне совсем не помешает. Подойдя к иконе Божьей матери, я опустился на колени и начал читать:- О, Пресвятая Владычица Богородица, небесная Царица, спаси и помилуй нас, грешных рабов твоих! От напрасной клеветы и всякой беды, напасти и внезапной смерти, помилуй в дневных часах, утренних и вечерних и во все время сохрани нас - стоящих, сидящих, на всяком пути ходящих, в ночных часах спящих, снабди, заступи и покрой, защити. Владычица Богородица, от всех врагов видимых и невидимых, от всякого злого обстояния, на всяком месте и во всякое время будь нам, Мать Преблагая, необоримая стена и крепкое заступление всегда ныне и присно и во веки веков. Аминь. Повторив молитву три раза, и столько же раз перекрестившись, я поднялся. Взяв мешок и саженцы, я вышел из дому и, не оглядываясь, зашагал по пыльной дороге. Небо было темным - еле заметный узкий серп молодого месяца плохо освещал дорогу, но этого и не требовалось - я знал на ней каждую выбоину. Поглядывая иногда на сверкающие в темном небе звезды, я шагал и вспоминал слова известных мне отворотов. Была бы жива бабка Серафима, я уверен - она бы снабдила меня таким количеством заговоров на отворот, что можно было бы снять все нечистое со всех окружающих сел, но Серафимы больше не было, о чем я жалел едва ли не каждый день, так что приходилось рассчитывать лишь на собственные силы... К дому Митьки я дошел минут через пятнадцать. В одном окне горел неяркий свет. Я подошел к нему и негромко постучал. Через мгновение в окне показалась большая Митькина голова, а еще через мгновение окно распахнулась. - Уже?! - Прошептал Митька, со страхом поглядывая на три тоненьких саженца и мой знаменитый мешок.- Пора, - ответил я, - выходи. И постарайся не шуметь. Окно закрылось и сразу погасший свет вселили в меня уверенность в успешном исходе дела - очень многое зависело и от желания самого привороженного, в данном случае Митьки. Я подумал, что мои слова все-таки дошли до его одурманенного чьей-то злой магией сознания, и быстро прочитал про себя благодарственную молитву. Через несколько секунд дверь тихонько отворилась, и на крыльце показался Митька. Он быстро подошел, и уставился на меня испуганными глазами. Я негромко спросил его:- Где у вас лопата? Он махнул рукой в сторону виднеющегося сарая:- Там. - Она нам потребуется. Еще зачерпни в эту бутыль колодезной воды - она нам тоже нужна, - я вынул из мешка пустую бутыль и, протянув ее Митьке, добавил, - и не шуми. Я тебя в саду подожду. Митька осторожно взял стеклянную бутыль, а я ушел к темнеющим неподалеку фруктовым деревьям.Митька появился через пару минут. Парень громко дышал, но я подумал, что это не от торопливости, а от волнения. Он протянул мне наполненную водой бутыль и лопату. - Выкопай три ямки, чтобы посадить в них саженцы, - негромко произнес я, беря бутыль, - и расстояние между ними не меньше трех метров. Парень посмотрел на меня, словно пытаясь сформулировать мучивший его вопрос, и все-таки спросил:- А с ней, Таней..., ничего не случится? Я пожал плечами.- С ней уже случилось, - увидев, как вытянулось его круглое лицо, я поспешил добавить, - когда она решила приворожить тебя, и обратилась к глупой ведьмице. А сейчас, если у нас все пойдет, как надо, мы даже с нее снимем проклятье. Мои слова немного успокоили парня. Странно иногда, что творит любовь, даже искусственная - мы готовы прощать своим любимым что угодно, боимся за них и готовы ценой собственного здоровья, а порой и жизни, постараться не причинить им вреда. Странно это. Я открыл бутыль, и перед тем как начать читать заговор, вспомнил Марию, ее горящие противоположными чувствами глаза... Я с трудом отогнал от себя не нужное сейчас видение и, опустившись на колени, стал читать:- Текла водичка из кринички, через город Иерусалим от колдуна, от колдуньи, от еретика, от еретицы, от учёных и рождённых, от детского и младенческого, от тифа и лихорадки, от пустых родов, от кровотечения, от испуга, от порчи, от тоски тоскучей, колючки колючей, гнетущей, кислой, пресной, встречной, поперечной, ветряной, водяной, засеянной и насланной. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.Я слышал, как Митька выкапывает ямки, но не оборачивался - освящение воды не располагает к суете. Трижды повторив наговор, я перекрестился и перекрестил бутыль с водой. Встав с колен, я вынул из мешка огарки свечей и вернулся к Митьке, который как раз закончил выкапывать последнюю ямку. Глазами измерив глубину, я кивнул парню, и сказал:- Хорошо. Теперь возьми по саженцу и, закапывая их, читай за мной.Митька поднял первый тонкий саженец, вставил его в ямку, и присыпал землей, повторяя вслед за мной:- Встал я на заре, крест мой святой на мне. Мать-земля передо мной, Спаситель Христос со мной. Иди, моя тоска-печаль, близко ли, в даль, найди рабу Татьяну, за левую ручку возьми, от меня отведи. Ты, бес, не куй. Ты, раба Татьяна, не ликуй. Господь со мной, земля предо мной. Пока мои саженцы будут жить, рабе Татьяне с рабом Дмитрием вместе не быть. Ключ, замок, язык. Аминь, аминь. Аминь.Я старался говорить медленно, чтобы Митька мог в точности повторять за мной. Парень старался, как мог. Я видел, что ему не по себе, и даже в темноте был виден неестественно бледный цвет его лица. Останавливаться было нельзя. Я положил руку ему на плечо, чувствуя исходящий от него злой холод. Он посмотрел на меня, но работать не прекратил. На втором саженце Митька немного запнулся, но я кивком дал ему понять, что ничего страшного не случилось. На третьем саженце он уже еле повторял за мной слова. Его глаза то и дело закрывались, и я, продолжая держать ладонь на его плече, чувствовал, как она замерзает. Когда была посажена третья березка, я передал ему бутыль и сказал:- Полей все саженцы, и постарайся оставить половину - вода нам еще пригодится. Пошатываясь от слабости, Митька взял бутылку. Пока он поливал, я посмотрел на молодой месяц, мысленно читая молитву о придании нам сил. После чего стал зажигать огарки свечей, читая над каждым короткую молитву. Услышав глухой стук, я обернулся и увидел лежащего на боку парня. Я быстро подошел к нему - парень лежал с открытыми глазами но, похоже, что он находился в полной прострации. Я быстро достал из мешка лимонную вербену и лавровые листы, набросал их вокруг парня и снова полез в мешок за ладаницей и смесью. Парень не шевелился. Насыпав ладанной смеси, я поджег ее - в царившем вокруг безветрии, дым стал стелиться по земле, не поднимаясь выше лежащего на ней тела.

Перекрестив Митьку, я начал быстро читать:- Иван Креститель, Божьей веры хранитель, золотой тетивой, огненной стрелой отбей, отстреляй все сглазы, все уразы, все перекосы, все ахи и охи. Все вскрики, все шепотки. Стряхни, смахни, затопчи с раба Божьего Дмитрия, чтоб сглаз на нем не бывал. Век не вековал, день не дневал, ночь не ночевал. Скатитесь, свалитесь с его рук, с локтей, с волос, с ногтей, с ясных очей. С характера, с лица, как скорлупа с яйца, как с гуся вода. Пошли, Господи, ему здоровье и долгую жизнь. Небо ты небо, красное солнце. Ты, Господи, всё видишь, ты, Господи, всё слышишь. Дай, Господи, благословенья, даруй ему исцеленье. Во имя Отца и Сына и святого духа. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.Митька пошевелился. Я еще раз повторил магические слова, чувствуя влезающую в меня предательскую усталость и жуткий холод. Парень приходил в себя. Дым, словно понимая, куда нужно стелиться, медленно наползал на лежащего Митьку. Повторив наговор в третий раз, я помог Митьке подняться с земли. Руки парня напоминали большие, мягкие ледышки. - Митя, потерпи, сынок, немного осталось, - прошептал я, чувствуя, что и мои силы уходят так стремительно, что я уже начал опасаться, что не смогу довести сеанс отворота до конца. Я клял себя за самоуверенность, клял Татьяну, и клял ту ведьмицу, так грубо и бесчеловечно изготовившую приворот на крови. Я надеялся на чудо, на то, что сейчас, вот прямо сейчас, мне явится моя бабка, и поможет спасти этого несчастного...Чуда не случилось, лишь где-то, словно откликаясь на мои мысли взбрехнула собака. Почти сразу же ей стали вторить и другие, а вскоре донесся далекий звук едущего автомобиля. Отстраненно удивившись, кому это вздумалось ездить ночью по нашим дорогам, я переключил все внимание на Митьку. Нужно было, чтобы он смог повторить за мной важные слова очищения. Даже не дотрагиваясь до него, можно было почувствовать исходящий от парня холод. Я с трудом смог поднять его тяжеленное тело и помог ему встать на колени. - Митя, сынок, - я говорил ему чуть не в самое ухо но, похоже мои слова доходили до него не сразу, - ты слышишь меня?Он качнул головой влево, едва не заваливаясь на бок, но я вовремя сумел удержать его. Свечи уже догорали, и нужно было успеть завершить отворот до того, как погас бы последний огарок. Легкий ветерок разносил остатки дыма ладаницы, и я несколько раз встряхнул парня, пытаясь привести его в чувство.- Митя, Митя, очнись! - Я уже не старался говорить шепотом, тем более что лай, словно взбесившихся собак почти заглушал мои слова. Звук едущего по нашим ухабам автомобиля стал намного ближе, но мне уже было не до того. Митя терял сознание, и я никак не мог помешать этому. Отчаяние охватывало меня, ледяной змеей вползая в душу. Я собрал остатки сил и еще раз встряхнул парня. Митя открыл глаза, бессмысленно глядя на меня, и снова закрыл их. Он был без сознания, и не падал на землю лишь благодаря тому, что я все еще мог удерживать его непомерно отяжелевшее тело. Я быстро уставал, и мне уже и самому хотелось все бросить, и улечься на землю. Я чувствовал, что сам теряю сознание, и лишь чудом еще продолжал стоять на коленях и удерживать бесчувственное тело парня. Яркий, бьющий откуда-то сзади свет, и резкий звук тормозов заставил меня обернуться. От остановившейся неподалеку машины, к нам бежали две фигуры. Свет фар мешал разглядеть их в подробностях, но по очертаниям фигур, я понял, что это женщины. Огарки начали тухнуть один за другим. Я собрал последние силы и, повернувшись к Митьке, заорал ему прямо в ухо:- Митя, очнись! То ли крик мой, то ли отчаяние, с которым я закричал, дало такой результат, но Митя снова открыл глаза. По его взгляду я понял, что он смотрит не на меня, а куда-то мне за спину. Я снова обернулся и увидел, как ближайшая ко мне женщина, подхватив лежавшую на земле бутыль, подбежала к нам и, выливая воду на ошеломленно смотрящего на нее Митьку, неуловимо знакомым голосом, стала быстро говорить:- Благослови, Боже, и его тоже, возьми, Пресвятая Мария, водичку, смой с него уроки, прикосы! Глаза завидные, взгляды ненавидные: Мужские, женские, хлопячьи, девчачьи, подуманы, посуланы, погаданы, подделаны, нашёптаны, налеплены! Возьми с него, вода, все завиды! Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!Я лежал на земле и смотрел на женщину, мучительно пытаясь понять, как и откуда здесь могла появиться Мария. Моя Мария, моя невеста, любимая, и самая желанная женщина! Она все говорила и лила воду на приходящего в себя Митьку, который заворожено переводил взгляды с Марии на девушку, испуганно замершую в нескольких шагах от нас, а я все смотрел и смотрел...________________________________________________________________...Мы стояли возле калитки и молча глядели друг другу в глаза. Мне казалось, что за прошедшие годы она ничуть не изменилась, оставшись такой же красивой и хрупкой, как тогда, когда робко пригласила меня на танец. Мария не отрывала от меня взгляда, от которого мне было одновременно и неуютно, и мучительно приятно. Мы никуда не спешили. Татьяна, приехавшая с ней, осталась с не верящим в собственное счастье Митькой, а мы с Марией, не говоря ни слова, дошли до моего дома. Нам не нужны были слова - я уже откуда-то знал, что это именно она была той самой ведьмицей, наложившей на Митьку сильнейший магический приворот, от которого чуть не погибли мы оба. Я также знал, что после того, как к ней пришла Татьяна, прося отворожить несчастного, готового на самоубийство парня, Мария, внезапно что-то почувствовав, спросила ее, где он живет. И услышав название села, навсегда врезавшегося в ее память, заставила испуганную девушку поехать с ней, чтобы та показала ей его дом...Все это я знал без слов, каким-то наитием получая эту информацию, лишь глядя ей в глаза, и едва прикасаясь к ее руке. Наверное, нам нужно было многое сказать друг другу, но никто не решался заговорить первым. Мы продолжали стоять, глядя друг на друга, совершенно не замечая, как светлеет предрассветное небо, скрывая и звезды, и молодой, только народившийся месяц, которому было еще очень трудно понять этих странных людей...

Глава третья

"Ни жива, ни мертва"

...По четвергам и пятницам, если только эти дни не совпадали с церковными праздниками, я принимал народ у себя. Этот четверг был обычным, скоромным днем, и сельчане, а также жители окрестных сел, зная об этом, с раннего утра выстроились за калиткой, терпеливо ожидая своей очереди. "Стояние к Серафиму" - так, наверное, называлась длинная, чуть не до поворота очередь, стоя в которой люди обменивались сплетнями, слухами и байками - сельский народ горазд на такое. Хлебом не корми, дай посудачить. Естественно, что львиная доля сплетен и придумок была обо мне, но я никогда не обращал на это внимания - ну, хочется им языки почесать - да, ради бога, пусть чешут, лишь бы не об меня. Но в сегодняшней "программе сплетен" девяносто (если не все сто!) процентов разговоров были обо мне, Митьке с Таней, и Марии. О случившемся пару дней назад все село знало уже буквально на следующий день, а к вечеру и вся округа. Я догадывался, с чьей "легкой" руки пошла гулять сплетня, обрастая самыми невероятными подробностями (вплоть до чертей, едва не утащивших нас с Митькой в преисподнюю), но обвинять Анну за ее длинный язык - все равно, что солнце укорять за свет - каждый делает что может. Пусть болтают, тем более что Мария уже уехала в Омск, Митька и Танька, не отходившая теперь от него ни на шаг, готовились к свадьбе, которая должна была состояться через месяц, а я вновь пытался войти в неторопливый темп деревенской жизни. Получалось со скрипом, и причина была, что называется, очевидна - Мария! Она прожила у меня два странных, но прекрасных дня, когда, ни навалившаяся после едва не закончившегося нашей гибелью сеанса отворота слабость, ни плохая погода, ни встревожено "загудевшее" село - ничто не могло стереть с моего лица счастливой улыбки. И сейчас, после ее отъезда, я все еще чувствовал ее присутствие в доме, ловил ее тепло, оставшееся на постели, ощущал силу ее ауры, словно обволакивающей меня, и охраняющей от всего дурного. Она простила меня, и это было главным чудом, что случилось за всю мою жизнь! Не желая признаваться в том самому себе, все эти годы я жил с сознанием своей вины, и лишь Господь знает, сколько раз я молился о прощении моей грешной души. Видно, пришло время, и молитвы, наконец, были услышаны - Мария простила меня!Мы много говорили: я узнал, как она жила все эти годы, узнал, как у нее вдруг обнаружились экстрасенсорные способности, о которых, до встречи со мной, она даже и не подозревала, о тете Виолетте, обучившей ее некоторым азам магии и гадания, которые она потом развивала, обучаясь у известных колдунов и ведьмиц. Мария рассказала мне о своем муже, погибшем при загадочных обстоятельствах ровно через год после рождения их ребенка - она многое мне рассказала. И, наверное, я узнал бы еще больше, если бы не страсть, охватывавшая нас и мешавшая не то что говорить, но и думать.... Я узнал о том, как плохо ей было после нашего расставания, как ее одолевали чудовищные мысли о суициде, о снах, которые она видела каждую ночь, и в которых я присутствовал непременно. Но самым неожиданным был ее рассказ о знахарках и колдунах, к которым они обращались, и которые в один голос уверяли, что никакого приворота на ней нет. И нет, и не было! Это было странно - я точно помнил все, что делал в ту ночь, и мог бы повторить все до мельчайших подробностей, которые, я просто уверен, обязательно дали бы желаемый результат. Да что там говорить - ведь результат-то был! Это было странно и необъяснимо. Наверное, права была бабка Серафима, говорившая, что порой, даже зная целое, трудно понять часть. Видно, это был как раз тот самый случай. Колдуны и ведьмицы, к которым она обращалась, заметили в ней сильные экстрасенсорные способности, и один из них, некий маг и Белый колдун Симеон, предложил ей пойти к нему в ученицы. Сначала Мария отказалась, но после разговоров со своей теткой Виолеттой, и первых уроков, которые она ей дала, Мария поверила в то, что колдун не обманывал. Она стала его ученицей, и была ею до тех пор, пока колдуна не нашли в своей квартире мертвым и без каких-либо признаков насильственной смерти. Мария, пришедшая как обычно на следующее утро, застала в квартире с десяток милиционеров, которых вызвала помощница, обнаружившая мертвого Симеона. Ее долго и обстоятельно допрашивали, но Мария ничего не могла сказать им. Ничего, кроме того, что почувствовала в квартире слабые, еле различимые следы чьей-то магии. И магии чужой, не имевшей к убитому никакого отношения. Этого она им не сказала, потому что ей вряд ли кто поверил бы, к тому же милиция, имеющая обыкновение всегда подозревать самых близких людей, могла прицепиться к Марии, чего ей совершенно не хотелось. После Симеона она училась еще у двух ведьмиц: старой бабки Авдотьи, и черной магини Зои. Про бабку я слышал краем уха - говорили, что она шарлатанка, в совершенстве знавшая человеческую психологию. О Зое я знал гораздо больше - мы как-то пересекались с ней. Это длинная история, и как-нибудь я расскажу об этом, но вкратце могу сказать, что могущественнее Зои я знал только одно человека - свою бабку Серафиму. Наша встреча, когда я, вместе со многими известными колдунами и ведьмицами оказался на ее свадьбе, оставила после себя тяжелое воспоминание - я помню, как долго и серьезно болел после нашей встречи.Я узнал, что после обучения Мария занялась самостоятельной практикой, которая очень скоро принесла ей богатую клиентуру, уважение и даже некоторую славу, которой она всячески избегала. Она никого не лечила, но охотно занималась приворотами на удачу, богатство и любовь - это оказалось очень прибыльным делом. Несколько раз она сотрудничала с милицией, когда к ней обращались с просьбой помочь в поисках пропавших людей. Мария не стала распространяться, насколько удачными оказались поиски, а я не стал ее расспрашивать. А потом она встретила Андрея, молодого и талантливого хирурга, за которого вышла замуж. Их сыну - Егору, вскоре должно было исполниться двенадцать лет и, насколько я понял, Мария души не чаяла в своем сыне... Я тоже, вкратце рассказал Марии историю многих лет, прожитых без нее, но моя жизнь была куда скучнее и однообразнее. Лечение мозолей, геморроя и поноса, время от времени одолевавших сельских жителей, вряд ли можно назвать интересной и насыщенной жизнью. О недавнем случае с Данилкой я почему-то предпочел умолчать - не знаю, мне показалось, что у нас и так слишком мало времени, чтобы тратить его на хвалебные рассказы. Правда, мы довольно обстоятельно поговорили о Митьке и Татьяне, но это было в перерывах между страстными объятиями, из которых, будь моя воля, я никогда бы не выпускал ее... А потом за ней приехала та же самая машина, что привезла ее, и Мария уехала, так и не ответив на вопрос, увидимся ли мы снова. Я долго стоял у калитки, глядя вслед удалявшемуся автомобилю, на оседавшую на дорогу пыль, и думал. О чем я думал? Трудно сказать. Обо всем. О Марии, о себе, о нас. Меня не покидало ощущение, что наша встреча была не случайной, и причиной тому были вовсе не Митька с Таней, но я не провидец, а всего лишь травник...________________________________________________________________...Я посмотрел на осторожно входящего в дом деда Андрея, и кивнул ему. Он откашлялся и, перекрестившись, спросил:- Можно? - Входи, дед Андрей, - я пригласил его жестом, - присаживайся. Осторожно, стараясь не шаркнуть по высокому порогу, дед перешагнул его и вошел в большую светлицу, сиявшую чистотой после быстро наведшей здесь порядок Марии. Мне нравился этот дед. Бывший плотник он, пока не одолела его старческая подагра, был мастером на все руки, которые иначе, чем золотыми назвать было нельзя. Меня немного удивил его приход - дед Андрей всегда предпочитал лечиться сам, используя старый дедовский метод: стакан спирта и стакан свежего меда с утра, и такая же смесь вечером. Не могу сказать, что я был согласен с ним, но деду в прошлом году стукнуло семьдесят, а выглядел он всего на пятьдесят с небольшим. Как говорится, делайте выводы... Он уселся на лавку, покряхтел для порядку и, посмотрев на меня, произнес:- Антоша, младшенький Ксении, внучки моей сынок, правнук, значит, - он откашлялся, искоса глядя на меня, и закончил, - вроде как, лунатик.- Что значит вроде как? - Я посмотрел на его узловатые руки, беспокойно лежащие на коленях - в них даже на расстоянии чувствовалась немалая сила, - С чего вы так решили?- А с чего тут решать? - Дед нахмурился, - По ночам встает, и ходит по дому с закрытыми глазами. Кто же еще? Боимся мы, - он вздохнул, - никогда в нашем роду такого не было.- Ну, вообще-то, по наследству это не передается, - я пытался вспомнить все, что знал о сомнамбулизме, в просторечии, называемом лунатизмом, - а сколько лет ребенку?- Шесть недавно стукнуло.- И давно ходит?- Да нет, - дед Андрей сцепил узловатые пальцы, - вчера второй раз заметили только. - Ну, в любом случае, ничего страшного в этом нет, - поспешил я успокоить деда, - родители-то его как, мирно живут?Дед Андрей поднял глаза и изучающе посмотрел на меня.- Да, вроде, нормально, - пожал плечами и продолжил, - как все. - Говорит? - Что говорит? - Дед Андрей удивленно вскинул брови.- Неважно что, во сне говорит, или там, причмокивает, цокает? Может, дергается? - Да, нет, просто ходит. В первый раз к двери пошел, потом на кухню, а потом в кровать сам вернулся. Его спрашивают, зачем ходил, а он и не помнит ничего.- Он и не может помнить - во сне ведь. - А в другой раз снова к двери пошел, сел в сенях и сидит. Ксения перепугалась вся. Иди, говорит, к Серафиму, пусть подскажет, что делать-то. Я задумчиво посмотрел на деда, вспоминая, что говорила бабка Серафима, встал и, подойдя к рядам полок, на которых стояли банки с травами и, сняв оттуда три баночки, поставил их на стол.- Значит, так, - начал я, открывая банки и высыпая на куски газеты сушеные травы, - я дам тебе лаванды, мяты и зверобоя. Разложите их по мешочкам и повесьте над его кроватью. Рядом поставите стакан с водой, а на пол бросьте мокрого полотенца. Пусть кто-нибудь подежурит пару ночей, чтобы полотенце всегда было мокрым. Это для начала. Посмотрите, может все и пройдет. А если не пройдет..., - я посмотрел на деда, - эпилепсии у ребенка не замечали?- Чего? - Непонимающе уставился на меня дед Андрей.- Падучей, говорю, нет у него? Дед помолчал несколько секунд, но затем отрицательно мотнул головой.- Нет, вроде. - Ну, и хорошо, что нет. Это может быть возрастное. Если так, то, может, и само пройдет, но мешочки все же повесьте. И уберите с пути все острое, на всякий случай. - Да, убрали уже, - проворчал дед.- Ну и правильно, - сказал я и протянул ему сложенные листки газеты с травами, - да, мелисса-то у вас найдется?- Весь двор в ней...- И ее в мешочек сложите и повесьте. А еще перед сном пусть малец в ванночке теплой с хвоей посидит - минут двадцать, не меньше. Думаю, все будет нормально. Дед Андрей поднялся, взял сложенные листки газет и, посмотрев на меня, спросил:- Сколько я должен, Серафим?Я улыбнулся.- Ничего не должен, дед Андрей. Иди, и скажи, чтоб следующий заходил. Он ушел, кинув на меня из-под нависших бровей хмурый, встревоженный взгляд. Через мгновенье я услышал нервный стук в дверь и увидел торопливо входящую Акимовну и девочку, лет двенадцати. Девочка держала у носа платок, сначала показавшийся мне платочком в красный горошек но, присмотревшись, я понял, что это кровь. Акимовна, крупная женщина лет тридцати пяти, смотрела на меня, не зная, куда девать свои полные руки, и не решаясь начать первой. Я подошел к ним, пригнулся к девочке и понял, что не ошибся - это и в самом деле была кровь, текущая из носа девочки. Никаких повреждений на носу и лице дочки Акимовны я не увидел. Девочка чуть испуганно смотрела на меня и, чтобы успокоить ее, я спросил:- Давно течет?Акимовна кивнула:- Сегодня прямо с утра, - обняла дочку за плечи, удержалась от вздоха и добавила, - раньше потечет, бывало, да перестанет, а сегодня, прямо беда, никак не остановить. - Ну, проходите, проходите, посмотрим, что там.Я пропустил их вперед, а сам полез в большой сундук, стоявший в сенях еще со времен бабки Серафимы, которая держала в нем всякую всячину. Мне нужен был моток шерстяных ниток и маленький железный крест, который я недавно видел в сундуке, роясь в нем в поисках шкатулки с рунами бабки Серафимы. Шкатулку не нашел, зато нашел железный крестик и множество других полезных вещей. Когда я вошел в светлицу, Акимовна и ее дочка стояли в центре комнаты, словно не решаясь сесть без хозяина. Я указал на свободные сегодня от трав табуреты и лавку.- Вы садитесь. А ты, - я посмотрел на девочку и, усевшись напротив примостившейся на краешек табурета Акимовны, и добавил, - иди сюда. Сейчас мы тебя лечить будем. Девочка быстро взглянула на мать, и та легонько подтолкнув ее в спину, посмотрела на меня:- Ты уж, Серафимушка, не делай ей больно.Мысленно усмехнувшись, я осторожно убрал платочек, которым девочка прикрывала нос. Кровь была свежей, и продолжала медленно вытекать из правой ноздри девочки. Я чуть запрокинул ей голову. Девочку, если я не ошибался, звали Тоней, но уточнять не хотелось, поэтому я просто сказал:- Вот так подержи головку.Я на глаз оторвал от клубочка полтора локтя шерстяной нитки и, вдев ее в маленькое колечко на крестике, связал оба конца нитки.

- Ну-ка, повернись ко мне спиной. Девочка снова посмотрела на маму и, увидев ее кивок, послушно повернулась. Я надел ей нитку и, убедившись, что крестик будет висеть ровно между лопатками, сказал:- Акимовна, заправь-ка дочке крестик, так, чтоб между лопатками висел. Акимовна быстро встала и, заправив крестик дочке под легкое платьице, вопросительно посмотрела на меня. Я улыбнулся:- Все. Сейчас немного постоит с поднятой головкой, и кровь завернется. А крестик не снимайте - пусть так и висит. Несколько минут, пока девочка стояла с запрокинутой головой я, чтобы не смотреть в грустные глаза Акимовны, возился с банками, стоявшими на столе. Убрав их и окончательно очистив стол, я вернулся к ним. - Ну-ка, давай посмотрим, - взглянув на носик девочки и, убедившись, что кровь больше не течет, я далее ей влажную тряпку, - на, вот, вытри. Больше не пойдет. Акимовна недоверчиво посмотрела на дочку. Кровь и в самом деле больше не текла. На лице женщины появилась неуверенная улыбка.- Ой, не течет! - Сказала девочка тоненьким голосом, и улыбнулась.- Видать, и вправду, передалось тебе от Серафимы, - медленно проговорила Акимовна, вытаскивая старый потрепанный кошелек. - Ты чего, Акимовна? - Спросил я, указывая на кошелек.- Ну, как чего? Нам за бесплатно не надо.- Убери, - я решительно покачал головой, - сама, небось, не миллионерша, так что, спрячь свой кошелек. Акимовна уставилась на меня, не зная, что ответить, но кошелек убрала. Оглядела комнату и, повернувшись ко мне, произнесла:- Хозяйка тебе нужна, Серафим. Хочешь, я помогу тебе убраться здесь?- Не надо, уже убрались, - ответил я, вспомнив, как Мария заставила меня убрать все, что показалось ей ненужным, - ну, идите с богом, и зовите, кто там следующий...Они ушли. Девочка еще раз улыбнулась мне, и упорхнула, счастливая. Скрипнувшая дверь не позволила мне уйти в воспоминания о днях, проведенных с Марией, в качестве хозяйки этого дома. Я посмотрел на дверь, и увидел Николая Чебыша, тракториста из Верхнего. Левая рука Николая была перевязана грязным бинтом. - Серафим, спасай! - Николай был простым мужиком, и всегда сразу переходил к делу. Я кивнул ему.- Что с рукой?Досадливо взмахнув здоровой рукой, Николай поморщился:- Да, собака, блин, укусила! Я бы и сам, а сосед сказал, что может, она бешеная. Собака не наша, незнакомая, а в нашем селе уже три собаки от бешенства подохли. Поможешь?- Давай, посмотрим сначала. Снимай повязку. Пока Николай разматывал покрытый масляными пятнами бинт, я достал с полки банку с порошком из корня кипарисового молочая. Помимо других свойств, это средство было надежнейшим лекарством от бешенства. Николай размотал бинт и, посмотрев на его опухшую руку, я подумал, что не так уж и неправ был его сосед.- Когда укусила-то? - Спросил я, осторожно поворачивая руку - под кожей виднелись синие разводы, что было нехорошим признаком.- Вчера! Прицепилась, зараза! Я на тракторе, а она гавкает и гавкает, и все на трактор пытается запрыгнуть! Никогда таких дур не видел! Ну, я ее отогнать хотел, чтобы под колеса не попала, а она как цапнет меня, и бежать. Так и не догнал, - сокрушенно вздохнул Николай, оставив меня в неведении, что больше его расстроило - то что "цапнула", или то, что не догнал.Я высыпал на лист порошок, взвесил на старинных аптекарских весах 4 грамма и, наполнив стакан водой, протянул Николаю.- На-ка, запей порошок водой. Я тебе с собой дам - дома тоже выпьешь перед сном. И завтра три раза - утром, днем и вечером. - Это чего? - Недоверчиво покосился на коричневатый порошок Николай.- Пей, давай.Николай осторожно поднес листочек с порошком к носу, принюхался.- Ты не нюхай, а пей, тебе говорят! - Строго повторил я. Николай всыпал в рот порошок и, скривившись, в ожидании горечи, быстро запил водой. - Придешь домой, рану промоешь, и свежую печенку куриную, приложишь, понял? - Понял, - ответил Николай, прислушиваясь к своим ощущениям.- Подержишь минут двадцать, потом снимешь и снова промоешь. Пусть жена тебе свежий бинт наложит, а то ходишь, будто на фронте. Утром выпьешь еще порошка, и еще раз печенку наложишь. Если к следующему утру лучше не станет, приедешь ко мне, я посмотрю, что еще можно сделать. Но должно помочь. - И все? - Удивленно спросил Николай.- А чего ты еще хотел? Рука на месте, хирургического вмешательства не требуется. - Чего я должен, Серафим? Николай был мужик работящий, зажиточный, но сегодня был такой день, когда мне просто хотелось помогать. Редко, но со мной такое случалось. - Как заживет, в церковь сходишь, свечку за упокой души бабки Серафимы поставишь. Все, больше ничего не должен. Николай удивленно посмотрел на меня.- Странный ты мужик, Серафим. Хороший, но странный.- А я не мужик, - ответил я, глядя ему в глаза.- А кто ж?! - Брови Николая удивленно поползли вверх, в то время как глаза что-то искали на моей груди.- Колдун я, - усмехнулся, и добавил, - или не знал? - Да, я что, - он вдруг заторопился, - а люди всякое говорят. Он быстро прошел к дверям, остановился, и посмотрел на меня еще раз, словно собираясь что-то добавить. Так и не сказав ничего, молча вышел. Послышался какой-то шум, чьи-то возмущенные голоса, и в дверь быстро вошли три человека. Двое были одеты в милицейскую форму, а третий, солидный пожилой мужчина, был похож на министра - сшитый с иголочки костюм и тяжелый взгляд за версту отдавал властью и привычкой приказывать. Темные, нездоровые круги под глазами, делали этот взгляд еще более тяжелым. Я подумал, что вот и до меня добрались, и приготовился к отпору. Но я ошибся.- Вы Серафим, - не спросил, а словно констатировал властный.- Да, - я кивнул, подтверждая то, в чем он и так был уверен. - Вы нужны мне! Мне не понравился его тон, но что-то помешало ответить ему так же резко. Возможно, некая обреченность, сквозившая в его взгляде. - Пройдемте, - я поднял руку, приглашая его в комнату, - там и поговорим. - Подождите меня на улице, - властно бросил пожилой, и милиционеры, не возразив ни звуком, вышли из дома. Мы прошли в светлицу, где пожилой мужчина, не дожидаясь моего приглашения, сразу сел на табурет. Я сел напротив и сказал:- Я слушаю вас.Он достал из кармана фотографию и протянул ее мне. На фотографии была молодая девушка, лет двадцати с небольшим. Девушка счастливо улыбалась в кадре, а за ее головой виднелись пирамиды и маленький темный силуэт одногорбого верблюда. Я внимательно всмотрелся в лицо девушки - сходство с пожилым мужчиной в дорогом костюме было очевидно.- Ваша дочь? - Спросил я, отдавая фотографию обратно.- Да, - он не взял фотографию, лишь взглянул на нее, и снова посмотрел на меня, - мне сказали, что вы сильный экстрасенс. Поэтому я бросил все и приехал к вам. Вы должны мне помочь! Мне определенно не нравился его приказной тон, но все та же тоска и обреченность в его глазах, вновь удержали меня от резкости.- Чем я могу быть полезен? - Я постарался говорить, как можно суше но, похоже, он этого даже не заметил.- Она пропала! Понимаете? Уже три дня никто не знает, где она, что с ней! Сначала мы думали, что она уехала со своим молодым человеком, но оказалось, что это не так - ее жених сейчас находится в Австралии, и он тоже ничего не знает. Я прошу вас, помогите нам! Я еще раз взглянул на фотографию. Девушка казалась такой счастливой, какой можно быть только в ее возрасте. - Понимаете, после того, как мы обзвонили всех ее знакомых, появилась версия о похищении. Но похитители, если они есть, должны были позвонить, или как-то дать знать о том, что моя дочь у них, и что им нужно. Сегодня уже четвертый день, как ее никто не видел и не слышал, и до сих пор никто не позвонил с требованием выкупа.Я чуть помедлил и спросил:- И что вы от меня ждете? Чтобы я сказал, где она находится?Мужчина ответил не сразу, справляясь с волнением, и готовыми выступить на глазах слезами.- Нет, мне важно, хотя бы узнать, что она жива! Ее ищет вся областная милиция, и если она жива... Я еще раз посмотрел на фотографию. Экстрасенсорика, вообще-то, не моя область но, будучи внуком Серафимы, кое-какие навыки мне все же передались. Я попытался почувствовать ауру девушки, и в какой-то миг мне вдруг показалось, что что-то есть.... Впрочем, это быстро прошло. Я взглянул на мужчину.- Скажите, а какая-нибудь ее вещь, которую она носила...Мужчина быстро полез в карман и, вынув оттуда маленькую сережку, протянул ее мне. Это была золотая сережка с прозрачным и довольно крупным камнем. Я взял сережку, подержал ее в кулаке, пытаясь привыкнуть к неприятному чувству чужой ауры. В моей работе мне постоянно приходилось сталкиваться с чужой аурой, но, то было, как говорится, лицом к лицу, где многое можно понять, взглянув человеку в глаза. С фотографиями мне еще не приходилось работать, хотя иногда, когда я смотрел на единственную сохранившуюся фотографию бабки Серафимы, мне всегда казалось, что я чувствую ее, будто она находится рядом. Словно она все еще жива. Зато фотографии моей матери были настолько холодными, что я даже не любил брать их в руки. - Как давно сделана эта фотография? - Месяц назад, - быстро ответил мужчина, - она была в Египте, со своими подругами. Есть и другие фотографии, но здесь она в том же, в чем была одета, когда пропала, поэтому...- Я понял. Я еще раз посмотрел на фотографию и закрыл глаза. Вокруг что-то витало, но я не мог понять, что это такое. Какой-то сложный набор эмоций, причем не одного человека, а сразу нескольких. Я чувствовал энергию, идущую от фотографии, однозначно свидетельствующую, что девушка не мертва. Но тепла, которое я ощущал от бабушкиной фотографии, я не чувствовал. Впрочем, как и холода от маминой...Я посмотрел на мужчину:- То, что она не мертва - это почти однозначно, но и в мире живых...Он вскинулся, глаза заблестели, дыхание стало неровным:- Не мертва и не жива?! Как это может быть?! Вы можете выражаться точнее?!- Точнее не могу, - я еще раз посмотрел на фотографию, сжимая в руке сережку, - пока не могу. Мне нужно время...- Нет у нас времени! - Неожиданно жестко произнес мужчина, - Нет, понимаете?! Я прошу вас, помогите мне! Я сделаю для вас все, что вы скажете!- Послушайте..., не знаю, как вас зовут...- Виктор Владимирович...- Виктор Владимирович, - я посмотрел ему в глаза, - я всего лишь человек, и требовать от меня чуда, - я помедлил, подыскивая подходящее слово, - по-меньшей мере, наивно. Оставьте мне ваш телефон, и я обещаю, что позвоню вам, каков бы ни был результат. Он встал и протянул мне прямоугольный листок бумаги.- Здесь все мои телефоны. Я буду ждать вашего звонка. Фотографию и сережку вам оставить?- Да, лучше будет, если вы оставите их. За сохранность не беспокойтесь - я чужого не беру.Виктор Владимирович тряхнул головой:- Главное, чтобы она была жива! - Как зовут вашу дочь? - Тамара, - ответил он и, не оборачиваясь, пошел к двери... После его ухода я принял еще нескольких сельчан, с трудом сдерживаясь от резкостей, но лишь понимание того, что этим людям, пришедшим ко мне, чтобы вылечить свои мозоли, запоры и похмельные синдромы, с которыми они могли бы справиться и без моей помощи, тоже необходимо внимание, удержало меня от грубости. Впрочем, один раз я все же не вытерпел. Это случилось после того, как прочитав местному алкоголику Иннокентию короткую лекцию о том, что до полного разрушения его печени ему остался всего литр, я вышел из дома и объявил:- Все, народ, расходись. Приема больше не будет.В толпе зашумели, заволновались. Кто-то пытался пробиться сквозь толпу заполнивших мой маленький двор людей, крича, что у него проблема с мочевым пузырем, кто-то "революционно" завопил, что "ментам" можно без очереди, а остальные "пусть подыхают", а Володька, заядлый пьяница и дебошир, вскочив на нижнюю ступеньку, угрожающе дыхнул на меня самогонным перегаром и прохрипел:- А "петуха" красного не боишься, колдун?! А то мы можем! Я взглянул в его красные, оплывшие желтыми кругами глаза и, подняв руку, негромко произнес:- Прокляну! И Володьку, и всех остальных в один миг сдуло со двора. Я немного постоял на крыльце, наблюдая, как народ быстро удаляется от моего дома, не понимая, что со мной происходит. В душе клокотали несколько чувств, которые я привык контролировать и усмирять. Я вошел в дом и, подойдя к старинной иконе Божьей матери, встал на колени.- Надеждо всем концем земли, Пречистая Дево, Госпоже Богородице, утешение наше! Не гнушайся нас грешных, на Твою бо милость уповаем: угаси горящий в нас пламень греховный и покаянием ороси изсохшая сердца наша; очисти ум наш от греховных помыслов, приими мольбы, от души и сердца со воздыханием Тебе приносимыя. Буди о нас ходатаица к Сыну Твоему и Богу и отврати гнев Его Матерними Твоими молитвами. Душевныя и телесныя язвы исцели, Госпоже Владычице, утоли болезни душ и телес, утиши бурю злых нападений вражеских, отыми бремя грехов наших, и не остави нас до конца погибнути, и печалию сокрушенная сердца наша утеши, да славим Тя до последняго издыхания нашего. Мне пришлось трижды прочитать древнюю молитву, прежде чем я почувствовал, как отходит переполнявший меня гнев. Перекрестившись, я поднялся на ноги и обернулся. Фотография Тамары лежала на столе. Я нащупал в кармане маленькую сережку и, достав ее, прислушался к своим ощущениям - какой-то слабый, еле уловимый поток энергии щекотал ладонь, посылая недвусмысленный сигнал о том, что хозяйка этого предмета, скорее жива, чем наоборот, но.... Я быстро проговорил:- Святой Ангел хранитель рабы божьей Тамары, покрой ее твоим покровом от стрел демона, от глаз обольстителя и сохрани ее сердце в ангельской чистоте. Аминь. Взглянув на старинные часы, я подумал, что до полуночи еще достаточно времени, чтобы успеть собраться и подготовиться к тому, что я собирался делать. Дело предстояло нелегкое и... опасное. Опасное, в первую очередь, для меня. Вынув визитку Виктора Владимировича и, убедившись, что на ней есть его домашний адрес, я прошел к большому бабушкиному сундуку и, перекрестившись (на всякий случай), открыл его. Мне редко приходилось открывать его - колдовские обряды бабки Серафимы всегда немного пугали меня. Я предпочитал лечить людей травами и молитвами, лишь изредка, если болезнь была не телесной, а порченной злым глазом, приходилось прибегать к ответным мерам. Вспоминая, что мне сегодня потребуется, я достал из сундука тяжелый сверток и, развернув его, увидел длинные, слегка проржавевшие гвозди. Отсчитав семь штук, я тщательно завернул остальные, и положил их на место - гвозди из гробов покойников опасная штука, с ними не стоит шутить. Я доставал магические предметы, каждый раз читая короткую молитву во спасение своей души, и поминая имя Господа, умоляя быть ко мне милосерднее, ибо я собирался творить черную магию, противную и Богу, и мне самому. Но это была вынужденная мера, а мое единственное оправдание было в том, что делал я это не из корысти, и не для собственного блага. Рядом с гвоздями уже лежал пучок женских волос, бог знает, когда срезанных бабкой Серафимой с головы какой-то падшей женщины, семь черных свечей, отлитых в Вальпургиеву неделю, черная тряпка и завернутая в черную бумагу горсть кладбищенской земли. Я переложил все эти вещи в свой колдовской, как его называли селяне, мешок, накрепко связал узлами и, прочитав над мешком очистительную молитву, вернулся к столу. Взяв в руки фотографию Тамары, и зажав в левой руке сережку, принадлежавшую пропавшей девушке, я закрыл глаза, пытаясь отрешиться от всего, чтобы ощутить слабый, тоненький поток идущей от этих предметов энергии. В этот раз, как ни странно, получилось лучше. От сережки шло два непохожих друг на друга потока, один из которых был и на фотографии и, насколько я мог судить, принадлежал именно Тамаре. Я ощущал легкое покалывание в подушечках пальцев правой руки, держащей фотографию девушки, что однозначно свидетельствовало о чьей-то зависти, причем, если я не ошибался, зависти женской. Кто-то из тех, кто держал фотографию Тамары до меня, по-черному завидовал ей, и это была не просто зависть. Я попытался откинуть все и сосредоточиться именно на этом, еле различимом среди остальных черном ручеечке. Получалось плохо. "Ручеек" то прерывался, то терялся среди чужих эманаций, коих на фотографии было множество. Почувствовав, что начинаю уставать, я хотел уже прекратить это дело, но внезапно на меня просто хлынул поток, состоящий из зависти, злости и пожелания смерти! Так, будто кто-то отодвинул запирающий камень, и чернота души какой-то женщины (в этом я был абсолютно уверен) едва не затопила мое сознание. Этот поток словно отрезал меня, не давая приблизиться к слабому, едва мерцающему ручейку энергии девушки, мешая почувствовать и понять, что случилось с Тамарой, которая находилась в каком-то странном мире, между жизнью и смертью...Я открыл глаза. Комната расплывалась, а голову стиснул стальной обруч, продолжающий сдавливать ее с неумолимостью железных тисков. Отложив фотографию и сережку, я быстро прочитал очистительную молитву, чувствуя, как боль понемногу отступает, и предметы в комнате принимают более четкие очертания. На часах было почти семь, и я начал собираться. Если я хотел успеть попасть в Омск до полуночи, самое время было выходить...Старенький автобус, на который я едва успел, был почти пуст. Кроме меня и водителя, угрюмого, неразговорчивого Петра, в автобусе сидели две бабки, боязливо поглядывавшие в мою сторону. Одну из них звали Верой, а другую все называли по отчеству, Семеновной. Они сидели в другом ряду и время от времени поворачивались в мою сторону но, заметив мой взгляд, быстро отворачивались, и снова начинали о чем-то шептаться. Я старался не прислушиваться к их разговору, но до меня периодически доносились отдельные слова, недвусмысленно свидетельствовавшие о теме их разговора. За окном мелькали красивые ландшафты, но я почти не замечал их, думая о том, что мне предстоит сделать. Помимо всего прочего, необходимо было еще получить согласие Виктора Владимировича, человека, как я понял, властного и тяжелого. Но оставалась надежда, что ради дочери, в которой он, как видно, души не чаял, Виктор Владимирович согласится. По-крайней мере, я очень надеялся на это. Еще я думал о Марии. Я не знал ее адреса в Омске, но мне было приятно думать, что одну ночь я буду находиться где-то недалеко от нее. Конечно, я мог узнать ее адрес у Татьяны, но почему-то не стал этого делать. В конце концов, я ехал в Омск не развлекаться, и вмешивать Марию в свои дела вовсе не собирался...В городе я оказался около одиннадцати часов. Позвонив от автовокзала Виктору Владимировичу, и услышав его удивленный моим сообщением голос, я расхаживал по небольшой площади, ожидая посланной за мной машины. Автомобиль, какая-то с виду дорогая иномарка, в которых я не очень разбираюсь, остановилась возле меня. Стекло плавно опустилось, и парень, сидевший рядом с водителем, спросил:- Вы Серафим? Я кивнул головой и подошел к машине. Парень, спросивший меня, быстро выбрался из машины и, открыв заднюю дверцу, жестом предложил устраиваться на широком заднем сидении. Я молча сел в пахнущую чем-то иноземным машину. Парень осторожно закрыл за мной дверцу и, сев на свое место, коротко сказал водителю:- Едем. Улицы ночного Омска. Я так давно здесь не был, что город казался незнакомым и чужим. Улицы заливало светом рекламных вывесок, неоновых огней, приглашавших посетить различные магазины и заведения, множество автомобилей на улицах, гуляющие прохожие - как же все это было не похоже на то, что осталось в моей памяти после веселых студенческих лет, память о которых до сих пор таилась где-то в глубине моего сознания. Я смотрел в окно быстро едущего автомобиля, и не узнавал города. Водитель и парень, за всю дорогу не промолвили ни слова, и лишь подъехав к красивому особняку, окруженному высоким, выполненном в средневековом стиле забором, парень обернулся и произнес:- Приехали. Он быстро выбрался из машины и открыл мне дверцу. Странное чувство: с одной стороны было приятно такое внимание, с другой, я испытывал какую-то неловкость, мешающую мне сосредоточиться на предстоящем деле. Я мысленно прочитал короткую молитву, и последовал за парнем. Пройдя через автоматически открывшуюся высокую металлическую калитку, мы подошли к красивому, трехэтажному дому. Я понятия не имел, сколько может стоить такой особняк но, то, что стоил он очень много, не вызывало никаких сомнений. Мы поднялись по нескольким мраморным ступенькам. Высокая и широкая дверь особняка открылась, и нас встретили двое мужчин в строгих костюмах и не менее строгими взглядами. Не говоря ни слова, нас пропустили вперед, и мы оказались в большой зале. Справа и слева поднимались широкие, круговые лестницы, посередине залы висела огромная стеклянная люстра, освещавшая и первый и второй этажи дома. На стенах я заметил картины, по всей видимости, такие же дорогие, как и все в этом доме. И еще я почувствовал чью-то ауру, буквально пропитавшую воздух этого дома. Аура была очень сильной и... неприятной. Один из открывших двери мужчин, подошел ко мне, и негромко произнес:- Виктор Владимирович ждет вас. Пойдемте со мной. Парень, с которым я приехал, остался стоять в зале, а я пошел за мужчиной в строгом костюме, уверенно поднимавшемся по покрытым красивым ковром ступеням. Мы поднялись на второй этаж, и мужчина, открыв широкую дверь, жестом пригласил меня пройти внутрь. Я вошел. За дверью оказался большой, красивый кабинет, в котором стояли два широких кожаных дивана, пара кресел, огромный стол, за которым сидел молодой человек с серьезным выражением на лице. Увидев меня, он быстро поднялся и, пройдя к следующей двери, открыл ее, предварительно негромко постучав. Я понял, что мне туда, и прошел в следующий кабинет. Мне навстречу быстро шел Виктор Владимирович. На его лице были заметны сразу несколько обуревавших его чувств, главным из которых была надежда. Я удивился, глядя на перемену, произошедшую с ним всего за несколько часов - Виктор Владимирович как-то осунулся, а подмеченные днем круги под глазами, стали еще темнее. Я подумал о том, что, наверное, приехал очень даже вовремя. За его спиной я заметил высокую молодую женщину, вставшую при моем появлении, и троих мужчин, одного из которых уже видел сегодня у себя в доме. Правда, в этот раз он был не в мундире, а в дорогом черном костюме. Виктор Владимирович быстро подошел ко мне и, протянув руку, торопливо спросил:- Вы что-то узнали?! Я пожал крепкую руку, на миг окунувшись в сложную гамму его чувств, покачал головой и негромко ответил:- Нам нужно поговорить. Виктор Владимирович растерянно оглянулся и, повернувшись снова ко мне, сказал:- Это моя жена, брат, партнер и начальник охраны, так что можно и при них.Я взглянул на женщину, смотревшую на меня со смешанным чувством страха и пренебрежения, перевел взгляд на серьезно глядящих на меня мужчин, и снова покачал головой.- Нет, только вы и я. Виктор Владимирович снова обернулся к ним, и произнес:- Господа, прошу вас, оставьте нас ненадолго. Кинув на меня испепеляющий взгляд, первой вышла женщина. Я подумал, что для мамы Тамары она слишком молода. Следующим из кабинета вышел высокий, худощавый мужчина, даже не удостоивший меня взглядом. Тот которого я уже видел сегодня в милицейской форме, молча проследовал за ними, но последний остановился и негромко сказал:- Виктор, у меня есть человек, я говорил тебе...- Саша, - Виктор Владимирович положил руку ему на плечо, - мы испробуем все, что можно. Не спрашивай меня, делай, что можешь. Саша и, как я понял брат Виктора Владимировича, кивнул и, оценивающе взглянув на меня, вышел из кабинета. Виктор Владимирович заученным жестом указал на широкие удобные кресла, и сказал:- Прошу.Я сел в одно из кресел и, дождавшись, пока он сядет напротив, начал:- То, что я вам сейчас скажу, сначала может показаться бредом но, прошу вас, сначала выслушайте меня до конца. Виктор Владимирович внимательно посмотрел мне в глаза и кивнул:- Я слушаю. - У вас есть враги, - сказал я.Он горько усмехнулся и сразу ответил:- У кого их нет? Это все, что вы хотели мне сообщить?- Я могу узнать, кто это, - просто ответил я, не отрывая взгляда от его глаз.Он молча смотрел на меня, ожидая продолжения. Я не заставил его ждать. - Эти, или этот враг, причастен к исчезновению вашей дочери. Больше того, он использовал не вполне обычные методы, для того чтобы никто не мог найти ее. На лице Виктора Владимировича промелькнула целая гамма чувств но, справившись с собой, он негромко спросил:- Что вы имеете в виду?- Я думаю, что сознание Тамары блокировано кем-то. Кем-то очень сильным и могущественным. Настолько, что боюсь, если она пробудет в этом состоянии еще какое-то время, то даже когда мы найдем ее, она вряд ли сможет остаться такой, какой вы знали ее раньше.- Вы хотите сказать, что она..., - он помедлил, пытаясь совладать со своим чувством, - сойдет с ума?- Это лучшее, что может случиться.Мой ответ был жесток, но честен - я действительно так думал. Более того, я был просто уверен в этом. Виктор Владимирович несколько секунд неотрывно смотрел мне в глаза, словно пытаясь понять, это злая шутка, или страшная реальность.- Допустим, - не выдержав моего взгляда, он опустил глаза к выложенному красивым паркетом полу, - что вы предлагаете?- Узнать, кто это, и через него найти вашу дочь. - Как?! - Я могу сделать так, что тот, кто задумал это, уже сегодня окажется на пороге к куда более страшному, нежели просто смерть, - в его глазах промелькнуло что-то, очень похожее на страх, - он увидит, и почувствует на себе, что такое то, что люди называют адом. Виктор Владимирович с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть. Он посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом и, после нескольких секунд замешательства, охрипшим вдруг голосом, произнес:- Я согласен. Что вам для этого нужно?Это была еще не победа, но уже что-то. Без его согласия, я не смог бы выполнить то, что задумал, и то, что казалось мне единственным выходом. - Мне нужна комната вашей дочери, и вы. - Я?! - Он посмотрел куда-то вбок, не решаясь сразу ответить, но я поспешил закрепить успех.- Вы сегодня сказали, что ничего не пожалеете ради своей дочери. Или вы имели в виду только деньги?!

Вопрос был, прямо скажем, провокационным. Виктор Владимирович потряс головой:

- Нет, конечно!

- Вы готовы рискнуть своей жизнью?! - Жизнью?! - Он помолчал, собираясь с духом, и ответил, - Да, я готов! - Прекрасно, - я поднялся с удобного кресла, - а теперь, давайте не будем терять время, у нас его не так много. Покажите мне комнату вашей дочери, и прикажите не мешать нам. Виктор Владимирович встал, и молча направился к двери. Я последовал за ним...

________________________________________________________________

...Бабка Серафима старалась обучить меня всему, что знала сама, и не ее вина, что я был таким непоседливым и невнимательным, что многие ее слова просто пропускал мимо ушей. Однако за те десять лет, что мы прожили вдвоем, от момента смерти моей матери и вплоть до исчезновения самой Серафимы, в честь которой меня и назвали, ей удалось маленькое, но все же чудо. Она смогла каким-то образом вложить в меня знания, о которых я при ее жизни не имел ни малейшего понятия. Как-то так получалось, что в нужный момент в моей голове вспыхивали слова, словно только что произнесенные Серафимой, причем эти слова были настолько понятны, что со стороны могло показаться, будто то, что я делал, обычное и рутинное для меня занятие. И лишь мне одному было известно, что до этой минуты, я и понятия не имел, что и как делать. Некоторые вещи, конечно же, я помнил и сам. Например, все, что касалось трав, их лекарственных и магических свойств. Но саму магию, а тем более черную, имеющую корни даже не языческих, а куда более древних богов, мы изучали очень мало, касаясь лишь легких ее видов, таких как приворот, снятие сглаза и тому подобное. И долгие годы я был уверен, что не знаю об этой области практически ничего. Правда, со временем, когда внезапно возникала ситуация, подобная той, что произошла с Данилкой, сущностью которого едва не овладели темные силы, я стал понимать, что мне все-таки что-то об этом известно. И естественно, что я стал задумываться о том, откуда. Точнее сказать, откуда - мне было известно, и правильнее было бы спросить, когда она умудрилась вложить в меня эти знания, и как ей удалось сделать это без моего ведома. Вспоминая годы, проведенный с ней, я начал припоминать такие случаи, когда внезапно проснувшись ночью от какого-нибудь кошмара, или, вдруг почувствовав сильную жажду, я не раз заставал Серафиму у своего изголовья, а на столе и в углах комнаты непременно горели черные свечи. Я помню, что спрашивал у бабки, что она делает, на что Серафима всегда отвечала, что оберегает меня на всю жизнь. Странный смысл ее слов начал доходить гораздо позднее, тогда же, когда я вдруг понял, что в моей голове есть такое, о чем я пока даже не подозреваю. Сегодня, когда я собирал ингредиенты для предстоящего ритуала, в голове снова всплыли незнакомые раньше строчки. Всплыли, и остались в памяти, словно вызубренные накрепко школьные стишки. Стишки, которые нужно было прочитать в полночь. Стишки, которые нужно было пережить...________________________________________________________________...Мы стояли в большой и красивой комнате Тамары. Виктор Владимирович, напряженный, скованный своими чувствами, мыслями и я, понимающий, на что иду но, как ни странно, не боявшийся последствий. От отца девушки исходила тяжелая, мешающая мне сила, но его присутствие, как самого близкого Тамаре человека было необходимо, и я старался не зацикливаться на этом. Развязав свой колдовской мешок, я медленно доставал оттуда необходимые мне предметы. Виктор Владимирович внимательно наблюдал за моими действиями, не говоря ни слова и, кажется, даже не дыша. Он очень удивился, когда на выходе из кабинета я попросил его, чтобы нам принесли куриное яйцо, но ничего не спросив, он просто приказал своему секретарю принести его в комнату Тамары. Секретарь, тот самый молодой человек изумленно посмотрел на нас, мельком взглянул на не менее удивленного просьбой находившегося в приемной начальника охраны но, вышколенный, как и все остальные помощники Виктора Владимировича, молча ушел на кухню. Сейчас яйцо уже лежало на полу, рядом с гвоздями, свечами и остальными предметами. Я разложил предметы на полу, и начал расставлять черные свечи. Составив из них круг, я проткнул черную, принесенную с собой тряпку семью гвоздями и, положив все это в центр круга, на кучу уже насыпанной кладбищенской земли, взглянул на часы - до полуночи оставалось меньше пяти минут. Пора было приступать. Взглянув на неподвижно наблюдающего за моими приготовлениями Виктора Владимировича, я негромко произнес:- Выключите свет, встаньте на колени, напротив меня через круг, и повторяйте мои слова четко, громко, не задумываясь. Он посмотрел мне в глаза, но после секундного замешательства, нажатием кнопки на маленьком пульте отключил свет и встал на колени в точности там, где я ему и указал. В наступившей темноте я видел, как блестят его глаза. Я простер руки над не зажженными свечами, и начал:- Ты бы спал, враг, дремал. Во сне бы мучился и страдал! Сипел бы, храпел бы, вертелся бы колесом, извивался ужом! Слово, дело! Да будет так!Виктор Владимирович повторял слово в слово. После того, как было произнесено последнее слово, я почувствовал пробежавший по спине холодок. Легкий, почти незаметный, словно слабый ветерок в жаркий день. Что-то откликнулось на наши слова. Я достал спичку и стал зажигать свечи, начав справа от себя. Идя против часовой стрелки, поджег все семь черных свечей. В мозгу мелькали странные картинки, чьи-то лица, то казавшиеся знакомыми, то наоборот. Я протянул руки в обход свечей.- Возьмите меня за руки, и повторяйте.Виктор Владимирович быстро схватил мои руки, создав тем самым, как бы еще один, больший круг над кругом из семи черных свечей. - Душа пылает, горн полыхает, гвозди в горниле, кобыла в мыле. По гвоздям раскаленным, по пропастям бездонным, по камням-валунам, по топям-зыбям мечись, крутись, чтобы не было покоя, сна, ночи, дня. Тебе, врагу Тамары - печаль-тоска, мрак и тьма, вечная кутерьма! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Да будет так! Заговор нужно было повторить трижды. После первого раза в комнате, в которой были закрыты и окна и двери, вдруг появился ветер, мгновенно скосивший набок пламень всех семи свечей. Но свечи не потухли, и я вновь стал повторять всплывающие перед глазами строчки:- Душа пылает, горн полыхает, гвозди в горниле, кобыла в мыле. По гвоздям раскаленным, по пропастям бездонным, по камням-валунам, по топям-зыбям мечись, крутись, чтобы не было покоя, сна, ночи, дня...В мой затылок словно вонзили один из тех гвоздей, которыми была утыкана тряпка, но я откуда-то знал, что это должно случиться. Я-то знал, а вот отец Тамары, далекий от всего этого человек, не знал. Я увидел, как искривилось от боли его лицо, и он едва не выдернул свои руки, инстинктивно пытаясь схватиться за горящее огнем место. Я стал в третий раз повторять слова, уже зная, что с нами будет после того, как мы произнесем их.- Душа пылает, горн полыхает, гвозди в горниле, кобыла в мыле...Жуткая, ни с чем ни сравнимая боль пронзила меня от паха до головы. Я не удержался и, выпустив руки бьющегося в конвульсиях Виктора Владимировича, завалился на бок, чувствуя, как боль раздирает меня надвое. Виктор Владимирович был не в лучшем состоянии - в зыбком пламени свечей я видел его лежащим на полу с открытым ртом и выпученными от боли глазами. Он не мог кричать, и я знал почему: это была магическая отдача на произнесенное трижды проклятье. Нужно было собраться с силами, и закончить ритуал, и я, уж не знаю, откуда, но нашел в себе силы вновь встать на колени и, не обращая внимания на захрипевшего вдруг Виктора Владимировича, взял яйцо. Проткнув в нем гвоздем дырку, я слил содержимое яйца на тряпку, после чего взял длинный пучок черных волос и, наматывая их на яйцо, начал говорить:- Катись, нанос, под печку, под печку катись, под печку ложись. Как тем волосам гнить, так хозяину, врагу Тамары нездоровому быть. Как в яйце пусто, так и в дому у него пусть будет пусто. Как яйцо катится, на врага Тамары горе валится. Лихо накликаю, лихо нанесу! Моей душе в котле кипеть, а врагу Тамары в свете все терпеть! И раз, и два, и три, и на всю жизнь! Да будет так! Где-то в доме послышался грохот и чьи-то крики. С меня градом катился пот, а Виктор Владимирович продолжал валяться на полу, скорчившись в приступе невыносимой боли и ничем не напоминая того властного и жесткого человека, каким я увидел его в первый раз. Я отвернулся, и снова начал читать. Заклятие нужно было прочитать семь раз. Стараясь не думать о терзающей меня боли, я раз за разом повторял слова:- Катись, нанос, под печку...Голоса, переросшие в крики, раздавались уже очень близко. Я убыстрил темп, но вряд ли когда-нибудь смогу объяснить, чего мне это стоило. После пятого прочтения кто-то начал ломиться в дверь. Раздававшиеся крики, среди которых различались и женские и мужские голоса, что-то кричали, называя валяющегося без признаков жизни Виктора Владимировича, а я все продолжал читать, каким-то отдаленным сознанием удивляясь четкости произносимых мною слов. Дверь уже трещала, когда я приступил к седьмому чтению. Какая-то женщина визжала, и я сначала подумал, что где-то неподалеку режут свинью, причем делают это настолько неумело, что бедная свинка никак не может умереть. - ...Лихо накликаю, лихо нанесу. Моей душе в котле кипеть, а врагу Тамары все терпеть! Дверь поддалась мощным ударам и, наконец, рухнула внутрь комнаты. В комнату вбегали кричащие мужчины, а я, еле выговаривая, произносил последние слова:- ...И раз, и два, и три, и на всю жизнь! Да будет так! Чей-то удар сбил меня с колен, но сознание, как, ни странно, не покинуло меня. Я видел, как зажегся свет, и комната быстро заполнялась людьми, большинство из которых подбежали к Виктору Владимировичу. Я видел искривленное болью лицо Саши, брата Виктора Владимировича, который с немыслимым выражением на лице, тянул ко мне руку и что-то хрипел. На меня, выкручивая руки, навалились какие-то мужчины, но я собрал все силы и стал быстро и внятно говорить последнее, что должен был сказать:- Сохни с брюха, боли с хребта! Напади, сухота, с поля, с дола, с плеча сухого, со свиней, с людей, с сухого овина!Кто-то из мужчин сильно ударил меня в живот но, почти не чувствуя боли, я продолжал говорить:- ...Найди, пропастина, к моему врагу...На голову, в живот обрушился град ударов, выбивая из меня сознание, дух. На последнем выдохе, уже не видя ничего, я еле слышно прошептал:- ...под его порог, чертов оброк! Да будет так! Тьма, обрушившаяся на меня, была желанной и спасительной...._______________________________________________________________...Я медленно приходил в себя, каждой клеткой своего тела, каждой частицей сознания чувствуя дикую, ужасающую боль. Я попытался снова уйти в темноту и безмолвие, где не было ни боли, ни страданий, но что-то упрямо, совершенно не считаясь со мной, бесцеремонно выталкивало меня оттуда. Сквозь закрытые веки я видел красное сияние, а до слуха доносились приглушенные звуки, которые казались мне знакомыми. Я пытался понять, кто и за что так мучает меня, но мозг отказывался повиноваться, отделавшись элементарными функциями, позволяющими понять, что цвет, который я вижу - красный, а доносящиеся звуки - голоса. Внезапно, без всякого перехода, цвет стал менять оттенок, становясь более светлым, а звуки из неразборчивых "Бу-бу", стали складываться в какие-то слова, значения которых понять было невозможно. Вдобавок, ко всему прибавилось ощущение, что кто-то рвет мое тело на маленькие кусочки, делая это так медленно, словно испытывая невероятное удовольствие от моих мук. Я почувствовал, как заклокотало в горле, и до слуха донеслись странные звуки, издаваемые моим же горлом. "Бу-бу" становилось все четче, а розовый цвет, сменивший красный, бледнел все быстрее, становясь сначала серым, потом белым и, наконец, беспощадно выжигающим зрачки, ослепительно белым. Кто-то дико орал, мешая сосредоточиться, и попытаться понять, кто я, где я...В сверкающем сиянии мелькали какие-то контуры, то приближаясь ко мне, то отдаляясь, а я думал о том, что если я еще не умер, то очень хочу умереть, потому что выносить это было уже выше моих сил. Я быстро приходил в сознание, и это было хуже всего, потому что боль, казавшаяся бесконечной, усилилась многократно, многократно же увеличивая страдания. В сверкающем, ослепительно белом сиянии мелькали лица, казавшиеся мне знакомыми, но я не мог вспомнить, кто это, не мог понять, что им нужно от меня. Картинки сменялись с такой быстротой, что я даже не успевал понять, знаю ли кого-то из мелькающих лиц, или это просто очередной способ изощренного издевательства, которым меня подвергали неведомые, и невиданные существа...Больше терпеть было невозможно. Мое горло вдруг стало издавать смутно знакомые звуки, которые складывались в какие-то странные слова. Но самое странное заключалось в том, что я был уверен, что когда-то знал эти слова:- Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Я открыл глаза. Вокруг меня стояли какие-то люди в белом, которые глазели на меня и улыбались. Я не мог понять, почему, когда мне так плохо, они улыбаются, и даже похлопывают друг друга по плечам. В глаза бил яркий свет, мешающий разглядеть черты их лиц, но сомнений не было - они улыбались. Я слышал их голоса, говорившие какие-то слова, не менее странные, чем те, которые я произнес только что. Какой-то мужской голос все время твердил:- Ну, все, теперь уже все! Ну, все...Другой голос, выше тембром, тоньше и гораздо нежнее, повторял отчего-то знакомое мне имя:- Серафим! Серафим! Серафим! Я попытался сконцентрироваться на этом голосе, понять, откуда он доносится. Мне показалось, что справа от меня. Сделав невозможное усилие, я скосил горевшие от яркого света глаза и увидел знакомое лицо. Я еще не понимал, кто это, но все мое существо потянулось к этому лицу, инстинктивно почувствовав, что только этот человек способен защитить меня от всех. Словно угадав мою мольбу, лицо приблизилось, закрыв собой ненавистный свет, и я узнал Марию....________________________________________________________________...С чего же начать? Наверное, лучше, если начну с самого конца. Так будет понятнее. Больница, в которой я находился, и в которой, как выяснилось, балансируя между жизнью и смертью, я провалялся в реанимации, оказалась закрытой городской больницей, где лечились только самые высокие чины области. После того, как пришел в себя, меня перевели в большую, отдельную палату, где за мной ухаживала целая бригада врачей и медсестер. Допускали только Марию, но однажды меня посетил Виктор Владимирович. Он выглядел несравнимо лучше, чем в тот день. Он некоторое время пробыл со мной в палате, после чего встал и сказав:- Потом, все потом, а сейчас выздоравливайте.И ушел, оставив меня в полном недоумении. Но свое обещание он выполнил. Когда, в сопровождении Марии и трех высоких серьезных мужчин, глядящих на меня с опаской и, как мне показалось, уважением, я покинул больницу, нас привезли в уже знакомый мне особняк, где меня встретили Виктор Владимирович, его начальник охраны, жена хозяина и молодая девушка, лицо которой показалось знакомым. Девушка обняла меня, едва не задушив в своих объятиях и, почувствовав знакомую ауру, я понял, что это Тамара.... А потом был торжественный обед, за которым мне все и рассказали. И сделал это Виктор Владимирович. Мы все сидели за столом, и слушали его рассказ. Я - в первый раз, остальные, наверное, уже в десятый, или сотый. - ...Когда ворвались мои охранники, и стали избивать тебя, я каким-то чудом пришел в себя, и первое, что я увидел, это лицо своего брата. Он выглядел настолько ужасно, что после того, что я пережил с вами, Серафим, сомнений уже не оставалось - это он. Я приказал своей охране схватить его, и хоть клещами, но вытянуть из него, где он держит Тамару. Но этого не потребовалось - вы отлично сделали свою работу, и Саша готов был сам рассказать, что угодно, чтобы прекратить свои мучения, которые, как оказалось, для него еще только начались. Забегая вперед, скажу, что Саша умер уже на следующий день, а его тело буквально разложилось. Но главное мы от него узнали - он назвал адрес. И еще рассказал, что через Тамару они замышляли убить меня, придав моей смерти естественный вид умершего от горя отца. Я собрал всех своих людей, подключил милицию, ФСБ, и мы поехали по указанному им адресу. Мою дочь, в состоянии глубокого гипноза, держали в подвале загородного дома, принадлежащем известной колдунье Зое. В подвале, где нашли Тамару, повсюду висели какие-то кабалистические символы, а она, - посмотрев на дочь, Виктор Владимирович сделал паузу, и продолжил, - лежала на каком-то столе, на поверхности которого были вырезаны странные, непонятные знаки и слова на неизвестном языке. Тамару сразу же увезли в больницу, но врачи не могли привести ее в чувство. И тогда Вера, моя жена, сказала, что знает целительницу Марию, которая когда-то помогла ей в одном деле, и которой она доверяла. После того, что я видел и испытал на собственной шкуре, я уже не мог оставаться тем атеистом, которым был всю жизнь. Виктор Владимирович немного отпил из бокала, наполненным красным вином, как я подозреваю, скорее чтобы успокоиться, чем утолить жажду, и продолжил:- Мария сотворила еще одно чудо - она сняла чары, наложенные Зоей, и Тамара, наконец, пришла в себя. Но когда я узнал, что вы и Мария..., - он помедлил, глядя на нас с Марией, - близкие люди, я понял, что сам Бог послал мне вас обоих. Вот, собственно и все. Я подумал, что это еще не все, и спросил:- Вы не рассказали о Зое...- А ее не нашли, - спокойно ответил Виктор Владимирович, - ее не оказалось ни на даче, ни в городской квартире, нигде. Но вы не волнуйтесь, мы найдем ее, - я увидел, каким жестким вдруг стало его лицо, - я не пожалею ничего, для того, чтобы найти ее. Куда бы она ни сбежала, где бы ни скрывалась, мы найдем ее. Даже если для этого придется спуститься в преисподнюю, - он вдруг усмехнулся, посмотрел на меня, и закончил, - мне это не страшно, ведь я уже там побывал.... После обеда, несмотря на настойчивые просьбы Виктора Владимировича, и особенно Тамары, мы с Марией все же уехали. Точнее, нас, в сопровождении еще одной машины, увезли на дорогом автомобиле, но не в мое родное село - Мария настояла, чтобы мы какое-то время пожили у нее, и через двадцать минут дорогой автомобиль, и сопровождающая нас машина, остановились возле девятиэтажки, на пятом этаже которой находилась квартира Марии. Нас сопровождал тот самый молодой парень, что встречал меня на автовокзале. Он привычным движением открыл дверцу и, выпустив нас, вдруг остановил меня. Достав из кармана небольшую, продолговатую книжку, он улыбнулся и, протянув ее мне, добавил:- Это маленький подарок Виктора Владимировича. Прошу вас. Недоумевая, я взял маленькую книженцию и посмотрел на нее - на фоне красивой картинки изображающей карету с четверкой запряженных в нее лошадей, я с удивлением прочел свои фамилию и имя, напротив которых стояла единица с шестью нулями. - Это ваша, - сказал парень и, указав на автомобиль, из которого вылезал водитель, добавил, - и это тоже ваше. Подошедший водитель с улыбкой протянул Марии ключи и документы, после чего и он, и парень сели в ожидавший их автомобиль, который уехал, оставив нас с Марией, изумленно смотреть друг на друга...Поднявшись на обшарпанном и пахнущем чем-то неприятным лифте на пятый этаж, мы оказались в ее уютной, красиво обставленной квартире. Я пытался держать себя в руках, чего нельзя сказать о Марии. Едва закрылась входная дверь, Мария сжала меня в своих объятиях и, стаскивая с меня одежду, потащила в комнату....