Колдун и Ведьма

Глава II. Поиски

Утро вечера мудренее, но лопать хочется всегда. Несмотря ни на что, Бри всю ночь проспала, как сурок, прижимаясь ко мне, а наутро, едва раскрыв ещё сонные глаза, заявила, что хочет есть.

Хлеб, сыр, грудинка, яйца всмятку и чай. Мы сидим за столом подле широкого окна, глядя на извилистую долинку быстрого ручья, протекающего мимо моей башни, и молчим. Вернее, я-то вижу, что Бри прямо-таки распирает, однако она сдерживается. За ночь башня привела в порядок её одежду, так что подруга моя выглядит теперь приличной ведьмой, а не Высшие ведают какой замарашкой, невесть как раздобывшей настоящую метлу.

— Они уже далеко ведь, да? — Ведьмочка моя не в силах дольше молчать.

— Они и вчера были уже далеко. Одна ночь ничего не решает, всё равно искать придётся ab ovo.

— Это как? — Глядит совершенно по-детски, глаза широко распахнуты. Знает, что хороша, и беззастенчиво этим пользуется.

— Вот так. Дистанционно след взять не удалось. Уходил не просто шальной эльф-угонщик, уходил мастер. Скажи-ка, избушка твоя… не могло в ней оказаться что-то спрятано? Что-то сильно ценное?

Бри становится серьёзнее. Но пусть думает сейчас в этом направлении, а не о том, что два с лишним месяца принадлежала… проклятье, меня всего переворачивает, как представлю. Удавил бы гадину, да такую гадину ещё не вдруг удавишь, скорее уж она тебя.

— Ой, а я и не знаю, — признаётся Бри и точно рассчитанным движением поправляет рыжие пряди. — Это ж бабушкина избушка. Но ба никогда ни во что не вмешивалась, жила себе тихо, мирно…

— В тихом омуте сама знаешь, кто водится.

— Хотя… Она воевала, ты же помнишь, — тихонько говорит Бри и опускает голову. — Только никогда ничего не рассказывала почему-то. Мол, ни к чему тебе, внученька, это знать, уж больно страшно было, когда упыри наступали.

— Да, воевала… Значит, могла что-то с войны привезти. А теперь кто-то про это вспомнил. Как тебе такое?

Бри вздыхает и пожимает плечами. Подобные темы она не любит. Да и вообще про войну у нас теперь почти не говорят. Такие, как я, чудаки — исключение. Но зато мне удалось отвлечь её от «эльфа». Именно «эльфа» в кавычках, я теперь почти не сомневаюсь.

...Мы двинулись в путь, я — верхами, с заводным мулом, Бри, само собой, на верной метле. Погода исправилась, проглянуло солнце, лес ещё почти не облетел, стоит золотая осень; в такие дни нет ничего лучше, чем сидеть в трактире у половинчиков, за праздничной трапезой (а после сбора урожая у них до первого снега все трапезы — праздничные); а ещё лучше было б сидеть там с Бри.

Правда, она вечно стонет, что после визита к невысокликам «становится круглой, как идеальный шар».

Я не хочу думать о том, с кем она была эти месяцы. И потому старательно вспоминаю праздники у маленького народца.

...К полянке, где стояла избушка Бри, мы добираемся за час. Конечно, когда мотаешься над лесом, аки птичка небесная, дорога куда короче. Но мы, колдуны, летать не умеем.

На поляне всё, как обычно, разве что молодой орешник поднялся ещё выше за те месяцы, что я тут не бывал. На месте забор-частокол; на месте высокие шесты с древними черепами — их туда водрузила бабушка Бри, а Бри так к ним привыкла, что даже, думаю, и не замечала.

Бри снова начинает всхлипывать — ей, похоже, казалось, что пропажа Манюни есть просто страшный сон.

— Всё, посиди в сторонке и не мешай.

Ползу, уткнувшись носом в жухлую осеннюю траву, отслеживаю каждый из трёх отпорных кругов.

Всё цело. Нетронуто. Не потревожено.

Зато ведёт к воротам широкий след огромных куриных лап. Делается он всё шире и шире, словно избушка набирала ход, и, наконец, заканчивается всё это глубокими рытвинами, словно Манюня изо всех сил оттолкнулась и...

И улетела. В самом прямом смысле этого слова. Поднялась на воздуси и улетела.

Круг подозреваемых начинает стремительно сужаться.

Мало кто может заставить взлететь избу на курногах.

Я прочёсываю полянку вдоль и поперёк. Сарайчик остался нетронутым, как и частокол. Если надо было перебраться на новое место, Бри открывала особым словом широченные ворота. А сейчас они наглухо закрыты и никаких признаков того, что створки их распахивались.

Нет, они точно взлетели. Против подобного способа защиты у Бри не имелось.

— Ну как? Нашёл что-нибудь? — Бри осторожно заглядывает мне в глаза. Хлопает ресницами. Demoiselle en détresse[1], не иначе.

— Бри. Ты след этот видишь? Что он значит, по-твоему?

Бри сконфуженно глядит в землю.

— Манюня разбежалась, прыгнула и…

— И взлетела.

— Угу-у… — Бри всхлипывает.

— Не реви. Скажи лучше, метла твоя двоих вынесет?..

Если кто-то думает, что летать верхом на ведьмовском помеле — это большое удовольствие, пусть попробует посидеть на круглом шестке в курятнике. Ведьмочки летают элегантно, боком, и мне пришлось последовать их примеру.

Мулов я отправил домой. Груз, какой смог, кое-как навьючил на себя.

Справишься, Иван? Или позовёшь друзей на помощь?

Нет. Гляжу Бри в глаза и понимаю – не позову. Или – или.

Метла идёт тяжело, с креном. Оно и понятно, Бри легка, аки пёрышко. Я – другое дело. Магия магией, но хороший колдун от хорошей же кольчуги никогда не откажется.

— Куда мы летим? — в сотый, наверное, раз спрашивает меня Бри. Я не отвечаю, но по уважительной причине.

Не люблю не только эльфов, но и высоту.

— Пониже спустись, говорю тебе! Над вершинами давай!

— Там Паучий лес! Забыл? Хочешь, чтобы нас сетью изловили?

Проклятье, она права. И проклятая высота.

— А обогнуть никак?

— Ты все карты забыл, что ли? Мы к горам гоним, прямо — пауки, слева гоблины шарят, сшибут из пращи; справа Бешеная речка, там водяницы, ужасно ревнивые, вообразили, будто мы на их тритонов посягаем!.. И теперь над рекой лучше и не появляться. Так что только вверх. И-и-и-и!..

Взвизгнула лихо и рванула черенок на себя.

А, что б тебя, ведьма!..

Пришлось обеими руками вцепиться в округлое дерево.

Лес провалился, мы теперь на изрядной высоте, становится холодно. Да, вот она, паучья чаща, даже сверху видны серые пятна ловчих сетей, какими тамошние обитатели ловят глупых птиц.

Метла у Бри хорошая, быстрая и послушная.

— Так куда теперь? Впереди только горы!

— Вот туда и давай.

— На Брокен, что ли?

— Зачем нам на Брокен? Нет, правее давай. Правее. Чёрный пик видишь? Вот туда и правь.

Спиной Бри прижимается к моей груди, и я ощущаю, как она начинает дрожать.

— Зачем туда, Ив?.. Там же… там наши пропадали…

Знаю. И потому-то нам именно туда.

— Ты меня высадишь на ближних подступах, там безопасно. Неужели решила, что я тебя потащу в самое пекло?

Смутилась. Даже спиной смутилась.

— Так ты что же… пойдёшь за Манюней, а я, значит…

— А ты вернёшься в башню. К… к нам в башню.

— К нам?..

— А к кому же? К гоблинам? В общем, вернёшься в башню, приглядишь за хозяйством. Мулы как раз притрусят. Позаботься о них.

— А ты? — И теснее прижалась спиной. Я бы предпочёл другую сторону Бри, но, сидя на свистящем над Паучьим лесом помеле, выбирать не приходится.

— Говорю тебе, я отыщу Манюню.

— Но кто её туда мог угнать?.. Ой, а что, если это те же, кто… кто наших похищает?

— А почему, кстати, я об этом впервые слышу?

На самом деле не впервые, но от Бри — таки да.

Она сжимается.

— У нас, ведьм, об этом не говорят. Ну, просто не суются туда уже давно. Кто не суётся, с тем ничего не случается…

Она явно что-то недоговаривала.

— Ты ж мне тоже не говоришь, за кем мы гонимся…

— Всё узнаешь. В своё время. А вот почему ваш Круг не стал искать причину исчезновений? Что ваша набольшая? Замыкающая Круг? Госпожа Ринрайт Пожирающая Пламя? Верховная ведьма?

Об этом не толкуют на высоте в добрую тысячу футов над Паучьим лесом, но...

Кстати, прозвища Бри, её ведьмовского имени я так и не знаю.

— Круг искал. И нашёл. Только нам, младшим ведьмам, ничего не сказал, просто запретил туда летать. Там, дескать, Аномалия. Не суйтесь в те края, и всё будет хорошо.

Она явственно дрожит, и я осторожно обнимаю её за талию.

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя волосы цвета весенней зари?

Бри оборачивается, губки немедля растягиваются в улыбке.

— Что, правда? — осведомляется она кокетливо, обеими руками взбивая огненные свои кудри. Помело летит само по себе, потом резко проваливается вниз, так, что у меня вырывается глухое рычание.

— Черенок держи как следует! Правь, куда надо! А то и вправду к паукам залетим!..

Чаща остаётся позади, мелькает узкая лента реки Паутинки, и я командую снижаться.

— А что теперь? — интересуется Бри, глядя, как я, кряхтя (попробуйте-ка просидеть на черенке метлы столько, сколько просидел я!), достаю из мешка ингредиенты.

— Следи за пауками. Они могут и речку переплыть.

Бри вздрагивает и поспешно берёт помело наизготовку.

Я не задаюсь вопросом, почему я здесь и чем это всё кончится. Это Бри. Рыжая легкомысленная Бри, что, небрежно бросив чары, пляшет под полной луной на вершинах древнего леса (куда ещё не добрались пауки). Бри, которой лучше всего удаются наговоры на поиск суженых, на отваживание соперниц и на лёгкую беременность — притом, что она сама по-настоящему замужем никогда не была и детей, само собой, не имела.

Это Бри, и я научился со сдержанным смехом говорить с ней о её многочисленных воздыхателях, ухажёрах и даже любовниках. И хотя я вроде как тоже могу в них числиться, глубоко внутри я знаю — по-настоящему она не моя. Она может засыпать у меня на плече, может целовать меня, быть ко мне привязанной и даже по-своему, наверное, любить — но она не моя.

Когда-то эта мысль самым настоящим образом вгоняла мне тупой кол в печень, и я не мог избавиться от этого ощущения, никакие чары не работали.

— Ну как? Ты скоро?

— Я кому сказал за лесом следить? Знаешь, что пауки делают с такими, как ты?

Она хихикает, прикрывая ладошкой рот. С чего б такая игривость?

— Принуждают к интиму?

— Тьфу на тебя, рыжая. У кого избушку угнали, у тебя или у меня?.. Вот и не мешай, раз у тебя.

Прошлый раз заклятье не удалось. Но, если я прав в догадках, кем же на самом деле окажется этот «тёмный эльф», то здесь, по пути к Чёрной горе, где по сей день пропадают неосторожные или слишком в себе уверенные ведьмы, чары должны сработать.

Бри наблюдает за моими манипуляциями. На тот берег Паутинки, само собой, не глядит. Вернее, кидает туда взгляд время от времени.

А я опять расписываю формулы, считаю и вычисляю. Орудую циркулем и линейкой. Достаю маленький бронзовый приборчик, раздвижной квадрант с подвижными бегунками, им будем строить квадратриссу, а потом с её помощью решим квадратуру круга.

Бри, похоже, начинает скучать. И верно — осенний день, сыро, солнце в тучах, того и гляди опять начнётся дождь. Прохладно, а мы не разводим костра.

— За лесом следи!

Но Бри это уже надоело. Из чащи никто не появляется, пауки уже запасли, видать, достаточно на зиму, чтобы лениться и не выходить на охоту.

— Ив, так что же…

Я аккуратно двигаю бронзовые бегунки, острие чертит нужную мне кривую. И я… теряю бдительность.

Не замечаю, как исчезают все звуки, как наваливается ватная тишина; а потом Бри, вдруг взвизгнув, хватает помело и стремглав взлетает ввысь, а я слышу только шипение извергаемого ядовитого дыхания. Я уже знаю, кто пожаловал, но не успеваю ни удивиться, ни что-либо предпринять.

Ламия успевает первой. А я цепенею и, как водится, проваливаюсь в беспамятство.

Только потому, что я колдун, мне удаётся открыть глаза. Естественный иммунитет срабатывает, помогая справиться с отравой.

Я пытаюсь не соскользнуть в чёрное отчаяние. Это единственное, что даст шанс выжить; испугаешься, впадёшь в оцепенение, ужас погасит последние остатки воли.

Пещера ламии, надо сказать, аккуратна, чиста и даже уютна. Высокий деревянный стол, низкие и длинные ложа, по стенам полки с утварью, висят кожаные занавесы.

Я не хочу думать, из чьей кожи они сделаны.

Под лопатками моими — жёсткие доски. Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, яд ламии парализует сразу и надолго, не угрожая, однако, жизненным функциям. Дышать жертва может, моргать тоже, но не более того, и это в лучшем случае. Куда чаще пленник так и не приходит в себя.

И это, пожалуй, самая лучшая участь из возможных. Но я колдун, и я в сознании.

Змеиное тело слегка шуршит по каменному полу. Он здесь на удивление ровен, словно специально заглаживали.

Но хорошо хоть, что Бри спаслась. Ну, обойдётся без избушки какое-то время. Пусть бы заняла мою башню. Пусть бы это была она, кому всё достанется.

Колдуны могут творить сложные заклятия, изощрённые чары, но себя зачастую защитить не способны. В отличие от ведьм.

Нет, какое же счастье, что Бри ускользнула!

Странное дело, но мысль эта приносит неожиданное успокоение. Я не думаю, как глупо оно всё получилось, как обидно уходить таким вот образом. Главное — что у Бри хватило ума не вмешиваться, а сразу же рвануть вверх. Ядовитое дыхание ламии тяжелее воздуха, оно стелется по земле, затекает в дыры и норы, подобно воде, от него не спасёшься в логове.

Бри спаслась. Ну, а я не успел.

Тяжело в груди. Но это хотя бы не будет больно. Я знаю, для чего я ламии — сейчас, в эти осенние дни, перед тем, как ляжет снег и чудовище наглухо запечатает свою пещеру.

Зимой ламий можно не опасаться. А вот осенью…

Вновь шуршание змеиной чешуи. Ламия вдруг оказывается подле моего стола, и на меня в упор глядят огромные фиалковые глаза.

Лицо её нависает надо мной: прекрасное, соразмерное, с высокими скулами и глазищами, каких никогда не бывает ни у людей, ни у эльфов.

На ламии скромная серая хламида с красной окантовкой. Женский торс задрапирован вглухую, под горло, но никакая ткань не способна скрыть высокую соблазнительную грудь. Змеиный низ туловища покрыт зелёно-серо-чёрной чешуёй; тонкие аристократические пальцы касаются моей груди, нежно, почти лаская.

— Вижу, что ведом тебе // Наступающий рок неизбежный[2], — чуть нараспев произносит она. Голос у неё низкий и бархатистый. — Храбро на помощь герой // Устремился к рыдающей деве. // Только судьба всемогущая // Жребий иначе метнёт; // Но не страшись, мой герой, // Ибо мучить тебя я не стану. // Жизнь дашь потомкам моим, // И отступишь в Посмертья поля. // Боли не будет, то я // Обещаю, вражды не питая // И не стремясь никого // Зря на мученья обречь……

Да, ламии говорят именно таким образом.

Я собираюсь с духом. Как бы то ни было, я колдун. Уж раз уходишь, то уходи достойно.

— Делай же дело своё, продолжай, порождение Ночи; // Смерть не пугает меня, деву ж минула она…

Ламия улыбается, являя мелкие и очень острые жемчужные зубки за алыми, прекрасно очерченными губами. Встряхивает волосами, чёрная волна падает ей на плечи, водопадом стекает по спине и груди.

— Семя отдав мне своё, // Ты почиешь под звук непогоды…

— Не тяни уже, — срываюсь я, забывая про гекзаметр. — Делай, что должна. Обещала же не мучить!

У ламий осень — брачный период. Увы, мужчин-ламий не бывает, и в качестве отца потомству сгодится любой самец: человек, эльф, гном, даже невысоклик; а вот кобольдами разборчивые ламии брезгуют.

Однако она по-прежнему медлит.

— Взор отчего ты отводишь, // Герой дерзновенный, от взора? // Иль не прекрасны глаза, // Руки и груди мои? // Иль отвратителен хвост, // Что змеиные кольца свивает?

— Прекрасны, прекрасны, только отстань, ламия!

Она вдруг обиженно моргает и насупливает бровки. Наверное, это было бы даже смешно, не лежи я парализованный на столе, чтобы потом «отдать семя», а ещё потом, после того, как ламия отложит яйцо — одно-единственное, — в течение всей зимы, пока чудовище спит, служить пищей вылупившемуся змеёнышу. Новорождённые ламии — змеи змеями, человеческий торс появляется у них много позднее. И только если они питаются человеческой плотью.

Я старательно думаю об этом, потому что мне сейчас нужна вся ярость, на какую я только способен. Ламия оказалась любительницей поговорить (может, молодая?), а время-то идёт...

Ламия вдруг резко нагибается, губы её прижимаются к моим, огромные фиалковые глаза оказываются близко-близко. Миг спустя она отрывается от меня, глядит в упор, глазищи расширяются ещё больше.

— Сердце даровано ламии // Роком, седым и жестоким, // Сердце б хотело любить — // Но не полюбят в ответ... — слышу я быстрый шёпот.

Да. Это было жестоко.

— Трудно любить, коль за ласки // Мужчинам ты смерть лишь даруешь.

Ламия вздрагивает.

— Жарки объятья мои, сладки нежные губы, // Жаждет и лоно любви … — продолжает она шептать. — Горек мой жребий, герой, // Злая природа моя мне велит здесь творить злодеянья. // Лучше бы просто тебя было б дано мне обнять, // Лучше б ты обнял меня, чтоб к вершинам любви-наслажденья // Вместе взлетели бы мы...

— Ламия… скажи хоть, как тебя зовут? Если уж я должен стать… отцом следующей из вашего рода, то, по крайней мере, в Посмертии буду помнить...

— Имя Талессис мне мать // Даровала; так помни об этом! // Даже в Посмертье меня сможешь теперь ты позвать. // Тенью явившись к тебе, подарю тебе радость без страха... — Ламия вновь припадает губами к моим губам, и на сей раз поцелуй длится куда дольше. Голова у меня начинает кружиться, и это плохо — потому что как раз сейчас я ощущаю, как оживают пальцы на правой руке.

Ноготь проводит первую черту на столешницы. Хорошо, что дерево мягко.

Вторая черта наискось перечёркивает первую.

Однако и ламия времени зря не теряет.

Серая хламида соскальзывает с белых плеч, чёрный поток волос разливается по белоснежной коже, а руки ламии очень ловко расправляются с моим поясом.

Ноготь чертит третью линию.

Мне надо её задержать!

— Талессис... Тали… послушай… Чем я могу выкупить свою жизнь? Хочешь, я буду приходить к тебе? Не как к врагу, вовсе нет. Ты разве враг?

Брови страдальчески изломились.

— Зла я немало творю по веленью могучего Рока, // Проклят от века мой род и, до исхода времён, // Враг я тебе, о герой дерзновенный…

— Ну, хорошо, пусть сейчас враг. Но у нас, людей, даже злейшие враги могут помириться. Разве ты не хочешь...

— Роду людскому я враг. Оттого-то охотники рыщут, // Племя моё до конца всё норовят извести. // Много нас гибнет, и долг мой — осенью род наш продолжить.

Новый поцелуй. Ламия неведомо как взбирается на стол, хламида падает на пол, и я ощущаю, как её ловкие и ласковые пальчики добиваются моего ответа.

Талессис улыбается. Нежно проводит язычком (нормальным человеческим, а не раздвоенным змеиным, как можно было б подумать) мне по уху.

А потом вдруг она оказывается сверху, руки её жадно шарят по моему телу, сознание моё мутится под взглядом этих фиолетовых огромных глаз.

Бри… счастье, что ты этого не видишь...

Но правая рука моя оживает, пальцы чертят всё увереннее. Черта, черта, полукруг, треугольник, самые простые формы; мне бы только перебить наложенный ламией паралич...

Ламия прикрывает глаза, начинает двигаться на мне, нанизывает себя на меня, запрокидывает голову, чудные фиалковые глаза призакрываются, с губ срывается стон.

Фигура почти готова. Почти. Держись, приятель, держись! Пока она тебя не заставила кончить — ты будешь жить.

— А ну, — раздаётся вдруг негодующий голос Бри, — ты, змеюка, быстро оставила моего Ивана в покое!

Свист, что-то с шипением рассекает воздух, и ламия, коротко вскрикнув, заваливается набок.

Я, насколько могу, поворачиваю голову, в глазах по-прежнему плавает туман; Бри с видом огненной фурии: рыжие волосы клубятся, точно пламя, раздуваемое ветром, какого здесь, в пещере, нет и быть не может; помело наперевес, между прутьями скачут крошечные искорки молний.

Ведьма в последнем градусе боевого безумия.

Но и ламия не лыком шита, у этого племени своя магия; Талессис уже оправилась, и я ощущаю упругий удар, словно в виски толкнулась волна сжатого воздуха.

Бри отбрасывает, она гнётся под напором незримой силы, а ламия уже наступает, и в руках у неё — две кривые сабли, которыми она очень умело фланкирует, крутя вокруг себя настоящую мельницу.

— Я тебя, стерва!.. — выпаливает Бри и добавляет такие словечки, что даже у меня в моём положении щёки заливает краска.

Метла делает стремительный выпад, сорвавшиеся с прутьев молнии оплетают сабли ламии, и обе противницы замирают, изогнувшись, напружинившись, что есть сил пытаясь спихнуть соперницу с места. Ни помело Бри, ни клинки Талессис не двигаются, лишь слегка подрагивают.

— Шлюха! — визжит Бри. — Лярва, лахудра ты, сука-а-а!!!

— Есть существо ты тупое, // Глупость твоя бесконечна! — Даже сейчас ламия не отказывается от высокого штиля. — Мой он, по древним законам! // Ламией кто уловлён — станет отцом для потомства!

— Я тебе покажу «отцом»!!!

Противницы отскакивают друг от друга, расцепляются и тотчас же атакуют — Бри помелом, ламия на сей раз магией. Обе попадают — Бри опрокидывает, платье высоко задирается (наверняка Талессис именно так и задумала), но и ламию отшвыривает, так что они обе поднимаются с явным трудом — их крепко приложило.

Никто не уступает.

Однако поднимаются и вновь бросаются друг на друга с таким рычанием, что, ей-же-ей, даже самый глупый и свирепый тролль, заслышав такое, удрал бы без оглядки.

Следует стремительный обмен выпадами и отражениями, Бри с удивительной ловкостью орудует помелом, вышибает у ламии одну из сабель, однако та, стремительно извернувшись, подсекает Бри хвостом. Неведомо как, но ведьма успевает вцепиться в волосы соперницы, и теперь они обе катаются по полу, выпустив оружие.

Тут бы вылить на обеих ведро воды, желательно ледяной, но я так и не дочертил фигуру.

Бри с ламией визжат и рычат; наконец Талессис удаётся отпихнуть ведьму, и они обе замирают, тяжело дыша. Лица расцарапаны, у ламии на плече — следы зубов, у Бри разорван ворот платья.

— Я тебя и без помела разделаю! — шипит Бри.

— Глупые брось ты надежды! — высокомерно роняет ламия. — Биться с тобой до конца // Станет Талессис, готовься же к смерти!

Кажется, они обе успели засветить друг другу в глаз — Бри в левый, Талессис в правый.

Но тут ноготь мой проводит, наконец, последнюю черту, и рука оживает. Через адскую боль, от которой темнеет в глазах, но оживает. Можно попытаться… ох, проклятье…

«Бросать» заклятье для колдуна — мука мученическая. Рука моя горит в огне, пальцы, кажется, сейчас вырвутся из суставов.

Но грубо, кое-как выдавленная ногтем схемка продолжает работать.

Я приподнимаюсь. Правая рука онемела до самого плеча, но всё-таки я знаю, сейчас грубая и примерная фигура направит силу, куда надо — в ламию.

Талессис, однако, явно успевает что-то почуять. Хвост её второй раз делает Бри подсечку, и ламия, завывая, бросается наутёк. Бри вскакивает, словно подброшенная пружиной, кидается вдогонку. Я ощущаю ещё один толчок силы, извне доносится короткий полувскрик-полувзвизг, и Бри врывается обратно в пещеру.

— Сбежала, сучка, змеюка подколодная!.. Ну ничего, я её ещё достану!

[1]Девушка в беде (фр.).

[2]Ламия разговаривает гекзаметром. Для удобства чтения автор поставил интонационные разделители.