Колесо Фортуны

ПРОДЕЛКИ ФОРТУНЫ

Догадка и вымысел — вот что ставит художника-творца над ученым. Ученый имеет дело с документами, поэт доверяет своей интуиции. Он из фактов составляет образ, который есть соединение документа и фантазии, зафиксированного в истории события с той невидимой жизнью духа, которая это событие подготовляет или является его последствием. Поэт не только реставрирует прошлое, но и возвращает ему полноту дыхания.

Это отчасти делает Николай Дубов в своем романе "Колесо Фортуны". Роман, кажется, пренебрегает фактами, хотя и пользуется ими. Мы найдем в нем немало известных нам фактов из истории возвышения Екатерины Второй. Об этом писали и Вячеслав Шишков и Всеволод Иванов. Дубов берет те же факты, но дает им свое толкование, он смело обращается с историческим материалом, веря, что вымысел способен видеть дальше, чем свидетельства официальных бумаг. Вообще в. его интонации преобладает ирония — верная спутница истины, потому что истина не любит окаменения — она строптива.

Так же строптива в романе Николая Дубова и Фортуна. Она женщина, и как женщина капризна. Она возносит и низвергает не по законам логики, а по законам чувства. И хотя чувству трудно поставить закон, и в его проявлениях есть последовательность.

Фортуна возносит Григория Орлова — будущего главного участника заговора в пользу Екатерины — по чистой случайности. На войне берут в плен прусского графа Шверина. Командир приказывает Григорию Орлову сопровождать того в Петербург. Орлов попадает ко двору будущего Петра Третьего. Здесь на него обращает внимание Екатерина. Красавец Орлов приходится ей по душе. Это решает его судьбу. И вся дальнейшая цепь отношений, приводящая к падению Петра и воцарению Екатерины, связана уже с характером Григория Орлова, с его темпераментом, с логикой поступков именно этой личности, а не какой-то другой. Окажись на месте Орлова (и его брата Алексея) другие лица, и ход действия был бы иным, и лицо заговора другое и сама история, глядишь, пошла бы иначе. Во всяком случае, она несколько бы отличалась от той, какую мы имеем теперь.

Эту слепоту случая и слепой выбор Фортуны хорошо чувствует олин из самых важных персонажей романа — граф Сен-Жермен.

Такой граф на самом деле существовал в то время, но Н. Дубов, безусловно, дал ему кое-что и от себя — по крайней мере, свое позднее знание и свой скепсис. Скепсис по отношению к тому, что два столетия назад могло придавать своим поступкам высшее значение, что не имело возможности взглянуть на себя издалека или хотя бы со стороны. Я имею в виду Екатерину Вторую и ее окружение, тех людей, которые помогли ей занять царский трон и стать матушкойимператрицей чуть ли не на тридцать лет. История падения Петра Третьего и прихода к власти Екатерины написана Дубовым в лучших традициях авантюрного романа. И как всякому авантюрному повествованию, его рассказу о делах и людях прошлого сопутствует комизм.

Екатерине и ее молодцам кажется, что они делают серьезное дело, что они чуть ли не несут на себе историческое призвание, Дубов показывает, что ими руководят тщеславие и корысть. Сен-Жермен возражает братьям Орловым, когда они стараются в его глазах опорочить императора Петра Третьего, что Петр не так уж плох.

Он прекратил войну, упразднил Тайную канцелярию, он, наконец, им, дворянам, дал вольность (напечатав манифест о вольности дворянства). Он не трус, он гуляет по городу без охраны, а иногда и без свиты и т. д. Но братья слабо внемлют этим аргументам. Для них ясно одно: выйди Екатерина в козыри — и начнется их игра. О благе России они не думают, благо России — это прикрытие, высокие слова.

Принято считать, что баловнями Фортуны оказываются люди умные, выделяющиеся из толпы. Дубов позволяет себе не согласиться с этим. Личная воля исторического лица, конечно, имеет значение, но не меньший вес обретает и каприз судьбы, проделка Фортуны, которая глупых часто предпочитает умным, а подлых — чистым душой. Екатерина отнюдь не была "спасением" для России, как трактовали это братья Орловы. Жестокая немочка, выросшая в провинциальных голштинских кущах, она всю жизнь готовилась властвовать — властвовать собой и подданными. Для этого она задавила в себе все — честь, стыдливость, добрые чувства и добрые намерения. Она буквально выковала себя на роль самодержицы, на роль хлыста, который должен повелевать стадом баранов. Никакого интереса к России у нее не было, у нее был интерес к своей особе, к запросам своей хищнической плоти — духом она уже украшалась, дух был для нее паж, который на официальных приемах — приемах в честь интеллектуалов — должен был нести шлейф ее платья. Довольно грязный шлейф, кстати.

Дубов ставит Екатерину перед лицом совести — перед зеркалом разоблачающих речей Сен-Жермена — и здесь она теряет самообладание. Такое обращение тайного в явное ей ни к чему. Она согласна лишь на частичное обнародование правды о ней, на ту часть правды, которая выгодна для нее — как в глазах народа, так и в глазах истории. Но полное знание о ее тайных мыслях и истинных побуждениях ее бесит. Полной истины о себе она знать не хочет, тем более не желает она, чтоб этот свет проник в умы других. И заигрывающая вначале с парижским графом, она посылает ему вдогонку убийцу, который свел бы на нет историческую справедливость, воплотившуюся в лице Сен-Жермена.

Сен-Жермен, повторяю, самый значительный и самый загадочный герой "Колеса Фортуны". Он явно находится в особых отношениях с Фортуной, может быть, даже в некотором смысле представляет ее в романе. Ибо Сен-Жермен, как пишет Дубов, жил и при римских императорах (он, например, встречался с Марком Аврелием), он, вероятно, бессмертен, но это не бессмертие отдельного человека, а бессмертие истины, которая и в самом деле жила до нас и будет жить после нас. Надеяться на смертность высшего знания о человеке бессмысленно. Оно и есть высший суд, перед лицом которого равны и малые, и великие. Как сказал Лермонтов, "он недоступен звону злата, и мысли и дела он знает наперед".

Сен-Жермен соединяет события романа, относящиеся к восемнадцатому веку, с историей, уже переходящей в двадцатый век: уезжая из России, он встречает вблизи польской границы корнета Ганыку, который спасает его от руки убийцы. В награду за это спасение Сен-Жермен устраивает судьбу корнета, тот поселяется в будущем селе Ганыши и становится его владельцем. Род Ганык, осчастливленный этим историческим случаем, доживает до 1917 года, потомки Ганыки бегут из революционной России на запад, оказываются в Америке и, наконец, уже в семидесятые годы один из них приезжает на Украину, чтоб посмотреть на землю отцов и заодно выручить печатку с изображением колеса Фортуны, которую подарил когда-то храброму корнету граф Сен-Жермен.

Такова нить романа. Но это только нить, тонкий пунктир, по следу которого идет читатель. Дубов, нимало не смущаясь контрастностью материала, перебрасывает его из одного столетия в другое, не делая никаких пояснений, не вводя в действие никаких переходных связок. Кончается глава о селе Ганыши со всеми атрибутами жизни двадцатого века и начинается глава о смерти императрицы Елизаветы — предвестие истории Екатерины, обрывается рассказ о заговоре против Петра Третьего, и на сцену опять выступают школьники Юка и Толя, участковый уполномоченный Кологойда, председатель сельсовета Иван Опанасович и американский турист Ган (он же Ганыка).

Дубов вовсе не собирается объяснять это фантастическими прихотями своего воображения, он твердо считает, что так и должно быть — перерыва во времени нет, расстояние, отделяющее одни события от других — не препятствие, главное даже не то, что Сен-Жермен знал одного из Ганык, а Ганыки так или иначе связаны с нынешними Ганышами, а то, что между теми и другими сохранена непрерывающаяся связь. История наследует историю. Она наследует не факты, не исторические деяния, а добро и зло, добрые чувства, совестливость, сострадание, так же как и алчность, предательство и обман. Передается и остается (точней, продлевается) именно это, а не то, что дошло до нас в виде реляций и указов. По невидимому телеграфу передается душевное состояние и душевные намерения живших до нас людей — и, как говорит Дубов, "хотим мы этого или не хотим, а приходится нам отвечать за своих предков и иной раз тяжело платить за грехи своих отцов".

Слова эти как будто относятся прежде всего к Ганыке, потерявшему родину, но они относятся и к другим современным героям романа, которым Дубов (как и нам, читателям) дает урок иронического прочтения одного из отрезков русской истории. Дубов вовсе не настаивает при этом на своей трактовке, он не озабочен тем, чтоб мы поверили его расстановке фактов, его вдохновляет нравственная сверхзадача — дать нам почувствовать, что ничто не пропадает на долгом историческом пути — ни плохое, ни хорошее. Падет в землю доброе семя — взойдет доброе, будет брошено дурное — дурное и вырастет.

Он беспокоится о добрых всходах.

Игорь 3олотусский