Коллекционная вещь

Любовь на расстоянии

Он любил игристое белое вино – но не шампанское. «Каждый раз, когда пьешь шампанское, даешь деньги французу», – говорил он.

Еще он любил, чтобы вино ему наливали молодые женщины – вовсе не обязательно стройные, или грудастые, или высокие, или блондинки. Он был неприхотлив. «И тебе не стыдно?» – спросили его однажды. «Жизнь коротка. Моя в том числе», – отвечал он.

У него была записная книжка с адресами всех женщин, с которыми он переспал (по понятиям сексуальных гигантов, их было не так уж и много), а также с адресами и с описанием многих женщин, с которыми он не спал, но за которыми ухаживал. Он посылал им поздравительные открытки на день рождения и на годовщину знакомства, а также скромные, но трогательные подарки, отвечавшие вкусам каждой в отдельности: тщательно подобранные серьги, роскошные наборы шоколадных конфет, редкие духи. Он очень любил делать покупки и часто приобретал подарок заранее, за полгода до дня рождения своей подруги, чтобы с его подарком не мог сравниться никакой другой.

Мысль о том, что он о ком-то забудет или кем-то будет забыт, была для него совершенно непереносима. «Нам необходима военная дисциплина, – говорил он. – Мы ведем войну против забвения. Всякий раз, когда кто-то нас забывает, умирает частичка нашего бытия».

Его любовь к женщинам была поистине безграничной; ничто не огорчало его больше, чем письмо, которое возвращалось к нему нераспечатанным оттого, что либо его подруга переехала, либо он ей наскучил. Он дарил женщинам цветы, он срывал с них одежды, он помечал в записной книжке дни их рождения, их любимый цвет и любимую музыку. Ложась с ними в постель, он говорил: «Нет тебя прекраснее» – и с его стороны это не было славословием.

И, несмотря на все это, разводился он трижды. Когда жена подымалась к нему в комнату и говорила: «Ты загубил мою жизнь!» – он приходил в неописуемую ярость.

После третьего развода он решил, что больше не свяжет свою жизнь ни с кем – и не потому, что пожалел себя, а потому, что не мог свыкнуться с мыслью, что женщина с ним несчастна. Была у него и еще одна слабость – глиняная посуда. У него имелись великолепные сферические арибаллосы с умопомрачительными рельефными изображениями и ваза с головой Горгоны, черепки которой числом двести тридцать шесть были найдены по чистой случайности.

Однажды поздно вечером, выглянув из окна во мрак ночи, столь же непроницаемый, как и мрак в его душе, он обнаружил вдали освещенное окно. А поскольку к чужой жизни он всегда относился с нескрываемым любопытством, он вооружился подзорной трубой, которую вместе с другими вещами оставил ему на хранение один его старинный приятель.

В подзорную трубу он увидел лестницу, ведущую наверх, в комнаты, одна из которых, судя по всему, была спальней, а другая – ванной. Он сидел в темноте, без всякого интереса взирал на эту лестницу и раздумывал над тем, можно ли понять, как устроена жизнь других людей, если незаметно наблюдать за ней со стороны. А вдруг тут скрывается некая тайна?

По ступенькам скользнула и скрылась в левой комнате какая-то тень. «Похоже, это женщина», – сказал он себе и просидел у окна еще с полчаса, которые показались ему одним мгновением. Женщина вошла в ванную. Он увидел, как за матовым стеклом зажегся свет. Вероятность того, что она, может статься, в эти секунды раздевается, повергла его в трепет.

Долгое время (а точнее, полтора часа) он просидел не двигаясь и был наконец вознагражден: женщина передвигалась из комнаты в комнату, сколько он мог разобрать, в одном белье. Разумеется, ему ничего не стоило насладиться куда более откровенным зрелищем куда более обнаженных, куда более привлекательных женщин. Однако именно эта женщина вызвала во всем его теле непередаваемую дрожь.

«Докатился», – заметил он сам себе.

С этих пор он занимал свой пост у окна каждый день поздно вечером, дабы стать свидетелем ее омовений. При свете дня видны были лишь опущенные занавески, зато ночной мрак дарил ему свет. Он фиксировал все – ее белье, его цвет, фасон. Время, проведенное в ванной. Время, когда выключался свет в спальне. Его многократно усиленный подзорной трубой глаз разглядывал, покуда не появлялся предмет его желаний, складки на обоях, трещины на лестничных перилах, ворс на ковре. Он чувствовал, как сам превращается в лестницу, в ковер под ее ногами.

И вот настал великий день, когда она, обнаженная, застыла на какое-то мгновение на верхней ступеньке, а затем стала спускаться вниз, и мгновение это заняло в его памяти больше места, чем целые годы жизни. Он был повержен. В возрасте сорока двух лет он вдруг обрел силу и фантазию влюбленного юноши.

Ему было немного стыдно от того, что он делал, но ведь он вторгался в ее жизнь не более, чем дневной свет; подзорная труба лишь укрупняла картину, доступную каждому обладавшему хорошим зрением. И тратил он на это массу времени. Он раздражался, когда она поздно возвращалась домой, огорчался, когда уезжала отдыхать, недоумевал, к чему она столько времени проводит в ванной.

«Никто внакладе не останется», – говорил он, понимая, что удовольствие, которое он получает, никак не может ей повредить, сказаться на ее жизни.

Дневное время и дневной свет мало что для него значили – только с наступлением темноты в его жилах начинала пульсировать кровь. Ему хотелось извлечь ее из ванной, насладиться сполна ее наготой. Но вот как-то раз в его почтовый ящик по ошибке опустили чужое письмо; изучив имя и адрес на конверте, он подумал, что адресатом вполне могла быть она. Он обошел весь квартал и отыскал нужный дом – дом и в самом деле принадлежал ей. В эту самую минуту она как раз вышла на улицу, и ему представилась отличная возможность с ней познакомиться – в конце концов, исправив ошибку, он любезно принес письмо по нужному адресу. Однако он счел, что подзорная труба лучше личного знакомства, и, дождавшись, пока она уйдет, бросил письмо в ящик.

И все же он незамедлительно бросился в ближайшую телефонную будку и отыскал в справочнике ее имя и номер телефона. Ему пришло в голову, что, если телефон у нее на первом этаже, он мог бы ей позвонить, когда она находится в ванной, и тогда она, решив, что звонят по срочному делу (как это нередко бывает поздно вечером), сбежала бы вниз нагишом.

Мысль эта не давала ему покоя. Он набрал ее номер, чтобы удостовериться, что телефон работает. Он так волновался, что вынужден был пролежать в постели весь день и занял место у окна на несколько часов раньше времени. Уперев локти в стол, он терпеливо дождался, пока она пойдет в ванную, отсчитал несколько минут, дав ей время пустить воду, поглядеться в зеркало, расчесать волосы, смыть косметику, побрить подмышки, выдавить несколько угрей, сбросить с себя одежду, после чего набрал номер и услышал в трубке длинный гудок.

Она спустилась вниз без блузки, зато в новом лифчике. Он чуть с ума не сошел. Мысль о том, что теперь она в его власти, совершенно вывела его из равновесия. Зрелище этой эфемерной наготы было для него не менее ценным сексуальным опытом, чем самые пылкие и длительные любовные связи.

Надо сказать, что к телефонным звонкам он прибегал довольно редко. Во-первых, он боялся, как бы она, что-то заподозрив, не переменила номер телефона, а во-вторых, когда она подолгу себя не обнаруживала или же ничего стоящего не демонстрировала, одного только вида нежданно возникшей голой ножки ему было более чем достаточно. Не зря же говорят: если хочешь чего-то добиться, наберись терпения.

Он лелеял любую, самую незначительную мелочь в ее жизни. Ему были ненавистны поздние звонки ее ухажеров – таковые, правда, случались не часто. Он посылал ей шелковые шейные платки и прочие подарки и любил смотреть, как она надевает их и снимает. Он поймал себя на том, что часто насвистывает что-то веселое, а его друзья подмечали, что последнее время он находится в отличном расположении духа.

И вот однажды вечером, набрав заветный номер, он увидел, как она стремглав вылетела из ванной в серьгах, которые он сам же послал ей и которые свидетельствовали о том, что она собирается в компанию, где решительно никого не знает. Он видел, как она устремилась вниз по лестнице, упала и осталась лежать. Она сломала себе шею.