Колосс поверженный. Красная Армия в 1941 году

Выводы

С середины 1930-х годов советское правительство остро осознавало ухудшающееся положение с безопасностью в Европе и Азии и возможность всеобщей войны. Опыт ясно указывал, что если разразится война, то, учитывая конечные цели главных хищных держав мира, нацистской Германии и милитаристской Японии, основной их мишенью вполне могло стать советское государство.

История Гражданской войны, интервенция Антанты, явная идеологическая ненависть стран Запада по отношению к новому большевистскому советскому государству во время его формирования, а фашистских государств — в 1930-е годы, лишь подкрепляли опасения Советов. Короче говоря, паранойя советского режима была большей частью вполне понятна.

Растущее осознание Советами надвигающихся внешних угроз и их искренняя вера в свою историческую миссию настоятельно побуждали Советы увеличить численность своих вооруженных сил и попытаться повысить их боевую готовность. После 1935 года рост военной мощи Советов стал реальностью, а цели их программы перевооружения не вызывали сомнений. Советский Союз стремился стать ведущей военной державой — если не в мире, то в Европе. Хотя конечная цель советских военных реформ может служить предметом споров, совершенно ясно, что военная мощь, коль скоро она создана, тяготеет к применению. Словно для того, чтобы подчеркнуть этот исторический принцип, Советский Союз — независимо от того, оправданно он это делал или нет — применил свою военную мощь в 1939 году в Польше и против Японии, потом в том же году против Финляндии, а в 1940 году — против Румынии и против прибалтийских государств.

Тот факт, что внутреннее политическое развитие в Советском Союзе, а особенно чистки в среде военных, отрицательно повлияли на военную экспансию и программу реформ и что советские зарубежные военные предприятия зачастую заканчивались позорными почти поражениями, не изменил ни характера советских военных приготовлений, ни преобладающего в некоторых кругах за рубежом мнения, что Советский Союз становится глобальной военной угрозой. Более того, именно военные неудачи, наряду с ошеломляющими немецкими военными успехами, еще больше подстегнули советскую паранойю и идущую полным ходом программу перевооружения.

В 1939 и 1940 годах увеличение советских вооруженных сил ускорилось, а в 1941 году стало едва ли не горячечным. Однако советские военные работы того времени и архивные материалы ясно показывают, что к этому времени движущей силой этих действий был скорее страх, нежели агрессивные намерения в отношении кого-либо. Особенно откровенными были советские военные анализы, появлявшиеся на страницах открытых и закрытых военных журналов — в частности, таких изданий, как «Военная мысль» и «Военно-исторический журнал»[561]. Они демонстрировали ясное осознание Советами превосходства немецкой военной силы, острое осознание растущей угрозы и несомненное понимание, что советские вооруженные силы ни в коей мере не дотягивают до стандартов немецких вооруженных сил — ни в смысле оснащенности, ни в смысле эффективности.

Учитывая это понимание, никак нельзя считать случайным совпадением то, что многие из статей, появлявшихся в упомянутых журналах в 1940 и 1941 годах, явно посвящены оборонительной тематике. Короче говоря, советские военные теоретики понимали, что именно может произойти с советскими вооруженными силами и с советским государством, если разразится война с нацистской Германией. Политики, в том числе и Сталин, тоже осознавали это.

Это понимание создало необходимый контекст для всего, что произошло на дипломатической и военной арене в 1940 и 1941 годах. По крайней мере, оно объясняет масштаб разворачивающихся тогда программ советских военных реформ и ту поспешность, с которой они проводились. К несчастью для Советского Союза, понимание текущих угроз и последовавшая за ним программа всеобщего и полного перевооружения, все-таки не подготовили советские вооруженные силы к войне адекватным образом.

К июню 1941 году Красная Армия была по всем меркам самой большой и самой сложной боевой силой в мире. Свыше 5 миллионов человек уже находилось под ружьем и еще большее количество мобилизовалось. В ее составе насчитывалось больше армий, корпусов и дивизий, чем у всех ее вероятных противников, вместе взятых; ее самолетный, танковый и артиллерийский парки были огромными, у нее имелись самые крупные механизированные, кавалерийские и воздушно-десантные войска в мире, а ее мобилизационный потенциал, хотя за границей его и недооценивали, производил не менее сильное впечатление. Более того, все это воинство явно реформировалось для улучшения его боевой эффективности. Сторонние наблюдатели, такие, как Германия, едва ли могли оставить без внимания конечные последствия успешного завершения реформ Красной Армии.

Однако советское военное и политическое руководство, так же, как и наблюдательные военные руководители за рубежом (в особенности немцы), понимали, что советский военный колосс страдает серьезными изъянами. Главный недостаток заключался в природе самого Советского Союза. Его огромные географические просторы, громадное, но разнородное население, недоразвитая экономическая и коммуникационная инфраструктура и отсталая технологическая база крайне осложняли жизнь составителям советских военных планов. Огромный советский «крестьянский тыл» в значительной степени ограничивал безжалостную политическую эффективность советского государства и в краткосрочном плане подрывал способность государства противостоять молниеносной войне.

Во время войн конца 1930-х годов эти реалии стали достаточно ясны и советскому руководству, и его потенциальным противникам. Сами Советы испытали шок при виде военных потерь в 250 000 бойцов, понесенных ими годом раньше в Финляндии[562]. Гнетущее впечатление оставили действия в боевой обстановке, продемонстрированные советскими войсками во время похода в восточную часть Польши. Советское военное руководство прекрасно осознавало скрытые изъяны, проявившиеся даже в успешной операции против японцев на Халхин-Голе. Оно отлично знало о состоянии своих полевых войск и стратегических резервов, о текучести среди командного состава, о нехватке подготовленных кадров, вооружений, средств связи, машин и материально-технического обеспечения. Та поспешность, с которой была запущена программа военных реформ, подчеркивала понимание неготовности Красной Армии к войне.

Советское руководство также знало, что необходимое для реформ время позволяло добиться полной боеспособности Красной Армии лишь к лету 1942 года. И самое главное — оно понимало и страшилось боевых возможностей немецкой армии и тех политических сил, которые неуклонно толкали немцев к дальнейшим завоеваниям. Было совершенно ясно, что рано или поздно немцы двинутся на восток. Это понимание создало ясный контекст для кажущихся иррациональными советских дипломатических и военных действий с 1939 года по лето 1941-го. И это также объясняло кажущуюся иррациональной реакцию Сталина и советского политического и военного руководства на предоставленные разведкой весной 1941 года ясные указания на близость войны.

Словом, советское политическое и военное руководство считало, что в июне 1941 года Красная Армия была еще не готова к войне — и действовало соответственно. Как показали последующие события, ситуацию оно понимало правильно. К 1 сентября 1941 года, после менее чем трех месяцев войны, Красная Армия потеряла свыше 2,8 миллионов бойцов — половину своей численности на июнь 1941 года. К концу года война поглотила почти 4,5 миллиона бойцов — почти всю численность Красной Армии на 22 июня 1941 года.[563]

Эти ошеломляющие потери подчеркивали суровую действительность: в 1941 году Красная Армия была страшно не подготовлена к войне. Однако в конечном счете советская мобилизационная система, способность Красной Армии к самообучению в ходе войны и кажущаяся неограниченной способность солдата и страны выносить страдания спасли советское государство и обеспечили ему окончательную победу.