- Эй, ребята!- повернулся он к охранникам уже у самых стеклянных дверей, за которыми на улице маячили люди Корсакова. - На втором этаже в сортире ваш парень... По-моему, ему от курения стало плохо.
Двое охранников сорвались с места и бросились к лестнице на второй этаж, третий ринулся подобрать пистолеты, но поскользнулся и едва не разбил себе голову о гладкий мраморный пол. Клиенты банка оцепенело наблюдали за этой странной сценой. Капитан властным движением толкнул стеклянную дверь и вышел на улицу, в сияние знойного дня. Остановившись на тротуаре, он ласково похлопал ладонью по карману брюк, где лежал "прикуриватель", и в очередной раз помянул добрым словом ныне уже покойного рецидивиста по кличке "Фиксатый", у которого когда-то реквизировал эту незаменимую вещь. К кромке тротуара подкатила "девятка", водитель распахнул дверцу. Когда Ищенко устроился на переднем сиденье, водитель спросил:
- Ну как все прошло?
- Нормально,- пожал плечами капитан. - Поговорили. Слушай, брат, мне надо тут заехать в одно место... Ты меня там оставь, а сам поезжай. С командиром я свяжусь, как договаривались.
- Меня будут спрашивать, где ты,- возразил водитель. - Я лучше подожду, мне спешить некуда.
- Я к бывшей жене хочу заехать,- объяснил капитан, понимая правоту водителя. - Надо дочку проведать, давно пора.
И он назвал водителю адрес.
Заявив о желании проведать дочку, капитан слегка кривил душой - повидать ее он был бы рад, но как раз сегодня ему хотелось, чтобы дочери не оказалось дома. Его бывшая жена, при своем нынешнем супруге имевшая полную возможность не работать, в это время дня только завтракала, и потому Ищенко не сомневался, что ее-то он застанет. Дочка, по его расчетам, все-таки должна была находиться в школе, но насчет ее отчима Ищенко ничего не мог сказать с уверенностью: счастливый соперник капитана умудрялся с одинаковым успехом делать деньги и прохлаждаясь дома, и сидя в офисе. Однако успешные переговоры с крупным банкиром преисполнили Ищенко ощущением собственной силы и удачливости. В таком приподнятом настроении ему все казалось легко достижимым. Раньше ему бывало трудно нарисовать в сознании образ жены, но затем он заметил, что надо только вызвать из памяти ее взгляд - даже не глаза, а лишь выражение глаз, и все остальное нарисуется само собой. Он вспомнил внимательные карие глаза, словно излучающие тепло, и моментально добился того, чего хотел, словно наяву увидев роскошные черные волосы, матово-белую кожу, сильные стройные ноги... Капитан остановился и застонал, вцепившись руками в собственные волосы. Однако стон его не выражал отчаяния - стонал он скорее в шутку, вспомнив о том, что он уже два месяца не имел женщины. Влюбленный мужчина с легкостью строит воздушные замки, а капитан до сих пор был влюблен в свою жену, хотя и не признался бы в этом никому на свете. Потому-то он и представил себе, как застает Лену дома одну, как ловит на себе ее оценивающий взгляд и после нескольких фраз, брошенных уверенным тоном сердцееда, обнимает ее за талию, целует в ушко... В мечтах капитана и до этого момента, и далее все развивалось очень гладко. Однако когда в ответ на его звонок дверь открылась без оклика:"Кто там?", его эйфория начала стремительно сходить на нет. Лена не отличалась храбростью и могла открыть без оклика только в том случае, если ее муж находился дома. Так оно и оказалось - за ее спиной в глубине квартиры маячил муж, пристально оглядевший Ищенко из-под очков, словно видел его в первый раз. "Привет, Леня",- кивнул ему Ищенко, тот молча кивнул в ответ и скрылся. Жена отступила на пару шагов, и капитан смущенно затоптался в прихожей, потому что дальше его не звали.
- Насти нету?- кашлянув, спросил он.
- Ты же знаешь, что она в школе,- ответила жена. Капитан почувствовал себя идиотом, хотя на самом деле глупой была реплика жены: ее бывший муж никак не мог в точности знать, где находится его дочь, тем более в такое время, когда до летних каникул оставались считанные дни. Ищенко вдруг понял, что не может сформулировать цель своего визита, и оттого почувствовал себя вдвойне неуверенно. Жена нарочно молчала, выжидательно глядя на него. Наконец капитан кашлянул и произнес:
-Послушай, тут вот какое дело... Ты не могла бы завтра Настю на дачу увезти?
- С какой стати?- холодно осведомилась жена. Ищенко понимал, что она видит желание в его глазах. Капитан никак не мог придать твердость своему взгляду и презирал себя за это. К тому же рядом с женой он уже с давних пор испытывал чувство вины. Капитан Ищенко, этот рыцарь справедливости, умудрился ни разу не спросить себя о том, на чем, собственно, основаны претензии ее супруги на какое-то особое обеспечение жизненными благами. Он, разумеется, отдавал ей всю зарплату до рубля, но больше дать не мог, поскольку взяток не брал, а на дополнительные заработки у него времени не оставалось. В результате Ищенко постоянно ходил без копейки в кармане и если его товарищи договаривались выпить, то ему приходилось делать вид, будто он не слышит их разговоров. Если же его прямо приглашали в компанию, то он выпивал на халяву, чего, по правде говоря, терпеть не мог. В благодарность супруга постоянно намекала капитану на то, что она - человек земной, живет на земле и возвышенные понятия вроде долга и справедливости, с которыми так носится Ищенко, от ее жизни очень далеки. Отсюда супруга делала вывод, что она сама вправе позаботиться о своих интересах, раз этого не желает сделать капитан. Постепенно туманные намеки начали переходить в прямые нападки и обвинения. Капитан, разумеется, порой огрызался, но не потому, что чувствовал себя правым, а лишь из инстинкта самосохранения - дабы не оказаться окончательно втоптанным в грязь. На любимую работу он уходил с тем же чувством, с каким пьяница, накануне торжественно давший зарок, бежит от семьи к дружкам, чтобы снова вдребезги с ними нализаться. Так что ни о каком ощущении правоты и речи быть не могло. Ищенко не приходили в голову самые простые соображения - к примеру, о том, насколько скверно стало бы "земным людям" "жить на земле", если бы все так же, как они, рассуждали о долге и справедливости. Капитана сражал наповал аргумент жены насчет того, что многие его товарищи, с которыми он начинал службу, давно уже уволились из органов, перешли в бизнес и теперь стали богатыми людьми. Крыть было нечем: деньги у этих ребят и впрямь водились и, как казалось нищему капитану, в неограниченном количестве. Во всяком случае, их жены очень скоро забыли о том, что такое безденежье, и одевались так, словно одним своим видом хотели напомнить Ищенко о его житейской неполноценности. Капитан безвольно тащился по течению жизни, снедаемый чувством вины, и не догадывался указать жене на то, что его коллеги, которых она ставила ему в пример, из великих охотников, всеми уважаемых и полных сознания собственной силы, ныне превратились в заурядных обывателей, каких миллионы, трясущихся за свои нечистые деньги, а порой и за свою шкуру. Капитан, достигший, возможно, одной из наивысших ступеней человеческого совершенства, с этой ступени с завистью смотрел вниз, где копошились, подгоняемые своими низменными инстинктами, миллионы различных на вид, но по сути совершенно одинаковых человекоподобных букашек, к которым по глупости, а вовсе не от большого ума, примкнули многие коллеги капитана. Ищенко был достаточно влюблен для того, чтобы повторить их глупость,- не хватало ему лишь обычной человеческой низости, заставляющей многих самое ценное в себе разменивать на пошлые житейские блага. В итоге Ищенко продолжал работать сыщиком, упрекая себя за слабоволие, и потерял жену, которая ушла к богатому человеку. Впрочем, до окончательного разрыва ему пришлось выслушать множество упреков, заставлявших его боязливо сжиматься, словно потревоженную божью коровку. Капитану не приходило в голову, что его жена просто не понимает, с кем имеет дело: человек, сносивший от нее упреки в бесхребетности и никчемности, легко укрощал таких человекоподобных монстров, при одном взгляде на которых его самоуверенная супруга тут же обдулась бы от страха.
- Мне ребята сообщили: прошла информация, что в Москве возможны теракты - как раз против школ, больниц...- после долгих и напряженных размышлений ответил капитан. - Учебный год кончается, в эти дни они как раз и могут ударить. Ты Настю увези, а в школе скажешь, что она болеет.
- Ты что, опять пил?- неожиданно спросила жена. Вопрос был удвоенным хамством: во-первых, она не могла не видеть, что Ищенко трезв, а во-вторых, даже во время совместной жизни не часто видела его пьяным,- правда, каждый такой случай долго служил потом пищей для попреков.
- Нет,- растерянно ответил Ищенко. - Почему?..
- Не знаю, почему ты пьешь,- совсем уж по-хамски ответила жена. Возможно, ей хотелось убедить себя, а затем и весь мир в том, что она бросила мужа не из-за денег, а из-за его пьянства. Тут возмутился даже безответный капитан:
- Слушай, кой черт - "пьешь"? Ты же меня месяца два не видела. Или, может, я к тебе пьяный пришел?
- С работы просто так не выгоняют,- отрезала жена и добавила:- Не такой уж ты, видно, незаменимый, как все время хотел нам показать.
- "Нам" - это кому?- поинтересовался Ищенко. - Тебе и Насте? Или, может, тебе и Лене?
Леня как раз в этот момент продефилировал по комнате с газетой в руке и вновь подчеркнуто пристально посмотрел из-под очков на сцену в прихожей. Его животик так весомо колыхался над спортивными штанами, что Ищенко против воли иронически поднял бровь. Жена заметила это, и ее глаза потемнели от гнева. В этот момент она была так прекрасна, что у капитана похолодело в груди. Голос ее, однако, звучал ядовито:
- Интересно, почему никто не знает о терактах, а знает только какой-то выгнанный с работы капитан?
Ищенко хотел заметить, что средства массовой информации, которые она имеет в виду, вообще ничего никогда толком не знают, однако возражения сыпались на него быстрее, чем он успевал на них отвечать:
- А ты подумал, кто будет сидеть с девочкой, пока она будет на даче? У меня, например, дела в городе, про Леню я уж и не говорю...
Ищенко, разумеется, не подумал о том, какие дела могут привязывать к городу его неработающую супругу. Еще с тех времен, когда она служила в районной библиотеке, капитан привык к тому, что на ее долю постоянно выпадают очень нелегкие участки трудового фронта. Капитан не совался к жене в библиотеку, подсознательно ощущая, что его жена вовсе не склонна гордиться мужем и его визит никому не доставит удовольствия. Вопросами о том, почему его супруга при своем ничтожном жалованье упорно отказывается от перехода на более денежную работу, капитан никогда не задавался, поскольку для него самого привлекательность работы состояла отнюдь не в деньгах. Правда же заключалась в том, что его жена люто ненавидела любой труд, а в библиотеке ей и не приходилось трудиться - там она сумела поставить себя так, что за нее трудились обожавшие ее пожилые женщины. Капитан же, обычно не веривший словам, в случае с женой изменял этому правилу и считал, что его прекрасная Елена постоянно преодолевает какие-то нешуточные проблемы, в которых он ничего не смыслит. Поэтому аргумент о каких-то таинственных делах он принял как должное. Зато он подумал, что к сидению с дочкой сам Бог велел приспособить тещу: во-первых, жена и так то и дело привлекает ее на помощь, во-вторых, теща спит и видит, чтобы поскорее уехать на дачу. Однако Ищенко вовремя прикусил язык: тема тещи была запретной темой. Жена тут же обвинила бы его в эксплуатации старого больного человека (хотя теща на здоровье не жаловалась), затем заявила бы, что без тещи она не сможет управиться со своими делами (тут старость и болезни тещи переставали быть помехой), посоветовала бы Ищенко перевезти его мать из Харькова для помощи в экстренных случаях, но тут же оговорилась бы, что никогда не отдаст Настю "в чужие руки". Капитан подумал:"А может, мне с Настькой на дачу поехать? Гори она синим огнем, вся ихняя затея,- без меня разберутся!" Однако он тут же выкинул из головы эту мысль. Во-первых, жена не отпустила бы с ним дочь: абстрактная опасность терактов не так уязвляла ее душу, как то, что никчемный папаша несколько дней будет счастлив наедине с дочерью. Во-вторых, после ночного разговора с Корсаковым Ищенко счел бы себя слизняком, если бы дал теперь задний ход. После мысли о Корсакове в голову капитану пришла третья и самая верная мысль: какого черта он вообще пришел сюда с такими предложениями, когда миллионы других людей не подозревают о близящихся событиях и, значит, не смогут переправить своих детей в безопасное место? Он, капитан Ищенко, не может никого ни о чем предупредить, но, зная сам о том, что должно произойти, может оказаться хитрее всех. Люди, которым удавалось быть хитрее всех, с детства внушали Ищенко острое отвращение, и потому эта мысль сразу отбила у него всю охоту к дальнейшим уговорам. Он исподлобья взглянул на жену и тихо произнес:
- Ладно, Лена, я тебя предупредил, а дальше смотри сама.
Капитан повернулся. собираясь уйти, но жена не могла его так просто отпустить, иначе получилось бы, что она пренебрегает безопасностью ребенка. Она закричала в спину Ищенко:
- Расскажи о своих терактах кому-нибудь другому! Не думай, что я такая дура, я все прекрасно поняла! Просто тебе хотят отомстить и хотят расправиться со мной и с Настей. Ты доигрался со своими преступниками!
Капитан повернулся, хотел было что-то сказать, но только пожал плечами и тяжело затопал вниз по лестнице. Жена сама не верила в то, что говорила, иначе моментально собралась бы и уехала на дачу. Однако думал капитан не об этом. Собственно говоря, он ни о чем не думал, а только вспоминал холодный внимательный взгляд и равнодушие в голосе, сменяющееся раздражением. Капитан, не слишком искушенный в нежных чувствах, не хотел верить в то, что истинная любовь может натолкнуться на полное бессердечие, однако поверить приходилось - правда предстала перед ним во всей своей наготе и не оставляла никакой возможности для самообмана. Выйдя во двор, Ищенко огляделся. Обычный нехитрый городской пейзажик показался ему незнакомым и странным. Капитан вяло побрел по асфальтированной дорожке к трамвайной остановке. Со стороны могло показаться, будто он потерял кошелек и теперь пытается найти пропажу. Внезапно капитан припомнил свои недавние мечтания, в которых ему виделось, как он застает свою Елену дома одну. Контраст между видениями и действительностью оказался настолько резким и беспощадным, что капитан вновь резко остановился и, запустив пальцы в волосы. глухо застонал. Однако теперь в его стоне не было никакой театральности - он стонал взаправду, стонал от самой настоящей боли. Капитан охотно заплакал бы, если бы не разучился плакать еще в детстве благодаря своему скорому на расправу пьющему папаше. Постояв с минуту на месте, Ищенко двинулся дальше своей обычной энергичной походкой. Теперь ему страшно хотелось, чтобы акция, о которой рассказал ему Корсаков, началась безотлагательно. Капитан старался изгнать из своей души все чувства, кроме мрачной решимости поскорее ввязаться в любую драку. Впрочем, ждать ему оставалось недолго.
Вероятно, под землей воздуху следовало быть прохладнее, чем в затопленных зноем каменных ущельях московских улиц, однако ни Корсаков, ни его спутники этого не ощущали. Всем было душно. со всех градом катился пот и под прорезиненными костюмами сбегал в сапоги. Никто не разговаривал - слышались только всплески шагов по полу старинного узкого тоннеля и журчание воды, там и сям стекающей струйками с потолка по кирпичным стенам на выложенный кирпичом пол. Впрочем, Корсаков слышал еще хриплое дыхание человека, шагавшего с ним рядом - командира специального отряда, в задачу которого входили разведка подземных коммуникаций, поддержание с помощью этих коммуникаций постоянного сообщения между опорными пунктами восставших и пресечение подземных передвижений правительственных войск. Еще несколько месяцев назад, наметив пункты центра столицы, подлежащие захвату, Корсаков создал специальный подземный отряд и поставил перед его командиром задачу разведать непрерывную подземную трассу, которая связывала бы между собой все намеченные объекты и в то же время как можно реже пересекалась бы с тоннелями так называемого "второго метро" и прочими оборонными сооружениями, до сих пор находящимися под эффективным контролем военных и ФСБ. Как то ни странно, главную роль в выполнении задания сыграли деньги: на них удалось нанять нескольких человек из движения диггеров и под их руководством начать прокладку подземного маршрута,- по форме он должен был представлять собой изломанное кольцо. Движение диггеров оказалось неоднородным - кому-то из них платило правительство Москвы. а кто-то денег не получал и ненавидел своих коллег, продавшихся властям. Впрочем, как это часто бывает, загвоздка состояла лишь в количестве денег. Корсаков не ломал себе головы над тем, как заставить молчать своих подземных проводников, и не замышлял кровавых ликвидаций, поскольку, во-первых, ничего лишнего диггерам не говорили, а во-вторых, болтать лишнее было не в их интересах, если учесть их усердную и щедро оплачиваемую работу по подготовке выступления. "Учтите, ребята,- сказал им Корсаков,- в курс наших дел я вас не ввожу - вам это ни к чему, но если в будущем начнется какое-нибудь разбирательство и вы станете много говорить не в нашу пользу, то мы заявим, что вы были полностью в курсе. Как-никак факт, то есть ваша помощь, налицо, как и ваши расписки в получении денег за конкретную работу". Диггеры молча приняли его слова к сведению. Мало-помалу возглавляемому ими отряду удалось сомкнуть подземное кольцо, имевшее множество ответвлений к объектам, находившимся в стороне, и к запасным выходам. В силу того, что с оборонными и другими хорошо изученными подземными магистралями предполагалось пересекаться как можно реже, кольцо проходило по старым тоннелям дореволюционной постройки, по заброшенным подземным складам, по убранным под землю руслам речек и ручьев и даже по канализационным каналам. Даже на самой подробной схеме невозможно было отразить все бесчисленные повороты подземной трассы, все ее обходные движения и, наоборот, спрямления, когда из одного хода приходилось пробивать лаз в соседний, отделенный стеной или толщей грунта. По приказу Корсакова отряд день за днем раз за разом проходил всю трассу, с тем чтобы люди выучили ее наизусть и в боевой обстановке могли пройти по подземному кольцу за максимально короткое время. Кроме того, требовалось, чтобы каждый боец отряда при необходимости мог послужить проводником для спускающихся с поверхности боевых групп, перебрасываемых под землей к угрожаемым участкам обороны, и для групп снабжения. Для захвата Корсаков готовил такие здания, которые не соединялись со "вторым метро" и другими специально проложенными подземными коммуникациями, поскольку по этим коммуникациям захваченные объекты можно было бы атаковать снизу. Корсаков понимал, что его людей слишком мало для того, чтобы выдерживать во многих пунктах натиск наступающих под землей правительственных отрядов особого назначения. Поэтому он старался свести до минимума количество пунктов, где такие столкновения были возможны, и на пересечениях своей подземной трассы с охраняемыми военными коммуникациями распорядился подготовить места для закладки управляемых фугасов, дабы взрывами преградить путь противнику.
Облицованный кирпичом тоннель подошел к концу. Лучи фонарей выхватили из мрака закругленный сверху проем, за которым, судя по неверным бликам, протекала подземная река. Повеяло сыростью, тиной и запахом гниения, послышались суетливые всплески - это вспугнутые крысы плюхались в воду. Луч скользнул по согнутой спине диггера, на мгновение задержавшегося в проеме, чтобы посветить фонарем направо и налево. Раздался громкий всплеск - это диггер спрыгнул вниз, и к проему вслед за ним подошел Корсаков. Упругие струи, сплетаясь и расплетаясь и маслянисто поблескивая в луче фонаря, безостановочно катились куда-то в непроглядный мрак, где луч упирался в зыбкую стену испарений. Диггер, загребая сапогами воду, уже шел вниз по течению, и отряд последовал за ним. Стена тумана шаг за шагом отступала перед светом фонарей, но тем не менее постоянно висела впереди. Корсаков то увязал в илистых углублениях, то проходил по твердым песчаным наносам, то порой наступал на что-то мягкое и упругое, и тогда тошнота непроизвольно подкатывала к горлу. За время подготовки к акции Корсакову пришлось провести под землей в совокупности много суток, но ни разу он не видел ни пресловутых пауков-мутантов, ни крыс размером с собаку. В то же время ему нигде и никогда не приходилось видеть таких бесчисленных крысиных колоний: в некоторых ходах и пещерах не видно было ни пола, ни стен под влажно поблескивающими шкурками. Потревоженные светом, все эти скопища приходили в движение, и тогда даже самые бесстрашные бойцы судорожно хватались за автоматы, не зная, куда хлынет кипящая живая масса. Крысы были почти полными хозяевами подземелий - лишь ближе к поверхности, в сухих и широких военных тоннелях бойцы замечали трусливо убегающих бродячих собак и даже перепархивающих воробьев. Не сталкиваясь с чудовищными мутантами, бойцы зато постоянно обнаруживали человеческие трупы - то уже давние и раскисшие, с выпирающим из-под плоти костяком, то совершенно свежие, лица которых ярко белели в свете фонаря и глаза блестели почти живым блеском. Обнаруживая очередного мертвеца, Корсаков всякий раз невольно вспоминал капитана Ищенко - вот кому могло бы пригодиться знакомство с подземной Москвой. Пока же походило на то, что преступники ее знали гораздо лучше милиции. Отряд несколько раз обнаруживал места каких-то чудовищных трапез, где вокруг устроенного в нише кострища громоздились груды костей, а стены и потолок ниши были сплошь покрыты непонятными корявыми знаками, явно порожденными больным сознанием сумасшедших. Кому принадлежали кости - выяснять не было времени, однако в одной из груд Корсакову в глаза бросилась отрубленная человеческая ступня с какой-то татуировкой. Корсаков не стал разглядывать татуировку и вообще сделал вид, будто ничего не заметил: не следовало попусту отвлекать внимание отряда на все эти ужасы, порожденные вовсе не мутирующей природой, а мутантами рода человеческого. Вот и сейчас, шагая вниз по течению в воде, доходящей до бедер, Корсаков заметил какой-то массивный предмет, который течение мягко переваливало через наносы. В свете фонарика тускло блеснули складки мокрой одежды. Из-под воды на мгновение показалась бледная безжизненная рука и тут же вновь пропала в мутных струях.
- Еще один бедняга плывет,- негромко сказал шедший рядом с Корсаковым командир отряда. - Что же у них там, наверху, делается?
- Происходит процесс реформ,- ответил Корсаков и спросил:- Приборы ночного видения в порядке? Почему ходите под землей без них?
- Так точно, в порядке,- ответил командир отряда, уловив в голосе Корсакова официальную нотку. - Я приказал оставить их на базе и в тренировочные прохождения не брать. Люди научились ими пользоваться, но все же мало ли что, вещь дорогая... Лучше поберечь до начала операции.
В голосе собеседника прозвучал невысказанный вопрос. Корсаков решил на него ответить, хотя и не впрямую.
- Ладно, согласен, осталось уже недолго,- сказал он. - Вы начнете работать еще до начала общей операции: получите людей и разместите их на наиболее угрожаемых направлениях. Всех обеспечить противогазами, пути отхода показать только командирам групп - рядовым об отходе думать нечего. Одновременно с этим ваши люди должны провести подрывников к точкам закладки фугасов. После этого задача вашего отряда - осуществлять связь и координацию действий по всему подземному кольцу, а также охрану подрывников. В боевые действия старайтесь не ввязываться - у нас слишком мало подготовленных людей, чтобы тратить их в простых перестрелках. Единственное исключение - локализация возможных прорывов противника. Для этого вы должны создать группу резерва и включить в нее лучших проводников...
Корсаков вкратце повторял то, что командир отряда уже прекрасно знал, однако ни Корсакову, ни его подчиненному это повторение не казалось зряшным. Во время повторения происходит новое обдумывание предмета и всех возможных путей развития событий, которых имеется бесчисленное множество. Возникают новые соображения, высказываются вопросы, ранее не приходившие в голову. Вот и сейчас Корсаков добавил:
- В группах, прикрывающих угрожаемые направления, надо иметь по паре санитаров. Они, как и командир, должны знать пути отхода. В местах выхода на поверхность должны дежурить люди с приспособлениями для подъема раненых. Повторяю: остальные бойцы пути отхода знать не должны. Их дело - защищать до последнего свой участок. В случае чего ваши люди проведут их, куда потребуется.
Шагавший впереди диггер приблизился к стене, подтянулся и впрыгнул в бесформенный пролом, проделанный в древней кладке. Луч его фонаря осветил узкий проход, прокопанный в грунте и кое-как укрепленный бревнами. По земляному полу с писком побежали во мрак крысы - их влажная шерсть поблескивала там и сям, и казалось, будто некуда поставить ногу. Люди шли гуськом, поминутно задевая стены, и глина пачкала их прорезиненные костюмы.
- Спецкостюмы еще есть?- обернувшись к шедшему следом командиру отряда, спросил Корсаков.
- Есть, но мало,- ответил тот. - Ничего, сошьем из пленки, на несколько дней людям хватит. А нельзя ли нам лазерные целеуказатели получить? Классная штука для боя в темноте.
- Боюсь, что не получится,- произнес Корсаков. - Такие вещи хранятся только на специальных складах, мы к этим складам пока не нашли доступа.
Отряд вышел в очередной старинный сводчатый тоннель, облицованный кирпичом. Здесь было уже довольно сухо, и люди шли гораздо быстрее. Через некоторое время впереди послышался щелчок, и в глаза идущим ударил свет мощной лампы. Грубый голос требовательно спросил:"Кто идет?" Диггер назвал пароль и шутливо поинтересовался:
- А если чужие появятся, ты что, стрелять будешь?
- А ты как думал?- мрачно ответил голос. Послышался скрип открываемой железной двери, повешенной здесь еще в незапамятные времена, но так до конца и не проржавевшей. Отряд оказался в обширном подземелье с кирпичными стенами и сводами, которое ранее, видимо, служило складом, а затем при перестройке квартала оказалось заброшенным. Впрочем, теперь оно вновь служило по своему прямому назначению: тусклая лампочка, укрепленная на стене в противоположном конце подземелья, освещала штабеля каких-то ящиков, воздвигнутые на деревянных поддонах и заботливо накрытые брезентом. Все присутствующие прекрасно знали, что находится в ящиках, но если бы в подземелье чудом оказался чужак и откинул брезент, то он обнаружил бы под брезентом патронные цинки, ящики с зарядами для гранатометов, с ручными гранатами и минами для ротных минометов.
Вновь прозвучал пароль, и человек с автоматом "АКСУ" через плечо открыл перед людьми из отряда новенькую железную дверь, расположенную под лампочкой. Корсаков оказался в ярко освещенном сухом подвале и, зажмурившись от яркого света, едва не налетел на очередной штабель ящиков, возле которого стоял пузатый и плешивый коротышка в цветастой рубашке с короткими рукавами и записывал что-то в блокнот. Коротышка свирепо посмотрел на вошедших, из-за которых он сбился со счета, и вновь уткнулся в блокнот. В подвальное окно с улицы подавали какие-то коробки, которые ползли вниз по наклонному транспортеру. По пояс голые, лоснящиеся от пота парни подхватывали внизу коробки и бегом относили их в дальний конец подвала.
- Смотрите по маркировке!- заорал на грузчиков толстяк. - Не ставьте все в один штабель, потом некогда будет разбираться!
- Медикаменты привезли?- спросил Корсаков.
- Так точно,- тяжело дыша, ответил коротышка - бывший генерал-майор и начальник тыла армии, уволенный со службы после путча 1991 года. - Но противошоковых средств нет. На складе сказали, что они теперь стоят дороже.
- Позвоните на склад и скажите, что мы им устроим такой шок, от которого им никакие средства не помогут,- приказал Корсаков. - Может, они думают, будто у нас нет их домашних адресов? Так вы скажите им, что они напрасно так думают. То, что договорено, мы им честно заплатим, а за вымогательство будем наказывать. Результат разговора сообщите мне.
- Так точно,- кивнул толстяк. - Разрешите просьбу... Согласно вашему распоряжению люди не выходят на улицу, а продукты заканчиваются. Нельзя ли выделить денег на это дело? И еще сигареты нужны, и что-нибудь почитать, а то ребята скучают взаперти. Да, и телевизор у нас сломался...
- Сегодня совещание на объекте "Фортуна", на котором вы как начальник тыла должны присутствовать,- напомнил Корсаков. - Там представите начфину список с указанием сумм, он вам выдаст деньги. Люди пусть остаются на объектах на казарменном положении. Сейчас никаких случайностей допустить нельзя.
- Слушаюсь,- ответил толстяк. Корсаков по металлической лесенке поднялся из подвала на первый этаж и оказался в ремонтируемом холле, вдоль стен которого громоздились мешки с цементом, ящики с плиткой, малярные козлы и прочие строительные принадлежности. Из холла на улицу вела стальная дверь со звонком. В другом дверном проеме двери покуда не навесили, и в проем просматривалась длинная анфилада комнат, также находящихся в процессе ремонта, и фигуры праздно слоняющихся людей в рабочей одежде. С ремонтом здесь явно не торопились, поскольку суета вокруг ремонтируемых помещений никого не удивляла и можно было под видом строительных материалов завозить оружие, а под видом рабочих постоянно держать на объекте людей из боевой группы. Бандитские деньги пригодились - на них взяли в аренду первый этаж и подвал старинного особняка, якобы под офис и склад созданной людьми Корсакова фирмы. Таких фирм было создано несколько - в первую голову как раз для того, чтобы арендовать под них помещения и на законном основании обеспечить эти помещения охраной. Каждая фирма, или "объект", служила базой для боевой группы, отвечавшей за захват того сектора центральной части города, в котором находился "объект". Организация имела своих людей на многих предприятиях - от швейной фабрики до ресторана, во многих учреждениях - от школы до закрытого НИИ, и при желании могла бы использовать помещения всех этих учреждений и предприятий. Однако их работники, не посвященные в планы заговорщиков, могли случайно обнаружить подготовку к акции, и потому Корсаков избрал вариант создания собственных фирм как более надежный, хотя и дорогостоящий.
Тем, кто пытался склонить его к экономии, он напоминал, что и чеченцы перед налетом на Буденновск создали в городе свой кооператив, контора которого располагалась в подвале злополучной больницы. Там же хранились боеприпасы и все необходимое для длительной обороны. "Да, мы платим за помещения колоссальные деньги,- говорил Корсаков своим оппонентам. - Но кто сказал, что война, тем более тайная война,- дело дешевое? Мы могли и дальше заниматься рэкетом и получать деньги, но раз уж мы предпочли начать войну против режима, значит, деньги для нас не главное. К тому же при нормальном развитии событий мы сможем взять большие суммы наличными в банках". И организация, несмотря на недовольство своего официального руководителя, которого Корсаков называл "фюрером", продолжала щедро раздавать деньги направо и налево, действуя подкупом там, где "фюрер" постарался бы обойтись шантажом.
Впрочем, у фюрера имелись, разумеется, и биография, и мирское имя. Звали его просто-напросто Владимир Анатольевич Гусаков, хотя сам "фюрер" предпочел бы что-нибудь германское, зловеще звучащее и с приставкой "фон". Своей настоящей фамилии он мучительно стыдился, не любил и заурядного отчества и лишь в имени "Владимир" находил некий намек на высокое предназначение и на общность судьбы с другим великим вождем - Владимиром Лениным. Жизненный путь Владимира Гусакова не отличался оригинальностью - родился он в Москве в семье скромных научных работников, с трудом закончил Московский авиационный институт и, казалось, имел все шансы стать либо мелким бизнесменом в эпоху возврата к капитализму, либо полуголодным инженером наподобие своих родителей. Однако душевные качества Владимира не позволили ему согласиться на такой жизненный путь, ибо его с детства обуревала тяга к насилию. Как то ни странно, Владимир не любил уличных драк, считая их бессмысленным занятием, с девушками был застенчив, а насилие понимал как возможность заставлять покорно повинующихся людей выполнять свои указания по переделке мира. Владимир смутно представлял себе, в чем должна была заключаться эта переделка, но решительно отказывался принимать мир таким, каков он есть. Единственным надежным методом переделки Владимир считал насилие, проводимое жестко и неукоснительно. парализующее страхом волю человеческой массы. Считая себя фашистом, Владимир не знал при этом ни истории фашизма, ни его идеологии, однако его привлекали ставка фашистов на насилие и на низменные инстинкты толпы в сочетании с культом сверхчеловека, в котором Владимир, разумеется, узнавал себя. Кроме того, его привлекала мрачная романтика фашистского движения и его впечатляющие внешние атрибуты: черно-серебряные мундиры, ночные факельные шествия, ритуальные приветствия и колоссальные парады. У подобных движений было бы гораздо меньше поборников, если бы все люди обладали способностью к трезвой самооценке и ставили себя не на место сверхчеловека, а на место несчастного затравленного "унтерменша" или просто человека толпы. Владимиру, конечно же, и в голову не приходило столь кощунственно принизить собственную личность, да и вообще хоть как-то усомниться в себе. Абсолютная уверенность в своей правоте вряд ли относится к числу лучших человеческих качеств, однако она оказывает магнетическое действие на многие слабые души, жаждущие найти сильного вожатого в этом жестоком мире. Такова, пожалуй, вторая причина, по которой люди приходят к фашизму, а точнее - к его вождям, однако даже тот, кто вступает в движение такого рода из внутренней духовной слабости, сам в себе непременно видит сверхчеловека. Поэтому и окружавшие Владимира люди, подпитывая собственные слабые души исходившей от него отрицательной энергией, относились к самим себе с большим уважением и вообще обретали рядом с ним столь необходимое им душевное равновесие, которое, как известно, есть синоним счастья. Корсаков насквозь видел всю фашистскую братию и безгранично ее презирал за полную человеческую никчемность, успешно сочетавшуюся с крайней вредоносностью. Однако он вполне отдавал себе отчет в том, что недостатка в людях у Владимира не будет, особенно при том, что теперь творилось в России, и потому решил использовать "фюрера" и его организацию. Владимир не любил Корсакова, ощущая его превосходство во всем, однако также стремился использовать его для осуществления своих обширных замыслов. Организаторские способности Владимира не шли дальше умения держать в подчинении свою команду: многие проблемы, которые требовали решения при подготовке к акции по захвату центра Москвы, даже не приходили ему в голову, а Корсаков говорил о них как о чем-то само собой разумеющемся. К тому же "фюрер" видел, как растет его организация и как расширяются ее возможности благодаря деятельности Корсакова. Впрочем, он и наполовину не представлял себе нынешних размеров и возможностей организации, а Корсаков не считал нужным его информировать, ограничиваясь тем, что признавал Владимира начальником, а себя - его подчиненным.
Вот и теперь, сидя на ящике в обширном ремонтируемом помещении - в фирме "Фортуна" ремонт офиса также специально затягивался - Владимир видел среди командиров организации, созванных на последнее совещание, в большинстве незнакомые лица. Все это были люди Корсакова, лишь некоторых из них Владимир знал по Абхазии и Приднестровью, но в тесном знакомстве ни с кем из этих людей не состоял. Ранее "фюрер" пытался оспорить такое положение, однако Корсаков в ответ развернул перед ним столько головоломных военно-технических проблем, возникших в связи с подготовкой акции, что номинальному вождю пришлось смириться.
Владимир, конечно, в современной российской жизни ненавидел многое и многих, однако ненависть была нормальным состоянием его души, и, если разобраться, он не слишком стремился к каким-то общественным переменам. От грядущей акции он по-настоящему желал двух вещей: больших денег, позволяющих навсегда забыть о докучных житейских проблемах, и шумной всемирной известности, причем сам Владимир не мог бы сказать, чего он хотел больше. Лучше всего было бы совместить то и другое, однако "фюрер" понимал минусы известности для террориста: вряд ли с такой славой можно спокойно наслаждаться богатством даже в самом укромном уголке земного шара. Однако самая мысль о том, чтобы появиться перед телекамерами в маске и остаться, несмотря на дерзость своего предприятия, анонимным, безликим существом, возмущала Владимира до глубины души. Поэтому постепенно он стал склоняться к тому, чтобы махнуть рукой на маскировку. После завершения акции он надеялся терпеливо отсидеться в Москве до тех пор, пока у властей не спадет первоначальное рвение к розыску преступников, а там, пожалуй, можно будет и никуда не уезжать. В конце концов, немало бандитов, находящихся в розыске и даже числящихся покойниками, живут в Москве и в ус себе не дуют. Вопрос о том, для чего нужна известность, если известный человек вынужден скрываться, как-то не приходил Владимиру в голову. Что касается Корсакова, то он с самого начала не собирался особенно заботиться о собственной анонимности. Дабы выступить перед народом, кто-то неизбежно должен снять маску, ибо человек в маске не может внушать полного доверия. Такую роль разумнее всего было принять на себя именно Корсакову: во-первых, его и так разыскивали по всему земному шару, а во-вторых, он не сомневался в том, что его все равно опознают, как бы он ни маскировался.
Особо доверенные боевики, охранявшие объект "Фортуна", знали Корсакова в лицо и молча пропустили его в здание. Прибыл Корсаков, как всегда, минута в минуту - именно в то время, в какое обещал прибыть, хотя своим подчиненным приказал собраться несколько раньше. Когда он вошел в зал, все уже ждали его. Два стула, стоявшие в центре помещения, образовывали нечто вроде президиума; на одном из этих стульев сидел "фюрер" и выразительно смотрел на часы, хотя Корсаков был абсолютно точен. На самом-то деле "фюрера" задело то, что ему назначили такое же время прихода, как и остальным командирам, и тем самым поставили его с ними на одну доску. Корсаков, однако, не обратил на его неудовольствие ни малейшего внимания и обвел взглядом зал. Здесь находились полевые командиры, в задачу которых входило сперва захватить, а затем оборонять определенный сектор города, и члены созданного Корсаковым штаба. За боевое обеспечение, то есть за снабжение оружием и боеприпасами, отвечал майор в отставке Нестеренко, кубанский казак, с которым Корсаков познакомился в Абхазии, где тот служил в одной из казачьих добровольческих частей. На майоре лежала, пожалуй, самая важная задача - договорившись с работниками армейских складов, вывезти оттуда и разместить на тайных складах организации похищенное оружие. Поскольку размах вывоза был огромным и не походил на обычные мелкие хищения, то договоренность с продажными прапорщиками обошлась организации недешево - двоим, помимо денег, пришлось даже выправить новые документы и купить дома на Украине. Теперь, как, подняв руку, доложил Нестеренко, оружие было в основном вывезено, пристреляно и приведено в полную боевую готовность - оставалось провести лишь один транспорт с боеприпасами из Подмосковья. Начальник склада полностью сочувствовал целям организации и заявил, что поедет с оружием сам, с тем чтобы потом присоединиться к восставшим. "Люди рвутся в бой, товарищ командир",- многозначительно заключил Нестеренко и сел.
- Не будем торопиться, послушаем других,- произнес Корсаков. Поднялся грозный коротышка - отставной генерал-лейтенант, отвечавший за тыловое обеспечение. Говорил он довольно долго, перечисляя степень обеспеченности боевых отрядов продовольствием, медикаментами, горючим, называя адреса пунктов питания и перевязочных пунктов. Нехватку врачей покрыть так и не удалось, однако было решено, что в первые часы восстания специальный отряд захватит клинику имени Склифосовского и переведет медицинский персонал оттуда в центр. Корсаков внимательно слушал, как командиры боевых групп перебрасываются вопросами с его заместителем по тылу, однако неразрешимых проблем не возникло. Слово передали заместителю по связи и управлению. Тот сообщил о наличии ретрансляторов сотовой связи на многих домах, подлежащих захвату,- кстати, и при выборе объектов для захвата учитывалось наличие ретрансляторов, которые восставшим следовало держать под контролем. Кроме того, было закуплено через Чечню несколько телефонов спутниковой связи. Для ретранслятора, висящего на высоте в несколько десятков километров, не существует никаких наземных помех, и частотными каналами спутника может пользоваться кто угодно, но в то же время никто не вправе в мирное время заглушить спутник. Для страховки в каждом секторе обороны предполагалось иметь несколько обычных армейских раций, причем некоторые радисты должны были находиться на крышах, а их рации - работать в режиме ретрансляторов. Идею о захвате расположенных под землей армейских защищенных пунктов управления пришлось отвергнуть, поскольку их захват потребовал бы немалого времени, а оборона - немалых сил. Задачи акции можно было выполнить и при использовании других, более доступных средств связи. Связью в организации занимался никогда не служивший в армии москвич Валера Мечников, обычный инженер-радиолюбитель, белокурый щекастый весельчак, который в свое время лишь благодаря влиятельному отцу не загремел в тюрьму за радиохулиганство. При коммунистическом режиме вторжение голосов самодеятельных любителей в политические телепередачи власти не хотели рассматривать как простую шалость, особенно если такие вторжения происходили намеренно и сопровождались разными скабрезными шуточками. Корсаков сначала полагал, что для Мечникова вся акция - лишь повод учинить радиохулиганство в неслыханных ранее масштабах, а его вояж в Боснию был предпринят в погоне за приключениями. Корсаков не доверял легкомысленным людям, поскольку видел, как легко они забывают то скверное, что им приходится совершить. Мечникова он застал в окружении "фюрера" и поначалу не имел на радиопирата никаких видов, но затем между ними состоялся знаменательный, хотя и очень краткий разговор. Корсаков ожидал "фюрера" по какому-то делу, сидя в теплой комнатке в конторе плодовой станции и безучастно глядя на покрытое снегом поле за окном и за ним - серую щетинистую стену парка. Мечников сидел за столом у окна и чинил чей-то магнитофон. В соседней комнате о чем-то спорили работники плодовой станции. Мечников спросил вполголоса:
- А вам в Боснии где приходилось бывать?
- Сребренице, Горажде, Брчко, Босанско-Грахово... Ну и Сараево, конечно,- ответил Корсаков. А что?
- Лихо,- с уважением произнес Мечников, услышав названия мест наиболее ожесточенных боев. - Да нет, я просто так спросил. Слыхал от ребят, что вы тоже были в Боснии, а вот не довелось повстречаться. Я-то все больше на одном месте сидел, под Сараево.
- А мне, наоборот, приходилось разъезжать,- подавляя зевок, сказал Корсаков. - Я числился инструктором, а это значило - куда пошлют. Туда, где спокойно, как-то не посылали.
- Да, мы там слыхали о вас,- заметил Мечников и, помолчав, добавил: - Хорошее было время.
- Вот как?- поднял брови Корсаков, неожиданно почувствовав интерес к разговору. - Чем же? Война все-таки тяжкий труд. Или связистам легче?
- Не сказал бы,- возразил Мечников. - Я там выкопал столько траншей, что если их развернуть в одну линию, то по ним оттуда до Москвы можно добраться. Но там действительно было легче.
- Чем же?- повторил вопрос Корсаков.
- Ну, большинство ведь ехало туда для того, чтобы на благо России потрудиться,- объяснил Мечников.- Сербы и русские - они ведь братья, вот и хотелось отстоять своих. А на самом деле получалось как бы бегство: в России ведь непонятно, в кого стрелять, да за стрельбу и посадить могут, а в Боснии все ясно - вот свои, вот враг... Нет, я ни о чем не жалею, за брата заступиться - святое дело, но пока мы там за братков заступались, здесь-то лучше не стало. Да что говорить,- стало совсем наоборот,- Мечников махнул рукой и тоскливо посмотрел в окно. - Нет, так жить нельзя,- решительно заявил он. - Лучше что угодно, хоть всем сквозь землю провалиться, но только не такая жизнь.
После того неожиданно возникшего разговора Корсаков не слишком колебался, назначая ответственного за связь во время акции. Он хорошо знал, что желание ввязаться в драку и драться до конца зачастую с лихвой заменяет военный профессионализм, а в своем деле Мечников был профессионалом, да и пороху успел понюхать. "Фюрер" лишь порадовался такому выбору - он-то считал Мечникова своим человеком, хотя тот относился к нему без всякого уважения, считая его злобным ничтожеством. К команде фашистов Мечников прибился в свое время лишь от безнадежности, не желая покорно врастать в российское общество периода рыночных реформ. Не желая действовать по указке "фюрера", Мечников охотно перешел под начало Корсакова, дабы вместе хорошенько встряхнуть столь ненавистное ему общество. Сейчас, когда заваруха должна была начаться со дня на день, бывший радиохулиган постоянно посмеивался, сыпал шутками, и его упитанная физиономия светилась, как масленый блин.
- Ну что, ковры и хрусталь на квартиру завез?- спросил он приготовившегося к выступлению ответственного за разведку и контрразведку отставного капитана спецназа Неустроева. Капитан тупо посмотрел на него своим единственным глазом - второй остался в Чечне. Неустроев с трудом понимал шутки, зато соображал моментально, когда требовалось что-то разнюхать или нанести удар по противнику. В последнее время противником отставного спецназовца оказывались разные "крутые парни", с которыми он расправлялся играючи. В результате этих операций по рэкету, или, как выражался Мечников, "по экспроприации экспроприаторов", Корсаков проникся глубочайшим уважением к капитану как к вояке Божьей милостью. Однако Мечников не проявлял к грозному бойцу никакого наружного почтения, постоянно донимая его шуточками и розыгрышами. В настоящий момент, говоря о завозе обстановки в квартиру, он имел в виду специально снятые квартиры на южных и западных магистралях Москвы, от Минского до Щелковского шоссе, по которым, как ожидалось, будет переброшена к Москве основная масса войск для подавления восстания. Видя недоумение капитана, Мечников, давясь смехом, пробормотал:
- Ишь как глядит, циклоп! Не дай Бог с таким встретиться на узенькой дорожке! Ну все, молчу, молчу.
Неустроев четкими рублеными фразами сообщил о выдвижении разведотрядов на подступы к Москве - к дорожным узлам и развязкам, к аэродромам, прежде всего военным, находящимся, как известно, на юге и западе от столицы. Группы разведчиков располагались также по основным московским магистралям, вблизи мест дислокации расквартированных в каждой префектуре бригад внутренних войск, рядом с военными городками Кантемировской и Реутовской дивизий и Теплостанской бригады. Каждая группа была оснащена автомобилями и всей имевшейся в распоряжении Мечникова техникой связи. Благодаря повальному недовольству существующей властью в офицерской среде Неустроев имел обширную агентуру в войсках, в высших военных учебных заведениях, которые также могли бросить на подавление восстания, и даже в военном министерстве и Генштабе. На ГРУ и ФСБ капитан выходить поостерегся, зная о действующей там системе постоянных проверок личного состава и опасаясь засветиться при одной из таких проверок. Однако и без проникновения в недра разведок он знал главное: пока в военном ведомстве не знали о подготовке акции и соответственно не принимали никаких особых мер предосторожности. С МВД дело обстояло и проще, и сложнее: проще - потому что многие офицеры милиции состояли у Неустроева на жалованье, сложнее - потому что приличные доходы коррумпированных милиционеров не вызывали у них желания общественных перемен. Поэтому работать в милицейской среде приходилось осторожно: требуемые услуги могли насторожить продажных милиционеров, и если бы они только заподозрили, во имя чего старается Неустроев, то на идейное сочувствие капитану рассчитывать не стоило. В своем докладе Неустроев выразился с солдатской прямотой:
- Все дрожат за денежные местечки и чуть что - сразу продадут. Но если начнется заваруха, то постараются остаться в стороне. На пулеметы за эту власть менты лезть и не подумают.
Неустроев напомнил о том, что дело об убийствах на плодовой станции в архив не сдано и по закону сдано быть не может, а потому расследование ни шатко, ни валко, но все же продолжается и приносит некоторые результаты. Следователь по делу сменился; новый следователь внимательно изучил рапорты капитана Ищенко и начал подгонять оперативников, копая в том же направлении, что и уволенный из органов капитан.
- Мы и так тормознули это дело на несколько месяцев,- напомнил капитан. - Можно, конечно, попытаться тормозить его и дальше, но любой толковый следак или опер скажут, что это дело - не висяк. Если слишком активно проявлять к нему интерес, то можно легко засветиться. Не могу понять, зачем вообще понадобилась эта кровь. А уж если решили мочить кого-то, то надо делать все профессионально, а не так по-детски...
"Фюрер" подскочил на стуле:
- Не вам решать, капитан, что делать и как! Эти люди заслужили смерть!
- А я и не решаю,- пожал плечами Неустроев, которому Корсаков приказал соблюдать субординацию. - Мое дело сказать, а уж вы решайте сами.
Корсаков усмехнулся про себя, а капитан между тем перешел к вопросам контрразведки. Утечек информации, судя по всему, из организации еще не произошло, и капитан от себя добавил, что его это очень удивляет, ибо рано или поздно утечки или просто какие-нибудь нелепые случаи непременно происходят и засвечивают все предприятие.
- Кто-нибудь влипнет по другому делу и начнет колоться, кто-нибудь все разболтает бабе или друзьям по пьянке, да мало ли что может случиться,- объяснил капитан. - Чем больше народу в деле, тем больше шансов провалиться. Чистая математика. Поэтому тянуть дальше с началом нельзя. О милицейском расследовании я уже говорил. Кроме того, в бандитской среде ходят слухи о новых рэкетирах, которые трясут самих бандитов. Эти слухи, естественно, через агентуру и от подследственных доходят до милиции. Официальных заявлений пока не поступало, но это дело времени. Пока бандиты надеются сами на нас выйти. Это, кстати, тоже дело времени, но это как раз не очень страшно, с ними мы справимся. Будет хуже, если они хорошенько подготовятся и направят в органы грамотное заявление - от легальной фирмы, от почтенных несудимых граждан, с объяснением происхождения тех денег, которые были изъяты рэкетирами... Милиция и сейчас не сидит сложа руки - кое-что она о нас уже знает, а к тому моменту будет знать еще больше. Так что надо или выступать, или окончательно подаваться в бандиты.
Касательно контрразведки капитан добавил еще, что в каждом секторе обороны у него имеются специальные люди, не входящие в состав боевых групп, которые должны отслеживать появление в секторах всяких подозрительных лиц или вражеских диверсионных отрядов.
- Как с ними будем поступать при задержании?- послышался вопрос.
- Ну как...- пожал плечами Неустроев и выразительно щелкнул пальцами.
- Так вы тьму народу перестреляете,- возразил Корсаков. - Подберите надежные места для размещения такой публики - пускай сидят до окончания боевых действий. При оказании вооруженного сопротивления - другое дело. А вообще запомните: идеальный вариант проведения акции - это обойтись вовсе без крови. Наша задача - заявить о себе, а завоевать с ходу всю Россию нам в любом случае не удастся. Кроме того, капитан: ваша задача - организовать охрану порядка в захваченных районах. Имеется в виду прежде всего борьба с грабежами, мародерством и тому подобными вещами. Грабителей и мародеров по возможности доставляйте в штаб, а при отсутствии такой возможности расстреливайте на месте. Здесь крови можете не бояться. Наша задача в том и состоит, чтобы очистить страну от всякой мрази.
- И что, если голодные старухи побегут грабить разбитый магазин, их тоже в расход?- спросил кто-то с места.
- Во-первых, не преувеличивайте мощи голодных старух,- возразил Корсаков. - Во-вторых, почему эти старухи не бегут грабить в мирное время? Потому что боятся мер пресечения. Вот и вы сделайте так, чтобы они их боялись с вашей стороны. И в-третьих, если позволить грабить голодным старухам, то через час в городе начнется настоящая вакханалия
с огромным количеством жертв. Беспорядки следует пресекать в зародыше - из этого и будем исходить.
- Есть еще такой вопрос...- с некоторым смущением произнес Неустроев. - Мне тут сообщили, что наш новый человек, бывший опер, капитан Ищенко, произвел наезд на банк "Интеграл". По-моему, это была ошибка,- и Неустроев твердо посмотрел Корсакову в глаза.
- Объясните,- попросил Корсаков.
- Объясняю... Мы до сих пор так успешно трясем бандитов только потому, что никто из людей, принимающих в этом участие, не был известен ни в криминальной среде, ни в милиции, и потому ни бандиты, ни менты не могли выйти на организацию. Им просто не за что было зацепиться,- вернее, не за кого. А тут в криминальный банк заявляется человек, который прекрасно известен и бандитам, и милиции. Значит, теперь менты скорее всего знают, что их бывший работник состоит в команде, занимающейся рэкетом, но еще неизвестной органам. А ведь органы давно хотели бы выяснить, кто это так ловко наезжает на бандитов. Вот у них и зацепка появилась...
- Я полагаю, что заявления в милицию не поступит,- возразил Корсаков. - А если даже и поступит, то не забывайте, что Ищенко в свое время сажал этого господина Аракелова и может сказать, что все обвинения в его адрес - только акт мести. В конце концов, мы можем обеспечить ему алиби. Вряд ли суд поверит аракеловским свидетелям - явным бандитам.
- Кому поверит нынешний суд, трудно сказать,- усмехнулся Неустроев. - Да я и не говорю, что обязательно возбудят уголовное дело. Просто менты теперь знают о том, чем занимается наш капитан, и будут его потихоньку пасти, а через него - и всю организацию... Но это еще полбеды. Бандиты его найдут гораздо быстрей, поймают и расколют до самой задницы. Они-то церемониться не будут. Так что капитану надо сменить все адреса, залечь в тину и не высовываться.
- Согласен,- кивнул Корсаков. - Мы с капитаном предполагали, что ему придется сейчас перейти на казарменное положение, но я слишком беспечно отнесся к этому делу. Мы с ним договорились связаться сегодня вечером, однако времени терять нельзя. Пошлите людей к нему домой,- Корсаков назвал адрес. - Если они не застанут его там, пусть заедут к бывшей жене,- и Корсаков назвал адрес жены. - У вас все, капитан? Можете идти.
Неустроев кивнул и зашагал вдаль по анфиладе пустых комнат. Вскоре откуда-то издали эхо донесло его отрывистые команды, а затем во дворе захлопали дверцы автомобилей и взревели моторы. Группа прикрытия направилась по указанному адресу.
Капитан Ищенко подошел к двери своей коммунальной квартиры и вставил ключ в замочную скважину. На двери красовалась медная табличка с именами давно съехавших или умерших жильцов, но табличку никто не отвинчивал. Глядя на длинный список, выгравированный на меди, Ищенко всякий раз думал, что нечего жаловаться на тесноту - раньше было куда теснее, а все же как-то жили и детей рожали куда больше, чем сейчас.
Впрочем, посторонние мысли не мешали капитану контролировать обстановку: он слышал шаги человека, поднимавшегося снизу по лестнице, и какое-то странное рычание внутри квартиры. Однако капитану это рычание не казалось странным: такие звуки обычно издавал его сосед-алкоголик в состоянии глубокого опьянения. В таком состоянии сосед был невыносим, поскольку страшно любил поучать окружающих. Правда, с Ищенко такие номера не прошли - несколько крайне болезненных ударов по ушам развили в мозгу алкоголика стойкий условный рефлекс страха на образ капитана. Что касается шагов на лестнице, то капитан определил: поднимается один человек, идет спокойно - наверняка к себе домой. Дверь открылась, и в полутемном коридоре Ищенко увидел странную сцену: его сосед Юрец, и в самом деле вдребезги пьяный, возле двери в свою комнату боролся с двумя милиционерами, которые пытались его в эту комнату затолкать. Юрец отчаянно сопротивлялся и недовольно рычал. Третий милиционер стоял в стороне от схватки и настороженно смотрел на открывающуюся дверь. Увидев на пороге Ищенко, Юрец внезапно перешел на членораздельную речь и завопил:
- Серый, уе...вай, это неправильные менты!
Послышался глухой удар, и его вопль сменился стоном. Юрца втолкнули в его комнату, и, судя по звуку, он растянулся на полу. Третий милиционер вскинул руку с пистолетом:"Стоять!" Двое других ринулись к капитану, тот молниеносно отпрянул, но, услышав за спиной скрип двери квартиры напротив, уже понял, что уйти не удастся. Действительно, он столкнулся лицом к лицу с милиционерами, выскочившими из другой квартиры на лестничную клетку. Его сразу же схватили за руки, и единственное, что он успел сделать,- это с силой врезать сверху вниз пяткой по чужой ступне во вполне штатском дорогом ботинке. Вслед за этим на голову капитана обрушился мощный удар милицейской дубинки, и перед глазами у него все закачалось и поплыло. Его подхватили под руки и потащили вниз. Лишившись на некоторое время способности двигаться, капитан, однако, сознания не потерял и увидел, что его волокут через двор к "рафику" - на таких он сам тысячи раз выезжал на задания. Видимо, использование не слишком престижного транспортного средства должно было увеличить сходство бандитов с настоящей милицией. А в том, что его похитили бандиты, Ищенко нисколько не сомневался - ему только хотелось знать, кто же так быстро вывел их на снятое капитаном жилье. Ребята из управления?.. Ищенко не желал в это верить - сразу вспоминались задушевные разговоры за бутылкой водки в коммунальной комнатке, куда он порой приглашал своих товарищей, когда тем, особенно зимой, некуда было пойти выпить: дома их ждали сердитые супруги, а кабак правильному менту, как известно, не по карману. С теми же коллегами, которым хватало денег на любые кабаки, Ищенко не водился, и они тоже опасливо сторонились его, чувствуя исходящие от капитана волны угрозы. Бывшая жена?.. Тоже верилось с трудом, да и нелегко было ее разыскать так быстро, сменившую фамилию и жившую в квартире нового мужа. Правда, кое-кто из товарищей Ищенко знал, где она живет: капитан сам им показал дом на всякий случай. В теперешние времена всякому может понадобиться помощь и защита, а капитан всегда остро ощущал то, что он не вечен. Товарищи хлопали Ищенко по плечу, просили не унывать и не забивать себе голову всякой ерундой, но в случае чего обещали помочь. Цепь пустопорожних догадок, тянувшуюся в голове капитана, прервал еще один удар дубинкой по голове, после которого капитан вновь "поплыл". Его швырнули в "рафик" на пол салона между сиденьями и сноровисто связали, но Ищенко казалось, будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Машина сорвалась с места, и капитан, лежавший ничком, начал пересчитывать собственным носом все ухабы московских дорог. В промежутках между ухабами он вдыхал запах прорезиненного покрытия салона и с омерзением ощущал, как грязь прилипает к губам. Однако едва он сделал попытку приподняться, как сидевший над ним бандит лягнул его между лопаток, и капитан лишь чудом успел отвернуть нос, чтобы не расквасить его об пол. Все же постепенно Ищенко пришел в себя, слегка повернул голову и покосился на лягнувшего его бандита.
- Слышь...- прохрипел капитан. - Кто вам меня сдал? Кто навел на мою хату? Скажи, будь человеком, все равно мне хана...
- Правильно понимаешь, мусор,- с удовлетворением заметил бандит. - Так и быть, скажу: твоя бывшая супруга. Нам даже ехать к ней не пришлось - выложила все прямо по телефону и велела тебе передать, чтобы ты не втягивал ее и какую-то Настю в свои дела. Я обещал все передать и вот держу слово,- заключил бандит. В салоне "рафика" раздался жизнерадостный смех, вырвавшийся из нескольких здоровых глоток.
- А на нее-то кто вас вывел?- не успокаивался Ищенко. - Не могли вы сами так быстро ее найти.
- Какой ты настырный, мент,- удивился бандит. - Правду про тебя рассказывали... Извини, тут не я банкую, поэтому отвечать я тебе не буду. На месте все узнаешь, если старшой так решит.
Машина пошла гораздо плавнее, без утомительных остановок,- видимо, выехали на какое-то подмосковное шоссе. Ищенко притих, сосредоточенно пытаясь определить пройденное расстояние, и не реагировал на шуточки бандитов насчет его дальнейшей судьбы. Было и так ясно, что ничего хорошего ему ожидать не приходится. "Рафик" повернул,в опущенные стекла повеяло лесной свежестью.После нескольких минут плавного хода машина повернула еще раз, и капитан понял, что они въезжают на какое-то огороженное пространство. Впрочем, это пространство скоро предстало его глазам, поскольку бандиты, ухватив за ноги, весьма бесцеремонно выкинули его из "рафика" на траву. Перед Ищенко высился массивный трехэтажный особняк желтого кирпича,обнесенный высокой дощатой оградой. Надворные постройки были сооружены из такого же кирпича: слева - гараж на несколько машин, справа, как определил капитан по трубе и по игривому архитектурному стилю, располагался комплекс отдыха с баней. "Как же они такие махины используют?- лежа на траве, задумался капитан.
- Такая прорва комнат, и везде что-то надо разместить. Ну спальня, ну ванная, ну то да се... Одного этажа вполне хватит". Один из переодетых бандитов направился к дому по асфальтированной дорожке, и капитана разобрал смех: о чем человек думает, когда вот-вот его будут убивать! "Ну надо же о чем-то думать, а то останется просто валить в штаны",- сам себе возразил капитан. Несмотря на размах построек, участок производил унылое впечатление своей полной наготой, если не считать довольно ухоженной травки: ни деревца, ни кустика, один кирпич. Должно быть, загородный дворец строился на века, однако создавалось впечатление, словно его обитатели вскоре собираются сняться с места. "Надолго обосновались,- со злобой подумал Ищенко. - Ну ничего, сколько веревочке ни виться..."
Ищенко увидел, как дверь особняка открылась, и на крыльце под узорчатым медным навесом появился седой человек в белой сорочке, поверх которой был надет красный шерстяной жилет. За ним следовал переодетый бандит и двое устрашающего вида охранников в штатском. Хозяин особняка спустился по ступенькам на дорожку, остановился и поднял руку. Один из громил в штатском тут же вложил ему в руку сигару, второй щелкнул зажигалкой. Ищенко не смог сдержать смеха при виде такого дешевого понта. Стоявший рядом бандит в милицейской форме зашипел:
- Смеешься, мент? Тебе плакать надо, прощенья просить!
- Дурак ты,- огрызнулся Ищенко. - Как бы тебе за эту мою поездку не пришлось у меня в ногах валяться.
У капитана оставалась надежда, что бандиты не захотят идти на конфликт с неизвестной мощной группировкой. Спасти его могло только спокойное и даже отчасти вызывающее поведение, за которым бандиты должны были почувствовать силу. Однако надежды капитана увяли, когда владелец особняка подошел поближе. Ищенко узнал знаменитого вора в законе по прозвищу "Архангел", известного как ярый защитник воровских понятий и борец с "беспределом". Жестокость Архангела также была общеизвестна, и капитан понял, что дела его плохи. "Обидно,- подумал он,- ведь в последний раз шел на ту квартиру. Один бы день выиграть, и все, ищи-свищи. Эх, Лена, Лена..." Однако капитан не питал злобы на жену: он тут же подумал о том, что она поступила так из-за дочки. "В общем-то все правильно,- решил капитан,- что она могла сделать..." Тем временем перед его носом остановились ноги в идеально отутюженных черных шерстяных брюках и в дорогих лакированных штиблетах вишневого цвета. Низкий голос презрительным тоном пророкотал:
- Ну что, мент, допрыгался? Или ты теперь уже не мент, а налетчик отмороженный... Сам говорить не будешь, конечно?
- Конечно,- ухмыльнулся Ищенко.
- Ну как же, ты упертый, слыхал, слыхал... Только ведь все равно заговоришь,- заставим. Так чего время терять?- сказал Архангел.
- Слышь, Архангел, брось ты это дело,- предложил Ищенко. - По-хорошему тебе говорю: не знаешь ты, с кем связался. Потом жалеть будешь.
- Ты кого пугаешь, мусор?- вкрадчиво произнес Архангел и поставил подошву лакированного ботинка на лицо капитана. - Ты кого пугаешь, сучонок?- повторил он, и в его голосе явно послышалась истерическая нотка. - Ты что, не знаешь меня? Я таких беспредельщиков тьму видел, и все у меня в ногах валялись, ботинки мне лизали!
Архангел брезгливо оттолкнул ногой лицо капитана, повернулся и зашагал к дому. Двое бандитов в штатском подхватили капитана под мышки и поволокли к гаражу. Бандиты в форме увязались за ними. В гараже Ищенко не успел ничего рассмотреть: один из громил приподнял его за шиворот, а второй с разворота влепил ему кулаком в лицо, метя в переносицу. Однако капитан чуть уклонился, и кулак врезался в скулу, которая тут же налилась тупой болью. Бандиты мгновенно выстроились в кружок и начали перекидывать пленника друг другу. Капитан и без толчков с трудом стоял на связанных ногах, но техника забавы была у бандитов хорошо отработана, и упасть ему не давали. Время от времени вместо безобидного толчка перелетающего пленника встречали хорошо рассчитанным ударом, причем били в основном по корпусу - видимо, опасаясь раньше времени забить досмерти. Перед глазами капитана метались тусклая лампочка, блик от нее на боку стоящего в полутьме автомобиля, кирпичные стены и осклабившиеся физиономии бандитов. Мало-помалу инстинкт, побуждавший капитана хранить равновесие, стал давать сбои из-за ударов в голову, которыми его периодически награждали для разнообразия. В результате бандиты уже не успевали поддерживать свою жертву в вертикальном положении - Ищенко то и дело мешком валился на пол, а постоянно поднимать его никому не хотелось. В конце концов на какое-то время его оставили лежать на полу, угостив предварительно несколькими пинками под ребра. Словно из какой-то немыслимой дали до него донеслись слова:"Ладно, мы его в погреб спустим, а вы идите..." Лязгнул металл - видимо, это открывались железные створки люка. Ищенко почувствовал, что его, подхватив под мышки, волокут по бетонному полу, затем приподнимают и швыряют куда-то в пустоту. Капитан дернулся в испуге, но в следующий миг бандит, спустившийся ранее в погреб, подхватил его на лету и вновь швырнул на шершавый бетонный пол. Ищенко принял позу эмбриона, решив, что сейчас его примутся бить ногами. В этом он не ошибся: двое громил, вяло перебрасываясь репликами, били его неторопливо, с расстановкой, подолгу примериваясь и лишь по-прежнему избегая бить по голове. Ищенко не знал, сколько времени он провел в напрасных попытках предугадать, куда будет направлен следующий удар, и ощутил огромное облегчение, услыхав сквозь гул, стоявший в ушах:"Ладно, на сегодня хватит". Но его испытания на этом не закончились: внезапно он ощутил, как теплые струи потекли по его лицу, разъедая солью многочисленные ссадины, и услышал злорадный смех бандитов. Когда через мгновение он осознал, что происходит, то застонал от унижения и ярости и закорчился на полу, тщетно пытаясь отвернуться. "До завтра, мусор!"- услышал он, и под ногами бандитов загудела железная лестница. Затем раскатисто громыхнули створки люка и лязгнул засов. Наступила полная тишина.
Даже если бы капитана и не подвергли такому унижению, он все равно по складу своего характера не стал бы покорно ожидать конца. Однако пережитое надругательство удесятерило его силы. Одурь от побоев почти улетучилась из головы, боль отступила. Капитан отполз на несколько шагов от оскверненного бандитами места и некоторое время лежал неподвижно. Он весь дрожал от желания действовать, но надо было выждать: Архангел мог явиться ревизовать труды своих подручных, бандиты могли напиться и спьяну решить позабавиться еще... Капитан умел терпеть и выжидать, ибо такое умение - одно из главных качеств сыщика. Через некоторое время он, опираясь на стену, с мучительными усилиями поднялся на ноги и микроскопическими прыжками, словно стреноженная лошадь, двинулся вдоль стены погреба. Однако то, что ему требовалось, он обнаружил почти сразу. Погреб был пуст, в нем ничего не хранилось и, казалось бы, узник не мог найти никакого орудия для избавления от пут. Однако когда при сооружении погреба в опалубку заливали бетон, то жидкий бетон, просачиваясь в швы опалубки, застыл затем зубчатыми гребешками, которые вполне могли послужить для перепиливания веревок. Ищенко с трудом извернулся таким образом, чтобы веревки на его запястьях пришлись точно на гребешок, и начал пилить. Сточив один гребешок, он переползал и пристраивался к другому. Все эти усилия причиняли его измученному телу невыносимую боль, но ярость, кипевшая в его душе, легко заглушала эти страдания. Капитан скрипел зубами, стонал и при неловких движениях даже порой вскрикивал, но не давал себе ни секунды передышки и только что-то угрожающе бормотал. Наконец веревки на запястьях лопнули, капитан распутал свои ноги, а веревки аккуратно собрал и сунул в карман. После этого он, прихрамывая, отправился продолжать в кромешной тьме обследование погреба. Сантиметр за сантиметром он ощупал все стены и всю площадь пола, но не нашел ничего утешительного: погреб представлял собой просто бетонную коробку без всяких отдушин за исключением маленького вентиляционного отверстия, закрытого решеткой. Решетка, как на ощупо определил капитан, была легкой и не очень годилась для самообороны. Тем не менее Ищенко все-таки предпринял несколько попыток ее выломать, однако голыми руками ему это сделать не удалось, не помогла и пряжка ремня. Затем капитан наткнулся на лампочку, укрепленную на стене. Выключатель, видимо, находился наверху в гараже, так как свет в погребе погас уже после ухода бандитов. У капитана мелькнула мысль вывинтить лампочку и использовать ее в качестве метательного орудия, но затем он отказался от этой идеи, подумав, что отсутствие света наутро может насторожить бандитов. Справиться с огромными громилами Ищенко мог лишь при условии полной внезапности нападения. Внезапности же он мог добиться лишь в одном случае: встретив бандитов в том же положении, в каком был ими оставлен вечером. И капитан начал терпеливо связывать сам себя, но так, чтобы иметь возможность одним легким движением сбросить путы. Сумев наконец это сделать, он устало прилег на бок у стены. Все его тело, так и не получившее за ночь покоя, нестерпимо ныло, горели ссадины на лице. Однако настроение у капитана было бодрое, и в душе он торопил приход бандитов. "Я жду вас, как сна голубого..."- напевал он про себя.
Корсаков ждал звонка от группы прикрытия, сидя на квартире у своих старых друзей, которые некогда приютили его в своей ночной вотчине - в педагогическом училище. В эту квартиру он порой заходил отдохнуть и расслабиться, устав от конспиративных трудов. Кому принадлежит квартира, было уже не совсем понятно: официальная хозяйка, некогда известная певица, так весело провела закат своей молодости, что неожиданно обнаружила исчезновение всех накоплений, антикварных вещиц и бриллиантов и оказалась попросту никому не нужной парализованной старухой. Впрочем, опекуны и помощники по хозяйству проявляли к ней немалый интерес, так как старуха являлась обладательницей огромной трехкомнатной квартиры. Однако первая опекунша сбежала сама, не выдержав крутого нрава бывшей примадонны, от второй Марине Яковлевне - так звали старуху - лишь с огромным трудом удалось избавиться, призвав на помощь все старые связи в театральных кругах, так как энергичная девица, дабы поскорее завладеть квартирой, явно решила максимально ускорить переход хозяйки в лучший мир. И лишь третья помощница пришлась старухе по душе - девушка по имени Альбина, одна из тех двух энергичных девиц без определенных занятий, с которыми Корсаков познакомился в тот памятный вечер в "педулище". Родом Альбина была из Тулы, и чтобы не мотаться взад-вперед, постоянно проживала у Марины Яковлевны. Впрочем, в жизни Альбины имелось мало постоянного, и у старухи она оказывалась лишь тогда, когда ее не сманивали к себе разные богемные друзья, которых Альбина имела бесчисленное множество благодаря своему живому характеру и остроумию. Мало-помалу друзья и любовники Альбины пришли к выводу, что необъятная квартира бывшей певицы гораздо удобнее для веселья, чем современные малогабаритные курятники. Друзья приводили своих друзей, компания наслаивалась на компанию, и общение облегчалось тем обстоятельством, что присутствия Альбины дома вовсе не требовалось, поскольку старуха, передвигавшаяся лишь в кресле-каталке, из квартиры, естественно, не выходила. Марина Яковлевна делала вид, будто страшно недовольна постоянно царившим за стенкой ее комнаты шумным разгулом, появлением незваных гостей (которых, тем не менее, с презрительным ворчанием пускала в квартиру), обилием пьяных и легкими нравами богемы, свившей гнездо у нее под боком. Однако всякий раз после очередного лихого празднества старуха неизменно вызывала к себе в комнату Альбину и ее задушевную подругу Ольгу и часами расспрашивала их обо всех перипетиях случившегося и выясняла подноготную всех присутствовавших. Ее породистое лицо при этом оставалось суровым и слегка презрительным, однако праздных вопросов она не задавала, поскольку прекрасно помнила, что и о ком ей рассказывали. "А, это вот тот, который?.." Или:"А, это та, которая вот с тем?.." Когда же девицы во главе с Альбиной пытались начать правильный образ жизни, когда переставали появляться гости и веселье утихало, то Марина Яковлевна утрачивала к девицам всякий интерес и лишь надменно принимала от них все те услуги, которые ей оказывались как инвалиду. Впрочем, веселье вскоре возобновлялось, и все возвращалось на круги своя. Иных гостей, которые, по рассказам девиц, представлялись хозяйке незаурядными личностями, приглашали к ее одру. Они целовали старухе ручку и, как правило, не знали, о чем говорить, а потому чувствовали себя не в своей тарелке под пристальным испытующим взглядом. Старуха же, судя по всему, не ощущала ни малейшего смущения, разглядывала гостя, словно представителя заморской фауны, и затем, не дожидаясь завязывания беседы, бесцеремонно отсылала его прочь. Так у нее побывали опустившийся врач-психиатр Девлет Бекирович - по национальности албанец, а по прозвищу "Полет Валькирьевич"; актер из провинции Бивнев, наделенный не меньшим количеством талантов, чем сам Ломоносов; летчик-ас Колпаков, известный тем, что ни разу не летал даже на пассажирском самолете; весь поэтический Орден куртуазных маньеристов, от признанных мэтров до финансового директора, и многие другие. Старуха принимала всех со своей обычной суровостью и не утруждала себя разговорами. В Притоне (так называлась веселая квартира) бытовала легенда о том, что будто бы одному из куртуазных маньеристов удалось заставить старуху расхохотаться, однако в это мало кто верил. Удостоился приглашения и Корсаков, и лишь ему удалось наладить с Мариной Яковлевной беседу, так как он недолго думая передал ей привет от Веры Николаевны Казариновой. Марина Яковлевна заинтересовалась:"Позвольте, кто это?.. Какая хорошая фамилия, и очень знакомая..." Знакомы старухи, разумеется, не были, в чем Корсаков не замедлил честно сознаться, однако он не сомневался в том, что Вера Николаевна с ее любовью к музыке наверняка видела Марину Яковлевну на сцене, а потому на правах давней поклонницы могла и передать привет.
Бывшая певица узнала от Корсакова много интересного, да и сама рассказала ему немало, хотя разговаривала в свойственной ей манере - как бы сама с собой. В конце концов она заметила, что ее собеседник, неплохо осведомленный о жизни русской артистической эмиграции, очень мало знает о жизни тех же слоев внутри страны. Она осмотрела Корсакова проницательным взглядом и произнесла:
- Вы, конечно, военный... Не возражайте - уж я-то, слава Богу, повидала вашего брата на своем веку. Но не простой военный... Ладно, голубчик, ступайте, и дай вам Бог удачи.
Вышедший от хозяйки Корсаков был встречен восхищенными возгласами - еще никому из гостей не удавалось так заинтересовать собой Марину Яковлевну. Корсаков скромно объяснил, что у него со старухой нашлись общие знакомые. Он вообще старался в Притоне держаться скромно и не обращать на себя внимания многочисленных и порой незнакомых посетителей. Точно так же он вел себя и сейчас - сидел в полутемном уголке и читал книжку Ордена куртуазных маньеристов, порой одобрительно усмехаясь. В своем достаточно почтенном возрасте он не испытывал никакой нужды в очках, хотя зрение никогда не берег - читал и лежа, и в полумраке, и в мчащемся автомобиле. Несмотря на все это, он мог часами вглядываться в цель через снайперский прицел, и глаза его не подводили. Поэтому он не покривил душой, когда в ответ на предостережение пробегавшей мимо Альбины:"Глаза испортишь!" - ответил:"Они у меня железные". Когда Альбина, суетившаяся в ожидании прихода гостей, вновь промчалась мимо него, она крикнула на ходу:
- Нет, Витя, они у тебя не железные, а стальные!
И, вновь пролетая мимо, она добавила:
- Стальные, как твое сердце!
Вероятно, такое утверждение объяснялось тем, что Альбина была к Корсакову неравнодушна и так и не сумела забыть их краткий курортный роман в Сочи. Однако Корсаков предпочитал не задумываться над этим, понимая, что при его образе жизни никакие отношения с женщинами не имеют перспективы. Пропустив мимо ушей намек Альбины, он прислушался к шуму в прихожей и понял по голосам, что явились его старинные знакомые - всегда грустный Саша и весельчак Алексей, которые были музыкантами и помогали одному своему знакомому содержать увеселительное заведение - нечто среднее между рестораном и клубом. Их функция заключалась в составлении культурных программ, но на деле культурные программы состояли почти полностью из их песен,- сочиненные Сашей тексты сообща перекладывались на музыку. Доходы от заведения не обеспечивали высокой зарплаты, но компаньоны ценили свободу выше денег, а когда становилось совсем туго, то перебивались случайными заработками.
- Алечка,- рокотал в прихожей Алексей,- к тебе пришли сказочные герои. Александр - это Иван-Царевич, он всегда грустен и питается любовью, а я - его слуги Объедало и Опивало в одном лице. Короче, есть что пожрать?
- Найдется. Вите скажите спасибо,- ответила Альбина. - Он знает, что вы всегда страдаете от недоедания. Зато выпивку небось не забыли принести?
- Алечка, я очень старый человек, но сколько живу - не видел, чтобы люди среди ночи бежали в магазин за едой,- веско заметил Алексей. - А вот за выпивкой - почти всякий раз. Мы решаем самый важный вопрос, а на второстепенные нас уже не хватает. Но не перевелись еще добрые люди, которые готовы накормить музыканта! Где Виктор, где этот прекрасный человек? Я хочу обнять его!
Корсаков вышел в коридор и сразу попал в душные объятия Алексея, который долго щекотал его своей бородой. Саша также застенчиво приобнял Корсакова за плечо. На кухне уже громко скворчали сковородки, возле которых суетились Альбина с Ольгой. Донесся соблазнительный аромат жареного мяса. Саша заметил:
- Пахнет так, что будет чудо, если не приедет Бивнев.
Раздался звонок в дверь. Алексей открыл - на пороге стоял Бивнев, полнеющий светловолосый красавец. Актер осклабился, изображая восторг, и поспешил издать приветственный вопль, широко раскрыв объятия. Алексей холодно произнес:
- Фальшиво сыграно, не верим! Вы радуетесь не нам, а жратве и выпивке, которые надеетесь здесь получить. А что вы сделали для подъема благосостояния Притона?
- Как вам не стыдно, Алексей!- с укором воскликнул Бивнев, заключая сопротивляющегося музыканта в объятия. - Вы же знаете, как я к вам отношусь! Я так мечтал увидеть вас, а вы подвергаете меня каким-то пошлым наскокам, упрекаете меня в бездуховности! Подумайте: меня, Георгия Бивнева,- в бездуховности!
И Бивнев продолжал тискать Алексея, который ворчал:"Паяц... Жалкий провинциальный трагик..." Затем он переключился на Александра и подверг его такой же экзекуции. Корсакова он приветствовал восторженно, но обнимать не стал, поскольку относился к нему с некоторой опаской, как к явлению загадочному. Затем актер проследовал на кухню, и оттуда послышались звуки поцелуев и женский визг.
- Золотые вы мои! Спасительницы! Вы не дадите нам зачахнуть от голода!- кричал Бивнев, обнимая девушек и весьма плотоядно их ощупывая.
- Уберите от нас этого старого развратника!- кричали девушки в ответ. У Корсакова уже в ушах звенело от того шума, которым сопровождался съезд гостей, а ведь по меркам "Притона" количество прибывших было ничтожным.
Все расселись на кухне вокруг допотопного круглого стола. На стенах кухни красовались изречения завсегдатаев "Притона". Запись, сделанная рукой Бивнева после одного из удачных спектаклей, гласила:"Георгий Бивнеу - это такой челлвек, што вам не понять". Наутро Бивнев сам с удивлением смотрел на эту запись, но стирать ее не стал, сказав:"Пусть память будет". Выделялся также лозунг, любовно выведенный над дверным проемом опустившимся врачом-психиатром:"С утра выпил - весь день свободен". В то памятное утро, закончив работу над лозунгом, психиатр выклянчил у лежавшей в постели старухи ее кресло-каталку и отправился собирать милостыню в подземном переходе. Сам он выступал в роли поводыря, а в коляске сидел некий молодой драматург, постоянно обретавшийся в ""Притоне" и отличавшийся крайне дистрофическим телосложением. Когда через два часа они вернулись, старуха с явным удовлетворением восприняла весть о том, что им удалось собрать целых семьдесят тысяч. Приятные воспоминания у собравшихся должны были также вызывать прикрепленные там и сям к стенам газетные вырезки с упоминаниями о различных посетителях "Притона". Перед Корсаковым очутилась тарелка с тремя обильно наперченными антрекотами (антрекоты принес он сам, а перец нашелся в "Притоне"); гарниром служил зеленый горошек (горошек принес тоже Корсаков), а в центр стола Альбина поставила извлеченную ею из холодильника бутыль с кетчупом.
- Ух, как я ненавижу все эти американские штучки,- заворчал Бивнев, злобно уставившись на бутыль. При всей своей любви к даровому угощению он отличался необычайной привередливостью. - То ли дело наш соус "Шашлычный"! Или, скажем, "Краснодарский"!
- И не говори,- поддержал его Алексей. - Не могу понять, почему все американское такое... такое...- он щелкнул пальцами, подбирая слова. - Такое безвкусное. Побывал я недавно в "Макдональдсе",- Господи, что за убожество!
- Как ты мог пойти в это место,- ты, русский человек?!- с горечью спросил Бивнев. Алексей развел руками:
- Что делать - пригласили! Халява имеет надо мной огромную власть. Да, признаю, я жрал их гнусные гамбургеры, но жрал с ненавистью! Я не преклонялся перед их индустриальной цивилизацией, как некоторые!
- Это намек?- поинтересовался Саша. Алексей хлопнул его по плечу:
- Ну что ты, Александр! Разве ты, настоящий русский акын, можешь преклоняться перед бездуховным Западом! Я первый плюну в лицо тому, кто тебя в этом заподозрит!
- Ну то-то же,- наставительно произнес Александр. После этого вся компания принялась приводить многочисленные примеры идиотизма американцев, американской культуры и американского образа жизни. Кое-какие наивные утверждения у выросшего в Америке Корсакова вызывали усмешку, однако большая их часть поражала его своей меткостью. Впрочем, он и сам отнюдь не являлся поклонником Америки. Обсуждение сопровождалось распитием неразбавленного джина, который Бивнев обозвал "басурманским зельем". Алексей возразил:
- А что мы можем сделать? Нам хозяин нашего кабака выдал это пойло в знак уважения. Дареному коню в зубы не смотрят.
- А водки он не мог выдать?- спросил Бивнев.
- Не мог, потому что джин считается круче. И вообще теперь кругом джин да виски. Вам-то, провинциалам, легче, у вас еще сохранились какие-то устои. А у нас?.. Возьми, к примеру, Колпакова,- знаете, что он на днях отмочил? Альбина, расскажи, пусть все содрогнутся.
Компания приступила к своему обычному времяпрепровождению, то есть к самому необузданному злословию в адрес своих отсутствующих членов. Корсаков время от времени задавал вопросы насчет тех или иных известных личностей, чем вызывал новый град обличений. Мимоходом доставалось и выдающимся деятелям прошлого - писателям, политикам, ученым. Однако отрицательный пафос разговора не порождал мрачных настроений - напротив, жизнь представала веселым карнавалом, а людские пороки - забавными масками, надетыми смеха ради. Смех за столом и впрямь не умолкал, и ему не мешало ни поглощение джина, ни прожевывание антрекотов. Раздался телефонный звонок, Альбина ответила и затем передала трубку Алексею. Тот быстро поговорил, повесил трубку и присоединился к общему веселью, но когда смех на минуту стих, заметил со вздохом:
- Меня всегда удивляли люди, которые не могут оставаться один на один со своими проблемами. Он сообщает мне о них, как будто я чем-то могу ему помочь. Только настроение портит, и все.
- А что случилось?- полюбопытствовал Корсаков.
- Да шеф звонил, хозяин нашего заведения,- ответил нехотя Алексей. - На него опять бандиты наехали, требуют денег. Вот он мне и позвонил - пожаловаться на бандитов... Ну да ладно, не будем о грустном. Давайте-ка еще по рюмочке заморского зелья.
- За то, чтобы наши бандиты нахавались наконец,- поднял рюмку Саша.
- Боюсь, что это невозможно, старина,- вздохнул Алексей.- Этих людей только пуля остановит.
Корсаков бывал в кабачке, где работали ребята, и знал, какая бандитская группировка контролирует тот район. Однако для уточнения он попросил у Альбины телефон и набрал номер.
- Борис? Послушай-ка, знаешь такой кабачок - "Стреляный воробей"?.. Кто тот район держит? Ну да, наезд... Свяжись с Неустроевым, уточни, где их база, сколько стволов и все прочее. Мало ли что знаешь, а ты все-таки уточни. Мы же их не трогали пока, вот и будет повод тронуть. Неустроев знает, где меня найти. Насчет Ищенко пока ничего не слышно? Ладно, жду.
За столом никто не слушал, что говорит Корсаков - все шумно обсуждали современную популярную музыку. Злословие и тут быстро достигло наивысшего градуса: стоило кому-то заявить о своих предпочтениях, как его любимых артистов тут же обливали помоями, высмеивали и втаптывали в грязь. Услышав от Алексея нецензурное замечание по адресу своего кумира Филиппа Киркорова, уже изрядно подвыпившая Альбина завопила:
- А судьи кто?! Сравни его популярность и вашу! Кто вас знает за пределами "Притона" и вашего сраного "Стреляного воробья"?
- Но ты же нас любишь,- невозмутимо заметил Алексей.-Это самое главное.
- Люблю,- мотнула головой Альбина. - Люблю вас, подлецов. Уж побольше, чем этого сраного Филю,- добавила она не совсем последовательно. - Но вот мне обидно: почему вас мало знают?
- Да потому что поп-музыка делается на потребу человеческой глупости, и шоу-бизнесом заправляют тоже люди не очень умные,- объяснил Алексей.- А мы таким делом всерьез заниматься не можем, у нас, сама знаешь, все шуточки. Так что мы изначально на уровне кабака и не выше.
- Народ хочет всю духовную жизнь получать через поп-искусство,- добавил Саша. - Чтоб были все страсти, любовь и все прочее, чтоб все было всерьез, но в то же время чтобы не утруждать мозги. Можем мы такими глупостями заниматься?
Алексей хотел было что-то сказать, но Саша его перебил:
- Можем! Но только наши глупости будут еще глупее. Позвольте для примера исполнить песню. Как говорил один майор, мой армейский начальник, который был графоманом:"Вчера ехал на склад, и родилось вот это". У меня "вот это" родилось тоже совсем недавно, так что строго прошу не судить.
Саша запустил руку куда-то за спинку своего стула и выудил оттуда гитару. Пока он пробовал настрой, Алексей тоже сходил за гитарой к старухе - та порой наигрывала памятные мелодии, сидя в кресле-каталке, едва касаясь струн и полушепотом напевая.
- Марина Яковлевна - святая женщина!- садясь на свое место, заявил Алексей. Саша пустил раскатистую испанскую трель и с чувством запел:
В твой город я прибыл с открытой душой,
Влекомый своею любовью большой,
Но встретил я взгляд твой жестокий, чужой,
Холодный, как лезвие финки,
И враз закружилась моя голова,
И я на ногах удержался едва,
И стала вся жизнь безнадежно мертва -
И вот я справляю поминки...
Алексей на своей гитаре начал понемногу подбирать мотив, порой морщась и качая головой. Внезапно Бивнев вырвал у него гитару со словами:"Дай, ты не умеешь". Несмотря на видимое опьянение, он быстро подладился под певца, который между тем объявил:
- Внимание, припев!
Гуляй же, мальчишка, гуляй,
Мальчишка с седой головой,
Пусть близится пропасти край,
Но вечер оставшийся - твой.
Труби непрерывно, трубач,
В свою золотую трубу,
Сегодня достойно оплачь
Кошмарную эту судьбу.
- Какой ужас,- вздохнул Алексей.
- Да, цепляет,- всхлипнув, замотал головой Бивнев, продолжая играть.
Когда-то с тобою мы были близки,
Вдвоем посещали с тобой кабачки,
С любовью ты мне подбирала очки,-
Куда это все подевалось?!
В глазах, что сияли, маня и дразня,
В глазах, что всегда призывали меня,
В глазах этих вместо былого огня
Лишь черная злоба осталась...
- Господа, припев!- воскликнул Саша, и вся компания, путаясь и перевирая слова, но с величайшим энтузиазмом грянула:
Гуляй же, мальчишка, гуляй...
- Постойте, здесь еще один куплет!- крикнул Саша, увидев, что компания, исполнив припев, намеревается пуститься в обсуждение песни. - Слушайте!
Мне боль, как скворчонок, стучится в висок,
Я вновь вспоминаю тот нежный песок,
И утро в шезлонге, и манговый сок
Над морем, над ласковым морем.
Я крикнул:"Ты помнишь тот дивный восход?!"
Но ты мне сказала, что я идиот,
И я, приоткрыв в изумлении рот,
Стою, переполненный горем...
- Браво, маэстро!- рявкнул Бивнев, заглушив струны ладонью. - Как раз то, что я люблю - такое галантное, такое куртуазное... Ты ведь куртуазных маньеристов любишь, этих безобразников?
- А как же их не любить?- удивился Саша. - Ясное дело, люблю. Более того, я состою действительным тайным членом ихнего Ордена.
- Как это ты ухитрился?- с завистью спросил Бивнев.
- Очень просто,- пожал плечами Саша. - Какой-то их спонсор случайно нас услышал и пригласил весь Орден в "Стреляного воробья". Они там читали свои стихи, а мы, естественно, пели, так и познакомились.
- А что вы тогда пели?- поинтересовалась Альбина. Ее подруга по имени Ольга была занята тем, что оборонялась от заигрываний Алексея, которые тот осуществлял как бы между делом, но чрезвычайно настойчиво.
- Что пели?- переспросил Саша. - Ну, конечно, не это - это я только что сочинил... Ну вот про Алису пели.
- Ой, Саша, спой про Алису!- захлопала в ладоши Альбина. Ольга тоже оживилась и хотела было присоединиться к просьбе подруги, но ее отвлек щипок Алексея - она сердито взвизгнула и отвесила своему обидчику затрещину, которую тот принял стоически.
- Дай-ка инструмент,- обратился Алексей к Бивневу,- я эту песню знаю.
- А я что, не знаю?- огрызнулся актер. - Ты давай за девушкой ухаживай. Каждому свое.
- Внимание, песня!- воскликнул Саша и начал:
Когда мы с тобой повстречались, Алиса,
Не знаю, зачем я в тот миг не ослеп.
Сияла в ночи дискотека "У ЛИС Са",
Плясали бандиты под музыку "рэп".
На запах валюты тебя потянуло,
Меня потянуло к твоей красоте,
И нежной пиявкой ко мне ты прильнула,
И я ощутил холодок в животе...
- Внимание, припев тут нетрадиционный,- предупредил Саша.
Теперь я прощаюсь, Алиса,
Обратно меня не зови,
По году рожденья ты Крыса,
А крысы не знают любви.
Живу я в глухой деревеньке,
Тебе меня здесь не найти.
Желаю тебе мои деньги
В могилу с собой унести.
- Как! Я тоже Крыса!- отбиваясь от Алексея, возмущенно воскликнула Ольга. - Я что, не знаю любви?
- Настоящей - не знаешь,- сурово произнес Бивнев. Певец с надрывом продолжал:
Того, что имел я, тебе не хватало,
Хоть все, что возможно, я в жизни имел.
Богатство в трубу на глазах вылетало,
Однако тебя я одернуть не смел.
По-разному мы подрываем здоровье,
Уходим во мрак в силу разных причин,
Однако я понял, что только любовью
Возможно сгубить настоящих мужчин.
- В припеве слова уже другие,- вновь предупредил Саша.
Прощай, дорогая Алиса,
И мне удалиться позволь;
Позволь мне уйти за кулисы,
Сыграв мою странную роль.
За рюмкой я дни коротаю,
К тебе позабыл я пути,
Но все же твой образ мечтаю
В могилу с собой унести.
- И вправду непонятно, припев это или еще что,- заметил Бивнев. За столом разгорелся спор о правилах сочинения песен, а Корсаков поднял трубку зазвонившего телефона и услышал голос Бориса. Некоторое время он молча слушал, потом произнес:
- Хорошо, понял. Сегодня сможете все сделать? Отлично... Без меня справитесь? Ладно, потом позвоните сюда же. Что слышно про Ищенко? А почему так долго не сообщали? Ладно, поиски прекращайте, на них уже нет времени. Сразу он не расколется, а когда расколется, будет уже поздно.
Повесив трубку, Корсаков задумался. Похищение капитана говорило о том, что он недооценил противника, в данном случае - московских бандитов. Но до начала акции оставалось слишком мало времени, чтобы бандиты успели чему-то серьезно помешать. С другой стороны, и на поиски капитана тоже не оставалось ни времени, ни людей. Приходилось делать то единственное, к чему Корсаков в течение всех своих войн так и не смог привыкнуть - списывать еще живых товарищей в графу "безвозвратные потери". Группа прикрытия ничего не смогла выяснить у соседей Ищенко, хотя терпеливо дождалась того момента, когда сосед Юрец пришел в себя. То, что похитили капитана бандиты, можно было понять и без Юрца, а никаких дополнительных подробностей тот добавить не сумел. Корсаков же сразу решил, что на Ищенко вышли через какого-то близкого капитану человека, и поклялся про себя выяснить, чьих рук это дело, если останется в живых. Расследование не выглядело безнадежным - близких людей у Ищенко было не так уж много... Тут Корсаков наконец понял, что его уже давно трясут за руку.
- Виктор,- капризно пропела Альбина, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на его лице,- о чем ты думаешь? Песня обо мне, слушай! Саша, ты самый любимый!- воскликнула она, заключая Сашу в объятия и довольно нескромно запуская руку ему под рубашку, но при этом косясь на Корсакова. Тот невольно улыбнулся и подумал о том, что никогда и нигде, в каких бы странах ему ни приходилось жить, жизнь не заставляла его смеяться так часто, как в России, хотя ни благополучием, ни спокойствием российская жизнь похвастаться не могла. Саша кое-как вырвался из рук Альбины и провозгласил:
- Песня-тост за младшую хозяйку "Притона". Подхватывают все!
Альбина, Альбина, я был человеком,
На жизнь зарабатывал сам,
Но в сумраке черном я волком позорным
Скитаюсь теперь по лесам.
Я жадно смотрел в твои очи, Альбина,
В коварные очи твои,
И сбился я с круга - ни стало ни друга
Теперь у меня, ни семьи.
- "Каховка, Каховка, родная винтовка",- пояснил Бивнев. - Песня про бронепоезд.
- Я что, похожа на бронепоезд?- икнула от изумления Альбина.
- Не слушай этого интригана,- фыркнул Саша. - Ты песню слушай!
Тебя окружали веселые хлопцы,
А я был не нужен тебе.
Сжила ты со свету беднягу-поэта,
Чтоб смело предаться гульбе.
Оброс я усами, когтями, зубами
По ведьмовской воле твоей
И яростным волком брожу по проселкам,
Пугая людей и зверей.
Альбина, плутовка, ты словно винтовка -
Все части на месте в тебе.
С цевья до приклада - лишь ты мне отрада
В моей горемычной судьбе.
- Почему он сравнивает меня черт знает с чем? То с бронепоездом, то с винтовкой?- недоуменно спросила Альбина, глядя прямо перед собой.
- Поэт,- с преувеличенным почтением отозвался Бивнев. Саша продолжал:
Альбина, Альбина, я слышу твой голос,
Когда же к тебе прибегу -
"Какой ты упорный, волчина позорный",-
Ты мне говоришь, как врагу.
И вновь ты картечью палишь из двустволки,
Моих не жалея седин.
Навеки умолкли веселые волки,
В живых я остался один.
И я выхожу на глухой полустанок,
Пургой занесенный почти,
Сижу под луною и жалобно вою
На старом запасном пути.
- Браво, маэстро!- воскликнул Бивнев. Альбина вновь сгребла Сашу в объятия и осыпала поцелуями, мурлыча при этом всякие нежные прозвища.
- Девушка, я вас умоляю! Время секса еще не настало! Еще не все песни допеты!- защищаясь, кричал Саша.
- И не все бутылки допиты,- бубнил Бивнев, наполняя рюмки.
- Нет, настало! Нет, настало!- гнула свое Альбина. В этот миг раздался звонок в дверь. Алексей оставил в покое попку Ольги и пошел открывать, повалив при этом свой стул. Через минуту он появился в кухне вместе с изрядно подвыпившим Толяном и с худосочной подругой Толяна по прозвищу "Ольгунчик" - персонажами, памятными Корсакову еще по первому российскому вечеру в "педулище". Ольгунчик, как и тогда, имела весьма чопорный вид и старалась показать, что к Толяну не имеет никакого отношения. Толян, как и тогда, ничуть этим не смущался. Первым делом он обратился к Ольгунчику:
- Зайчик, что-то ты бледненькая, выпей-ка джину.
Ольгунчик презрительно фыркнула, но рюмку все-таки взяла. Толян расцеловался со всеми присутствующими, не обращая внимания на то, что его приветствия принимались довольно вяло, придвинул себе стул и рявкнул:
- Ну что, братцы, по единой?
- А ты что, опять пустой?- возмутился Алексей. - Бивнев, гоните этого захребетника, он опять пришел пить нашу кровь!
Бивнев угрожающе приподнялся, и Толян заверещал в ужасе:
- Не, не, братцы, я не пустой, я не пустой! Все будет, тут вот мне неподалеку должны... Скажи, Ольгунчик!
Ольгунчик в этот момент жевала остывший антрекот и потому не смогла подтвердить его слова. К счастью, в следующий момент о Толяне все забыли, потому что Альбина воскликнула:
- Хочу танцевать! Ребята, давайте "Леокадию"!
По прежним посещениям "Притона" Корсаков знал, что развеселая песенка "Леокадия" является традиционным сигналом к началу самого необузданного разгула. Он уже жалел о том, что велел Борису звонить в "Притон" - для ожидания стоило подобрать местечко поспокойнее. Корсаков поднялся и сказал Альбине:
- Что-то я неважно себя чувствую. Пойду отдохну в кабинете. Можно телефон с собой взять? Если что, я позову.
Домогательств со стороны Альбины Корсаков не опасался, потому что знал: разгул эта женщина не променяет ни на что. Разнежившаяся Альбина воскликнула, умиляясь собственной добротой:
- Конечно, конечно, Витя, иди отдыхай! Тебе одеяло принести?
От одеяла Корсаков отказался, боясь, что вручением одеяла дело не ограничится, захватил телефон и поставил его в маленькой комнате, называвшейся кабинетом, у изголовья старинного кожаного дивана. Затем он растянулся на диване, положив под голову вышитую подушку. Впрочем, узор шитья на ней уже не просматривался, настолько она была засалена головами гостей. Диван также имел свою историю: по преданию, на нем скоропостижно скончался последний спутник жизни Марины Яковлевны, боевой генерал. После войны у них был бурный и довольно длительный роман, пресекшийся из-за того, что певица получила пять лет за вредительство и поехала в воркутинские лагеря. Ходили слухи, будто сам Сталин, ценивший генерала, решил таким образом заставить его сосредоточиться на службе и прекратить показывать дурной пример подчиненным. Генерал вновь сошелся с женой и прожил с ней счастливо до самой ее смерти, однако когда овдовел, то сразу вспомнил о бывшей возлюбленной. Один из завсегдатаев "Притона", решивший как-то раз провести ночь на знаменитом диване, часа в три воплем ужаса перебудил всю квартиру: он уверял, будто некий старец в белом ощупывал его лицо ледяными пальцами и при этом повторял со стоном:"Марина... Марина..." Размышляя над тем, врал или не врал рассказчик, Корсаков начал подремывать. Жизнь на войне, когда необходимо постоянно быть начеку, научила его спать вполглаза, то есть слышать и сознавать, что происходит вокруг, в то же время отдыхая. Компания, звеня посудой, с радостными криками переместилась в большую комнату. Кто-то заглянул в кабинет, но Корсаков лежал с закрытыми глазами, как крепко спящий, и дверь закрылась вновь. В большой комнате включили студийную запись "Леокадии", и магнитофон загремел мужественным хрипловатым голосом Алексея:
Пусть назвали родители странно тебя,
Но я имя твое повторяю, любя,
"Леокадия" - я про себя бормочу
И обнять тебя страстно хочу.
Припев подхватили все:
Леокадия, птичка моя,
Ты пойми, как люблю тебя я,
Я на дерево лезу с подзорной трубой,
Чтоб в трубу наблюдать за тобой.
Под будоражащий ритм пол в большой комнате заходил ходуном. Корсаков сонно подумал, что соседи снизу могут вновь вызвать милицию. У него теперь имелся надежный паспорт с московской пропиской, и визита милиции он не боялся, однако улаживание бытовых дрязг всегда казалось ему бессмысленным занятием - в первую очередь потому, что самих дрязг обычно можно избежать. Впрочем, в последнее время все соседи тоже повадились веселиться в "Притоне", и потому можно было рассчитывать на их лояльность. А буйные пляски продолжались, сопровождаемые гиканьем, выкриками и присвистом:
На Москву опускается летняя ночь,
Но любви я своей не могу превозмочь
И слоняюсь по улицам, словно маньяк,
Или пью до рассвета коньяк.
Припев вновь грянули все вместе:
Леокадия, птичка моя,
Ты пойми, как люблю тебя я,
По ночам я на твой залезаю балкон
И стою, охраняя твой сон.
"А почему, собственно, припев должен быть всегда одинаковый?-тянулись сонные мысли в мозгу Корсакова. - Если слова в нем каждый раз немного различаются, то, наверное, пространство песни используется с более высоким КПД... Зато одинаковый припев выучить проще..." Женский визг, совпавший с паузой в музыке и оттого прозвучавший особенно громко, прервал его размышления, но затем плясовая загремела с новой силой:
А порой, хорошенько приняв коньяку,
Чтоб хоть как-то свою успокоить тоску,
Засыпаю я сладко в подъезде твоем,
И мне снится, что вновь мы вдвоем.
Леокадия, птичка моя,
Ты пойми, как люблю тебя я,
Я помимо тебя презираю всех баб,
Ты услышь мой взволнованный храп.
Корсаков невольно усмехнулся. Из большой комнаты донесся рев Бивнева:
"А сейчас - апофеоз!" Вместо разухабистого "диско" из магнитофона понеслось нечто вроде торжественной кантаты, подхваченной нестройным, но очень громким хором завсегдатаев "Притона":
Леокадия, птичка моя,
Ты пойми, как люблю тебя я;
Все равно неизбежно ты будешь моей -
Так скорей, умоляю, скорей!!!
У изголовья Корсакова раздался звонок. Он поднял трубку и ответил. Голос Бориса произнес:
- Дело сделано, прошло без осложнений. Обо всем удалось договориться. Деньги будут завтра, а насчет остального время покажет.
- Отлично,- сказал Корсаков. - Оставайся на связи.
Покуда Корсаков в "Притоне" ждал звонка Бориса, тот не терял времени. Организация не зря собирала сведения о московских криминальных командах: выяснить, кто "наехал" на "Стреляного воробья", не составило никакого труда, поскольку эта группировка, как и подавляющее большинство остальных, не только не скрывала свою деятельность, но, наоборот, старалась ее всячески афишировать. Заботились "крутые парни" лишь об одном: чтобы при проведении криминальных операций не оставлять прямых улик, и не потому, что наличие таковых в руках милиции непременно означало отправку "крутых" на нары,- просто договоренность с милицией, имеющей в своем распоряжении подобные козыри, стоила гораздо дороже. Времена свирепых избиений и погромов ушли в прошлое: теперь каждая команда сидела где-нибудь в кафе на своей территории, как паук в паутине, и лишь периодически посылала своих людей на сбор дани. Пытки и погромы оставались лишь как бы потенциальной возможностью, которая, однако, в случае малейшего сопротивления быстро превращалась в реальность. Территория города была давно поделена, и соперничества других группировок бандиты могли не опасаться, а если такое соперничество и возникало, то разрешалось путем цивилизованных переговоров. Разборки со стрельбой и трупами остались на долю всякой криминальной мелочи, на которую серьезные команды не обращали внимания,- разумеется, лишь до тех пор, пока мелкота (или "лохи") не пыталась обложить данью тех людей, которые уже платили дань настоящей "крыше". Собственно говоря, функцией группировок давно уже являлось не столько выколачивание дани - это был пройденный этап,- сколько обуздывание алчных "лохов", а также переговоры с не менее алчными чиновниками, мешающими подопечным бандитов зарабатывать деньги. Сигналы о бесчинствах "лохов" и о требованиях чиновников стекались в кабак, где заседала команда, там принималось решение, и "крутые" начинали действовать. Атаманы той группировки, на территории которой находился кабачок "Стреляный воробей", считали себя справедливыми людьми, ибо не требовали денег с таких заведений сразу же после их открытия, а давали какое-то время на то, чтобы встать на ноги. Наивный хозяин "Воробья" и не подозревал о том, что давно занесен в бандитский реестр: кроме налоговой полиции, с него никто ничего не требовал, а бедному ресторатору такое необычное положение казалось нормальным. Однако ему суждено было вскоре разочароваться: в кабачок в сопровождении своих "быков" заявился крупный бандит по кличке "Нос" и потребовал дань. "Стреляный воробей" был недорогим и не слишком посещаемым заведением с постоянной клиентурой, и выполнение требований Носа сделало бы его убыточным. Бандиты, собственно, этого и добивались: сам по себе кабачок им нравился, и потому они хотели просто-напросто выжить оттуда хозяина, поставившего дело на ноги, а на место хозяина посадить своего человека. То, что бандиты не потребовали от владельца "Воробья" убираться на все четыре стороны, а просто поставили ему невыполнимые финансовые условия, самим бандитам казалось опять-таки проявлением высокого гуманизма. Когда ресторатор попытался объяснить, что для него такая дань является непосильной, главарь бандитов грубо схватил его за нос и выкрутил нос так, что тот посинел, а ресторатор присел и завопил благим матом. За привычку вразумлять таким образом непокорных бандит Нос и получил свою кличку. Рэкетиры удалились, а владелец кабачка погрузился в тяжелое раздумье. Ничего не придумав, он позвонил в "Притон" Алексею, дабы излить душу, однако легче ему не стало. Он вновь принялся размышлять, но по всему выходило, что от любимого дела придется отказаться.
Тем временем шеф-повар небольшого кафе "У Гарика", которое завсегдатаи-бандиты называли просто "Угарик", стряпал очередную партию грибного жюльена - к этому блюду бандиты почему-то питали особую склонность. За окном послышался рев мотора и какие-то голоса. Повар раздвинул пальцами пластинки жалюзи и увидел, что во дворе маневрирует трактор с ковшом, готовясь, видимо, рыть траншею, а поодаль от трактора стоит кучка рабочих в засаленных спецовках, с лопатами и ломами. Человек в пиджаке и при галстуке, но в кирзовых сапогах - судя по всему, прораб,- размахивал руками, давая указания. Поскольку рабочий день уже кончился, повар решил, что аварийная бригада собирается ликвидировать какую-то поломку, и вернулся к своей стряпне. Неожиданно рев мотора сделался громче, и под самым окном что-то отчетливо звякнуло. Повар вновь бросился к окну и в щель жалюзи с ужасом увидел, как один из рабочих набрасывает на красивые витые прутья медной решетки, защищавшей окна кафе, тяжелые крючья на тросах. Другой конец тросов крепился к корме трактора. Пока повар пытался сообразить, что происходит, работяга дал отмашку, двигатель натужно взревел, трактор дернулся, окутавшись голубым дымом, и решетки с обоих окон "Угарика", выходивших во двор, с грохотом и лязгом полетели на асфальт. Повар инстинктивно отвернулся от окна, присел и закрыл голову руками. Он сделал это вовремя, потому что в следующее мгновение оба окна с оглушительным звоном разбились, и на повара, а также в котлы с жюльеном
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги