Колючий подарок

Павлик и его заместитель

Из деревни в школу, которая в селе, в двух километрах, Павлик и Юрка шли всегда вместе, а после школы дороги их неизбежно расходились. Юрка отправлялся в поход по сельским магазинам, Павлик исчезал куда-то по общественным делам. Что это были за дела, Юрка толком не знал. Они почему-то представлялись ему сплошными собраниями с длинными речами, табачным дымом и часами, бьющими третий час утра, хотя он прекрасно знал, что всё это не так.

Вечером, измученный какой-нибудь задачкой, Юрка прибегал к товарищу за помощью. Но вместо того чтобы сразу приступить к делу, долго перечислял, что нового в лавках и что можно было бы купить, если бы были деньги.

— Карандаши, понимаешь, привезли. Называются «Семафор». Один карандаш семи цветов: красный, синий, зелёный… — Тут Юрка умолкал.

— Три цвета. Какие ещё четыре? — спокойно спрашивал Павлик.

— Нет, трёх цветов: красный, синий, зелёный. А в писчебумажном тетрадки есть в клеёнковых…

— Клеёнчатых, — поправлял Павлик.

— …клеёнчатых переплётах. И фонарики с батарейками есть. В четверг кино будет «Юность Максима Горького».

— Такой картины нет, — заявлял Павлик.

— Ей-богу, честное пионерское! — клялся Юрка. Он заходил к Серёжке Громову, руководителю драматического кружка и художнику по части афиш. — Серёжка завтра уже объявление будет писать: «Кинокартина „Юность Максима Горького“. Начало в восемь часов. Билеты с семи».

— Объявление он напишет не такое, — останавливал его Павлик.

— А какое же?

— «Кинокартина „Юность Максима“».

— Ну да, Горького, — подтверждал Юрка.

— Вовсе не Горького, а Максима вообще.

Очередь задачки наступала после семицветных карандашей, фонариков с батарейками, кинокартин, разговоров о том, что бы такое продать для покупки ножика с двенадцатью лезвиями. Потом ребята обменивались книжками, и Юрка уходил домой.

— Где был-то? — осведомлялась у Юрки мать.

— Где? Вот вопрос! — отвечал Юрка. — Позадают двадцать задачек да по русскому тридцать упражнений, а она спрашивает! У Пашки был. Занимались.

Учебники сейчас же запихивались в сумку, сумка летела в угол, и Юрка садился за стол ужинать. Рядом с собой клал книжку. Чаще всего это были книжки о героях — Чапаеве, партизанах Отечественной войны, пограничниках. Но попадались и другие: растрёпанные, порванные, грязные, часто без конца или начала, с привлекательными названиями.

Где только можно было и где нельзя, всеми правдами и неправдами, выуживал Юрка необыкновенные эти книжки: «Тарас Черномор», «Антон Кречет», «Красные дьяволята», «Зверобой», «Мишка-следопыт».

После ужина долго сидел у лампы. И часто, когда в доме уже все спали, замерев, в испуге всматривался в тёмный угол, и спина его делалась холодной: чудилось, не Антон ли Кречет с ножом и пистолетом мелькнул в темноте?

Вот они, долгожданные! Делай что захочешь.

— Паш, давай в город съездим!

— Зачем?

— А так. Походим, посмотрим. Или, знаешь что, давай в Москву скатаем! А? Красная площадь, метро, мороженое на палочке.

— А жить где будем?

— Да, жить негде, — согласился Юрка. — Только если на вокзале. А на вокзале — за беспризорность в милицию. Да, жить негде. Можно бы, конечно, в гостинице «Москва» или ещё в какой, да вот опять деньги…

— И потом, дела здесь… Про хитрого шпиона книжку читал? Могу дать.

— Шёл на четвереньках, на коровьих копытах? Читал.

— Про Матросова большую достал. Подробную.

— Грудью — амбразуру дота? Читал.

— Гм…

Положение действительно было тяжёлым. В кино ходили. На утреннике в школе были. С горки катались.

— Постреляем? — предложил тогда Павлик.

— Постреляем, — согласился Юрка.

Ребята закупили десять коробков спичек. Все они подверглись сложной операции. Соскобленную серу собрали в один коробок и подсушили. Правда, порох был бы лучше, но пороха не достать.

За амбаром, под старыми берёзами, Павлик вынул из кармана грозное оружие. К деревянной рукоятке, покрашенной красными чернилами, проволокой был прикручен винтовочный патрон.

Друзья набивали его серой, запыживали паклей и по очереди стреляли. Впрочем, по очереди — это не совсем точно. Один держал в руке пистолет, другой поджигал спичкой серу через специальный прорез в патроне. А это было не очень просто, если учесть, что обоим артиллеристам приходилось на всякий случай отворачивать голову в сторону. И вот спичка тыкалась не туда, куда надо, обжигала руку товарища, и, в довершение всего, выстрел грохал в самые неподходящие моменты, когда его меньше всего ожидали.

— А! — восхищались оба. — В селе было слышно! А! Как из револьвера! В Берёзовке было слышно!

Последний заряд сделали двойным. Выстрел прозвучал действительно очень громко, патрон разворотило, руку Юрке обожгло, спина Павлика оказалась в копоти. Но оба, едва миновала растерянность, пришли в восторг.

На выстрелы из двух ближних домов уже спешили люди. Приятели юркнули в кусты, из кустов — в березник.

— Пашка, — сказал Юрка, — патроны эти к чёрту! У меня есть трубка медная. Толстая. Мы её прикрутим. А?

— Сегодня и прикрутим.

— Идёт.

В тот день трубку прикрутить не удалось, потому что она куда-то задевалась и ребята никак не могли её найти.

На следующий день, часов в девять утра, Юрка прибежал к Павлику. Став к нему боком, он дал товарищу возможность рукой потрогать свой карман. Там была трубка.

В комнате шила мать Павлика, поэтому Юрка спросил друга взглядом: «Пойдём?»

— Не могу, — ответил тот.

Юрка вывел его на улицу и нетерпеливо сказал:

— Почему не можешь? Вот трубка. Никогда не разорвёт!

— Сейчас не могу. К Коле нужно идти.

— Я два часа искал, нашёл, а ты не можешь? Каникулы — делай что хочешь, а ты не можешь? — Помолчал и повторил, передразнивая: — «К Коле идти»!

— Да, — обозлился Павлик, — к Коле идти! Дела. Ты уж сам этой стрельбой занимайся, — и зашагал к дому.

Юрка подскочил к Павлику.

— Вот! — провозгласил он. — Ты всегда такой! Верности у тебя до конца нету. А ещё про Дзержинского читаешь. Тоже мне!

— А ты читаешь, а что вычитываешь? Ничего. Глотнёшь начало да конец: кто, что сделал.

— Ну да. Про самое интересное.

— Про самое интересное… Ты же ни одной книжки полностью не прочёл!

— А зачем? Мне про главное узнать.

— Про какое главное?

— Про героизм, известно, — отозвался Юрка. — Что сделал и как. Вот Чкалов в Ленинграде под мостом пролетел. В Америку без пересадки слетал.

— Ну и что же? И то и другое — главное?

— А как же? — сказал Юрка. — Под мостом пролети попробуй-ка!

— А по-моему, и летать не надо.

— Трус ты, — сказал вдруг Юрка, — вот и говоришь. Трус! Ты сколько раз и по крыше отказывался пройти. Подумаешь, по крыше! И то ты отказывался. А всё потому, что боишься!

Юрка чувствовал своё превосходство над Павликом, считал себя лучше, смелее, умнее и был рад, что сейчас так удачно ему отвечал.

— Да, отказывался, — ответил Павлик. — Вернее, не отказывался, а зачем это? Что хорошего-то?

— Отказывался!

— Не отказывался.

— Ну, иди — пройди!

— И пройду.

— Вот и пройди!

— Ну и пройду!

— Идём тогда, — поспешно сказал Юрка, боясь, что Павлик откажется.

— Пойдём, — сказал Павлик.

Ребята молча дошли до амбарчика у берёз, за толстой стеной которого им так хорошо стрелялось. Крыша его была под острым углом и сбоку напоминала стоящую на переплёте книгу. Амбарчик был небольшой, и с одной стороны его наполовину замело снегом. Доживал он свой век на отшибе, и как раньше было удобно под его защитой стрелять, так теперь — заняться рискованным делом.

Павлик взобрался на сугроб, уцепился за слегу и, подтянувшись, залез на крышу. Стоя уже на коньке, он сказал:

— Зря это. Но раз ты… раз ты споришь со мной, я пройду.

Медленно и осторожно ступая, но не балансируя руками, он начал своё опасное путешествие по остроконечной крыше. Один шаг, второй… Остановился.

Юрка не спускал глаз.

— Ну, ну…

— Иду, иду, — отозвался Павлик. — Не торопи.

— Я не тороплю.

Ещё шаг, ещё, и вот он уже на другом конце крыши.

— Ну, — спросил Павлик, — прошёл или не прошёл?

— Прошёл, — тихо выдавил из себя Юрка.

— Не слышу, — сказал Павлик. — Нельзя ли прибавить громкости в вашем репродукторе?

— Прошёл, — повторил Юрка теперь уже более громко. — А вот с закрытыми глазами не пройдёшь! — вдруг нашёлся он.

— Ишь какой! С закрытыми глазами… А ты пройдёшь?

— Пройду.

— Ну давай!

— Давай сначала ты: всё равно уже на крыше.

Павлик нерешительно стоял на месте. Потом молча вынул платок, завязал им глаза.

— Подожди-ка, подожди! — закричал Юрка. — Щёлку оставил.

— Какую там ещё щёлку?

Юрка уже карабкался наверх. Через минуту он был рядом с товарищем и проверял, как легла повязка.

— Ну, где ты щёлку-то увидел? — спросил Павлик.

— Ну, нету, — пробурчал Юрка. — А бывает, оставляют. Идёт, а сам смотрит под ноги. Очень это интересно!

— Нету щёлки?

— Нету.

Павлик двинулся. Ему хотелось скорее разделаться с Юркой.

У Юрки заколотилось сердце. Он видел Павлика на фоне бледно-голубого неба, высоко-высоко над землёй… И сам он не пройдёт, и никто из ребят, наверное, не пройдёт, а свалиться вниз ничего не стоит…

Подняв осторожно ногу, Павлик долго нащупывал грань сбитых под острым углом досок. Вот под ногой снег, задержавшийся между двух тесин, вот гвоздь, вот сучок от полусгнившей доски… Наконец — угол. Поставил ногу, утвердился, теперь надо поднимать другую… Поднял, занеся её в сторону. Не туда! Правей! Правей!

«Может, остановить его? — подумал Юрка. — Сказать, что верю… Он тогда не пойдёт».

— Правей, правей! — закричал он, видя, как нога Павлика вот-вот ступит на скат.

Павлик вдруг как-то странно и неуклюже крутнулся и, подкосившись, упал на крышу. Он наткнулся на острый гвоздь и громко вскрикнул от испуга и боли.

Юрка, сам не зная как, схватился за слеги и, вися на них, почему-то болтая ногами, истошно закричал:

— Па-а-влик!

Прокричал ещё раз и только после этого спрыгнул в снег. Павлик лежал. Одна штанина была разодрана, и яркая кровь густой полоской блестела на теле.

Юрка, у которого стучало в висках, наклонился над другом. Павлик дышал часто и короткими вздохами. Юрка вскочил. Перепуганный, не зная, что делать, парнишка на миг оцепенел. Потом бросился к товарищу, снял с его глаз платок, но понял, что для перевязки платок не годится — мал.

— Паша, Паша, — трогая товарища за плечи, прерывающимся от волнения голосом говорил Юрка, — я сейчас что-нибудь принесу, чем перевязать.

Юрка выскочил из-за сарая и побежал по улице.

На крыльце стояла Мария Петровна, мать Павлика. В руках у неё были две книжки и тетрадь. Опять, наверное, несла своим дояркам литературу об уходе за скотом.

— Ты куда бежишь? — спросила она запыхавшегося Юрку.

И надо же было Юрке сдуру улыбнуться и по глупости сказать:

— Домой. А Павлик скоро будет…

— Придёт? — удивилась женщина.

— Да, — сказал Юрка.

— Гм… Непонятно…

— Сейчас придёт и дома будет, Мария Петровна.

А разве он не пойдёт к Коле? — Она посмотрела на мальчика. — Ты не путаешь? Что ты так дышишь?

— Бежал быстро, Мария Петровна. А Павлик… Павлик скоро будет.

— Странно, — произнесла Мария Петровна. — Тогда вот что: раз остаётся дома, пусть хозяйством займётся, он знает. Передай, не забудь. Только пусть не откладывает на завтра. Сегодня. Завтра мы в гости пойдём.

Когда мать Павлика ушла, Юрка вздохнул, проглотил застрявшую в горле слюну, растерянно оглянулся по сторонам и бросился к своему дому.

Схватив полотенце, Юрка стремительно побежал назад. Когда он вернулся к товарищу, тот сидел на снегу и пытался платком перевязать рану.

— Павлик! — обрадованный, крикнул Юрка. — Понимаешь, я же не нарочно.

— Чего ты кричишь? — остановил его Павлик. — Давай-ка лучше полотенце.

Юрка повиновался и, когда Павлик, закусив губу, стал на одну ногу, спросил:

— Больно, да? А стоять можешь, да?

Павлик кивнул головой.

— На улице никого. Давай, — почему-то шепнул Юрка.

Поддерживая друга, всё время оглядываясь по сторонам, он довёл его до дому, помог лечь на кровать и только тогда передал просьбу матери.

Едва дослушав товарища, Павлик вскочил:

— Что ты наделал? Ты понимаешь, что ты наделал?

— А что, Паш?.. Что?.. — бормотал Юрка.

— А то, дурья твоя голова, что некому всё это делать! А мать будет уверена, что всё сделано. Зачем ты врал про меня? Сказал бы прямо, что ногу разодрал, ходить трудно.

— Да-а — сказал бы!.. — мрачно протянул Юрка. — Скажешь! Уж лучше не говорить, что ранен, — никто ничего и не узнает.

— Не говорить… А кто теперь будет всё делать? Ты об этом подумал?

— А что делать-то?

— Всё! — отрезал Павлик.

— Ну что — всё?

— А очень просто. Всю домашнюю работу выполняю я. Дрова, вода, корова… А там ещё огурцы текут.

— Как это — огурцы текут?

— Бочка с огурцами течёт. Думали, что забухнет, а теперь надо обручи подбивать.

— Огурцы текут… — растерянно пробормотал Юрка. — Огурцы ещё навязались!

— Ну? — строго спросил Павлик. — Понимаешь, что ты своим враньём наделал? Мюнхаузен безголовый…

— Чего ты ругаешься? — вдруг обиделся Юрка. — Я сказал, что всё будет сделано, и сделаю. Подумаешь — дрова да корова! Где у тебя топор?

Прошло уже с полчаса, как Юрка взял на кухне топор. Потом часы на стене пробили ещё четверть. Юрка не возвращался.

Павлик слез с постели и, подпрыгивая на одной ноге, держась то за койку, то за стол, дотанцевал к окну, выходящему на двор.

Юрка, без пиджака и шапки, красный, потный, зажав кругляк между ногами, силился вытащить застрявший в нём топор. Неподалёку валялись поленья — одно, два, три… шесть… восемь… двенадцать… Немного! Немного за три четверти часа.

— Балда! — выругался Павлик. — Клином надо! Клином!

Форточки в окне не было, кричать из комнаты бесполезно. Выйти же в коридор — чувствовал Павлик — ему будет не под силу.

— Ну и пусть возится! — обозлился он. — Сообразить не может.

Минут через десять пришёл Юрка — потный, уставший и виноватый.

— Паш, — сказал он, — двенадцать полен не хватит? А завтра я бы тебе ещё наколол. А?

— Не хватит, — отрезал Павлик.

— На одну печку — и не хватит?

— Топор загнал, да? — вместо ответа спросил Павлик.

Друг-приятель помолчал и, совсем обескураженный, ответил:

— Сучковатое, понимаешь, полено, а я не рассмотрел…

— «Не рассмотрел»! — передразнил Павлик. — Клином надо! Голова… Ну, а бочку, бочку пойдёшь чинить?

— А чего же? Скажи где — и пойду…

— Возьми зубило, поставь боком на обруч — легонько ударь. И так — вокруг. Только ровно бей, равномерно. Хотя подожди-ка… — Павлик увидел руки Юрки.

Они были в ссадинах, в царапинах и после напряжения слегка дрожали.

— Нет! — решил он. — Не ходи.

— Почему это?

— Потому что всё равно ничего не сделаешь. Не справишься. Да ещё, пожалуй, обруч порвёшь. Иди уж напои корову да валяй домой. Что от тебя толку?

В этот вечер Юрка чувствовал себя пристыжённым, разбитым. Он пробовал было читать, но из этого ничего не вышло: какие уж герои, когда с простыми делами не мог справиться!

И вот он листает одну книжку за другой. Пограничник с овчаркой… Матросов у дота… Зоя… А там лежит Пашка и думает, какой никуда не годный человек он, Юрка… Да, думает… Тарас Черномор стреляет из двух пистолетов сразу, ему легко… А Пашка лежит — встать не может…

Юрка отказался от молока.

— Болен, что ли? — спросила мать, приложив руку ко лбу сына. — Или случилось что?

— Чего случилось? — огрызнулся Юрка. — Поназадают работы — сиди от утра до утра! В каникулы и то работай. А болен — что ж… Думаешь, трудно заболеть, когда дома чёрт знает что? Сколько раз просил: купи лыжный костюм, купи лыжный костюм…

— Юра! У тебя же есть костюм.

— Старый!

— Старый? Сколько же ты его раз надевал?

— Сто!

— Ну, знаешь ли… Прекратим этот разговор. Придёт отец, он с тобой побеседует.

Галина Осиповна, мать Юрки, в таких случаях довольно часто произносила эту фразу, но когда приходил отец, случалось так, что она ничего не говорила ему о сыне. Юрка никак не мог понять, забывает она или просто не хочет выдавать его.

Галина Осиповна поставила на стол молоко в стакане, покрытом испариной, положила булку и ушла в другую комнату.

«Как всё нехорошо, — думал Юрка. — Как всё нехорошо!» И самое страшное, что его угнетало, была мысль: завтра нужно идти опять заменять Павлика.

Неожиданно постучали в дверь.

— Да! — сказал Юрка.

Вошёл Лёня Ёлкин, член совета пионерского отряда.

— Задачку номер сорок восемь решил? — спросил он.

Учитель, несмотря на каникулы, всё же задал ребятам несколько задачек: чтобы не забыли математику.

— Решил, — ответил Юрка.

— Сколько получилось? Два часа десять минут?

— Да, — неохотно отозвался Юрка.

— Ага, значит, правильно. Я думал, ошибся. — Лёня помолчал и, между прочим, спросил: — Ну, как будешь с Павликиными делами?

— Какими там делами? — ожесточился Юрка, понимая, что вот уже происшествие стало известно и Лёньке. — Какими там ещё делами?

— А вот какими… — Лёня вынул из кармана записную книжку, отыскал нужное, прочёл: — «Семёнов Павел. Первое — помощь Коле. Второе — читка газет, кружок номер два». Первое — дело временное. Второе же постоянное. Вот какие дела. Понятно?

— Ничего не понятно. И почему это я должен делать? Павлик сказал?

— Павлик этого не говорил. Сам могу сообразить: раз такое дело произошло, ты его заменить должен.

— Вот ещё! — огрызнулся Юрка. — Только мне и не хватало! Буду я заниматься…

— Не будешь? — спросил Лёнька.

— Что значит — не будешь? Не мои обязанности — и всё!

— Хорошенькое дельце: я не я и лошадь не моя. — Лёнька неодобрительно посмотрел на Юрку.

— При чём тут лошадь? — обижаясь, сказал тот.

— А при том, что даже лошадь поняла бы: помогать надо. А на тебя, выходит, положиться нельзя. А ещё друг…

Юрка почувствовал, что разговор принимает совсем нехороший для него оборот.

— Ну, как не друг! — сказал он. — Всё время вместе. Друг…

— Ну так что ж?

— Да ладно, ладно… Вот тоже пристал, как смола…

— И вообще я считаю, что ты стоишь в стороне.

— В какой стороне?

— В стороне от общественной работы.

— А стенгазету кто оформлял?

— Ты. А ещё что можешь припомнить ну хотя бы за последние два месяца?

Юрка молчал.

— Ты больше ничего не можешь припомнить за последние два месяца. И за предыдущие два тоже.

На следующий день посеревший, угрюмый Юрка отправился к своему другу, которого он вынужден был замещать не только по делам домашним, но и по делам общественным.

Погода стояла чудесная. Снег весело искрился на солнце, слепил глаза, аппетитно хрустел под ногами. В такой денёчек выйти бы на лыжах куда-нибудь к Берёзовке, на холмы, с которых видишь речку Мокряну, перерезáвшую огромное белое пространство. Кажется, что она, извиваясь, уползает в лес.

Вот бы где поговорить о всяких приключениях, героях, книжках, пофантазировать… Но нужно идти к Павлику…

Минут двадцать Юрка колет дрова, всё время помня о том, что говорил Павлик: клином нужно, а не топор загонять. Приходит мать Павлика, Мария Петровна, и, увидев Юрку, занятого работой, хвалит:

— Вот молодец, вот молодец! Павлик-то у меня сейчас совсем никуда.

«Хвалит, — думает Юрка. — Не знает, что всё из-за меня».

Клин — великое дело, и колка дров подвигается. Возьмёшь огромный кругляк, ударишь топором с одной стороны комля — радиус, с другой — ещё радиус, посередине. А потом поставишь клин в трещину — и по клину. Кругляк с треском, иногда со звоном, распадается на половинки. А с половинками совсем уже легко справиться. Поставил её — раз топором, раз! Смотри только — по сучьям не бей, и поленья сами будут отскакивать. Даже интересно. И чего это он дома всё отлынивал от этой работы? Поколет изредка, а то всё отец да брат.

Юрка сейчас и за бочку с огурцами взялся бы, да с бочкой боязно. «Кто её знает, ударишь по обручу, а он сдуру возьмёт и лопнет, бочка рассыплется, огурцы раскатятся… Всё простые дела, но поди-ка подступись к ним!..»

Юрка замечтался и не заметил, как наколол солидную кучу дров.

— Хватит, Юра, хватит! — прокричала мать Павлика.

Она дала ему вымыть руки, а после усадила за стол и стала угощать кашей со свининой. Потом — чаем с вареньем. Никогда Юрка не ел ничего вкуснее этой каши, этого хлеба, этого варенья.

Мария Петровна признала Юрку за делового человека и даже спросила у него совета:

— Вот, Юра, как ты думаешь, радио нам покупать, слушать всё, что хочешь, или от узла провод тянуть?

— Приёмник купить надо, — посоветовал Юрка. — Купил — крути и слушай что захочешь. А трансляция — это… — Он хотел сказать «мура», но потом подумал, что нехорошо солидному человеку, за которого его приняла Мария Петровна, употреблять такие слова, и сказал: — Трансляция — это хуже.

— Приёмник покупать, — подтвердил Павлик.

На вопросы Юрки, что ему по тому или иному пункту делать, Павлик отвечал неохотно.

— Коле помочь? А разве ты не знаешь, что он болен уже две недели?

— Знаю, — отвечал Юрка.

— Ну так вот, помочь надо… В кино сегодня был?

— Был.

— Ну-ка расскажи.

Но Юрка озабочен:

— Значит, тебе поручено заниматься с ним?

— Да.

— Всем заниматься? И русским?

— Всем… Кино-то можешь рассказать?

— А-а, чепуха, не кино! Не стреляют, не воюют… Как жил какой-то музыкант, сочинял музыку. И всё у него гости, гости, разговоры, разговоры, а потом поставили оперу, и он стал знаменитым. Правда, царь там чем-то недоволен был, ну так на то он и царь… Ну ладно… — Юрка задумался. — Математика-то ничего, а вот русский… Лёнька ещё говорил — кружок номер два. Что за кружок?

— Всё тебе объясняй с самого начала! Как с луны всё равно свалился…

В прежнее время Юрка ответил бы ему, а сейчас сидит молча и ждёт: поругает-поругает, а потом всё-таки объяснит.

— Кружок — совсем не кружок.

— А что же? — спросил Юрка.

— Опять объясняй! Не все дома успевают газету прочесть. Бывает, некогда или газеты не оказалось. Вот и собираются в школе к семи часам.

— Молодые, старые?

— У меня всё больше старички да старушки.

— И с ними занимаешься? — допытывался Юрка.

— Занимаюсь.

— Так они столько вопросов понакидают, — сказал Юрка, — что утонешь с макушкой!

— А ты не утонывай, — посоветовал Павлик. — Что ещё не понятно?

— Всё не понятно. Ничего не понятно… Ну ладно, ладно! — предупредил Юрка Павлика, готового возразить, и почесал голову. — Сейчас бы кино какое-нибудь интересное посмотреть! — вздохнул он.

— Ну, всё, что ли? — спросил Павлик.

— Всё, — нахмурился Юрка.

Он вспомнил, как они с Павликом вместе выходили из школы и как расходились их дороги. Дороги… Дороги… Выбирай их, не ошибись!

Нельзя сказать, что Юрка совсем уж «стоял в стороне». Нет, он газету оформлял, помогал спектакль на Первое мая ставить… Дома иногда дрова колол, воду носил, попросят гвоздь забить — забьёт.

Но чем бы он ни занимался, душа его витала далеко от этих мелких, будничных дел: неинтересно!

— Паш, — спрашивает Юрка после молчания, — а ты, наверное, здóрово во всём понимаешь?..

— Чего ты там ещё… выдумываешь! — сердится Павлик. — Спроси, что надо, и иди занимайся делом.

— Сейчас.

Проходят минуты две. Юрка медлит. Павлик хотя и говорит так, а, видно, не очень уж ему хочется, чтобы Юрка уходил. Лежит смотрит в книжку, а сам о чём-то думает. Нет-нет да и взглянет на товарища.

— Паш, нога-то сильно болит?

— Прошла нога. Лежу — пусть кожа зарастёт.

— Ты не шевели ногой-то, пусть зарастает.

— Не шевелю и так.

— Ну, тогда зарастёт быстро.

— Зарастёт.

Потом они молчат. Мать убирает со стола, уходит, приходит. Снова уходит.

— Ты вот что, — спрашивает Павлик, — в самом деле будешь заниматься делами?

— Ну, а как же?

— Гм… — Павлик тяжело раздумывает. — Ну, смотри… С Колей позаниматься можешь завтра или послезавтра…

— Я лучше послезавтра, — говорит Юрка. — Или через два дня… А то и три…

Коля Лопатин перенёс воспаление лёгких. Сейчас он поправляется, ходит понемногу по комнате, работает. Работы же — не перечислить. Следы её повсюду. На столе — инструменты, гайки, болты, обрезки цинка, схемы, изоляторы. В углу — целый склад всевозможных и невозможных деталей — колёс, колёсиков, шатунов, коробок, цилиндров. В другом углу — сложное сооружение. Рассматривать всё это гораздо интереснее, чем заниматься скучными уроками.

— Что это, Коля? — спрашивает Юрка.

— Электростанция. Не видишь?

— А-а, модель, — наконец узнаёт Юрка.

— Действующая модель, — поправляет его Коля.

— Как — действующая?

— Как?.. Странный вопрос. Вода вертит турбину, турбина — динамку, динамка даёт ток.

— А вода где?

— Вон в углу бак прибит. Источник воды искусственный. Весною на речке смонтирую. Вот где будет раздолье! А то сам наливай воду. Да и сырость. Дома ругаются… Не понимают…

Юрка жадно рассматривает модель. Двухэтажное здание сделано из фанеры, в нём прорезаны двери и окна, вставлены стёкла, внутри — машины. И свет! Всё как у настоящей электростанции. Юрка трогает, щупает, гладит. Это же надо сообразить — такую настоящую модель!

— В ход, что ли, хочешь пустить? — спрашивает Коля.

— А можно?

— Всё можно. Отверни кран, вон там… Видишь? Только осторожно.

Юрка заметил на трубе, идущей от бака к модели, кран, отвернул его. В трубе зашумело, в домике станции взвыла динамка, зажглись желтоватые огни на столбах, на окнах.

— Ух ты! — воскликнул обрадованный Юрка. — А поярче могут гореть?

— Могут. Надо подачу воды увеличить.

Юрка покрутил кран ещё, свет стал ярче, белее.

— Вот это да! Вот это да! — Юрка даже привскочил. — Стой! Да она может дом освещать, электростанция. У тебя свой свет!

И разыгравшийся Юрка, не спросив разрешения Коли, погасил лампу. Стало темнее, но тем эффектнее казалась модель, тем ярче её огни.

— Вот это да! Вот это да! — повторяет Юрка. — Своя электростанция!

Войдя в азарт, он ещё покрутил кран. Шум воды стал сильнее; с бульканьем входила она в трубку и сливалась в корыто.

— Ты мне воду не спусти, — предупредил Николай. — Как, нравится?

— Здóрово! Ты, Коль, великий человек! Тебе памятник надо — и в статью.

Коля важно прошёлся по комнате, свалив со стола вилку, которая упала на пол с дребезжащим звоном.

— Ну да, великий, — возразил он, — скажешь ещё! Просто неплохая модель. А отделана-то! Не масляная краска, а эмаль. Это тебе не что-нибудь. Я эту эмаль в райцентре еле достал. Только воду мне не спусти!

— Нет, Коль, ты знаменитый человек, — настаивал Юрка, то приседавший возле модели с разных сторон, то отходивший в уголок, чтобы охватить взглядом всё сооружение. — Знаменитый человек…

Вдруг шум воды стих, жужжание динамки постепенно перестало быть слышным, и в тишине упали в корыто последние капли. Лампочки погасли. В комнате стало темно.

— Всю воду спустил! — спохватился Коля. — Лампу зажги, ты гасил!

Юрка недолго думая схватился за стекло лампы.

— Ой! — вскрикнул он. Стекло было ещё горячее, и Юрка сильно обжёг пальцы.

Стекло упало и со звоном разбилось.

— Да осторожней ты! — набросился на него Коля. — Вот тоже!

— Чего осторожней… — проговорил Юрка. — Уже разбилось…

Он стал искать по карманам спички, но спичек не было.

— Коля, а спички где у тебя? — спросил осторожно Юрка.

— Где?! — вскинулся Коля. — Искать надо, вот где! Тоже мне!

Стали шарить руками по подоконнику, столу.

— Разбей мне ещё что-нибудь! — предупредил Коля.

Тогда Юрка решил: зачем ему рисковать? И, повторяя про себя «тут нету, тут нету…», спокойненько стоял, заложив руки в карманы штанов.

— Нашёл, — сказал Коля, и Юрка услышал, как загремели спички в сухом коробке.

Коля чиркнул спичкой и зажёг лампу. Фитиль дымил, в комнате запахло гарью, и Юрка прикрутил фитиль.

— Бери веник, — сказал Коля, — замети осколки в угол… А это что?

Корыто было полным-полно, и возле него поблёскивала большая лужа. Вода протекла под стол, под шкаф: повсюду были мокрые следы от валенок.

— Так, — проговорил Коля. — Предупреждал я тебя — не спусти воду? Предупреждал?

— Предупреждал, — промямлил Юрка.

— Тоже мне, помогать пришёл!.. Чего стоишь? Бери тряпку, подтирай! А бак до краёв наполни. Да скорее, пока мать не пришла.

Николай швырнул ему тряпку. Тряпка была чёрная, рваная и, наверное, грязная. Так не хотелось за неё браться! Но делать было нечего. Юрка пошёл к тряпке.

— Куда? Стой! — закричал Коля. — Ты соображаешь что-нибудь? По стеклу ходишь, дробишь ещё больше. Замети в угол, говорю тебе в сотый раз!

— Ну ладно, ладно… Подумаешь…

Юрка уныло подмёл пол, вытер лужу, вместе с Колей вылил воду из корыта.

— А теперь таскай в бак.

Бак огромный (где только Коля его взял?), и Юрка несколько раз бегал за водой. А колодец за семь домов, а дома все, как назло, большие — пока один пройдёшь, пять человек спросят: «Кому это ты воду носишь, Юр?», да обратно опять семь домов.

Юрка одно отвечал:

— Коле помогаю…

…Четыре ведра! Да и то бак чуть-чуть не полон.

— До краёв, что ль? — спросил Коля.

— Вообще-то до краёв, только немножко не хватает, на полпальца, ну, может, на палец…

— Ладно, — сказал снисходительно Коля, посмотрев на своего помощника. — А то ещё надорвёшься, заниматься будет не с кем.

Валенки у Юрки были облиты водой, штаны тоже, на лбу выступил пот.

— Сейчас будем заниматься… — сказал Юрка.

— При свете фитилька, — мрачно добавил Коля. — Как в первобытное время.

— Ну ничего… — успокаивал Юрка. — Нет, хорошая у тебя станция, очень хорошая! — добавил он, желая хоть немного задобрить товарища. — Где-то я такую видел.

— Где-то? — спросил Коля. — Это точная копия станции, которая будет у нас строиться. Голова!

— У нас?

— У нас. А ты разве не знаешь? Проект-то в правлении десять раз видел. Тоже мне!..

— А, да-да.

— «Да-да»!.. Чему же ты меня учить будешь? Давай приступай. Мне вон ещё Островского сорок страниц прочесть надо.

Юрка пересказал Коле уроки довольно сносно. Задержал его, правда, только русский язык. Когда Лопатин стал задавать вопросы. Юрка сказал:

— Отвечу в следующий раз, у меня читка газеты. Опаздываю.

Юрка попрощался и ушёл. Едва захлопнулась дверь, бегом побежал к школе. Ему показалось, что там уже давно его ждут.

Юрка только на минуту остановился у магазина, где обычно вывешивают афиши кино и спектаклей. Афиша висела и сейчас.

Юрка припустил дальше. «Мария Иванова… Впечатления от поездки в Чехословакию, — повторял он про себя. — Иванова о Чехословакии… Подумаешь, Мария Иванова…»

Мария Иванова, или, как звали её в селе, Маша, была среднего роста курносая девушка. Он часто её видел, но как-то не обращал на неё внимания и узнал более близко совсем недавно в результате одного происшествия.

Однажды в поисках чтения Юрка зашёл к Виктору, её брату, который обещал дать интересную книжку. Брата дома не оказалось. Не было никого и из домашних. Серый лохматый кот раскатывал в горнице клубок шерсти. Пользуясь свободой, метался из угла в угол, вспрыгивал на стол, спрыгивал на пол, затихал, снова бросался на клубок. Юрка вышел во двор. Маша выкидывала из хлева навоз, напевая:

Навоз плюхался на кучу после каждой строчки. Слово «дорогой» она подкрепила швырком чуть ли не пудового веса лохматого от соломы месива.

Увидав гостя, девушка продолжала работать и петь о любви и непонятливом своём поклоннике. Юрка и раньше не очень интересовался сестрой Виктора и сейчас, застав её за таким занятием, не хотел задерживаться.

— Я к Виктору, — сказал Юрка. — Не знаешь, где он?

— Знаю. Мой брат всегда говорит, куда уходит. Не в пример некоторым.

— Скоро придёт?

— К восьми часам. Будет заниматься.

— Он мне книжку обещал.

— Дать тебе её? — спросила она ласково.

— Надо было бы.

— Ну хорошо.

Она воткнула вилы в навоз. Сняла и повесила на гвоздик фартук. Потом заставила Юрку полить из ведра на её сапоги, так как свои руки она считала грязными. После, когда можно было пройти в сенцы, вымыла руки. Юрка ждал. Но этого оказалось мало.

— Отвернись-ка, — сказала Маша.

Юрка отвернулся, а когда увидел её, Маша была уже не в комбинезоне, а в юбке и кофточке.

Только после этого вошли в дом.

— Его книжки в моей комнате. Найди, какую он тебе обещал.

Юрка снял с полки «В Муромских лесах».

— Что за рвань? Наверное, интересная, — полюбопытствовала Маша и перелистала несколько разрозненных страниц. — Разбойники… Пещеры… И, наверное, ничего о настоящей любви. Ну конечно, что они понимали? Убийства… Что за чепуха! И ты из-за этого оторвал меня от работы? — грозно спросила она.

— Подумаешь, работа — навоз выбрасывать! — огрызнулся Юрка.

— Работа, Юра, без всякого «подумаешь». Очень ответственная.

Юрка рассмеялся:

— Научная работа!

Маша рассердилась не на шутку:

— Бери свою рвань и уходи!

Юрка ушёл, недоумевая, за что, собственно, на него обиделась эта Маша.

Так произошла встреча его с Машей, теперь Марией Ивановой, которая будет делиться своими впечатлениями от поездки в Чехословакию.

Юрка шёл, мрачно подумывая о том, что дорога длинная, неровная, под ногами снежное месиво… И в конце пути — школа, где он должен будет читать газеты и, не дай бог, отвечать на вопросы… И угораздило же Павлика!

Юрка кряхтел.

И вдруг он заметил такое, что его заставило невольно остановиться.

Невдалеке от села, у реки, на пригорке стоял каменный дом с полукруглым балконом. Когда-то здесь жил помещик, потом в этом доме была милиция, теперь — библиотека. Сколько раз Юрка проходил мимо дома, но этого не замечал: на пригорке, обращённом к реке, на белом снегу зиял чернотой какой-то вход или дыра. Юрка подумал — не строит ли что-нибудь колхоз, не копают ли колодец или, допустим, туннель? Впрочем, зачем колхозу туннель? От туннеля мысли Юрки перескочили к таинственным пещерам, где разбойники хранили оружие и драгоценности, к подземным ходам со скелетами людей, умерших от голода и холода, но не сдавшихся врагу, к партизанским штаб-квартирам, где каждая мелочь хранит славу героических дел…

Юрка, проваливаясь по колено в снег, подошёл ближе. Нет, это не просто дыра, а настоящий ход. Вот полукруглый свод из кирпича… Внизу ступеньки туда — в неизвестное, страшное и такое привлекательное…

Юрка уже хотел спуститься, но тут вспомнил о школе.

«Навязалась школа ещё!» — недовольно подумал он и спросил проходившего мимо человека в чёрном романовском полушубке:

— Сколько времени, дяденька?

Тот остановился, расстегнул полушубок, достал часы:

— Тридцать пять седьмого…

«Уже тридцать пять! Нету минутки свободной… Хотя бы двадцать пять!» — подумал Юрка.

— А они у вас не вперёд? — спросил он со слабой надеждой.

Но человек уже не слышал его. Юрка вздохнул тоскливо и зашагал дальше.

…В тёмном классе у топившейся печки сидела дочь сторожихи Анны Еремеевны — Аня, белокурая, с синими глазами девушка — и, лузгая семечки, читала какую-то растрёпанную книгу. Лампы ещё не зажигали, и в классе слабо синели окна.

— Никого? — удивился Юрка, войдя в класс.

Аня взглянула на мальчика, кивнула в знак приветствия, но ничего не ответила.

— А вот… я сегодня занимаюсь, — с трепетом сказал Юрка, думая, что Аня-то уж знает, как трудно заменить Павлика и как боязно приступить к занятиям со взрослыми. И ещё он думал, что Аня может бросить на него недоверчивый взгляд: «Ты заменяешь Павлика? Хм!.. Интересно, как это у тебя получится».

Но ничего этого не случилось.

— Ну-ну! — одобрила девушка.

Юрка вышел в коридор, где висели круглые часы. Ещё десять минут! Вернувшись, он зажёг лампу и вдруг, словно впервые, увидел класс.

Стоял стол. Чёрный, накрытый зелёным сукном с двумя пятнами фиолетовых чернил. Юрка знает, как образовались эти пятна. Одно посадил Яшка. Побежав за Таней, он опрокинул чернильницу. Второе — он сам, когда помогал учителю показывать туманные картины. Сейчас на столе стоял стакан, графин с водой; под его дном, казалось, была налита ртуть. Перед столом — стул. Всё приготовили для него — Юрки, как приготавливали для учителя. А этот учитель сейчас с треском провалится…

Юрка развернул газеты. Чего тут только нет! Время тянулось, а ему хотелось, как с обрыва в воду, ринуться в дело и поскорее развязаться с ним.

«И нужно же было Павлику ногу зашибить!» — думал заместитель, слушая, как гудит печка и ровно-ровно дышит Аня.

Через несколько минут в коридоре послышались шаги.

«Начинается», — решил Юрка.

На читку в школе собралось пять человек, в том числе и страшный Николай Николаевич, который, как предупреждал Павлик, задаёт ехидные и трудные вопросы.

Две старухи, бабушка Новикова и Лазарева, в углу возле печки разговаривали о домашних делах, и то и дело слышно было:

— Ага, ага, моя милая. Вот и у меня так.

Они совсем не интересовались Юркой и пришли, как приходили всегда, видно, поговорить, посмотреть на людей, погреться.

Юрка оглядел собравшихся.

— Приступаю, — сказал он, и сердце у него заколотилось. — Прошу соблюдать тишину.

Шум утих, Юрка начал. Статью о международном положении он читал не останавливаясь, боясь оторвать взгляд от газеты: «Вот зададут вопрос, а я не отвечу».

В первый же раз, когда Юрка поднял голову и посмотрел на собравшихся, увидел Павлика, явившегося, видно, позже всех. Всё шло хорошо, даже вопросы оказались несложными. Отвечая на них, Юрка перечёл кое-что из газеты. Но вот поднялся Николай Николаевич:

— Есть вопрос.

«Вот оно!» — промелькнуло у Юрки.

— Есть вопрос.

— Да, — разрешил Юрка. — Говорите.

— Вот насчёт Вьетнама, — начал Николай Николаевич. — Освободительная война, героическая борьба… Всё понятно. А вот какой там, между прочим, главный город?

«Между прочим» и «главный город» были произнесены ехидно. «Подковырка!» — подумал Юрка.

— Столица? — переспросил он, выигрывая время.

— Столица, да, — подтвердил Николай Николаевич.

— Значит, главный город?

— Именно, дорогой! Главный город, или столица…

— Ага… Столица…

Юрка не знал. Мысль его лихорадочно работала: «Сказать, что не знаю? Порыться сейчас в газетах? А если там нет — позору ещё больше! Может быть, просто сказать: „Не знаю“?» Но он молчал.

Лоб его покрылся испариной. Он увидел улыбающееся лицо Павлика; потом улыбка исчезла, и Павлик стал озабоченным, встревоженным…

— Вот тоже, — вдруг сказал Юрка. — Главный город… Столица… Да так каждого профессора можно в галошу посадить. А тут ещё бабушка Новикова с Лазаревой разговаривают. Разве можно в такой обстановке работать? — Взор Юрки засверкал. Он распалялся всё больше и больше. — Что вы там показываете друг другу? О чём разговариваете? Что у вас в руке? Бабушка Новикова, что у вас в руке?!

Новикова встала.

— Чулок, батюшка… Чулок показываю… — И она высоко вверх подняла руку с длинным шёлковым чулком. Все засмеялись, а она продолжала: — Первый раз такой вижу, с какой-то чёрной пяткой… Дочке привезли — вот Лазарихе и принесла показать…

Но последних слов Новиковой в шуме и смехе разобрать уже было нельзя.

Юрка встал:

— Вот видите: чулок. Чёрная пятка какая-то! А я виноват! Разве можно так работать? На этом я заканчиваю, и чтоб в следующий раз у нас была дисциплина. Всё!

Когда слушатели со смехом и шумом разошлись, Николай Николаевич подошёл к Юрке. Павлик же сидел на прежнем месте.

— Главный город Вьетнама, другими словами — столица, называется Ханой. Понятно? — сказал Николай Николаевич. — Ха-ной, запомни.

Он помолчал минутку, всё время смотря на Юрку, который вспотел и был красен как рак, и спросил:

— Будешь ещё в мой сад через забор лазить? А? Будешь? Запомни: Ха-ной! До свиданьица.

И он ушёл.

Юрка, стоявший как окаменелый, вытер пот и опрометью бросился на улицу.

— Баня! — только и сказал он, вдыхая морозный воздух. — У-ух…

Подошёл Павлик.

— Откуда он про сад узнал? — спросил Юрка. — Припомнил… Раз только и слазил. Добро бы десять… Уф, уф! — отдувался он.

— Иди оденься, — сказал Павлик.

— Уф, уф!.. Разве я не одетый?.. Да, не одетый. Сейчас…

Они вернулись в класс. Тут только Юрка спросил:

— Паша, как же ты дошёл? Больно ведь?

— Доехал… — неопределённо ответил Павлик.

— И сможешь до дому дойти?

— Нужно — дойду.

Юрка только головой покачал: вот это человек! И весь разговор нравился Юрке: громких слов нет, а как всё здóрово!

— Да! — вдруг радостно вскрикнул он. — Павлик, знаешь, что я открыл?

— Нет… Что открыл? — заинтересовался Павлик.

— Подземный ход! — провозгласил Юрка. — А что, если он куда-нибудь ведёт? А что, если там какое-нибудь оружие, патроны, скелеты? Этому дому, может быть, триста лет, пятьсот, а?

И Юрка рассказал о том, что он открыл.

Павлик осмотрелся — есть ли кто вокруг? — и тихо, шёпотом, который заставил радостно в предчувствии необыкновенного сжаться Юркино сердце, сказал:

— Подземный ход? — Он задумался и продолжал так же тихо: — Я видел старинный план нашей местности. И там пунктиром какое-то обозначение, кружочек и в кружочке — крест…

— Пунктир, кружочек и крест? Павлик, это тайна! А где этот план? Где ты его видел?

— Когда библиотеку перевозили, среди старых бумаг и книжек… Я хотел его ещё раз посмотреть, но плана уже не было.

— Вот видишь, его уже не было! Его уже не было! — со значением повторил Юрка. — Ну? Вдвоём — и больше никого? Идёт?

— Вдвоём — и больше никого, — согласился Павлик.

Когда поднялись и пошли обратно, стало ясно, что Павлику ходить трудно: он прихрамывал. Боясь, что во второй раз Павлику скоро прийти сюда не удастся, Юрка предложил приступить к делу сейчас же.

Вечер давно уже наступил. Светила луна, и вся земля была в серебряном ярком свете и чёрных густых тенях.

Юрка ни в чём не сомневался. В такой вечер поверишь во что угодно…

Вот и вход. Наверху полукруглая арка — свод из кирпича, внизу ступеньки. Вокруг — никого.

— Ну? — чуть слышно спросил Юрка.

— А… — растерянно прошептал Павлик. — Ничего не видно… Луна не с той стороны.

— Я первый, — сказал Юрка. — Я видел ступеньки. А ты можешь и постоять, а то ногу зашибёшь.

— Я осторожно…

— Ногу зашибёшь, Павлик!

— Да я осторожно!

— Ну ладно.

Юрка кивнул и полез в дыру.

— Ступеньки… Одна… две… три… — услышал его шёпот Павлик. — Пол… Кирпичи…

Отсюда, из темноты, Юрка видел яркие звёзды на небе, фигуру Павлика, освещённого луной.

Павлик стал тоже спускаться.

— Тише! Осторожней! — предупредил его Юрка и даже помог ему стать на пол. — Ну? Зажигаю спичку. — Он чиркнул спичкой.

Взорам ребят предстали полуразрушенные кирпичные своды, выложенный каменными плитами пол и впереди бочка с чем-то белым и груда новых кирпичей.

Ребята переглянулись.

— Ну, Юрка, кажется, здесь будут ремонтировать, — разочарованно сказал Павлик. — Ничего особенного… Всё?

— Всё. Склад, видно, будет…

Они вылезли наружу и молча пошли домой. Уже возле своего села Павлик, что-то вспомнив, сказал:

— Верно, там была церковь… Крестик в кружочке означает церковь. Остался от неё подвал, и подвал хотят ремонтировать. Склад будет, ясно.

Зима…

Дымки́ из труб, запах блинов, звон льда на речке, где катаются ребятишки, иней на берёзах, накатанная, блестящая от полозьев дорога…

Аршинный слой снега на полях. Но целый день стучит в кузнице Артём, и целый день возят к нему бороны, плуги, сеялки. Странно смотреть, как по снегу тащится за трактором поезд из телег. Ремонт! То и дело ходит председатель колхоза в амбары, где хранится посевной фонд: как там зерно? Сам пускает в четырёхугольный вырез в двери чёрную кошку. Сверху зерно не тронуто, сухое, а что, если снизу его жрут мыши?

В клубе Мария Иванова делится своими впечатлениями от поездки в Чехословакию. В клубе тепло, все раздеты, и зал пестрит нарядами девушек и парней.

Юрка, который сидел рядом с Павликом, слушал рассказ Маши, быть может, внимательней всех. «Послали за границу! А! За что? За урожай…» Ведь он, Юрка, видел, как Маша со своими девчатами вывозила удобрения в поле, когда ещё никто не решался этого делать. Помнит, какие книжки стоят у неё в комнате на полке, — в переплётах, с мудрёными названиями. Тогда они показались ему скучными… Юрка стал думать о том, что когда вырастет, то поедет за границу: в Чехословакию… Индию… Германию… Ему тоже хочется посмотреть, как живут люди за границей; пусть и его поуважают там за то, что он советский.

Впрочем, зачем ждать? Долго и совсем неинтересно. Берут же в делегации разных людей — артистов, героев, ну и его пусть возьмут как пионера. Надо же пионера показать. Он бы всем ребятам за границей подарил по звёздочке, оставил бы им свои подписи с закорючками, рассказал бы обо всём, о чём только захотели бы узнать. Нашёл бы там друзей, стал бы переписываться с ними: он письмо — ему письмо, он фотографию — ему фотографию, он газету — ему газету… Только вот как читать и разговаривать? Ну, как-нибудь бы устроился…

— Паш, — толкает он друга, — ты в какую бы страну поехал?

— В Африку, — тихо отвечает Павлик.

— Почему в Африку?

Павлик молчит, слушает.

— Паш, а Паш! — настойчиво шепчет Юрка. — Почему?

— Не знаю… Знаешь, Юр, наверное, потому, что там ещё есть белые пятна и крокодилы… И, наверное, в Австралии и в Америке Южной есть, — отвечает Павлик. — Смотри-ка, три «А»! — добавляет он и сам удивляется: — Три «А».

— Что «три „А“»? Паш, что «три „А“»? — шепчет Юрка. — А-а! Верно: все с буквы «А» начинаются. Паш, вдвоём — и больше никого? Паш, вдвоём — и больше никого? — добивается согласия Юрка.

— Слушай, — шепчет Павлик.

Юрка слушает, всё ещё думая о своём — о трёх «А», крокодилах и белых пятнах на географической карте. Потом он вздыхает: сидит-то в клубе на скамье. Маша рассказывает, как она с девчатами ещё зимой проверяла семена на всхожесть, рассказывает, как будут девчата учиться и что делать…

— Паш, — спрашивает Юрка, — а мы можем проверить?

— А чего там… Простое дело… Да слушай ты!

Юрка слушает. Иногда он что-то прикидывает в уме и на мгновение задумывается. Иногда, забывшись, хочет обратиться к Павлику, но, вспомнив, что нехорошо всё время отвлекать товарища, сдерживается.

Простые вещи делать тоже очень трудно. Не так легко зимой, в стужу, найти для семян подходящую землю, просеять её, сколотить ящики. Посадить семена просто. Взять сто зёрен и посеять. Прорастут восемьдесят — значит, всхожесть восемьдесят процентов, прорастут девяносто — девяносто. Место хранения не одно. И каждое нужно проверить, определить процент всхожести. А для верности выводов о всхожести семян нужно не один ящик посеять, а несколько. И по ним вывести средний процент для этого зерна.

За двором Павлик, Юрка и Лёня Ёлкин разгребают снег, долбят землю. Кусочек за кусочком летит в решето, а когда набирается решето, Юрка несёт его в дом, ссыпает в ящик. На это уходит чуть ли не полдня.

Потом все трое катаются на санках. Когда смеркается, ребята пьют чай, разговаривают.

К ночи земля оттаяла. Юрка стоит перед ящиком и руками мнёт влажную, ещё холодную землю. В его пальцах с набитыми мозолями перекатываются песчинки, мелкие камешки, рассыпается труха сгнившего дерева. Хороша почва! Навозцу ещё сюда…

Лопаточкой он перекладывает землю, возится, как возилась Маша Иванова с землёй, с навозом.

Каникулы кончились. И хотя совсем не так думал провести их Юрка, они не показались ему скучными.