Командир и штурман

Глава девятая

писал Стивен Мэтьюрин, —

Действительно, если бы не эта напряженная обстановка, эта нависшая над всеми туча, то было бы трудно вообразить себе более приятный способ провести последние дни лета, чем плавание через все Средиземное море с такой скоростью, на которую был способен шлюп. Теперь судно шло гораздо быстрее, чем прежде, потому что Джеку Обри удалось самым удачным образом удифферентовать его, переместив грузы в трюме таким образом, чтобы приподнять корму и восстановить то положение, которое придали мачтам испанские корабелы. Более того, братья-ловцы губок вместе с дюжиной ныряльщиков, следовавших их указаниям, использовали каждую минуту штиля во время пребывания шлюпа в родных для них греческих водах, очищая днище от ракушек. Стивену вспомнился вечер, когда он сидел на палубе в теплых сгущающихся сумерках, созерцая водную поверхность, на которой не было почти ни одной морщинки. Однако «Софи» удалось поймать брамселями струю ветра, оставляя на воде прямой шепчущий след, переливавшийся неземной красоты сиянием, которое было видно за четверть мили. Ясные дни и звездные ночи. Ночи — когда постоянно дувший с побережья Ионического моря бриз наполнял прямой грот, когда вахтам, сменявшим одна другую, не надо было прикасаться к брасам, они с Джеком сидели на палубе и упоенно пиликали на скрипках до тех пор, пока роса не расстраивала струны. И дни — когда рассветы были так прекрасны, а кругом царило такое безмолвие, что моряки боялись произнести лишнее слово.

Плавание, начальный и конечный пункты которого далеко отстояли друг от друга, само по себе было событием. После того как призовые команды вернулись, судно было полностью укомплектовано. Работы было немного, особенной спешки не было, изо дня в день служба шла своим чередом, ежедневно повторялись артиллерийские учения, убивая минуту за минутой до тех пор, пока однажды, достигнув остовой долготы 16°31, вахте левого борта удалось уложиться ровно в пять минут, чтобы произвести три бортовых залпа. И самое главное — чрезвычайно ясная погода и (помимо ничегонеделанья во время штиля, продолжавшегося неделю с лишним, далеко на востоке, почти сразу после того, как они расстались с эскадрой сэра Сиднея) задувшие попутные ветра. Когда умеренный ветер «левантинец» задул сразу после того, как хроническая нехватка воды вынудила экипаж идти к Мальте, Джек Обри невесело заметил:

— Не все коту масленица, будет и Великий пост. Боюсь, нам придется за это заплатить, и очень скоро.

У него было горячее желание совершить быстрый переход, который убедил бы лорда Кейта в его приверженности долгу, его надежности. Ни одна фраза, которую он услышал за всю свою взрослую жизнь, так не подействовала на него, как брошенное адмиралом замечание относительно чина капитана первого ранга. Произнесенная с самыми добрыми намерениями, она прозвучала весьма убедительно и теперь преследовала его.

— Не понимаю, почему вас так заботит этот византийский чин, — заметил Стивен. — Ведь, в конце концов, вас уже называют капитаном Обри, и точно так же вас будут называть после предполагаемого повышения. Насколько мне известно, никто не говорит: «Капитан первого ранга такой-то и такой-то». Неужели вами движет желание капризного ребенка — заполучить, для симметрии, и второй эполет?

— Разумеется, это желание заполняет мои мысли наряду с желанием получать лишние восемнадцать пенсов в день. Но позвольте указать вам, сэр, что вы во всем заблуждаетесь. В настоящее время меня титулуют капитаном лишь из вежливости. Я завишу от любезности шайки окаянных мерзавцев — так судового лекаря из вежливости называют доктором. Как бы вам понравилось, если бы какой-то хам, решив проявить свою натуру, вздумал назвать вас мистером М.? Между тем, если бы наконец мне присвоили чин каперанга, то я по праву стал бы капитаном. Да и то я переместил бы свою «швабру» с одного плеча на другое. Право носить оба эполета я получил бы лишь после трех лет выслуги. Дело вот в чем. Всякий морской офицер, у которого голова на месте, страстно желает получить приставку «первого ранга» по следующей причине. Стоит преодолеть этот барьер — и с тобой все в порядке. Я имею в виду, что отныне только и остается ждать, пока тебя не произведут в адмиралы.

— Это и есть вершина человеческого счастья?

— Конечно! — воскликнул Джек, выпучив на него глаза. — Разве вам это непонятно?

— Ну разумеется.

— А потом, — продолжал Джек Обри, улыбаясь карьерным грезам, — а потом будешь подниматься по служебной лестнице, получив этот чин независимо от того, командуешь ты кораблем или нет, строго в соответствии с выслугой. Сначала ты контр-адмирал синего вымпела, контр-адмирал белого, затем красного вымпела. Потом ты вице-адмирал синего вымпела — и так далее, до упора. Причем от тебя не требуется никаких заслуг, не будет никакого отбора.

Вот что мне нравится. А до той поры необходим интерес, удача или одобрение начальников — главным образом компании старух. Ты должен им угождать: так точно, сэр; никак нет, сэр; с вашего позволения, сэр; ваш покорный слуга, сэр… Слышите этот запах баранины? Вы не откажетесь отобедать со мной? Я пригласил на обед вахтенных офицера и мичмана.

Вахтенным офицером оказался Диллон, а исполняющим должность мичмана — Эллис. Джек Обри давно решил, что в их отношениях не будет явного разрыва, варварской угрюмости, и раз в неделю приглашал к столу офицера (а иногда и мичмана), стоявшего на полуденной вахте, кто бы это ни был. Раз в неделю его, в свою очередь, приглашали на обед в кают-компанию. Диллон молча согласился с заведенным порядком, и на первый взгляд между ним и капитаном были вполне безоблачные отношения, чему способствовало то, что они редко оставались с глазу на глаз.

В данном случае в качестве громоотвода выступал Генри Эллис. Он оказался обыкновенным юношей, скорее приятным, чем наоборот. Чрезвычайно робкий и скромный, он с самого начала стал объектом издевательств и шуток со стороны Бабингтона и Риккетса. Но теперь он освоился и стал чересчур разговорчив. Впрочем, за капитанским столом он сидел словно проглотив аршин и набрав в рот воды. Кончики его пальцев и ушей были так чисты, что просвечивали. Прижав локти к бокам, он по-волчьи глотал, не разжевывая, куски баранины. Джеку Обри всегда нравилась молодежь, и поэтому он решил оказать внимание гостю. Налив ему вина, он дружелюбно улыбнулся и сказал:

— Утром на марсовой площадке вы читали какие-то стихи. Я бы сказал, превосходные стихи. Мистера Моуэта? Мистер Моуэт владеет искусством стихосложения.

Капитан был прав. Стихотворение мичмана, посвященное постановке нового грота, восхитило всю команду шлюпа. Но его угораздило написать еще и вот такое двустишие:

Двустишие это испортило его репутацию среди молодежи. Именно его и распевали юноши на марсовой площадке, тем самым провоцируя поэта создать очередной стихотворный шедевр.

— Вы нам его не прочтете? Уверен, доктору хочется послушать его.

— А то как же, — подхватил Стивен.

Проглотив кусок баранины, бедный юноша пожелтел и, собрав все свое мужество, произнес: «Слушаюсь, сэр» — и, уставясь на кормовое окно, начал декламировать:

(О боже, не дай мне умереть…)

Голос юного Эллиса задрожал, затих, затем, едва слышно, зазвучал вновь:

но больше он не смог произнести ни звука.

— Чертовски великолепное стихотворение, — после непродолжительной паузы воскликнул Джек. — К тому же поучительное. Доктор Мэтьюрин, не выпьете со мной бокал вина?

Чуть запоздав, появился — легок на помине — Моуэт и произнес:

— Прошу прощения, что помешал, сэр, но в направлении три румба справа по носу видны марсели какого-то судна.

В продолжение всего этого безмятежного плавания в открытом море они почти никого не видели, не считая нескольких каиков, замеченных в греческих водах, и транспортного судна, шедшего от Сицилии к Мальте. Когда их новый знакомый приблизился настолько, что можно было с палубы разглядеть его марсели и прямые паруса, его стали разглядывать гораздо внимательнее, чем обычно. Выйдя в то утро из Сицилийского пролива, «Софи» шла курсом чуть южнее вест-норд-веста. Мыс Теулада на Сардинии, находившийся в двадцати трех лье, был виден в направлении норд-тень-ост. С норд-оста дул умеренный бриз, от порта Магон бриг отделяли двести пятьдесят миль открытого моря. Незнакомец, похоже, шел курсом чуть южнее вест-зюйд-вест на Гибралтар или, возможно, Оран, находясь по пеленгу норд-вест-тень-норд от шлюпа. Продолжая двигаться прежними курсами, они должны были встретиться, но пока было непонятно, которое из судов раньше пересечет кильватерную струю другого.

Независимый наблюдатель заметил бы, что «Софи» немного накренилась на правый борт, на котором собралась ее команда, и стихли оживленные разговоры на полубаке. Он бы улыбнулся, увидев, что две трети команды и все офицеры поджали губы, когда видневшееся вдали судно поставило брамсели. Это означало, что перед ними почти наверняка военное судно, скорее всего фрегат, если не линейный корабль. Шкоты брамселей были выбраны не очень аккуратно — вряд ли на судне Его Величества допустили бы подобную неряшливость.

— Поднимите опознавательный сигнал, мистер Пуллингс. Мистер Маршалл, начинайте отклоняться от курса. Мистер Дей, стойте наготове у пушки.

Поднявшийся на стеньгу алый комок развернулся во всю ширь и затрепетал на ветру. На грот-мачте взвились белый флаг и вымпел, в наветренную сторону выстрелило одно орудие.

— Синий флаг, сэр, — доложил Пуллингс, прилипший к окуляру подзорной трубы. — Красный вымпел на грот-мачте и «синий Питер» на фок-мачте.

— Выбрать брасы, — скомандовал Джек Обри. — Курс зюйд-вест-тень-зюйд, полрумба к зюйду, — обратился он к рулевому, поскольку поднятый сигнал был изменен полгода назад. — Поставить бом-брамсели и марсель-лисели. Мистер Диллон, прошу выяснить, что это за судно.

Джеймс Диллон поднялся на краспицы и навел подзорную трубу на находившееся вдалеке судно. Как только «Софи» легла на новый курс и стала покачиваться на длинных волнах зыби, шедшей на юг, он выставил вперед руку и поймал корабль в сверкающий окуляр. В лучах полуденного солнца сверкнула бронза носового погонного орудия. С достаточной определенностью можно было сказать, что это фрегат. Он не смог сосчитать количество портов, но это был тяжелый фрегат — в этом не стоило сомневаться. Элегантный корабль. На нем тоже ставили нижние лисели, и у них появились какие-то затруднения с установкой выстрела[51].

— Сэр, — произнес мичман, спускавшийся с грот-марсовой площадки, — Эндрюз считает, что это «Дедэньёз».

— Взгляни-ка еще раз в мою подзорную трубу, — сказал лейтенант, протягивая матросу свой оптический прибор — лучший на шлюпе.

— Да. Это «Дедэньёз», — подтвердил моряк, среднего возраста мужчина в грязном красном жилете, надетом на голое загорелое тело. — Видите его закругленный по-новомодному бак? Три с лишком недели я находился на нем в плену, работал угольщиком.

— Какое у него вооружение?

— Двадцать шесть восемнадцатифунтовых орудий на главной палубе, сэр, восемнадцать длинноствольных восьмифунтовых орудий на квартердеке и полубаке и длинноствольное бронзовое двенадцатифунтовое погонное орудие на носу. Меня заставляли драить его.

— Это определенно фрегат, сэр, — доложил Диллон. — Эндрюз, толковый грот-марсовый, говорит, что это «Дедэньёз». Он находился на нем в плену.

— Что же, — с улыбкой произнес Джек Обри, — как удачно, что вечера становятся короче.

Действительно, часа через четыре солнце зайдет, сумерки в этих широтах непродолжительны, а ночи безлунные. «Дедэньёз» придется идти на два узла быстрее «Софи», чтобы ее догнать. Джек не думал, что это удастся: у фрегата слишком тяжелое вооружение, да и ходок он неважный, не то что «Астрея» или «Помона». И тем не менее он направил все усилия на то, чтобы выжать из своего шлюпа, ставшего ему дорогим, все, на что он способен. Вполне возможно, что ему не удастся оторваться от француза за ночь. Он сам, служа в Вест-Индии, участвовал в преследовании, продолжавшемся тридцать два часа, за которые было пройдено свыше двухсот миль. Так что каждый ярд имеет значение. В настоящее время ветер дул почти со стороны левой раковины, так что шлюп находился в довольно благоприятных условиях и развивал добрых семь узлов. Многочисленная и хорошо натренированная команда поставила бом-брамсели и лисели так быстро, что в течение первой четверти часа «Софи», казалось, отрывается от фрегата.

«Хорошо бы так продолжалось и дальше», — подумал Джек Обри, посмотрев на солнце, пробивавшееся через ветхую парусину марселя. Мощные весенние ливни в западной части Средиземного моря, солнце Греции и пронизывающие дожди унесли все апретирование, а также большую часть основы ткани, в результате чего пузо паруса и рифы казались вытертыми и провисшими. При попутном ветре сойдет и так, но если придется войти в лавировку, то с фрегатом им тягаться не удастся и дело окончится плачевным образом.

Но так продолжалось недолго. Как только все паруса фрегата, поставленные без спешки, наполнились ветром, француз возместил свое отставание и начал догонять шлюп. Сначала было трудно в этом убедиться — на горизонте возникла тройная вспышка, под которой виднелось что-то темное, — но через три четверти часа появился корпус фрегата, который был виден со шканцев «Софи» почти все время. Джек велел поставить шпринтовый марсель, изменив при этом курс еще на полрумба.

Стоявший возле поручней на юте Моуэт объяснял Стивену характер этого паруса, прикрепленного с помощью оттяжки к ноку утлегаря, по которому ходил железный бегунок, — разумеется, необычное устройство на военном судне. Джек Обри стоял у кормовой четырехфунтовой пушки и внимательно наблюдал за каждым движением на борту фрегата. Он подсчитывал риск, сопряженный с постановкой брамсель-лиселей при крепнущем ветре, когда на носу послышался гул и раздался крик: «Человек за бортом!» Почти в тот же миг струя подхватила Генри Эллиса, и затем из воды появилось его изумленное лицо. Моуэт бросил ему конец от шлюп-талей. Юноша схватился было обеими руками за конец, но тут голова его скрылась под водой, и конца он не поймал. В следующее мгновение он оказался за кормой.

Все повернулись к капитану. На лице его появилось жесткое выражение. Он посмотрел на юношу, затем на фрегат, приближавшийся к ним со скоростью восемь узлов. Задержка на десять минут означает потерю мили, а то и больше: понадобится возня с лиселями — на то, чтобы поставить их снова, уйдет время. Он подвергает риску жизнь девяноста человек. В голове его проносились разные мысли: он вспомнил о сварливой натуре родителей юноши, о том, что тот является как бы гостем и протеже миссис Молли…

— Спустить «шестерку»! — скомандовал он наконец резким голосом. — На носу и на корме быть наготове! Мистер Маршалл, привестись к ветру!

«Софи» развернулась против ветра, «шестерка» плюхнулась в воду. Приказаний почти не потребовалось. Развернулись реи, паруса поникли, почти без слова команды заскрипели блоки фалов, гитовов, горденей, и даже взбешенный задержкой Джек не мог не восхититься ловкостью, с какой была осуществлена операция.

«Шестерка» обследовала кильватерную струю, оставленную шлюпом. Как медленно, медленно! Матросы, перегнувшись через борт шлюпки, вглядывались в воду, шарили отпорным крюком. Это казалось вечностью. Наконец шлюпка легла на обратный курс. В подзорную трубу Джек увидел, что матросы нагнулись к днищу шлюпки. Строук так налегал на весло, что оно переломилось, и он упал назад.

— Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, — бормотал Диллон, стоявший рядом с капитаном.

На шлюпе уже разворачивали в нужном направлении реи, судно уже имело ход, когда «шестерка» подошла к его борту и бедного юношу подняли на палубу.

— Захлебнулся, — доложили матросы.

— Сниматься с дрейфа! — скомандовал капитан. Нужные операции снова стали выполняться одна за другой — молча, бесшумно и с поразительной быстротой. Излишней быстротой. Судно еще не легло на нужный курс и не достигло и половины прежней скорости, когда послышался противный треск и фор-брамсель-рей сломался пополам.

Теперь команды следовали одна за другой. Оторвав глаза от мокрого тела Эллиса, Стивен увидел, как Джек Обри дает какие-то указания Диллону, который, в свою очередь, передает их в рупор боцману и фор-марсовым, тотчас взвившимся вверх. Отдельные распоряжения капитан отдает боцману и его команде, рассчитывает изменившиеся силы, воздействующие на шлюп, и руководит рулевым. Взглянув через плечо на фрегат, Джек внимательно посмотрел на тело юноши:

— Неужели ничего нельзя предпринять? Может, вам нужен помощник?

— У него остановилось сердце, — отвечал Стивен. — Но я попробую… Нельзя ли его подвесить за пятки над палубой? Внизу места недостаточно.

— Шеннаган! Томас! Нужна ваша помощь. Основывайте хват-тали и возьмите вон ту шкимушку. Выполняйте указания доктора. Мистер Лэмб, закрепите…

Стивен послал Чеслина за ланцетами, сигарами, кухонным мехом. И когда безжизненное тело Генри Эллиса приподнялось над палубой лицом вниз, с высунутым языком, он нажал на него, и из желудка у него вылилось немного воды.

— Держите его в таком положении, — распорядился доктор и пустил ему кровь за ушами. — Мистер Риккетс, будьте добры, раскурите мне эту сигару.

Те моряки, которые были свободны — не соединяли сломанный рей, не ставили заново парус и не поднимали его, не отлаживали такелаж, — украдкой поглядывая на фрегат, с удовлетворением наблюдали, как доктор Мэтьюрин вдувал табачный дым в мех, а затем вставил его наконечник в нос пациента. Пока его помощник придерживал рот и вторую ноздрю закрытыми, доктор накачивал в его легкие едкий дым, одновременно раскачивая подвешенное тело таким образом, чтобы кишечник давил на диафрагму. Эллис начал кашлять, задыхаться, его вырвало, в него снова накачали дым — послышалось судорожное дыхание, все более ровное, затем кашель.

— Можете перерезать веревку, — обратился Стивен к завороженным этим зрелищем матросам. — Теперь ясно, что он родился, чтобы быть повешенным.

За это время фрегат успел значительно приблизиться к «Софи», и его орудийные порты можно было сосчитать невооруженным глазом. Это был тяжелый фрегат — одним бортовым залпом — он мог обрушить на них триста фунтов металла против двадцати восьми фунтов у шлюпа. Однако он был очень тяжело нагружен и плохо держался на волне. Нос фрегата регулярно рассекал зыбь, вздымая ввысь белые буруны, и было видно, что движется он с трудом, хотя заметно приближался к «Софи». «Однако, — произнес про себя Джек, — могу поклясться, что с таким экипажем ему придется убрать бом-брамсели еще до того, как окончательно стемнеет». Внимательно изучая поведение «Дедэньёз», он убедился, что на нем множество новичков, если вообще не новая команда — вещь обыкновенная на французских судах. «Однако он может попытаться взять нас в вилку».

Капитан посмотрел на солнце. Оно все еще было высоко над горизонтом. Сделав сотню поворотов от кормовых поручней до пушки, затем от пушки до поручней на юте, оно по-прежнему оставалось высоко над горизонтом и находилось на прежнем месте, улыбаясь идиотской улыбкой через щель между нижней шкаториной марселя и реем. За это время фрегат заметно приблизился к «Софи».

Между тем будничная жизнь на шлюпе шла своим чередом, как бы сама по себе. Экипаж свистали на ужин в начале первой «собачьей» вахты; после того как пробило две склянки и Моуэт выбрал лаг, Джеймс Диллон обратился к капитану:

— Прикажете объявить боевую тревогу, сэр?

Говорил он несколько неуверенно, поскольку не знал, в каком настроении Джек Обри. Он смотрел мимо капитана на фрегат, паруса которого, сверкавшие в лучах солнца, производили незабываемое впечатление, а белые буруны под форштевнем словно придавали ему дополнительную скорость.

— Конечно, непременно. Выслушаем отчет Моуэта, а затем обязательно объявляйте боевую тревогу.

— Семь узлов четыре сажени, с вашего позволения, сэр, — доложил Моуэт лейтенанту, который повернулся к капитану и, коснувшись полей треуголки, повторил цифры.

Барабанная дробь, глухой гул босых ног, бегущих по палубе к боевым постам; затем длительный процесс привязывания сеток к марселям и брамселям, поднятие добавочных предохранительных бакштагов к брам-стеньгам (поскольку Джек Обри решил к ночи поставить дополнительные паруса); сотни незначительных изменений в распределении, нагрузке и угле установки парусов — все это требовало времени, но солнце еще не зашло, а между тем расстояние между шлюпом и «Дедэньёз» все больше и больше сокращалось. Фрегат нес слишком много верхних парусов и слишком много парусов на бизань-мачте. Однако казалось, что все на его борту сделано из стали: француз не убрал ни одного паруса и не рыскнул (как все надеялись), несмотря на резкое отклонение от курса, произошедшее дважды во время последней «собачьей» вахты, от которого у капитана фрегата, должно быть, едва не остановилось сердце. «Почему же он не подтягивает наветренную шкаторину у грота и не ослабляет напор ветра на паруса? — подумал Джек. — Чует добычу…»

Все, что можно было сделать на борту «Софи», было сделано. Оба судна мчались в полном безмолвии, рассекая теплое, ласковое море при свете лучей вечернего солнца; фрегат постепенно догонял их.

— Мистер Моуэт, — произнес Джек Обри, обойдя посты. Отделившись от группы офицеров, стоявших на левой стороне шканцев, внимательно разглядывая «Дедэньёз», к капитану подошел мичман. — Мистер Моуэт, — повторил Джек и замолчал. Снизу, заглушая пение дувшего с раковины ветра и скрип такелажа, доносились звуки сюиты для виолончели. Юный помощник штурмана внимательно, с готовностью услужить, смотрел на капитана, учтиво наклонив к нему долговязую фигуру, стараясь удержаться на ногах во время кренов. — Мистер Моуэт, будьте добры, прочтите мне ваше стихотворение, посвященное новому гроту. Я очень люблю поэзию, — добавил он с улыбкой, увидев на лице мичмана настороженное, невеселое выражение.

— Хорошо, сэр, — неуверенно ответил Моуэт обыкновенным голосом, затем довольно суровым тоном произнес: — «Новый грот» — и продолжил:

— Великолепно, превосходно, — воскликнул Джек Обри, хлопнув юношу по плечу. — Такое стихотворение стоит того, чтобы его напечатали в «Журнале для джентльменов». Прочтите мне еще что-нибудь.

Скромно потупив глаза, Моуэт набрал в грудь воздуха и стал декламировать «Случайные строки»:

— Действительно, «далекий брег», — повторил Джек Обри, качая головой, и в это мгновение услышал первый пристрелочный выстрел с фрегата.

Буханье погонного орудия как бы ставило знаки препинания к стихам Моуэта, однако они увидели падение ядра лишь в тот момент, когда нижний край солнечного диска коснулся линии горизонта. Двенадцатифунтовое ядро упало в двадцати ярдах от правого борта шлюпа. В это время Моуэт дошел до злосчастного двустишия:

Он был вынужден сделать паузу и объяснить, что, «разумеется, сэр, речь идет о моряках коммерческого флота».

— Тогда это объясняет дело, — отозвался Джек. — Однако, боюсь, вынужден прервать вас. Прошу вас, скажите казначею, что нам нужны три самые большие бочки, и поднимите их на полубак. Мистер Диллон, мистер Диллон, мы намерены построить плот и установить на него гакабортный фонарь и три или четыре фонаря поменьше. Надо сделать это под прикрытием фока.

Чуть раньше урочного времени Джек Обри приказал зажечь гакабортный огонь. Войдя в свою каюту, он убедился, что ее кормовые окна видны на большом расстоянии. После того как сгустились сумерки, ходовые огни зажглись и на фрегате.

Более того, он увидел, что на грот- и бизань-мачте убраны бом-брамсели. Теперь, с убранными бом-брамселями, «Дедэньёз» превратился в черный силуэт, резко выделявшийся на фоне фиолетового неба. Его погонное орудие каждые три минуты выплевывало оранжево-красное пламя, появлявшееся раньше, чем звук выстрела достигал «Софи».

После того как над правой скулой шлюпа взошла Венера (и при этом звездный свет заметно померк), фрегат не произвел ни одного выстрела в течение получаса. Его положение можно было определить лишь по ходовым огням, которые определенно не приближались.

— Спустить с кормы плот! — приказал капитан, и неуклюжее сооружение поползло по борту, запутав при этом снасти, крепившие лисель-спирт и все, что только можно. На плоту, на высоте поручней шлюпа, на шесте был укреплен запасной гакабортный огонь и четыре фонаря поменьше в одну линию пониже его. «Где бы мне найти ловкого парня?» — подумал Джек и произнес:

— Люкок!

— Есть, сэр.

— Я хочу, чтобы вы спустились на плот и зажгли все фонари сразу после того, как каждый из таких же фонарей погаснет на борту шлюпа.

— Будет исполнено, сэр. Есть зажечь фонари, как только огни на шлюпе погаснут.

— Возьмите этот затемненный фонарь и обвяжитесь концом.

Операция была рискованной: набегавшие волны поднимали тучи брызг; кроме того, существовала опасность, что какой-нибудь деловой малый на борту «Дедэньёз», вооруженный подзорной трубой, разглядит фигуру, занятую каким-то странным делом на корме шлюпа. Но все вскоре было закончено, и Люкок перелез через поручни на темный квартердек.

— Молодчина, — негромко произнес Джек Обри. — Отвяжите плот.

Вскоре плот оказался далеко за кормой, и «Софи», освобожденная от помехи, рванула вперед. Сооружение очень правдоподобно имитировало кормовые огни шлюпа, а боцман даже соорудил оконный переплет из старых тросов.

С минуту посмотрев на него, Джек Обри произнес:

— Брамсель-лисели ставить!

Марсовые тотчас взвились наверх. Все находившиеся на палубе внимательно прислушивались, не двигаясь, и переглядывались друг с другом. Ветер немного ослаб, но ведь наверху стоял сломанный рей, а нагрузка на паруса была достаточно велика…

Поставили новые паруса, натянули дополнительные предохранительные бакштаги. Гул в рангоуте повысился на четверть тона: «Софи» шла с повышенной скоростью.

С мачты спустились марсовые и теперь стояли вместе с товарищами, время от времени поглядывая назад, на удалявшиеся огни. Ничего особенного не происходило, и напряжение немного ослабло. Неожиданно внимание моряков было отвлечено новым событием: «Дедэньёз» снова открыл огонь. Выстрелы звучали вновь и вновь. Затем появился освещенный борт фрегата, он рыскнул и дал бортовой залп. Это было весьма внушительное зрелище: вспыхнула целая огненная гирлянда, и донесся глухой могучий рев. Однако никакого ущерба плоту залп не причинил, и моряки, стоявшие на палубе «Софи», довольно засмеялись. Один залп сменялся другим — по-видимому, француз рассердился не на шутку. Наконец огни погасли — все разом.

«Неужели он думает, что потопил нас? — удивился Джек, разглядывая далекий силуэт фрегата. — А может, раскрыл обман? Или же находится в недоумении? Во всяком случае могу поклясться, он не ожидает, что я пойду прежним курсом».

Однако одно дело клясться, и совсем другое — верить собственным предположениям. Когда созвездие Плеяд появилось над горизонтом, Джек Обри стоял в «вороньем гнезде» и в ночной оптический прибор неустанно прочесывал горизонт от норд-норд-веста к ост-норд-осту. Даже с первыми лучами солнца он все еще находился наверху, хотя к тому времени стало ясно, что они или окончательно оторвались от преследователя, или же француз лег на другой курс — ближе к осту или весту.

— Скорее всего, он пошел на вест-норд-вест, — заметил Джек, нажав животом на колена подзорной трубы и щуря глаза от невыносимого блеска восходящего солнца. — Сам я именно так бы и поступил.

С усилием передвигаясь, он спустился по вантам и, тяжело ступая, направился к себе в каюту. Послав за штурманом, чтобы уточнить местонахождение корабля, он сомкнул глаза в ожидании его прихода.

Оказалось, что они находятся в пяти милях от мыса Бугарун, что в Северной Африке, поскольку, скрываясь от преследования, они прошли свыше сотни миль, большей частью не в том направлении, куда следовало.

— Нам следует привестись к ветру, уж какой он ни на есть — дело в том, что в продолжение всей средней вахты он менял направление против часовой стрелки, а то и вовсе стихал, — и двигаться в самый крутой бейдевинд. Но и в этом случае придется распрощаться с быстрым переходом.

Откинувшись на спинку стула, он снова прикрыл глаза, думая о том, как им повезло, что за ночь Африка не успела переместиться к северу на полградуса, улыбнулся своей мысли и крепко заснул.

Маршалл сделал несколько замечаний, на которые не дождался ответа, посмотрел на капитана и, испытывая к нему бесконечную нежность, поднял его ноги на рундук, подложил под голову подушку и, свернув карты, на цыпочках вышел из каюты.

О быстром переходе нечего было и мечтать. Капитан «Софи» хотел идти на норд-вест. Между тем ветер если дул, то дул от норд-веста. Однако в течение нескольких дней подряд стоял полный штиль, наконец появился ветер, и они целых двенадцать часов меняли галсы, чтобы добраться до Менорки, где ползли по длинной гавани с высунутыми языками, поскольку последние четверо суток каждый получал лишь четверть рациона воды.

Более того, они ползли в буквальном смысле, поскольку шлюп буксировали баркасом и катером. Матросы выбивались из сил, к тому же их преследовало стоявшее в неподвижном воздухе зловоние, исходившее от дубильных фабрик.

— Невеселое местечко, — заметил Джек Обри, отвернувшись от карантинного острова.

— Вы так полагаете? — переспросил Стивен, поднявшийся на борт шлюпа. — А мне кажется, в нем есть своя прелесть.

— Выходит, вы обожаете жаб, — заключил Джек Обри. — Мистер Уотт, по-моему, матросики спят на веслах.

Самый последний неприятный, вернее, досадный случай произошел ни с того ни с сего. Он подвез на своей шлюпке Эванса, капитана бомбометного судна «Этна», хотя ему было совсем не по пути, к тому же приходилось обходить снабженческие суда и транспорты мальтийского конвоя. Эванс, верный своей грубой натуре, посмотрев на его эполет, спросил Джека:

— Где вы купили свою «швабру»?

— У Понча.

— Так и думал. Знаете, у Понча они на девяносто процентов бронзовые. Там почти нет золота. Вскоре эполет начнет темнеть.

Зависть и недоброжелательство. Он не раз слышал подобного рода замечания. Все они были продиктованы теми же низменными причинами. Сам он никогда не отвечал неблагодарностью человеку, которого подвез. Вопреки тому, что о нем думали, Джек не считал, что он чересчур удачлив. Мистер Уильямс встретил его с вытянутым лицом: часть груза, находившегося на «Сан-Карло», не была конфискована, поскольку ее отправил грек из Рагузы, находившейся под британской опекой; судебные издержки Адмиралтейства были бы слишком велики. При таком положении дел едва ли стоило присылать в порт мелкие суда. Кроме того, начальник порта, как ребенок, устроил сцену из-за сломанного брам-рея — обыкновенного бревна, которое следовало заменить на вполне законных основаниях. Так же как и бакштаги. Но хуже всего было то, что Молли Харт уделила ему лишь полдня. Она отправилась в гости к леди Уоррен в Сьюдадела, и, по ее словам, надолго. Он даже не ожидал, что это окажется так важно для него и так его расстроит.

Одно разочарование за другим. Мерси и за то, что она ему сообщила об отъезде, обрадовала, так сказать, дав от ворот поворот. Лорд Кейт отплыл два дня назад, удивленный задержкой капитана Обри, о чем поспешил сообщить ему капитан Харт. В придачу ко всему парочка монстров — родители Эллиса — еще не покинули остров, и капитану Обри вместе со Стивеном поневоле пришлось пользоваться их гостеприимством. Единственный раз в своей жизни Джек увидел, как полбутылки белого вина разделили на четверых. Не заставили себя ждать и другие неприятности. Матросы «Софи», получившие очередной аванс под призовые деньги, вели себя на берегу безобразно даже по портовым меркам. Четверо попали в тюрьму за изнасилование, еще четверо были избиты до полусмерти и лежали в кубрике балластом. Один повредил себе шею и сломал кисть.

— Пьяные скоты, — произнес Джек, окинув их холодным взглядом. Действительно, многие моряки во время смотра выглядели неподобающе: грязные, похмельные, небритые. Некоторые не успели снять праздничную одежду, которую они изгадили и замызгали. От них несло кислым дымом, табачной жвачкой, потом и борделем. — Думают, что им море по колено. Я повышу в звании чернокожего немого помощника боцмана по имени Кинг. Пусть узнают, почем фунт лиха.

Были и другие неприятности. Крепеж для третьего и четвертого паруса так и не доставили. В музыкальной лавке кончились струны для скрипок. В своем письме отец оживленно, чуть ли не радостно рассказывал о преимуществах повторного брака, о том, как удобно иметь женщину, ведущую домашнее хозяйство, писал о желательности брака со всех точек зрения, особенно с точки зрения общества, которое требует от мужчины выполнения его долга. «Происхождение не имеет никакого значения, — писал генерал Обри. — Женщина возвышается вместе с мужем, самое важное — это сердечная доброта, а добрые сердца, Джек, и чертовски красивых женщин можно найти даже в деревенской кухне. Разница между шестидесятичетырехлетним (без малого) мужчиной и двадцатилетним (с хвостиком) юношей имеет очень небольшое значение». Фраза «старый конь борозды не испортит» была зачеркнута. А под стрелкой, направленной на слова «ведущую домашнее хозяйство», было подписано: «как делает это твой старший офицер».

Джек взглянул на противоположный борт шканцев, где Диллон учил юного Люкока, как следует держать секстан и опускать солнце к линии горизонта. Всем своим существом Люкок выражал сдержанный, но откровенный восторг от понимания этой тайны, которую ему добросовестно объясняли, и от собственной значимости (благодаря повышению в чине). При этом зрелище Джек Обри стал забывать о своем мрачном настроении и тотчас решил обойти остров с юга и сделать заход в Сьюдадела. Там он увидит Молли и мигом исправит дурацкое недоразумение, возникшее между ними, когда они проведут восхитительный час в огороженном высокой стеной саду, возвышающемся над бухтой.

За мысом Святого Филиппа виднелась темная линия, пересекавшая море. Она дрожала в воздушных потоках, обещая западный бриз. Через два часа тяжелой работы на веслах под жарким солнцем, добравшись до нужной точки, подняли на борт баркас и катер и стали готовиться к постановке парусов.

— Можете войти в бухту острова Эйре, — произнес Джек.

— Идем на юг, сэр? — удивленно спросил штурман, поскольку, направившись к северу от Менорки, они пошли бы с попутным ветром прямо на Барселону.

— Да, сэр, — резко ответил Джек Обри.

— Зюйд-тень-вест, — скомандовал штурман рулевому.

— Есть зюйд-тень-вест, сэр, — ответил матрос. В это время передние паруса не спеша наполнились ветром.

Массы воздуха двигались со стороны открытого моря — чистые, солоноватые и резкие на вкус, разгоняя береговой смрад кожевен. «Софи» чуть накренилась после того, как к ней вновь вернулась жизнь. Увидев Стивена, возвращавшегося на корму от помпы из вяза, капитан произнес:

— Господи, до чего же хорошо снова оказаться в море. Разве вы не чувствуете себя на берегу словно барсук в бочке?

— Барсук в бочке? — переспросил доктор, подумав о барсуках, повадки которых он знал. — Нет, не чувствую.

Оба принялись говорить о чем угодно: о барсуках, выдрах, лисах, об охоте на лис — приводили примеры их поразительной хитрости, коварства, выносливости и памятливости. Об охоте на оленей. На медведей. Тем временем шлюп продвигался вдоль побережья Менорки.

— Помню, как я ел медвежатину, — продолжал Джек, к которому вернулось хорошее настроение. — Это было жаркое, я тогда имел удовольствие впервые обедать с вами. И вы мне сказали, что это за мясо. Ха-ха, помните ту трапезу?

— Да, и я помню, что мы говорили о каталанском языке. В этой связи хочу сообщить вам кое-что, я собирался сделать это еще вчера вечером. Мы с Джеймсом Диллоном забрели в окрестности Уллы, чтобы полюбоваться древними каменными памятниками, — вне сомнения, они восходят к временам друидов. Двое крестьян, на некотором расстоянии друг от друга, перекликались, обмениваясь впечатлениями на наш счет. Я перескажу их разговор. Первый крестьянин: «Ты видишь тех двух надутых еретиков, которые тут шляются? Рыжий, ясное дело, произошел от Иуды Искариота». Второй крестьянин: «Когда англичане гуляют, у овец бывают выкидыши; все они одинаковы, хорошо бы, у них самих потроха повылазили. Куда это их несет? И откуда?» Первый крестьянин: «Идут поглазеть на языческое капище. А пришли от замаскированного двухмачтового судна, стоящего возле склада Бена Вентуры. Во вторник с рассветом на шесть недель отправляются на грабеж вдоль побережья от Кастельона до мыса Крез. За двадцать свиней они платят по четыре монеты. Я тоже хочу, чтобы у них потроха повылазили».

— Ваш второй крестьянин не отличается оригинальностью, — произнес Джек и задумчиво добавил: — Похоже, они не любят англичан. А ведь мы защищаем их без малого сто лет.

— Удивительное дело, не правда ли? — отозвался Стивен Мэтьюрин. — Но я хочу отметить, что наше появление у материка может оказаться не таким неожиданным, как вы рассчитываете. Между этим островом и Майоркой постоянно снуют рыбаки и контрабандисты. Стол испанского губернатора снабжается нашими раками от Форнелла, нашим маслом от Ксамбо и магонским сыром.

— Да, я понял ваше замечание и премного вам благодарен за то внимание, которое…

В этот момент со стороны мрачного утеса справа по траверзу взвился темный силуэт птицы с огромным размахом заостренных крыльев — зловещий, как судьба. Хрюкнув по-поросячьи, Стивен выхватил из-под мышки у Джека подзорную трубу, оттолкнул его в сторону и, присев на корточки возле поручней, положил на них оптический прибор и стал напряженно вглядываться в окуляр.

— Гриф-бородач! Это гриф-бородач! — воскликнул он. — Молодой гриф-бородач.

— Что ж, — ни секунды не сомневаясь, отозвался Джек, — думаю, что он и впрямь забыл побриться нынче утром.

Его обветренное лицо сморщилось, глаза превратились в узкие голубые щелки, и он хлопнул себя по ляжке, согнувшись в приступе беззвучного смеха, довольный тем, что, несмотря на строгую дисциплину, царившую на «Софи», матрос, стоявший за штурвалом, не удержался и, заразившись весельем капитана, сдавленно выдохнул: «Хо-хо-хо!» — но был тотчас одернут старшиной-рулевым.

— Бывают моменты, — спокойно произнес Диллон, — когда я понимаю ваше заступничество за своего друга. Он получает гораздо больше удовольствия от малейшей шутки, чем любой другой, кого я только знал.

Была вахта Маршалла; казначей ушел на нос и обсуждал с боцманом счета; Джек находился у себя в каюте, по-прежнему пребывая в хорошем настроении. Он ломал голову, какую новую маскировку придумать для шлюпа, и в то же время предвкушал удачный исход свидания с Молли Харт нынешним вечером. Как она удивится и как обрадуется его появлению в Сьюдадела — как счастливы они будут! Стивен играл с Джеймсом в шахматы в кают-компании. Яростная атака Диллона, основанная на жертве коня, слона и двух пешек, чуть не привела его к роковой развязке. Стивен долго удивлялся тому, что не сумел поставить сопернику мат за три или четыре хода, но потом подумал, что спешить некуда. Он решил (Джеймс страшно не любил такие приемы) сидеть и дожидаться команды занять боевые посты, задумчиво помахивая ферзем и мурлыкая веселую песенку.

— Поговаривают о мире, — произнес Джеймс. В ответ Стивен поджал губы и прищурил глаз. До него в Магоне тоже доходили такие слухи. — Надеюсь, пока не поздно, мы сможем участвовать в настоящих боевых действиях. Мне очень хочется знать, что вы об этом думаете. То, что происходит с нами сейчас, достойно лишь сожаления. Война, как и любовное свидание, часто не оправдывает возложенных на нее надежд. Между прочим, ваш ход.

— Я об этом прекрасно помню, — резким тоном отвечал Стивен. Он посмотрел на Диллона и с изумлением увидел на его лице выражение неприкрытого горя. Вопреки тому, чего ожидал Стивен, время ему не помогало. Напротив, до сих пор в памяти его маячил американский корабль. — А разве мы не участвовали в боевых действиях? — продолжал доктор.

— Этих стычках? Я имел в виду настоящие сражения.

— Нет, мистер Уотт, — произнес казначей, ставя галочку в последнем пункте частного соглашения, согласно которому они с боцманом получали по тринадцать с половиной процентов с ряда трофейных товаров, относившихся к их хозяйствам. — Говорите что хотите, но этот молодчик кончит тем, что потеряет «Софи». Более того, всем нам или проломят головы, или же возьмут в плен. А у меня нет никого желания влачить свои дни во французской или испанской тюрьме или оказаться прикованным к веслу какой-нибудь алжирской галеры, чтобы меня поливали дожди, пекло солнце и чтоб я сидел в собственном дерьме. Не хочу такой судьбы и своему Чарли. Вот почему я перехожу на другое судно. Согласен, каждая профессия имеет свой риск, и ради сына я готов пойти на него. Но поймите меня, мистер Уотт, я готов пойти на риск в обычных условиях, а не в таких. Не хочу участвовать в его авантюрах вроде взятия форта голыми руками. Не хочу по ночам с хозяйским видом ошиваться у чужого побережья; заправляться водой то там, то сям, лишь бы подольше не возвращаться в свой порт; очертя голову лезть в драку, не глядя на размеры и количество судов противника. Нажива — вещь хорошая, но мы должны думать не только о корысти, мистер Уотт.

— Совершенно верно, мистер Риккетс, — отвечал боцман. — Не могу сказать, чтобы мне самому нравились все его выверты. Но вы не правы, когда говорите, что его интересует только нажива. Вы посмотрите на этот перлинь — лучшего материала вы нигде не увидите. Это вам не гнилье какое-нибудь, — продолжал он, выковыривая свайкой прядь. — Сами посмотрите. А почему тут нет гнилья, мистер Риккетс? Да потому, что трос этот не был получен на казенном складе. У его начальника Брауна, готового удавиться за грош, такого добра не сыщешь. Кудряш купил его на собственные денежки, как и краску, на которой вы сидите. — Боцман бы добавил: «Вот как обстоят дела, подлый ты сын рябой суки», если бы не был человеком миролюбивым, тихим и если бы барабанщик не забил боевую тревогу.

— Старшину-рулевого ко мне, — произнес Джек после того, как барабанная дробь протрещала отбой.

Слова капитана передали дальше: старшину-рулевого, старшину-рулевого к командиру; давай, Джордж; живей, Джордж; на полусогнутых, Джордж; ох и влетит тебе, Джордж; зададут тебе взбучку, Джордж, ха-ха-ха, — и Барри Бонден появился.

— Бонден, я хочу, чтобы экипаж шлюпки надел выходную форму, пусть они умоются, побреются, причешутся, наденут соломенные шляпы с лентами.

— Есть, сэр, — отозвался Бонден с бесстрастным видом, хотя он сгорал от любопытства. Побреются? Причешутся? Это во вторник-то? По четвергам и воскресеньям действительно наводили марафет, но чтобы бриться во вторник, да еще в море?

Он кинулся к судовому цирюльнику, и к тому времени, как у половины экипажа катера гладковыбритые розовые щеки засверкали благодаря искусству парикмахера, ответ на терзавшие его вопросы был найден. Шлюп обогнул мыс Дартук, и по правой скуле открылся Сьюдадела; однако, вместо того чтобы следовать курсом норд-вест, «Софи» направилась к городу и в четверти мили от мола на глубине пятнадцать сажен, убрав фор-марсель, легла в дрейф.

— Где Симонс? — спросил Джеймс, выстроив экипаж катера для смотра.

— Доложил, что болен, сэр, — отозвался Бонден и негромко добавил: — День рождения, сэр.

Диллон подтверждающе кивнул головой. Но включение в состав гребцов Дэвиса было не очень разумным: хотя он отличался ростом и носил на голове соломенную шляпу с вышитой на ней надписью «Софи», он был горьким пьяницей, что сразу выдавала его физиономия. Однако тут распоряжался капитан — а он был очень хорош в своей праздничной форме, с парадным кортиком и в треуголке с позументами.

— Думаю, больше часа я отсутствовать не буду, мистер Диллон, — сказал Джек Обри, с трудом скрывая волнение за официальным тоном.

После того как боцман просвистел в свою дудку, он спустился в надраенный до блеска гребной катер. Бонден был иного мнения, чем Джеймс Диллон: гребцы катера могли быть всех цветов радуги, хоть пестрыми и в крапинку, поскольку капитану Обри в данный момент было не до того.

Солнце садилось в тучи; колокола в храмах Сьюдадела звонили к вечерне, а склянки «Софи» отбивали время начала последней «собачьей» вахты. За Черным мысом поднималась великолепная луна, находившаяся в последней четверти. Просвистали команду «Койки вниз». Сменилась вахта. Заразившись от Люкока страстью к навигации, все мичманы, один за другим, принялись определять высоту восходящей луны и неподвижных звезд. Восемь склянок — началась средняя вахта. Огни Сьюдадела меркнут.

— Катер отвалил от берега, сэр, — наконец доложил вахтенный, и через десять минут Джек поднимался на борт шлюпа. Он был так бледен, что при ярком свете луны походил на мертвеца — черный провал вместо рта, впадины вместо глаз.

— Вы все еще на мостике, мистер Диллон? — спросил он, пытаясь улыбнуться. — Будьте добры, прикажите ставить паруса. Хвостовая часть ветра выведет нас в море, — заключил он и неверными шагами направился к себе в каюту.