Комары

III

Дни шли за днями. Герой наш, как оказалось, жил в Первом Парголове, откуда поутру отправлялся на службу, а вечера проводил в обществе Тани и ее семейства, с которым он познакомился довольно легко. Там он или играл в шашки с отцом своей возлюбленной, или читал вслух «Трущобы»[4], большей же частью признавался в любви, сидя в садике глаз на глаз с обожаемой девушкой. Мы бы никогда не решились распространяться об этой последней статье, то есть о любовных объяснениях, если бы сами не слышали следующего разговора, записанного нами с точностью, которой, думаем, позавидовали бы даже сами гг. Артоболевский и его злополучные стенографы.

— Как нынче холодно, — сказала Таня, глубоко запуская руки в муфту.

— Я дрожмя дрожу, — ответствовал Перепелкин.

— Всякое чувство должно замерзнуть в такой мороз, — промолвила она.

— Нет, в мороз как-то крепче любится, — возразил он.

— Вы так думаете?

— Сейчас издохнуть!

— Не верю.

— Ей-богу-с! Да как же-с… Внутренний жар…

— Мужчина всегда склонен к измене, — возразила Таня.

— Ах, Татьяна Степановна! — воскликнул Алеша, с жаром хватая ее руку, — мужчина на мужчину ведь не приходит. Известно, есть коварные и из нашего брата, но только… нет!..

Он поцеловал ее руку.

— Вот и вы меня тоже мало любите, — заметила Таня.

— Я-с?

— Да, вы. Вы меня очень мало любите.

— Я-с?!

Он встал перед ней на колени и затем начал выкладывать на пальцах следующее:

— Во-первых, угодно вам, я умерщвлюсь?..

— Нет, я этого не хочу, — с испугом проговорила героиня.

— Во-вторых, угодно, я сейчас утоплюсь? — прибавил Алеша, загибая другой палец.

— Ах, нет, нет, нет!

— В третьих, угодно ли, я вот на этом дереве удавлюсь? — сказал Перепелкин, пригибая к ладони безымянный палец.

— Ни за что! ни за что!

И прежде чем герой наш успел подумать, какое бы самоубийство придумать ему для четвертого пальца, сиречь мизинца, растроганная Таня уже обхватила руками его шею, и слезы каскадом брызнули из ее глаз.

Так совершилось это замечательное первое признание.

— Ах, если бы на земле был постоянный мороз! — возопила Таня. — Как бы ты любил меня, мой ненаглядный! — прибавила она.

— Ничего-с, мы и в теплую погоду не изменим, — проговорил счастливый Алеша.

Подобные отношения не ушли, однако, от зоркого взгляда отца Тани, что могло явствовать из следующего разговора, происшедшего между стариком и его дочерью дня через два после описанной нами сцены признаний в любви.

— Ты, Татьяна, кажется, амурничаешь с этим голодрыгой? — спросил не без суровости отец.

— Нет, папенька; я ничего-с.

— То-то, ничего; смотри, чтоб у меня этого не было.

— Слушаю-с.

В тот же вечер строгий Степан Филимонович отказал несчастному Алеше от дома, пригрозив перешибить ноги поленом, если сказанный амурник явится к нему на дачу.

Однако прошли и холода. Показалось солнце, повсюду полезла зелененькая травка, защебетали птички. Дачная жизнь уже готовилась развернуться как следует, как вдруг неизвестно откуда появились мириады комаров — ужасных комаров, каких когда-нибудь видел Петербург. Словно пораженные проказой, слонялись искусанные дачники с места на место, не находя себе покоя. И потянулись унылые, несносные дни. Вместе с другими страдала и Таня, уязвляемая, с одной стороны, противными комарами, а с другой — тяжелой разлукой с милым ее сердцу Перепелкиным. Но вот однажды, когда, искусанная и грустная, она сидела в своем садике, к ногам ее неизвестно откуда упал небольшой конверт. В одну минуту несчастная девушка вскрыла его и — о восторг! — нашла там письмо от драгоценного Алеши. С замиранием сердца и слезами на глазах Таня прочла следующее:

«Бесценный мой ангел! — писал Алеша, — нет сил переносить то ужасное состояние, в котором я нахожусь, сгорая от любви, а также по случаю выгона из вашего дома. Папенька ваш поступили со мной выше всякой меры, однако я вас люблю по-прежнему, несмотря на наступившие жары. Вчера ходил в лес, думая, что комары заедят там меня до смерти и чрез то прикончат мою печаль, но по случаю жестоких упущений не мог пробыть и пяти минут, для чего и вернулся домой… Нам надо бежать. Соберитесь с мужеством, и побежим куда глаза глядят от сего мира, отравившего наши радости. Вчера ходил по озеру и увидел, как в одну купальню вошли какие-то женщины; я подумал было, что это вы, мой ангел, но когда начал подсматривать в шелку, то разобрал, что это совсем посторонние, отчего долго и много плакал. Ах, мой ангел! если бы вы знали, каким ключом кипит кровь в моих жилах, вы тотчас изыскали бы средства к побегу и протянули бы мне руку помощи, как любимому человеку. Нет сил, моя радость, переносить то тревожное состояние, в котором я нахожусь, не видя вас, мой дорогой друг!.. Боюсь ходить около вашей дачи, так как папенька ваш обещались перебить мне ноги поленом, что, как известно, при моей службе неудобно и начальство сейчас же заметит. Еще раз умоляю тебя, прекрасный мой друг Таня, похлопочи о побеге и о последующем немедленно меня уведомь. Прощай, прощай! У ног твоих в слезах».

Сдержанные рыдания разнеслись по садику, когда Таня прочла эти немногие, но горячие строки. Долго сидела она, поникнув головою, и затем начала думать о побеге.