Комедии

Что с вами, наконец? Скажите, что такое?

Оставьте вы меня, пожалуйста, в покое!

Что это за каприз?

Уйдите — мой совет.

Дослушать не сердясь у вас терпенья нет?

Хочу сердиться я и слушать не желаю.

Я ваших странностей совсем не понимаю.

Хоть с вами мы друзья, но первый я готов…

Я — друг вам? Вот еще!.. Скажу без дальних слов:

Я с вами до сих пор действительно был дружен,

Но знайте: больше мне подобный друг не нужен.

Повязка спала с глаз: я вас узнал вполне;

В испорченных сердцах не нужно места мне.

Но чем я вызвать мог подобный гнев в Альцесте?

Я б умер со стыда, будь я на вашем месте!

Поступку вашему нет оправданья, нет!..

В ком капля совести, тот будет им задет.

Помилуйте! Я был свидетель вашей встречи:

Какие тут пошли восторженные речи,

Как расточали вы объятья, и слова,

И клятвы в верности!.. Ваш друг ушел едва,

На мой вопрос: «Кого так рады были встретить?»

Вы равнодушно мне изволили ответить,

Что, в сущности, он вам почти что незнаком,

И имя вы его припомнили с трудом!

Так душу унижать и подло и бесчестно

Отнюдь с достоинством душевным несовместно.

Случись бы мне, на грех, так поступить когда…

Да я б повесился сейчас же со стыда!

Вы не находите, что это слишком строго?

Я умоляю вас: смягчите, ради бога,

Суровый приговор, и хоть вина тяжка,

Позвольте мне еще не вешаться пока.

Как вы не вовремя становитесь шутливы!

Но как нам поступать? Ну будьте справедливы!

Как? Быть правдивыми, и знать прямую честь,

И говорить лишь то, что в вашем сердце есть.

Но если кто-нибудь нас встретит так сердечно,

Мы тем же заплатить должны ему, конечно.

Его радушию, по мере сил, в ответ

За ласку ласку дать и за привет — привет.

Нет! Я не выношу презренной той методы,

Которой держатся рабы толпы и моды.

И ненавижу я кривлянья болтунов,

Шутов напыщенных, что не жалеют слов,

Объятий суетных, и пошлостей любезных,

И всяких громких фраз, приятно-бесполезных.

Друг друга превзойти в учтивости спешат;

Где честный человек, не разберу, где фат.

Какая ж польза в том, когда вам «друг сердечный»

Клянется в верности, в любви и дружбе вечной,

Расхваливает вас, а сам бежит потом

И так же носится со всяким наглецом,

На торжище несет любовь и уваженье?..

Для благородных душ есть в этом униженье!

И даже гордецам какая ж это честь —

Со всей вселенною делить по-братски лесть?

Лишь предпочтение в нас чувства усугубит,

А тот, кто любит всех, тот никого не любит.

Но раз вам по душе пороки наших дней,

Вы, черт меня возьми, не из моих людей.

То сердце, что равно всем безразлично радо,

Просторно чересчур, и мне его не надо.

Хочу быть отличён и прямо вам скажу:

Кто общий друг для всех, тем я не дорожу!

Вращаясь в обществе, мы данники приличий,

Которых требуют и нравы и обычай.

Нет! Мы должны карать безжалостной рукой

Всю гнусность светской лжи и пустоты такой,

Должны мы быть людьми; пусть нашим отношеньям

Правдивость честная послужит украшеньем;

Пусть сердце говорит свободно, не боясь,

Под маской светскости трусливо не таясь.

Но есть же случаи, когда правдивость эта

Явилась бы смешной иль вредною для света.

Порою — да простит суровость ваша мне! —

Должны мы прятать то, что в сердца глубине.

Ужели было бы и кстати и пристойно

Все, что мы думаем, высказывать спокойно?

Тем, кто противен нам иль нами не любим,

Вот так и объявлять должны мы это им?

Да.

Как?.. Сказали б вы Эмилии прекрасной,

Что в возрасте ее кокетство — труд напрасный

И что не следует так много класть белил?

О да!

Что Дорилас всем очень насолил

И при дворе давно у всех завяли уши

От хвастовства его и всевозможной чуши?

Еще бы!

Шутите!

Нимало не шучу

И никого щадить отныне не хочу.

Все, что нас при дворе и в свете окружает,

Все то, что вижу я, глаза мне раздражает.

Впадаю в мрачность я и ощущаю гнет,

Лишь посмотрю кругом, как род людской живет!

Везде предательство, измена, плутни, льстивость,

Повсюду гнусная царит несправедливость.

Я в бешенстве, нет сил мне справиться с собой,

И вызвать я б хотел весь род людской на бой!

Философ! Этот гнев слегка преувеличен,

И приступ мрачности, поверьте мне, комичен.

Как будто выбрали двух братьев мы в пример,

Что в Школе для мужей изобразил Мольер.

Наш спор…

Сравнения ненужные вы бросьте.

Нет, лучше даром вы не тратьте вашей злости.

Старанья ваши свет не могут изменить!..

Раз откровенность так вы начали ценить,

Позвольте мне тогда сказать вам откровенно:

Причуды ваши все вредят вам несомненно;

Ваш гнев, обрушенный на общество, у всех

Без исключения лишь вызывает смех.

Тем лучше, черт возьми, мне этого и надо:

Отличный это знак, мне лучшая награда!

Все люди так гнусны, так жалки мне они!

Быть умным в их глазах — да боже сохрани!

Так вы хотите зла всему людскому роду?

Возненавидел я безмерно их породу.

Но неужели вам внушает гнев такой

Без исключения весь бедный род людской?

И в нашем веке есть…

Нет, все мне ненавистны!

Одни за то, что злы, преступны и корыстны;

Другие же за то, что поощряют тех,

И ненависти в них не возбуждает грех,

А равнодушие царит в сердцах преступных

В замену гнева душ, пороку недоступных.

Примеров налицо немало вам найду.

Хотя бы тот злодей, с кем тяжбу я веду.

Предательство сквозит из-под его личины,

Его слащавый тон и набожные мины^{92}

Еще кого-нибудь чужого проведут,

Но тут известно всем, какой он низкий плут,

Да-да! Все в обществе отлично знают сами,

Какими грязными пробился он путями.

Одна лишь мысль о том, как в настоящий миг

Всей этой роскоши, богатства он достиг, —

Честь возмущается! Краснеет добродетель!

И где хотите вы — да при дворе ли, в свете ль, —

Зовите вы его злодеем, подлецом,

Себе защитника он не найдет ни в ком.

И тем не менее он всюду мило принят,

Никто в лицо ему презрения не кинет,

В чинах и должностях ему всегда успех,

Порядочных людей он перегонит всех.

Я видеть не могу без горького презренья

Коварным проискам такого поощренья,

И, право, иногда мне хочется скорей

В пустыню убежать от близости людей.

О боже мой, к чему такое осужденье!

К людской природе вы имейте снисхожденье;

Не будем так строги мы к слабостям людским,

Им прегрешения иные извиним!

И добродетельным быть надо осторожно,

Излишней строгостью испортить дело можно:

Благоразумие от крайности бежит

И даже мудрым быть умеренно велит.

Суровость доблести минувших поколений

Не в духе наших дней, привычек и стремлений.

Где совершенство нам в угоду ей найти?

За веком мы должны с покорностью идти.

Безумна эта мысль, ее пора оставить —

Не вам, поверьте мне, заблудший свет исправить.

Я вижу множество, как вы, вещей и дел,

Которых видеть бы иными я хотел,

Но, что бы ни было, не разражаюсь бранью

И волю не даю, как вы, негодованью.

Людей, как есть они, такими я беру,

Терплю безропотно их жалкую игру.

Иное ни к чему меня не привело бы,

И, право, мне покой милее вашей злобы.

Покоем, сударь мой, вы хвалитесь своим.

Ужели ваш покой ничем не возмутим?

А если б изменил ваш друг вам очевидно,

А если б разорить старались вас постыдно,

А если б гибли вы от клеветы людской,

Все ненарушенным остался б ваш покой?

На все, что будит в вас такое беспокойство,

Смотрю спокойно я как на людские свойства.

И так же оскорбить меня бы не могло,

Когда б увидел я порок, и ложь, и зло,

Как ястреба найти не странно плотоядным,

Мартышку — хитрою, а волка — кровожадным.

Так все переносить — измену, воровство —

И даже не сказать и слова одного?

Ну нет! Мне эта речь — прямое оскорбленье.

По чести, лучше б вам умерить возмущенье,

Поменьше своего противника хулить

И делу своему вниманье уделить.

Не стану уделять, и кончим мы на этом!

Кого возьмете вы, чтоб вам помог советом?

Я? Правосудие и правоту мою.

Не навестите ль вы заранее судью?

Зачем? Иль мой процесс сомнительный, неправый?

Согласен с вами я, но в происках лукавый

Ваш враг…

Нет. Я решил спокойно ждать суда,

Хоть прав я, хоть не прав.

Боюсь я, что тогда…

Не сдвинусь с места я.

Но ваш противник лично

Готовит козни вам.

Мне это безразлично.

Вам неприятности, наверное, грозят.

И пусть себе грозят — мне важен результат.

Но…

С удовольствием я проиграю дело.

Однако…

Вот когда судить смогу я смело,

Довольно ль низости и злобы у людей,

Чтоб подлость сделать мне в глазах вселенной всей!

О, что за человек!

Факт был бы так прекрасен,

Что проиграть процесс заране я согласен.

Кто ни услышал бы ваш яростный протест,

Смеяться стали бы над вами все, Альцест!

Для них же хуже.

Так! Но эта честь, правдивость,

Прямая искренность, святая справедливость,

Что в мире вы всему готовы предпочесть, —

В том, кого любите, ужель все это есть?

Я должен вам сказать, что я дивлюсь немало:

Гоненье на весь мир вам все ж не помешало,

Хоть гнусен род людской и так уж вам постыл,

Найти в нем кое-что, чем он и вас прельстил.

И вот что кажется особенно мне странным:

Ваш выбор для меня является нежданным.

Две женщины дарят вас склонностью своей:

Одна — так искренна, другая — всех скромней,

Но вызволить ничто не может вас из плена,

В котором держит вас кокетка Селимена.

Нрав легкомысленный… злословие… Она

Для нравов нынешних как будто создана.

Так как же примирить с тем ваши все нападки,

Что в ней вы терпите такие недостатки?

Пред милым существом ужель ваш гнев затих?

Вы их не видите или простили их?

О нет! Моя любовь не знает ослепленья.

Все недостатки в ней мне ясны, без сомненья,

И как бы ни горел во мне любовный пыл,

Я первый вижу их и первый осудил.

Но, несмотря на все, я перед вами каюсь

И слабость признаю: я ею увлекаюсь,

И вижу слабости ее, о них скорблю,

Но все ж она сильней, и я ее люблю,

Огонь моей любви — в то верю я глубоко —

Очистит душу ей от накипи порока.

Ого! Придется вам не пожалеть труда.

Так думается вам, что вы любимы?

Да.

Я б не любил ее, не будь я в том уверен.

Но почему ж тогда весь ваш покой утерян?

Коль любят вас, к чему завидовать другим?

Когда любовь сильна, мы всем владеть хотим!

И я пришел сюда, чтоб все сказать ей смело,

Что мне внушила страсть, что в сердце накипело.

Нет, если б выбора вы ждали моего,

На Элианте я б остановил его.

Да, с чувством искренним, с душою благородной,

Она-то более была б для вас пригодной.

Да, это часто мне рассудок говорит,

Но над любовью ведь не он, увы, царит.

А я боюсь за вас, надежды ваши хрупки…

Хозяек увлекли какие-то покупки,

Ни Селимены нет, ни Элианты нет.

Но, слышу я, вы здесь. Примите мой привет.

Хотелось мне давно сказать вам откровенно,

Что для меня весьма знакомство ваше ценно,

Что ваши качества я так высоко чту

И другом вас назвать давно таю мечту.

Вам должное воздать умею по заслугам

И жажду страстно я, чтоб вы мне стали другом.

И смею думать я ввиду моих заслуг,

Что быть отвергнутым такой не может друг!

К вам, сударь, речь моя относится всецело.

Как, сударь мой?..

Да, к вам. Иль это вас задело?

Нет, что вы, сударь мой! Но так сюрприз велик…

Такая честь меня поставила в тупик.

Пускай вас не дивит порыв мой откровенный,

Почета вправе ждать от целой вы вселенной.

Но, сударь…

Выше вас нет никого в стране,

И ваши доблести для всех ясны вполне.

Но, сударь…

Лично я, признаюсь без смущенья,

Пред всеми оказать готов вам предпочтенье.

Но, сударь…

Разрази меня небесный гром,

Коль с вами покривил хоть в слове я одном!

Позвольте ж вас обнять, сказать с сердечным жаром,

Что вашу дружбу я считал бы ценным даром.

Вот вам моя рука, ее от сердца дам.

Я — друг ваш!

Сударь мой!

Как? Неугодно вам?

Я повторяю вновь: мне слишком много чести.

Вы предложение свое получше взвесьте.

Ведь дружба — таинство, и тайна ей милей;

Так легкомысленно играть не должно ей.

Союз по выбору — вот дружбы выраженье;

Сперва — познание, потом уже — сближенье.

Мы ж с вами, может быть, друг другу так чужды,

Что как бы не дойти от дружбы до вражды.

Вот, право, мудрости суждение прямое,

И я за ваш ответ вас уважаю вдвое.

Пусть время сблизит нас, я жду названья «друг».

Пока ж молю моих не отвергать услуг!

Быть может, при дворе могу вам быть пригоден?

Известно, верно, вам, что там я всем угоден,

Что слушает меня внимательно король

И я немалую при нем играю роль.

Я ваш, всецело ваш. Располагайте мною!

Но я за то взамен и вас побеспокою.

Порукой мне ваш вкус, мне нужен ваш совет:

Прошу, послушайте последний мой сонет —

Магу ль я публике на суд его представить?

Я в этом не судья, прошу меня избавить.

Но, сударь, почему?

Суждения мои

Все слишком искренни, что плохо для судьи.

Напротив! Выслушать готов я вас покорно

И был бы огорчен, поверьте, непритворно,

Когда бы от меня вы скрыли хоть пустяк.

Я жажду истины!

Извольте, если так.

Итак, сонет. Сонет Надежда… Посвящаю

Той, что едва лишь дверь мне приоткрыла к раю

Надежда… Пышности трескучей далеки,

Простые, скромные и нежные стишки.

Посмотрим, сударь мой.

Надежда… Я в волненье —

Не строго ль будете судить об исполнение,

Одобрите ли слог, что вы найдете тут?..

Увидим.

Сочинил я в несколько минут —

Счастливейшая мысль ко мне тогда слетела!

Количество минут — не главное для дела.

Надежда ласкою своею

На миг дарит нам счастья свет,

Но ах! Как грустно, коль за нею,

Филида, ничего уж нет!

Мне нравится уже и первый ваш куплет.

Вам это нравится? Стыда в вас вовсе нет!

Вы проявили состраданье,

Но я вас в этом упрекну:

Не стоит тратить подаянья,

Чтобы надежду дать одну.

Вы мысль облечь смогли в изящнейшую форму.

Льстец! Хвалит глупости, превысившие норму!

Но если вечность ожиданья

Не даст мне вынести страданья,

Тогда прерву я жизни нить.

Мое решенье неизбежно:

Краса Филида! Безнадежно

Одной надеждой только жить!

Как неожиданно прелестна мысль финала!

Чтоб на него чума, черт побери, напала!

Сломать нахалу нос — отличный бы финал!

Изящнее стиха нигде я не слыхал.

О черт!

Вы льстите мне, однако ваш приятель…

О нет, я вам не льщу!

Что делаешь, предатель?

Но с вами уговор у нас ведь был иной:

Вы обещали мне быть искренним со мной.

Подобные дела чрезмерно деликатны.

Конечно, похвалы для нас всегда приятны,

Но вздумал одному поэту как-то раз

Я правду высказать взамен учтивых фраз:

Сказал я, что нужны усердные старанья,

Чтоб сдерживать в себе ненужный зуд писанья,

Что надобно, себя покрепче в руки взяв,

Не выносить на свет плоды своих забав

И что желанье всем читать творенья эти

Способно выставить творца в печальном свете.

Ужели этим вы хотите намекнуть,

Что мне рассчитывать не следует…

Отнюдь.

Но я ему сказал: пусть нудный вздор оставит,

Иль всем он надоест, себя же обесславит!

Пусть полон разными достоинствами он,

Но люди судят ведь сперва с дурных сторон.

Что ставите в вину вы моему сонету?

Нет, я ему сказал, чтоб страсть он бросил эту,

Что в наши дни она немало, ей-же-ей,

Вконец испортила порядочных людей.

Так плохо я пишу? И это ваше мненье?

Нисколько! Но ему сказал я без стесненья:

«Какая же нужда вам рифмы расточать?

Какого дьявола стремитесь вы в печать?

Подчас бездарное прощаем мы маранье,

Но тем лишь, для кого стишонки — пропитанье.

Нет, право, победить старайтесь этот зуд,

Не пробуйте идти к читателю на суд.

Издатель ведь торгаш, доставит вам с охотой

Он славу жалкого, смешного стихоплета.

Останьтесь лучше тем, чем были до сих пор,

Чье имя честное так уважает двор!»

Но, кажется, я с ним пускался тщетно в пренья.

Отлично понял я такую точку зренья.

Но относительно сонета самого…

Он годен лишь на то, чтоб выбросить его!

Плохие образцы вам подали идею.

В нем нету простоты, я указать вам смею.

Что это, а? «На миг дарит нам счастья свет…»

Иль это: «Ничего за нею больше нет».

А это: «Тратить подаянье,

Чтобы надежду дать одну?..»

Или: «Филида! Безнадежно

Одной надеждой только жить!..»

И стиль напыщенный изящных ваших строк Невыразителен, от правды он далек,

Игра пустая слов, рисовка или мода.

Да разве, боже мой, так говорит природа?

Мне страшен вкус плохой, манерность наших дней У дедов много он был лучше, хоть грубей,

И, право, ничего не знаю я прелестней Хотя бы этой вот старинной милой песни:

Когда б король^{93} мне подарил

Париж, свою столицу,

Чтоб я покинуть должен был

Красавицу девицу,

Тогда б сказал я королю:

«Возьмите свой Париж обратно,

Мою красотку я люблю,

Лишь с нею мне приятно».

Пусть слог здесь устарел, пусть рифма здесь бедна,

Вы не находите — стократ милей она,

Чем то кривляние, что разуму противно?

Сама живая страсть в ней говорит наивно.

Когда б король мне подарил

Париж, свою столицу,

Чтоб я покинуть должен был

Красавицу девицу,

Тогда б сказал я королю:

«Возьмите свой Париж обратно,

Мою красотку я люблю,

Лишь с нею мне приятно».

Так говорит любовь — простая, без прикрас.

Да, смейтесь, сударь мой, но уверяю вас,

Что это мне милей, чем вычурные фразы

И ходкие у нас поддельные алмазы.

И все ж мои стихи отменно хороши.

У вас причины есть хвалить их от души,

Но я прошу у вас о малом снисхожденье:

Дозволить при своем остаться мне сужденье.

Мне лестных отзывов довольно от других!

От тех, кто лжет, но ложь — не в правилах моих.

Вы так уверены, что вы умны безмерно…

Когда б я вас хвалил, я б был умнее, верно.

Поверьте, обойдусь без ваших я похвал!

Придется, сударь мой, я вас предупреждал.

Хотел бы я, чтоб вы в ином и лучшем стиле

На этот же предмет стихи бы сочинили.

Ну, скверные стихи я сочинить бы мог,

Но их кому-нибудь читать — помилуй бог!

Однако, сударь мой, вы высказались прямо.

Да, сударь, у других ищите фимиама.

Потише, сударь мой, нельзя ль умерить тон?

Мой тон? Нет, сударь мой, вполне приличен он.

Прошу вас! Господа! Не заводите ссоры!

Вы правы. Я вспылил. Оставим эти споры.

Я верный ваш слуга, поверьте, сударь мой.

Я также остаюсь покорным вам слугой.

Хотите, чтобы вам всю правду я сказал?

Сударыня! Ваш нрав мне душу истерзал,

Вы мучите меня подобным обращеньем.

Нам надо разойтись — я вижу с огорченьем,

Я обманул бы вас, вам прямо не открыв,

Что рано ль, поздно ли, но нам грозит разрыв.

Хотя бы клялся вам я в противоположном,

Но клятву ту сдержать мне будет невозможно.

Так вызвались меня вы проводить, Альцест,

Чтоб ссориться со мной? Как вам не надоест!

Не ссорюсь с вами я. Но ветреность такая,

Любого встречного вам в душу допуская,

Толпе поклонников надежды подает.

Признаться, это все не входит в мой расчет.

В меня влюбляются. Но я ль тому виною?

Могу ли запретить я увлекаться мною?

Когда являются, неужли я скорей

Должна поклонников гнать палкой от дверей?

Не палка здесь нужна — совсем иные средства:

Поменьше мягкости, любезности, кокетства.

Вы привлекаете; здесь вашей нет вины,

Но вы удерживать стараться не должны.

Меж тем вам нравятся ухаживанья эти!

Вы рады всякому, кто попадет вам в сети,

Вы всех их маните искусною игрой,

Чтоб не убавился их ослепленный рой.

Но если бы вы им надежд не подавали,

Они вам верными остались бы едва ли!..

Откройте мне одно: чем вас Клитандр увлек?

Как это счастие ему доставил рок?

Какою доблестью, достойной уваженья,

Сумел добиться он у вас расположенья?

Чем мог он вас пленить, скажите не шутя?

Не на мизинце ли отделкою ногтя?^{94}

Иль, может быть, сразил вас вместе с высшим светом

Его парик своим золото-русым цветом?

Камзолы пышные смутили вас сперва

Или бесчисленных оборок кружева?

Очаровали вас чудовищные банты?

Какие доблести, достоинства, таланты?

Дурацкий смех его и тоненький фальцет —

Затронуть сердце вам нашли они секрет?

Как в подозрениях вы своих несправедливы!

Но, кажется, давно б сообразить могли вы:

Он обещал помочь мне выиграть процесс,

Есть связи у него, и он имеет вес.

Нет, лучше, если бы процесс вы проиграли,

Но меньше моего соперника ласкали.

Ко всей вселенной вы готовы ревновать!

А вы вселенную хотите чаровать!

Но это и должно служить вам утешеньем,

Что я весь мир дарю подобным отношеньем.

Иль лучше было б вам — я, право, не пойму —

Когда б я милости дарила одному?

Но я, по-вашему, ревнующий напрасно, —

Чем я счастливей всех? Вот это мне неясно.

Конечно, счастье — знать, что вы любимы мной.

Как верить этому душе моей больной?

Я думаю, мой друг, — и не без основанья, —

Что с вас достаточно из уст моих признанья.

Кто мне поручится, что час назад — увы! —

Того же и другим не говорили вы?

О! Для влюбленного вы держитесь прелестно,

И ваше мнение мне чрезвычайно лестно.

Но чтоб не мучил вас сомнений вечных яд,

Я все мои слова беру теперь назад.

Хотите — можете обманываться сами.

Как надо вас любить, чтоб не расстаться с вами!

О, если б сердце мне из ваших вырвать рук,

Избавить бы его от нестерпимых мук,

Я б небеса за то благодарил умильно.

Стараюсь, но — увы! — желание бессильно,

И чувство должен я нести, как тяжкий крест.

Я за мои грехи люблю вас.

Да, Альцест,

Я чувства вашему подобного не знаю.

Да, в этом целый мир на бой я вызываю,

Непостижима страсть безумная моя!

Никто, сударыня, так не любил, как я.

Никто. Вы новую изобрели методу —

Сердиться и кричать любви своей в угоду.

Упреки, ссоры, брань — вот пылкий ваш экстаз.

Подобную любовь я вижу в первый раз.

Зависит лишь от вас все изменить мгновенно.

Заговорите вы со мною откровенно —

И все обиды вмиг исчезнут без следа…

Что?

Господин Акаст!

Ну что ж, проси сюда.

Остаться нам вдвоем нельзя ни на мгновенье!

Готовы принимать вы всех без исключенья!

Ужель вы не могли, ну на один хоть час,

Решиться им сказать, что дома нету вас?

Чего хотите вы! Как мне его обидеть?

Как неприятно мне любезность эту видеть!

Когда б узнал, что я не приняла его,

Вовеки бы Акаст мне не простил того.

Не все ли вам равно? И что вам до Акаста?

Ему подобные — опаснейшая каста:

Не знаю, уж какой благодаря игре,

Но слушают его, представьте, при дворе,

Немало распустил он всевозможных басен.

Хоть он как друг — ничто, зато как враг — опасен.

Не переводятся такие болтуны,

И, право, ссориться мы с ними не должны.

Вы осмотрительны и что-то слишком зорки;

У вас — увы! — всегда найдутся отговорки,

Чтоб каждого терпеть, кто только к вам придет.

К вам господин Клитандр, сударыня.

Ну вот!..

Куда вы?

Ухожу.

Останьтесь!

Для чего же?

Останьтесь!

Не могу.

Я так хочу.

О боже!

Зачем? Противна мне пустая болтовня.

Чтоб слушал я ее — не ждите от меня!

Я так хочу! Я так хочу!

Нет!

Превосходно.

Ступайте! Можете идти. Как вам угодно.

Маркизы оба здесь. Вам доложили?

Да.

Подайте кресла нам скорей для всех сюда!

Вы не ушли еще?

Нет, принял я решенье,

Что выяснить должны мы наши отношенья…

Молчите!

Выбрать вы должны без дальных слов.

Да вы сошли с ума!

Нимало. Я здоров.

О!..

Я или они.

Вы шутите, конечно.

Нисколько. Но мое терпение не вечно.

Я с выхода сейчас, из Лувра, — прямо к вам.

Клеонт всех насмешил невероятно там.

Нет друга у него, чтоб словом и примером

Из жалости его хоть поучил манерам!

Да, правда, в обществе совсем несносен он.

Нелепый вид его и жалок и смешон,

И если встретишься с ним после промежутка,

То, право, за него бывает просто жутко.

Когда о странностях мы говорить начнем —

Пожалуй, лучшего примера не найдем:

Застиг меня Дамон, красноречив и пылок,

И битый час держал на солнце у носилок.

Да, странный человек, но дар его велик:

В искусство громких фраз без смысла он проник.

Ничто из слов его до мозга не доходит,

Он только смутный шум какой-то производит.

Ну что, не правда ли, удачен их дебют?

Уж спуска ближнему, наверно, не дадут.

А вот еще Тимант забавен чрезвычайно!

Он? С ног до головы — не человек, а тайна!

Рассеянно, мельком он взор кидает свой;

Вид озабоченный и страшно деловой,

Меж тем как у него нет никакого дела.

Манера глупая давно всем надоела:

Готов всегда любой прервать он разговор,

Чтоб вам «открыть секрет»; малейший самый вздор

Событьем делает, на удивленье свету,

И даже «здравствуйте» он шепчет по секрету.

А как, по-вашему, Жеральд?

Невыносим

Скучнейшим хвастовством, и пошлым и пустым.

Помешан, бедный, он на дружбе с высшим кругом!

Князьям и герцогам он будет первым другом;

Всё только титулы; весь круг его идей —

Сравненье выездов, собак и лошадей;

Со всеми высшими на «ты» он непременно,

А к прочим смертным всем относится надменно.

С Белизой, говорят, они дружны весьма.

Бедняжка! Вот в ком нет ни признака ума!

Ее визит ко мне ужасней всякой пытки:

Занять ее всегда бесплодны все попытки.

Меня бросает в жар, пока ищу я тем,

Но оживить ее нельзя никак, ничем.

Стараясь справиться с унылостью тупою,

Все общие места я тщетно беспокою:

Погода, солнце, дождь, жар, холод — ну никак!..

Глядишь, а этих тем запас уже иссяк.

Не знаешь, что начать, но длится посещенье,

Не близится к концу ужасное мученье;

Ты смотришь на часы, зеваешь уж давно —

Белизе невдомек. Ни с места, как бревно!

А что вы можете сказать нам об Адрасте?

Напыщенный гордец! Другой не знает страсти.

Он себялюбием, как круглый шар, надут;

Считает, что его не оценили тут;

Он на весь мир сердит, всегда двором обижен;

Кто б ни был награжден, уж значит — он унижен.

А молодой Клеон? В его открытый дом

Стремятся нынче все. Что скажете о нем?

Он повару своим обязан возвышеньем,

И все к его столу стремятся с увлеченьем.

Он блюда подает, как истый гастроном.

Да, если б он себя не подавал притом:

Он с глупостью своей — не лакомое блюдо,

И за его столом мне от него же худо!

Но дядюшка его, Дамис, весьма ценим.

Как вы находите его?

Мы дружны с ним.

Вот честный человек, и умница к тому же.

Нет, любит умничать, а что быть может хуже?

Всегда натянут он, и видно по всему,

Что занят лишь одним: как бы сострить ему!

О, угодить ему стараться — труд напрасный!

С тех пор как ум в себе открыл он первоклассный,

Он критикует все, что пишут, свысока.

Решил он, что хвалить — не дело знатока,

Что свойство тонких душ — судить как можно строже,

А приходить в восторг — да сохрани нас боже!

«Глупцы лишь создают кому-нибудь успех».

А он осудит всех — и станет выше всех!

В гостиных разговор и тот он судит, право,

И, руки на груди скрестивши величаво,

С презреньем слушает с далекой высоты,

Чем это жалкие людишки заняты…

О, черт меня возьми, портрет похож на диво!

У вас особый дар описывать так живо!

О милые друзья! Вперед, смелей вперед!

Пощады никому, свой каждому черед!

Вы строго судите, но между тем замечу:

Вы с радостью им всем бросаетесь навстречу,

Их рады лобызать, им нежно руки жать

И ревностно свои услуги предлагать.

При чем же мы-то здесь? Упреки без утайки

Должны вы обратить по адресу хозяйки.

Нет! Обращаются мои упреки к вам.

Вы, вы ей курите преступно фимиам!

Ее блестящий ум отравою питая,

Вредит ей ваша лесть дешевая, пустая,

И в ней злословья бы никто не вызывал,

Не жди она от вас восторгов и похвал.

Да-да, одни льстецы, бесспорно, виноваты

В том, что пороками все люди так богаты.

Что значит этот пыл заступничества в вас

За то, что бичевать готовы вы подчас?

Как! Вы не видите, что дух противоречья

Способен вызвать в нем приливы красноречья?

Он должен выказать неудержимый жар,

Противоречие — его особый дар.

Ужасно для него общественное мненье,

И в примиренье с ним он видит преступленье.

Он опозоренным себя навеки б счел,

Когда бы против всех отважно не пошел.

Честь спора для него отрадна и желанна,

И спорить сам с собой привык он постоянно:

С своими чувствами готов пуститься в бой,

Раз выскажет при нем их кто-нибудь другой.

За вас насмешники все будут непреложно…

В сатире надо мной вам изощряться можно.

Но правда ведь и то, мой друг: ваш ум таков —

Всегда протестовать и спорить он готов,

И одинаково, по вашему ж признанью,

Вы возмущаетесь и похвалой и бранью.

Не правы люди все ни в чем и никогда,

И к ним в моей душе всегда живет вражда,

Всегда одно из двух: достойные презренья,

Они иль низко льстят, иль судят без зазренья.

Но…

Нет, сударыня, пусть лучше я умру,

Несносно видеть мне подобную игру.

Но вас на ложный путь заведомо толкают

И вашим слабостям напрасно потакают.

Альцест! Мне кажется, напрасен ваш укор:

Я лично слабостей не видел до сих пор.

Мы видим грацию и прелесть. В самом деле,

Какие слабости? Мы их не разглядели!

Но я… я к ним не слеп, не равнодушен к ним:

Чем больше любим мы, тем менее мы льстим.

Нет, чистая любовь не знает всепрощенья,

И правду говорить готов я без смущенья.

Я б гнал без жалости вздыхателей долой,

Когда б они во прах склонялись предо мной

И лживой мягкостью — любезны, льстивы, сладки —

Мои превозносить старались недостатки.

Итак, по-вашему, когда мы влюблены,

Навек отречься мы от нежности должны

И полагать любви почетным назначеньем

Бранить ее предмет с похвальным увлеченьем?

С любовью истинной ваш взгляд несовместим.

Нет, выбором всегда влюбленный горд своим.

Все лишним поводом бывает к восхваленью.

Любовь всегда склонна бывает к ослепленью:

Она любой порок за качество сочтет

И в добродетели его произведет.

Бледна — сравнится с ней жасмина только ветка;

Черна до ужаса — прелестная брюнетка;

Худа — так никого нет легче и стройней;

Толста — величие осанки видно в ней;

Мала, как карлица, — то маленькое чудо;

Громадина — судьбы премилая причуда;

Неряха, женских чар и вкуса лишена —

Небрежной прелести красавица полна;

Будь хитрой — редкий ум, будь дурой — ангел кроткий;

Будь нестерпимою болтливою трещоткой —

Дар красноречия; молчи как пень всегда —

Стыдлива, и скромна, и девственно горда.

Так, если в любящем порывы чувств глубоки,

В любимом существе он любит и пороки^{95}.

А я вам говорю…

Довольно, господа!

Пройдемся лучше мы сейчас немного, да?..

Как! Вы уходите? Спешите?

Мы? Нимало.

А если б и ушли? Вас это б испугало?

Угодно вам иль нет — я вас предупрежу:

Я только после вас сегодня ухожу.

Коль вам присутствие мое не надоело,

Весь день свободен я и ваш слуга всецело.

Мне только во дворец заехать на прием^{96},

До вечера же я располагаю днем.

Вы шутите?

О нет! Проверить я решился,

Угодно ль вам, чтоб я отсюда удалился.

К вам, сударь, человек, он хочет видеть вас

По делу спешному, немедля, сей же час.

Как можно!

Он, сударь, говорит, что дело неотложно.

На нем, сударь, мундир и с золотом…

Кто там?

Узнай, иль пусть войдет.

А? Что угодно вам?

Прошу вас…

Сударь мой! Два слова к вам имею.

Но поделитесь вслух вы новостью своею.

Из управления^{97} имею я приказ

Просить пожаловать туда немедля вас.

Меня?

Да, сударь мой, вас лично.

Для чего же?

Наверное, Оронт, — так на него похоже.

Как?

Вышел спор у них. Так, из-за пустяков.

Хвалою не почтил Альцест его стишков.

Должно быть, там хотят устроить примиренье.

Ну нет! Во мне они не встретят одобренья.

Но если есть приказ, то надо вам пойти.

К чему судилище нас может привести?

Иль должен буду я хвалить по приговору

Стихи, что вызвали меж нами эту ссору?

Э, нет! Свои слова назад я не возьму:

Стишонки скверные.

Смягчитесь вы к нему.

Я на своем стою: они невыносимы.

Одумайтесь, прошу, вы слишком нетерпимы!

Пойдемте!

Я пойду, но в мире власти нет,

Чтоб вырвать у меня желанный ей ответ.

Идем!

Пока меня король сам не заставил,

Чтоб я подобные стихи хвалил и славил,

Я буду утверждать, что плох его сонет

И петли за него достоин сам поэт!

О, гром и молния! Не думал я, признаться,

Что так забавен я!

Пора вам отправляться.

Иду, сударыня, но тотчас возвращусь

И правды я от вас любой ценой добьюсь!

Любезный мой маркиз! Признаться, мне завидно —

Ты так доволен всем, так весел очевидно,

Но без обиняков, по чести мне открой:

Что служит поводом для радости такой?

Я вижу, черт возьми, по размышленье зрелом,

Что грусть была бы мне неподходящим делом.

Я молод, не дурен, есть средства у меня,

Есть имя звучное и знатная родня,

И хоть всем этим я обязан предков славе,

Но все ж на чин любой рассчитывать я вправе.

А что касается моих сердечных дел

(Что, право, главное), я ловок в них и смел.

Не раз причиною бывал я увлеченья,

И к чести не одно мне служит приключенье;

К тому же одарен и вкусом и умом,

Могу беседовать свободно обо всем;

Есть у меня апломб во взглядах и сужденьях;

Я видное лицо на первых представленьях,

Аплодисментам знак всегда я подаю,

И ценят похвалу небрежную мою;

Могу похвастаться весьма приличной миной,

Зубами чудными и талией осиной;

Как одеваюсь я, признаешь ты и сам,

Что тут я сто очков вперед любому дам;

Ценим я королем, любим прекрасным полом,

Так почему же мне не быть всегда веселым?

В таких условиях, маркиз, в стране любой

Мне, кажется, легко довольным быть собой.

Но если вам любовь дается так свободно,

К чему же тратить здесь вздыхания бесплодно?

Бесплодно? Черт возьми, ну нет! Я не из тех,

Что сносят холодность и терпят неуспех.

Кто жалок, некрасив, пусть, без ума влюбленный,

Терзается у ног богини непреклонной.

Пусть неудачники, вздыхая без конца,

Слезами размягчить стараются сердца,

Стремясь путем мольбы и длительной осады

Добиться наконец желаемой награды.

Но мне подобные… Я не привык, маркиз,

Чтоб дамы на меня смотрели сверху вниз,

И, как бы ни пленял предмет мой красотою,

Я все же думаю, что я не меньше стою.

Нет! Никого любить не стал бы я в кредит,

Немножко гордости успеху не вредит.

Для равновесия мне нужно — я замечу, —

Чтоб оба мы в любви друг другу шли навстречу.

Ты думаешь, маркиз, ты здесь весьма в чести?

Я думаю, маркиз, что в том я прав… Прости!

На чем основано такое убежденье?

Послушай, лучше брось! Ты просто в заблужденье.

Да-да, я обольщен, я прямо ослеплен!

Но почему ты так в успехе убежден?

Я обольщен.

Твои так смелы упованья…

Я ослеплен.

Но где надежде основанья?

Я в заблуждении.

Ужель она, ответь,

Дала тебе права надежду возыметь?

О нет, отвергнут я!

Прошу, ответь без шуток!

Я вижу лишь отпор.

Довольно прибауток!

На что надеешься? О чем твои мечты?

Увы! Несчастен я, зато счастливец — ты.

Моя особа здесь ужасно неприятна,

И я на этих днях повешусь, вероятно.

Чтоб кончить миром нам, маркиз любезный мой,

Давай-ка мы в одном условимся с тобой:

Кто доказательство вернее дать сумеет,

Что благосклонностью красавицы владеет,

Тому уступит тот, кто будет побежден,

И от соперника его избавит он.

Черт побери меня, маркиз, твой план прекрасен!

Идет! Я на него от всей души согласен.

Но тсс!..

Вы здесь еще?

Любовь — тюремщик наш.

Я слышала, внизу подъехал экипаж.

Вы не видали — кто?

Нет-нет!

К вам Арсиноя.

Как! Эта женщина?.. Вот, право, нет покоя!

С ней барышня внизу. Прикажете принять?

Что только нужно ей? Я не могу понять.

Надеется она иметь на вас влиянье

Своею скромностью…

Чистейшее кривлянье!

В душе таит она желание одно —

Кого-нибудь поймать. Да это мудрено!

Чужих поклонников считать ей нестерпимо;

Как ни старается, а все проходят мимо.

Вот почему она, в стараньях не успев,

На «наш порочный век» свой изливает гнев

И добродетели стремится скрыть покровом,

Как в одиночестве ей тяжело суровом,

И, жалких прелестей своих спасая честь,

В чем ей отказано — грехом стремится счесть.

Однако был бы ей поклонник очень к месту,

Ведь слабость, бедная, давно таит к Альцесту!

Не может мне она простить любви его,

Приписывает мне хищенье, воровство.

В ней на меня кипят и ревность и досада,

Едва скрывает их, им дать бы волю рада.

Нет ничего глупей! Я искренне скажу,

Что просто не терплю я дерзкую ханжу

И…

Ах, какой сюрприз! Какими вы судьбами?

Ах, ах! Как жаждала я повидаться с вами!

Сказать вам многое давно хотелось мне…

Как рада с вами я побыть наедине!

По правде, их уход пришелся очень впору —

Так нашему мешать не будут разговору.

Присядьте!

Дружбы долг — касаться тех вещей,

Что в жизни нам всего значительней, важней…

Со мной согласны вы, сударыня? Но что же

Благопристойности и чести нам дороже?

Вот почему от вас я правды не таю

И дружбу выказать решила вам мою.

Вчера пришлось мне быть в кругу довольно тесном

И добродетелью особенно известном.

Там речь зашла о вас, и скрыть я не могу,

Что порицали вас в почтенном том кругу.

Толпа вздыхателей, поклонников… и слухи,

Что к их моленьям вы не остаетесь глухи.

Суровых критиков над вами без числа,

И строже судят вас, чем я снести могла.

Вы понимаете, огорчена сердечно,

Я извиняла вас от всей души, конечно;

Я сразу под свою защиту вас взяла,

Ручалась я за вас, что нет в вас тени зла.

Но все ж, вы знаете, есть в жизни положенья,

Которым не найти, как хочешь, извиненья,

И согласиться я — увы! — была должна,

Что в светских россказнях и ваша есть вина,

Что нечто дерзкое есть в поведенье этом:

Уж слишком мало вы считаетесь со светом;

Легко б вы изменить могли привычки те,

Что пищу подают подобной клевете.

Меня не проняли все эти уверенья —

Храни меня господь от тени подозренья!

Но думать принято: «Нет дыма без огня»,

И, право, лучше жить, приличия храня.

Сударыня! Ваш ум порукою мне в этом:

Не оскорбитесь вы моим благим советом

И мне, надеюсь я, поверите, что он

Движением души из дружбы к вам внушен.

Моя признательность, сударыня, безмерна,

Совет ваш дорог мне, вы рассудили верно;

Не только за него сердиться не хочу,

Но вам от всей души я тем же отплачу.

Вы рассказали мне, Вооружась любовью,

Как пищу я даю нелепому злословью;

Я с вас возьму пример — без лести я сейчас

Вам все перескажу, что говорят про вас.

Недавно в обществе одном была я тоже;

Людей не знаю я к вопросам чести строже!

О добродетели заговорили вдруг,

И речь немедленно зашла о вас, мой друг.

Но неприступный вид и гордое смиренье

Ни в ком не вызвали — представьте! — одобренья.

Вид вашей строгости, немного напускной,

И речи, полные морали прописной,

И мины ужаса от пустяка любого,

Где ваша чистота завидеть грех готова,

Пренебрежение ко всем, ко всем кругом,

Зато уверенность в достоинстве своем,

Тон проповедницы и строгость осужденья

К невиннейшим вещам без тени снисхожденья —

Все, вместе взятое, судил согласный хор.

Не скрою — вот каков был общий приговор:

«К чему вид набожный и скромный Арсиное,

Коль скоро с ним вразрез идет все остальное?

В молитве нет ее усердней и верней,

Зато прислугу бьет, не платит денег ей.

Нет в церкви ревностней ее святого пыла,

А тут же сыплются с лица у ней белила.

Завесить наготу стремится на холсте,

А чересчур склонна к реальной наготе!»

Я против всех взяла вас под защиту смело,

Что это клевета — уверить я хотела,

Но уступить пришлось, верх взяло большинство,

И вот их мнение, не скрою я его:

Что лучше б меньше вы другими занимались

И больше за собой вы наблюдать старались;

Что раньше о себе отчет должны мы дать,

Чем торопиться так всех близких осуждать;

Что наша жизнь должна вполне быть без упрека,

Коль исправлять людей хотим мы от порока, —

Не лучше ль этот труд другим предоставлять,

Кому его небес вручила благодать?

Сударыня! Ваш ум порукою мне в этом:

Не оскорбитесь вы моим благим советом

И мне, надеюсь я, поверите, что он

Движением души из дружбы к вам внушен.

Хоть мы и платимся за добрые движенья,

Не ожидала я такого возраженья.

Теперь уже во мне сомненья больше нет,

Что больно вас задел мой искренний совет.

О нет, сударыня! Я нахожу, напротив,

Что, к простоте такой друг друга приохотив,

К взаимной пользе мы могли бы все идти:

С самовлюбленностью жестокий бой вести.

Когда угодно вам, то будемте друг другу

Всегда оказывать подобную услугу

И будем повторять дословно, без прикрас

Вы — сплетни обо мне, я — россказни о вас.

Вас оскорбить при мне не могут клеветою,

Увы! Лишь я хулы и порицанья стою.

Пределов ни хвале, ни порицанью нет —

Зависит это все от вкуса и от лет.

Всему своя пора: любви с ее тревогой

И добродетели с ее моралью строгой,

К последней же легко прибегнуть нам всегда,

Когда уже начнут нам изменять года.

Она все прошлые ошибки прикрывает.

За вами, может быть, пойду и я, кто знает…

С годами все придет, но, право, смысла нет —

Не правда ли, мой друг? — быть строгой в двадцать лет.

Вы преимуществом так горды непритворно,

Что о своих годах твердите мне упорно.

Меж нами разница не так уж велика,

Чтоб на меня глядеть могли вы свысока.

Не знаю я, к чему такие ухищренья,

Зачем выводите меня вы из терпенья!

А я, сударыня, ума не приложу,

Чем в раздраженье вас всегда я привожу.

Должна ль я отвечать за ваши огорченья,

Могу ли к вам в других я вызвать восхищенье?

Моя ли в том вина, что людям я мила?

И если каждый день дарят мне без числа

Те чувства, что себе присвоить вы б хотели, —

Они мне не нужны. Идите ж смело к цели.

Для вас свободен путь, чтоб их завоевать,

И вашим прелестям не стану я мешать!

И думаете вы, что важно непременно

Число поклонников? Оно для вас так ценно!

Но верьте: знают все, какая им цена

И чем легко привлечь их в наши времена.

Ужель поверят вам, что бескорыстно, даром

Они пылают так к опасным вашим чарам,

Что вашею душой они увлечены

И что их чувства к вам почтения полны?

Поверьте: свет не слеп. Мы знаем: без сомненья,

Немало женщин в нем, достойных поклоненья,

Однако же у них, на чистом их пути,

Толпы поклонников подобной не найти.

Отсюда выводы у нас не будут шатки:

Чтоб привлекать сердца, дают теперь задатки;

Нет обожателей лишь ради наших глаз,

И заплатить за всё судьба заставит нас.

Так славою своей хвалиться перестаньте —

В ней мало ценности, как в маленьком брильянте,

И не гордитесь так вы прелестью своей,

Чтоб сверху вниз глядеть на остальных людей.

Когда бы зависть в нас была к таким победам,

Кто нам бы помешал идти за вами следом?

Да, не щадить себя — и можно доказать,

Что есть любовники, лишь стоит пожелать.

Так заведите их! Легко вам будет это —

Пленять при помощи подобного секрета

И без…

Сударыня! Оставим эту речь —

Уж слишком далеко нас может спор завлечь.

Давно б окончить я могла беседу эту,

Когда бы не пришлось мне ждать мою карету.

Прошу, сударыня, прошу вас! Боже мой,

Вам вовсе нет причин спешить сейчас домой!

Но только попрошу у вас я извиненья,

Вас в лучшем обществе оставлю, без сомненья.

Вы мне позволите?..

Как кстати ваш приход!

Наш милый общий друг удачней вас займет…

Альцест! Я удалюсь, чтоб написать записку, —

Позднее написать я не могу без риску.

Честь гостью занимать я вам передаю,

И это извинит невежливость мою.

Я вам поручена, пока я жду карету.

Я рада этому! Скажу вам по секрету,

Что, право, для меня не удалось бы ей

Придумать ничего приятней и милей.

Есть люди, что к себе от первого мгновенья

Внушают интерес и чувство уваженья —

Так, в вас… в вас что-то есть, что сразу к вам влечет.

Вы для меня предмет участья и забот.

О, если б при дворе взглянули благосклонней

На ваши качества и ум разносторонний!

Но там не знают вас, заслуги не ценя,

И это так гнетет и мучает меня!

Что вы, сударыня! И в чем моя заслуга?

Какая мной двору оказана услуга?

Что я блестящего такого совершал,

Чтоб от двора мог ждать награды и похвал?

Не все, к кому наш двор относится прекрасно,

Свершают подвиги. Здесь нужен случай, ясно,

А не было его у вас до этих пор,

Но ваши качества заметить должен двор!

Мы качества мои оставим, ради бога!

Ну что до них двору? Уж слишком было б много,

Чтоб стал зачем-то двор докапываться вдруг

До незамеченных достоинств и заслуг.

Достоинства в глаза бросаются порою.

Вас ценят многие, я этого не скрою.

Не дальше как вчера я слышала сама,

Что люди видные хвалили вас весьма.

Что там, сударыня! Кого теперь не хвалят!

И, право, всех в наш век в одну корзину валят.

Все нынче велики, герои все кругом.

Коль нынче хвалят вас, не много чести в том:

Всех душат похвалой, и, лести не жалея,

В газетах говорят про моего лакея.

А мне хотелось бы, чтоб случай вам помог

И услужить двору нашли бы вы предлог.

Раз только вы не прочь, скажите — и машину

Без всякого труда для вас легко я сдвину.

Есть люди у меня, мне стоит намекнуть —

И облегчат они вам этот новый путь.

К чему, сударыня? Тот путь мне непригоден.

Поверьте: от оков я должен быть свободен.

Не создан я судьбой для жизни при дворе,

К дипломатической не склонен я игре, —

Я родился с душой мятежной, непокорной,

И мне не преуспеть средь челяди придворной.

Дар у меня один: я искренен и смел,

И никогда людьми играть бы не сумел.

Кто прятать мысль свою и чувства не умеет,

Тот в этом обществе, поверьте, жить не смеет.

Да, от двора вдали, на трудовом пути

Чинов и титулов, конечно, не найти,

Зато, лишившися надежды возвышенья,

Не надо нам терпеть отказы униженья,

Не надо никогда играть нам дураков,

Быть в восхищении от слабеньких стишков,

Не надо выносить от милых дам капризы,

Терпеть, когда острят пустейшие маркизы!

Отлично, двор тогда оставим в стороне,

Но чувства вашего коснуться дайте мне.

Открою прямо вам: мне тяжело безмерно,

Что вы свою мечту направили неверно.

Вы счастья стоите, и вы узнать должны,

Что недостойна та, кем вы увлечены.

Вот как, сударыня!.. Напомнить вам посмею,

Что, как мне кажется, вы очень дружны с нею?

Нет, больше выносить мне совесть не велит,

Как вы страдаете, душа за вас болит.

Я больше не могу — от вас скрывать не стану, —

Что подвергаетесь вы низкому обману.

Вот дружбы истинной все признаки тут есть;

Влюбленному всегда мила такая весть.

Пускай мы дружны с ней, но все равно повсюду

Я громко укорять ее в измене буду.

К вам вся ее любовь — притворство лишь одно.

Все может быть! Читать нам в сердце не дано,

Но вашей доброте как будто не пристало

Желать, чтоб в сердце мне сомнение запало.

Вы не хотите знать несчастья своего?

Не верьте ничему, вот только и всего.

Нет, но в таких делах сомнения жестоки.

Всего ужаснее догадки и намеки.

Я б одного хотел: пускай прольется свет;

Узнать всю истину — других желаний нет.

Что ж, если б только вы действительно хотели,

Нет легче ничего, как все узнать на деле.

Я вам открою все, поедемте ко мне.

Удостоверитесь во всем вы и вполне.

Я доказательство дам верное измены,

И вы поверите в неверность Селимены,

И, если можете ее вы позабыть,

Вам утешение найдется, может быть.

Ну нет! Упрямее не видывал я нрава,

И, чтоб их примирить, нужна была управа!

Уж судьи повернуть старались так и сяк,

Но на своем стоял упорно наш чудак,

И, верно, в первый раз такого роду ссору

Пришлось им подвергать судебному разбору.

«Пусть так, — он говорил, — я уступлю во всем,

Но только этот пункт оставим целиком.

На что в обиде он? В чем оскорбленье слышит?

В том славы нет худой, что он бездарно пишет.

На что он сердится, я, право, не пойму,

И что суждение мое далось ему?

Прекрасный человек ведь все-таки при этом

Отлично может быть посредственным поэтом;

Он честный дворянин, сомненья в этом нет,

Он смел, достоин, добр, но он плохой поэт;

Готов его хвалить, когда б мне приказали,

За ловкость на коне, с оружьем, в бальной зале,

Но за его стихи — увольте! ваш слуга!

Писать не должен он; мне правда дорога.

Простить ему стихи я б только мог, поверьте,

Когда б он их писал под страхом лютой смерти».

Ну, словом, все, на что могли склонить его

(И это было уж большое торжество),

Что он сказал ему, смягчив свой тон немного:

«Мне, сударь, очень жаль, что я сужу так строго,

И я из дружбы к вам хотел бы от души

Сказать вам, что стихи бесспорно хороши».

Тут их заставили обняться в заключенье,

И тем окончилось все это развлеченье.

Он странный человек, совсем из ряда вон,

Но я ценю его, и нравится мне он.

Такая искренность — особенное свойство:

В ней благородное какое-то геройство.

Вот очень редкая черта для наших дней,

И я хотела бы встречаться чаще с ней.

А я чем более встречаюсь с ним, признаться,

Тем больше одному готов я изумляться:

С такой натурою, какой он одарен,

Как мог он полюбить, как мог увлечься он?

И тщетно разгадать стараюсь я причину,

Как в вашу именно влюбился он кузину.

Вот лишний вам пример: душ сходство и сродство

Для сердца, для любви не значит ничего.

Такой симпатии невольной зарожденье

Опровергает все подобные сужденья.

Но как вам кажется: любим он или нет?

Ах, на такой вопрос мне трудно дать ответ!

Как знать, любим ли он! Любовь душой играет.

Я думаю, она сама не понимает.

Мы любим иногда, не ведая о том,

А часто бред пустой любовью мы зовем.

Боюсь я, что наш друг с прелестною кузиной

Минуты счастия не будет знать единой.

О, если б чувствовать по-моему он мог,

Он скоро понял бы, где счастия залог!

Он сделал бы умней, оставив Селимену

И ваших добрых чувств к себе поднявши цену.

Я буду искренна. Я вам сказать должна

(В подобных случаях нам искренность нужна):

Я против чувств его ни капли не имею,

Ему сочувствую я всей душой своею;

Когда бы от меня зависел их союз,

Я б помогла сама скрепленью этих уз.

Но если бы он мог нуждаться в утешенье,

Нежданно потерпев надежд своих крушенье,

И если бы она другого избрала,

То, может быть, его утешить я б могла,

И то, что встретил он у ней отказ, нимало

Моей симпатии к нему б не помешало.

А я, сударыня, я и ценю и чту

К Альцесту ваших чувств прекрасных теплоту.

Спросите у него — он скажет несомненно,

Что говорил ему о вас я откровенно.

Но если все-таки их свяжет Гименей,

Вы будете рукой располагать своей,

Тогда позвольте мне с надеждою смиренной

Пытаться заслужить тот дар неоцененный,

Который у него отвергнуть хватит сил.

О, если бы он мне дарован небом был!

Вы шутите, Филинт.

Сударыня, нимало!

Давно уж сердце вам открыть любовь желало.

От глубины души теперь я говорю:

Приблизить этот миг желанием горю.

Ах, разделите же со мною возмущенье!

При всей моей любви не нахожу прощенья.

Чем вы взволнованы? Что с вами?

Что со мной?..

Я насмерть поражен изменою такой!

Стихии бешенство, громов небесных кара —

Все легче было бы подобного удара.

Конец моей любви! Нет слов, как тяжело!

Сберитесь с силами. Но что ж произошло?

О небо!.. Неужли такого обаянья

С порочной низостью возможно сочетанье?

Но что же, наконец?

Ах, гибель мне грозит!

Со мной все кончено, я предан, я убит!

О, кто б поверить мог? Нет, легче мне могила,

Она мне неверна, она мне изменила!

Есть доказательства серьезные у вас?

Вы подозрительны бываете подчас,

И ваш ревнивый ум готов принять химеру

За…

Сударь! Черт возьми, в советах знайте меру!

Улики для меня достаточно такой:

Письмо, что писано изменницы рукой!

К Оронту от нее письмо в моем кармане,

Оно открыло мне все о ее обмане.

Оронт! А я его как раз не брал в расчет;

Я думал: он-то уж ее не увлечет!

Но письмам не должны мы верить безусловно,

И, может быть, она совсем не так виновна.

Довольно, сударь мой, заботьтесь о себе

И предоставьте вы меня моей судьбе!

Но вы должны простить, должны свой гнев умерить…

Нет, этот труд могу я только вам доверить.

Я прибегаю к вам с надеждою одной,

Что вы поможете душе моей больной.

Вы за меня должны отмстить неблагодарной,

Что платит за любовь изменою коварной,

Отмстить за эту ложь, — ведь ложь вам так чужда!

Мне отомстить за вас? Но как?

Сказав мне: да,

Приняв мою любовь и сердце безраздельно.

Вот чем изменнице я отомщу смертельно,

Я накажу ее: пусть мучится она,

Увидев, что душа к другой любви полна,

Увидев нежность всю, заботу и почтенье,

Что я у ваших ног сложу в благоговенье.

Я вам сочувствую, поверьте, всей душой,

И сердце ваше — дар прекрасный и большой,

Но, право, может быть, не так опасна рана

И мстить изменнице еще вам слишком рано.

От милых рук удар не ранит глубоко,

И забываем мы наш пылкий гнев легко.

Решенья любящих нередко очень хрупки:

Кто мил нам, в тех легко все извинить проступки;

Обида тает вмиг под взглядом дорогим,

И гнев влюбленного непрочен, точно дым.

Нет-нет, сударыня! Настаивать бесцельно,

Я разрываю с ней, я оскорблен смертельно.

Мое намеренье всех ваших слов сильней,

Я б презирал себя, когда б вернулся к ней…

Она!.. Я вне себя от гнева и волненья.

Я брошу ей в лицо всю тяжесть обвиненья,

Я сердце от нее навек освобожу

И с радостью его у ваших ног сложу!

Смогу ль умерить я свое негодованье?..

Что сталось с вами вдруг? В каком вы состоянье?

Вздыхаете, мрачны, нахмурено чело…

Что вас в подобное унынье привело?

А то, что нет души испорченной и злобной,

Чтоб вашей в низости была она подобной,

Что в ярости стихий, у демонов в аду —

И там преступницы вам равной не найду!

Вот это нежности! Я слушаю! Прелестно!

А! Будет вам шутить, смеяться неуместно,

Краснейте лучше вы, краснейте от стыда!

Недаром же я вам не верил никогда.

Вот доказательство в руках теперь имею,

Что предали меня вы хитростью своею.

Как недоверие бранили вы мое!

Меня не подвело врожденное чутье.

Напрасно тщательно скрывали вы все это —

Я знал: мне только скорбь сулит моя планета.

Да, но не думайте: не так я терпелив,

Чтоб оскорбление снести не отомстив!

Я знаю: разум наш здесь не играет роли,

Любовь рождается помимо нашей воли;

Насильно пробудить ни в ком не можем страсть,

Душа всегда вольна признать, чью хочет, власть,

И я б без жалобы ушел от вас подальше,

Когда б вы истину открыли мне без фальши,

Когда бы сразу вы отвергнули мой пыл,

И лишь судьбу винить я в этом должен был.

Но ложной клятвою не выпускать из плена…

Вот это уж обман, преступная измена!

Достойной кары нет для низости такой,

Не в силах я сдержать гнев справедливый мой…

Да-да, сударыня! Я вас предупреждаю:

Я вне себя сейчас, с собой не совладею,

Я насмерть поражен ударом роковым,

Рассудок мой погиб, я не владею им.

Я в гневе ничего теперь не различаю

И за последствия уже не отвечаю.

Что значит это все — угрозы, крик и шум?

Иль окончательно вы потеряли ум?

Я потерял его в тот день, когда отравой

Проникнул в душу мне ваш взор, ваш взор лукавый,

И в ослеплении поверил я на миг,

Что я взаимности, изменница, достиг.

Измена? Где? Кому? Скажите же, в чем дело?

Вы притворяетесь искусно и умело,

Но средство я нашел вас уличить во всем.

Взгляните. Почерк вам, наверное, знаком?

Довольно этих строк: измены вашей черной

Они являются уликою бесспорной.

Так вот безделица, что сводит вас с ума!

Вы не краснеете от этого письма?

К чему же мне краснеть? Причин не вижу, право.

Притворство дерзкое и смело и лукаво.

Хоть подписи и нет — ваш почерк это, да?

Мой почерк. Ну так что ж? Какая тут беда?

И можете смотреть без всякого волненья

На эту тяжкую улику обвиненья?

Я вам должна сказать: мой милый, вы смешны!

И вы осмелитесь отречься от вины?

К Оронту нежности — свидетельство вне спора

И вашего стыда, и моего позора.

К Оронту? Почему? Кто это вам сказал?

Те, у кого из рук письмо я это взял.

Но пусть и не к нему, к другому, — я согласен;

Из этого письма мне факт измены ясен,

К кому ж написано — не все ли мне равно?

Но если к женщине написано оно, —

Что в нем преступного, и где для вас обида?

Уловка хороша! Я упустил из вида,

Я объяснения такого ждать не мог.

Меня избавили вы сразу от тревог.

Такие хитрости и грубы и нелепы.

Иль думаете вы, что люди так уж слепы?

Посмотрим! Поглядим! Какой найдете путь,

Чтоб ложью новою доверье обмануть?

Боюсь, что доказать удастся вам едва ли,

Что это к женщине так пылко вы писали.

Извольте объяснить значенье этих фраз,

Что я сейчас прочту…

Однако будет с вас!

Забавно, что вы вдруг такую взяли волю,

Я оскорблять себя вам больше не позволю.

Но не волнуйтесь же, попробуйте сперва

Мне толком объяснить нежнейшие слова.

Нет, не исполню я подобную причуду.

Что б вы ни думали, я разъяснять не буду.

Я верить вам готов, хоть это мудрено,

Но докажите мне, что к женщине оно!

Нет-нет, к Оронту я писала, это верно.

Я обожанием его горда безмерно,

С восторгом слушаю его я болтовню,

Я восхищаюсь им, люблю его, ценю, —

Вот вам! Ну, мстите же, казните, все такое,

Но главное — меня оставьте вы в покое.

О небо! Где предел жестокости людской?

Встречался ль кто еще со злобою такой?

Как! К ней я прихожу, взволнован и встревожен,

И я же виноват! И я же уничтожен!

Мой презирают гнев и с дерзкой похвальбой

Смеются над моей последнею мольбой!

Однако все-таки у сердца нет забвенья,

Нет силы разорвать постыдной цепи звенья,

Вооружить себя я не имею сил

Презреньем к той, кого так сильно полюбил!

Вам слишком хорошо известны ваши чары.

Мне взор вот этих глаз страшнее божьей кары,

И слишком хорошо вы пользуетесь тем,

Что окончательно при вас рассудок нем.

Так прекратите же скорей мои страданья,

Скорее для себя найдите оправданья,

Письмо хоть как-нибудь вы объясните мне —

Я вам готов помочь, не верю я вине.

О, притворитесь же, что любите немного!

Я притворюсь тогда, что верю в вас, как в бога.

Вы с вашей ревностью сошли с ума, ей-ей,

И, право, вы любви не стоите моей.

Хотела бы я знать, кто б мог меня заставить

В глаза вам прямо лгать и низко так лукавить?

И если б сердце я другому отдала,

Неужто смело в том сознаться б не могла?

Как! Все признания души, для вас открытой,

В том, что я вас люблю, не служат мне защитой?

Какая вам еще уверенность нужна?

Я подозрением таким оскорблена.

Усилий стоит нам неимоверных, крайних

Открыться наконец в своих заветных тайнах.

Честь пола нашего таким признаньям враг —

С трудом решаемся мы на последний шаг,

Но раз подобную преграду мы преступим,

То этим мы ужель доверия не купим?

Когда вам о любви открыто говорят

И вы не верите — виновны вы стократ.

Довольно! На себя я просто негодую,

Что к вам питала я симпатию такую.

Конечно, я глупа, и я себя браню,

Что чувства добрые к вам все еще храню.

Мне б надо было стать к другому благосклонной,

Чтоб вашим жалобам был дан предлог законный.

Увы, изменница! Моя безумна страсть,

Я вашей хитрости не в силах не подпасть.

Конечно, здесь обман, но не борюсь с судьбою.

Что ж делать, не могу я справиться с собою:

Я ваш, и проследить хочу я до конца,

Как вы обманете влюбленного слепца.

Нет, вы не любите меня, как я б хотела.

Увы, моей любви нет меры, нет предела!

Чтоб ваша красота моею лишь была,

Я, право, иногда готов желать вам зла:

Чтоб никому кругом любви вы не внушали;

Чтоб жили в бедности, в унынии, в печали;

Чтоб, от рождения судьбой обделены,

Вы не были горды, богаты и знатны;

Чтоб я один, один своей безмерной властью

Исправил суд небес, один привел вас к счастью

Чтоб с гордой радостью мог убедиться я,

Что все, что есть у вас, дала любовь моя!

Однако вы добра мне пожелать сумели.

Дай бог, чтобы своей вы не достигли цели!..

Что это? Ваш лакей? Как странно он одет!

Что значит этот вид?.. Ответишь ты иль нет? Ну?..

Сударь!..

Говори!

Молчание и тайна…

Ну?

Обстоятельства тревожны чрезвычайно.

Да что с тобой?

Сказать?

Конечно же, сказать!

Но вы здесь не одни…

Эй, времени не трать

И к делу!

Сударь! Мы должны… должны отсюда…

Что, что?

Удрать скорей, чтоб не случилось худа.

Зачем?

Поверьте мне, у вас беда стряслась!

В чем дело?

Наутек скорее, не простясь!

Что значит это все?

Сосчитаны часочки,

И надо тягу нам задать без проволочки.

Я голову тебе об стену разобью,

Коль ты не объяснишь фантазию свою!

А вот что, сударь мой! Послушать не хотите ль?

Сегодня к нам пришел на кухню посетитель —

Страшенный, в черном весь; бумагу он принес.

Чтоб посмотреть, что в ней, я было сунул нос:

Бумага из суда. Но, сударь мой, поверьте,

Так нацарапано — не разберут и черти.

Что в этом общего, скажи мне, низкий плут,

Со всем, что только что ты наболтал мне тут?

А вот что: час спустя пришел к вам ваш знакомый,

Он очень сожалел, что не застал вас дома;

Он мне и приказал немедленно идти

И где бы ни было скорее вас найти.

И, зная, как я вам служу нелицемерно…

Как бишь его зовут?.. Нет, не скажу наверно…

Бог с ним! Что он сказал? Да ну же, ротозей!

Ну, словом, все равно, из ваших он друзей…

Сказал, что вы должны покинуть это место,

Иначе пахнет здесь возможностью ареста.

Как! Он подробностей тебе не объяснил?

Нет, он велел подать бумаги и чернил

И написал письмо. Я утверждаю смело:

Вы из его письма узнаете, в чем дело.

Давай его сюда.

Как это объяснить?

Не знаю. Я в письме найти надеюсь нить…

Ты скоро ль, негодяй? Вот олух с глупой рожей!

Эх, я его забыл там, на столе, в прихожей!

Не знаю, как тебя…

Не тратьте вы минут,

Спешите разузнать скорей, в чем дело тут.

Подумаешь, судьба какими-то путями

Взялась мне помешать договориться с вами.

Позвольте ж, чтобы над ней победу одержать,

До вечера еще вернуться к вам опять.

Решенье принято. Я вам сказал: так будет.

Исполнить эту мысль никто вас не принудит.

Не тратьте даром слов. О чем мы говорим?

Нет, я не изменю намереньям моим.

Не в силах выносить царящего разврата,

От общества людей уйду — и без возврата.

Как! Ведь противник мой был всеми осужден.

Всё, всё против него — честь, правда и закон,

Все правоту мою кругом провозгласили,

И я спокоен был, что правда будет в силе.

И что ж? Негаданно свалился я с небес:

Хоть правда за меня — я проиграл процесс!

Подлец, известный всем историей постыдной,

Оправдан в низости преступной, очевидной;

Он, задушив меня, добился своего —

Так ложь над истиной справляет торжество.

Его неискренность и лживая слезливость

Над правом взяли верх, сломили справедливость.

Преступник обелен и заслужил венец!

Но мало этого: на что идет наглец?

Книжонку гнусную пускает в обращенье^{98},

Которую нельзя читать без отвращенья.

И всюду клеветы уж поползла змея:

Он измышляет слух, что автор книжки — я!

И, присоединясь к презренному навету,

Кто с ним исподтишка разносит сплетню эту?

Оронт, которого считает честным двор,

Кто может лишь одно поставить мне в укор:

Что правду высказал я о его сонете,

Когда ко мне пришел молить он о совете.

Так только потому, что я был прям и смел,

Ни правде, ни ему солгать не захотел,

Он отвечает мне такою грязной басней,

И нету у меня теперь врага опасней!

Но что ж так гневен он и так непримирим?

А то, что я нашел сонет его плохим.

Все люди, черт возьми, так созданы от века:

Тщеславие — рычаг всех действий человека.

Вот вам та доброта, та совесть, правда, честь,

Которая у них в их жалких душах есть!

Довольно! Кончено! Страдать от них нелепо.

Прочь от разбойников, из гнусного вертепа!

Нет! Раз по-волчьи вы живете меж людьми,

Я более не ваш — довольно, черт возьми!

В своем намеренье вы, право, слишком скоры,

И преждевременны подобные укоры.

Про книгу выдумка ничтожна и пуста,

Отлично знают все, что это клевета.

Сам по себе падет слух более чем вздорный,

И враг ваш сам себе наносит вред бесспорный.

Он?.. И не думайте: ему все нипочем,

Суд разрешил ему быть полным подлецом.

Не только повредить ему тот слух не может,

Нет! Уважение к нему еще умножит.

Нет, хитрости его, поверьте, всем ясны.

Напрасна клевета. Вам с этой стороны

Бояться нечего — никто не верит слухам.

А этот ваш процесс… Не надо падать духом!

Подайте жалобу немедля, у суда

Просите отменить решенье…

Никогда!

Пусть этот приговор грозит мне разореньем,

Отказываюсь я от всех хлопот с презреньем.

Нет! Слишком уж хорош наглядный сей урок,

Как право попрано и обелен порок.

Пример преступного такого вероломства

Я в назидание оставлю для потомства.

Пусть двадцать тысяч я за это заплачу, —

За двадцать тысяч тех я право получу

Кричать, что на земле царит неправда злая,

И ненавидеть всех отныне, не скрывая.

Но все ж…

Да вам-то что? Какая вам печаль?

Иную вывести вы можете мораль?

Или осмелитесь без всякого стесненья

Вы этому найти подобье извиненья?

О нет! Согласен я, что всюду ложь, разврат,

Что злоба и корысть везде кругом царят,

Что только хитрости ведут теперь к удаче,

Что люди бы должны быть созданы иначе.

Но все ж достаточно ль для нас таких идей,

Чтоб вычеркнуть себя из общества людей?

Быть может, служат нам людские недостатки,

Чтоб философии в нас развивать зачатки, —

Для добродетели занятья выше нет!

Когда бы честностью был одарен весь свет

И были все сердца чисты и благородны,

То добродетели нам стали б непригодны.

Все их величье в том, чтоб с пошлостью и злом

Могли встречаться мы с безоблачным челом,

И сердца чистого глубокие порывы…

Я знаю, сударь мой, как вы красноречивы.

У вас примерами набита голова,

Но даром тратите и время и слова:

Я все-таки уйду и общество покину —

Так разум мне велит. Открыть ли вам причину?

Стеснять себя в речах я, право, не привык,

И мне немало бед готовит мой язык.

Позвольте, я дождусь спокойно Селимену —

Пускай в моей судьбе узнает перемену.

Я должен, должен знать, любим я или нет,

И жизнь дальнейшую решит ее ответ.

Мы можем подождать у Элианты с вами.

Я слишком угнетен заботами, делами…

Ступайте к ней один, остаться дайте мне

Здесь, в темном уголке, с тоской наедине…

Ну, это компаньон плохой для ожиданья!

Я с Элиантою вернусь к вам. До свиданья!

Да, окончательно должны вы мне сказать,

Хотите ли со мной свою судьбу связать.

Пусть станет наконец мне ваше чувство ясно,

Ведь колебание влюбленному ужасно.

Когда вы тронуты любви моей огнем,

Сознайтесь искренне вы в чувстве мне своем.

А в доказательство, как прав моих признанье,

Прошу вас запретить Альцесту притязанья

И, им пожертвовав отныне для меня,

Не принимать его с сегодняшнего дня.

Но что причиною подобного гоненья?

О нем прекрасного вы были раньше мненья.

Мне объяснения позвольте приберечь…

Сударыня! Теперь о ваших чувствах речь,

И выбрать надо вам меня или другого.

Чтобы решилось все, я жду от вас лишь слова.

Да, мой соперник прав в желании своем,

И выбора от вас, сударыня, мы ждем.

И я пришел сюда достигнуть той же цели,

Чтоб доказать вы мне свою любовь сумели.

Не может долее тянуться так игра,

И объясниться нам начистоту пора.

Ни в коем случае своей ненужной страстью

Я, сударь, вашему мешать не стал бы счастью…

Ревнив я или нет, но, сударь, вам скажу:

Ни в коем случае не склонен к дележу…

…и если только вас она предпочитает…

…и если к вам она хоть тень любви питает…

…клянусь без жалобы навеки отойти.

…клянусь, что навсегда уйду с ее пути.

Сударыня, прошу, свободно нам откройтесь!

Сударыня, прошу, вы истины не бойтесь!

Вам стоит лишь сказать нам тайну сердца вслух.

Вам стоит лишь решить — которого из двух?

Как! Трудно сразу вам ответить? Неужели?

Как! Сделать выбора еще вы не успели?

Мой бог! Подобная настойчивость к чему?

Как это неумно!.. Я, право, не пойму…

О нет! Сама с собой я не играю в прятки,

И в чувствах собственных нет для меня загадки.

Я сердца своего, конечно, не делю,

И было б мне легко сказать, кого люблю.

Но только для меня нет хуже наказанья,

Чем делать так, в лицо публичные признанья.

Обидные слова — мне кажется, что их

Не надо говорить в присутствии других.

Чтоб сердца нашего влеченье ясным стало,

Мы вовсе не должны приподнимать забрало,

И надо способы помягче нам найти,

Чтобы отвергнутый сказал мечте «прости».

Не бойтесь огорчить своим прямым ответом —

На это я иду.

А я прошу об этом!

Я требую от вас, чтоб был ответ ваш прям.

Пощады, жалости совсем не нужно нам.

«Всех сохранять» у вас великое искусство,

Но не должны теперь скрывать вы свое чувство.

Скажите прямо все, прошу в последний раз,

Иначе я решу, что ваш ответ — отказ;

Молчанью вашему найду я объясненье,

Пойму его, и в нем вам будет обвиненье.

Ваш гнев понятен мне, он только справедлив,

И разделяю я всецело ваш порыв.

А я не выношу, я не терплю капризов.

Вы мне бросаете какой-то странный вызов.

Иль к объяснению вы глухи моему?..

Но вот в свидетели кузину я возьму.

Меня преследуют, кузина, помогите!

Здесь целый заговор, взываю я к защите.

Вот оба требуют, чтоб я сейчас же им

Открыла, кто из них мне мил и мной любим.

Так, прямо, им в лицо сказала б без смущенья,

Кто должен о любви оставить попеченье!

Ну где же виданы подобные дела?

Боюсь, что здесь я вам помочь бы не могла,

Вам лучше от меня не требовать защиты —

Я не стою за то, чтоб мысли были скрыты.

Напрасно ищете поддержки у других.

Уловки ни к чему, оставьте лучше их.

Ну говорите же! Весов толкните чашу.

Молчите, если так, храните тайну вашу.

Я только слова жду, чтоб кончить этот спор.

А я молчание сочту за приговор.

Как кстати случай вас теперь привел сюда!

Ведь здесь замешаны вы тоже, господа.

Вас появлением рискую удивить я,

Но виноваты в том последние событья.

Вот эти господа вас обвиняют в том,

Чему не верю я ни сердцем, ни умом.

Глубокое я к вам питаю уваженье,

Так мне ли вас винить в подобном преступленье?

Их доказательствам я верить не хочу;

Размолвку позабыв, я дружбе дань плачу.

Посмотрим, что вы им ответите обоим!

Надеюсь твердо я, что клевету мы смоем.

Да-да, сударыня. Спокойно, без угроз,

Мы просто требуем ответа на вопрос.

Вот это письмецо Клитандру вы писали?

Вот эти строки вы Акасту посылали?

Вам этот почерк всем, наверное, знаком.

Не сомневаюсь я, что, верно, всех кругом

Вас ознакомить с ним изволили любезно.

Но это вам прочесть весьма не бесполезно.

Образчик славный здесь и добрых чувств и слога!

Как это все назвать? Скажите, ради бога!..

Довольно же! От нас узнает целый свет

Ваш настоящий нрав, ваш истинный портрет.

Я б много мог сказать, мне хватит матерьяла,

Но даже тратить гнев охота вся пропала.

Легко докажет вам ваш «маленький маркиз»,

Что может выиграть куда ценнее приз.

Как! Значит, я служил насмешкам злым мишенью,

Коль доброму к себе я верил отношенью?

Что ж вы писали мне? Иль хитростью такой

Хотели заманить вы целый род людской?

О, я был слишком прост! Теперь с меня довольно.

Я рад, что вы себя открыли нам невольно.

Вы сердце навсегда назад вернули мне,

Его лишились вы, и я отмщен вполне!

Отныне, сударь мой, я вам мешать не стану,

Счастливого конца желаю я роману!

Подобной низости не ожидала я.

Я не могу молчать! Кипит душа моя!

Мы до сих пор таких поступков не встречали.

Ах! Мне до них до всех, поверьте, нет печали,

Но он,

любивший вас так чисто и тепло, —

Как сердце изменить ему — ему! — могло?

Он дивный человек, прекрасный, чистый, честный,

И вдруг…

Сударыня, оставьте пыл ваш лестный!

Позвольте за себя стоять мне самому.

Я, право, вашего усердья не пойму:

Хоть сердце в вас ко мне участием согрето,

Я не могу ничем вам заплатить за это,

И если я решусь отмстить моим врагам,

То все ж за помощью я обращусь не к вам.

Так вот как вы мое участье объяснили?

Однако вы себя высоко оценили!

Самонадеянность подобная мила,

Но слишком вас она далеко завела.

Остатки от других мне не нужны и даром,

И за отвергнутым я не гонюсь товаром —

Вы, право, чересчур гордиться не должны.

В таких, как я, для вас, конечно, нет цены.

Останьтесь ей верны, как самой подходящей.

Увижу с радостью такой союз блестящий!

Что ж! Несмотря на все, что говорилось тут,

Я молча ожидал, когда они уйдут.

Да, я молчал и ждал — мне показалось — вечно.

Могу ли я теперь…

О, можете, конечно!

Вы вправе говорить все, что угодно вам,

Вы вправе волю дать упрекам и словам.

Ну да, я сознаюсь: во всем я виновата,

Мне извинений нет, пусть настает расплата.

Что мне до остальных? Мне злоба их смешна.

Но перед вами… да, тяжка моя вина.

Вы негодуете, вы безусловно правы.

Я, я вас сделала предметом злой забавы!

Нет извинения обману моему,

Я вашу ненависть как должное приму.

Ужель к вам ненависть найти в душе сумею?

Могу ль торжествовать над нежностью моею?

Возненавидеть вас так страстно я хотел,

Но в сердце сил найти на это не сумел!

Вы видите: я раб своей несчастной страсти,

У слабости своей преступной я во власти!

Но это не конец, и, к моему стыду,

В любви — увидите — я до конца дойду.

Нас мудрыми зовут… Что эта мудрость значит?

Нет, сердце каждое людскую слабость прячет…

Я вам, изменница, готов простить вину,

Я снисходительно на это все взгляну,

Пойму, что главное — наносное влиянье,

И в вашей юности найду вам оправданье.

Да-да, я все прощу! Когда б решились вы

Со мною прочь бежать от суетной молвы,

От общества людей и навсегда отныне

Со мной укрылись бы вдвоем в глуши, в пустыне, —

Лишь это оправдать вполне бы вас могло,

Заставить позабыть писаний ваших зло;

Вы тем исправили б свою неосторожность

И дали бы мне вас еще любить возможность.

Что говорите вы! Как! Мне, в расцвете лет,

Уехать с вами в глушь, совсем покинуть свет?..

Но если любите меня вы, дорогая,

К чему вам общество, к чему вам жизнь другая?

О, если любим мы, к чему нам целый свет?

Но одиночество так страшно в двадцать лет!

Во мне решимости и силы не хватает,

Такая будущность меня не привлекает.

Когда приятно вам вступить в союз со мной,

Охотно буду вам я любящей женой,

И брак…

Достаточно! Я излечился разом:

Вы это сделали сейчас своим отказом.

Раз вы не можете в счастливой стороне,

Как все нашел я в вас, все обрести во мне, —

Прощайте навсегда! Как тягостную ношу,

С восторгом наконец я ваши цепи сброшу!

В вас добродетели поспорят с красотой,

Я ставлю высоко ваш милый прав простой,

Я вас давно ценю, вы — сердце без упрека,

Но дайте мне всегда ценить вас издалека!

Простите! После бурь, измучивших его,

Я сердца предлагать не смею своего.

Я недостоин вас. Теперь мне слишком ясно,

Что я о счастии мечтать бы стал напрасно,

Что оскорбил бы вас такой ничтожный дар:

Остатки жалкие, угасший сердца жар, —

И вы…

Пусть это вас совсем не беспокоит,

Ведь друга вашего лишь попросить мне стоит —

И он вас выручит и примет без труда

И руку от меня и сердце навсегда.

О, я так пламенно мечтал об этой чести,

Что за нее отдам и жизнь и кровь я вместе!

Все пожелания примите от меня

И будьте счастливы, любовь свою храня.

А я, измученный, поруганный жестоко,

Уйду от пропасти царящего порока

И буду уголок искать вдали от всех,

Где мог бы человек быть честным без помех!

А мы употребим всю силу убежденья,

Чтоб отказался он от своего решенья.