Кому бы не предназначались выводы комиссии, составлены они были с быстротой невероятной, и хотя я не могу припомнить, чтобы мне пришлось подписывать какой-либо протокол, копия выводов оказалась у меня в руках в ту же ночь на рассвете. Удивительно, как такая сложная работа была проделана в такой короткий срок. Выводы были сформулированы кратко и четко. Привожу их текст полностью:
«Данная комиссия, созданная Международным институтом нравственной гигиены с целью своевременного выявления патологических отклонений и душевных заболеваний, которые в прошлом имели пагубное воздействие на человеческое общество и его социальное устройство, в рамках расширения системы подобных исследований и с целью наиболее строгой классификации симптомов указанных нарушений, а также успешной профилактики психопатологических эпидемий, сочла целесообразным на данном этапе разработку следующих проектов:
I. Проект, называемый условно „проектом Шабтая Цви[9]“, имеющий целью расследовать случаи резкого колебания между божественным вдохновением и экстазом, с одной стороны, и душевной подавленностью и отчаянием — с другой.
II. Проект, называемый условно „проектом Сталина“, призванный расследовать случаи прогрессирующей мании величия в обстановке всеобщего апофеоза, что в конечном итоге приводит к обожествлению собственной личности.
III. Проект, получивший условное название „проекта Ницше“, охватывающий случаи душевных расстройств, возникших в результате чрезмерного умственного и эмоционального напряжения. Характерный симптом данного заболевания: обвинение общества в упорном нежелании прислушаться к вести, которую — как представляется больному — он призван нести человечеству; симптом, нередко свидетельствующий о надвигающемся распаде личности.
Рассмотренный нами случай являет собой типичный пример расстройства, составляющего тему последнего проекта.
В ходе расследования комиссия поставила перед собой следующие основные задачи: а) определить характер идеи („вести“), которой обследуемый намеревался осчастливить человечество; б) установить степень защищенности общества от воздействия на него данной идеи; в) рекомендовать возможные меры пресечения либо торможения опасного болезненного процесса, о наличии которого свидетельствуют действия обследуемого минувшей ночью.
Непосредственная беседа с объектом обследования не дала желательных результатов и, в сущности, оказалась совершенно напрасной. Обследуемый с изворотливой хитростью уклонялся от прямых ответов на наши вопросы, подменяя их пространными воспоминаниями случайных эпизодов, лишь незначительную часть которых можно признать имевшими место в действительности. Остальные, по мнению комиссии, являются чистейшим вымыслом.
Несмотря на это, воспользовавшись временным отсутствием объекта обследования, члены комиссии сумели проникнуть в его жилище и ознакомиться с его библиотекой и личным архивом. Это позволило комиссии сделать следующие выводы:
Обследуемый в своих произведениях пытался провозгласить некую новую доктрину, которую сам он определяет сложным и труднопроизносимым термином антиантропоцентричная революция. Суть этой доктрины в следующем: конечная цель, „венец“ творения — не человек, но плоды его творческой деятельности. Субстанция мирового космоса выделила из себя материальный мир (к которому принадлежит и земной шар), эволюция органической жизни, возникшей на планете Земля, привела к появлению человека, человек же создал творения духа. И как органическая жизнь является высшей ступенью в развитии космоса, так и творения человека — высшая фаза в эволюции органической жизни. Творческая деятельность — реальность сама по себе, и плоды ее существуют независимо от их творца, человека, в той же мере, в какой любой живой организм или растение самостоятельны по отношению к земному шару. Космос есть источник и местонахождение материи, земной шар — вместилище возникшей на нем органической жизни, человеческое общество — хранитель результатов творческой деятельности его членов. Разрушение жилища может повлечь за собой гибель его обитателей и уничтожение всего, что в нем находится, однако на этом основании нельзя утверждать, что жилище предпочтительнее жильца. Точно так же нелепо заключать, что творец важнее его творения. Результаты творческой деятельности теряют свой смысл и значение в отрыве от человеческого общества, но, несмотря на это, они отторжены от человека-творца. При желании можно перечислить все созданное человечеством, начиная от каменного топора, наскального рисунка и живого слова, подхваченного ветром, и кончая электронным мозгом, понятием Бога и спутником, запущенным в космос. Такова в общих чертах эта теория, более глубокое и обстоятельное знакомство с которой выходит за рамки данного исследования. Можно лишь добавить, что она учитывает также и фактор времени, неоднозначный для разных стадий развития, и подчеркивает, что на последнем этапе, в нынешней фазе развития человеческого общества, фактор времени определяется историей еврейского народа. Еврейский народ, эти дрожжи творения, управляет стрелкой часов.
Что касается пункта „б“ данного расследования, рассматривающего степень защищенности общества от навязываемых ему обследуемым идей, то тут мы можем с удовлетворением отметить: непроницаемость общества в отношении изложенной теории является идеальной.
Считаем уместным отметить, что рассматриваемый случай совершенно справедливо отнесен к „проекту Ницше“, поскольку он представляет собой типичный пример душевного надрыва, обусловленного непроходимой пропастью между навязчивым желанием больного быть услышанным и категорическим отказом общества внять его „вести“.
Прежде чем перейти к пункту „в“ данного расследования, то есть представить рекомендации торможения и ликвидации патологического процесса, комиссия считает целесообразным прояснить следующие моменты:
а) в чем причина исключительной невосприимчивости общества к выдвинутой теории?
б) почему обследуемый решил преподнести свои идеи в столь странной форме — форме художественной литературы?
в) почему душевный срыв, выразившийся в агрессивном поведении обследуемого, произошел именно нынешней ночью?
Комиссия полагает, что общество отказывается внять идее обследуемого в силу следующих причин:
1. Разумное существо из плоти и крови не согласно рассматривать себя лишь как ступень на пути достижения некой высшей фазы творения.
2. Теория дрожжей в тесте, фермента, ускоряющего процесс творения, скомпрометировала себя как шовинистическая наравне с идеей избранничества и является исключительно непопулярной в данном поколении,
3. Облачение философских взглядов в форму художественного произведения вышло из моды. Современная художественная литература занимается описанием душевной борьбы, страданий, поисков и метаний отдельного человека, индивидуума, личности. Попытка сделать судьбу творений человеческого духа или разума предметом художественной литературы обречена на провал. Теория относительности Эйнштейна не может стать таким же литературным персонажем, как Раскольников Достоевского. Вряд ли можно осуждать общество за то, что оно сопротивляется подобному извращению понятия искусства.
Почему же все-таки обследуемый избрал столь неподходящую форму для подачи своих идей? Ответ на этот вопрос, по-видимому, следует искать в психическом складе данной личности. Болезненная застенчивость и неуверенность в собственной убедительности не позволили обследуемому сформулировать выдвинутую им теорию в выражениях простых и ясных. Точно так же в беседе с членами комиссии он всячески старался утаить свою мысль, скрыть ее в метафорах и аллегориях, увильнуть от четких определений, избежать однозначных ответов. Дескать, ежели желаете, вот вам нечто новое в философии, достойное внимания и изучения, а не желаете — что ж, ведь это не более чем бесхитростный рассказ случайного свидетеля происшествия, который, как выражается один из любимейших его поэтов, не осмелится нарушить покоя мироздания, во всяком случае, откровенно — Who am I to disturb the universe?[10]
Эта робость и привела в конечном счете к короткому замыканию души.
Обследуемый взялся написать очерк о творчестве Ш. Г., поощрявшем его занятия литературой и направлявшем его первые шаги на этом поприще. Однако чувство любви и признательности к другу, близкому человеку не позволило ему рассматривать произведения писателя в отрыве от их творца. Так он первый отверг собственную весть. Немой укор во взгляде ближнего, наблюдающего за ним в замочную скважину, смутил обследуемого, и он не посмел написать, что творчество Ш. Г. ему дороже и важнее Ш. Г. — человека. Душа его не выдержала напряжения, произошел срыв, выразившийся в безотчетных агрессивных действиях.
В свете всего вышесказанного мы предлагаем обследуемому избегать конфликтных ситуаций, способных привести к подобным потрясениям. Самым правильным для него будет последовать собственному примеру и поступить с героями Ш. Г. так, как в свое время, еще не будучи знаком с Агноном, он поступил с Ицхаком Кумером. Пусть герои Ш. Г. станут персонажами его собственных рассказов. Оставив затею воздать должное Ш. Г., пусть займется непосредственно теми, кого вызвало к жизни творческое воображение. И пусть это будет не академическая статья о выдающемся писателе, а увлекательное путешествие в компании личностей, созданных его творческой фантазией. Пусть обследуемый превращает их в кого угодно — в математические формулы или космические корабли, мчащиеся в просторах Вселенной.
Мы, нижеподписавшиеся, готовы дать любые гарантии, каких потребует обследуемый, что Ш. Г. поймет его (и, если сможет, простит)».
Я принял рекомендации комиссии полностью и тотчас приступил к описанию удивительных приключений героев романа Ш. Г. «На грани перелома», приключений, в которых участвовали не только сами его персонажи, но и их дети и внуки. К сожалению, это уже тема не «Комиссии». Это тема другого рассказа. Могу лишь отметить, что прежде, чем этот рассказ увидел свет, состоялись еще четыре заседания дисциплинарного суда, обсуждавшего проступок Аарона Цукермана. Разумеется, я не мыслю расстаться с читателем, не сообщив ему решения суда. Цукерману было вынесено порицание и предложено публично извиниться перед доктором Армстером; Армстеру же пришлось наконец платить алименты жене Цукермана на содержание троих детей, которых она воспитывает в доме своего мужа.
Кстати, я так и не удосужился выяснить, чего ради Цукерману вздумалось преследовать меня вплоть до самого дома отдыха на берегу моря в ту памятную ночь после первого заседания. Полагаю, однако, что ранение его было пустяшным — во всяком случае, он никогда о нем не вспоминал.