Коммандо. Бурский дневник бурской войны

XXVI. Мы проиграли

Внешне все выглядело прекрасно. Пять месяцев назад мы вошли в эту западную страну, преследуемые, как преступники, а сегодня мы фактически контролировали целую область от Олифантса до Оранжевой реки протяженностью в четыреста миль, не считая маленьких гарнизонов в редких городах, чьи обитатели не могли показаться за пределами укреплений, не рискуя тут же попасть в наши руки. Им оставалось только наблюдать за нами, в то время как мы бродили по всей территории, куда хотели, и наслаждались своими успехами, которые британцы вероятно расценивали как незначительные инциденты, но которые наши мужчины рассматривали как важные победы, и все это очень поднимало их настроение. К сожалению, в то время как у нас дела обстояли хорошо, ситуация в республиках, на севере, была совсем другой. Тактика выжженной земли, неумолимо проводимая лордом Китченером, постепенно подтачивала мужество коммандос. Мы были вне связи с ними так долго, что не понимали отчаянного положения, в котором они оказались, и наши мужчины судили об их положении по своему, намного более благоприятному. Лично, я был не совсем столь жизнерадостен, поскольку из попадавших мне в руки английских газет я знал кое-что об истинном положении дел, но все же надеялся, что все будут хорошо, и держал свои мысли при себе.

В конце апреля (1902) я выехал однажды днем с Данкером и Николасом Свартом, чтобы обстрелять из укрытия английские посты с другой стороны O'Окипа, и, возвращаясь к нашим лошадям, мы увидели, что с юга по дороге движется фургон с развевающимся над ним белым флагом. Подскакав к нему, мы обнаружили там двух британских офицеров, которые сказали, что являются представителями лорда Китченера.

Мы отвели их к Конкордии. Наши пикеты среди холмов, съехались со всех сторон, чтобы узнать, в чем дело, но офицеры делали вид, что ничего не знают, хотя я в этом очень сомневался.

Когда мы достигли Конкордии, генерал Смэтс принял их в своем доме и, запершись, оставался с ними в течение некоторого времени, после чего он вышел и ушел в вельд один, глубоко задумавшись. Мы сразу поняли, что новости были серьезными.

Тем же вечером он показал мне письмо. Это было сообщение от лорда Китченера, в котором говорилось, что должна состояться встреча между англичанами и бурскими лидерами в Ференигинге, на берегу реки Вааль, чтобы обсудить условия мира, и он вызван на эту встречу. К письму прилагалось охранное свидетельство, с которым он должен был перейти через английские линии к порту Ноллот, откуда он будет морским путем отправлен в Кейптаун, и оттуда по железной дороге в Трансвааль.

Все это выглядело зловеще, и он очень пессимистично говорил о будущем, но, несмотря на тень, которая нависала над нами, один пункт почти заставил меня забыть темную сторону. Поскольку охранное свидетельство предусматривало секретаря и человека для поручений, он сказал, что я должен был пойти с ним в качестве кого-то из них. Я так восхищался перспективой такой поездки, что больше ни о чем другом думать не мог.

Мужчины были подавлены. Они вынесли огромные испытания, выстояли в тяжелейшей войне, все это на протяжении более чем двух лет, не ожидая за это ни платы, ни награды, и у них все еще была такая огромная вера в цель, за которую они боролись, что, узнав о приглашении Смэтса на мирные переговоры, они были уверены в том, что британцы приняли их условия и готовы восстановить нашу страну.

Было жалко слушать их разговоры, и видеть, что их лица светлеют, когда они говорят о том, что они, наконец, победили, и я, со своей стороны, не мог заставить себя разочаровать их, или даже намекнуть на какой-то иной результат, кроме благоприятного — столь сильной была их вера.

Генерал Смэтс сразу принялся за работу. Следующим утром в O'Окип послали курьера, чтобы сообщать гарнизону, что обе стороны должны были воздержаться от активных военных действий, пока идут переговоры, а два британских офицера продолжали путь к Стейнкопфу, чтобы предупредить вспомогательные силы, которые там собирались, что мы вскоре пройдем через их пикеты.

На следующий день все коммандо с отдаленных постов собрались, чтобы попрощаться со своим командиром. Мужчины выстроились перед зданием суда, все были на лошадях и держали у бедра винтовки, и генерал Смэтс обратился к ним. Он кратко сказал им о цели его поездки и попросил, чтобы они были готовы к разочарованию, если потребуется, но выступление сопровождалось только приветствиями и криками поддержки, потому что все желали ему успеха.

Я пробирался через толпу, чтобы обменяться рукопожатием с теми, кто оказался рядом, другим я просто махал рукой. Здесь я в последний раз видел многих своих хороших друзей и товарищей.

Мы выехали на следующий день, сопровождаемые маленьким патрулем. Я оставил своих запасных лошадей, винтовку и остальное имущество на попечение Николаса Сварта и Эдгара Данкера, моих лучших друзей, которых я больше не видел. Мы в тот же день добрались до коммандо ван Девентера, которое следило за войсками, подходившими со стороны моря, и в последний раз провели ночь у лагерных костров. Утром мы приготовились к проходу через английские позиции. Когда мы приготовились, генерал Смэтс сказал мне, что его зять, Криге, будет вторым из тех, кого он может взять с собой, и нам надо заранее договориться с ним, кто из нас будет секретарем, а кто порученцем. Я хотел быть порученцем, потому что думал, что это — то же самое, что адъютант, а Криге стал секретарем. После этого мы оседлали лошадей и, попрощавшись с ван Девентером и его людьми, поскакали вниз по долине к английским линиям. Внизу нас встретил полковник Коллинз, который командовал вспомогательными войсками. Здесь у нас забрали лошадей и, когда мы спели гимн нашего коммандо и дали прощальный залп в воздух, они поскакали в сторону английских войск, которые выстроились в линию вдоль дороги. С ними ушла последняя частица свободной жизни и всего, что было заключено для нас в этом понятии.

Нам пригнали фургон, в котором генерал Смэтс, Криге и я были доставлены в большой лагерь около железнодорожной линии, где в нашу честь стоял почетный караул. Сзади толпились английские солдаты, чтобы посмотреть на бурских эмиссаров. Только сейчас я понял, что сделал неверный выбор — порученец был вроде денщика, а секретарь имел положение официального лица. Криге был приглашен в палатку полковника Коллинза вместе с генералом Смэтсом, а я остался снаружи вместе с солдатами. Час спустя, когда нас сажали на поезд, идущий в порт Ноллот, их со Смэтсом с церемониями проводили в первоклассное купе, а мне пришлось ехать на открытой платформе, предназначенной для перевозки скота, вместе с багажом. Тем не менее, быть во вражеском лагере и путешествовать по железной дороге впервые в течение почти двух лет было настолько захватывающим, что мне не было никакой разницы, как путешествовать, и потом мы с Криге посмеялись над разницей наших положений. Всякий раз, когда он выглядывал из окна вагона и видел, как я сидел на платформе позади, он начинал громко хохотать, и я вместе с ним, над тем, что он неожиданно стал офицером, а я — прислугой.

Когда поезд остановился у следующей станции, генерала Смэтса и его секретаря встретил другой почетный караул и в их честь был устроен завтрак, пока я с денщиками сидел на кухне. Зато при следующей остановке меня ожидало неожиданное повышение по службе. Гусарский офицер, капитан Беркли, которому было поручено нас сопровождать далее к берегу, увидел меня и спросил генерала Смэтса, кто я такой. Генерал Смэтс сказал ему, что в коммандо все равны, но я постоянно находился у него в подчинении, и он думает, что мой отец может принять участие в мирной конференции. Капитан Беркли позвонил полковнику Коллинзу и сказал, что сын госсекретаря Трансвааля находится на положении денщика, а затем подошел ко мне и сказал: «Молодой человек, Вы — начальник штаба генерала Смэтса, поэтому присоединяйтесь к нам». Он в шутку уверил меня в том, что продвижение по службе за одно утро от денщика до начальника штаба — самое быстрое за всю историю всех армий мира.

К вечеру мы достигли Ноллота, небольшого унылого морского порта, где стояло на якоре много судов для перевозки солдат. Один из кораблей, «Озеро Эри», был под парами, и когда поезд остановился на станции, катер был уже готов отвезти нас туда.

Это было концом нашего длинного скитания. Мы стояли на пристани, тихо оглядываясь назад, на дорогу, по которой приехали, и все были заняты своими собственными мыслями. Я не знаю, что было в мыслях моих компаньонов, но возможно они тоже думали о длинном пути, который нам пришлось совершить, походных кострах на горах и равнинах, хороших людях и прекрасных лошадях, которые были мертвы.

С тяжелым сердцем мы сели в катер, который должен была доставить нас на судно, и, едва мы оказались на борту, он снялся с якоря, и мы отправились на юг. Несмотря на нашу миссию, путешествие доставило мне огромное удовольствие. После двух лет полной лишений походной жизни мы имели роскошные каюты, с мягкими кроватями, стюард по утрам подавал нам кофе, мы могли воспользоваться ванной, и готовой едой, о которой я почти забыл. Все это походило на сон, и я наслаждался каждым мгновением этой жизни.

Мы достигли Кейптауна через пять дней, и были перевезены в Саймонстаун на борту линкора «Монарх». Здесь мы снова провели неделю в полном комфорте, потому что капитан Пиркс и все офицеры соперничали друг с другом в стремлении показать нам свое дружелюбие. Британцы, со всеми их недостатками, очень великодушная нация, и не только на военном корабле, но и в течение всего времени, пока мы находились среди них, не было сказано ни одного слова, которое могло задеть наше самолюбие или задеть нашу гордость, хотя они знали, что мы потерпели поражение.

Вскоре поступило распоряжения отправить нас на север. Мы переехали на берег после наступления темноты к пристани ниже железнодорожной станции Саймонстаун, и нас посадили на поезд, который был готов к отправлению. Мы проехали через предместья Кейптауна и затем свернули на главную линию в Солт-ривер-джанкшн, чтобы на следующее утро оказаться в Матьесфонтейне, в Кару. Туда на встречу с нами прибыл генерал Френч. Он оказался невысоким сварливым человеком, который нам очень не понравился, хотя и старался казаться дружелюбным. Он говорил с нами в течение часа, задавая генералу Смэтсу разные неуклюжие провокационные вопросы, на которые тот легко отвечал. Когда он понял, что прогресса не добьется, то стал вести себя более естественно и рассказывал о своем участии в войне. Во время этого разговора мы и узнали, что он просто чудом избежал участи попасть в наши руки у Стормбергена.

От Матьесфонтейна мы продолжали нашу поездку, двигаясь только ночью, перед нами ехал бронепоезд с прожекторами, освещавшими вельд. Каждый день нас уводили в какое-нибудь уединенное место и держали там до темноты, поэтому двигались мы медленно. Мне сказали, что это делалось для того, чтобы трансваальцы, зная о том, что мы едем из Кейпа, не решили, что положение не так плохо, как им кажется. Поэтому лорд Китченер хотел, чтобы мы появились уже тогда, когда все соберутся и пути назад уже не будет. Однако потребовалась почти неделя, чтобы добраться до Кронстада на севере Свободного Государства, где лорд Китченер должен был нас встретить. Вскоре после нашего прибытия он был на станции на великолепном вороном жеребце, в сопровождении многочисленной свиты, включавшей даже индусов в восточных костюмах и тюрбанах с позолоченными ятаганами.

Его свита ждала снаружи, когда он вошел в наше купе, чтобы поговорить с нами. Он стремился завершить войну, поэтому снова и снова говорил о безнадежности нашей борьбы и сказал нам, что у него было четыреста тысяч войск в Южной Африке против наших восемнадцати тысяч. Он сказал, что был готов позволить бюргерам сохранить лошадей и седла в знак признания их заслуг, и что британское правительство поможет восстановить разрушенные фермы, уничтоженные по военной необходимости.

Гененрал Смэтс обвинил его в том, что по его приказу были незаконно казнены наши люди в Кейпе, но все же признал, что мы использовали английскую униформу для того, чтобы ввести его солдат в заблуждение.

Перед отъездом Китченер сказал нам, что мы должны были добраться в Восточный Трансвааль и найти генерала Боту, и что конференция в Ференигинге сможет начаться только после этого.

Таким образом, из Кроонстада, все еще в сопровождении бронепоезда, мы пересекли реку Вааль и оказались в Трансваале. Мы прошли Иоганнесбург ночью, и здесь нас развернули на восток по линии, ведущей в Наталь, пока мы не приехали в город Стандертон, где оставили поезд и отправились на повозке по линии блокпостов, которая проходила прямо по высокому вельду. Там находились небольшие английские лагеря, в каждом из которых находились войска, которые относились к нам вполне дружелюбно.

Мы путешествовали в течение полутора дней, пока не достигли пункта, где нас ожидал отряд всадников, посланных генералом Ботой. Они привели запасных лошадей, поэтому мы оставили повозку с солдатами и, пересекая страну, путешествовали в течение двух дней по голым и пустынным равнинам, к тому месту, где нас ожидал коммандант-генерал. Здесь было собрано приблизительно триста человек. Это были делегаты от всех коммандос в восточного Трансвааля, прибывшие, чтобы выбрать представителей на мирный конгресс, который состоится в Ференигинге, и ничто, возможно, не показывало более ясно, что силы буров были истощены — это были голодные, оборванные люди, их тела были укрыты кожей или дерюгой и покрыты язвами от недостатка соли и недоедания, и это было большим ударом для нас, потому что мы прибыли из мест с намного лучшими условиями. Их дух был сломлен, они находились на пределе своих физических сил, и мы поняли, что если эти измученные и истощенные люди были выбраны из трансваальских коммандо, война безвозвратно проиграна.

Еды было так мало, что сам генерал Бота смог предложить нам только пять полос бильтонга, и сказал нам, что, если бы за две недели до этого они не захватили у англичан небольшое стадо, он не смог бы даже приехать на эту встречу.

Я сразу спросил о моем отце и трех братьях. Генерал Бота знал об отце. Он сказал мне, что тот был с одним из северных коммандо, и будет по всей вероятности участвовать на предстоящей конференции. Он не мог сказать мне ничего о моих братьях, но расспрашивая людей, я узнал, что мой самый старший брат, Хьялмар, был захвачен австралийцами больше чем за год до этого, а мой второй брат, Жубер, был взят в плен, когда лежал с приступом малярийной лихорадки в низкой стране, очевидно не много времени спустя после того, как я в последний раз встретился с ним в Уорм Батс в конце 1900 года, а о самом младшем, Арнте, я так ничего и не узнал.

На следующий день прошли выборы. Даже в бедственной ситуации буры не утратили способности спорить до хрипоты и состязаться в красноречии. Кандидатуры делегатов выдвигались, утверждались, отвергались и выдвигались повторно, но все же к вечеру голосование было закончено и примерно тридцать делегатов было выбрано.

Следующим утром собравшиеся разошлись — буры на своих голодных лошадях направились к своим коммандо, а генерал Бота с делегатами направились в сторону английских блокпостов.

Мы прибыли туда к следующему вечеру. Войска снабдили нас продовольствием, поскольку мы голодали, и мы теперь возвратились к Стандентену, где солдаты с внимательным уважением смотрели на нашу оборванную кавалькаду. Оттуда мы направились в Ференигинг, небольшой шахтерский поселок на берегу реки Вааль, где два года назад я наблюдал за тем, как ирландцы при отступлении с юга жгли железнодорожные склады.

Британцы подготовили для нас большой палаточный лагерь, и едва ли не первый человек, которого я увидел, войдя в лагерь, был мой отец, заросший и неопрятный, но сильный и здоровый, и наша встреча после столь долгой разлуки была очень радостной.

Теперь прибыли делегаты от остальной части Трансвааля и от Свободного Государства. Там были все известные люди — генерал де ла Рей, Христиан де Вет, президент Стейн, Кемп и многие другие, лучшие из бурских бойцов. Мы узнали от генерала де Вета, что мой младший брат служил под его командованием в течение более года, и что сейчас он жив и здоров, таким образом все прояснилось. Хотя двое были в плену, все же нам повезло больше, чем большинству семей, большинство которых оплакивало своих мертвых, тогда как все пятеро из нас были все еще живы.

Я немного знаю о ходе мирной конференции, поскольку не был делегатом, но результат ее был неизбежен и предсказуем. Рассказы всех представителей были похожи — голод, нехватка лошадей, боеприпасов, и одежды, и то, что развитая система блокпостов душила их усилия продолжать войну. Добавлением к этому был тяжелый список умерших женщин и детей, (двадцать пять тысяч которых уже умерло в концентрационных лагерях), и полной разрухе, постигшей страну. Все фермы. были сожжены, все посевы и домашний скот уничтожены, и не оставалось ничего другого, как только поклониться неизбежности.

После продолжительных дебатов конференция приостановила ее заседания на день, пока генерал Бота, мой отец, генерал де ла Рей и другие съездили в Преторию, чтобы заключить окончательное соглашение с лордом Китченером и лордом Мильнером.

По их возвращению мир стал свершившимся фактом.

Мы потерпели поражение, но никакого плача или стона по этому поводку не было. Все приняли это стоически, и делегаты вернулись к своим косммандо, чтобы сказать им о условиях капитуляции. Я не стал возвращаться в Кейп, чтобы сообщить эту новость оставшимся там нашим людям, потому что мой отец настоял на том, что бы я остался с ним, когда генерал Смэтс отправился на юг. Когда он зашел попрощаться со мной, то сказал, что боится сообщать нашим людям это известие. Нам было тяжело думать о том, какое разочарование их ожидает. Мы в последний раз обменялись рукопожатием, затем он ушел.

Моего отца посылали в низкую страну, чтобы организовать разоружение коммандо, с которым он служил. Мы поехали по железной дороге к станции Балморал на линии к бухте Делагоа, и оттуда верхом в дикую местность, через которую мой брат и я ранее проезжали в поисках генерала Бейерса. После трудного двухдневного похода мы нашли лагерь, и мой отец исполнил свой тяжелый долг — сообщил людям, что все закончено. Большинство из них восприняло это спокойно, но некоторые разразились проклятьями и кричали, что никогда не сдадутся. Мой отец, хотя он сам голосовал против мира на конференции, указал им, что они должны или подчиниться тому, что произошло, или покинуть страну, как он сам намеревался сделать. Это успокоило самых буйных, и на следующий день отправились в Балморал, где бойцы должны были сдать свои винтовки. Над этой угнетающей церемонией наблюдал английский офицер, сидевший за столом под деревьями, рядом с полком солдат. Несмотря на его протесты, наши мужчины расстреляли все боеприпасы в воздух, разбили приклады винтовок и молча бросали сломанное оружие, перед тем, как подписать свое имя под обязательством соблюдать условия мирного соглашения.

Когда пришла очередь моего отца, он передал винтовку ответственному офицеру, но отказался поставить подпись. Он сказал, что, хотя он был одним из подписавших мирный договор, при подписании он сказал лорду Мильнеру, что подписывает договор только как госсекретарь Трансвааля, но не как частное лицо, и лодр Мильнер принял это к сведению.

Офицер указал, что ему не будет разрешено остаться в стране, и мой отец согласился. У меня не было определенного мнения на этот счет, но я поддержал отца и тоже отказался поставить подпись. Мне сказали, что я тоже должен покинуть страну, что в тот момент не очень меня волновало, потому что я хотел посмотреть мир.

Когда все было закончено, мужчины разъехались своим путем, чтобы посмотреть, что осталось от их домов и их семей.

Мы с отцом отправились на станцию Балморал, где получили сообщение от лорда Мильнера, в котором подтверждалось, что мы должны покинуть страну, но нам предоставлялось две недели, чтобы уладить все дела в Претории. После более чем двухлетнего отсутствия мы вернулись домой. Наш дом был занят английским генералом, Все наши вещи исчезли, пойти было некуда, и мы остались без крыши над головой. В это время из Свободного Государства приехал мой брат, который вырос на шесть дюймов с тех пор, как я видел его в последний раз, и остался цел во время своих многочисленных приключений. Он тоже решил уехать, и в конце июня мы отправились в добровольное изгнание.

Пока мы ожидали на границе в Комати Поорт, перед тем как попасть на португальскую территорию, мой отец написал на листе бумаги стихотворение, которое отдал мне.

Вот оно:

И он сказал, что, пока его страна не станет свободной, он не вернется.

Он теперь живет в Америке, а мы с братом — на Мадагаскаре, под французским флагом.

Мы слышали и о моих других двух братьях. Самый старший прибыл в Голландию из лагеря для военнопленных в Индии, а другой все еще находится на Бермудах и ждет освобождения.

Мариц и Роберт де Керсозон — с нами в Мадагаскаре. Мы были в экспедиции далеко внизу, в стране Сакалаве, чтобы посмотреть, можно ли там обосноваться.

Генерал Голлини предоставил нам ездовых мулов и отряд сенегальских солдат, поскольку те места все еще неспокойны. Казалось, что все идет к войне, но обошлось, и мы увидели все, что было интересно — озера и леса; болота, изобилующие крокодилами, и большие открытые равнины, на которых паслись стада дикого скота. Но при всей этой красоте чего-то нам не хватает, и вряд ли мы останемся здесь надолго.

В настоящее время мы зарабатываем на жизнь, сопровождая товары, которые возят на волах между Махатсарой на восточном берегу и Антананариве. Работа трудная — приходится постоянно находиться в сырых пораженных лихорадкой лесах, и пересекать горы, мокрые от вечных дождей; в свободное время я написал эту книгу.

Антананариве, Мадагаскар 1903.