Коммунизм как Религия

КОММУНИЗМ СЕГОДНЯ

В коммунизм верили не только партийные вожди и интеллектуалы. Никог­да за решетками тюрем и за колючей проволокой лагерей не оказывалось столько сторонников покаравшей их власти, как в сталинском СССР. В их числе были люди, которых даже Александр Солженицын — а его трудно заподозрить в симпатиях к большевизму — считал истинно верующими. Для таких людей «эта коммунистическая вера была внутренней, иногда (она оставалась) единственным смыслом оставшейся жизни» [21, 298]. Они не занимали привилегированного положения в лагерях, не считали, что другие (некоммунисты) были репрессированы правильно, недоноси­ли на своих товарищей. Были также верующие (к ним Солженицын отно­сится более сурово), которые сказали своим детям, что виноваты, только для того, чтобы не разрушать в них веру в советский строй [21, 301—302]. Верующими коммунистами признает автор «Архипелага ГУЛАГ» и троцки­стов, последних, кто перед смертью в лагерях оказал сталинской власти организованное сопротивление.

А что уж говорить об огромном числе партийцев, которые и в заклю­чении считали себя сталинцами, репрессированными по недоразумению!

Но постепенно коммунистическая вера вступает в компромисс со сти­хией потребления, которую на первых этапах радикально отрицала.

После смерти Сталина партия обещает измученным террором, войной, постоянными лишениями советским людям необычайное изобилие ма­териальных благ в близком будущем. Первоначальные цели революции (сначала преобразование всего мира на принципах равенства и социаль­ной справедливости, а потом воспитание в СССР нового человека, ком­мунистического Демофоона) к началу 1960-х годов десакрализируются и принимают форму конкретного обещания: догнать и перегнать США по производству материальных благ. То, что раньше отодвигалось в неопре­деленное будущее, построение коммунизма, при Хрущеве КПСС обязует­ся выполнить к 1980 году: в программе партии, принятой в 1961 году, речь идет о бесплатном проезде в общественном транспорте, лечении, отды­хе, питании. Коммунистическое невыразимое предстает в виде грезы о всеобщем и равном потреблении благ и услуг

Вообще, по сравнению с радикальностью атеистической веры сам высший принцип коммунизма — «от каждого по способностям, каждому по потребностям» — всегда звучал удивительно приземленно. Чеслав Милош в «Порабощенном разуме» остроумно заметил, что, конечно, этап реализованного коммунизма для самих верующих — это «святая святых», это — «Небо»; но если все-таки отважиться на Небо подняться, обнаружит­ся, что оно «не очень отличается от Соединенных Штатов в период полной занятости... Массы живут физиологической жизнью, пользуются матери­альными достижениями цивилизации, а этому препятствует доктрина, видящая цель в освобождении человека от материальных забот ради чего- то, что, согласно самой же доктрине, бессмысленно» [16, 82]. Радикальный атеизм большевиков и их сторонников истреблял в человеке метафизичес­кое начало ради необыкновенного, как считалось, расцвета производитель­ных сил, но при этом оставалось неясным, зачем этот расцвет нужен лю­дям, которых мало что друг с другом объединяет. Символический смысл коммунизма по мере его построения не прояснялся. «Сомнительно, — заключает Милош, — что партийное подражание христианской литургии и своего рода богослужения перед портретами вождей доставят людям абсолютное удовольствие» [16, 82].

Но и мечту о всеобщем и равном потреблении коммунизм оказался не в силах осуществить; он покинул историческую арену, так и не обогнав страны Запада по уровню производства. К тому времени главный посыл коммунизма как религии — образ человечества, свободного от погони за прибылью, но вместе с тем способного рационально устроить свою жизнь, — изрядно поблек. Веру в него утратили сами элиты, которые в конце концов приватизировали коммунистический проект, раздав его ос­татки своим согражданам.

Менялось и представление иностранцев о советских людях. Уже в «Русском дневнике» Джона Стейнбека, побывавшего в СССР в 1947 году, русские представлены обычными людьми, ничем не отличающимися от всех прочих [22].

Постепенно коммунистический эксперимент утрачивал черты беспре­цедентное™. Когда в конце 1980-х годов мы познакомились с американ­скими марксистами, выяснилось, что они рассматривают коммунизм как альтернативную стратегию модернизации. Что ж, и в этом качестве его трудно признать эффективным: капитализм оказалось легче объявить загнивающим, нежели догнать и перегнать.

Коммунистическая вера, конечно, ослабла, но списывать ее со счетов рано. И не только потому, что такие страны, как Китай, Куба, Северная Корея, продолжают называться коммунистическими, а жизнь самого «зо­лотого миллиарда», став более комфортной, не приобрела вожделенной осмысленности. Коммунизм будет жив до тех пор, пока существует «но­вый человек», продукт атеистической веры. И здесь мало что меняет тот факт, что в экономическом плане советский эксперимент потерпел неуда­чу, а воспитанный им «новый человек» оказался агрессивным собственником и «экстатическим» потребителем. Коммунизм обрушил на унаследо­ванные верования шквал насилия, но довольно быстро сам превратился в религию, оброс обрядами и святыми местами. Он пожрал своих перво­начальных адептов после того, как те, ведомые новым мессианством, переступили через религиозные заповеди и моральные обязательства. Не­удивительно, что создателям мира, в котором была возможна лишь паро­дия на суд, не на что было опереться в час бессудной расправы над ними самими.

«Новый человек», воспитанный в СССР, не похож на бескорыстного, открытого миру субъекта, который грезился утопистам. Атеизм научил его не считаться с потусторонними упованиями, а революционная бдитель­ность излечила от моральных обязательств. Вытесненное трансцендент­ное если и входит в его жизнь, то не разом, а мучительно и постепенно. Он по привычке ищет искупления в профанном, но уже не совместными усилиями, а каждый для себя, для своей семьи, для своего клана. При этом он пренебрегает интересами других в масштабах, каких не допускает цивилизованное общество.

Этому человеку чужда универсальность и интернациональность перво­начального коммунистического проекта, в который верили в 1917 году Ленин и Троцкий. Этот проект отвергается потомками тех, кто совершил Октябрьскую революцию, более того, современной российской молоде­жи он непонятен. Куда сложнее оказалось расстаться со сталинским им­перским атеистическим проектом, возникшим на обломках идейного большевизма и пронизавшим собой всю ткань советского общества. Даже в брежневские времена, не говоря уже об эпохе Хрущева, на пол­ках книжных магазинов не скапливалось столько хвалебных, агиографи­ческих сочинений о Сталине, как в нынешней России. Как мы увидим ниже, их авторы противопоставляют его Ленину в качестве спасителя правосла­вия, веры отцов.

То, чего больше всего опасались авторы «возвращений из СССР» —- что в стране произойдет буржуазное перерождение, — случилось, но не так, как они это себе представляли. «Новый человек» отличается от носителя капитализма как религии тем, что, связывая свою идентичность с властью, которая перекодируется в деньги, он не становится законопослушным; напротив, он ставит закон на службу своим частным интересам.

Попробуем проследить судьбу коммунистических идей в путинской России на примере ключевых фигур советской истории, Владимира Лени­на и Иосифа Сталина. Отношение к ним как нельзя лучше иллюстрирует судьбу двух коммунистических проектов: первоначального, космополити­ческого, и позднейшего, имперского.

В 2006 году день рождения Ленина пришелся на канун православной Пас­хи. На первой странице органа КПРФ «Советской России» вождь проле­тарской революции сравнивался с Христом, а его нынешние гонители уподоблялись фарисеям Нового Завета. «Сегодня, к сожалению, Ленин проходит путь на голгофу, когда его соплеменники... после многолетней осанны вопиют о необходимости распять его дух и дело на кресте преда­тельства, невежества и мещанства» [31]. На последней странице газеты был помещен гимн Пасхе и Русской Православной церкви, совместно с которой коммунисты борются за возрождение «Великой России с чистым и трепетным сердцем Святой Руси». Голоса коммунистов и православных христиан, продолжает лидер коммунистов Геннадий Зюганов, «сливаясь вместе, звучат все громче» [31]. О том, что Ленин был воинствующим ате­истом, что при нем громили церкви и расправлялись со священниками, не упоминается ни словом, — главное, что сейчас россияне поступают с Ле­ниным так же, как иудеи когда-то поступили с Христом.

Поэтому как нынешние коммунисты славят «Святую православную Русь», так православная церковь не спешит отрекаться от «сергианства», доктрины патриотического служения атеистической власти, которую она исповедовала в советский период, — ведь пока тело Ленина покоится в Мавзолее и с коммунизмом еще не покончено. Многочисленные журнали­сты и писатели, на все лады воспевая русский коллективизм, духовность и «соборность», как правило, не уточняют, о каком коллективизме идет речь: о советском или о христианском. Подразумевается, что существует некий синтез этих противоположных начал, природа которого, однако, не раскрывается.

Вальтер Беньямин, посетивший Москву на рубеже 1926—1927 годов, писал, что изображения Ленина становятся в СССР частью нового куль­та, пришедшего на смену иконам; их можно увидеть везде: в школах, в клубах, в детских садах и даже в Оружейной палате Кремля. В возрасте, когда дети научаются различать изображения вождя, писал он, они стано­вятся октябрятами, потом пионерами, потом комсомольцами.

А что знают о Ленине нынешние школьники, правнуки, внуки и дети тех, кто воспитывался в советское время?

В связи со 136-й годовщиной со дня рождения основателя советско­го государства газета «Московский комсомолец» опубликовала резуль­таты опроса на тему «Кто такой Ленин?» [30, 6]. Самые младшие дети, семи-восьми лет, называют его математиком, художником, композитором, космонавтом, но чаще всего они именуют вождя памятником или мумией.

Для школьников чуть постарше Ленин — «президент». Чувствуется, что учителя и родители разъяснили им, кто в России самый главный, и дети наивно проецируют сказанное взрослыми на фигуру Ленина. «Он был злым президентом России», — пишет ученик 4-го класса. «Президент Ленин, — продолжает он, — забирал у богатых деньги и отдавал их бед­ным, и в итоге все стали бедными. Еще он сделал революцию». «А еще он придумал, — добавляет Степан из 6-го класса, — что все люди равны».

Казалось бы, тема защиты бедных и проповеди равенства всех людей должна вызывать у детей положительное отношение к действиям «прези­дента» Ленина. Но нет, они не одобряют революционных инициатив вож­дя. Одна девочка констатирует, что при Ленине люди в ее районе жили в коммунальных квартирах, а теперь живут в отдельных. Даже оценки немно­гих школьников, которым революция вроде бы нравится, лишены идеализ­ма. «Он провел, — пишет 15-летний юноша, — не только военную рево­люцию, но и духовную. Он наравне в Че Геварой бьет рекорды по продаже футболок». 13-летний школьник называет Ленина «известным человеком, который занимался вложением денег в развитие СССР».

Другими словами, то, что по приказу Ленина убивали людей, пусть даже ради бедных, ради равенства и социальной справедливости, по мне­нию детей, в любом случае очень плохо: благие намерения вождя не оп­равдывают совершенных по его приказу жестокостей. Хорошо в Ленине лишь то, что укладывается в парадигму потребления, на которую ориен­тируются почти все респонденты (то, что футболки с его изображением хорошо продаются, что он вкладывал деньги в СССР и т. д.).

Отношение к Ленину в семьях большинства московских школьников отрицательное («Мне всегда говорили, что Ленин — это зло» (11 лет); «Моя семья не очень хорошо к нему относится» (12 лет); «Сволочь и гад... Я знаю, что он разрушил половину русских церквей, убивал тех, кто верил в Бога, и тех, кто был против него» (12 лет); «Ленин для меня никто. Я счи­таю его не лучше Гитлера и Сталина» (13 лет)).

У старших школьников в связи с именем Ленина возникает тема рево­люции. Это событие, восхищавшее в 1920—1930-е годы многие лучшие умы человечества, не вызывает у юных россиян никакого энтузиазма. 17-летняя девушка, например, пишет: «В.И. Ленин, настоящая фамилия Ульянов, — великий реформатор. С помощью революции, проплаченной/спонсиро­ванной немцами/фашистами, сверг монархию. Был атеистом, жег церк­ви, казнил священников... Еще у него был брат Саша. Он хотел убить царя, но был пойман». Ученица 10-го класса, с одной стороны, считает Ленина «великим реформатором», а с другой — объявляет Октябрьскую револю­цию проплаченной немцами (намек на деньги, полученные Парвусом от германского Генштаба), которых она путает с фашистами, т. е. преступле­нием, связанным с изменой родине.

8-летний мальчик знает о Ленине только то, что «это человек из Улья­новска, который прогнал и убил царя, то есть отомстил за брата».

Как известно, старший брат вождя, Александр Ульянов, был повешен в Шлиссельбургской крепости в 1887 году за подготовку покушения на жизнь императора Александра III. И единственный мотив для совершения Великой Октябрьской социалистической революции, который представ­ляется школьникам более или менее понятным, даже легитимным, — вовсе не утверждение социальной справедливости, не защита бедных от богатых, а.,, месть Ленина за убийство царем его брата «Саши». В мно­гочисленных «бандитских» сериалах, которые показывают по российско­му телевидению, герои постоянно мстят за отцов, братьев, жен, сестер, за неотданные долги, за предательство партнеров по бизнесу. Они балан­сируют между смертью и сказочным богатством, но в их действиях нет даже намека на утопические революционные мотивации. По ответам чув­ствуется, что дети усваивают эту логику: в результате месть как мотив дей­ствия понятнее им и приемлемее для них, чем восстановление социаль­ной справедливости.

Политтехнологи (а эту роль в сегодняшней России играют и журнали­сты, и социологи, и политологи, и депутаты, и даже заезжие иностранцы) из кожи лезут вон, доказывая, что в России все — свое, особое, не такое, как на Западе. «И самодержавие у нас особое, соборное, — пишет в га­зете “Аргументы и факты” близкий к Кремлю “евразиец” Александр Дугин. — И церковность. И даже демократия» [28, 4]. «Россия должна быть вели­кой, — утверждает в журнале “Итоги” французский писатель Морис Дрю- он, друг Владимира Путина, — или ее не должно быть» [29, 35].

Анализируя мнения московских детей о Ленине, я не мог отделаться от одной мысли: насколько же вымученными являются представления о русском народе как о прирожденном коллективисте, носителе идей равен­ства и социальной справедливости! В ответах детей лежит разгадка и разоблачение пафоса взрослых: они не могут, подобно нынешним комму­нистам, любить Ленина и православие одновременно, и им нет нужды разыгрывать из себя коллективистов, каковыми они не являются. Быть нормальным для них значит нормально потреблять, жить в собственных квартирах, носить футболки с изображением Ленина (или Че Гевары) и, если возможно, заработать и вложить деньги в бизнес.

Таков итог социального эксперимента, во многом определившего лицо XX века. За политтехнологическими идейными коктейлями, которые щед­ро оплачиваются нефтедолларами, по сути, скрывается примерно то же, что лежит на поверхности в ответах московских школьников: «естествен­ный», неотрефлексированный консюмеризм, последний вздох почивше­го в бозе коммунизма. Октябрьскую революцию в сегодняшней России почитают в лучшем случае как крупный национальный проект, наряду с

Петровскими реформами и покорением космоса. И пожалуй, ни в одной стране Европы власть не обменивается на деньги так прямо и непосред­ственно, как в современной России, нигде «черный рынок власти» (Бень­ямин) не функционирует так открыто.

Если вы через девяносто лет хотите получить поколение экстатичес­ких консюмеристов, имеющих о «реально существующем капитализме» приблизительное представление, рецепт прост: совершите революцию, проведите экспроприацию, закройте границы и стройте социализм. В результате будет пролито столько крови, труд станет столь неэффектив­ным, а знания о внешнем мире — такими рудиментарными и ненадежны­ми, что любое другое развитие событий, не исключая, увы, и откровенно­го шовинизма, миллионам людей покажется меньшим злом.

Три события особенно запечатлелись в памяти огромного большинства советских людей: коллективизация, Большой террор и Великая Отече­ственная война. Каждое из них унесло миллионы человеческих жизней.

Летом 2007 года исполнилось 70 лет со времени начала Большого тер­рора. Я пролистал два десятка российских газет и ни в одной из них не нашел даже упоминания об одной из величайших трагедий XX века. Ин­формацию о Большом терроре можно найти только в Интернете, на сай­тах правозащитных организаций и демократических партий.

Сталин по-прежнему присутствует в жизни общества, его проект фор­мирования «нового человека» задействован политически. Поэтому ведущие политики России не нашли слов соболезнования миллионам семей, чьи близкие были расстреляны или отправлены в лагеря, из которых мало кто вернулся. Выдыхающийся ручеек научной литературы о сталинском време­ни теряется в море измышлений авторов, всячески обеляющих Сталина, доказывающих, что никаких преступлений не было вообще, что число их жертв безмерно преувеличено, а наказанные были действительно виновны.

Этим дело не ограничивается. Из показанного несколько месяцев тому назад фильма «Сталин и Третий Рим» зрители узнали, что большевистс­кий вождь, оказывается, не просто возрождал православие на Руси, но хотел превратить Москву в Третий Рим. Если верить создателям фильма, то, публично поцеловав патриарха Сергия, полковник НКВД Георгий Кар­пов (ответственный за отношения с РПЦ) чуть ли не возвестил начало но­вой эры в отношениях православия и государства; за всем этим стоял, конечно же, генералиссимус Сталин («Этот поцелуй был согласован на самом высоком уровне», — уверяет автор рецензии на фильм). Продол­жая эту тенденцию, писатель-ультрапатриот Александр Проханов выдви­гает лозунг «Россия — религия, Сталин — святой», из которого следует, что нельзя относиться к России религиозно — а именно на такое отноше­ние претендуют нынешние патриоты, — не считая святым человека, лич­но подписавшего сотни расстрельных списков и санкционировавшего применение пыток к «врагам народа». И вот уже настоятель Знаменской церкви под Петербургом отец Евстафий служит по Сталину панихиду и ре­гулярно прославляет его в своих проповедях. На вопрос о том, как быть с миллионами загубленных при правлении «святого» православных жизней, священник ничтоже сумняшеся отвечает, что жертвы эти послужили появ­лению на Руси новомучеников.

Не останавливаются православные сталинисты и перед фальсифика­цией документов. Они изготовили и разместили в Интернете ряд фальши­вок, относящихся к разному времени; если верить им, Сталин отменил начатую Лениным антирелигиозную кампанию; уже в 1930-е годы он яко­бы тайно стремился к возрождению православия, которое и осуществи­лось по его повелению в 1943 году. И хотя состряпаны эти документы на скорую руку и специалистами всерьез не принимаются, для верящих в святость Сталина они столь же подлинны, как Протоколы сионских муд­рецов — для антисемитов.

Современная Россия пребывает во власти, казалось бы, противоречи­вых импульсов. С одной стороны, она воцерковляется, но церковь, при­нимающая новообращенных в свое лоно, полвека служила атеистическо­му режиму. С другой стороны, на вершину власти при Путине поднялись многочисленные представители другого института, ставшего всемогущим в сталинское время, — КГБ; они принесли с собой и распространили на все сферы жизни привычные им методы управления.

На первый взгляд возвращение к православию, вере отцов, должно было сопровождаться решительным отказом от атеизма советского об­разца и от проповедовавшей его власти. Но происходит как раз обратное: возвращаются в церковь, которая не только не отрекается от Сталина и от своего служения атеистическому режиму, но объявляет (одни ее предста­вители делают это явно, другие — по умолчанию) Сталина последователь­ным поборником православия, создает ему вымышленную религиозную генеалогию. Фактически имеет место очередной компромисс, заключае­мый между церковью и государством. Вера обретается как ритуал и отвер­гается как состояние души (любовь, терпимость, милосердие). Ради веры новообращенные сплошь и рядом совершают то, что еще недавно совер­шалось под влиянием атеизма.

Теперь, думаю, понятно, почему ключевое значение приобретает имен­но фигура Сталина: она сплавляет коммунизм с православием, осуществ­ляет синтез вчерашнего государственного атеизма с нынешней огосудар­ствленной верой.

Коммунизм с самого начала выступал как светская религия, принци­пиально несовместимая с потусторонним воздаянием. Свой атеизм Ленин унаследовал не только от Маркса, но и от целой плеяды русских револю­ционных демократов, особенно Чернышевского и народников-террорис- тов. После смерти вождя Октябрьской революции Сталин получил ключи от новой церкви, ВКП(б), и у гроба Ленина поклялся хранить верность всем его заветам, прежде всего хранить единство церкви, то есть партии боль­шевиков: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии как зеницу ока. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь» [12, 256]. У историков нет основа­ний считать, что Сталин нарушил данную клятву. Разве при нем не разру­шили тысячи храмов, не уничтожали, не ссылали, не посылали в лагеря верующих и священство, прежде всего православное? И разве большеви­стская партия, переименованная перед смертью вождя в КПСС, когда- нибудь отказывалась от своей «руководящей» роли по отношению к РПЦ, маргинальному институту советского времени?

Но эти аргументы не убедят тех, чье желание верить в святость «отца народов» слишком велико. Для такого желания не существует независи­мых исторических фактов. Коммунистическая вера исповедовалась в СССР слишком долго и в столь искаженной форме, что, видимо, просто вернуться к вытеснявшейся ею православной религии нельзя; возвраще­нию должен предшествовать противоестественный синтез старой и но­вой веры.

На самом деле Сталин не возродил в России православие, а в условиях войны, подчинившись народным настроениям и ожиданиям западных со­юзников, санкционировал создание церкви, подчиненной интересам ате­истического режима. Здесь он поступил как верный ученик Ленина, кото­рый учил менять — иногда довольно радикально — политику под влиянием изменившихся обстоятельств.

По радикализму нынешний режим в России, конечно, не идет в срав­нение со сталинским; не располагает он и идеологией, способной конку­рировать с коммунистической. Но это не помешало ему разрушить начат­ки институтов гражданского общества, упразднить разделение властей, свободу прессы и сколько-нибудь нестесненное выражение обществен­ного мнения. Не изменив ни одного слова в Конституции России, он про­сто перестал с ней считаться.

Здесь напрашивается аналогия со сталинским временем. В преддве­рии Большого террора, в декабре 1936 года, в СССР была единодушно принята «самая демократическая в мире» сталинская Конституция. Она не только предоставляла свободу слова, печати, собраний и митингов, улич­ных шествий и демонстраций, но и обеспечивала их исполнение «предо­ставлением трудящимся и их организациям типографий, запасов бумаги, общественных зданий, улиц и т. д., необходимых для их осуществления» [цит. по: 24, 45]. Ни одна из буржуазных конституций, трубили сталинские идеологи, не гарантирует реализации записанных в ней формальных сво­бод. «Эта статья, — писал в книге “Москва. 1937” Лион Фейхтвангер, — производит отрадное впечатление» [24, 45], и ему в тогдашней Европе вторили многие голоса.

Беда в том, что ни одним из прав, предоставляемых этой Конституци­ей, никогда никому не пришлось воспользоваться.

Жестокое истребление интернационально ориентированной револю­ционной культуры нынешние националисты и их покровители ставят в зас­лугу Сталину. Тут их трудно упрекнуть в непоследовательности. Но они заблуждаются, полагая, что эту бойню «отец народов» устроил ради воз­рождения православия. Религиозную форму русский национализм окон­чательно принял уже после распада СССР, а цели Сталина не выходили за пределы советского атеистического проекта.

Для националистов нынешняя власть — слишком умеренная. И недо­статочно православная. Ей, полагают они, надо еще многому учиться у Сталина. Недавно рупор этих кругов, Александр Проханов, заявил по ра­дио, что «Путин (на тот момент действующий президент. —М. Р.) если поднимется на цыпочки и очень постарается, то, может быть, сумеет за­вязать шнурки на ботинках Сталина».

К счастью, это действительно так — в начале XXI века второй Сталин в России невозможен. И в этом следует видеть завоевание миллионов лю­дей, заплативших за это огромную историческую цену.

В период горбачевской перестройки многие в России и за границей верили, что она даст быстрые и ощутимые результаты. В 1990 году Жак Деррида писал, что, если перестройка действительно состоится, жанр «возвращений из СССР» (даже в тех смягченных и неконвенциональных формах, которые он принял после Второй мировой войны) отойдет в про­шлое, станет достоянием истории. Тогда казалось, что СССР сохранится и быстро демократизируется. Произошло как раз обратное: советская империя распалась, а демократизация ее отдельных фрагментов пошла значительно труднее, чем казалось в годы правления Михаила Горбачева.

До тех пор пока Россия, не будучи демократической страной, будет хотеть, чтобы внешний мир рассматривал ее в качестве таковой, жанр «возвращений» (пусть в смягченных формах) будет жить. Едва ли нынеш­ней «управляемой» или «суверенной» демократии удастся повторить ус­пех советской пропаганды 1930-х годов, выдавшей за образец демократии страну, в которой свирепствовал террор. Авторы нынешних «возвращений» подают Россию как демократию с отдельными, легкоустранимыми недо­статками, между тем как из других, конкурирующих сообщений явствует, что в России нет свободы прессы, преследуется оппозиция, отсутствует независимое правосудие. Другими словами, образ России при президен­тстве Владимира Путина по-прежнему двоится, и у читателя, познакомив­шегося с книгами Анны Политковской или мемуарами бывшего канцлера Герхарда Шрёдера, несомненно, возникнет впечатление, что речь идет о двух совершенно разных странах.

Остается надеяться, что когда-нибудь, в не столь отдаленном будущем, российские мистер Джекил и мистер Хайд наконец-то сольются и потреб­ность вводить внешний мир в заблуждение относительно природы суще­ствующих в стране социальных отношений станет достоянием истории.

Литература

1. Арон Р. История XX века. М.: Ладомир, 2007.

2. Беньямин В. Московский дневник. М.: Ad Marginem, 1997.

3. Брехт Б. Ме-ти. Книга перемен. М.: LogosAltera, 2004.

4. БрехтБ. Олитературе. М.: Художественная литература, 1977.

5. «Верните мне свободу!». Деятели литературы и искусства России и Герма­

нии —жертвы сталинского террора. Мемориальный сборник документов из архивов бывшего КГБ. М.: МЕДИУМ, 1997.

6. Герлинг-ГрудзинскийГ. Иной мир. М.: Прогресс, 1991.

7. Деррида Ж. Призраки Маркса. М.: LogosAltera, 2006.

8. ЖакДеррида в Москве: деконструкция путешествия. М.: Ad Marginem, 1993.

9. Жид А. Подземелья Ватикана. М.: Московский рабочий, 1990.

10. Збарский Б.И. Мавзолей Ленина. М.: ОГИЗ-Госполитиздат, 1945.

11. Зеленин И.Е. Сталинская «революция сверху» после «великого перело­ма», 1930—1939. Политика, осуществление, результаты. М.: Наука, 2006.

12. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). М.: Гос- политиздат, 1938.

13. Казандзакис Н. Отчет для Эль Греко. Афины: Лотос-Раритет, 2005.

14. Кафка Ф. Замок. Новеллы и притчи. М.: Изд-во политич. литературы, 1991.

15. КрупскаяН.К. О коммунистическом воспитании школьников. М.: Просве­щение, 1987.

16. Милош Ч. Порабощенный разум. СПб.: Апетейя, 2003.

17. Рассел Б. Почему я не христианин. М.: Политиздат, 1987.

18. Рассел Б. Практика и теория большевизма. М.: Наука, 1991 (1-е издание: Russell В. The Practice and Theory of Bolshevism. L.: George Allen and Unwin LTD, 1920).

19. СержВ. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. М.: Праксис; Оренбург: Оренбургская книга, 2001.

20. Советское декоративное искусство. Материалы и документы, 1917—1932. Агитационно-массовое искусство: оформление празднеств. М.: Искусст­во, 1984.

21. Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ, 1918—1956: Опыт художественного ис­следования. М.: Книга, 1990. Т. Ill—IV.

22. СтейнбекД. Русский дневник. М.: Мысль, 1990.

23. ТроцкийЛ. Перманентная революция. М.: ACT, 2005.

24. Фейхтвангер Л. Москва. 1937: Отчет о поездке для моих друзей. М.: Худо­жественная литература, 1937.

25. Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М.: Ad Marginem, 1998,

26. Шлегель К. Берлин, Восточный вокзал. Русская эмиграция в Берлине меж­ду двумя войнами (1918—1943). М.: НЛО, 2004.

27. Ярославский Е. Библия для верующих и неверующих. М.: Изд-во политич. литературы, 1977.

28. Аргументы и факты. 2006. Апрель. № 16.

29. Итоги. 2006. 17 апреля.

30. Московский комсомолец. 2006. 23 апреля.

31. Советская Россия. 2006. 22 апреля.

32. AronR. L’opiumdesintellectuels. Paris: Calmann-Levi, 1955.

33. Benjamin W. Gesammelte Schriften. Frankfurt-am-Main: Suhrkamp Verlag, 1985. Bd. VI.

34. Benjamin 1/1/. Moscow Diary. Massachusetts; L.: Harvard University Press, 1986.

35. Berlin, Paris, Moskau: Reiseliteratur und die Metropolen / Hrsg. von W. Fahnders, N. Plath, H. Weber, I. Zahn. Bielefeld: Aisthesis Verlag, 2005.

36. Die Blicke der Anderen: Paris — Berlin — Moskau / Hrsg. von W. Asholt, C. Leroy. Bielefeld: Aisthesis, 2006.

37. Ein Gott der keiner war. Miinchen: DTV, 1962.

38. FayetJ.-F. Radek (1885—1939): biographie politique. Bern: Lang, 2004.

39. FuegiJ. Brecht and Co.: Sex, Politics and The Making of The Modern Drama. N.-Y, 1994; цит. по нем. пер.: FuegiJ. Brecht Co.: Eine Biographie. Hamburg: Europaeische Verlagsanstalt, 1997.

40. Furler B. Augen-schein: Deutschsprachige Reportagen uber Sowjetrussland, 1917—1939. Frankfurt-am-Main, 1987.

41. HourmantF. Au pays de I’avenir radieux: Voyages des intellectuelsfrancais en URSS, a Cuba et en Chine populaire. Paris: Aubier, 2000.

42. Judentum und politische Existenz: Siebzehn Portrats deutsch-judischer Intellektuellen / Hrsg. von M. Buckmiller, D. Heimann, J. Perels. Hannover: Offizin, 2000.

43. Kisch E.E. Zaren, Popen, Bolschewiken. Berlin: Aufbau-Verlag, 1961.

44. Koenen G. Der Russland-Komplex: Die Deutschen und der Osten, 1900— 1945. Miinchen: C.H. Beck, 2005.

45. Koenen G. Utopie der Sauberung: Was war der Kommunismus? Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 2000.

46. KoestlerA. Der Yogi und der Kommissar. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1974.

47. Kupferman F. Au pays des Soviets: Le voyage francais en Union Sovietique, 1917-1939. Paris: Gallimard, 1979.

48. LowyM. Erlosung und Utopie: Judischer Messianismus und libertares Denken: Eine Wahlverwandtschaft (aus dem Franzosischen von Dieter Kurz und Heidrun Topfer). Berlin: Philo, 1997.

49. O’Sullivan D. Furcht und Faszination: Deutsche und britische Russlandsbilder. Koln; Weimar; Wien: Bohlau Verlag, 1996.

50. Riegel K.-G. Der Marxismus-Leninismus als «politische Religion» // Politische Religion und Religionspolitik: Zwischen Totalitarismus und Burgerfreiheit. Gottingen: Vandenhoeck Ruprecht, 2005.

51. RolfM. Das sowjetische Massenfest. Hamburg: Hamburger Edition, 2006.

52. Russen in Berlin: Literatur, Malerei, Fhcaloi, Film, 1918—1933 / Hrsg. von F. Mierau. Leipzig: Reklam, 1987.

53. Ryklin M. Die Reise in den Westen: Nach dom Komrmyiismus: 15 Jahre ohne Grenze // Zuruck aus der Zukuft / Hrsg. von B. Groys, A. von der Heiden, R Weibel. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2005. S. (>17 661.

54. RyklinM. Schonschriften desTerrors//Ryklin M. Rnumodes Jubels. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2003. S. 164—184.

55. Scholem G. Walter Benjamin — die Geschichte einer Freundschaft. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1997.

56. Uhlig C. Utopie oder Alptraum: Schweizer Reiseberichte iiber Sowjetunion, 1917-1941. Zurich, 1992.

СОДЕРЖАНИЕ

КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ....................................................................................... 9

Рождение религи из духа атеизма

Бога нет!......................................................................................................... 9

Партия превыше всего........................................................................... 14

Вечно живой.............................................................................................. 17

Места поклонения................................................................................... 21

Религия ли коммунизм?........................................................................ 27

ВЕРИТЬ БЕЗ БОГА........................................................................................ 35

В пролетарской Мекке

На «избранной родине»......................................................................... 37

Жак Деррида. «Возвращения из СССР»....................................... 44

«Кронштадт» и «возвращение к людям»....................................... 48

То kill or not to kill. Историческая ответственность

интеллектуалов........................................................................................ 52

«Рука в огне». Советский Демофоон.............................................. 54

Бертран Рассел. Самоубийство разума................................................. 57

Вальтер Беньямин. Топос утопии.............................................................. 64

Артур Кестлер. Крокет по-большевистски ........................................... 75

Андре Жид. Христос и Демофоон ............................................................ 89

Лион Фейхтвангер. Улыбка Радека.......................................................... 98

Бертольд Брехт. Великий порядок........................................................ 104

ЭПИЛОГ............................................................................................................ 113

Коммунизм сегодня

«Новый человек». Эволюция его веры.......................................... 115

«Плохой дядя»...................................................................................... 118

Святой большевик................................................................................. 122

Судьба «возвращений»....................................................................... 126

Литература...................................................................................................... 127

Михаил Рыклин КОММУНИЗМ КАК РЕЛИГИЯ: Интеллектуалы и Октябрьская революция

Дизайнер С. Кистенев Редактор С. Тимофеева Корректоры Т. Озерская, О. Косова Компьютерная верстка С. Петров

Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953000 — книги, брошюры

ООО «НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ»

Адрес редакции:

129626, Москва, И-626 а/я 55, тел.: (495)976-47-88 факс: (495) 977-08-28 e-mail: real@nlo.magazine.ru Интернет: http://nlo.nlobooks.ru

Формат 60x90 '/16. Бумага офсетная № 1.

Офсетная печать. Печ. л. 8,5. Тираж 1000. Зак. №4785 Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК «Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14

[1] Народное ликование на советских праздниках 1930-х годов было организовано, жестко подчинено логике власти. Современный немецкий исследователь советских праздников не оставляет в этом никаких сомнений: «“Vorn” marschierten jetzt in einer strikten Demonstrationsordnung immer die Herausgehobenen. Bei den lokalen stadtischen Aufmarschen waren das zuerst Vorzeigbetriebe, innerhalb jeder Kolonne vornweg die Bestarbeiter. Ihr Abstand zur Rest der Demonstrationskoionne wurde auch durch neue Kleidungsordnung visualisiert: nur sie durften am Festtag weiBesTuch tragen. Dagegen folgten “hinten”, am Ende der Kolonne, die “Nachzijgler”, die “Zuruckgebliebenen” und die anderen als ruckstandig Diffamierten» [51, 167].

[2] Забальзамированное тело Ленина принято сравнивать с мумией, но это не соот­ветствует требованиям новой религии. «Само собой понятно, — писал профессор Збар­ский, хранитель тела вождя, — что мумии представляют большой интерес для выясне­ния истории народов далеких времен, для археологов, антропологов, анатомов. Но нельзя забывать, что такое тело имеет коричневый, почти черный цвет и представляет собой как бы скелет, обтянутый кожей. Если бы показать кому-нибудь тело близкого человека, превращенного в мумию, то он ужаснулся бы» [10, 36]. Тело Ленина сохраня­ется в качестве «тела близкого человека» в том виде, в каком его застала смерть.

[3] Наиболее глубоким анализом соотношения революции и преступления до сих пор остается трактат маркиза де Сада «Французы, еще одно усилие, если вы хотите стать республиканцами!» из книги «Философия в будуаре», написанный под впечатлением от якобинского террора. В период революции преступление, утверждает Сад, нельзя ка­рать, ссылаясь на авторитет религии, так как заповеди последней отвергнуты вместе со старым порядком, который она оправдывала. Сад предлагал якобинцам и их сторонни­кам возвратиться к гражданской религии римлян, но Робеспьер ограничился введени­ем культа Верховного существа.

[4] «Diese genuine Verfiihrungskraft einer totalitaren Gewalt fuhrt zuriick an die dunklen Quellen aller Religionen — eines Numinosen, die sich ursprunglich gerade aus den Menschenopfern und dem Schrecken vor dem Damonisch-Gottlichen speiste» [45, 416].

[5] Подробнее о пребывании Паке в Советской России и его реакциях на событие революции см.: 44, 143—168 etc.

[6] В «Московском дневнике» (запись от 16 декабря 1926 года) Беньямин сообщает о встрече с Ротом в московской гостинице и добавляет следующее: «В разговоре... я довольно быстро вынудил его проявить свою позицию. Если выразить это одним сло­вом: он приехал в Россию (почти) убежденным большевиком, а уезжает из нее роя­листом. Как обычно, страна расплачивается за смену политической окраски тех, кто приезжает сюда с красновато-розовым политическим отливом (под знаком “левой” оп­позиции и глупого оптимизма)» [2, 43].

[7] Употребляя слово «Кронштадт» в переносном смысле, Луис Фишер ссылается на разочаровавшихся в революции из-за жестокого подавления Кронштадтского восста­ния в марте 1921 года американских анархистов Эмму Гольдман и Александра Беркма- на. По аналогии с ними и другие «попутчики» и коммунисты переживали позже свой «Кронштадт» [37, 204].

[8] Сообщая об этом эпизоде в книге «Опиум интеллектуалов», Раймон Арон добав­ляет, что во Франции 1950-х годов в интеллектуальной среде достаточно было чуть бо­лее резко покритиковать СССР, чтобы распались старые дружеские отношения. Пример Сартра и Камю — не единственный [32, 59 и 63].

[9] Например, Габриэль Элмонд (Gabriel Almond) в книге «The Appeals of Communism» опросил 221 бывшего коммуниста из четырех стран о причинах их вступления в партию. Выяснилось, что на 52% опрошенных перед вступлением в партию отразилось ухудше­ние экономического положения; среди руководящих кадров таких оказалось еще боль­ше, 67% (об этом см.: 56, 50). О причинах привлекательности коммунистических идей для интеллектуалов-евреев в рассматриваемый период среди прочего см.: Lowy Michael Erlosung und Utopie: Judischer Messianismus und libertares Denken [48]; Judentum und politische Existenz: Siebzehn Portrats deutsch-judischer Intellektuellen [42].

[10] Кроме известных книг о путешествиях в СССР французских, немецких, британс­ких, швейцарских «попутчиков» Фреда Купфермана [47] и уже упоминавшихся Франсуа Урмана, Христианы Улиг и других авторов, стоит сослаться на новейшие труды: «Berlin, Paris, Moskau: Reiseliteratur und die Metropolen» [35] и «Die Blicke der Anderen: Paris — Berlin — Moskau» [36].

[11] Подробнее о советском восприятии Запада на примере анализа текстов художника Ильи Кабакова см.: 53.

[12] Имеется в виду искушение Христа в пустыне властью «над царствами мира сего и славой их» (Евангелие от Матфея, 4.8).

[13] «И как Али был низвержен политиками, которые поддержали Пророка (Мохамме­да. — М. Р.) только после его успеха, — замечает Рассел, — так и подлинные коммуни­сты могут быть низвержены теми, кто только сейчас сплачивается вокруг большевиков» [18, 66]. В 1937—1938 годах эти слова оказались пророческими: старая ленинская гвар­дия была уничтожена людьми Сталина, в большинстве своем примкнувшими к револю­ции уже после ее победы.

[14] В случае коммунистической экспансии, утверждал английский философ, «отчаян­ный конфликт с Америкой» неизбежен [18, 66].

[15] «Вся концепция бога является концепцией, перенятой от древних восточных дес­потий. Это концепция, совершенно недостойная свободных людей» [17, 112].

[16] Вот как эта мысль выражена в книге «Йог и комиссар»: «Комиссар верит в изме­нение извне. Он считает, что все беды мира, включая запоры и эдипов комплекс, изле­чиваются революцией посредством радикального изменения в системе производства и распределения товаров; он уверен, что эта цель оправдывает любые средства, в том числе насилие, обман, предательство и нетерпимость» [46, 11].

[17] Ему вторит другой критик РКП(б), Виктор Серж: русская революция не решила проблему «противостояния без ненависти» [19, 459].

[18] Виктор Серж информировал Жида о положении в СССР: «Я обратился к Андре Жиду с открытым письмом накануне его поездки в Россию, в котором писал: “Мы создаем фронт

против фашизма. Как преградить ему дорогу, когда за нашей спиной — столько концла­герей?. . Позвольте сказать Вам, что рабочему классу в СССР можно служить, лишь смот­ря в лицо действительности. Разрешите обратиться к Вам от имени тех, кто сохранил мужество, —- имейте же и Вы мужество смотреть в лицо действительности”» [19,409].

[19] Подробности сообщает биограф Радека, Ж.-Ф. Файе. В январе 1937 года Сталин, по настоянию Фейхтвангера, согласился встретиться с Радеком. Он обещал сохранить Радеку жизнь, если тот будет сотрудничать со следствием. «...Беседа, при которой при­сутствовал Ежов (тогдашний глава НКВД. — М. Р.), состоялась во время посещения Ста­линым здания на Лубянке (штаб-квартиры НКВД. — М. Р.). Радек, видимо, получил от него все необходимые заверения, так как на следующий день он стал давать показания» [38, 704]. Протоколы допросов и обвинительное заключение Радек написал собствен­норучно. Следователи НКВД были в восторге и не исправили ни слова. «Разработанный сценарий так понравился Сталину, особенно в том, что касалось связей с нацистами и японскими милитаристами, что остальным обвиняемым пришлось изменить свои пока­зания с учетом новых элементов, внесенных Радеком... Он разработал сценарий всего процесса...» [38, 705]. Придуманная Радеком фабула основывалась на том, чтоТроцкий якобы предложил нацистам (в частности, Рудольфу Гессу) отдать Германии Украину, а японцам — часть Сибири, если они помогут ему свергнуть Сталина и захватить власть в СССР. Во время процесса Радек несколько раз давал понять прокурору, что весь про­цесс держится на его показаниях; против обвиняемых не было ни одного вещественно­го доказательства. Дочь Радека и его жена были арестованы через несколько месяцев после окончания процесса. А в мае 1939 года сам Радек был убит в Нерчинске солагер­никами, скорее всего уголовниками [38, 719].

[20] Сергей Третьяков был арестован в июле 1937 года в Кремлевской больнице. Пос­ле применения «методов физического воздействия», т. е. пыток, он «признался», что с 1924 года работал на японскую разведку, и сам сочинил фиктивный сценарий своей «преступной деятельности». Он описал многочисленные встречи с вымышленными япон­скими агентами и выполнение таких «заданий», как фотографирование Горьковского автозавода или передача информации «о принципах колхозного строительства». Сле­дователи, как и в случае со сценарием Радека, были в восторге и даже не пытались что- либо проверять. 10 сентября 1937 года выдающийся журналист и писатель был расстре­лян на основании собственных показаний (подробнее об этом см.: 5, 46—68).

[21] Тут уместно вспомнить предостережение Бертрана Рассела: «Но для счастливого исхода спора весьма существенно, чтобы не мелодрама определяла наши взгляды на большевиков: они не ангелы, которых надо боготворить, и не дьяволы, которых следу­ет изгонять. Это просто дерзкие и способные люди, пытающиеся с большим искусст­вом решить почти неразрешимую задачу» [18, 67]. Отличие Брехта от Рассела состоя­ло в том, что он считал поставленную большевиками задачу не просто разрешимой в принципе, но в основном разрешенной; осталось, полагал он, лишь устранить мелкие недочеты.

[22] «В течение всей своей жизни, — пишет Фуеджи, — он считал оправданным при­менение насилия политической элитой, поскольку это была элита, к которой принадле­жал он сам» [39, 461].