Комната с призраком

Макартур Рейнольдс ТРИБУНАЛ ИНКВИЗИЦИИ Перевод А. Бутузова

Большая зала, где заседал трибунал, была убрана черным. В дальнем конце ее возвышался широкий полукруглый стол; позади него стояло массивное кресло, обитое черным бархатом. Поверхность стола и пол перед ним были покрыты грубым черным сукном.

В кресле, похожем на трон, заседал Великий Инквизитор, Петр Арбец. Над сиденьем его на черной стене белело распятие из слоновой кости. Еще два черных кресла стояли по обе стороны инквизиторского трона. Их занимали инквизиторы, исполнявшие обязанности судебных исполнителей. Справа от Инквизитора на столе стоял колокольчик; слева — лежала раскрытая Библия. Перед председательским креслом возвышалась стопа бумаг и протоколов, рядом стояли песочные часы.

Перед столом стояла грубая скамья, точнее, грубо обработанная доска треугольной формы, предназначавшаяся в качестве сиденья для обвиняемого. По правую руку от Инквизитора стояли палач и четверо его подручных в масках. Облаченные в черное, с головами, покрытыми подобием колпаков с прорезями для глаз и носа, — на этих четверых было страшно взглянуть! По левую руку от Великого Инквизитора сидели два секретаря; они писали под диктовку председателя и заносили в протоколы свидетельские показания.

В парадном облачении, с белым крестом Святого Доминика на груди Петр Арбец взошел на председательский трон и сел, окинув залу недобрым взглядом. Страсти, бушевавшие в груди этого страшного человека, были неведомы сердцам четырех младших судей, однако же и их возбуждало непередаваемое ощущение собственной власти; с показной деловитостью они перебирали бумаги, ожидая появления заключенного. Их каменные лица не выражали чувств; им были чужды сомнения и тревоги настоящих судей, трепещущих при мысли о том, что кара может задеть невиновного. Обычно их приговоры выносились еще до суда. Ошеломить и раздавить без сожаления — таков был их девиз. Единственное, что могло бы смутить их, — оправдательный приговор; его они выносили с большой неохотой.

В противоположном конце залы стояли священники и монахи различных орденских званий — обычные свидетели заседаний; рядом с ними — несколько грандов Испании. Они преданы делу Святой Инквизиции, и их Петр Арбец вызвал намеренно, ибо сегодня будет судим не простой еретик, но славный и знатный рыцарь — ревностный католик, обвиненный в ереси.

Гнетущая тишина пронизывала скорбное собрание. Можно было подумать, что здесь собрались самые мрачные и молчаливые из священнослужителей; от их неподвижности веяло смертью. Но через несколько мгновений легкое движение пробежало по их рядам, глаза их медленно обратились к дверям: двое стражников ввели в залу суда обвиняемого.

Это был человек высокого роста, очень бледный, приблизительно пятидесяти лет. В его волосах, от природы темных, виднелись седые пряди; открытое лицо его было скорее надменно, нежели умно; глаза сверкали благородным огнем истинных сынов Кастилии. Глубокая религиозность — отличительная черта испанских христиан — смягчала печаль и горе, отражавшиеся в его чертах. Тягостные размышления и двухдневное заключение в подземельях Инквизиции изнурили его дух.

С охраною по бокам он медленно приблизился и остановился перед судьями. Оглядевшись в поисках сиденья, он не обнаружил ничего, кроме треугольной скамьи; горькая усмешка тронула его губы. Однако он сел на это странное изобретение инквизиторов. Вскинув голову, он взглянул в глаза Петру Арбецу. Исполненный достоинства, взгляд был способен смутить кого угодно, но не Инквизитора.

Не переменившись в лице, Петр Арбец выдержал взгляд и, обращаясь к заключенному, произнес: «Обвиняемый, встаньте! Поклянитесь на Библии говорить только правду». Заключенный медленно поднялся, подошел к столу и, положив руку на Святую книгу, проговорил отчетливо и твердо: «Именем Спасителя и его Святым писанием клянусь говорить только правду».

— Ваше имя? — потребовал Великий Инквизитор.

— Пауль Иоахим Мануэль Аргосо, граф де Церваллос, гранд Испании второго класса и губернатор Севильи по высочайшему повелению нашего короля Карла Пятого!

— Не утруждайте себя перечислением, — сказал Инквизитор. — Эти звания не принадлежат вам больше. Арестованный по обвинению в ереси теряет все знаки отличия и все владения.

Мануэль Аргосо не произнес ни слова; только нижняя губа его дрогнула; кастильская кровь вскипела в нем.

— Ваш возраст? — спросил Инквизитор.

— Пятьдесят лет, — отвечал губернатор.

— Мануэль Аргосо, — продолжал неумолимый Инквизитор, — вы обвиняетесь в том, что принимали в своем доме человека богопротивной расы; человека, который высказывался против учения Святой Католической Церкви и на которого вы не донесли суду.

— Ваша честь, я не понимаю, о чем вы говорите, — угрюмо отвечал Мануэль Аргосо.

— Сокрыть ересь — значит поощрить ее, — снова обратился к нему Инквизитор. — Вы не могли не знать, что дон Стефен де Варгас, происходящий из мавританской фамилии, не придерживается католической веры. Но вы не только принимали его в своем доме — вы обручили с ним свою единственную дочь.

Тяжелый вздох вырвался из груди несчастного, и слезы обильным потоком хлынули из его глаз; собрав все свое мужество, он отвечал:

— Ваша честь, Стефен де Варгас происходит из знатного рода Абессенрахов, которые чтят учение Иисуса Христа и признают Фердинанда и Изабеллу его наместниками на земле. От нашего монарха их род получил привилегии, подобающие кастильским донам, и я не вижу причин отказывать им в том, чем они владеют уже более века.

— Тот, кто получает привилегии, обязан честно исполнять свой долг, — отвечал Великий Инквизитор. — Пренебрегающий своим долгом лишается своих званий. Дон Стефен де Варгас, признавший учение, противное христианским канонам, лишился защиты Святой Церкви: он запятнал себя ересью; отныне само общение с ним — ересь и подлежит суровому наказанию.

— Ваша честь! — торжественно произнес Аргосо, — клянусь моим добрым именем, что дон Стефен де Варгас ни разу не произнес в моем доме слов, оскорбительных для слуха благочестивого христианина.

— Он упорствует в своем заблуждении, — с сожалением проговорил Великий Инквизитор и обернулся к судьям, как будто спрашивая у них совета. С деланным ужасом судьи воздели руки и закатили глаза к небу. Эта пантомима была хорошо отрепетирована ими и исполнялась с подкупающей искренностью и благочестием. Секретари торопливо записывали произнесенный диалог, и, пока они не закончили своей работы, Петр Арбец молчал; казалось, он погружен в глубокие раздумья.

Наконец, с видом величайшей скорби, сыгранной столь искусно, что обман был доверчиво принят многими из присутствовавших, он взглянул на губернатора Севильи и проговорил:

— Сын мой, взгляни мне в глаза, ты видишь, как меня огорчает твое упорство. Я любил тебя как друга; во имя нашей дружбы и во славу христианской веры я молю небеса наполнить твою душу раскаянием и сожалением о содеянном.

— Ваша честь, — отвечал дон Мануэль Аргосо. — Бог мне судья и свидетель, что я даже в мыслях не преступал заповедей Священного писания.

— Но вы не отрицаете, что общались с молодым еретиком? — коварно спросил Инквизитор.

— Дон Стефен де Варгас — не еретик, ваша честь, — твердо отвечал губернатор, — он такой же добрый католик, как вы или я.

— О, небо! — воскликнул Инквизитор, — дьявол ослепил его во гордыне!

— Ваша честь, — сказал один из судей, — он признает свою связь с доном Стефеном де Варгасом.

— Да, он признает, — подтвердил Инквизитор. — Заключенный, вы не отрицаете, что ваша дочь разделяет ваши антикатолические воззрения?

— Ваша честь, я думаю, на этот вопрос лучше ответить вам, ведь вы были частым гостем в моем доме, — сказал Аргосо.

— Я не был ее исповедником, — сухо возразил Инквизитор.

— О! Ваша честь, неужели вы и Долорес обвиняете в том же, в чем обвиняете меня? Неужели она в тюрьме?

— Мы сейчас говорим не о вашей дочери, а о вас, обвиняемый, — сказал Инквизитор.

— Моя дочь! Что вы с ней сделали? — закричал несчастный отец, с мольбою протягивая к судье руки.

— Тихо! — сурово оборвал его Инквизитор. — Я здесь не затем, чтобы отвечать на вопросы, а вы — не затем, чтобы задавать их. Введите свидетелей.

Открылась боковая дверь залы, и две фигуры, закутанные в длинные черные плащи, с вощеными белыми масками на лицах медленно двинулись к столу. Дрожь пробежала по телу дона Мануэля Аргосо; казалось, восставшие мертвецы приближаются к нему — так походили два таинственных незнакомца на оживших покойников, обернутых в могильный саван!

Великий Инквизитор взял с них клятву говорить только правду. Они поклялись. Затем первый из них, судя по голосу — городской торговец Энрико, дал показания, из которых следовало, что упомянутый еретик дон Стефен де Варгас был частым гостем в доме дона Мануэля Аргосо.

Вышел второй свидетель, и Инквизитор продолжил допрос. В подобных процедурах свидетели просто подтверждали факты или то, что выдавалось за них. При этом их имена не подлежали оглашению в суде, и вместо их лиц присутствовавшие видели безобразные восковые маски. На роль свидетелей людей подбирали офицеры Инквизиции, и для первого допроса знатного узника Петр Арбец приказал найти двоих своему фавориту Джозефу.

— Вы знаете обвиняемого? — обратился Великий Инквизитор ко второму свидетелю.

— Да, знаю, — голос говорившего показался Инквизитору знакомым, хотя он не мог вспомнить, где его слышал.

— Что вы о нем знаете?

— То, что он такой же добрый католик, как вы или любой из присутствующих здесь, — голос звучал бесстрастно.

— Что! — вскричал Великий Инквизитор, потеряв самообладание от неожиданного ответа. — Вы пришли сюда, чтобы защищать еретика?

— Нет, я пришел сюда, чтобы говорить правду, — последовал ответ.

— А вам известно о последствиях, которые влечет за собой защита еретика? — в бешенстве прорычал Арбец.

— Мне известно, что личность свидетеля неприкосновенна и поэтому я не боюсь ваших угроз, — тихо, но твердо отвечал незнакомец.

— Довольно, уведите его, — приказал Великий Инквизитор, — его словам нельзя верить, ведь вся Севилья знает, что дон Стефен — еретик, да и обвиняемый этого не отрицает.

— Зачем же тогда вызывать свидетелей? — спросила таинственная маска.

— Уведите его прочь — он оскорбляет суд! — загремел Арбец, едва сдерживая свой гнев. — Снимите с него маску и вышвырните из дворца.

Палач поспешно увел свидетеля, и Арбец прошептал про себя:

— Странно, очень странно! Неужели Джозеф обманул меня? Да нет, наверное, его самого обманули! И голос — кажется я уже слышал его!

— Ваша честь, — шепотом обратился к нему один из судей, — мы думаем, что заключенный заслуживает пытки дыбою.

— Да исполнится воля Господня, — громко произнес Великий Инквизитор, — отведите обвиняемого в комнату пыток!

Подручные палача обступили дона Мануэля Аргосо и повели его в соседнюю залу, точнее — в огромный подвал.

Там находилась комната пыток.

Безрадостен и жуток был вид этого места. Повсюду глаз натыкался на страшные орудия казни. Веревки, тиски и стальные прутья, зажимы, ножи и лезвия бритв, гвозди, иглы и испанские сапоги висели вдоль стен или лежали грудами на низких полках. В дальнем углу пылала жаровня, и неверные тени плясали на закопченных стенах.

Два экзекутора с масками на лицах держали горящие факелы, двое других подвели губернатора к укрепленному на потолке блоку, с которого свисала длинная веревка.

На мгновение губернатору показалось, что он уже умер и перенесся в тот из миров, о котором в. Писании сказано, что там слышны «стоны и скрежет зубовный».

Спустя несколько минут в сопровождении остальных инквизиторов в камеру вошел Петр Арбец.

Обвиняемый стоял в центре жуткой камеры. Когда вошли судьи, ощущение реальности происходящего возвратилось к нему, и он с мольбою обратил глаза к небу — над его головой с потолка свисала дыба — от неожиданности он вздрогнул.

Петр Арбец и его помощники сели на скамью, чтобы до конца наблюдать безрадостную сцену; несмотря на твердость и непреклонность духа, дон Мануэль почувствовал, как в сердце его заползает страх. Он подумал о дочери, которой, возможно, предстоит пройти весь этот церемониал, и мужество покинуло его.

— Сын мой, — проговорил Петр Арбец, подходя к нему, — покайся в грехах своих; не огорчай нас, упорствуя в ереси, не заставляй нас исполнять суровые предписания, которые Инквизиция налагает на отступников.

Мануэль Аргосо молчал, но взгляд, брошенный им на Великого Инквизитора, выражал глубочайшее презрение к пытке.

Арбец сделал знак, и палач сорвал со своей жертвы верхнее платье, оставив несчастному только нательную рубашку.

— Покайся, сын мой, — еще раз обратился Великий Инквизитор, сохраняя участливый и мягкий тон. — Мы — твои духовные отцы, и наше единственное желание — спасти твою бессмертную душу. Покайся, сын мой, — только искреннее покаяние спасет тебя и отвратит от тебя гнев Господний.

— Я не могу признаться в том, чего не совершал.

— Сын мой, — сказал Инквизитор, — мне тяжело видеть, как ты упорствуешь во грехе. Я молю Спасителя коснуться тебя, ибо без его всепрощения душа твоя обречена погибнуть во мраке; дьявол держит тебя, и это он внушает тебе греховные речи.

Петр Арбец упал на колени и зашептал молитву, неслышную окружающим. Он сотворил крестное знамение и некоторое время оставался неподвижен, смиренно сложив перед собой ладони.

В этот момент жестокий Инквизитор Севильи был всего лишь покорным воле Господа доминиканцем, молящим Бога за чужие грехи!

Наконец он поднялся.

— Ничтожный раб, продавший бессмертную душу дьяволу, — прогремел он, обращаясь к обвиняемому, — внял ли Господь моей молитве, открыл ли он глаза твои свету святой веры?!

— Вера моя неизменна, — отвечал Аргосо, — и ее не поколебать словами, я исповедую ее такой, какой ее передал мне отец.

— Господь свидетель, в том не моя вина! Я сделал все, что было в моих силах сделать, — воскликнул Великий Инквизитор, обратив взор к небесам. — На дыбу его!

Страшная пытка началась.

Аргосо не запросил пощады: только грудь его, вздымаясь и замирая от нестерпимой боли, порой исторгала глухие стоны. Глаза его закатились; веки были не в силах сомкнуться и закрыть их. Тугие веревки врезались ему глубоко в кожу, и кровь стекала из ран на землю, заливала рубаху. Пол камеры был из сырой глины, и жертву теперь с головы до ног покрывала кровавая слякоть.

Аргосо рухнул на землю бесформенной массой; вывороченные кости и разорванные мышцы больше не держали его тело.

Жутко было видеть, как человека, недавно здорового и сильного, раздавила и смяла чудовищная пытка. Он был наказан еще до того, как ему вынесли приговор!

Но что можно ожидать от правосудия, подвергающего обвиняемых столь жестоким пыткам? Кроме того, у инквизиторов не было жалости; они правили, пытая, — они питались муками своих жертв!