Компания дьявола

Глава восьмая

Мой дядя и мистер Франко оба жили в приходе Сент-Джеймс на Дьюк-Плейс. Я сам вот уже несколько лет жил в том же приходе, но на более скромной улице Грейхаунд-элли. Здесь проживало множество евреев — говорящих на португальском языке, как моя семья, и приехавших из разных стран, и евреев, которых мы называли тедеско. Сами себя они называли как-то иначе, но я не помню как. Они были выходцами из Восточной Европы — Польши, Московии и прочих мест, — и число их в королевстве постоянно увеличивалось. Это пугало португальских евреев, поскольку, хоть среди нас и попадались бедняки, тедеско были бедны все до единого. Старьевщики или уличные разносчики, они зарабатывали дурную славу всем нам.

Большинство из жильцов моего дома были португальскими евреями, и я был горд тем, что занимал лучшие комнаты. Жилье здесь стоило недорого, и я мог позволить себе поселиться в просторной трехкомнатной квартире, где было прохладно летом благодаря нескольким открывающимся окнам и тепло зимой благодаря хорошему камину. Видимо, домовладелец изо всех сил старался, чтобы я не испытывал неудобства, рассчитывая, что жилец с моей репутацией будет залогом безопасности от воров.

Мне тоже хотелось бы в это верить, но когда я вошел к себе тем вечером, освещая дорогу масляной лампой, то увидел, что кто-то сидит в кресле, сложив руки на коленях, и терпеливо ждет. Я хотел бросить лампу и схватиться за оружие, но увидел, что посетитель не настроен враждебно. Поэтому я неспешно зажег несколько свечей. Я не сводил с него глаз ни на секунду, но делал вид, что его присутствие меня не удивляет.

Когда в комнате стало достаточно светло, я повернулся и увидел крупного мужчину со знакомой улыбкой на лице. Это был мистер Уэстерли, который несколько недель назад приходил ко мне с предложением проникнуть в здание Ост-Индской компании. Теперь он сидел, сложив пухлые руки на коленях, с таким видом, будто мой дом и мое кресло представляются ему лучшим местом на свете. Лицо у него раскраснелось, а слишком пышный парик съехал на глаза, из чего я сделал вывод, что он вздремнул.

— Надеюсь, вы не имеете ничего против того, что я воспользовался вашим горшком, — сказал он. — Добавил совсем немного, но некоторым ведь не нравятся, когда их мочу смешивают с чужой.

— Это мелочь, — сказал я, — учитывая, что вы вошли в мои комнаты без спроса. Что вам надо?

— Думаю, было бы лучше, если бы вы уладили то дело иначе. А теперь, Уивер, только посмотрите, в какое положение вы сами себя загнали.

— Мистер Кобб выглядит человеком несгибаемым, — сказал я, пронзая его грозным взглядом. — Но не вы. Возможно, я смогу узнать от вас массу интересного о мистере Коббе, если приложу силы.

— Вполне возможно, — согласился он. — Но, скорее всего, вы не воспользуетесь этой возможностью. Я не отношу себя к отважным людям и, думаю, сломаюсь под пытками довольно скоро. Не терплю даже мысли о боли. Совершенно не терплю. Однако условия, не позволяющие вам ничего предпринимать против моего коллеги, распространяются и на меня. Если причините мне вред, сэр, пострадают ваши друзья.

— Вы можете бесследно исчезнуть. Кобб никогда не узнает, что я был причастен к вашему исчезновению.

— Не сомневайтесь, моим помощникам известно, где я нахожусь в данное время. Можете говорить что хотите, только вам никто не поверит. На самом деле, ради блага вашего дядюшки, вы должны молиться за то, чтобы по дороге домой со мной не случилось никакого досадного происшествия.

— Ради вашего блага, — парировал я, — советую вам молиться, чтобы я проявил благоразумие и чтобы досадного происшествия не случилось в этих стенах.

— Вы правы, — кивнул он. — С моей стороны неблагородно тревожить вас подобным образом. У меня для вас сообщение, и, зная, в каком затруднительном положении вы оказались, не хочу его усугублять. Вы не должны относиться к нам как к своим врагам, мистер Уивер. Мы глубоко сожалеем, что приходится поступать с вами таким образом. Но вы нам необходимы, а иначе заполучить вас не представлялось возможным. Вот и вся история.

— Меня не интересуют ваши заверения. Передавайте свое сообщение, и в следующий раз помните, что я умею читать. Впредь, если вам нужно что-то мне сообщить, лучше это делать письменно, а не устно.

— Это сообщение не терпит отлагательства. Я пришел напомнить вам предупреждение мистера Кобба, чтобы вы не пытались наводить справки о нем. Ему стало известно, что ваш дядя и ваш друг задавали неподобающие вопросы. Поскольку вы и мистер Гордон встречались сегодня вечером с вашим дядей, а после этого нанесли визит мистеру Франко, я вынужден прийти к заключению, что вы продолжаете интересоваться делами, которые вам советовали оставить в покое.

Я промолчал. Как им это стало известно? Ответ напрашивался сам собой. За мной следили, и делал это не Уэстерли, поскольку такой крупный мужчина не мог остаться незамеченным. За мной следовал кто-то другой. Кто же он, Джером Кобб, если у него на службе столько людей?

— Я повидался с дядей и с другом. И что из этого? Мы встречались до того, как все это началось, и будем продолжать видеться.

— Возможно, но вы обсуждали насущные дела, не так ли?

— Нет, не так.

Уэстерли покачал головой:

— Не поверю. Учитывая серьезность вашего положения, советую не только не предпринимать ничего предосудительного, но и не давать поводов подозревать вас в этом.

— Я не могу избегать своих друзей, — ответил я.

— Этого и не требуется. Но вы попросите их прекратить расспросы. — Уэстерли тяжело поднялся на ноги, опираясь на трость. — Мы знаем ваш характер и отдаем себе отчет, что эти попытки были неизбежны, поэтому на этот раз вы не будете наказаны. Теперь вы понимаете, что вам не скрыться от нашего ока. Прекратите попытки выбраться из сети. Примите наше щедрое предложение и выполните то, что от вас требуется. Чем скорее будут достигнуты наши цели, тем скорее вы обретете свободу.

Мистер Уэстерли откланялся, пожелав мне доброй ночи, и удалился.

Два дня спустя ко мне пришел Эдгар. Он молча вручил мне письмо и удалился. Его синяки немного зажили, но вид у него был по-прежнему неважный, и он не был настроен вести со мной дружеские беседы.

Вскрыв письмо у себя в комнате, я обнаружил в нем инструкции Кобба, о которых он говорил мне ранее. Мне следовало встретиться с мистером Эмброзом Эллершо из Ост-Индской компании, у которого я выкрал документ, и объяснить ему, что в ходе одного из моих расследований мне в руки случайно попал его отчет. И, подумав, что документы представляют важность для их владельца, я решил вернуть их ему.

Я не горел желанием бросаться выполнять задание Кобба, но полагал, что какое-то продвижение в этом деле лучше полного бездействия. Вполне возможно, вскоре я буду лучше представлять, что мне предстоит сделать и почему Кобб непременно хотел, чтобы это сделал именно я.

Я устроился в кофейне, где меня хорошо знали, и послал Эллершо записку, как того требовал Кобб, с просьбой послать ответ по этому адресу. Я решил, что проведу день, листая газеты и разбираясь со своими мыслями, но и часа не прошло, как тот же посыльный вернулся с ответом.

Я допил кофе и тотчас поспешил на Леденхолл-стрит. Я снова направился в Крейвен-Хаус и к складам Ост-Индской компании, правда, на этот раз путь был более прямой и менее опасный. Охранник у входа, молодой парень, который, судя по акценту, недавно приехал из деревни и которому явно повезло устроиться на такое хорошее место, пропустил меня без всяких расспросов.

При дневном свете здание Ост-Индской компании оказалось старым и неприглядным. Вскоре компании станет в нем тесно, и, как мы теперь знаем, через несколько лет оно будет перестроено. Однако в ту пору оно было просторным и отличалось от обычных домов росписью на фронтоне — огромный корабль посредине и два корабля поменьше по бокам — и воротами, означавшими, что входить в здание могут лишь люди, пришедшие по делу.

Внутри здания Ост-Индской компании кипела жизнь. Туда-сюда сновали клерки, прижимая к груди папки с бумагами. Посыльные бегали от здания к складам, сверяя данные о количестве товара или объеме поставок. Лакеи носились взад-вперед с подносами, доставляя пищу проголодавшимся директорам, неутомимо трудившимся в кабинетах на верхнем этаже.

Хоть я прекрасно знал, где находится кабинет Эллершо, я спросил для проформы и поднялся по лестнице на второй этаж. Дверь была заперта, я постучал и услышал сердитое приглашение войти.

Я оказался в комнате, которую раньше осматривал впотьмах. Теперь при ярком дневном свете я увидел, что стол и книжные полки сделаны из резного дуба. Из окна открывался вид не только на склады внизу, но и на далекую реку с кораблями, доставлявшими богатство из далеких стран. Тогда в темноте я смог только рассмотреть, что на стенах висели картины в рамах, теперь при дневном освещении было видно, что на них изображено.

Наконец до меня дошло, почему Кобб так хотел, чтобы именно я, и только я доставил Эллершо пропавшие документы. Я по-прежнему не знал, что Коббу от меня нужно и куда могут завести его козни, но, по крайней мере, понял, почему выбор пал на меня, а не на кого-то другого.

На многих картинах были изображены сцены из жизни в Ост-Индии, но не на всех. Двенадцать или около того гравюр и эстампов были посвящены жизни и подвигам Бенджамина Уивера.

В них была запечатлена вся моя карьера. У Эллершо был эстамп, живописующий мои первые годы на ринге, когда мое имя получило известность. У него был эстамп, посвященный моему последнему матчу с итальянцем Габриэнелли. У него даже была абсурдная литография, изображающая мой побег в голом виде из Ньюгейтской тюрьмы, куда я попал в связи с недавними событиями парламентских выборов.

Короче говоря, мистер Эллершо был страстным почитателем Бенджамина Уивера. Выполняя различные задания, я встречал людей, которые помнили меня по рингу, и мне приятно, что многие из них вспоминают мои бои с удовольствием и проявляют ко мне особое отношение. Но никогда еще я не встречал человека, который бы коллекционировал мои портреты, как некоторые чудаки коллекционируют мумии или другие странные древности.

Эллершо оторвался от работы, и его лицо осветилось приятным удивлением.

— О, вы Бенджамин Уивер! Эмброз Эллершо к вашим услугам. Садитесь, пожалуйста. — В его голосе было странное сочетание резкости и добродушной веселости. Увидев, что я смотрю на эстампы, он заметно покраснел. — Как вы видите, мне небезызвестны ваши дела, ваши победы и поражения. Я многое знаю о Бенджамине Уивере.

Я сел напротив него и сконфуженно улыбнулся. Я испытывал неловкость от участия в этом спектакле по возвращению того, что сам украл, и от восторженности мистера Эллершо.

— Я польщен вашим вниманием и удивлен.

— О, я видел вас на ринге много раз, — сказал он. — Я даже видел ваш последний матч с Габриэнелли, когда вы сломали ногу, помните?

— Помню, — глупо ответил я, удивляясь, что он подумал, будто можно забыть такое.

— Да, никогда не забуду, как вы сломали ногу. Рад, что вы пришли. Можно взглянуть?

Признаюсь, я был ошарашен.

— На мою ногу?

— Да нет, болван, — резко сказал он. — Доклад. Дайте его мне.

Я сделал вид, что не заметил оскорбления, и протянул ему документы.

Он открыл папку и, одобрительно кивая, проглядел ее, дабы удостовериться, что ничего не пропало. Потом взял из красно-черной керамической вазы с восточным узором какую-то твердую коричневатую штуку, положил ее в рот и начал методично жевать с таким выражением, будто она была противна и одновременно неописуемо приятна на вкус.

— Очень хорошо, — пробормотал он. — Ничего не пропало, нам повезло. Иначе пришлось бы делать все заново. Когда я обнаружил пропажу, то решил, что появилась возможность увидеть, как действует Уивер в его новой ипостаси, но я не был до конца уверен, что не оставил документы в своем загородном доме. Я велел слуге поискать и ждал его доклада с минуты на минуту. И вдруг получил вашу записку. Настоящее везение. Где вы его нашли?

У меня было заготовлено объяснение, и я отвечал с уверенностью:

— Я задержал одного известного продавца краденого, у которого нашел большое количество личных вещей. Когда увидел эти бумаги, решил, что они важные и что их владелец обрадуется, если они к нему вернутся.

— Я действительно рад, — сказал он, продолжая жевать коричневый комок. — Очень хорошо, что вы решили принести их мне. Знаете ли, это большой подарок нашего острова остальному миру — наша свобода. Никакой арсенал или оружие в арсеналах во всем мире не имеет такой силы, как воля и моральный дух свободных людей.

— Я не задумывался над этим, — сказал я.

— Естественно. Скажите, что я могу предложить вам в качестве вознаграждения за ваши труды?

Я сделал вид, что задумался.

— Бумаги не имеют существенной ценности сами по себе, а я обычно беру гинею за возврат подобной вещи. Но поскольку вы не нанимали меня для розыска своих бумаг и поскольку их розыск не требовал от меня дополнительных усилий по сравнению с теми действиями, которые уже были оплачены, я, по совести говоря, не вправе требовать платы. Единственное, о чем я прошу: если в будущем у Ост-Индской компании возникнет необходимость в услугах, подобных тем, что я оказываю, не сочтите за труд обратиться ко мне.

Эллершо обдумывал сказанное мной, продолжая жевать свой странный коричневый шарик, отчего его зубы покрылись коричневым налетом. Его лицо исказила недовольная гримаса.

— Нет, так не пойдет. Совсем не пойдет. Мы не можем все так оставить.

Я думал, что он скажет что-нибудь еще, но беседа неожиданно прервалась. Он вдруг перестал говорить и сморщился, будто от внезапной невыносимой боли. Схватился за край стола, зажмурился и закусил нижнюю губу. Через несколько секунд уже казалось, что худшее позади.

— Проклятье. Мне нужно принять эмульсию. — Он потянул за шнур, болтавшийся рядом, и где-то в отдалении послышался звонок. — Какая вам нужна работа? — спросил он.

Я рассмеялся:

— К счастью, сэр, я не испытываю недостатка в людях, которые нуждаются в моих умениях. Сейчас я пришел к вам не для того, чтобы просить у вас работу. Я лишь прошу, чтобы в будущем, если возникнет необходимость, вы обращались ко мне.

— Нет, так не пойдет. Я слишком рад, что наконец встретился с вами, и не могу позволить вам уйти на таких неопределенных условиях. Я знаю, вы человек гордый, борец и тому подобное. Вы никогда не признаетесь, но, должно быть, трудно жить от заказа до заказа.

— Да вроде бы прежде я особых трудностей не испытывал.

— Конечно испытывали, — сказал Эллершо со снисходительной улыбкой. — Посмотрите на себя, сэр. Несмотря на ваш чистый костюм и все такое прочее, всем сразу видно, что вы еврей. Должно быть, для вас это ужасное бремя.

— До сих пор это было вполне переносимое бремя.

— И все же, несмотря на ужасное бремя, вы наслаждаетесь той же свободой, что и англичанин, практически как если бы вы были англичанином. Разве это не прекрасно? Свобода — это, как вы знаете, право подвергать сомнению и менять установленный ход вещей. Это постоянная революция рынка, и полагаю, не важно, о каком рынке речь — индийских тканей или краденых часов.

— Ценю ваше мнение о данном предмете. — Я с тоской посмотрел на дверь.

— Что же касается евреев, это другой вопрос. Естественно, бремя не является частью свободы. Мы должны быть свободными, невзирая на бремя. Так вот, уверен, тот факт, что вы еврей, мешает вам общаться с джентльменами. Но я, поверьте, не отношусь к подобным людям. Уверяю вас, я не придаю этому значения. Мне все равно, что вы походите на еврея или что вы пришли вернуть украденные бумаги, выглядя немногим лучше, чем нищий. Все это не имеет для меня никакого значения. Сказать вам, почему?

Я попросил его сказать.

— Потому что я видел, как вы деретесь на ринге, сэр. Я знаю, какой вы человек, даже если остальной мир плюет на вас.

— Прошу прощения… — начал я.

Он не обратил внимания на мои слова.

— Для всех вы, сэр, не более чем презренная ищейка, недостойная чистить трубы в их домах. Но я вижу в вас нечто большее. Знаете, у меня возникла идея, что с вами делать. Хотите, скажу?

Однако услышать об его идее немедленно мне не удалось, так как в эту минуту в дверь тихонько постучали, и, прежде чем Эллершо ответил, дверь распахнулась и в комнату вошла служанка с подносом в руках. На подносе стояла чашка с какой-то дымящейся жидкостью, от которой пахло грибами и лимоном. Я ни за что не стал бы это пить. Но не странный чай приковал мое внимание, а сама девушка. Ибо это согбенное и покорное создание, каким подобает быть служанке в доме, полном бесцеремонных мужчин Ост-Индской компании, была не кем другим, как мисс Селией Глейд, той смелой женщиной, которая вручила мне документы в этой самой комнате.

Мисс Глейд поставила чашку на стол перед Эллершо и сделала реверанс. Она не взглянула на меня — хотя наверняка узнала.

При дневном свете я понял, что недооценил ее красоту. Девушка была высока и удивительно хорошо сложена. Нежное круглое личико с высокими скулами, лоб высокий, губы алые. Глаза бездонно-черные, как и волосы, на фоне которых ее кожа казалась еще белее. Я с большим трудом удержался, чтобы не смотреть на нее во все глаза, то ли от смущения, то ли от восторга.

— Может быть, хотите, чтобы Селия и вам что-нибудь принесла выпить? — сказал Эллершо. Он выплюнул остатки коричневого кома в ведро, стоящее на полу. — Вы пьете чай, сэр? У нас есть чай, можете не сомневаться. У нас есть такие сорта чая, которых вы никогда не пробовали и о которых даже не слышали. О таких сортах ни один белый человек за пределами компании никогда не слышал. У нас есть чай, который мы импортируем для собственных нужд. Он слишком хорош, чтобы его продавать на потребу публике. Вы ведь хотите попробовать такой чай, правда?

— Благодарю, — сказал я, желая лишь, чтобы девушка ушла и дала мне время подумать.

Прежде я полагал, что она служит клерком. А выходит, она всего лишь прислуга. Откуда тогда ей было так хорошо известно, где лежат документы Эллершо? И почему она с такой легкостью мне их отдала?

Эллершо не унимался:

— Конечно, вы хотите чаю. Селия, принеси господину чашку зеленого чая из Японии. Он ему должен понравиться, бьюсь об заклад. Знаешь, мистер Уивер знаменитый боксер. И знаменитый ловец воров.

Глаза мисс Глейд округлились, а щеки порозовели.

— Вор! Какие ужасные вещи вы говорите.

Ее речь больше не отличалась ясностью и четкостью, так поразившими меня при нашей первой встрече. Я даже подумал, что ошибся, приняв ее тогда за образованную женщину, но быстро отбросил эту мысль. Девушка была не той, за кого себя выдавала. И вдобавок знала, что я тоже не тот, за кого себя выдаю.

— Да нет же, глупая. Не вор, а ловец воров. Мистер Уивер выслеживает воров и отдает их в руки правосудия. Правильно, сэр?

Я кивнул и, немного осмелев, повернулся к девушке:

— На самом деле это лишь часть моей работы. Я занимаюсь раскрытием всех видов обмана.

Мисс Глейд равнодушно взглянула на меня, и виду не подав, что поняла намек.

— Уверена, что это очень хорошо, мистер Уорд, — сказала она с подобострастием, однако не преминув назвать мнимое имя, которым я представился во время ночного приключения.

— Уивер, безмозглая, — поправил ее Эллершо. — А теперь принеси ему зеленого чая.

Она сделала реверанс и вышла из кабинета.

Мое сердце учащенно билось. Я был счастлив и взволнован, что легко отделался, — но от чего отделался, не понимал. Однако сейчас не время думать об этом. Сперва я должен узнать, что Эллершо собирается мне предложить. Плохо, что я не знаю, какого предложения ждал бы от Эллершо сам Кобб. А если я сделаю что-нибудь не то? Нет, пожалуй, не стоит об этом беспокоиться — раз Кобб ничего мне не сказал, едва ли он станет выставлять претензии.

Эллершо отпил из дымящейся чашки.

— Отвратительная вещь, сэр. Совершенно отвратительная. Но должен ее принимать как лекарство, поэтому не стану жаловаться, обещаю. Хотя вкус такой, словно приготовлено самим дьяволом. — Он протянул мне чашку. — Хотите, попробуйте сами.

Я покачал головой:

— Не рискну.

— Да попробуйте же, черт побери.

Интонация была не такой грубой, как слова, но мне это все равно не нравилось. Я бы не стал терпеть подобного обращения, если бы обладал свободой, которую так восхвалял Эллершо.

— Сэр, у меня нет желания пробовать напиток.

— Полно. Великий Уивер боится попробовать отвар медицинских трав. Как низко пали великие. Я вижу, этот отвар как Давид для вашего Голиафа. Он лишил вас мужественности. Где эта служанка с чаем?

— Прошло не больше минуты, — заметил я.

— Уже встаете на сторону женщин? Вы безнравственный человек, мистер Уивер. Совершенно безнравственный. Я слышал, все евреи такие. Говорят, удалить крайнюю плоть — все равно что выпустить тигра из клетки. Но мне нравятся мужчины, которые любят женщин. А Селия, мне кажется, лакомый кусочек. Согласны? Но довольно глупостей. Вы не добьетесь успеха в Крейвен-Хаусе, если только и будете думать, как залезть под юбку служанке. Мы понимаем друг друга?

— Отлично понимаем, — сказал я.

— Хорошо. Вернемся к нашей теме. Мне это недавно пришло в голову, но скажите, мистер Уивер, как вы относитесь к тому, чтобы служить торговой компании, вместо того чтобы работать самостоятельно, как сейчас, от заказа до заказа, гадая, откуда возьмется следующий кусок хлеба?

— Я об этом не думал.

— А я вот сейчас подумал: как так случилось, что эти документы исчезли? Вы, вероятно, знаете, что недавно у наших ворот бунтовали проклятые ткачи и все охранники были заняты тем, что переругивались со смутьянами. Возможно, один из этих негодяев, воспользовавшись суматохой, проник сюда и взял документы.

Эллершо был слишком близок к правде, и я заволновался.

— Но зачем им понадобились эти бумаги? Что-нибудь еще исчезло?

Он покачал головой.

— Знаю, звучит не очень убедительно, но другого объяснения не нахожу. Даже если я ошибаюсь, факт остается фактом — у нас есть несколько десятков охранников, но нет никого, кто бы ими руководил. Сегодня этот прощелыга обыскивает на выходе грузчика, проверяет, не украл ли тот чего, а завтра они меняются местами. Словом, компания беззащитна перед халатностью и предательством тех людей, которые по долгу службы обязаны ее охранять. Вот меня только что и осенило: вы могли бы стать начальником охраны и следить за тем, чтобы охранники не наносили ущерба.

Вряд ли можно придумать что-то еще, чем я занялся бы с меньшим удовольствием, но я понимал, что должен завоевать расположение мистера Эллершо.

— Уверен, — сказал я, — бывший офицер для этого подошел бы лучше. Не отрицаю, иметь дело с ворами я привык, но я никогда никем не командовал.

— Это не имеет значения, — сказал он. — Что скажете, если в обмен на свои услуги вы будете получать сорок фунтов в год. Что скажете, сэр? Поверьте, почти столько же мы платим нашим клеркам. Это хорошее жалованье для такой должности. Может быть, слишком хорошее. Но я знаю, что с евреем лучше не торговаться. Это комплимент вашей нации, причем от всего сердца.

— Предложение очень заманчивое, учитывая стабильность работы и постоянный доход, — сказал я, решив не принимать никакого решения, не поговорив с Коббом. — Но мне необходимо подумать.

— Как вам будет угодно. Надеюсь, вы осведомите меня о своем решении. Надеюсь. Но полагаю, вы и так отняли у меня слишком много времени. У меня масса дел.

— Чай должны принести, — напомнил я.

— Что? Здесь вам не таверна, где вы можете заказывать то или это. Если хотите, сэр, служить у нас, прежде всего уразумейте, что здесь занимаются делами.

Я извинился за свою оплошность и покинул Крейвен-Хаус под испепеляющим, почти враждебным взглядом Эллершо. Я пробирался к выходу между снующими клерками, слугами с подносами, уставленными едой и напитками, и важными, как правило, но не всегда дородными мужчинами, занятыми беседой, и даже несколькими грузчиками — все они двигались с такой решительностью, как будто я попал в центр правительства, а не в контору компании. Я сожалел и в то же время был рад, что не увидел больше мисс Глейд, ибо не знал, как себя с ней вести. Но если мне придется бывать здесь регулярно, надо будет с ней что-то решать.

После визита в Крейвен-Хаус у меня не было иного выбора, как посетить мистера Кобба и дать ему полный отчет о случившемся. Эта необходимость тяготила меня. Мне претило, что я должен мчаться к хозяину, дабы сообщить, как я ему служил, и получить инструкции, как я могу услужить ему в дальнейшем. Но я в очередной раз напомнил себе: чем скорее узнаю, чего хочет Кобб, тем скорее освобожусь от него.

Однако у меня не было никакого желания встречаться с его побитым и злобным лакеем, поэтому я зашел в пивную и отправил посыльного к Коббу с просьбой встретиться со мной там. Я подумал, что раз ему так хочется обращаться со мной как с марионеткой, пусть заплатит небольшую дань и придет ко мне. Распоряжаясь им, я не более чем подслащивал — но все же подслащивал — горькую пилюлю моего рабства.

Когда я допивал третью кружку эля, дверь в таверну отворилась, и я увидел не кого-нибудь, а Эдгара, лакея. Его покрытое синяками лицо было искажено гневом. Он подошел ко мне, как рассерженный бык перед травлей, и угрожающе нагнулся. Он стоял молча какое-то время, потом протянул руку и разжал ладонь над столом. Оттуда тотчас посыпались крошечные клочки разорванной бумаги. Без всяких объяснений было понятно, что это моя записка.

— Вы, должно быть, полный идиот, чтобы посылать нам записки, — сказал он.

Я взял клочок бумаги и сделал вид, будто его изучаю.

— Очевидно.

— Никогда больше этого не делайте. Если хотите что-то сказать, вы должны прийти к нам. Никогда не присылайте посыльного из таверны. Вы меня поняли?

— Боюсь, я тебя не понял, — ответил я.

— Можете развлекаться, играя в свои игры в свободное время, — зло сказал он. — Но не когда выполняете поручения мистера Кобба.

— Какая разница, если я пошлю посыльного?

— Разница в том, что вам это не разрешено. Теперь вставайте и следуйте за мной.

— Я допиваю эль, — сказал я.

— Вы его уже допили.

Он стремительным движением смахнул кружку со стола, и она ударилась о стену, забрызгав элем посетителей, склонившихся над своими кружками. Они с удивлением смотрели на меня и на лакея в ливрее. По правде говоря, все смотрели на нас — посетители, трактирщик, шлюхи.

Я вскочил на ноги, схватил Эдгара за сорочку и швырнул его на стол. Я замахнулся, демонстрируя свои намерения.

— Ха, — сказал он. — Вы не ударите меня, так как Кобб этого не позволит. Дни, когда вы могли меня терроризировать, прошли, и вы смиренно последуете за мной, иначе ваши друзья пострадают. А теперь дай мне встать, грязный варвар, или узнаешь мой гнев.

Я хотел сказать ему, что Кобб разрешил бить Эдгара, сколько мне захочется, — пункт договора, который добрый патрон забыл сообщить слуге. Но я придержал язык, ибо не хотел выглядеть ребенком, ссылающимся на разрешение родителей. Все, что оставалось в моих силах, я сделаю сам. Поэтому я решил предоставить свои объяснения.

— Возникла одна сложность, — сказал я. Говорил я тихо и спокойно, что давалось мне с трудом. — Меня здесь хорошо знают. И все знают, что я никогда не позволю лизоблюду типа тебя обходиться со мной подобным образом. Поэтому, чтобы соблюсти конспирацию, как того желает мистер Кобб, мне ничего не остается, как ударить тебя. Ты согласен?

— Одну минуту… — начал он.

— Разве всем не должно казаться, что я не изменился?

— Должно, — сказал он.

— Тогда что я вынужден сделать?

У Эдгара сжалось горло.

— Ударить меня, — сказал он.

Я замер, думая, что, ударив лакея, когда он столь беспомощен, едва ли получу удовлетворение. А затем все же ударил — чтобы проверить. Я врезал ему по голове два или три раза, потом бросил немного серебряных монет трактирщику за беспокойство и удалился. Если Кобб и удивился, что я пришел один, без сопровождения лакея, то ничего не сказал. Более того, он ничего не сказал ни о записке, ни о посыльном, и я подумал, уж не сочинил ли все это Эдгар, пытаясь продемонстрировать мне свое влияние. Но скорее всего, Кобб не хотел открытой конфронтации. Во всяком случае, обычно стремился этого избежать.

Напротив, его племянник казался мне человеком, которому ничто не доставляло такого удовольствия, как раздор. Он тоже сидел в гостиной и смотрел на меня с такой злобой, словно я наследил по всему дому. Однако сидел он тихо, ни словом, ни жестом не выказывая своего неудовольствия. Только наблюдал за Коббом и мной, причем с невозмутимостью рептилии.

Бросив на Хаммонда холодный взгляд, я повернулся к Коббу и рассказал обо всем, что произошло между мной и Эллершо. Кобб остался чрезвычайно доволен рассказом.

— Все идет, точно как я рассчитывал. Точно. Уивер, вы прекрасно работаете, и обещаю вам, что будете вознаграждены.

Я ответил лишь:

— Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я поступил на службу в Крейвен-Хаус.

— Ну конечно же. Мы не можем упустить такую возможность. Вы должны делать все, что он просит. Конечно, соглашайтесь на эту должность. Но с вашей стороны было мудро взять время подумать. Так выглядит правдоподобнее. Но через день-другой вы должны явиться к нему и сказать, что принимаете предложение.

— На какой срок?

— Это сейчас не важно, — сказал Хаммонд. — Узнаете, когда мы сочтем нужным вам сказать. В настоящее время ваша задача — понравиться Эллершо и втереться к нему в доверие.

— По-моему, на этот раз мы должны кое-что объяснить, — сказал Кобб. — Не хотелось бы, чтобы мистер Уивер упустил возможности только из-за того, что мы не объяснили ему, зачем он там нужен.

— А мне не хотелось бы, чтобы наши планы рухнули из-за того, что мы открыли ему карты слишком рано, — возразил Хаммонд.

Кобб покачал головой:

— Еще опаснее оставлять такого важного агента в неведении.

Хаммонд пожал плечами, скорее снисходительно, чем уступчиво:

— Тогда говорите.

Кобб повернулся ко мне:

— Вам придется выполнить множество заданий, служа в Крейвен-Хаусе, но, пожалуй, самое из них главное — разузнать истинные обстоятельства смерти человека по имени Абсалом Пеппер.

Выходит, им все же надо, чтобы я провел расследование. Почему-то это открытие меня обрадовало. По крайней мере, я вступал на знакомую территорию.

— Очень хорошо, — сказал я. — Что вы можете о нем сказать?

— Ничего, — отрезал Хаммонд. — В этом заключается вся сложность. Нам практически ничего о нем не известно, кроме того, что Ост-Индская компания организовала его убийство. Ваше задание — узнать о нем все, что возможно: почему компания видела в нем угрозу и, если возможно, имена людей, совершивших преступление.

— Если вы даже не знаете, кто он, почему вас это интересует?

— А это, — сказал Хаммонд, — вас не касается. Это наше дело. Ваше дело — выполнять наши указания и спасать своих друзей от тюрьмы. Теперь, когда вы знаете, чем должны заняться, послушайте внимательно — как. Ни в коем случае не задавайте о Пеппере никаких вопросов. Ни в Крейвен-Хаусе, ни где бы то ни было. Даже имя его вам нельзя упоминать, разве только другой кто-нибудь сам упомянет. Если нарушите правила, я об этом непременно узнаю, и будьте уверены, наказание последует незамедлительно. Вы всё поняли?

— Я в толк не возьму, как можно узнать что-то о человеке, если нельзя никого расспрашивать.

— Это ваша забота, и, если хотите освободить друзей, вам придется хорошенько поломать голову, чтобы найти способ.

— Вы больше ничего не можете мне о нем сказать?

Хаммонд вздохнул, показывая, что я испытываю его терпение.

— Есть веские основания подозревать, что Ост-Индская компания организовала на него нападение, ночью, и, видимо, его избили до смерти. А если не до смерти, то он утонул — его сбросили в Темзу, а нашли только уже через несколько дней. Когда в конце концов тело выловили, конечности были обгрызены речными тварями, но лицо осталось почти нетронутым. По лицу его и опознали.

— Кто опознал?

— Черт побери, Уивер, откуда мне знать? Все, что нам известно, было получено из перехваченной переписки. Больше я ничего не знаю.

— Где его нашли? — спросил я. — Хотелось бы поговорить с коронером.

— Вы что, глухой? Я же сказал: больше нам ничего не известно. Я не знаю, где его нашли, где похоронили и прочих подробностей. Знаю только, что убила его компания, и мы должны узнать почему.

— Сделаю что могу.

— Уж постарайтесь, — сказал Хаммонд. — И не забудьте про ограничения. Если узнаем, что вы произнесли это имя вслух, наш договор будет расторгнут, а вы с вашими друзьями благополучно отправитесь доживать свои дни в тюрьму. Помните об этом. Теперь отправляйтесь и делайте то, что вам велели.

Я понятия не имел, как можно сделать то, что мне велели, но другого выбора у меня не было, и я отправился к себе в комнаты. Уединение не помогло мне избавиться от тревоги, но идти мне было некуда, да и незачем. Город стал казаться мне чужим и опасным.

Когда начало смеркаться, я отправился на Сент-Мэри-Экс — там находилась харчевня, где готовили блюда в соответствии с требованиями португальских евреев, — и заказал себе ужин. Я не был голоден, но решил поесть, так как надо было поддерживать физические и умственные силы. Несколько знакомых пригласили меня подсесть к ним, но я вежливо отклонил приглашения, сославшись, что хочу побыть один. Они хорошо меня знали, и, понимая, что я могу быть весел и общителен, но могу быть и задумчив, никто не вынуждал меня присоединиться к веселой компании. Я был им благодарен за это.

Не прошло и пяти минут, как в харчевню вошел джентльмен, обративший на себя внимание всех присутствующих. Это был англичанин в простом костюме и скромном маленьком парике, в руках у него был кожаный конверт. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и растерялся, увидев вокруг столько евреев. Он переговорил с трактирщиком, и тот после некоторого колебания, помня, что я хотел уединения, указал на меня.

Англичанин поспешил в мою сторону:

— Вы мистер Уивер, да?

Я кивнул.

— Ваш домовладелец сказал, что я могу найти вас здесь.

Я снова кивнул. Наверное, парень пришел нанимать меня разыскивать какую-нибудь пропажу, и по приказу Кобба я должен буду отказаться от предложения.

Однако вскоре выяснилось, что этого не требовалось.

— Меня зовут Генри Бернис, сэр. Позвольте отнять у вас несколько минут?

Я снова кивнул, продолжая угрюмо скалиться: не хотелось, чтобы он принял меня за компанейского человека.

Какое-то время Бернис изучал меня. Он вытягивал шею, чтобы получше рассмотреть мою голову с обеих сторон.

— Не могли бы вы встать, сэр?

— Что вам, собственно, нужно?

— Да встаньте же. Мне надо на вас посмотреть.

Сам не знаю, почему я подчинился, но мне стало любопытно, и я встал. Он попросил меня покрутиться, но я отказался.

— Танцевать для вас я не стану, — сказал я.

— Бог мой. Какие танцы. Никаких танцев. Никаких прыжков или скачков. Я просто хочу удостовериться, что вы здоровы. Для защиты инвестиций. Можно взглянуть на ваши зубы?

— Вы меня еще не наняли, — заметил я. — Вы еще не сказали, чего вы хотите. И ловец воров вам не лошадь, сэр. Я не потерплю подобного отношения, даже если сам король захочет нанять меня.

— Нанять вас? Бог мой, да нет же. У меня нет ни малейшего желания вас нанимать. Какой мне прок от ловца воров?

Я сел.

— Не знаю почему, но вы, мистер Бернис, начинаете меня раздражать, и если вы не объясните, чего вы хотите, боюсь, вам понадобится хирург, чтобы вправить вам кости.

— Пожалуйста, обойдемся без угроз, — сказал он. — Я этого терпеть не могу. И никакого применения силы, пожалуйста. Всякий раз, обращаясь к насилию, вы рискуете своей безопасностью, а этого мы допустить не можем. Вы должны оберегать себя от ущерба, дорогой сэр. Прошу вас.

— Черт побери, да что вам надо?

— Вы не оскорбите меня грубыми словами, сэр. От них никакого вреда ни вам, ни мне, а если человек будет проклят за употребление грубых слов, так что из этого. Что будет в загробной жизни, не моего ума дело. Меня заботит только ваше благополучие в этой жизни. Полагаю, вы в последнее время не болели?

— Не болел, но…

— Серьезные травмы? Я знаю о сломанной ноге, из-за чего вам пришлось расстаться с рингом, но это было давно. Имели вы подобные травмы в последнее время?

— Не имел, и мне кажется…

— За границу не планируете путешествовать? Нет?

— Нет. И больше я не собираюсь отвечать на ваши вопросы, пока вы не объясните, что все это значит.

— Я хочу оценить ваше здоровье.

— Для чего?

— Простите. Разве я не сказал? Я служу в страховой конторе «Сихок». Я просто проверяю, не допустили ли мы ошибку.

— Страховая контора? При чем тут это?

— Никто ничего не знал. Видите ли, слишком много клерков, и они не общаются друг с другом. Похоже, за последние дни мы продали несколько полисов на ваше имя. Мы просто хотим разобраться, не планируется ли против нас какого-то жульничества. Но должен признать, у вас отменное здоровье.

— Каких таких полисов?! — воскликнул я.

Мистер Бернис наморщил лоб.

— Страхования жизни, естественно.

Я знал кое-что о коммерческом страховании, поскольку мой дядя часто прибегал к нему для защиты своих грузов. О страховании жизни я знал не так много, но был о нем наслышан. Мне было известно, что это своего рода азартная игра: люди делали ставки на продолжительность жизни какого-нибудь известного человека, например папы римского, генерала или короля. Я также знал, что полисы покупали для защиты инвестиций. Например, если вы купец и посылаете своего агента, который обладает определенными умениями, за границу, вы можете застраховать его жизнь, с тем чтобы, если его убьют или похитят турецкие пираты, получить компенсацию. Но я совершенно не понимал, зачем кому-то понадобилось покупать полис на меня.

— И кто покупатели?

— Не могу сказать, сэр. Я сам этого не знаю, но, признаюсь, даже если бы и знал, все равно не сказал бы — таковы правила. Я просто хотел удостовериться в состоянии вашего здоровья, которое, на мой взгляд, превосходно. Благодарю за то, что уделили мне время.

— Эй, подождите. Вы хотите сказать, что есть люди, причем много людей, которые выложили свои деньги с целью обогатиться в случае моей смерти?

— Да нет же, бог мой. Ничего подобного. Никто не инвестировал в вашу смерть. Это было бы чудовищно, сэр, совершенно чудовищно. Нет, эти люди выложили деньги с тем, чтобы не понести ущерба в случае вашей смерти. Эти деньги не пари, сэр, а защита их инвестиций в вас.

По его сбивчивому, беспомощному лепету я понял, что догадался правильно.

— И сколько таких полисов?

Он пожал плечами:

— Может, пять или шесть.

— Кто владельцы этих полисов?

— Я уже говорил, что не знаю. В любом случае мне дали понять, что владельцы полисов желают сохранить свои операции в тайне. Отношусь к этому с уважением и вам советую.

— Я, вероятно, зайду в вашу контору, — сказал я.

— Не советую, вы только потеряете время. Все операции законны, и вам скажут, что у нас есть правило не разглашать подобные вещи.

— Выходит, один человек может приобрести такой полис на другого человека и не отвечать за это? Ну и дьявольщина!

— Как это может быть дьявольщиной, если таков закон?

Его вопрос был настолько абсурден, что ответа у меня не нашлось.