Компромат

Четверг. 9.03–10.20

С утра пошел дождь.

Это было совсем некстати.

Выглядывая из окна кабинета, Клавдия видела серое низкое небо, свинцовое брюхо туч и протянувшуюся сверху вниз пелену дождя.

Капли бежали по стеклу, прокладывая узорные дорожки.

А за стеклом бежали прохожие, укрывшись кто зонтом, кто полиэтиленовой сумкой, перепрыгивали через лужи и старались спрятаться в подъездах домов.

— А может, все-таки стоит туда сходить? — нарушил молчание Игорь Порогин.

У Дежкиной с утра все валилось из рук. Еще бы, всю ночь она не спала. Впрочем, Макс, Федор и даже Игорь — тоже. Ждали новых известий. Но известий не было.

Утром, как и обычно, она отправилась на работу. В это утро вместе с ней туда направился и Порогин.

Бессмысленно перелистывая какое-то старое дело (Клавдия и сама не могла бы сказать, какое именно: буквы и строчки плыли перед глазами), Клавдия размышляла, что следует предпринять в сложившейся ситуации.

Она не однажды за последнее время слышала о киднеппинге, однако никак не думала, что это может коснуться ее семьи.

Обычно преступники похищали детей «новых русских», скоробогатеньких предпринимателей, банкиров — словом, тех, кто мог бы серьезно раскошелиться на свое похищенное чадо.

Но с киднеппингом как средством шантажа — с подобным Дежкина сталкивалась впервые.

Тем более что на сей раз дело касалось ее дочери. Такого вообразить себе она не смогла бы даже в самом кошмарном сне.

Сообщать в органы милиции было опасно — шантажисты могли пойти на любой шаг. В прокуратуре об этом тоже никто не должен был знать. Клавдия, вмиг забыв о том, что всегда в подобных случаях советовала сразу обращаться в органы правопорядка, теперь поняла родителей, которые всем переставали доверять.

Сидеть и ничего не делать для спасения дочери было мучительно.

Клавдия с тоской думала о том, сколь беззащитен человек перед лицом огромного, неуловимого и торжествующего зла.

В ушах по-прежнему звучал металлический, лишенный каких-либо примет голос, и эта незримость его обладателя против воли внушала мысль о некоей мистической силе, которой невозможно противостоять, от которой не скрыться, не спастись.

Игорь Порогин не знал, чем ей помочь, и тщетно пытался завести хоть какой-нибудь отвлекающий разговор.

Но кроме материнских страхов Клавдией владело и желание разобраться в происходящем. Профессиональное желание. В какую же гадость она попала? Клавдия была следователем до мозга костей. Так просто ХРЮКАЛОНУ она подонкам не отдаст.

— На прошлой неделе показывали старый фильм… английский, по-моему, — сказал Порогин. — Там муж и жена случайно узнали о готовящемся политическом заговоре. Тогда у них похитили девочку, чтобы родители молчали и не сорвали планы. Знаете, как они поступили?

— Как? — вяло откликнулась Дежкина.

— Они повели расследование сами. Это наиболее надежный способ. Что толку сидеть у моря и ждать погоды. Пока Максим расшифровывает ХРЮКАЛОНУ, можно попытаться раскрутить дело с другого конца.

— Да? — скептически глянула на него Клавдия. — Позволь узнать, с какого именно?

— Давайте еще раз проанализируем ситуацию. Какие у нас есть зацепки?

— Никаких, — последовал мрачный ответ.

— Ну нет! — возразил Порогин. — Идеальных преступлений не бывает, вы же сами меня этому учили, — бывают нерадивые детективы. Итак, что мы имеем? Первое: «Бобров» и «Соколов», которые наведывались на квартиру к вашему знакомому телеоператору…

— Ищи ветра в поле, — сказала Дежкина, — он их даже описать внятно не может.

— Допустим, — согласился Игорь. — Тогда есть другое: приметы людей, которые избили Федора Ивановича.

— Ты что, моего мужа не знаешь? — в сердцах заметила Клавдия. — Он же ничего не видит, кроме своих газет. Вот если бы у кого-нибудь из кармана «Правда» выглядывала, это уж он бы точно запомнил… А так… И потом: ему ведь натянули на голову мешок, он даже если бы и хотел, все равно ничего не успел бы разглядеть.

Порогин нахмурился.

— Значит, тех, кто похитил вас из троллейбуса, вы тоже не видели?

— Я даже не сразу поняла, что меня похитили.

— Что же остается? Может, снова эту собачню прочесать?

Клавдия горестно покачала головой.

— Ничего ты там не начешешь, кроме собачьей шерсти. Поверь моему опыту. Эту дамочку, Ираиду Петровну, голыми руками не возьмешь.

— Неужели невозможно узнать, кто за нею стоит?

— Каким образом?

— Слушайте, — внезапно оживился Порогин, — а как же бабуля? Вы говорили, что к обменному пункту вас бабуля провела… по задворкам.

— Ну и что?

— Может, она ИХ человек?

— Глупости. Бабулька как бабулька. Стоит возле булочной, собирает милостыню. Ей дай пять тысяч, она кого угодно и куда угодно поведет.

— Вполне возможно, — не стал спорить Игорь, — однако КТО-ТО должен же был дать ей эти деньги! Она может описать этого человека!

Действительно, это был шанс.

Клавдия решительно поднялась с места.

— Я должна сходить к булочной. Может, действительно узнаю что-нибудь новое…

Четверг. 10.42–11.18

Уже через пять минут Дежкина мчалась по тротуару, натянув на голову полиэтиленовый кулек — единственную защиту от дождя.

По Смоленскому переулку струились потоки воды и торопились мокрые прохожие.

Как и в прошлый раз, Клавдия сначала прошла мимо булочной по противоположной стороне улицы.

Крыльцо было пусто.

Она перешла проезжую часть и поднялась по ступеням.

На этот раз в помещений булочной никого не было.

За прилавком скучала продавщица с пережженными перекисью волосами.

Она зевала во весь рот, не давая себе труда прикрыть его ладонью.

— Здравствуйте, — сказала Клавдия.

— Хлеб вчерашний, — сообщила продавщица.

— Черствый, значит?

— До завтра не долежит. А так — есть можно. Будете брать?

— Пожалуй, нет. Спасибо.

Продавщица равнодушно пожала плечами и отвернулась к окну.

— Простите, пожалуйста, — вновь обратилась к ней Дежкина, — вы не подскажете… Тут у вас одна бабулька постоянно дежурит у крыльца, подаяние собирает… Такая сухонькая, энергичная.

Продавщица глядела на Клавдию рыбьими глазами.

— Не знаете, как ее можно найти? — спросила Дежкина.

— Мало ли их ошивается, — вновь зевнула продавщица, — откуда мне знать.

— В стареньком плащике, седая, волосы сзади в пучок собраны, а лицо такое сморщенное, будто печеное яблоко…

— Сказано же — не знаю, — огрызнулась продавщица, раздраженная, что ее отрывают от ничегонеделанья. — Я вам не справочное бюро.

— Мне она очень нужна, — мягко настаивала Клавдия, — очень.

— Если не отстанете, счас грузчика позову, он с тобой живо разделается, — рявкнула продавщица, переходя на «ты».

Дежкина хлопнула на прилавок удостоверение.

У продавщицы мигом вытянулось лицо и голос стал елейным.

— Вам, наверное, бабка Варвара нужна, да?

— Наверное.

— Что ж вы раньше-то не сказали, откуда вы? Я бы сразу все объяснила. Варвара в доме на площади живет, в тридцать восьмом, по-моему, а вот номер квартиры-то я и не знаю. Но вы там спросите, во дворе каждый объяснит.

Четверг. 11.31–12.49

Дом тридцать восемь фасадом выходил на площадь, а подъездами во двор.

Про себя Дежкина отметила, что окна тридцать восьмого находятся как раз напротив двери с вывеской «Дружок».

Разумеется, сам по себе этот факт ни о чем не говорил. Но не слишком ли много совпадений?

У подъездов было пустынно.

Тяжелые капли дробно колотили по скамейкам с облупившейся краской и ржавым детским качелям.

Клавдия растерянно огляделась.

Поди найди эту самую бабку Варвару, если в доме четыре входа и чуть ли не сотня квартир!

Дежкина решила ждать. В конце концов хоть кто-нибудь должен выйти из какого-нибудь подъезда.

Даст Бог, он подскажет, где искать старуху.

Терпение следователя было вознаграждено неожиданно быстро.

Гулко хлопнула подъездная дверь, и на дорожке показался прыщеватый подросток с ярко-оранжевым крашеным пуком волос на макушке.

Лицо его выражало недовольство.

Со злостью он дергал за поводок крохотную белую болонку.

— Чего тянешь, дура! — рявкнул он, и болонка покорно поджала хвост. — Давай, ссы скорей!

«Хороший мальчик, сразу видно», — с ехидством сказала сама себе Дежкина.

— Послушай, — обратилась она к нему, — ты здесь живешь, верно?

Подросток послал ей подозрительный взгляд.

— А че?

— Ищу я одного человека. Бабушку Варвару. Не знаю номер квартиры. Ты не подскажешь?

— Вот еще! — пожал плечами подросток. — Ну, будешь ты ссать или нет? — зарычал он на несчастную собачонку.

— Я вижу, ты не очень любишь свою собачку, — сказала Клавдия.

— А че ее любить? Она и не моя вовсе! Мать завела, а Вовка давай, козел, выгуливай… Прибил бы!

Болонка словно поняла, что речь о ней, и прижала к голове уши.

Вид у нее по-прежнему был несчастный.

— Вова, ты всегда так разговариваешь?

— А че, не нравится? Так не слушайте, — и, развернувшись, он направился прочь, норовя завести болонку в самую глубокую лужу.

— Ты мне не сказал насчет бабушки Варвары, — в спину ему крикнула Клавдия.

— Дадите пять тысяч, скажу, — смилостивился подросток.

— Дам.

— Деньги вперед, — выставил условие пацан.

Дежкина выудила из кармана кошелек.

— А ты хоть знаешь, о ком я говорю?

— Кто ж не знает! Эта бабка всему дому глаза намозолила. За всеми шпионит.

— И за тобой?

— Ага…

«Вовка, домо-о-ой!..» — раздался сверху хриплый голос.

Подросток задрал голову и крикнул:

— Иду! Деньги давайте, — заторопился он, — а то ничего не скажу. Во втором подъезде она живет, ваша Варвара, — он протянул руку к пятитысячной купюре, — на третьем этаже справа. А номера квартиры не помню.

— Когда-нибудь слышал, что слово дороже денег? — спросила Дежкина, пряча купюру обратно в кошелек.

— Ага… — оторопело ответил недоросль.

— Так вот — спасибо тебе, мальчик.

И Клавдия быстро пошла к указанному подъезду.

— Ссы давай! — заорал на болонку одураченный подросток, и та обмочилась на месте — не иначе как от страха.

Нужную квартиру Клавдия обнаружила без труда.

Поверх обшарпанной двери был приклеен листок, на котором крупными буквами было выведено: СТУЧАЦА ДОЛГО А ТО НЕ СЛЫШУ.

Дежкина постучалась.

Никакой реакции.

Еще раз.

Тот же результат.

Тогда она кулаком забарабанила по двери.

Зазвенели цепочки, звякнули запоры — и дверь приотворилась.

Из проема на Дежкину глянула пара маленьких проницательных глазок.

Хорошо, что у следователя с годами выработалась быстрая реакция — в противном случае диалога бы не получилось.

Глазки распахнулись, и в следующее мгновение Варвара захлопнула бы дверь, но Клавдия успела вставить в проем носок сапога.

— Караул, — деловито сказала старушка, — счас кричать буду. Громко. Милицию позову.

— Я и есть милиция, — ответила Дежкина, — вот удостоверение. Открывайте, а то вызову наряд, арестуем.

Варвара сосредоточенно изучила удостоверение, губами по слогам прочитав фамилию и должность, а потом расплылась в медовой улыбке.

— За что же меня заарестовывать? Никому плохого не сделала. А что возле булочной стою, так это сейчас по закону не запрещается…

— Открывайте дверь, бабушка, — приказала Клавдия.

— Счас, милая, счас. — Старушка споро сбросила цепочку и распахнула перед нежданной гостьей двери. — Заходи, гостьей будешь. Вот только угощать тебя нечем, пенсия у бабки совсем нищая.

— Не нужно мне ваше угощение, — отрезала Клавдия, оглядывая небольшую, но с высокими потолками прихожую, — не за тем я к вам пришла. Поглядите на меня внимательно, — вспоминаете?

— Чего вспоминаю? — переспросила бабуля, но уж больно ненатурально. Сразу видно, что придуривается.

— Меня помните?

— Вроде нет.

— Вот что, бабушка. Я с вами шутить не стану. Не хотите по-доброму вспоминать, придется проехать в милицию, там у вас мигом память восстановится. Так что?

— Ой, милая, — испуганно замахала руками старушка, — что ты меня, бабку, обижаешь? Старая я, вот и запамятовала, а теперь вот вспомнила. Ты меня по закоулкам водила…

— Я — вас? — поразилась столь неслыханной наглости Клавдия.

— Ну да. Я прям запыхалась вся.

— Где у вас телефон? — Дежки на решительно направилась в комнату.

— Ой, у меня не прибрано, — перепуганно засуетилась Варвара, — а зачем он тебе, телефон етот?

— Вызову машину. Поедем с вами в милицию…

— Не надо машину! — заверещала Варвара. — Не надо, я уже все вспомнила! Я тебя к дверце провела. Точно!

— Очень хорошо, — сказала Дежкина. — А зачем вы меня туда провели?

— Ето уж тебе видней…

Клавдия схватила телефонную трубку и стала накручивать диск.

— Ой, милая, вспомнила! — крикнула бабуля. — Мне сказали, чтоб я тебя провела, — я и провела…

— Кто сказал?

— Человек один…

— Какой человек? — настаивала Дежкина.

— Не знаю… Вот Христом Богом клянуся, не знаю я его. Подошел ко мне на улице и говорит: «А что, бабка Варвара, не хочешь доброе дело сделать?» Как, говорю, не хотеть, конечно, хочу. Он и велел мне тебя дворами к етой дверце провести. Я и провела…

— Так, — проговорила Клавдия. — Что еще?

— Ничего больше, — пробормотала Варвара, пряча глаза.

Следователь вновь схватилась за телефонную трубку.

— Ой, не звони, милая, не звони! Все скажу! К едрене фене — что он мне, отец родной? Денег он мне дал. У меня пенсия маленькая, еле бабушке на хлебушек хватает. Он говорит: «Хочешь денежку, бабка Варвара?» Хочу, говорю, как не хотеть. «Подойдет к тебе женщина — ето, значит, он мне говорит — подойдет такая интересная из себя, видная, а ты ее к дверце-то и проведи. А за ето тебе моя благодарность…

— Все? — спросила Клавдия.

Варвара, как видно, хотела соврать, но побоялась и сказала:

— Телефончик он мне свой оставил. Чтоб звонила, ежели чего. Я и позвонила…

— Вот как? Когда?

— А когда ты дверь взламывать хотела. Я тебя из окна видела и приятелей твоих. Вы ходили по ексченджям етим, где доллары меняют, а потом дверь ломать хотела. Я ему и позвонила.

— Телефон, — Клавдия требовательно протянула руку.

— Ой, не звони, милая, все тебе сказала как на духу, вот те крест!

— Я говорю: дайте мне этот номер телефона, — настаивала Дежкина.

— Номер? — спросила Варвара. — Счас, милая, сию минуточку!

Она принялась рыться в старенькой шкатулке, вынимая на свет божий полинявшие врачебные рецепты, желтые от времени фотографии, мотки ниток и еще много чего.

Она внимательно осматривала каждую бумажку, и по мере того как опустошалась шкатулка, сморщенное личико ее принимало все более и более обескураженное выражение.

— Ну! — поторопила ее Клавдия.

— Вот те крест, милая… — растерянно пробормотала старушка. — Где-то здесь он был, телефон етот… а где, не знаю.

— Может, вы его наизусть помните? — предположила Клавдия. Кажется, еще одна ниточка ускользнула из ее рук.

— Ой, милая… для тебя б выучила, — ответила Варвара, — но память у бабки дырявая, не вспомню…

— А имя?

— Которое?

— Ну, имя человека, которому вы звонили.

Старушка наморщила лоб, пытаясь восстановить в памяти имя.

— То ли Василь Васильич… То ли Петр Петрович… — а точно не скажу.

Клавдия тяжело вздохнула.

— А приметы? Может, вы запомнили, какой он из себя?

— Из себя видный, — вспомнила Варвара. — Пинджак на ем новый и ботинки лаковые. Одно слово: красавец мужчина.

— А лет ему сколько?

— Сколько годков-то? Молодой! То ли пятьдесят, а то ли тридцать, рази поймешь! Шрамик у него на брови, вот тута… такой беленький.

— Шрам? — оживилась Клавдия. — Точно помните?

— Как не помнить, — обиделась старушка, — помню. Был шрам. Вот сюда загинался, — она пальцем провела от брови к виску. — Сказал бабке, что он из важного учреждения, а из какого, не знаю…

— Интересные дела, — заметила Клавдия.

— Ты на меня, милая, не серчай, я бабка старая, много чего не понимаю. Теперича вижу, что ты женщина хорошая, а етот Василь Васильич… или как там его… больно мне подозрительным сразу показался. Чуяла моя душа — подозрительный человек. Ежели б знала, ни за что бы ему не стала помогать и даже копеечку от него не взяла бы.

— Понятно, — сказала Клавдия. — Вот вам, бабушка, мой номер телефона. Смотрите не потеряйте. Если объявится этот ваш Василий Васильевич, сразу звоните. Договорились?

— Договорились, милая, как не договориться, — пролепетала старушка, провожая незваную гостью к входной двери, — сразу позвоню. А ты на меня не серчай, ежели я чего не так…

Она плотно прикрыла за Клавдией дверь, повертела в руках бумажку с номером телефона и быстренько шмыгнула в комнату.

Из-под перины она извлекла промасленный старый конверт, а из конверта — листок с другим телефонным номером, под которым размашистым почерком было написано: Сергей Сергеевич.

Варвара поглядела на листок, приложила к нему второй, который оставила Клавдия, а потом изорвала оба в мелкие клочки и отправила в унитаз.

Она долго и с удовольствием наблюдала, как вода вертит и уносит с собой обрывки бумаги.

Теперь ее совесть была чиста.

Номера телефона Сергея Сергеевича у нее с этой минуты и в самом деле не было.

Четверг. 13.05–15.41

Дождь перестал.

По небу косяками шли низкие облака.

Порывистый ветер трепал полы пальто. Клавдия зябко поеживалась, удаляясь от дома Варвары.

Лена… Маленькая моя девочка.

Почему-то сейчас, думая о дочери, Клавдия представляла ее не подростком с подкрученной электрощипцами челкой, а крохотным младенцем, спящим у нее на руках.

Лена была поздним ребенком — так считала Клавдия, хотя родила ее еще до тридцати.

Она помнила день, когда вернулась из женской консультации и сказала опешившему мужу:

— Надо же… у нас опять будет ребенок!

Федор Иванович так и замер от этой новости.

Если честно, второго они не хотели.

Очень уж с Максимом намучились.

В детстве сын был болезненным, хилым и необыкновенно капризным существом.

Клавдия с содроганием вспоминала ночные бдения у кроватки, бесконечные укачивания, походы к врачу-педиатру, лечебные процедуры.

Если Дежкину спрашивали, не собирается ли она завести еще одного ребенка, она отмахивалась обеими руками.

Сама мысль о том, что придется вторично нарушить едва-едва установившийся жизненный уклад, вновь на долгое время покинуть работу, была для нее немыслима.

Не то чтобы Клавдия не любила детей, просто она считала, что не может позволить себе такую роскошь — заниматься только ими.

Ведь зарплаты Федора Ивановича едва хватало на питание, а ведь надо было покупать одежду, платить за утлую комнатку в коммуналке и тратиться еще на массу всевозможных необходимых вещей.

Поэтому Дежкина вышла из декретного отпуска на месяц раньше срока, отдав Максима на попечение свекрови, и занялась карьерой.

Карьера в ее понимании означала зарплату выше черты бедности.

Вот почему известие о новой беременности повергло супружескую чету Дежкиных в замешательство.

Клавдия с тоской оглядывала крошечную комнатку с единственным узким окном с видом на стену противоположного дома.

Максим подрос, ему нужна была нормальная кроватка. А где же еще расположить младенческую люльку, манежик и прочее? Где сушить пеленки?

Федор Иванович лежал на тахте, отвернувшись к стенке, и молчал.

Что и говорить, положение было не из легких.

— Если хочешь, Федя, я могу сходить к врачу, — робко предложила Клавдия. Они легли спать, но не спали, а лежали, глядя в потолок, по которому скользили ночные тени.

— Какой смысл? Ты уже была там, — не понял ее Федор Иванович.

— Нет, я о другом. Мне секретарша из прокуратуры рассказывала, в четвертой поликлинике ЭТО делают. Надо только принести справку, что жилищные условия не позволяют.

Она замолчала, ощущая сосущую пустоту под ложечкой.

Клавдия боялась признаться даже самой себе, что теперь уже не сможет отречься от зародившейся внутри нее новой жизни.

И больше всего на свете сейчас боялась, что муж не поддержит ее.

Федор Иванович тяжело ворочался, потом, приподнявшись на локте, заглянул ей в лицо.

Таким его она никогда не видела.

У Федора тряслись губы, а брови сурово сдвинулись на переносице.

— Ты что такое говоришь, а? Ты что говоришь? — шепотом, чтобы не разбудить спящего Максимку, выпалил он и задохнулся от негодования. — Клава! Ты — моя жена… и чтоб такое… Как ты могла?

Он резко отвернулся к стене.

Клавдия ощутила, как счастливое тепло обволакивает все ее тело.

Она приблизилась к его плечу и нежно прикоснулась губами.

Он все понял без слов.

Чуть больше чем через полгода появилась на свет Леночка, и все оказалось так, как представляла себе Клавдия: и теснота в комнате, и бессонные ночи, и пеленки над головой, — но почему-то теперь все это было в радость.

А потом Федор Иванович получил от завода новую квартиру, и первое время Клавдия никак не могла привыкнуть к этому трехкомнатному простору и лучше всего себя чувствовала на кухне, которая своей площадью напоминала ей бывшее жилище.

На кухне она готовила, вязала, шила, стирала, подключив к водопроводному крану новую стиральную машину, на кухне смотрела портативный телевизор. Только спать отправлялась в отдельную, с роскошным мебельным гарнитуром спальню.

Лена в детстве была не такая, как теперь. Ласковая, нежная, послушная, мамина помощница.

Переходный возраст, который из хилого, капризного Максима сделал крепкого, уверенного в себе парня, на Лене отразился противоположным образом.

Клавдия терялась в догадках, не ведая, как противостоять своенравию, эгоизму и недетской жестокости дочери.

Она боялась признаться себе, что Лена вышла из-под материнского крыла и оказалась юной женщиной, которая естественным образом становилась соперницей хозяйке дома.

Иногда, после особенно бурной ссоры с дочерью, Клавдия вспоминала давний разговор с мужем и ловила себя на том, что зря тогда поддалась своим чувствам и не сделала аборт. И тут же спохватывалась, гнала от себя прочь эту жуткую мысль.

Только теперь, оказавшись перед реальной возможностью потерять Лену, она поняла, насколько дорогим и любимым человеком была дочь.

Насквозь промокшая, вошла Клавдия в свой подъезд.

И только на лестнице поняла, что пришла домой, хотя собиралась вернуться в прокуратуру. Так уж, видно, устроен человек — в минуту опасности ноги сами поворачивают к дому.

Дверь отворил муж и, удостоив Клавдию коротким хмурым взглядом, заковылял на кухню, стуча своим костылем-шваброй.

По его виду она поняла, что новостей нет.

В комнате Максима попискивал компьютер.

Отжимая на ходу мокрые волосы, Клавдия прошла туда.

Скрючившись, как вопросительный знак, Максим сидел за компьютером и сосредоточенно выстукивал пальцем по клавишам.

— Привет, ма, — не оборачиваясь, сказал он, — чем порадуешь?

— Это я у тебя хотела узнать.

Максим вздохнул.

— Тружусь, как видишь. Слово какое-то дурацкое, ни в одном словаре ничего похожего не могу обнаружить. ХРЮКАЛОНА она и есть ХРЮКАЛОНА.

Клавдия вздохнула.

— Сколько можно тебе говорить, — не сиди сгорбившись. Осанку испортишь, будешь кривой, как сабля.

Федор сидел на кухне, уставившись в газету.

— Федь, давай хоть поговорим. Устала я, — пожаловалась она, садясь за стол, — просто сил никаких нет… Не знаю, где зацепки искать. Была в Смоленском переулке, разыскала старуху, которая меня на встречу с этим гадом проводила…

— И что?

— Ничего, — сокрушенно покачала головой Клавдия. — Бабка как бабка. Ей только денег дай, она хоть на Северный полюс кого угодно отконвоирует. Правда, узнала я, что приходил к ней странный человек по имени вроде Василий Васильевич. Он-то и нанял старуху.

— Интересные дела, — Федор Иванович поморщился и смолк.

Клавдия не стала его больше тревожить.

Спасибо ему, старается держать себя в руках, хотя весь на нервах, синюшные круги под глазами, похудел, осунулся.

Раньше бывали у них серьезные размолвки, переходившие в шумные скандалы. Это происходило, когда рабочие свои дела Клавдия ставила выше домашних.

В конце восьмидесятых случилась чудовищная история. О которой они старались не вспоминать, но которая дамокловым мечом висела над обоими.

Из служебного стола Клавдии пропали важные документы.

— Я точно помню, они лежали вот здесь. Вчера вечером перед уходом положила и заперла ящик на ключ, — говорила она Чубаристову, который холодным взглядом следил, как она паникует. — Вот ключ, и замок не взломан…

— Странно, — цедил Чубаристов, но в голосе его не было сочувствия.

— Куда они могли деться? Ума не приложу!

Документы касались деятельности одного сомнительного кооперативного объединения. Это были фальшивые накладные, поддельные расписки и еще много чего подобного, за что председателю объединения светил кругленький срок.

— Клавдия Васильевна, — ласково улыбался ей председатель, невысокий округлый человек с сияющей лысиной, до неприличия похожий внешностью и говором на тогдашнего главу государства, — должен вам сказать, что у вас напрочь отсутствуют ростки нового мышления. Мы живем в эпоху больших свершений, когда экономика государства совершает крутой поворот… это дело понимать надо.

— Я понимаю, — отвечала Клавдия, — только вот объясните, зачем подписи банковских служащих подделывать?

— Ах, Клавдия Васильевна, — сокрушенно качал головой председатель, — сразу видно, насколько вы неискушенный в этом вопросе человек. Ничего мы не подделывали. Все по закону. Знаете, как генеральный секретарь сказал: «Частная инициатива должна приветствоваться и поощряться!» А вы не поощряете. Нехорошо получается. Боюсь, будут у вас неприятности.

Частная инициатива председателя кооперативного объединения заключалась в том, что за полтора с небольшим года он умудрился перекачать из государственного кармана в собственный несколько десятков миллионов долларов, занимаясь махинациями на рынке цветных металлов.

Он купил себе виллу на Канарских островах, дом в Лондоне и семикомнатную квартиру на Елисейских полях в Париже. И уже собирался распрощаться с любимым государством и махнуть в далекие края, когда обиженный компаньон отнес компрометирующие документы в прокуратуру.

Радетель нового уклада в экономике был арестован в аэропорту Шереметьево-2, можно сказать, у самого трапа самолета.

Эти-то важные материалы и пропали из закрытого стола Дежкиной.

Разразился скандал.

Городской прокурор — в тот год им был Олег Витальевич Комов, личность весьма малопримечательная, — брызгал слюной и орал в своем кабинете так, что было слышно на первом этаже здания.

— Что это значит?! — Он тряс перед лицом Клавдии голубеньким листком. — Как вы смели! Да я вас! В порошок… Под суд!

Голубенький листок, пришедший на имя городского прокурора по почте, содержал информацию о том, что старший следователь горпрокуратуры Дежкина Клавдия Васильевна за крупную взятку согласилась уничтожить документы по делу о хищении в особо крупных размерах.

Партия была разыграна с блеском.

Клавдии светил солидный срок в местах не столь отдаленных.

Председатель кооператива загадочно улыбался и разводил руками.

Анонимка подобного же содержания пришла и на завод к Федору Ивановичу.

На заводе немедленно собрали коллектив и принялись обсуждать преступное поведение супруги коммуниста Дежкина Федора Ивановича.

Федор Иванович сидел, сгорбившись, на скамейке в углу сцены и не смел поднять глаз.

Коллектив выступал грозно и единодушно.

Слово «позор» хлестало несчастного Дежкина наотмашь.

Измочаленный, он пришел домой… и закатил супруге такую истерику — небо дрожало.

В прокуратуре на основании анонимки завели дело.

Сотрудники старались обходить Дежкину стороной, а при случайных встречах в коридоре отводили глаза.

Председателя кооператива выпустили на свободу и принесли извинения.

— Помоги, Витя, — взмолилась Клавдия, — я не знаю, что происходит, но дело нечистое. Посоветуй!

Чубаристов мрачно поглядел на нее и ничего не ответил.

На следующий день ее отстранили от работы.

Возвратившись домой, Клавдия узнала, что и Федора Ивановича перевели на другое место с зарплатой пожиже и отобрали учеников.

«Человек, который не может навести порядок в собственной семье, не имеет права воспитывать других», — безапелляционно объявил Дежкину начальник цеха.

Все закончилось столь же внезапно, как и началось.

Председатель кооператива был найден мертвым в собственном гараже. Он задохнулся выхлопными газами любимого «мерседеса».

Одновременно при странных обстоятельствах исчезли его компаньон, тот, что некогда доставил в прокуратуру компромат, жена, ведавшая бухгалтерскими счетами, и несколько сотрудников.

Деньги со счетов кооператива возвратились в государственную казну.

Спустя несколько дней Клавдии позвонила из приемной прокурора секретарша Люся и объявила, что дело о взятке закрыто в связи с тем, что обнаружены пропавшие документы и следствием доказана непричастность Дежкиной к происшедшему.

— Завтра к десяти часам утра Олег Витальевич просил вас быть у него, — сказала Люся.

Комов встретил Клавдию с распростертыми объятиями и с ходу поручил новое дело.

Дежкина хотела было отказаться, но не смогла.

В конце концов, олеги витальевичи приходят и уходят, а прокуратура и законность остаются.

Она простила.

До сей поры Клавдия не знала, какие такие подводные течения несли ее к погибели.

Чубаристов хранил молчание.

Как ни странно, нынешняя история чем-то неуловимо напомнила Дежкиной ту самую, прежнюю.

Угрозы…

Загадки…

Все как прежде, с той лишь разницей, что на карте не честь, а жизнь ее дочери.

В полном молчании она заварила крепкий чай и, выудив из недр шкафчика связку сухих и твердых, как камень, баранок, принялась размачивать одну из них в крутом кипятке.

— Да что ж так сидеть? — закричал вдруг Дежкин. — Надо же действовать!

— Действовать надо с умом.

— Пока тебя кто-нибудь надоумит, дочь потеряем, — жестоко проговорил Федор Иванович.

— Нет, — сказала Клавдия. — Они ее не тронут.

— Ты так уверена?

— Да. Им нужен ключ.

— Так отдай ты им эту хрукалону!

— Вот тогда они Ленку…

Дежкин испугался.

— Почему?! Почему?! — закричал он.

— Это ясно — она свидетель. И мы тоже.

— Мамочки родные! Во попали! — заметался по кухне Дежкин. — Во вляпались по твоей милости! Мало, что дочку потеряем, так еще и…

— Не каркай! — гаркнула Клавдия. — Замолчи!

Федор сник. Опустился на стул, губы у него дрожали.

— Клавочка, — срывающимся голосом сказал он, — придумай что-нибудь. Я тебя умоляю. Спаси нашу Леночку.

— Я ничего не могу придумать, — призналась она, — просто ничегошеньки… Так надеялась, что бабка мне что-нибудь прояснит… Вот беда, Федя. Как на войне.

Федор Иванович перестал всхлипывать, глаза его мигом просохли, и он полез под стол, зашуршав газетами. Долгое время Клавдия видела лишь его согнутую спину.

— Вот, нашел наконец-то! — заявил Дежкин и выложил перед женой свернутый вчетверо газетный лист. — Я тут прессу читал и, знаешь, о чем подумал? Ты видишь, что в стране делается?

— Что? — растерянно проговорила Клавдия. Она никак не могла сообразить, куда клонит супруг.

— Дележка, — сказал Федор Иванович, — большая дележка идет. До сих пор. Я-то думал, в девяносто первом все поделили… ан нет. Раньше хапали все кому не лень, а сейчас рыбка покрупнее пытается себе оттяпать. Прихватизация. Вроде она завершилась, да вот не все волки сыты. А что надо сделать, чтобы вновь появилась возможность грести добро лопатой?

— Что?

— Война нужна. Большая война. Историю учила? Про передел мира и сфер влияния? А ну-ка припомни, когда все это происходило?

— Да… конечно, — вынуждена была согласиться Клавдия, — но мы-то тут при чем?

— А вот при чем, — принялся объяснять Федор Иванович. — Подсунули тебе какую-то важную информацию, ты и сама не понимаешь, как в ней разобраться. Но раз щуки в омуте переполошились — значит, дело серьезное. Сейчас пресса о чем кричит? Пытается отгадать, кому выгодна война на Кавказе. А тем, кому война выгодна, — невыгодно, чтобы узнали их поименно. Усекаешь? То-то и оно. Прогнила власть наша сверху донизу, все завязаны в один узел, все воруют. Я так думаю: на Кавказе полигон устроили, чтобы технику и вооружение списывать, которые наворовали в армии и распродать успели. Знаешь, какие это деньжищи! Нам и не снилось. Я так думаю: мы еще услышим такие имена, что вся страна на уши встанет. Но это не скоро будет. Они еще погреют руки. И не дадут поднять голоса тем, кто пытается их остановить Сейчас честных наверху мало осталось. А остальные меж собой грызутся. А ты оказалась чем-то вроде буфера. Между молотом и наковальней, как говорится. С ними тягаться бессмысленно и опасно Мы, Клава, этот узел с тобой вдвоем все равно не разрубим. А дочку спасать надо.

— Я не понимаю, — упавшим голосом проговорила Дежкина, но было ясно, что она прекрасно все поняла, — что они от меня хотят?

— Что хотят, это они сами сказали, — ответил Федор Иванович, — ключ ты им должна отдать. Ну и отдай его. Пусть подавятся.

— Нет, Федя, — твердо сказала Клавдия. — Их уже ничто не остановит. Карапетяна, который мне записку в карман запихнул, убили в тот же день… Понимаешь?

Федор Иванович выслушал жену с каменным лицом и обреченно вздохнул.

— Кругом шестнадцать, — пробормотал он, — как ни поверни, всюду плохо. Неужто ничего не придумаем?

— Я вот что вспомнила, — сказала Клавдия. — Про какого такого Пучкова Лена упомянула?

— Про Пучкова?

— Ну да. Передай, говорит, привет Вовке Пучкову, обязательно ему позвони. Я сдуру никакого внимания на эти слова не обратила, а теперь думаю: неужели ей в такой момент нечего было по телефону мне сообщить, кроме этой просьбы?

— Ну и Ленка! Отец, мать волнуются, а ей хоть бы хны, про дружка своего думает, — обиделся Дежкин.

Клавдия возразила:

— Нет, голос у нее был натянутый… Возможно, намекала, что этот самый Пучков подскажет, где ее искать?

— Звони, — выпалил Федор Иванович, — скорее!

Клавдия отставила в сторону чашку и встала.

— Короче, так, предки, — произнес Максим, появившись в дверях столь внезапно, что оба даже вздрогнули, — хватит рассиживаться, я вам новость принес. — На лице его блуждала довольная улыбка. — Сейчас удивлять вас буду. Задали вы мне задачку этой своей ХРЮКАЛОНОЙ. В иностранных языках аналогов нет — по крайней мере, во всех тех, которые известны моему компьютеру. Поглядите-ка сюда, — Максим положил на стол мелко исписанный лист бумаги. — Перестановка букв результатов не дала — стало быть, вычеркиваем. Вряд ли возможен и вариант с зашифрованным словом. Короче, остается единственный возможный путь, — принять буквы за цифры, согласно алфавитному порядку. Девять букв — девять цифр. Ну. Как? — Он с гордостью обвел взглядом присутствующих.

Клавдия и Федор Иванович принялись рассматривать длинный ряд цифр.

— А что это может означать? — наконец нарушил молчание глава семейства.

— Хороший вопрос, — одобрил Максим, — я его тоже задал своему компьютеру. Надо сказать, он был весьма озадачен. Но разгадку нашел.

— Какую? — в один голос выпалили родители.

Сын выдержал эффектную паузу.

— Есть три варианта, каждый из которых имеет право на существование. Первый — это номер денежной купюры. Второй — номер карточки социального страхования, используемой где-нибудь в Штатах. И наконец, третий — это банковский код. Все!

Клавдия и Федор Иванович переглянулись.

Вид их был далек от торжествующего.

— Вы что, не рады? — огорченно произнес Максим, не дождавшись восторженной реакции. — Я так старался…

— Молодец, — похвалила Дежкина, но на лице ее была озабоченность. — Только вот что мы из всего этого имеем? Была — ХРЮКАЛОНА, а теперь — какой-то набор цифр… Пусть даже номер. Но чей он или от чего? Твои выводы — все-таки предположение.

Четверг. 15.50–16.48

Итак, существуют три варианта расшифровки слова ХРЮКАЛОНА, точнее, уже даже не самого слова, а цифрового кода, который получил столь странный буквенный аналог.

Номер карточки социального страхования? Предположим. И что же тогда получается?

Некие силы пытаются «вычислить» человека, имя которого неизвестно. Его можно отыскать по карточке социального страхования. Загадочный инкогнито, проживающий, как сказал Максим, где-нибудь на другом континенте, заполучил секреты российских военных ведомств и пытается использовать их в собственных целях…

Тогда при чем тут Карапетян и преследовавшие его эмвэдэшники?

Н-да, эта версия явно хромает.

Клавдия перевернулась на другой бок.

Издаваемый мужем храп мешал размышлениям, но будить его Клавдия не решилась.

В конце концов, храп у Федора не такой уж агрессивный.

Вариант номер два, продолжала просчитывать информацию Дежкина, — номер денежной купюры.

Что бы он мог значить?

Пароль?

Возможно, хотя и достаточно витиевато.

Предположим, Карапетян был перебежчиком и агенты МВД раскрыли его. В последний момент он успел запихнуть в карман Клавдии бумажку, с помощью которой должен был встретиться с сообщником…

Дежкина отмела этот вариант.

Шпионский боевик получается, игра воспаленного воображения. И МВД шпионами не занимается.

Вот в третьем варианте действительно что-то есть.

Банковский код трудно запомнить, но можно записать так, чтобы его не расшифровал случайный человек.

В банке можно хранить деньги, документы, секретную информацию… да что угодно!

Вряд ли специальным службам всерьез потребуется охотиться за обладателем карточки соцстрахования США. А вот ради материалов, каким-то образом затрагивающих интересы их ведомств, они могут кому угодно глотку перервать.

Да, этот вариант, конечно, предпочтительнее. Значит, банковский код?

Но только вот теперь поди догадайся, какому именно банку он принадлежит.

Обращения к банкирам по официальным каналам ничего не дадут, в этом Клавдия была абсолютно уверена.

Каждый из них немедленно сошлется на коммерческую тайну, на гарантированную секретность банковских вкладов, и, хоть ты разбейся, даже вмешательство президента страны не поможет.

Придется все вычислять самостоятельно.

Как? — на этот вопрос Клавдия пока не могла ответить.

Надо думать.

На карте — жизнь дочери.

Сейчас надо искать и обязательно найти Пучкова.

Все ее непростые логические построения были похожи на замысловатую китайскую вязь. А вот Пучков был реальностью. И медлить было нельзя.

Если Вовка Пучков — приятель Лены, то у нее обязательно должен быть записан номер его телефона.

Письменный стол, книжный шкаф, завалы книг и тетрадей на подоконнике и под кроватью… Клавдия тщательно обследовала каждый уголок, но ничего не обнаружила.

То есть ничего — это не совсем верно.

Найденного было достаточно, чтобы в любой другой ситуации устроить Ленке первосортную головомойку.

Клавдия рассеянно отшвырнула в сторону две пачки сигарет «Мальборо» (одна из них была почата), два порножурнала, пачку игральных карт, где вместо рисунков красовались непристойные фотографии, и девический откровенник, в котором первым вопросом стояло: «Имя и фамилия», а уже следующим: «Твоя любимая поза?»

Старенькая записная книжка была исписана телефонными номерами, но фамилии Пучков в ней не оказалось.

Дежкина сняла трубку и набрала номер справочной МВД.

— Говорите, — откликнулся сонный женский голос.

— Это Дежкина из прокуратуры города. Подскажите, пожалуйста, телефон… Фамилия — Пучков…

— Дальше?

Клавдия растерянно поглядела по сторонам.

— Я ничего не могу больше сообщить…

— Инициалы, домашний адрес, — требовали на другом конце провода.

— Не знаю.

— По одной только фамилии! — возмутилась операторша.

— Девушка, — взмолилась Дежкина, — я вас очень прошу! Это важно! Понимаете, я ищу человека. Пучков — фамилия достаточно редкая. Назовите мне хотя бы несколько телефонов, может, повезет.

— Попробую.

Клавдия услышала, как операторша щелкает пальцами по клавишам компьютера.

— Две тысячи двадцать семь. Столько телефонов на фамилию Пучков. Сделать распечатку?

— Не надо. — В отчаянье Клавдия положила трубку, забыв поблагодарить операторшу.

— Ты чего, мам, — в дверях возник Максим, — чего такая сердитая?

— Скажи мне, сына, — не слыша его вопроса, проговорила Клавдия, — Лена когда-нибудь при тебе упоминала фамилию: Пучков?

Максим пожал плечами.

— Ты же знаешь, мам. Она мне мало что рассказывала. У нее свои тайны, у меня — свои.

— Нет, ты постарайся вспомнить, — настаивала Дежкина, — ты должен вспомнить, иначе… иначе как мне его искать? — упавшим голосом закончила она.

— Милиция называется, — произнес появившийся Федор Иванович, — тоже мне, блюстители правопорядка.

Клавдия перевела взгляд на мужа.

— Виктор! — вдруг выпалила она. — Чубаристов! Он все ходы и выходы должен знать. Он поможет!

Схватив телефонную трубку, она принялась лихорадочно вращать диск.

Гудки длились, ей казалось, целую вечность.

— Старший следователь прокуратуры, — услыхала Клавдия недовольный голос Чубаристова.

— Витя, это я!

— Это кто? Говорите быстрее, мне некогда.

— Витя, постой, — завопила Дежкина, испугавшись, что Чубаристов бросит трубку, — ты мне очень нужен! Помоги, Витя!

Она принялась сбивчиво пересказывать события последних двух суток.

На том конце провода царило гробовое молчание.

— На тебя вся надежда, — прошептала Клавдия, закончив рассказ о похищении дочери, — я больше не знаю, к кому обращаться.

— Дела-а… — наконец отозвался Чубаристов. — Куда же ты вляпалась, дорогая моя, позволь тебя спросить? Хотя — нет, это не телефонный разговор, — перебил он сам себя. — Вот что. Сиди дома и жди. Телефон не занимайте. Я перезвоню.

С этими словами он повесил трубку.

— Ну? — спросил Клавдию муж.

Она лишь качнула головой: ни о чем не спрашивай.

Минуты тянулись невыносимо медленно.

В кухне монотонно капала из крана вода: кап… кап… кап…

— Да заверните же вы этот кран наконец! — внезапно крикнула Клавдия, с ненавистью поглядев на своих мужчин.

Они оторопели от такого выплеска ярости, а затем вдвоем бросились на кухню.

Там и остались, лишь изредка выглядывая оттуда — проверяя, как там она.

Клавдия застыла в ожидании у телефонного аппарата, и только звонок мог ее теперь вывести из этой оцепенелости.

И вот звонок прозвенел.

— Алло!

— Клава, записывай быстро. У меня нет времени, я опаздываю.

— Ты нашел?

— Разумеется, — ответил Чубаристов. — Пучков Владимир Юрьевич, 1972 года рождения, проживает на улице…

Четверг. 17.23–18.55

Оказалось, что мечта девчонок всего микрорайона работал сторожем на автостоянке.

— Присядьте, дамочка, подождите, — доброжелательно посоветовал Дежкиной напарник Пучкова, рыжеволосый веснушчатый парнишка с писклявым голоском. — А вы что, колесо для тачки купить хотите? У Вовки сегодня ничего нету, но если вы закажете, к завтрашнему утру сделает.

— Понятно, — кивнула Клавдия.

Наконец из фургончика показался невысокий, коротко стриженный парень с красивыми, но в то же время и чем-то отталкивающими чертами лица.

Немигающим взглядом он окинул незваную посетительницу, ничего не сказав, взял гаечный ключ у напарника и снова скрылся в фургончике.

Клавдия заглянула в проем двери.

Пучков, запрокинув голову, огромными глотками пил водку прямо из бутылки, роняя капли на грудь.

Дежкина в растерянности наблюдала за ним.

Боже мой, подумала несчастная женщина, и моя дочь могла общаться с подобным типом.

— Чего вам? — оторвавшись от горлышка, поинтересовался Пучков. Лицо его при этом передернулось.

— Володя, я — мама Лены Дежкиной.

— Ну и что?

Клавдия помолчала.

— Лена просила передать вам привет, — проговорила она.

— Передали. Дальше?

— Вы не знаете, где она? — не в силах больше сдерживаться, спросила Дежкина.

Пучков пожал плечами.

— Откуда мне знать? Я не ее охранник.

— Но вы ведь хорошо с ней знакомы, верно?

— Вот еще, — ухмыльнулся сторож. — Очень мне нужно это знакомство. Приходила сюда пару раз, как будто ее приглашал кто-то… вот и все. А так — я ее и знать не знаю.

Лицо у него было злое, отталкивающее. Неужели девчонки считают его красивым?

Большими, чуть навыкате глазами он не мигая глядел на Клавдию, и взгляд этот был холодный, точно у мертвой рыбы. Он, казалось, даже не опьянел.

— Моя дочь попала в беду, — сказала Дежкина. — Мы должны ей помочь. Если вы знаете что-нибудь, но скрываете…

— Сказано же вам, — огрызнулся Пучков, — я с ней виделся всего два раза. Она мне и не нравилась никогда.

Клавдия с трудом сдерживала рвущийся наружу гнев.

— Послушайте… если вам все-таки есть что сказать, то…

— Тс? — внезапно насторожился парень, прислушиваясь к голосам снаружи.

«Третий день на работу не выходит, — звучал писклявый тенорок рыжеволосого напарника, — прям зла на него не хватает. А потом прибежит зарплату получать! Всегда он так…»

«Дома его тоже не могу найти, — раздался в ответ низкий зычный бас. — Может, знаешь, где он время коротает?»

«Понятия не имею».

«А в фургончике он часом не прячется?»

«Ну что вы, товарищ милиционер, не доверяете моему слову?»

Даже в полутьме фургончика было видно, как побледнел Пучков.

Вены на висках вздулись от напряжения, а на скулах появились желваки.

Клавдия внимательно наблюдала за ним.

«А вот мы сейчас это дело и проверим!» — прозвучал бас, и шаги стали приближаться.

Пучков огляделся, будто затравленный зверь. Сунул бутылку в кучу ветоши, а сам отступил к задней стене.

Крупная тень упала на порог, и в дверях возникла массивная фигура в милицейской форме.

Милиционер перевел взгляд со сторожа на Дежкину и обратно и с довольной ухмылкой заявил:

— А говоришь, что три дня на работе не было!

— Ой, Вовка, — фальшиво удивился веснушчатый, заглядывая в фургончик через плечо гостя, — а ты здесь, оказывается? Как это ты умудрился мимо меня проскочить?

Милиционер смерил его выразительным взглядом, и веснушчатый поспешил ретироваться, — от беды подальше.

— Ну здравствуй, Пучков Владимир! — улыбнулся милиционер не предвещающей ничего хорошего улыбкой. — Вот и свиделись…

— Здрасьте, — сказал сторож, стараясь не выказывать испуга. — А вы кто?

— Конь в пальто, — ответил гость. — Угадай с трех раз.

— Понятия не имею, — пожал плечами Пучков.

— От армии еще долго увиливать собираешься? Здоровый лоб, а бегаешь от военкоматчиков, как мальчишка. Хочешь, чтобы уголовное дело на тебя завели? Думаешь, на зоне лучше будет?

— Я не увиливаю, — забормотал сторож. — Я на больничном. Простыл. И язва у меня снова открылась.

— Лечишься, значит, — усмехнулся милиционер, подойдя к ветоши и вынимая на свет белый бутылку водки. — И как, помогает?

— Это не мое, — буркнул Пучков.

— Ладно, хватит. Машина ждет. Поехали.

— Куда еще? — перепугался сторож.

— На кудыкину гору. Собирайся, скоро все узнаешь.

И тут вперед выступила Клавдия.

— Товарищ старший сержант, — сказала она, — разрешите вас на два слова…

— А вы кто?..

Вместо ответа, отвернувшись от Пучкова, Клавдия показала милиционеру удостоверение.

— Ого, — произнес тот.

— Я так понимаю, этот молодой человек весьма и весьма интересует наши с вами службы, — вполголоса сказала Дежкина, — уступите его на сегодня мне. Один день для вас, думаю, ничего не решит, а для меня это вопрос жизни и смерти.

Милиционер внимательно поглядел на собеседницу.

— Пожалуйста, — взмолилась Клавдия, — все равно он никуда от вас не денется.

— Ладно, — махнув рукой, решился милиционер, — семь бед — один ответ. Забирайте.

— Пучков Владимир, — обернулась Дежкина к сторожу, — выбирайте: или вы отправляетесь в отделение милиции, или побеседуете со мной.

— А какие вы мне даете гарантии? — спросил у нее Пучков.

— Гарантии? — удивилась Клавдия. — Я могу гарантировать вам только неприятности. Вон одна из них из-под кровати выглядывает…

Она кивнула в сторону резиновой автомобильной покрышки.

Пучков дал задний ход.

— Договорились.

Дежкина незаметно кивнула милиционеру, и он, отдав ей честь, удалился, бросив напоследок выразительный взгляд в сторону Пучкова.

— Ну чего там, Вовок? — заглянул в окошко веснушчатый. — Свалил мент?

— У меня с ними разговор короткий, — самодовольно изрек сторож. — Под зад коленом, и — гуляй, Вася!

— Хватит болтать, Владимир! — прикрикнула Клавдия. — Или мне вернуть участкового?

— Ладно, так уж и быть. Заловил кто-то вашу Ленку…

— Что значит «заловил»?

— Кому-то она дорожку перешла, как пить дать. Со шпаной, видать, связалась. От нее чего угодно ждать можно.

— Ближе к делу, — сказала Клавдия.

— Мы с ней третьего дня, что ли, в парке гуляли… — начал Пучков.

— Просто гуляли?

— Просто, а как еще. Ну, пивко пили, никого не обижали, разговаривали.

— Не понимаю, что может быть между вами общего, — не сдержалась Клавдия.

— А вы у дочки своей спросите, она, может, расскажет, — осклабился Вовка. — Меня девки любят, разве не видно?

— Ближе к делу.

— Тогда не перебивайте. Сами спрашиваете, а потом сами же и обламываете. Ну вот, гуляли мы, значит, и тут ко мне бомж один подошел. «Носик» его кликуха. Подошел и говорит: «Хочешь, мол, паря, клевую кожаную косуху за полцены?» Хочу, говорю, кто ж не хочет. «Тогда, говорит, дуй домой, деньгу тащи. А я пока тут с твоей телкой потренькаю…» Я и побежал.

— А дальше? — спросила Клавдия.

Пучков пожал плечами.

— Все. Когда я вернулся, их уже не было. А больше ничего не знаю.

— Врешь, — сказала Дежкина. — Слушай меня внимательно, гренадер. Либо ты мне все подчистую рассказываешь, либо…

— А чего это вы мне все угрожаете и угрожаете? Кто вы вообще такая, чтобы мне угрожать?

— Следователь городской прокуратуры. Одни ворованные шины лет на пять потянут. Не говоря уже об уклонении от службы в армии… Усекаешь?

Пучков сник и мрачно сообщил:

— Звонили мне… по телефону. Сказали: если что вякну, яйца оторвут. Мол, чтоб молчал и не рыпался. А я — что? Мне мои яйца дороже.

— Это верно — больше ничего ценного у тебя и нет. Кто звонил? Не представился?

— Как же, представятся они! Ждите! Сказали: будь умницей, паря, и молчи. И тогда все будет тип-топ. Я и молчал.

— Но ты хоть понимаешь, что Лена в опасности, что ты, как друг ее, должен был хоть что-то предпринять?

— Кто друг? Я? — удивился Пучков. — Вот еще! Да на фига она мне сдалась! Сама приходила и напрашивалась.

— Дерьмо! — неожиданно для себя выпалила Дежкина. — Какое же ты дерьмо!

— А вы не ругайтесь. Я не люблю, когда ругаются.

— Вот что. Ты сейчас пойдешь со мной. Покажешь, где я могу найти этого бомжа, о котором говорил. Носика!

— Никуда я не пойду. Скоро ночь.

— Пойдешь как миленький, — в голосе Клавдии зазвенел металл.

Вид у нее был столь угрожающим, что Пучков не решился больше хамить.

— А я — что? Я не отказываюсь. Чего вы на меня так наезжаете?

— Где его искать, Носика?

— Да кто его знает. Бродит по мусоркам…

— Пошли.

— У меня дежурство.

— Ничего, — сказала Дежкина, — приятель твой за тебя подежурит. А то ведь за лжесвидетельство и ему неприятности светят.

Возражений больше не было.

Четверг. 16.37–17.55

Клоков долго и внимательно изучал официально оформленный документ, где ему, особо важному свидетелю по делу Резо Долишвили, гарантируются неприкосновенность, охрана, а также немедленный вывоз за границу в одну из лучших клиник для проведения хирургической операции. В правом нижнем углу бумажного листа раскинулась яркая подпись генерального прокурора, в левом верхнем — гербовая печать и гриф: «Совершенно секретно».

— Можешь, когда хочешь, — перечитав документ с десяток раз, удовлетворенно произнес Павел. — Когда переброска?

— Завтра, чартерным рейсом из Шереметьево.

— Куда?

— Это выяснится в последнюю минуту. Вариантов множество — от Штатов до Люксембурга. Сам понимаешь, в целях твоей же безопасности.

Чубаристов всячески пытался скрыть свое внутреннее напряжение и немного «переигрывал», вел себя чересчур развязно. Но пребывавший в состоянии почти поросячьего восторга Клоков не заметил этого, всеми своими мыслями он был уже за кордоном, в светлой и просторной палате для выздоравливающих. Он представлял себе, как на автоматизированном инвалидном кресле будет выезжать в тенистый сад, примыкающий со всех сторон к клинике, катить по гравиевым дорожкам, дышать чистым, целебным воздухом, встречать закат на безлюдном берегу прозрачного озера.

Благостные мечтания оборвал требовательный голос Виктора:

— Мы остановились на том, как Рекрут и Долишвили прибыли в Москву. Что было дальше?

— Дальше? — рассеянно переспросил Павел. — Ах да… дальше. Поначалу их встретили не очень дружелюбно. Еще бы, вдруг появляются какие-то неизвестные чужаки, нагло выдвигают свои требования.

— Что они требовали?

— Участок на окраине Москвы, небольшую вотчину, где бы они могли обосноваться, начать «раскрутку».

— И что они предлагали взамен?

— В том-то и дело — ничего. Верней, полнейшую покорность и обособленность, невмешательство в чужие дела и периодическую выплату дани в общий котел.

— Не густо… — сказал Чубаристов. — И чем закончился этот сходняк?

— Ничем. Над ними просто посмеялись и послали куда подальше. Наивные московские авторитеты, они даже не представляли, какую опасность таили в себе эти два провинциальных паренька. Хотя первый тревожный для них звоночек уже прозвучал — не каждый осмелится в одиночку противопоставить себя мощнейшей организации. Встреча Рекрута и Резо со столичной криминальной верхушкой была самым настоящим вызовом.

— Кем Резо был для Рекрута?

— Самым верным из приближенных людей, что-то вроде правой руки и, если можно так выразиться, мозговым центром. Долишвили обладал удивительными аналитическими способностями, выдающейся памятью, он мог просчитать любую, даже самую критическую ситуацию на несколько ходов вперед и очень редко ошибался. Рекрут уважал и боготворил его, но другом так и не стал. Он не умел дружить.

— Получается, что после сходняка Рекрут вернулся в Новоспасск несолоно хлебавши?

— В Москве он даром времени не терял, провел разведывательную работу, установил тесные контакты с лидерами андеграундных группировок, иными словами, с теми, кто находился в ярко выраженном противоборстве с правящей «организацией», сумел расположить их к себе, договориться кое о чем.

— О сотрудничестве?

— Примерно… Тогда Рекрут еще не был морально готов к кровавой битве, силы были явно не равны. Нужно было основательно подготовиться — любая ошибка могла стать роковой.

— И он провел мобилизацию?

— Точно. Резо разработал план объединения мелких провинциальных группировок. В мирные дни они сохраняли за собой независимость, но в «военное время» переходили под непосредственное командование Рекрута. Переговоры с главарями банд велись в обстановке такой секретности, что Ельцин с Клинтоном лопнули бы от зависти.

— Вероятно, план не всем пришелся по душе? — предположил Чубаристов.

— Наоборот, главари единодушно высказались в его поддержку и признали Рекрута своим вожаком. Чтобы между главарями не возникало никаких распрей, он ввел чисто армейскую субординацию, сделав их генералами, а себя назначив маршалом.

— Романтично… Ты тоже присутствовал на переговорах и получил генеральские погоны?

— А как же! Примчался одним из первых. Я всегда симпатизировал Рекруту, чувствовал, что он способен на многое, что в нем заложен громадный потенциал.

— И что же дальше?

— Начало операции было намечено на… дай Бог памяти… июль восемьдесят седьмого, — благостная улыбка растеклась по лицу Клокова. Нет сомнений, он наслаждался воспоминаниями. — Но уже в апреле в Москву начали стекаться бойцы нашей армии. Безоружные, они селились в гостиницах на окраине города, вели себя тихо-мирно и совершенно не привлекали к себе внимания правоохранительных органов и контрразведчиков «организации».

— Конспирировались?

— Что-то вроде этого, корчили из себя мелких торговцев фруктами и цветами.

— И сколько же их было?

— Могу сказать только приблизительно — около тысячи.

— А в твоем личном подчинении?

— Сорок три человека. Мы составляли резерв и в случае провала должны были поставить отступающим заслон, обеспечить им беспрепятственный побег из Москвы. К счастью, этого не потребовалось. За одну ночь город стал нашим.

— Каким образом?

— Поначалу Рекрут выдвинул ультиматум лидерам «организации» — если они без единого выстрела перейдут на его сторону, он оставит их в живых и сделает полковниками.

— Гляди-ка, — изумленно покачал головой Виктор. — Действительно, как на войне… Ну, и что потом?

— На ультиматум ответили молчанием. Выходка Рекрута показалась всем безумством, но его беспредельная наглость не могла не насторожить главарей московских группировок.

— И они назначили Рекруту место встречи для выяснения отношений?

— Да, на тридцатом километре Ярославки есть поворот, там узкая колея уходит глубоко в лес. На поляне его и поджидали самые крутые авторитеты — Цезарь, Графин, Циркуль, Крот, Рамзес, Самсон, Гугенот. Каждый со своей охраной. Рекрут пришел во втором часу ночи, один и без оружия. Он повторил свой ультиматум, глядя прямо в глаза этим ублюдкам.

— И ублюдки спокойно его выслушали?

— Конечно, выслушали, — злорадно подтвердил Клоков. — А чего им было волноваться, куда им было спешить, если они заманили Рекрута в ловушку? Ну, вынули ножички, приставили к горлу, хотели маленько поизгаляться перед тем, как изрезать его на куски. Но тут же услышали: «Оглянитесь, твари!»

— Засада?

— Да. Поляну окружили личные телохранители Рекрута. Пятнадцать лучших «гавриков» еще днем залегли между деревьями, в кустах, прикрылись ветками. В общем, замаскировались по полной программе, никто их и не заметил. С десяти метров крайне сложно промахнуться из винтовки с оптическим прицелом, верно? Так в считанные секунды «организация» осталась без верхушки. Трупы оставили там же, в лесу. Рекрут запретил их хоронить. Побрезговал…

— Затем в бой вступили основные силы?

— Боя как такового не произошло, ведь главная задача по устранению лидеров столичных группировок уже была выполнена. Пришлось только подчистить концы, убрать особо строптивых «бригадиров» да тех, кто давно мечтал занять правящие места в «организации». А остальная шушера — кому она нужна?

— Вы ожидали большего сопротивления?

— Разумеется, иначе зачем было вводить в город тысячу бойцов? Лучше лишний раз подстраховаться, чем потом от обиды локти кусать. Но «организацию» сгубила излишняя самонадеянность их лидеров, она рассыпалась в одночасье, как карточный домик.

— И Рекрут принялся создавать свою организацию?

— Она уже давно была создана. Оставалось лишь переместить ее из провинции в столицу и сконтактироваться с ментами.

— Кстати, как повели себя правоохранительные органы?

— Нормально, — пожал плечами Клоков. — Да не все ли им равно, с кем иметь дело? Лишь бы порядок был и своевременные выплаты. Словом, никаких эксцессов не наблюдалось.

— А убийство в лесу так и не раскрыли?

— Это уже отдельная тема… — Павел вдруг поскучнел, лицо его сделалось сумрачным. — Рекрут отдал приказ убрать всех тех, кто участвовал в отстреле авторитетов.

— Убрать самых лучших и верных людей?

— А затем уничтожить их убийц…

— Неужели нельзя было найти какой-нибудь иной выход?

— Резо отговаривал Рекрута, умолял его не расправляться с «гавриками», но тот был непреклонен.

— Что это? — размышлял вслух Чубаристов. — Сдвиг по фазе?

— Наверное… Не знаю. Понимаешь, Витя, у Рекрута давно уже начала стремительно развиваться мания преследования. Это неизлечимая болезнь… Она поражает всех, кто долго движется к своей заветной цели. Достигнув ее, они начинают бояться — как бы меня не предали, как бы не свергли. Свои же, друзья… Вспомни хотя бы того же Сталина. Как он боялся своего окружения, даже преданных соратников. Годами Рекрут муштровал своих «гавриков», добивался от них беспрекословного подчинения. Наконец, «гаврики» стали понимать его с полувзгляда, он превратился для них в Бога! В этом-то и заключается парадокс. Казалось бы, сказка сделалась былью, ты добился того, чего хотел… Но никуда не деться от странного чувства, что твои подчиненные только изображают преданность, а на самом деле замышляют страшную измену.

— И Рекрут решился на чистку?

— Да.

Четверг. 18.59–19.46

Найти Носика оказалось делом еще более сложным, нежели отыскать Пучкова.

Клавдия вдвоем со своим провожатым моталась от пивнушки к пивнушке. Заглядывали на задворки овощных магазинов, осматривали помойки.

В подвале одного из домов, где, как сообщил Пучков, Носик нередко коротал вечера и ночи, они наткнулись на пожилую обрюзгшую женщину с седыми клочьями волос и испитым лицом.

— Вовк, ты, что ль? — икнув, спросила она, приподнявшись на груде тряпья. — Хорошо, что зашел. Я тебе тут тачку одну присмотрела, отличные покрышки. Но мне за это дело не двадцать, а двадцать пять процентов полагается, иначе я не согласная.

— Заткнись, дур-ра! — злобно зашипел на нее Пучков, а Клавдии объяснил: — Танька-манекенщица. Не в себе она.

Кто и почему дал столь странное прозвище этому опустившемуся существу, Дежкина выяснять не стала.

Для себя же она сделала узелок на память: в активной деятельности своего нового знакомца необходимо разобраться подробнее. Дай Бог, чтобы воровство и злостное уклонение от призыва были самыми серьезными его провинностями.

— Носика не видали? — окликал Пучков каких-то подозрительных личностей, роющихся в мусорных урнах.

Личности кивали ему, как старому приятелю, но на вопрос ничего вразумительного ответить не могли.

Дежкина уже отчаялась найти злосчастного бомжа, когда вдруг махонький старичок, обернутый в рваный пуховый платок, постреливая глазками, лукаво произнес:

— Он мне бутылку проспорил. Пошел деньги доставать.

— Куда? — в один голос спросили Клавдия и Пучков.

Старичок подозрительно поглядел на Дежкину, но Пучков жестом успокоил его: мол, она со мной, человек надежный, — и, чинно поправив платок, старичок сообщил:

— Так где народу побольше… В метро, конечно.

Четверг. 18.01–19.40

Клоков долго молчал, вспоминая те страшные дни, когда Рекрут начал чистку среди своих.

— Это чем-то напоминало тридцать седьмой год… — наконец продолжил он. — Я тогда еще не жил, но теперь представляю то время. Так и Рекрут — убирал самых достойных, самых близких, тех, с кем он бок о бок прошел весь свой путь, поднявшись из низов до самого верха. В числе первых он избавился от полковников, затем настала очередь генералов. На их место приходили совершенно неизвестные и непроверенные люди.

— Но ты ведь тоже был генералом, — заметил Чубаристов. — Почему же Рекрут тебя не тронул?

— Не успел.

— Вот как? Значит, его смерть — результат внутреннего заговора? Генералы взбунтовались и низвергли маршала?

— Ты вряд ли мне поверишь, но никому из нас даже в голову не приходила мысль о расправе. Я больше чем уверен, что у Рекрута были гипнотические способности, что он попросту зомбировал нас. Мы походили на роботов, которым что ни прикажешь, то они с радостью выполнят.

— Так кто же убрал Рекрута?

— Он сам себя наказал…

— Самоубийство?

— Нет.

— Тогда что же?

— По чистой случайности я узнал, что Рекрут задумал убрать Долишвили. Я не мог не предупредить Резо, хотя прекрасно понимал, что тем самым подставляю Рекрута.

— Взыграли остатки совести?

— Мы были с Резо друзьями. Короче, Рекрут вызвал его на личную встречу, якобы обсудить какие-то неожиданно возникшие проблемы. Не знаю, что уж там произошло между ними, только в тот вечер Рекрут домой не вернулся, а на следующее утро возле гаражей (они уговорились встретиться у гаражей) нашли изуродованный до неузнаваемости мужской труп.

— Позже наши эксперты установили, что это был Рекрут. Его в куски разорвало гранатой, — Чубаристов взглянул на часы. Время, отпущенное на свидание с Клоковым истекало. — А Резо тебе ничего не рассказывал о том вечере?

— Нет, да я и не спрашивал. За все последующие годы нашего близкого общения мы ни разу не касались этой темы. Плюнули и растерли… Если честно, то все члены «организации» вздохнули свободно, когда Рекрута не стало. Я имею в виду оставшихся в живых, а их было не так уж много. Да, ему устроили пышные похороны, проводили на тот свет со всеми почестями, но никто не сказал о нем ни одного доброго слова. Больной он был, мать его…

— Как получилось, что Долишвили занял место Рекрута?

— Это произошло автоматически — Резо был вторым человеком после Рекрута, и его кандидатура даже не обсуждалась.

— Значит, смерть Рекрута была выгодна Долишвили?

— Она была выгодна всем, но Резо — в последнюю очередь. Он был преданным, верным служакой, но не предателем.

— В прошлый раз ты упоминал о какой-то новой стратегии. В чем она заключалась?

— О, это интересная штука… — Клоков сунул в рот сигарету и выжидательно посмотрел на Чубаристова.

— Может, не надо? — Виктор чиркнул зажигалкой, но рука его неподвижно повисла в воздухе. — Опять приступ будет.

— Прекрати! Двум смертям не бывать! — Павел прикурил, пропустил сквозь ноздри ароматный дымок. — О здоровье моем печешься? Молодец, Витенька. Хвалю.

— Оставь свою похвалу при себе! — рявкнул Чубаристов. — Рассказывай, не тяни.

— Чтобы навсегда порешить с возможными заговорами и внутренними склоками, Резо пошел на одну хитрость. Он провел ряд назначений на высшие командные должности. Но! — Клоков многозначительно поднял указательный палец. — Никто из «бригадиров» не знал друг друга ни по имени, ни в лицо. Только цифровые коды — от двух до пятнадцати, по количеству человек. Каждый из них получал приказы и распоряжения непосредственно от самого Долишвили.

— Ты тоже был «бригадиром»?

— Да.

— Под каким кодом?

— Под вторым.

— И не имел понятия, с кем работаешь в одной упряжке?

— Совершенно верно.

— А если возникала неординарная ситуация, требовавшая коллективного решения?

— Для этого существовала специальная компьютерная сеть, все концы которой сходились в кабинете Долишвили. Он проводил короткие совещания, обращаясь к подчиненным исключительно по цифровым кодам.

— Игра в одни ворота? Вероятно, в таких условиях сложно было спорить, отстаивать свою точку зрения, а уж вести диалог с коллегами — вообще невозможно…

— Дело в том, что голоса «бригадиров» сканировались и тексты моментально выводились прямо на мониторы.

— Во сколько же обошлась «организации» такая игрушка?

— В несколько десятков миллионов долларов.

— Это ты уж загнул… — Виктор насмешливо подмигнул Клокову.

— Нисколько. Самой дорогой составляющей компьютерной системы был космический спутник. Мы его купили через подставную западную фирму. И цель оправдала средства — мы были абсолютно уверены в полнейшей конфиденциальности наших переговоров, никто не знал частоту, по которой проходил сигнал, его невозможно было запеленговать. Впрочем, тебе я коды назову…

— Ну, ребята, вы даете! — восхищенно присвистнул Чубаристов. — Во до чего можно дойти, когда деньги некуда девать!

— Наша «организация» просуществовала семь лет. За это время мы освоили огромные территории от Прибалтики до Дальнего Востока. Каждый день в нашу казну поступало все больше и больше «отчислений». О каких-либо бунтах и недовольствах не могло быть и речи. Мы вышли на более высокий, недосягаемый прежде уровень, став государством в государстве. Резо был мягким руководителем, он всегда предпочитал решать спорные вопросы мирным путем и применял силу в самых крайних случаях, когда остальные аргументы уже были использованы и не приносили положительного результата.

— Где хранились деньги «организации»?

— В эту тайну были посвящены два человека — Резо и бухгалтер.

— Кто был бухгалтером?

— Могу назвать только его цифровой код — тринадцать. Больше мне о нем ничего не известно.

— Значит, сохраняется шанс, что миллионы долларов до сих пор лежат в хранилище какого-нибудь швейцарского банка?

— Миллиарды долларов, — уточнил Клоков. — Но и это еще не все. У «организации» был резервный фонд наличных денег, так сказать, заначка на черный день. Еженедельно этот резерв пополнялся в основном за счет поступлений из ближайших областей. Каждый четверг в двадцать ноль-ноль к магазину «Овощи — фрукты», что на Фроловском бульваре, подъезжали две инкассаторские машины. Одна из них увозила в Сбербанк дневную выручку магазина, другая же загружалась деньгами «организации», после чего направлялась к тайнику.

— Где был тайник?

— Не знаю.

— Как деньги попадали в магазин?

— В течение недели их привозили курьеры небольшими партиями. Кто в чемодане, кто в спортивной сумке.

— И не было попыток ограбления? — удивился Чубаристов.

— В подвале магазина был установлен двухметровый стальной сейф, который днем и ночью охранялся вооруженными людьми, прошедшими подготовку в спецвойсках. Однажды сейф действительно хотели грабануть какие-то фраера. Ничего путного у них не получилось.

— Мы постепенно приближаемся к самому главному, — сказал Виктор. — Итак, что же произошло чуть больше года назад?

— Резо всадили пулю в лоб, — ответил Клоков.

— Это я и сам знаю. Кто это сделал?

— Кто-то из ваших…

— Что ты несешь? — У Чубаристова перехватило дыхание, он закашлялся. — Что значит — «кто-то из ваших»?

— Посуди сам, Витя, — Клоков склонился над столом, и его бледное, осунувшееся лицо почти вплотную приблизилось к лицу следователя. — После смерти Долишвили ни одна тварь не попыталась занять его место, не заявила о своем праве на престол. Ни одна тварь! И в то же время вся «организация» рухнула, разбилась на мелкие группы. Вновь, как и несколько лет назад, в криминальном мире воцарилась анархия. Никто не получил выгоды от убийства Резо, понимаешь? Его шлепнули бескорыстно. Ты можешь в это поверить?

— Нет.

— И я не могу. Бескорыстно убивают только наглецы-беспредельщики, мелочевка дешевая. Им хочется заявить о себе, им хочется вселенской славы.

— Этот вариант отпадает, — уверенно произнес Виктор. — Для того, чтобы получить славу, нужно по крайней мере взять на себя ответственность за убийство, а иначе…

— Иначе убийство совершенно бессмысленно, — продолжил его мысль Клоков. — А теперь мы вместе с тобой выясним, кто же все-таки был заинтересован не столько в гибели Резо, сколько в полнейшем крахе «организации». Ну, догадался?

Чубаристов молчал, вперившись тяжелым взглядом в глаза Клокова.

— То-то же… Два варианта: появился некий бескорыстный борец за справедливость, такой себе Робин Гуд российского разлива. Или… — оскалился Павел, обнажив кровоточащие десны. — Те самые людишки, которых Резо сделал депутатами и министрами, губернаторами и директорами банков, решили, что справятся и без него. Смерть Долишвили была на руку только этим людишкам, которые давно уже вынашивали планы создать свою «организацию». И когда они ее создали, возникла необходимость в устранении конкурента. Сработано профессионально, продумана каждая мелочь. Кроме Резо, были уничтожены все «бригадиры». Все, кроме Дум-дума! Понимаешь, Витя, я один чудом остался жив. Но меня преследуют уже целый год, мне дышали в затылок, а я убегал, ускользал, уползал… Ты должен выйти на них, Виктор. Никто этого не сделает, кроме тебя.

— Кто именно? — спросил Чубаристов. — Назови имена, фамилии.

— Почитай первые страницы газет. Там все имена! — Павел резко отстранился от следователя. — Я дал тебе подсказку, единственный верный путь к решению. Других версий нет и быть не может. Но ты ищи исполнителя. Это кто-то из ваших… Будь осторожен, он следит за каждым твоим шагом, он в курсе всех событий. Быть может, он знает, где ты сейчас находишься, с кем разговариваешь… Он выжидает. У тебя есть единственная возможность победить — первым нанести удар. В противном случае — всех нас ждет смерть.

— О себе не беспокойся, — Чубаристов попытался успокоить Павла. — У твоей камеры выставлена надежная охрана, состоящая из надежных людей, а завтра утром мы отправим тебя за кордон. Я лично буду контролировать ход операции.

— Остается только ждать и надеяться, — улыбнулся Клоков. — Удачи тебе, Витя. Удачи… Сверни этому сукину сыну башку!

— Сделаем, — заверил его Чубаристов. — А ты пока напиши вот на этой бумажке коды и частоты, адреса и банковские счета.

Может быть, он сказал это слишком поспешно — Клоков сверкнул подозрительным взглядом.

— Закончим все сегодня, — широко улыбнулся Чубаристов. — А завтра — на свободу с чистой совестью!

Клоков склонился над бумагой.

Четверг. 19.59–20.22

Станция метро в этот час была заполнена пассажирами. Все торопились по домам, к своим диванам, креслам, тарелкам и телевизорам.

Два полноводных потока медленно двигались друг другу навстречу — один к эскалатору, другой от него. Женщины волокли хозяйственные тележки на колесиках, и эти тележки всем мешали. То и дело в толпе вспыхивали мелкие очаги ссор-перебранок и тут же затихали, потому что в такой тесноте и не поругаешься толком.

— Ты его видишь? — нетерпеливо спрашивала Клавдия, пытаясь высмотреть в людском водовороте того, кто по описаниям походил бы на бомжа Носика. — Вон в драном пиджаке мужик идет — это не он?

— Не, — отмахнулся Пучков, — Носика вы сразу узнаете. У него такая физиономия — сразу видно: Носик!

Они продолжали свой поиск.

Подошел поезд метро, двери с шорохом разъехались, и новая партия пассажиров двинулась им навстречу.

— Что им всем дома не сидится? — ворчал Пучков, работая локтями. — Куда прешь, бабуля, не видишь, человек идет! — гаркнул он в самое ухо пожилой дамочке в красном берете.

Вытаращив глаза, она в ужасе шарахнулась в сторону, — от беды подальше.

— Прекрати людей пугать, — осадила его Клавдия, — лучше гляди внимательней, не пропусти своего Носика.

И все-таки, несмотря на то что Дежкина в глаза не видела бомжа, она обнаружила его первая.

Носик плыл в потоке навстречу, и лицо у него было ангельски невинное, потому что рука плавно и осторожно пыталась нащупать дорогу в карманы и сумки прижатых к нему пассажиров.

Следом за Клавдией Носика увидел Пучков.

Их взгляды пересеклись.

В первое мгновение Пучков напрягся, а затем (Клавдия заметила это краем глаза) сделал движение головой — так, чтобы понял бомж, но не поняла Дежкина.

Плохо он знал свою спутницу.

Клавдия решительно рванулась вперед, перегораживая Носику дорогу.

Если бы перрон был пуст, это принесло бы желаемый результат, но в такой толчее настичь Носика было сложно.

Носик стремительно скользнул за тучную тетку с тележкой и растворился в толпе.

Клавдия пыталась нагнать его; она расталкивала пассажиров, а те в ответ толкали ее и ругали.

— Держите! Держите его! — крикнула Дежкина, понимая, что Носик сейчас уйдет. — Он украл сумочку!

Вокруг загалдели и стали оглядываться.

Подпрыгнув над толпой, Клавдия увидела плешивую макушку, продвигавшуюся между шляп и косынок — расстояние между беглецом и преследовательницей увеличивалось.

— Воры! Держи вора! — вопила толпа.

Истерически завизжала какая-то женщина, стиснутая в давке. Движение встречных потоков нарушилось.

Все толкались, пытаясь разглядеть, что происходит, тянули головы, вставали на цыпочки.

— Что? Где? Кто?!

Людской гвалт перекрыл шум надвигающегося из тоннеля поезда.

Шум нарастал. Задрожал пол под ногами — и вдруг раздался скрежет и вопль, тупой, но отчего-то очень хорошо слышимый в этой мешанине звуков. И затем — удар, словно упал какой-то тяжелый предмет.

Клавдия протиснулась вперед и оказалась на краю платформы.

То, что она увидела, она уже не забудет никогда. На нее, визжа тормозами, несся головной вагон поезда. Сквозь забрызганное чем-то темно-бурым стекло виднелось искаженное ужасом лицо машиниста.

Перед поездом в желобе между рельсами катилось нечто тяжелое и мокрое, похожее на мяч.

Толпа ахнула.

— Мать честная! — сказал кто-то за плечом Дежкиной.

Мяч обрел свои очертания.

На Клавдию, раскрыв синие губы, остекленелыми глазами смотрела голова бомжа Носика.

Одна голова, без тела…

Четверг. 20.23–21.05

Вереща сиреной, черная «Волга» продиралась сквозь плотный поток автомобилей. Рабочий день уже давно кончился, а в привычку прокурора не входило допоздна засиживаться на рабочем месте. Именно поэтому Виктор нервничал, подгонял Николая. Водитель матерился. На «чайников», на пижонов в иномарках, на пешеходов. Понимал, что шеф торопится.

Чубаристов действительно должен был успеть. Иначе ситуация могла выйти из-под контроля. И ему бы этого никогда не простили.

Меньшиков уже натягивал на свое грузное тело дубленку и отдавал последние распоряжения секретарше, когда в его кабинет буйным вихрем влетел Чубаристов.

— Вот, подпишите, — он положил на прокурорский стол наскоро заполненный от руки бланк.

Это было представление об изменении меры пресечения, предпринятой по отношению к подследственному Клокову Павлу Леонидовичу.

— Тюремное заключение на подписку о невыезде? — несколько раз перечитав бумагу, Меньшиков вскинул на Виктора полные недоумения глаза. — Клоков же отъявленный негодяй! Таких свет не видывал! И вина его почти доказана. Кажется, он нанес тяжкие увечья начальнику отделения милиции?

— Я настоятельно требую изменить Клокову меру пресечения, — волнуясь, выпалил Чубаристов.

— Но почему?

— Я думал, Клоков способен дать важные свидетельские показания, — Виктор вложил в податливую ладонь прокурора шариковую ручку, — но после первого же допроса мне стало ясно, что этот человек интереса для следствия не представляет. Он тяжело болен, тюремный режим ему противопоказан. К тому же Клоков полностью осознал свою вину и раскаялся. Или вы хотите, чтобы он умер на нарах?

Сопротивление Меньшикова было сломлено. Его захлестнуло чувство жалости, смешанное с необъяснимым ощущением собственной вины.

— Ну, раз уж вы так настаиваете… — еще какое-то время он посомневался, после чего подмахнул документ и, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.