Конец

Мария — Хинес

Фары выхватывают из темноты то густые заросли, то кусок асфальтовой дороги, узкой, усеянной выбоинами, потом опять — кустарник, потом — деревья, которые карабкаются вверх по склону, протягивая над дорогой свои ветви. Уже довольно давно прямые участки стали с удручающей монотонностью чередоваться с извилистыми, и конца пути вроде бы не видно.

— По моим воспоминаниям, ехать туда было все-таки не так долго, — говорит Хинес, не отрывая глаз от дорожной ленты. — Хотя, с другой стороны, мы всегда добирались засветло… В темноте все выглядит куда хуже.

Машина — полноприводная, широкая и комфортабельная. Блестящий кузов строгого черного цвета сейчас покрыт легким слоем пыли. Вокруг совсем темно, и стемнело как-то сразу, когда дорога углубилась в лес и попала словно в сплошной туннель, образованный ветвями деревьев. Если смотреть из салона, с пассажирского места, легко решить, будто полоса асфальта никак не шире самого автомобиля.

— А что ты будешь делать, если навстречу поедет другая машина? — спрашивает Мария, приблизив лицо к окошку и безуспешно пытаясь разглядеть асфальт. — Двум машинам тут не разъехаться.

— Тут никто никогда не поедет навстречу, — говорит Хинес невозмутимо, даже не удостоив ее взглядом.

Автомобиль у него роскошный, тяжелый, с широкими колесами, которые терзают асфальт и выбивают с поверхности камешки. Но благодаря мощному мотору и собранным воедино всевозможным техническим усовершенствованиям те, кто находятся внутри, изолированы от удушающей жары, царящей снаружи, от пыли и летящего из колдобин гравия, а также от рычания мотора. При этом люди не замечают усилий, которые делают механизмы, чтобы заставить проворно двигаться две тонны металла.

Мария позволяет себе забыться среди окружающего ее комфорта, к тому же Хинес ведет машину очень мягко, без видимого напряжения, словно вся эта роскошь гарантирует им еще и полную безопасность.

— Покажи-ка мне еще раз фотографию, — говорит она, включив свет у себя над головой. — Надо снова пройтись напоследок.

— Возьми сама. Она в бардачке… Нет, ту, что внизу, — отвечает Хинес, бросив быстрый взгляд в ее сторону. — Это… там.

Хинес резко выравнивает ход машины, которая чуть вильнула в сторону, из-за того что он позволил себе отвлечься. Но сделал он это очень плавно, почти незаметно. Хинес прищуривается и слегка наклоняется к ветровому стеклу, потому что ему мешает отблеск лампы, которую включила Мария. Мария достает из бардачка компакт-диск. Обложку ему заменяет фотография.

— Надо же!.. Ведь сколько раз любовалась, а все равно… — удивляется Мария. — Ну и видок у вас! Больше всего это похоже на группу тех, кто не прошел кастинг для программы «Слава».

— Что ты хочешь! Восьмидесятые годы, — с улыбкой говорит Хинес. — Знаешь, в две тысячи тридцатом мы наверняка будем смеяться над тем, как выглядим сегодня.

— А девицы… они, если честно, совсем никуда… Господи, что за прически!

— Готов спорить, что и ты тоже когда-то носила такую же.

— Я? Никогда в жизни! В каком году, ты сказал, сделана эта фотография… в восемьдесят третьем?

— Да, в восемьдесят третьем. Двадцать пять лет назад.

— Я в то время, как говорится, еще в пеленках лежала.

— Боже, какая же ты молодая!.. Или, лучше будет сказать: боже, какой же я старый!

— Не переживай! Можешь поверить: годы пошли тебе на пользу. А куртка? Где ты только выкопал такую куртку?

— О, это была совершенно офигительная куртка! Как у Майкла Джексона в «Триллере».

Мария с любопытством разглядывает своего спутника, пользуясь тем, что тот вынужден внимательно следить за дорогой. У него, конечно, есть чувство юмора, хорошо подвешен язык, он обходителен, но о чем бы ни говорил Хинес, в его тоне неизменно сквозит апатия, заметен какой-то налет унылого безразличия.

— Могу еще раз повторить: сейчас ты выглядишь куда лучше, — говорит она наконец. — Ну давай повторим… Начиная справа: это Ибаньес, который привез вас на своем пикапе.

— С длинными волосами? — спрашивает Хинес.

— Да.

— Сразу попала в точку. Ибаньес, у которого был пикап… Пролетарий… А еще он был самым старшим, года на четыре или даже на пять старше остальных.

— Так, дальше… — Мария разглядывает вторую половину фотографии, образующую заднюю сторону обложки диска. — Ибаньес… номер четыре… за ним записана «Дурная слава» Пако Ибаньеса?

— Ну, это шутка. В голове у него было много чего понамешано, и в том, что касалось музыкальных вкусов, все было свалено в кучу. Но он действительно порой мог разразиться пламенной левацкой речью, любил цитировать стихи…

— Ты ведь сказал, что он был работягой.

— Я сказал: пролетарием. Да, пролетарием — а это совсем другое… Классовое сознание, долг, культура как оружие, призванное помочь выбиться наверх…

— Что-то совсем доисторическое.

— Если честно, то и тогда уже мы это так воспринимали. Бедняга опоздал родиться — время революций миновало. Скорее это был его конек, чтобы привлечь к себе внимание… Можешь вообразить, как мы к таким фокусам относились. На самом деле он водился с нами из-за девушек; думаю, был влюблен во всех сразу, периодами… Это была… личность по сути своей онанистическая, то есть…

— Я знаю, что такое онанизм. Он готов был…

— Я говорил в более общем смысле, — перебивает ее Хинес, — о жизненной позиции. Любой интеллектуал является в некотором роде онанистом. Ясно, что он, Ибаньес, и потом продолжал много читать, и сейчас держит себя… интеллектуалом, но, кажется, и по сей день вкалывает в ремонтной мастерской. Единственное, что изменилось, — это размер его пикапа. Машина стала побольше.

— Прям зверинец какой-то! Сейчас окажется, что ты из них самый нормальный. Давай-ка посмотрим, что слушал ты, — говорит Мария, снова заглядывая на заднюю сторону обложки. — Посмотрим… Хинес… седьмой. «Пинк Флойд» The Wall… Недурно! Классика, хотя «Пинк Флойд» — это немного занудно, правда ведь? У них такие длинные темы…

— Это… все выдумки Ньевес. И как она только запомнила, кто и на что тогда западал! Нельзя сказать, чтобы я был большим поклонником «Пинк Флойд», но я посмотрел фильм… он мне жутко понравился…

— Какой?

— «Стена», The Wall… Неужели никогда не слыхала?

— Если честно — нет, не слыхала. Не забывай: я из неолита.

— Как занятно… все хочется думать, что… Держись!

Машина вдруг подпрыгнула — такой рытвины до сих пор на их пути не попадалось. И тут же легкое облако пыли окутало все вокруг, а шины начали издавать совсем другой звук — теперь они как-то странно потрескивали. Но машина не остановилась.

— Что это? Что случилось? — испуганно спрашивает Мария, упершись руками в панель.

— Ничего особенного, просто закончился асфальт, — отвечает Хинес, вновь обретя невозмутимость. — Знаешь, я даже струхнул… Мне показалось, дорога вдруг… вот так взяла и оборвалась.

— Езжай помедленнее.

— Я просто идиот! Мог бы сообразить, что асфальт тут до конца так и не проложили. Раньше, когда мы сюда наезжали, вся дорога целиком была грунтовой. Шоссе доходило только до моста — там внизу, у реки, которую мы проезжали.

— От такого асфальта тоже толку мало… Сплошные ямы. Можно сказать, теперь даже лучше ехать, — бросает Мария, глядя на полосу земли, которая стелется перед машиной. Земля в свете фар кажется белой, по краям — густые заросли, и они тоже кажутся белыми — то ли от пыли, то ли от света фар.

— Просто никто не озаботился тем, чтобы поддерживать дорогу в должном порядке… Здесь все выглядит страшно запущенным. Хотя где-то рядом существовал поселок, у подножия горы, при этом несколько домов стояло вдоль дороги, но сейчас я их что-то не видел…

— Один дом мы проехали совсем недавно — вроде шале. Правда, свет там не горел и все было наглухо заперто.

— Не удивлюсь, если поселок ликвидировали. В ту пору много строили, не вполне считаясь с законом, обходились без всяких там разрешений, документов и прочего.

— Слушай, давай лучше продолжим, — говорит Мария, снова занявшись компакт-диском. — Остались еще семеро… вернее, шестеро, если не считать тебя. Рядом с Ибаньесом стоит… Кстати, а ведь ты так и не сказал мне, кто это такой.

Хинес бросает взгляд на Марию, на компакт-диск в ее руках и только потом отвечает:

— Знаешь что, Мария… Зачем все это нужно?.. Никто ведь не станет тебя экзаменовать или пытаться в чем-то уличить. Подразумевается, что ты моя невеста. Ты просто должна там присутствовать — и только. Даже если бы ты много лет была моей женой, никому и в голову не пришло бы требовать от тебя, чтобы ты знала все про друзей моей юности.

Мария несколько секунд молчит. Кажется, что все ее внимание поглощено лесной дорогой, которая стала заметно хуже: то и дело встречаются рытвины, торчат из земли булыжники, порой — совсем неожиданно — путь пересекают глубокие трещины, заставляя машину сбавлять ход, едва ли не останавливаться.

— Ты нанял профессионалку, — говорит наконец Мария. — Насколько мне известно, я — самая дорогая, но и самая лучшая. Мне знакомы правила поведения в обществе и все законы вежливости, принятые западной традицией, хотя знаю я кое-что и про японскую культуру. Я могла бы пойти на дипломатический прием, не совершив там ни малейшей оплошности. Я способна поддержать беседу как с мужчинами, так и с женщинами довольно высокого культурного уровня. Я хорошо разбираюсь в современных проблемах — каждый день читаю новости, особенно из области экономики… Ты и сам наверняка понимаешь: твои друзья для меня — не самое трудное испытание. Но для меня важно профессиональное качество работы. А в данном случае моя работа состоит в том, чтобы помочь тебе выглядеть перед ними должным образом, за это ты и платишь — очень щедро платишь, надо заметить. Если бы твои друзья были банкирами, я бы вела с ними речь о ежегодных прибылях и биржевых котировках. А так как они не банкиры, а просто друзья юности, то им будет очень приятно узнать, что ты их не забыл, что испытываешь ностальгию, что даже своей невесте — своей последней невесте — часто рассказываешь про них и описываешь всякие случаи из вашей тогдашней жизни.

— Прости… Я страшно рад, что ты так… так серьезно к этому относишься. Я не хотел… тебя обидеть.

— Ты меня ничуть не обидел. И вообще, по контракту ты имеешь право трахать меня. Я не настолько наивна, чтобы надеяться от этого открутиться, но тут есть свои ограничения… Я требую хотя бы минимальных удобств… в смысле гигиены. Напоминаю, потому что, по всей видимости, нас ожидает убогое помещение и спальные мешки. О, это мне отлично знакомо: ржавые железные кровати и поролоновые матрасы без чехлов. Следующий пункт — секс, исключительно в интимной обстановке, вдвоем. Никаких сеансов на публике, оргий и тому подобного.

— Можешь не беспокоиться, — с досадой бросает Хинес. — Ничего такого там не будет… Мои друзья никогда не были людьми… скажем так, сексуально раскованными, нет, ни один из них таким не был. Как, впрочем, и я, так что… так что давай продолжать… кто там еще остался на фотографии?

— Давай. Рядом с Ибаньесом — девушка.

— Ты ведь сказала…

— Что? Что я сказала?

— Что там был парень…

— Да, он слева, но сначала она — она стоит между ними.

— Точно! — говорит Хинес. — Это… нет, не могу вспомнить, ведь я видел фотографию только два или три раза.

— Ну так и я не помню. Все еще путаюсь в именах — Ньевес, Энкарна…

— Нет там никакой Энкарны, а Ньевес на фото — справа, это я отлично помню. Дай-ка на секундочку, надо посмотреть.

— С ума сошел? Хочешь посмотреть — останови машину.

— Еще чего! Я же говорю: на секундочку.

Мария бросает взгляд на дорогу, потом на Хинеса, обреченно вздыхает и подносит фотографию к его лицу, на уровне рта, — в надежде, что он будет видеть путь поверх фото. Хинес внимательно разглядывает картинку. Прошло всего несколько секунд, но Марии они показались вечностью, во всяком случае, она спешит отвести руку, хотя Хинес еще не успел ничего ей сказать.

— Да подожди ты! — вскипает он. — Не убирай так быстро!

Хинес почти грубо отнимает у Марии компакт-диск. И тотчас, не дожидаясь новых упреков, на миг впивается взглядом в дорогу, потом поднимает к глазам фотографию, затем отводит руку с ней подальше, почти касаясь приборной панели, затем снова переводит взгляд на дорогу, затем еще раз возвращается к фото…

— Это Ампаро, — сообщает он наконец, отдавая коробку Марии.

— Точно! Теперь вспомнила! Ты же еще говорил: Ампаро — та, что с диадемой, вернее, с лентой в волосах…

— Ну что я могу сообщить про Ампаро?.. — говорит Хинес, отрывая руку от руля, чтобы слегка помассировать себе лицо. — Если честно, я почти ничего ни про кого из них не знаю, то есть я хочу сказать, что с тех пор никого не видел, хотя какие-то детали мне успела на днях рассказать Ньевес. Вот она-то ни одного не теряла из виду…

— Ньевес — это та, что все организует?

— Да, та, что затеяла всю эту чертовню. Ньевес… Но ведь ты хотела услышать что-нибудь про Ампаро.

— Разумеется, Ампаро — девушка, которой нравился… — Мария в очередной раз сверяется со списком. — Гасабо?.. Гасебо?.. I like Chopen. Вот ведь! Звучит прекрасно, а я в жизни его не слыхала.

— Это из тех вещей, которые в течение нескольких месяцев крутят повсюду, а потом они в мгновение ока забываются. Очень даже неплохая тема. У Ампаро явно был вкус… и никакой музыкальной культуры. Думаю, она вряд ли когда слышала Шопена, настоящего Шопена… Ампаро… Ампаро была маленькой и очень разговорчивой, с голосом… скажем так, довольно писклявым. И любила резать правду-матку… Однажды в забегаловке она такое устроила официанту, который решил было нас надуть… Только она одна и отважилась с ним сцепиться. Мы были тогда совсем молодые. Забавно… сейчас, когда я начинаю вспоминать, мне кажется, что на самом-то деле таким поведением она компенсировала… пыталась утвердить себя. Но тогда мы всерьез к ней не относились, во всяком случае из ребят — нет, никто…

— Она была красивой?

— Ну, знаешь… красивой… Обычная, хотя… было что-то… что-то в голосе — что-то от хищной птицы, и у меня это вызывало неприятные ощущения… По крайней мере, так это вспоминается сейчас. Занятно…

— Занятно… — эхом отзывается Мария, словно подталкивая Хинеса, который о чем-то задумался, к продолжению разговора.

— Да, — говорит Хинес, — чего только не придет на память, когда… когда запускаешь эту свою машинку. Однажды девушки решили искупаться в речке в чем мать родила… Мы тогда в очередной раз отправились за город. Пошли-то они на берег в одежде, а потом совсем разделись… во всяком случае, до пояса. Мы, ребята, разводили костер, но быстро сообразили, что они там что-то затеяли… До нас доносился безумный хохот… Как выяснилось, Уго решил подшутить над ними — собрал все их шмотки и унес, но они успели заметить, как он убегал с ворохом одежды в руках, с футболками там… брюками. И он начал их дразнить, показывать им вещи, словно говоря: «Да вот же, вот же, идите сюда и берите все что хотите, если хватит смелости». И тогда Ампаро с самым серьезным видом медленно так вышла из воды, очень гордо направилась к Уго, который стоял отвесив челюсть — не столько от изумления, сколько с перепугу, — и забрала у него одежду, не встретив, понятно, ни малейшего сопротивления… Честно признаюсь, и все мы тоже несколько прибалдели. Вот по этому случаю ты можешь судить, какими мы тогда были… Потом еще долго кипели споры — были на ней трусы или нет: одни говорили, что не было, другие — что были, только мокрые. Короче… на самом деле мы и глаз-то поднять на нее не посмели.

— Вот это да! Твоя Ампаро мне нравится.

— Не знаю, не знаю. Я что хочу сказать… в нашей компании после той истории за ней еще больше укрепилась слава эксцентричной особы или хуже того… ну ты понимаешь… что-то вроде: «Ампаро — просто сумасшедшая, ее нельзя принимать всерьез».

— Нет, все-таки настоящий зверинец — другого слова не подберу! — Мария на какое-то время замолкает, словно обдумывая услышанное.

Хинес тоже молчит, и создается впечатление, будто говорить им больше не о чем. Между тем дорога, которая на последнем отрезке заметно шла под уклон, снова выровнялась. Однако состояние ее оставляет желать лучшего, и Хинес ведет машину очень медленно, пытаясь свести до минимума эффект от постоянно встречающихся ям и рытвин. Растительность по краям дороги понемногу редеет, а местами и совсем исчезает.

— Похоже, подъезжаем, — говорит Хинес.

Мария наклоняется к стеклу и смотрит на небо.

— Уж не знаю, каким это образом вы собираетесь созерцать звезды. Насколько я вижу, все затянуто тучами… небо чернее черного.

— Мы и такой вариант предусмотрели… По прогнозу синоптиков, будет облачно с прояснениями.

Мария снова принимается рассматривать футляр от диска с фотографией, на которой группа молодых людей позирует перед камерой. Пейзаж вокруг как будто бы сельский.

— Теперь давай поговорим про того типа, что стоит рядом с Ампаро… Про него ты вообще ничего мне не рассказывал.

— Его лучше оставим на самый конец.

— Почему? — спрашивает Мария, сразу насторожившись. — С ним что-то не так?

— Ну ладно, — сдается Хинес со вздохом, — вижу, деваться некуда. Понимаешь, дело в том… это очень грустная история…

Тут что-то отвлекает его внимание. Когда до Марии доходит, что он пристально смотрит в зеркало заднего вида, она поворачивается и тоже пытается хоть что-нибудь разглядеть на дороге за ними. Там мелькают два огонька — фары еще одной машины, которая следует за ними тем же путем. Из-за перепада уровней огоньки то видны лучше, то почти совсем исчезают.

— Наверняка кто-то из наших, — говорит Хинес. — Вряд ли кто другой забрался в такую глушь и в такое время.

— Ты уклоняешься от темы.

— Да нет, что уж там… Все равно рано или поздно… Когда все соберутся, эта история как пить дать всплывет на поверхность. Лучше, чтобы ты все знала заранее.

Хинес решительно прибавляет скорость. Дорога теперь идет ровно, ям почти нет, и машина летит вперед, как давно не летела.

— Ты нагнетаешь таинственность… От этого только хуже, — подталкивает его к продолжению Мария.

— Просто… трудно говорить о том, в чем ты раскаиваешься, по-настоящему раскаиваешься… о том, что теперь кажется тебе, возможно, самой большой глупостью, самым постыдным поступком в твоей жизни. Возможно, все это… рассказать тебе, приехать сюда, на этот нелепый, дурацкий праздник, — своего рода искупление.

Хинес замолкает, тишина становится напряженной, пауза затягивается, но Мария не спешит прервать ее, хотя не исключено, что она сейчас погружена в собственные мысли или ее озадачил неожиданный поворот, принятый разговором.

— Мы подшутили над этим парнем, — продолжает Хинес, — жестоко подшутили… безжалостно. Такие вещи делают только по молодости. Сейчас, в нынешние мои годы, я не могу найти для себя оправдания, не могу переложить вину с себя на всю компанию, а тогда…

Хинес внезапно прерывает рассказ, наклоняется к переднему стеклу, пытаясь что-то рассмотреть на дороге, на лице его вспыхивает сильная тревога. Мария тоже глядит на дорогу, желая угадать, что там привлекло внимание Хинеса, и видит какую-то серую тень, до которой не достает свет фар, — что-то вроде бы круглое, двигающееся прямо на них, что-то вроде огромного мотка травы, гонимого ветром. Все происходит очень быстро — буквально за две-три секунды. На них летит никакая не трава, а что-то большое, какой-то зверь — он на миг приостанавливается, а потом опять мчится на машину, направляясь к другому краю дороги, по диагонали пересекая ее. Хинес не тормозит, не сбавляет скорость, он лишь обалдело смотрит вперед, словно окаменев от неожиданности и любопытства. На миг кажется, что зверь, вся эта огромная серая масса, все-таки избежит столкновения, успеет проскочить или изменит траекторию… И тут он вдруг исчезает, пропадает из виду — и тотчас слышится глухой удар, очень сильный удар сотрясает машину. Она резко тормозит, виляет в сторону, и тогда только Хинес реагирует, пытается совладать с управлением, выровнять машину, которая резко наклонилась с той стороны, где сидит Мария, и катится в кювет. Хинесу удается-таки удержать ее на дороге, снова вернуть на середину и остановить. Он откидывается на спинку сиденья, все еще крепко сжимая руль, потом устало и с облегчением вздыхает.

— Что?.. Что это было?!

— Кабан, — говорит Хинес, — думаю, это был кабан.

— Но… он чуть не перевернул машину!

— Здесь их полно… В последнее время они жутко расплодились, вот и…

— Машина… — говорит Мария, оглянувшись. — Машина, которая ехала сзади… остановилась…

— Хорошо, — говорит Хинес, все еще тяжело дыша, — вот теперь и узнаем, кто там… а заодно оценим ущерб… Не удивлюсь, если этот зверь что-нибудь нам разбил.