Конец

Ньевес — Уго — Кова — Ампаро — Ибаньес — Мария — Хинес — Марибель

На лице Марибель привычный макияж, а сделанная в парикмахерской прическа выглядит столь же искусной и безупречной, как всегда. Только вблизи и при безжалостном солнечном свете можно заметить, что выглядит Марибель не так хорошо, как вчера: в глазах блестит влага и они словно посветлели, несмотря на черную тушь и слегка поблекшие тени на веках; несколько новых морщинок залегло вокруг глаз. Иногда даже кажется, будто ее макияж превратился в слой краски — беспорядочные мазки и пятна — и будто вдруг стала заметна седина у корней волос, а завитки на затылке чуть увяли.

Поднимаясь по тропке, Марибель вместе со своими спутницами громко хохочет, на ней большие круглые темные очки по последней моде, но, выйдя на площадь, она их снимает. И продолжает улыбаться, пока Ибаньес задает первые вопросы, пока Мария приближается к Хинесу и без тени смущения обнимает его за талию, пока Кова спрашивает: «Ну что? Хорошо выспался?» И тут Марибель, заметив Уго, внезапно смущается, не сумев скрыть своих чувств. На лице ее отражается растерянность, а также то усилие, которое ей пришлось сделать, чтобы бросить на него взгляд и поздороваться с притворной естественностью и наигранным оптимизмом:

— Привет, Уго.

— Марибель… Мне уже все рассказали. Не переживай: когда из него выйдет дурь, он вернется, вот увидишь. Я ведь тоже мужчина и… в конце концов мы всегда возвращаемся — правда, хоть и вечно жалуемся.

— Спасибо, Уго. Я уже говорила… Мы уже обсуждали это утром. Единственное, что меня сейчас волнует, это… чтобы нам удалось вернуться домой в приемлемое время или хотя бы позвонить по телефону. Мы обещали… я обещала детям, что мы вернемся к полудню.

— Ну насчет полудня… это вряд ли. Но вечером мы будем ужинать дома, слово даю, даже если придется топать пешком до Сомонтано.

— Нет, только не это! Господи! Надеюсь, еще раньше найдется какой-нибудь выход.

Никто не обратил особого внимания на короткий разговор между Уго и Марибель. Заметив, что они коснулись больной темы, присутствующие поспешили тактично отойти. Вся группа теперь собралась на углу, где раньше под тенью огромного дуба стояли трое мужчин. Пока Уго и Марибель беседовали, Ибаньес прямо спросил о результатах похода к реке.

— Мы видели палатку, — отчитывается Ньевес. — Вернее, там было две палатки, но их обитателей и след простыл.

— А вы заглянули внутрь? Может, они еще спали? — допытывается Ибаньес.

— Ну подумай сам, — отвечает ему Ампаро, — мы пошли туда впятером, и, как это ни странно, трудно назвать всех сразу такими уж круглыми дурами. Разумеется, мы туда заглянули! Сначала стали звать и звали довольно долго, ждали, пока кто-нибудь отзовется. Но ждали напрасно. Там нет ни души.

— Скалолазы встают рано, — говорит Кова. — Было бы удивительно, если бы мы застали их в лагере.

— Послушайте… а вы не обратили внимания… не заметили… были там, в палатках, вещи? — задумчиво, делая паузы, спрашивает Хинес, словно по ходу дела тщательно обдумывает, как лучше сформулировать вопрос. — Я хочу сказать… не оставили ли они чего или… Кто… кто из вас заглядывал в палатки?

— В ту, что поменьше, заглядывала я, — отвечает Ньевес, — но я не понимаю, что ты пытаешься выяснить. Само собой разумеется, вещи были там: спальные мешки… одежда; ни один дурак не полезет на скалы со всем своим барахлом.

Мария хочет что-то сказать — вероятно, на ту же тему, но не успевает и рта раскрыть, как в разговор вмешивается Ибаньес:

— Все это не имеет никакого значения. Мы ведь не знаем, когда они вернутся — может, и через несколько часов.

— Да, нельзя исключать, что они находятся в таком же положении, как и мы, — добавляет Уго.

— Им все равно, — говорит Ампаро. — Чтобы лазить по горам, электричество не нужно.

— Напрасно ты так думаешь, — возражает Мария, — иногда приходится делать отверстия в камне, и они пользуются для этого маленькой дрелью — на батарейках.

— Нет, эти наверняка ничем таким не пользуются, — говорит Уго, — они скорее всего занимаются свободным скалолазанием. По словам Ибаньеса, на них были обтягивающие комбинезоны, как у акробатов…

— А где здесь подходящие для них скалы? — спрашивает Кова. — Наверняка этих ребят можно разглядеть, хотя бы издалека.

— Обычно для этого используют стены ущелья, — отвечает ей Хинес. — Но отсюда их не увидишь, до тех мест надо довольно долго идти.

— Давайте забудем про скалолазов, — предлагает Ибаньес. — Мое мнение: мы должны как можно скорее двинуть в путь.

— Да? И куда же, интересно, мы пойдем? — спрашивает Ампаро.

— В поселок. Или еще куда. Зависит от того, что мы сейчас все вместе решим. Но надо действовать быстро — и так уже потеряли кучу времени… Кроме того, начинается жара.

— А что мы будем делать в поселке? — вступает в разговор Ньевес. — Вы же сами говорили, что он заброшен.

— В этом у нас полной уверенности нет, — говорит Ибаньес. — Кто-то видел вчера…

— Я видела людей в одном из домов, — говорит Ампаро, — ближе к вечеру, когда мы поднимались сюда. Точнее… самих людей я не видела, но они точно там были: дверь в дом стояла распахнутой и машина рядом…

— Слышала? Надо попробовать, — настаивает на своем Ибаньес, — к тому же поселок не так уж и далеко.

— А если тех людей там уже нет? — спрашивает Кова. — Они могли уехать…

— В поселке полно и других домов, — говорит Хинес. — Многие из них не видны с шоссе, они стоят вдоль дороги, которая ведет в горы.

— Ну хорошо, — соглашается Ампаро, — значит, мы должны…

— Должны?.. — Ибаньес словно не верит своим ушам, в голосе его звучит злоба. — Спешу тебе напомнить, что сегодня у нас воскресенье. Сейчас… время уже приближается к полудню, а завтра всем нам надо на работу. И находимся мы в ста пятидесяти километрах от дома… а кто-то и того дальше, и ни одна из машин не заводится. Нам необходимо найти кого-то, кто доставит нас в Сомонтано… Не знаю, что еще тут можно сказать!

— Все это так, — соглашается Ньевес. — Только не забывайте: у нас тут случилось кое-что еще, возникли и другие проблемы. Работа, конечно, вещь очень важная… но бывают вещи и поважнее. Мы должны были поддержать Марибель.

— Да понимаю я! — словно извиняется Ибаньес. — Ты совершенно права, просто… я психую из-за того, что не видел… ни одной живой души, с тех пор как…

— Вот спасибо тебе! — криво улыбается Уго.

— Ну ты же понимаешь, о чем я.

— Да не беспокойся ты, — говорит Ньевес. — Воскресным утром… даже в самом диком месте можно кого-нибудь встретить. И в ущелье наверняка тоже кто-то есть. Наверняка.

— И что, нам всем придется идти в поселок? — спрашивает Марибель.

— Хороший вопрос, — отзывается Ибаньес, чуть смягчая свой раздраженный тон. — Это мне как-то не пришло в голову: мы вполне могли бы послать туда лишь нескольких разведчиков…

— По мне, так лучше идти всем вместе, — настаивает Хинес. — Причина простая: если мы чего-нибудь там добьемся или… ну не знаю… или, скажем, машины вдруг возьмут да и заведутся… лучше будет, если все будут в сборе, чтобы не пришлось за кем-то возвращаться.

— Я согласна, — говорит Марибель, — но вот только… это значит, что мы должны взять с собой все вещи, я имею в виду, тащить их на себе.

— Ты права, — бросает Уго. — Какой смысл куда-то идти в полном составе, если потом все равно придется возвращаться за вещами?

— Но ведь мы пока еще ни к какому решению не пришли, — подчеркивает Хинес. — Пока мы выбираем наилучший вариант.

— Да, конечно, — говорит Уго. — Мне кажется, кто-то мог бы и остаться, если нам в любом случае надо будет опять сюда идти…

— Уго прав, — говорит Ампаро, — да и вещи — не оставлять же их без присмотра…

— У меня есть ключ, — напоминает Ньевес. — Если мы запрем дверь, можно спокойно идти всем вместе.

— Я придумала! — говорит Ампаро. — Мы возьмем все вещи и погрузим их в машины, так они будут хоть немного поближе. А сюда возвращаться нет никакого смысла; здесь мы выхода из положения не найдем — это точно.

— Все зависит от того… — рассуждает Уго, — от того, встретим ли мы кого-нибудь в поселке… Если нет, надо будет выходить на шоссе, которое ведет к Сомонтано, а самый короткий путь туда — через ущелье.

— Ох! С ума можно сойти от вашего пессимизма! — сетует Ампаро. — Ну скажите, ради бога, как можно никого не найти в поселке воскресным утром? К тому же в ущелье легко спуститься и другой дорогой, через пасеку — ту, что за поселком.

— Да, — говорит Уго, — но тогда мы обойдем стороной самые красивые места…

— Слушай, давай все-таки решим, — вспыхивает Ампаро, — мы собираемся на экскурсию или…

— Не отвлекайтесь вы, дело серьезное, — одергивает их Хинес. — Не будем забегать вперед. Про машины — это хорошая мысль, погрузить все вещи в багажники и…

— Машина Хинеса не открывается, — замечает Уго.

— Зато другие открываются, — перебивает его Ампаро, — и твоя… прости, твоей жены, тоже. Кроме того, насколько я поняла, ее уже слегка подтолкнули в сторону поселка.

— Очень остроумно.

— Я тоже за это, — говорит Ибаньес, — то есть за то, чтобы погрузить вещи в машины; заодно мы сможем еще раз попытаться их завести. Представляете, если они вдруг заведутся? После всех наших рассуждений.

— В любом случае, — говорит Хинес, — если кому-то трудно идти и хочется остаться здесь…

— Одна я здесь ни за что не останусь, — заявляет Ампаро, — и даже с кем-нибудь еще не останусь! Теперь ни за что не оторвусь от остальных. Знаешь, сколько мы видели собак? И когда спускались к реке — тоже. Два пса крутились вокруг палаток, обнюхивали там все… А косуля?.. Нет и нет! Даже с большого перепоя не осталась бы тут.

— Да чего уж там! — говорит Уго. — У нас в запасе целый день, утро великолепное: солнышко светит, птички поют, облака… извиняюсь, облаков нет — это еще лучше. Воспользуемся тем, что у нас нет ни машин, ни телефонов, и прогуляемся в свое удовольствие, будем наслаждаться природой, пока не наступит воскресный вечер с его вечной депрессией.

— Ладно, хватит болтать, — говорит Ньевес. — Пошли лучше в дом за сумками. Пора в путь.

— У меня с собой почти ничего нет, — говорит Ибаньес. — Я явился, как поэт, тот что «без поклажи и почти наг».

— Вот, кстати, и приоденься чуток, — говорит Ампаро, — а заодно прихвати вещи Рафы.

— Или мешок с мусором, — добавляет Ньевес.

— С каким еще мусором?

— С тем, что остался после ужина, — объясняет Ньевес, — тарелки и тому подобное… например, бутылки. Нельзя же все бросить здесь! Надо отнести мешок в контейнер, который стоит там, наверху, рядом с машинами.

— Сейчас распределим экспедиционную кладь, — говорит Уго. — Как бывает в кино: когда исчезает один из членов экспедиции… Ох, простите…

Уго сразу умолкает, заметив устремленные на него осуждающие взгляды; его глаза ищут Марибель и наконец отыскивают. Она стоит с самого края и разговаривает с Ковой, но, по всей видимости, ни та ни другая не слышали его реплики. Как бы там ни было, Ибаньес приходит на помощь Уго: он сознательно, а может и случайно, поворачивает разговор на сто восемьдесят градусов.

— Послушай, — обращается он к Ньевес, — а над чем вы так гоготали, когда поднимались по тропинке?

— Да так… женские разговоры, — отвечает Ньевес с легкой улыбкой.

— Мы смеялись над одной штучкой, которую увидели в интернете, — добавляет Ампаро.

— Я бы сказала: штучищей, — поправляет ее Марибель.

— Могу себе представить, — говорит Уго, — какой-нибудь негр с огромным…

— Ну ты даешь! Заслужил приз! — изумляется Ампаро.

— Ну видели, ну и что с того? — продолжает Уго. — А когда видели-то?

— Можешь не волноваться, твоя жена ничего такого не наблюдала, — говорит Ампаро. — Так что сравнить не сможет.

— Мне это прислали по почте, — объясняет Ньевес, — неизвестно кто, но я таки посмеялась. А потом переслала Ампаро и Марибель. Это, если можно так выразиться, живое воплощение известного анекдота. Вот это мы и объясняли Кове с Марией, потому так и хохотали.

— Могу себе вообразить, какими комментариями вы сдабривали свое объяснение, — усмехается Ибаньес. — Наверняка что-нибудь особо гнусное в адрес мужчин из нашей компании.

— Кто сам в себе уверен, тому бояться нечего, — парирует Ньевес.

— Ну, во-первых, я белый, — говорит Ибаньес, — а расовые различия тут точно играют роль. Кроме того, я приближаюсь к пятому десятку.

— Так быстро приближаешься, что можешь споткнуться и упасть, — говорит Ампаро.

— Не обращай на нее внимания, — бросает Уго. — Это самый лучший возраст для мужчины.

— Ладно, пошли за сумками, — говорит Ньевес. — А то стоит только начать… У этой темы конца не будет.

— Это точно, — добавляет Ампаро.

Кова, Марибель и Уго двинулись в сторону приюта, за ними — Ибаньес, Ньевес и Ампаро, которые все еще посмеиваются над шуточками, услышанными в ходе перепалки.

Мария с Хинесом последними покидают тенистый угол, хотя площадь его незаметно уменьшилась за то время, пока продолжалось импровизированное совещание. Мария чуть отстает и удерживает Хинеса, схватив его за руку. Они ждут, пока остальные отойдут подальше.

— Что? Что случилось?

— Там, внизу, в палатках…

— В палатках скалолазов?

— Да. Я увидела там кое-что… что не поддается логическому объяснению.

Мария смотрит на дверь приюта, и Хинес тоже поворачивает голову в ту сторону. Все уже вошли внутрь, и на пороге больше никого не видно.

— Давай говори, — велит Хинес, — не тяни… Я… я на самом деле тоже очень сильно обеспокоен тем, что происходит.

— Понимаешь, это я заглянула в ту палатку, которая попросторнее. Когда имеется две палатки, в большую обычно сносят всю экипировку, а в маленькой спят — она вроде как запасная…

— А тебе откуда известны такие подробности?

— Я в былые времена занималась скалолазанием, когда гуляла с одним парнем…

Мария на миг замолкает, смотрит на Хинеса и добавляет с заметным напряжением в голосе:

— Тогда я еще не была проституткой, тогда еще не была.

— Да разве я что-нибудь?.. — протестует Хинес. — У меня и в мыслях ничего такого не было.

— Значит, мне только показалось… Но это сейчас не важно! Эти люди… все свое снаряжение они оставили в палатке — а френды, например, стоят огромных денег…

— Френды?

— Да, так это называется, это такие приспособления, которые расклиниваются, их используют для страховки, когда есть трещины. В этом вашем ущелье встречаются трещины?

— Трещины? Да, разумеется, и очень длинные.

— Ну вот! Как раз в таких случаях их используют и всегда берут с собой весь набор целиком — четырех-пяти разных размеров. По сто евро штука… Вообрази… Понимаешь теперь? Ни один скалолаз не оставит такое богатство в палатке; их всегда надо держать при себе, чтобы можно было время от времени погладить. Ты слышишь меня? О чем ты думаешь?

Хинес погрузился в раздумья, потом медленно поднял голову и повернул ее в сторону приюта, хотя явно не видел его, полностью растворившись в своих мыслях.

— Хинес!

— Прости, — говорит он, сразу возвращаясь к действительности, — я все слышал, я все слышал. Я думал как раз об этом, именно об этом… Этого я и боялся.

— Чего? О чем ты думал?

— Как и ты, я думаю, что здесь происходит что-то странное, но пока не знаю… Кстати, ты рассказала женщинам… которые были с тобой?

— Попыталась было, хотела обратить их внимание, но… Прям ругнуться охота! Твои подруги какие-то получокнутые… Да, и не смотри на меня так. Дуры набитые… за исключением Ковы, только она одна о чем-то догадывается… но остальные… Ампаро все пытается остроумничать, но на деле… И эта Ньевес… Уф!

— Похоже, ты не слишком и настаивала…

— Не знаю, мне показалось… наверное, мне показалось… мне не хотелось с ними спорить.

— Ты была в меньшинстве.

— И кроме того… по правде говоря… по-моему, история с этим типом… Рафой, который якобы пропал… Тут совсем не то, что они предполагают, и… в общем, я не хотела еще больше пугать бедняжку Марибель.

— Но все-таки скажи, что ты об этом думаешь? Что, на твой взгляд, тут произошло?

— Не знаю, не знаю, не знаю и даже думать сейчас об этом не желаю. У меня есть только подозрения. И я не хочу…

— Занятно… у нас с тобой похожие ощущения и ход мыслей один и тот же…

— Как интересно! Выходит, ты больше похож на меня, чем на своих друзей.

— Я впутал тебя в славную историю, да, Мария?.. А тебя и вправду зовут Мария?

— Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?

Из-за последнего вопроса Хинеса Мария как-то сразу нахохлилась, насторожилась.

— Да ладно тебе! И какая, в сущности, разница? — говорит Хинес. — Я тебя впутал в неприятную историю; а ведь возможно, кто-то пытался до тебя дозвониться или у тебя были на сегодня какие-нибудь планы.

— Не исключено. Но знаешь, что я тебе скажу? Я чувствую себя вполне неплохо, слышишь? Как будто на каникулах. Мне слегка надоела жизнь, которую я веду.

— А почему ты ее ведешь?

— Я плачу взносы, чтобы потом получать приличную пенсию.

— Неужели?! Ты уже об этом думаешь? У меня в твоем возрасте и мыслей не возникало ни о какой пенсии.

— А я в твоем возрасте уже буду пенсию получать. И мне не придется больше вкалывать. Вот в чем разница.

— А разве я говорил тебе, что работаю?

Мария на какое-то время умолкает, разглядывая лицо Хинеса, на котором вновь застыло выражение полнейшей отрешенности.

— Знаешь, не парь мне мозги! — выходит из себя Мария. — Тебе-то ведь не приходится ублажать клиентов в койке, как мне. Ты наверняка сидишь в собственном кабинете или где там еще… Да откуда мне знать! Но ты работаешь, это точно. Раз у тебя такие друзья, вряд ли ты принадлежишь к сливкам общества… Так что…

— Эй! Голубки! Мы запираем дверь.

Уго внезапно возникает в дверном проеме. Мария с Хинесом вздрагивают от неожиданности, услышав его крик. Потом они поворачиваются и, прервав разговор на полуслове, направляются к приюту.

— Да не спешите так, не спешите, пока еще не все готовы. Кое-кто пошел в туалет. Но вы все-таки не слишком прохлаждайтесь, — говорит Ибаньес, высунув голову в дверь и на миг загородив вялую и кривоватую улыбку Уго.

Этот дом стоит гораздо выше всех остальных, так что от него хорошо видны две глубокие колеи, которые тянутся вниз по каменистой земле, — они образуют что-то вроде дороги с неровными краями. Если бы не электрические провода, натянутые на бетонных столбах, никому бы и в голову не пришло, что эта крутая тропа претендует на звание улицы, вдоль которой выстроились фасады немногочисленных домов.

По этой улице поднимается пестрая и притихшая сейчас группа, состоящая из пяти женщин и трех мужчин. Белеют кепки с большими козырьками, резко выделяются своими кричащими цветами кроссовки, время от времени солнечный луч отражается от стекол темных очков. За спиной путников остался приличный отрезок дороги, которая шрамом прорезает лесные заросли. По обе стороны от нее разбросаны какие-то строения, наполовину заслоненные деревьями.

Когда люди приближались к тому или иному дому, собаки заранее поднимали бешеный лай; да и сейчас они продолжают время от времени тявкать, но уже как-то устало и без большого рвения. Кроме собачьего лая и шороха шагов, не слышно ничего — ни случайного крика вдали, ни шума мотора, ни охотничьего выстрела. Зато легко уловить приглушенный пульс летнего утра — жужжание тысяч и тысяч насекомых, распространившихся, кажется, повсюду.

Мало-помалу группа приближается к тому дому, что расположен выше других, — в него и упирается так называемая улица. Теперь уже можно различить кое-какие детали: видны ритмичные взмахи толстой ветки, заменяющей трость; видна рубаха с длинными рукавами, завязанными вокруг пояса; видны низко опущенные головы, усталые или задумчивые лица; солнечные очки, которые у кого-то укреплены на кепках, над козырьком, и не защищают глаз, как казалось сверху. Если смотреть от дома на холме, нетрудно заметить, что по правой стороне улицы деревья растут реже, так что между стволами и сквозь тщедушные кроны легко разглядеть внизу, всего метрах в ста, прямую белую линию дороги, что поднимается к замку. Жарко, солнце уже стоит высоко, а на длинную улицу редко падает тень от деревьев, которые словно постарались отбежать от нее подальше. Люди шагают вверх тяжело, подлаживая темп своего движения под возможности тех, кому идти совсем трудно. С кого-то уже льет пот в три ручья; кто-то все чаще спотыкается о камни; кто-то успел сто раз раскаяться, что выбрал неудачную обувь; кто-то жалеет, что забыл взять с собой кепку или не наполнил водой бутылку, как другие.

Уго дышит шумно, крутой подъем вымотал его, на небесно-голубой футболке расплылись пятна пота — у ворота и под мышками. Но его гонит вперед нетерпение — он хочет поскорее осмотреть и этот последний дом, поэтому ускоряет шаг, оставив позади Кову, с которой до того разговаривал, и перегнав Марию и Ибаньеса, которые легко шагали во главе группы, чуть впереди Хинеса.

Уго отрывается от своих спутников на несколько метров и первым заглядывает через неровную ограду, по всему периметру окружающую участок. Оградой служит металлическая сетка, прикрепленная к тяжелым столбам.

— Ребята! Дверь открыта! Дверь открыта! — издает победный крик Уго, поворачиваясь к друзьям. — Уж тут-то наверняка кто-то есть, сразу видно!

— Смотри, чтобы на нас не выскочила какая-нибудь собака… — предупреждает Ньевес, замыкающая группу.

— Пока ни одна носа не высунула, — отзывается Уго, услышав ее слова.

— Где ты увидел открытую дверь? — спрашивает Ибаньес, который тоже на два-три шага обгоняет прочих, чтобы побыстрее присоединиться к Уго. — Вон та? Слушай, как ты можешь курить после такого подъема?

Уго и на самом деле поспешил закурить, едва убедился, что его усилия увенчались успехом. Теперь он энергично выпускает дым изо рта и при этом не сводит глаз со стоящего перед ним дома. Потом отвечает на вопрос, но не на второй, который, собственно, и не требует ответа, а на первый:

— Тут два входа: калитка и дверь в дом. Через дверь, что ведет в дом, даже немного видна прихожая или что-то вроде того. Надо позвонить.

— Подожди. Подожди, пока подойдут остальные, — просит Хинес, остановившийся в нескольких метрах от него, рядом с Марией.

Затем четверо первых идут вдоль ограды, одолевая те несколько метров, что отделяют их от калитки.

— Они наверняка там, внутри, — говорит Уго с нажимом, словно непременно должен кого-то в чем-то убедить, — никто ведь не уйдет из дома, оставив двери нараспашку. В крайнем случае, они находятся где-нибудь поблизости.

Четыре женщины, шедшие последними, между тем тоже подтягиваются к ограде, и теперь все стоят перед двумя столбами, на которых держится распахнутая решетчатая калитка. Марибель пользуется передышкой, чтобы взглянуть на свой мобильник и в очередной раз попытаться его включить, хотя то же самое неоднократно проделывали все ее друзья во время пути.

— А ты уже куришь? — спрашивает Марибель очень сдержанным тоном, который вполне соответствует неспешности, с какой она приближается к Уго.

Но тот не слышит ее или делает вид, что не слышит; он по-прежнему внимательно рассматривает дом, однако, сделав еще одну затяжку, бросает сигарету на землю, не докурив и до половины. Кова делает шаг в сторону, влево, и очень старательно растирает ногой непогашенный окурок.

— Надеюсь, тут и на самом деле кто-то есть, — произносит Ампаро, не обращаясь ни к кому конкретно. — Я больше не выдержу. Это же просто невозможно: одни дома наглухо заперты, в других никого нет — только собаки истошно лают… Нет, с меня хватит! Если и тут никого не окажется, надо поскорей уносить отсюда ноги. Паскудное местечко, прям какой-то поселок призраков.

— А какое все убогое! — подхватывает Ньевес. — Вот это у них называется улицей! Не знаю, кому только пришло в голову строить дома в таком месте.

— Надо думать, земля тут совсем дешевая, — говорит Марибель.

— Тсс! Тихо! — приказывает Уго. — Сейчас я позвоню. Нужно проверить, слышен ли звонок.

Уго нажимает на выцветшую пластмассовую кнопку, изуродованную непогодой, но в ответ не раздается и намека на звонок — ни один звук не вторгается в неумолчное жужжание насекомых — оно заполняет собой все вокруг под палящими солнечными лучами, которые отвесно падают на землю.

— Видать, сломался, — говорит Уго, словно пытаясь оправдать свою неудачу, — да и по виду не похоже, чтобы он действовал.

— А может, он звонит, только отсюда не слышно.

— Нет, было бы все-таки слышно, дом-то совсем близко. А кругом полная тишина…

— Или тут тоже отключено электричество.

— Не каркай!

— Надо просто зайти и постучать в ту дверь… которая ведет в дом.

— Или покричать, — говорит Ампаро и сразу начинает кричать, повернувшись в сторону дома и сложив руки рупором: — Эй! Доброе утро! Есть здесь кто или нет?

Единственным ответом на крики Ампаро служит вновь вспыхнувший вдалеке собачий лай.

— Это я не вам кричала, сволочи! — бурчит Ампаро, оглядываясь на подъем, который они только что одолели.

— Ладно. Надо войти, — говорит Ибаньес, точно набираясь храбрости, но не делает при этом ни шагу.

— Но… мы что, все вместе?.. — спрашивает Ньевес. — Может, лучше…

— Да пошли вы все к черту! «Если надо идти, иди!..» — провозглашает Уго. — Скоро мы станем устраивать собрания, прежде чем посетить сортир! Неужели вы до такой степени напуганы?

— Я — да! — признается Ибаньес. — Не в буквальном, конечно, смысле, но… Впрочем, ты ведь тоже вроде не торопишься туда войти.

— Как здорово, что рядом с нами мужчины! — бросает Ампаро, проходя в калитку и пересекая ту воображаемую линию, которая отделяет дорогу от приусадебного участка. — Пошли, Уго, надо наконец проверить, есть там кто внутри или нет.

Ампаро и Уго шагают к дому, и постепенно, очень робко, за ними подтягиваются все остальные.

— Беда в том, что навстречу тебе в любой момент может выскочить собака, — понижая голос почти до шепота, жалуется Ньевес, замыкающая шествие. — Если ты проникла в ее владения…

— Будь здесь собаки, они уже все давно бы повыскакивали, — успокаивает ее Кова.

— И люди тоже повыскакивали бы, — добавляет Марибель, немного их обогнавшая. — Поэтому у меня дурное предчувствие.

Вблизи дом оказывается куда скромнее и непригляднее, чем виделось с дороги.

Живая изгородь, посаженная вдоль ограды, выглядит неухоженной и местами посохла, так что там и сям возникли проплешины. И скрывает она за собой вовсе не сад, а неровный участок земли, на котором угадываются следы неоднократных попыток устроить газон, а может, и разбить цветочные клумбы; на недоделанной дорожке лежат кучки гравия. Кое-где растут редкие деревья: один лимон, один кипарис и какое-то еще, но оно с меньшим успехом вышло из борьбы с безжалостным летним солнцем и зимними холодами. Есть тут, само собой разумеется, и вездесущие каменные гномики, и внушительных размеров качели в виде диванчика, подвешенного на цепях под навесом, и садовый стол, и барбекю в скрытом от ветра закутке, теперь еще и отгороженном специальной стенкой, как предписывают последние противопожарные указы.

Ампаро и Уго уже приближаются к входной двери — к ней ведут три ступени, вдоль которых стоят горшки с геранью. Дом одноэтажный, квадратный. Вход расположен по фасаду с правого края, то есть смотрит на дорогу. На той же стене имеется два асимметрично прорубленных окна, затянутых покрашенными в зеленый цвет решетками. Проблему естественной неровности рельефа помогают решить кирпичные столбы-опоры. В пустых пространствах между столбами хранятся штабеля сухих дров и что-то еще, закрытое брезентом. О внутреннем убранстве дома пока судить рано — через приоткрытую дверь можно разглядеть лишь кусок белой стены и угол, который эта стена образует с соседней и где стоит какой-то маленький предмет темного дерева, напоминающий угловую тумбочку, на нем — ваза с букетом сухих цветов. Также видна часть висящего на стене круглого зеркала в раме из кованого железа в форме то ли листьев, то ли солнечных лучей, покрашенной золотистой краской. Направление дорожки, по которой идут незваные гости, и высота, на которой висит зеркало, не позволяют увидеть в нем ничего интересного, кроме отражения голой стены, расположенной непосредственно перед ним.

Уго уже ступил на крыльцо — одна нога на первой ступени, другая на второй — и, уставившись на это зеркало, не замечает, как легко догадаться, того, что чуть отставшая от него Ампаро углядела мгновенно, отреагировав пронзительным визгом. Из двери метнулась наружу тень, совсем маленькая — не более полуметра высотой — и расплывчатая. Это явно какой-то зверь серо-бурого цвета, но точно не собака… Он быстро и довольно неуклюже скользит вниз по ступеням, при этом тело его как-то странно колышется. К истерично визжащей Ампаро присоединяется еще один женский голос, однако большинство уже сумело разобраться, кто перед ними, поэтому те, что находятся дальше от крыльца, не успевают по-настоящему испугаться. Уго, стоявший впереди всех, поначалу струсил не меньше Ампаро и едва сдержал крик, вместо крика у него из горла вырвался лишь тоскливый всхлип.

— Это орел! — говорит кто-то, в то время как птица вперевалку удаляется от крыльца в сторону сада и через калитку выбирается наружу.

— Нет, это не орел, это гриф или что-то вроде того; у него клюв и шея, какие бывают только у падальщиков.

— И вышел спокойненько, как будто так и надо! — удивляется Ибаньес.

— А почему он не летает?

— Подожди, сейчас полетит, полетит… Гляди, вон, уже поднялся в воздух! — говорит Хинес, указывая на пятно, которое теперь действительно движется по диагонали, прорезая зеленый зернистый фон, образованный горой.

— Чтоб его!.. Это надо же так напугать! — Уго глубоко дышит, как человек, который только что одолел тяжкое препятствие.

Чуть раньше Уго едва не упал, потому что Ампаро схватила его за футболку и дернула так, что он соскользнул со ступеней.

— Все нормально? Ты меня едва не опрокинула…

— Просто… просто… — бормочет Ампаро, все еще дрожа крупной дрожью, — я чуть не умерла от страха… думала, это собака, а когда увидела его… не поняла, что происходит… не поняла, кто это.

— Мы все испугались, — бросает Хинес.

— Надо быть осторожнее, — говорит Марибель, стоящая позади всех. — Может, там есть еще и другие.

— Сейчас не это самое важное, — с нажимом изрекает Ибаньес.

— Да, не это, — подхватывает Хинес. — Самое важное сейчас — понять, что делал гриф в доме, где теоретически обитают люди.

— По всей видимости, не обитают. То есть я хочу сказать: сейчас не обитают — все здесь выглядит довольно заброшенным.

— А почему тогда дверь открыта?

— Воры забирались.

— А вдруг этот гриф — ручной? — высказывает догадку Кова, и все взгляды тотчас обращаются к ней. — Это, конечно, необычно, но сейчас люди нередко приручают всяких…

— Вот и славно! — говорит Уго неестественно гнусавым голосом. — Значит, будем считать грифа домашним питомцем… Ах ты, радость моя!

— Но я ведь только хотела сказать… — извиняющимся тоном объясняет слегка смущенная такой реакцией Кова, однако Ньевес перебивает ее, прежде чем та успевает закончить фразу.

— Слушайте, я вспомнила! — говорит Ньевес с неожиданным пылом. — Теперь я вспомнила: священник предупреждал меня.

— Священник? — удивляется Мария.

— Приют принадлежит приходу Сомонтано, и замок тоже, — рассказывает Ньевес. — Как раз у священника и хранятся ключи. Так вот, он предупреждал, чтобы мы остерегались грифов, они здесь расплодились после строительства мусоросжигательного завода.

— Да-да, ты права, — поддерживает ее Марибель, — раньше они тоже иногда встречались; время от времени видно было, как они летают над ущельем.

— Ну вот, а теперь их в здешних местах прорва, и они часто приближаются к жилью — ищут еду среди мусора.

— Одно дело приближаться…

— Поэтому священник так настойчиво просил, чтобы мы ничего не оставляли после себя, — добавляет Ньевес, — просил, чтобы мы ничего не бросали в приюте, а все отнесли в контейнер.

— Вообще-то, если это не станет правилом, — говорит Мария, — даже приятно узнать, что ты окружен грифами, это приносит некоторое успокоение. По крайней мере, то, что мы сейчас видели, теперь не кажется полным абсурдом.

— Ты погоди радоваться, — поворачивается к ней Ампаро, которая вроде бы уже успела очухаться. — Самое трудное еще впереди — осталось только начать да кончить. Ведь неизвестно, что мы там обнаружим…

— Про кончить лучше не говори, — отзывается Ибаньес, — мне так и рисуются окровавленные, растерзанные хищным клювом тела…

— Да хватит же! — взрывается Марибель. — Не могу понять, как вы можете шуточки шутить, после того как… Ничем вас не пронять!

— А я, в общем-то, и не шутил, — возражает ей Ибаньес. — Я всего лишь высказал свои догадки.

— Ты что-то слишком много всего высказываешь, — осаживает его Ампаро.

Внезапное молчание на несколько секунд повисает в воздухе. Взгляды путников прикованы к проходу, оставленному приоткрытой дверью. На самом деле все они отступили назад, когда давали дорогу птице, и с тех пор неподвижно стоят на тех же местах, на небольшом расстоянии от двери, не решаясь вновь к ней приблизиться.

— Ладно… Надо все-таки войти, — говорит Хинес, ставя ногу на ступеньку крыльца, и тотчас произносит, обращаясь к самому себе: — Так, сперва попробуем позвонить… Нельзя не позвонить, хотя бы ради…

Хинес нажимает на кнопку звонка, но тот оказывается таким же немым, как звонок у калитки; потом стучит костяшками пальцев по дверному стеклу между двумя планками; потом громко спрашивает:

— Есть тут кто или нет? — и медленно толкает дверь рукой. Та легко поддается; скрипят петли.

Прихожая маленькая, а прямо напротив входа — неказистая дверь, покрашенная в тот же цвет, что и стены. Но Хинес и те, кто за ним последовал, на эту дверь внимания не обращают, потому что слева есть еще одна, распахнутая настежь и ведущая вроде как в гостиную, где стоят деревянные стол и стулья в традиционном деревенском стиле, а также старомодная плита с газовыми баллонами, на ней — почерневшая от копоти и давно остывшая решетка. Хинес при входе в гостиную машинально пригибает голову, потому что весь дом построен словно бы в расчете на людей низкорослых — в первую очередь это касается высоты дверей и потолка. Его товарищи медленно переступают порог, с почтительным любопытством оглядываясь по сторонам. В гостиной очень светло. Свет льется через широкое окно, выходящее на улицу. Ни тюлевые занавески, ни укрепленная снаружи решетка почти не мешают любоваться пейзажем. Свет дает еще и оконце на противоположной стене — через него виден лишь поросший кустарником горный склон. Оконце приоткрыто, но, несмотря на это, воздух в комнате кажется совершенно неподвижным. В доме жарче, чем снаружи, и, кроме того, здесь царит вязкая и давящая тишина. Люди, вошедшие в дом, уже не слышат жужжания насекомых — оно пригашено толстыми стенами, зато они сразу замечают суетливо летающую одинокую муху.

— Здесь мухи, — говорит Кова таким тоном, словно присутствие мух является зловещим знаком.

— Ну и что? — спрашивает Уго.

— «Вы, всем знакомые, — начинает рассеянно декламировать Ибаньес, пробегая глазами по комнате, — надоедливые, жадные…»[10]

— Разумеется, здесь есть мухи, — говорит Марибель, указывая на низкий столик, — и как им не быть, если на столе оставлен недоеденный пирог.

На столике и вправду видны остатки залитого сверху шоколадом пирога, который лежит на покрытом фольгой картонном кружке, а тот в свою очередь покоится на смятой упаковочной бумаге с анаграммой какой-то кондитерской. Рядом стоят два стакана: один, широкий и круглый, до половины наполнен темной жидкостью, возможно кока-колой, другой, более узкий и высокий, пуст, но на его стенках сохранились следы пива.

Из прихожей эту часть комнаты видно не было. Столик расположен перед диваном, с другой стороны — два кресла, рядом высится стенка с неизбежным телевизором, не слишком большим и не слишком современным, он окружен фарфоровыми фигурками. Там же хранятся допотопные видеокассеты. Справа от стенки находится кирпичный камин с аккуратно сложенными поленьями — их много, они почти целиком закрывают закопченное нутро. Вокруг камина квадрат размером примерно два на два метра — он не выкрашен белой краской, как вся комната, а покрыт цементом, в который беспорядочно вдавлен сланец — неуклюжая попытка повторить распространенную в Пиренеях технику украшения оград и фасадов.

— Смотри-ка, — говорит Ньевес, — на диване тоже остались куски пирога.

— Всего лишь крошки, — поправляет ее Ампаро.

— Да нет же, вон довольно большой кусок. — Мария наклоняется над диваном. — И на полу тоже… Как странно!

— Это, наверное, гриф похозяйничал, — говорит Марибель. — Вот он, оказывается, чем тут занимался.

— Будем надеяться, что так. — Мария брезгливо отбрасывает на софу кусок, который она разглядывала.

— А почему «будем надеяться»?.. — спрашивает Марибель, но резко обрывает фразу и кричит, указывая на стенку: — Смотрите, часы!

Часы стоят на одной из полок, рядом с заурядного качества стеклянной фигуркой. Это небольшие настольные часы, где циферблат держится на двух вычурных завитках, и сделаны они из материала, имитирующего старое золото.

— Наконец-то попались механические часы! — не скрывает радости Хинес. — Без десяти час…

— Без десяти час? — переспрашивает Уго.

— Хотя нет, они стоят — посмотри на секундную стрелку! — говорит Хинес.

— Это время, когда они остановились, — произносит Кова, и взгляд ее делается рассеянным, как у человека, которому только что открылось нечто очень важное. — Как раз то время, когда выключилось электричество.

— Точно, — кивает Хинес.

— Неужели было так рано? — сомневается Ампаро.

— Да, хотя впечатление было такое, будто гораздо позднее, но… вполне вероятно… — рассуждает вслух Ньевес. — Сама подумай: стемнело довольно рано, небо затянули тучи.

— «…Из детства и юности, из моей золотой юности…»[11] — медленно декламирует Ибаньес, проводя пальцами по камням, украшающим стену вокруг камина.

— Что ты несешь? — спрашивает Ампаро.

— Это стихи, слова песни, — отвечает за него Уго не без доли презрения; одновременно он продолжает пристально рассматривать кнопки телевизора.

— Судя по их убогому вкусу, они вполне могли бы повесить на стену и часы с кукушкой. Тогда мы хотя бы знали, который час, — говорит Мария.

— А разве в часах с кукушкой нет батареек? — интересуется Марибель.

— Нет, энергию для хода дают гири, — объясняет Мария, — ты что, никогда в жизни таких не видала? Небольшие гирьки в виде шишек.

— Тут две двери…

Кова произнесла только три простых слова, но все сразу на несколько секунд примолкают. Кова сказала правду: кроме той двери, через которую они вошли, имеется еще две — по одной на каждой из боковых стен. Обе они закрыты. Если стоять лицом к камину, то левая дверь украшена большим матовым стеклом янтарного цвета; вторая дверь сплошь деревянная, но деревянность ее как-то уж слишком бросается в глаза, потому что, если приглядеться, видно: поверхность расписана краской и на ней изображены симметричные кремовые и коричневые прожилки.

В наступившей после слов Ковы тишине один только Ибаньес по инерции продолжает вспоминать слова из все той же песни:

— «…Вас гонит любовь к полету…» — произносит он, совсем не заботясь о дикции и думая наверняка лишь о расположенной в нескольких метрах от него двери с поддельными прожилками и золоченой ручкой.

Между тем Уго подошел к застекленной двери. Он тянется к круглой ручке, поворачивает ее и открывает щель шириной в несколько сантиметров, потом еще немного расширяет отверстие и наклоняет к нему голову.

— Кухня… Никого нет, — сообщает он, заглянув внутрь.

Но его товарищей, по всей очевидности, куда больше интересует другая дверь, хотя кое-кто быстро обернулся, чтобы взглянуть на Уго. Но кажется, будто простодушная симметрия рисунка на второй двери обладает какой-то непонятной гипнотической силой и, притягивая их взгляды, одновременно удерживает людей на расстоянии. И опять инициативу берет в свои руки Хинес: он делает несколько шагов и останавливается перед разрисованной деревянной створкой. В напряженной и давящей тишине снова слышен звук прерывистого и хаотичного полета мух.

— «…Я знаю, что вы уселись на закрытую книжищу…» — декламирует Ибаньес, но остальные больше не обращают на него ни малейшего внимания, так как затаив дыхание следят за движениями Хинеса.

А он все никак не решается взяться за ручку.

— «…На любовное письмо…»

— Хватит! — неожиданно кричит Хинес, напугав присутствующих. — А ну кончай! — добавляет он, поворачиваясь и глядя на Ибаньеса со злобой, которая всем кажется ничем не оправданной. — Кончай, говорю…

— Ну, если они и спали, то теперь наверняка проснулись.

Слова Ампаро помогают снять вспыхнувшее напряжение. Но тотчас снова наступает тишина, и Хинес поворачивает дверную ручку. Язычок замка с легким щелчком выходит из прорези — это всего лишь металлический звук, приглушенный деревянной оболочкой, но некоторые из тех, что сгрудились за спиной Хинеса, непроизвольно и почти незаметно ежатся, услышав его, точно от булавочного укола. Хинес начинает открывать дверь, словно в замедленной съемке, но, когда щель еще не превышает и ширины ладони, останавливается, как сделал бы на его месте любой другой человек, попавший в чужой дом и увидевший часть разобранной постели.

— Что там? — тихим тревожным голосом спрашивает Кова. Она стоит едва ли не позади всех и не старается вступить в соревнование с теми, кто, поднявшись на цыпочки, вытягивает шею и пытается разглядеть хоть что-нибудь через плечо Хинеса. Она, наоборот, то и дело оглядывается назад, ожидая, когда же Уго выйдет из кухни.

Но Уго все не появляется, и Кове никто не отвечает. Наконец подает голос Хинес, он говорит тоном хирурга, разъясняющего своим ассистентам, что они должны сделать в следующий миг:

— Там кровать… Сейчас посмотрю… есть ли…

Через приоткрытую дверь можно различить лишь кусок сбитого одеяла в ногах кровати. Но Хинес открывает дверь пошире, и теперь видна двуспальная кровать с мятыми простынями, вернее — только половина кровати. Хинес вытягивает голову и просовывает в дверь, чтобы разглядеть наконец и все остальное. И тотчас распахивает ее настежь.

— Никого нет, — говорит он, даже не стараясь сдержать вздох облегчения, но тотчас вспоминает, что имеется еще одна закрытая дверь — в стене справа.

— Там, надо полагать, туалет, — говорит Ньевес.

Ньевес вошла в спальню следом за Ибаньесом и Хинесом и теперь отступает в сторону, чтобы пропустить остальных, и те собираются на пространстве между изножьем кровати и туалетным столиком, стоящим под углом к кровати, слева. Комната маленькая, и тут нечего особо рассматривать — с одного взгляда понятно, что перед ними типичная супружеская спальня, тесная и безвкусно обставленная, как в большинстве небогатых жилищ. В комнате имеется маленькое окно, выходящее, как и оконце в гостиной, на поросшие кустарником задворки. Теперь всеобщее внимание привлекает дверь в предполагаемый туалет, покрашенная той же краской цвета слоновой кости, что и стены.

— Все равно надо попробовать, — говорит Хинес, имея в виду эту дверь, — а вдруг…

В тот же самый миг, прежде чем Хинес успел сделать хотя бы шаг, по другую сторону двери слышится хорошо всем знакомый шум воды, льющейся из бачка в унитаз. Все смолкают и застывают, словно окаменев. Это так неожиданно, что никто не решается шевельнуться в те несколько секунд, пока продолжается урчание бачка; потом дверная ручка поворачивается и дверь распахивается… А чуть раньше в полной тишине можно было расслышать приближающиеся шаги и даже какие-то невнятные слова, которые скорее процедил, чем выговорил тот таинственный персонаж, который находится в туалете.

На пороге показывается Уго.

— Черт бы тебя!.. — вырывается у Хинеса.

Следом раздаются похожие возгласы или просто вздохи облегчения.

— А что случилось-то? — спрашивает Уго, в свою очередь встревожившись при виде того переполоха, который вызвало его появление, при виде семи изумленных, застывших лиц с широко распахнутыми глазами, при виде того, какое облегчение испытали все они, узнав его. Но друзья глядели на него еще и враждебно, с явным осуждением.

— Ну ты даешь! Разве можно так пугать людей! — говорит Хинес. — Мы уж решили, что там кто-то есть…

— Думаю, было бы лучше, если бы там и вправду кто-то был, — отмахивается Уго, делая несколько шагов вперед и разглядывая пустую постель.

— Да, разумеется, но мы уже не рассчитывали… уже не… Откуда ты вообще взялся? Как ты туда попал?

— Ты же пошел на кухню, — вспоминает Кова, все еще не оправившись от изумления, — я видела, видела, как ты открыл дверь и…

— А в кухне оказалась еще одна дверь. Она была заперта, но в скважине торчал ключ, вот я ее и открыл. Вышел через ту дверь, потом вошел сюда, чтобы полюбопытствовать…

— Да откуда ты вошел-то?

— Ну через входную дверь, через прихожую. Она вон там, рядом, — указал он, махнув рукой назад, в сторону туалета.

— Все правильно, — говорит Марибель. — В прихожей была дверь.

— А свет… он с улицы, — не без разочарования замечает Ибаньес, заглядывая в дверь туалета.

Он видит в туалете окошко, оно еще меньше, чем два предыдущих, но основная часть света попадает сюда прямо снаружи — через две поочередно распахнутые двери.

— А зачем ты дернул за цепочку? — спрашивает Хинес. — Ты пользовался туалетом?

— Нет, он не успел.

— Я просто хотел проверить, есть ли там вода. Из крана на кухне она чуть потекла, совсем тоненькой струйкой, и все. Тут то же самое, — говорит Уго, кивая в сторону туалета. — Не знаю… взял и проверил бачок.

— Отлично, — говорит Хинес, не скрывая бешенства. — Теперь мы остались без воды, и если кому-то понадобиться сходить в уборную…

— Сам знаю… я потом уже сообразил, — оправдывается непритворно расстроенный Уго. — Понимаешь… вдруг стукнуло в голову… и я не подумал, что…

— Но в бачке ведь была вода, — вмешивается Ньевес, — мы слышали…

— Это не означает, что бачок снова наполнится, — говорит Ибаньес. — Никто не знает, когда налилась туда вода. Попробуй — и сама убедишься. Если в кранах ее нет…

— Итак, мы остались без воды… — размышляет вслух Мария, ни к кому не обращаясь.

— Но, может быть, воды нет только здесь. — Ньевес по-прежнему старается воспринимать события с оптимизмом. — Только в этом поселке или в этом доме. В приюте ведь вода была.

— Нам повезло, вот и все, — говорит Хинес. — Я еще там боялся, что она кончится, но в приюте, судя по всему, имеется большой бак или вода течет под воздействием силы тяжести… Вспомните — приют расположен гораздо ниже, чем поселок, почти на уровне реки.

— А сюда воду должны качать насосом или другим подобным способом, — продолжает его мысль Ампаро.

— Точно.

— Ладно, ничего особенно страшного не случилось, — говорит Ибаньес. — В любом случае надо уматывать отсюда поскорее. Никого тут нет… и вряд ли стоит ждать, что кто-то вдруг нагрянет.

— Да, но… было бы не лишним устроить передышку. И что-нибудь поесть, — говорит Хинес. — Кроме шуток, ведь уже небось около двенадцати.

— Я тоже собиралась это предложить, — говорит Ампаро. — Я лично больше ни шагу не сделаю, если мы прежде не отдохнем.

Ампаро сидит на краю кровати. Она уселась только что, и Марибель последовала ее примеру, предварительно окинув брезгливым взглядом простыни. Остальные продолжают стоять, а Ньевес подошла к туалетному столику в углу и начала рассматривать баночки и флаконы, а также маленькую фотографию в рамке, обнаруженную там же.

— На кухне была еда? — спрашивает Хинес.

— Кажется, да, хотя я специально не проверял.

— Но… мы что, обворуем их? — Ньевес поворачивается и смотрит на своих друзей.

— Перестань ерундить! Это необходимость, — вскидывается Ампаро. — Мы оставим записку и объясним, в какое положение попали. Я хочу есть.

— Можем оставить им деньги, — предлагает Марибель.

— Ага, или кредитную карточку, чтобы они сами их сняли, — ехидничает Уго.

— Подумайте, как нам нужна сейчас эта еда… — говорит Хинес. — Я бы даже прихватил что-нибудь с собой — и прежде всего воду…

— Ну, знаешь! Такая перестраховка!.. — набрасывается на него Уго.

— Просто я хотел бы учесть и самый худший из вариантов, — объясняет Хинес. — Это всего лишь разумная предусмотрительность. Вообразите только… вообразите, что нам придется идти пешком до Сомонтано…

— До Сомонтано?!

— Это ведь двадцать километров, да?! Разве не…

— Да погодите вы, я не для того вовсе сказал… не собираюсь сгущать краски, — продолжает Хинес, — не хочу никого пугать, но… нам не повезло, мы оказались в довольно пустынном месте — здесь очень мало жилых домов и очень мало населенных пунктов вдоль шоссе вплоть до Сомонтано. Мы вообще не знаем, живет ли там кто… Надо учитывать возможность того, что…

— Ну давай уж договаривай! — Ампаро хмуро глядит на него со своего места.

— …Что там мы увидим то же, что и здесь.

— А ведь я предупреждал: в этом дерьмовом поселке… И не было никакой нужды карабкаться сюда, — ворчит Уго.

— Но тут ведь живут люди! — Ньевес уже встала и присоединилась к тем, кто стоит между двумя дверьми.

— Правда? Ну так познакомь нас с ними! А вообще — хватит! Надо было двигаться прямиком в ущелье, там всегда полно и туристов, и просто отдыхающих.

— Вряд ли так уж полно, это вряд ли, — возражает Ибаньес.

— Минуточку, пожалуйста, минуточку, — просит Мария, которая очень внимательно выслушала все, что здесь говорилось, а теперь пользуется паузой, чтобы высказать свое мнение. — Сколько времени понадобится на то, чтобы дойти до Сомонтано?

— Пешком?

— Да.

— Трудно сказать с точностью, — отвечает Ибаньес, — на машине нужно… это почти двадцать километров, хотя, если пройти через ущелье, можно сэкономить километр-другой… Не знаю… четыре… пять часов или даже шесть. Все зависит от скорости, с какой мы будем шагать.

— Ясно одно, — говорит Хинес, — мы уже потеряли… нет, не потеряли, скажем так, а неправильно потратили утро, и часы продолжают утекать. Я предлагаю вот что: мы спокойно здесь посидим и поедим, восстановим силы и как можно раньше пойдем к ущелью.

— Он прав, — соглашается Ампаро, поднимаясь с кровати. — Пошли на кухню посмотрим, что там имеется, а потом расположимся в гостиной и подкрепимся.

— А если продукты отравлены? — спрашивает Марибель.

— Какие продукты? Пирог? — уточняет Мария.

— Нет, вообще продукты…

— Слушай… — Хинес даже несколько растерялся от подобного вопроса. — А с чего бы им быть отравленными? Вроде нет никаких признаков.

— Да мы ведь пили воду, — добавляет Ибаньес, — и если бы еда была отравлена, то и вода тоже, это ведь куда проще сделать…

— И еще мы пили кофе…

— Правда, холодный.

— И еще галеты, привезенные Ньевес.

— И салат невесть из чего, — добавляет Уго грубо. — Ладно, пошли грабить холодильник, а если кто очень уж опасается, пусть ест консервные банки.

— Вот именно, и оставит нам то, что находится там внутри.

Ибаньес сидит за столом в гостиной, повернувшись спиной к большому окну, через которое открывается прекрасная панорама. В другом конце комнаты, напротив Уго, но спиной к нему расположились на диване Мария и Марибель, они сидят перед стенкой с неработающим телевизором. Ампаро и Ньевес устроились в креслах, повернув их так, чтобы можно было удобно разговаривать с остальными. Кова последовала примеру Ибаньеса и села на конце стола, но на противоположном — так что ей видны прихожая и дверь на улицу. Уго сперва сидел в кресле рядом с женой, а сейчас стоит за ее спиной и рассеянно разглядывает висящую на стене картину. Картина приторно-слащавая и в то же время имеет грубоватый эротический подтекст; на ней изображена загорелая крестьянка с ржаным снопом в руках.

Все подкрепляются бутербродами либо причудливо составленными блюдами, на изготовление которых пошли продукты, найденные в кладовке и холодильнике. Только один Уго, как всегда более непоседливый, чем его товарищи, уже проглотил свой завтрак и теперь стряхивает крошки с одежды и ощупывает не слишком спелый персик, который схватил скорее ради забавы, а вовсе не из желания съесть. Чтобы смягчить чувство клаустрофобии, мучающее собравшихся в этом доме, они настежь распахнули все двери и окна, и по комнатам гуляет ветер, но он все равно горячий и очень сухой. В гостиной нет только Хинеса, который вышел, не переставая жевать бутерброд, чтобы осмотреться снаружи.

— Это напоминает мне сказку про девочку с золотыми кудряшками и медведей, — говорит Ибаньес, на миг прерывая дело, которым был занят, — добывание с помощью вилки консервов из маленькой банки.

— Что еще за сказка? — спрашивает Ньевес из своего кресла — рот у нее полон, она держит бутерброд двумя руками.

— Неужели не знаешь?

— Что-то смутно припоминаю, но…

— Это сказка про девочку, которая заблудилась и вышла к домику с открытой дверью, — начинает пересказывать Ибаньес, — а там на столе стоит готовый обед, постели застелены… кроватей несколько, как и мисок с едой, так что сразу понятно: там обитает большая семья или, сказать лучше, семья, типичная для тех времен, когда еще придумывали сказки, то есть с пятью-шестью детишками. И девочка ест из одной миски, пьет из стакана, а потом ложится поспать на одну из кроватей. Но оказывается, что в домике живет медвежье семейство и медведи просто пошли прогуляться перед обедом…

— Да, теперь вспомнила. А чем закончилась сказка?

— Не знаю. Честно, не знаю. Начисто забыл. Знаешь, в голову почему-то приходят только старые пародии или комикс из «Змеи»,[12] даже, если угодно, порнографический вариант сказки, где девочка эта уже вступила в пору половой зрелости… И никаких золотых локонов не было — разгуливала бритой наголо, а завитки у нее остались только…

— Приехали! — обрывает его Ампаро.

— В любом случае финал не имеет сейчас никакого значения, я хотел только сравнить нашу ситуацию с той — простенькой, но полной загадок… Этот дом тоже очень маленький, совсем как в сказке, и признайтесь, ведь были минуты, когда все боялись и ждали, что вот сейчас на пороге вырастет папа-медведь…

— Да, дом действительно совсем маленький, — переключает разговор на другую тему Мария, вытягивая голову над спинкой дивана, — только гостиная и спальня.

— Но гостиная вполне приличная, — добавляет Марибель, оглядываясь по сторонам.

— Да, — говорит Ибаньес, — вполне себе ничего, если только выбросить отсюда картины, мебель, двери, лампы… и еще убрать этот ужас, налепленный вокруг камина.

— Наверное, дом принадлежит двум пенсионерам или бездетной семье, — говорит Ньевес. — На туалетном столике я видела фотографию — вряд ли у них есть дети.

— Во всяком случае они уж точно не слишком молоды, — включается в разговор Кова, поднимая глаза от тарелки, на которой до этого было сосредоточено все ее внимание.

— Почему ты так считаешь? — спрашивает Ибаньес.

— Ну… не знаю. Все тут имеет такой вид, и вещи такие…

— А если к ним когда-нибудь приезжают гости, где они их размещают? — удивляется Ампаро.

— Ну вот это — наверняка диван-кровать, он раскладывается, — говорит Марибель и, расставив ноги, заглядывает вниз. — И обрати внимание: в туалет можно попасть также из прихожей. Не обязательно заходить в комнаты.

— Нет, если в доме нет пары туалетов… — бросает Ньевес. — Даже для семьи из двух человек. В конце концов всегда дойдет до конфликта.

— Не понимаю, как ты можешь есть такую гадость, — не выдерживает Уго, наблюдая за Ибаньесом, — да еще с галетами.

— А я не понимаю, как все вы можете есть хлеб, если он перестал хрустеть, — парирует Ибаньес. — Что я до смерти ненавижу, так это хлеб, который, когда его кусаешь, сжимается, как подушка, а чтобы отрезать кусок, надо давить изо всех сил.

— А я терпеть не могу такое пиво. — Мария рассматривает свою бутылку. — Оно холодное, но при этом… но при этом бутылка не запотевает. Нет, просто через силу его глотаю. Лучше уж воды выпить.

— Знаете, нам еще повезло: холодильник был плотно закрыт и внутри сохранился хоть какой-то холод… — говорит Ампаро.

— По крайней мере, мы едим хлеб с колбасой, — гнет свое Уго, поглядывая на Ибаньеса, — или с сыром, а не галеты «Мария» с… А что это у тебя, кстати?

— Кальмары в американском соусе, — отвечает Ибаньес. — Очень остренькие.

— Тьфу, пакость! Если бы еще горячие… К тому же галеты сладкие…

— Так как я не нашел сардин… были бы сардины… Надо положить их на тарелку, посыпать сахаром — и готово, можно лопать.

— Прямо с сахаром? — спрашивает Марибель, не скрывая отвращения.

— Разумеется, радость моя. Невероятно вкусно.

— Спрячьте поскорее сахар, — просит Мария, — этот тип способен…

— Что за вкусы! — возмущается Ибаньес. — В северных странах не видят ничего необычного в том, чтобы заготавливать рыбу с…

— Уго, ради бога… — вдруг просит Ньевес с самым серьезным видом, — я была бы тебе очень благодарна, если бы ты вышел курить на улицу.

Все разом примолкли и стали вполне открыто, ничуть не таясь, переводить взгляд с Ньевес на Уго. Ньевес сидит неподвижно, держа в руках недоеденный бутерброд, и сверлит взглядом Уго, пока тот — он уже успел прямо-таки с немыслимой скоростью достать и зажечь сигарету — с явным наслаждением делает первую затяжку.

— На улицу?.. На какую еще улицу? — спрашивает Уго, делая паузу между двумя вопросами, чтобы выпустить дым вверх, словно он желает сдунуть прядь волос, упавшую на лоб.

— Ты прекрасно меня понял.

— Уго… пожалуйста… — шепчет Кова, не поднимая глаз от стола.

— Но ведь все окна открыты, — не сдается Уго, широко разведя руки, но не выкидывая сигарету, которую он держит, зажав между пальцами. — Мы и так как будто на улице.

— Нет, мы вовсе не на улице, — не отступает Ньевес. — Мы в доме, и ты должен вести себя…

— Вот только этого еще и не хватало! — вспыхивает Уго. — Ты что, решила заняться моим воспитанием?

— Не все выносят табачный дым…

— А я не выношу таких толстых баб, как ты!

— Уго, ради бога! — взывает к нему Кова, но тон у нее теперь уже не такой умоляющий, как прежде, а более напористый.

— Оставь его, — поворачивается к ней Ньевес, сохраняющая внешнее спокойствие, — он только лишний раз демонстрирует всем, что представляет из себя на самом деле.

— А сама ты? И еще вздумала нотации читать! Если мы оказались в этой хреновой ситуации, то только по твоей вине, неужели не понимаешь? Ты это все закрутила — угораздило тебя придумать эту встречу, будь она неладна… Вчера устроила ссору с Рафой — и добилась того, что он…

— Хватит! Немедленно прекратите этот разговор! — Хинес неожиданно возник в проеме кухонной двери. Он держит в руке маленький газовый баллончик, присоединенный к чему-то вроде походного примуса. Лицо у него серьезное и строгое, голос прозвучал резко и властно, как удар хлыста.

— А тебе какое дело? — огрызается Уго. — Насколько мне известно, пока никто еще не назначал тебя нашим командиром… Что у тебя в руках?

— Может, я здесь и не командир, но не допущу, чтобы кто-нибудь из нас вел себя подобным образом. Пока мы остаемся вместе, будем все до одного выполнять принятые большинством решения и терпеливо сносить их последствия. Согласны? И разумеется, не станем потом жаловаться, если сперва добровольно согласились поступить так, а не иначе, даже когда убедимся, что лучше было действовать по-другому. Кроме того…

— Добровольно?! А как можно было не согласиться, коли уж…

— И еще одно! — продолжает Хинес, повышая тон. — Давайте соблюдать определенные нормы поведения — и гораздо внимательнее, чем прежде, потому что мы попали в положение… чрезвычайное положение, когда соблюдение порядка особенно важно. Так что тебе придется погасить сигарету.

— Ага, значит, положение у нас чрезвычайное, — говорит Уго, злобно гася сигарету о тарелку. — Слава богу! Слава богу, что кто-то сказал об этом вслух, а то только и слышишь вокруг смешки да шуточки, всякие хи-хи-хи да ха-ха-ха… А тут, ребятки, происходит нечто серьезное, слышите? Тут происходят весьма неприятные вещи, и ни у кого не хватило духу это признать!

Слова Уго словно пришибли всех, кто находится в гостиной. Никто ничего не говорит, никто больше не жует, никто не решается даже моргнуть. Глаза ловят взгляд соседа, надеясь увидеть в нем что-нибудь еще, кроме страха и растерянности.

— Это другое дело… — говорит Хинес уже иным тоном, более спокойным. — Это мы можем обсудить… разумно проанализировать.

— Разумно? — еще больше заводится Уго. — А как разумно объяснить тот факт, что мы до сих пор не встретили… за все утро не встретили ни одной живой души? Именно здесь кто-то должен был быть, черт побери, именно здесь. А получается так, будто некая сила утащила жителей поселка прямо у нас из-под носа, как раз когда… когда мы к нему приближались.

— Что ты хочешь сказать? — спрашивает Хинес. На миг на его лице вспыхнули изумление и смятение, точно слова Уго натолкнули его на мысль, которая до сих пор не приходила ему в голову.

— А я и сам не знаю, что хочу сказать. Уже не знаю… Не знаю, что и думать.

— Давайте посмотрим на дело трезво, нельзя… сейчас нельзя давать волю воображению. Надо оценить ситуацию объективно, вот что надо сделать! Факты оценить. А факты таковы: произошла целая серия событий… необычных, но отнюдь не необъяснимых…

— Когда ты так вещаешь… — комментирует Ампаро, которая сидит в кресле очень прямо, отодвинувшись от спинки, — мне это напоминает тон, каким говорят врачи, когда кажется, будто от тебя скрывают что-то плохое.

— Ладно, ладно, не буду, — говорит Хинес, ставя на пол предмет, который он держал в руках. — Только не думайте, что я боюсь посмотреть правде в глаза. Вот что мы имеем на сей час: не действуют электроприборы, никакие электроприборы. И еще: мы не видели ни одного человека, с тех пор как… с тех пор как вчера приехали в замок…

— Нет, я видел, я видел скалолазов, — напоминает Ибаньес.

— Но это было до отключения света.

— Да, разумеется.

— Значит, из нас ты — последний, кто видел человеческие существа. Согласен. Потом, за все сегодняшнее утро мы не встретили ни души; а вот животных встречали, и вели они себя вполне обычно — нельзя сказать, чтобы с ними случилось что-нибудь странное.

— Они ведут себя чуть доверчивее, чем им положено, — добавляет Ампаро. — Этот гриф, например… И косуля.

— Косуля умчалась со всех ног, как только нас заметила, — говорит Ньевес.

— Кроме того, совершенно очевидно, — продолжает Хинес, — что и вообще очень мало признаков присутствия человека… в тех местах, по которым мы недавно прошли.

— Да, это правда, мы не заметили… на самом деле не заметили вообще никаких признаков человеческого присутствия, с тех пор как вышли из замка: мы не повстречали ни одной машины, даже шума мотора не слышали или…

— Вот именно! — Марибель резко поворачивается к остальным, для чего ей пришлось встать на диване на колени. — Когда раньше мы сюда наведывались, всегда кто-то нам попадался.

— А еще то и дело раздавались охотничьи выстрелы, — вспоминает Ибаньес. — Охотники встают спозаранок — иначе им нельзя.

— Но ведь мы уже много лет тут не были, — говорит Хинес. — И не знаем, что теперь происходит воскресным утром. Мы даже спорили по поводу того, живет сейчас кто-нибудь в поселке или нет, разве не помните? Еще вчера в приюте мы это долго обсуждали…

— Я приезжала сюда несколько лет назад с друзьями, — говорит Ампаро, — в ущелье, и были другие туристы. Несколько машин стояло там, где начинается тропа, да и потом мы с ними не раз сталкивались…

— Ущелье — совсем другое дело, — говорит Ибаньес.

— И вот здесь… только подумайте: ведь все открыто настежь, — говорит Ньевес, — как будто они внезапно покинули свои дома… никого нет…

— Да, нельзя не признать, что это очень странно, — говорит Хинес. — И не только это. Мария рассказала мне… Когда-то она сама занималась скалолазаньем…

— И надо думать, не так уж давно. — Уго многозначительно поднимает брови.

— Именно! Что в данном случае гораздо полезнее, ведь у нее сохранились совсем свежие познания — она разбирается в привычках таких людей… Так вот, недавно она мне рассказала, что… в палатках она видела…

— В каких еще палатках?

— В палатках скалолазов — они ведь разбили лагерь у реки. Короче, в палатках лежала их экипировка, и очень даже дорогая: какие-то специальные сверла или что-то в том же роде, а они стоят бешеных денег. Мария уверяет, что ни один спортсмен не уйдет, не прихватив все это с собой.

— Ты уверена? — спрашивает Ньевес, глядя на Марию едва ли не сурово.

— Только это были никакие не сверла, а френды; в остальном же все правда, — подтверждает Мария, вставая с подлокотника дивана, на котором сидела.

— А почему ты сразу нам об этом не сказала?

— Не знаю… Мне не хотелось… не хотелось пугать вас, но… но есть еще одна вещь: я видела ее недавно, когда мы шли сюда…

Мария на миг замолкает, прежде чем продолжить. Сделанная ею пауза лишь накаляет нетерпение, вызванное таким признанием.

— На диване валялись куски пирога…

— И на столе тоже… — быстро добавляет Ньевес.

— Нет, я имею в виду те, что были на диване… — настаивает Мария, — два довольно больших куска… на которых очень хорошо видны следы зубов, безусловно человеческих зубов; мало того, они принадлежали двум разным людям, это легко определить, на каждом куске — свои следы.

— Теперь я знаю, где работает эта девушка, — говорит Ампаро, — в CSI.[13]

— Увы, нет, — объясняет Мария с улыбкой. — Дело в том, что когда-то… я училась на стоматолога.

— И не закончила? Да они такие деньжищи зашибают!

— Так что ты хочешь всем этим сказать? — спрашивает Уго. — Я имею в виду куски пирога, ведь если тут живут два человека, вполне логично…

— А то, что оба куска валялись на диване, — продолжает Мария. — Они «упали» туда, словно люди буквально сорвались со своих мест — с такой скоростью, что не успели даже положить их на стол.

— Не исключено, что они их на стол и положили, — говорит Марибель, — а потом гриф…

— Нет, он бы обязательно раскрошил пирог своим клювом… а эти куски остались… такими, какими и должны быть, если…

— К чему ты клонишь? — спрашивает Ибаньес.

— Сама не знаю, — отвечает Мария. — Хуже всего как раз то, что я не нахожу этому никакого объяснения…

— Но наверняка какая-нибудь догадка у тебя имеется.

— Ничего у меня нет — так, глупость…

— Возможно, всех просто эвакуировали, — говорит Кова, — а нас предупредить не сумели, потому что и знать не знали, что мы находимся там, в замке.

Все разом поворачивают головы в сторону Ковы, и в течение нескольких секунд никто не произносит ни слова.

— А с чего это кому-то понадобилось эвакуировать народ? — спрашивает Уго, первым нарушая молчание.

— Ну не знаю… — отвечает Кова, — может, какое-нибудь заражение, или радиация, или…

— Но ведь здесь поблизости нет ни одной атомной станции, — говорит Ампаро.

— Зато есть мусоросжигающий завод, — говорит Ньевес.

— Точно! И совсем близко отсюда, — говорит Марибель. — Когда-то еще экологи протестовали, когда его строили… я по телевизору видела, обратила внимание на сообщение, потому что… хорошо помнила, как мы сюда ездили.

— Да, мусоросжигающий завод… Это вполне может быть причиной, там ведь сжигают всякого рода отходы, и могло случиться… — говорит Хинес. — Но и в такой версии как-то не все складывается — нас бы тоже непременно оповестили. Замок хорошо виден с шоссе, окна были освещены, и, кроме того, стояли наши машины.

— Да, — говорит Ампаро, — но если все делалось очень спешно, до такой степени спешно, что люди умчались отсюда в мгновение ока, в буквальном смысле с набитыми ртами… могло случиться, что никто просто не успел добраться до замка.

— А по мне, так тревога была ложной, — говорит Ньевес. — Что-то я не замечаю никаких угрожающих признаков.

— Не действует электроаппаратура, — говорит Уго, — это объективная данность.

— А все остальное на нынешний момент — досужие домыслы, и не более того, — подводит итог Хинес. — Что нам делать дальше? Думаю, идти в ущелье.

— Да, ты прав, — поддерживает его Ибаньес, — нельзя делать выводов, пока мы не сопоставим достаточное количество фактов. Этому учат законы статистики: нелепо всерьез толковать о том, что по всей стране прошла какая-то эвакуация, только потому, что мы не видели никого… на площади в один квадратный километр.

— Какое счастье, что и среди нас есть умные люди, — говорит Ампаро. — Исправить положение они не способны, зато… все, что они изрекают, так красиво звучит!

— А вот я кое-что здесь нашел. — Хинес снова поднимает баллончик, который он какое-то время назад поставил на пол.

— Я уже видел. Газовая лампа.

— А мне показалось, это маленький примус.

— Но там трещина на колпачке.

— На каком еще колпачке?

— Ну на этой белой штуке — она из стекловолокна, надевается на горелку…

— Надеюсь, она и так будет работать, даже с трещиной, — говорит Хинес, перебивая тех, кто разом пожелал высказать свое мнение на этот счет. — Гореть она, конечно, будет слабее, но главное, чтобы вообще работала. Нам она может очень даже пригодиться.

— А ты думаешь, она загорится?

— Надо попробовать. Судя по весу, она почти полная — сразу чувствуется, что внутри что-то есть, и… если загорится фитиль… загорится и все остальное. Электричество тут ни при чем.

— И что, мы ее потащим с собой?

— Я считаю, — Уго вздохом показывает свое полное безразличие к этой теме, — ежели он ее понесет, спорить тут не о чем.

— Ну ты даешь! — Ампаро несколько раз выразительно хлопает его по щеке.

— Я нашел еще кое-что…

Все взгляды устремляются к Хинесу. Сделанная им многозначительная пауза, а также гримаса, которую он состроил, наводят на мысль, что вторая его находка гораздо важнее первой.

— Я нашел велосипед… Правда, он в ужасном состоянии, — спешит он добавить, заметив огонек надежды в глазах у некоторых. — Тормоза… И колеса придется подкачать. Но думаю, пользоваться им будет можно.

— Где ты его откопал? — спрашивает Уго. — Я ведь тоже побродил вокруг дома, но и намека на сарай не обнаружил.

— Он лежал в щели под домом, накрытый брезентом.

— Там, где дрова?

— Да, именно там. Дом такой маленький, что им приходится хранить некоторые вещи снаружи. Там же я и лампу нашел.

— Надо попытаться зажечь лампу, — говорит Ампаро.

— Ну это сейчас не самое важное, — возражает Ибаньес, — куда важнее решить, что мы будем делать с велосипедом.

— Кто-нибудь мог бы отправиться на велосипеде в Сомонтано.

— Это-то понятно, но вот кто?

— Кто-нибудь из тех, кто здесь без пары, — неожиданно говорит Кова, когда все остальные в нерешительности смолкли, — я имею в виду…

Все уставились на Кову, всех поразила категоричность ее тона. Она смотрит Уго прямо в глаза, но очень скоро опять становится такой же замкнутой и не уверенной в себе, как и прежде.

— И уж конечно это не будет женщина, — говорит Ампаро. — По крайней мере я на нем ехать не собираюсь. Дорога часто идет вверх, и очень даже круто, а потом, это очень и очень далеко… И еще я могу заблудиться. Позавчера я добралась до замка только потому, что мне указывал дорогу вот он, — добавляет она, кивая головой в сторону Ибаньеса.

— Вчера, ты хотела сказать.

— Да, разумеется… Такое впечатление, будто уже целый век прошел.

— Давайте думать… — говорит Хинес. — Оба мнения вполне разумны. Такую поездку никак не назовешь веселой прогулкой, тем более на этом велосипеде. Что касается первого… если большинство сочтет…

— Не беспокойтесь, я прекрасно понимаю, о ком речь, — говорит Ибаньес. — Не надо было изучать логику, чтобы вычислить, что я единственный, кто отвечает сразу двум условиям.

— Никто не говорит, что ты должен безропотно соглашаться, — возражает ему Хинес. — Надо выработать общее решение… так или иначе, но мы попадем в Сомонтано; просто на велосипеде кто-то доберется туда немного раньше и вернется за нами на какой-нибудь машине.

— Но остальные-то в любом случае пойдут пешком…

— Ну а как же еще, посуди сам? — горячится Уго. — Все равно надо туда двигаться. А если с велосипедистом что-нибудь случится? А если он улизнет с деньгами?

— С какими еще деньгами?

— Ему же придется заплатить за такси или за любую другую машину, которую удастся нанять…

— У меня с собой «Золотая виза», — говорит Ибаньес, — потом вы со мной рассчитаетесь.

— Как ни крути, он потратит какое-то время на поиски помощи… Не исключено, мы и сами уже успеем дойти.

— Как же, успеем! Подумай: как бы медленно велосипед ни ехал, это все-таки велосипед…

— А если в Сомонтано…

Ньевес начала было формулировать свой вопрос, но запнулась. И взгляд ее и гримаса выражали напряжение, словно поток мыслей сделался столь напористым, что закупорил все естественные выходы.

— Что — «если в Сомонтано»? — допытывается Ампаро.

— Ну, я имею в виду… а если и оттуда всех эвакуировали?

— Хватит чушь молоть, в конце-то концов! — кривится Уго.

— Всех эвакуировали? Нет, такого просто не может быть, — с жаром возражает Хинес. — Об этом даже не стоит и думать; будет во всех случаях полезнее, если мы даже рассматривать не станем такую возможность.

— Ты сказал, что велосипед сдулся, — вступает в разговор Марибель, и тон у нее очень странный, словно эта вполне заурядная и чисто техническая деталь имела какое-то ужасное значение.

— Вернее будет сказать, что колеса сдулись, — поправляет ее Уго с легкой насмешкой.

— И что, мы сможем их накачать? — настаивает Марибель.

— Да, да, есть насос, — успокаивает ее Хинес. — Я уже попробовал, он работает… и колеса не проколоты, слава богу.

— Могут проколоться по дороге, — говорит Ньевес.

— И такое вполне может случиться. Колеса на самом деле старые, резина уже…

— Давайте же в конце концов что-нибудь решим. Я готов ехать. — Ибаньес встает и каким-то нервным жестом несколько раз подряд проводит по губам бумажной салфеткой, которая лежала перед ним на столе. — Если мы считаем, что от этого может быть польза…

— Нет, не уезжай! Не уезжай! Я не хочу, чтобы он ехал.

Марибель заговорила как маленькая девочка, которая жалобным и капризным тоном пытается разрушить хитроумные замыслы взрослых. Она даже вытянула руки вперед поверх спинки дивана, на котором продолжает стоять на коленях, словно желая физически удержать Ибаньеса в комнате. Но она меньше всего похожа на маленькую девочку, и окружающие в изумлении уставились на нее, не понимая, что это с ней такое, и ожидая какого-нибудь объяснения или разумного суждения — чего угодно, кроме упрямого протеста и скрытой угрозы устроить истерику.

— Я не хочу, чтобы мы разделялись, — говорит она в ответ на немой вопрос друзей. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще уходил.

— Но… Марибель… что на тебя накатило?

— Я боюсь. Мне кажется, если мы не будем держаться вместе, станет только хуже; и если он уедет… то больше уже никогда не вернется.

— Да почему?

— Не знаю!.. Но я боюсь. Послушайте же хоть раз и меня, мне уже и так немало досталось…

— Она права… Марибель права, — поддерживает ее Ампаро с такой убежденностью, словно уже бесповоротно решила для себя, на чью сторону встать в этом споре.

— В любом случае велосипед — тоже отнюдь не спасение, — говорит Уго. — Слишком тут много всяких но.

— Хорошо, — сдается Ибаньес, все еще продолжая стоять, но явно почувствовав облегчение, — только не забывайте, что я ехать не отказывался.

На лице Хинеса появилось такое выражение — выражение досады и печали, — которое выдает, чего ему на самом деле стоит приспособить ход мыслей к новой ситуации.

— Ладно, ладно, пусть так оно и будет, — соглашается он наконец, — но велосипед мы все равно возьмем с собой. Он почти ничего не весит… Я сам его поведу; он даже нам послужит… Там, насколько помнится, нет багажника, но мы как-нибудь привяжем к нему баллончик и лампу. Будет вместо тележки.

— Да, а на спусках кто-нибудь сможет на него сесть, если очень устал, — добавляет Мария.

— Разумеется! — Кова, видно, тоже с радостью и облегчением восприняла решение не дробить их группу.

— А что ты будешь делать с велосипедом в ущелье? — интересуется Уго. — Там он станет только помехой, если не хуже. Ведь тропинка совсем узенькая, а когда нет ограждения…

— Может быть, ограждение уже поставили.

— Но… я что-то не совсем понимаю, — удивляется Мария, перебивая спорящих. — Мне казалось… что идти придется по самому дну…

— Скажи на милость, как можно идти по самому дну, если там течет река? — обрывает ее Уго.

— Но она высохла или почти высохла, — уточняет Ампаро.

— Тропинка пробита в скале, — объясняет Уго, — по левой стене ущелья. Она узкая и расположена на довольно большой высоте над рекой. Это небезопасно, поэтому туда и ломятся туристы.

— Ага, ведь можно почувствовать себя смельчаками, настоящими мужчинами, — объясняет Ньевес Марии.

— Да еще и попугать нас время от времени, — добавляет Марибель.

— А заодно и руки распустить… — бросает Ампаро.

— Посмотрел бы я на того, кто на тебя покусится! — бурчит Уго, отводя взор в сторону.

Когда речь зашла об ущелье, Марибель на какое-то время оживилась, даже заулыбалась. Но вскоре опять задумалась, ушла в себя, словно невидимая рука коснулась ее лица — и сразу с него исчезла напряженная улыбка.

— Пророк боялся ущелья, — ни с того ни с сего говорит она, устремив взор в прошлое. — У него, у бедняги, кружилась голова.

— Какое это теперь имеет значение? — спрашивает Хинес, не скрывая раздражения. — Мы в любом случае возьмем с собой велосипед. А как только поймем, что он лишний, что незачем тащить его дальше, бросим — вот и все. А теперь… надо немедленно идти к ущелью… Мы и так потеряли здесь прорву времени.

Все как-то разом заспешили покинуть облюбованные ими места в гостиной и, кто быстрее, кто чуть медленнее, устремились к выходу на улицу или туда, где оставили свои скромные пожитки. Никто не откликнулся на последнюю реплику Марибель, словно она ничего и не говорила. Хорошо слышен голос Хинеса, который громко объясняет, находясь уже снаружи:

— Только не пользуйтесь туалетом! Нельзя же оставить этим людям… черт знает что. Уборной нам послужит лес. А вот туалетную бумагу прихватите — всю, сколько найдете.

Ущелье похоже на глубокий туннель, который пробили в камне упорные воды реки — той самой реки, что миллионы лет мирно текла по равнине метров на шестьдесят или семьдесят выше. Ущелье растянулось почти на четыре километра и поражает неправдоподобной одинаковостью своей ширины — она составляет около двадцати метров, а также такими ровными отвесными стенами, что иногда даже кажется, будто они вырезаны в скале руками человека. Но каньоном это ущелье назвать все-таки нельзя, поскольку каньоны обычно бывают более извилистыми и даже подобными лабиринту.

Упрямая, слепая и неизменно верная себе природа создавала эту уникальную щель на протяжении многих веков. Человек, преследуя более скромные цели, ограничился тем, что пробил в скале на постоянной высоте тоненькую полоску, напоминающую полый след, оставленный в террариуме червяком, который ведать не ведает о том, что через стеклянную стенку кто-то может наблюдать за его работой.

Люди потратили пару лет тяжкого труда на осуществление своего тщеславного замысла; и было это, как нетрудно вывести, где-то шесть десятилетий назад. Ограждение, которое сопровождает тропу практически по всей ее длине, — творение еще более хрупкое и сравнительно недавнее.

Солнце пока еще стоит достаточно высоко. Нет и намека на сумерки. Если быть точным, солнце находится где-то в середине своего неторопливого и осторожного спуска от зенита к закату. Но группа путников шагает в тени и недоступна его лучам, люди не замечают слепящего света, который рождается при отражении лучей от скал, от земли и даже от кустов и травы, покрывающих равнину. Левая стена ущелья, где и пробита тропа, по которой они идут, смотрит на запад и потому принимает на себя послеполуденный солнечный свет лишь верхней своей частью — эта полоса составляет не более трети общей ее высоты. Иначе говоря, солнце не дотягивается до тропы, пролегающей ближе к затененному руслу реки, чем к верхней кромке стены. Путники не могут видеть и самой этой солнечной полосы, так как она тянется высоко над их головами, — полосы раскаленного камня, выбеленного еще не начавшим желтеть светом, потому что ограждение и здравый смысл не позволяют им взглянуть вверх, высунувшись достаточно далеко. Этим людям дано созерцать лишь противоположную стену, затянутую серым; а вместо солнца они видят лишь безобидный пожар его отблесков и еще — сплав верхнего края скалы с пунцовым пушком покрывающей ее сверху растительности.

Внизу, по изрядно высохшему руслу реки, громоздятся округлые камни разных размеров, некоторые очень крупные, и валяются беспорядочные кучи веток, принесенных сюда последней большой водой, почерневших и теперь гниющих; то тут то там, оскорбляя взор, белеют то пластиковый пакет, то бутылка. А еще ниже, рядом с недвижимой дугой серого песка, застыли жалкие остатки воды.

Воздух сух, видимость великолепная. Если посмотреть вверх между двумя стенами провала, взгляду откроется четко очерченная — похожая на реку, только куда более чистая и многоводная — полоса светло-голубого неба, невыразимо прозрачного. По каменному ущелью гуляет приятный ветерок. Но тишина вокруг стоит пугающая. Сюда, вниз, не доходит ни треск цикад, ни жужжание насекомых, разве что слышен порой одинокий пронзительный крик хищной птицы, свившей гнездо в скалах, на головокружительной высоте. А далеко в небе — грифы, кажущиеся издали совсем маленькими; так много бывает обычно ласточек, только грифы гораздо более медлительны и гораздо более величественны.

Ибаньес идет во главе цепочки. Он пнул ногой камень размером с апельсин, и тот несколько секунд катился вниз, пока не достиг русла высохшей реки; и падение его отозвалось серией ударов и отзвуков, которые бесконечно множились, отражаясь от стен провала.

Никто ничего ему не сказал — ни Мария, которая идет второй, на пару шагов отставая от Ибаньеса, ни Хинес, который какое-то время назад решил не тащить с собой велосипед — так как это оказалось слишком трудно на каменной тропе, — но упрямо не расстается с лампой; ни Ампаро, которая несколько раз просила устроить передышку. Все шагают друг за дружкой, потому что даже по двое здесь уместиться мудрено — тропа слишком узкая, шагают молча, понуро, исчерпав запас восторгов, которыми они охотно обменивались поначалу, только вступив в ущелье.

Теперь кажется, что их подавляют грандиозные размеры провала, и они мечтают лишь об одном — побыстрее выбраться отсюда на открытое место, пока солнце не опустилось еще ниже и пока по темному дну не расплылась серая тень сумерек.

Уго замыкает цепочку — об этом его попросила Марибель, которая то и дело оглядывается назад, хотя идет даже не предпоследней. А Кова специально приотстала, чтобы идти поближе к Уго, но теперь она шагает почти рядом с ним, уже сзади, и что-то шепчет, предварительно убедившись, что никто на них не смотрит.

— Убавь шаг, — просит она, — я хочу поговорить с тобой, но чтобы нас не слышали.

Уго замедляет ход. Ньевес, идущая перед Ковой, машинально оборачивается, заметив, что шаги сзади вдруг стали звучать тише. Краем глаза она видит беседующих Кову и Уго и тотчас снова начинает смотреть только вперед, на мелькающие перед ней ноги Марибель, и перестает беспокоиться об отставшей паре.

— Все это меня так страшно пугает, — говорит Кова жалобно. — Все… все очень странно… это кажется мне…

Кова не решается докончить фразу, и Уго пользуется ее заминкой, чтобы резко одернуть жену:

— А ты думаешь, мне не страшно? — Он слегка тянет ее за руку, чтобы они не слишком отставали от группы, поскольку их и так уже отделяет от спутников метров десять-двенадцать. — Сейчас мы все здесь напуганы, и я тоже, поэтому так хочется поскорее выбраться из этих дьявольских гор и попасть в какое-нибудь цивилизованное место…

— Сегодня мы до города не дойдем. Сегодня — нет, не дойдем. Вот-вот начнет темнеть.

— Не ной, — велит Уго с раздражением в голосе. — Только этого нам сейчас и не хватает — чтобы кто-нибудь принялся ныть.

— Просто… — Кова изо всех сил старается не заплакать, всхлипывания словно застревают у нее в горле, но в глазах все равно стоят слезы, дыхание прерывается и голос больше похож на стон. — Все это очень и очень странно, и ты… с тех пор как мы сюда приехали… с тех пор как ты встретился со своими друзьями… ты ведешь себя так, словно меня вовсе и нет рядом, словно…

— Ну послушай, — Уго смягчает тон, но ему даже в голову не приходит хотя бы приобнять жену, — мы все так давно не виделись — понятно же, что… встретившись с ними, я опять почувствовал себя молодым и…

— Нет, дело совсем не в этом, — теперь в голосе Ковы звучат не только слезы, но и злость, — тут… то же, что и раньше, но только хуже. Думаю, на самом деле ты именно такой и есть, всегда все было так, на самом деле мы вместе, но… как будто бы и не муж и жена, а…

— Снова-здорово. — Уго держит себя как человек, который много раз выслушивал одну и ту же совершенно беспочвенную и по-детски пустую жалобу и уже начинает терять терпение. — Не путай разные вещи. Ну какое отношение все это имеет к ситуации, в которой мы теперь очутились? Надо как можно скорее добраться до Сомонтано. Только это меня сейчас волнует.

— Дело в том, что… — Кова не решается продолжить и на миг замолкает, нервно поглядывая то в одну, то в другую сторону. — Мне кажется, все это как раз очень даже связано между собой…

— Что ты хочешь сказать?

Уго даже приостанавливается, глядя на Кову с нескрываемым любопытством, но тотчас опять тянет ее за руку вперед.

— Знаешь, мне кажется, мы только для того сюда и приехали, — говорит Кова, — чтобы поставить точку. Все кончилось — и мы тоже, и наш брак, и мы сами… Это конец, неужели ты не понимаешь? Конец всему!

— Что?.. Что за чушь ты несешь? Прекрати!

— Нет уж! Хватит! Я больше не могу! — говорит Кова и резко останавливается. — Обними меня, пожалуйста, мне так сейчас надо, чтобы ты меня обнял. Обними меня, и я поверю… что мы выберемся отсюда и дойдем до города и… и все опять будет в порядке.

Уго вздыхает и смотрит на удаляющихся друзей, потом пару раз фыркает и качает головой, прежде чем положить руку на плечи Кове, сперва как-то опасливо, а затем немного расслабляясь.

— Скажи, что ты прощаешь меня, — говорит Кова на ухо Уго, обдавая его щеку своим теплым и влажным дыханием.

Уго вздрагивает и слегка отодвигает от нее голову, а потом застывает в этой позе — напрягшись всем телом, устремив взгляд к камням, что покрывают речное дно.

— Почему ты тогда не бросил меня? Почему остался жить со мной? — спрашивает Кова. В тоне ее теперь слышится странное безразличие, а все тело кажется каким-то обмякшим, словно она потеряла всякое желание двигаться.

Уго начал очень медленно отстраняться от жены, миллиметр за миллиметром; и тут случилось нечто, заставившее их резко разъединиться и посмотреть вперед, в сторону группы, которая внезапно остановилась на расстоянии брошенного камня.

— Смотрите! Что это? — крикнул кто-то.

Уго напрягает глаза, но все равно ничего не видит, ничего, кроме серых стен и шестерки товарищей, застывших впереди. Зато он кое-что слышит: это похоже на быстро усиливающийся треск, на перестук камней, словно великое их множество катится на дно ущелья, отскакивая от стен, как это было совсем недавно с камнем, который пнул ногой Ибаньес. И тут Уго замечает маленькие серые тени, почти сливающиеся со скалами, — их много, их тьма, они несутся на людей в каком-то непонятном ритме, словно поток воды, который движется вперед легкими и размеренными скачками.

— Козы! — кричит кто-то — похоже, это голос Марии.

— Горные козы! — уточняет Ибаньес не менее изумленным тоном.

До Уго все доходит с опозданием. Только теперь ему удается различить фигурки животных. То, что издали напоминало прыгающих по скалам блох или даже ожившие осколки тех же скал, осколки, которые, летя вперед, рикошетят — так отскакивает от воды плоская галька, — в действительности оказывается проворными козами и козлами с головами, увенчанными роскошными — особенно у самцов — рогами.

Животные неумолимо приближаются, они мчатся с огромной скоростью по руслу реки, ни на миг не останавливаясь, порой залетая на стены и находя на ровной поверхности скал какие-то неразличимые для глаза выступы и неровности. Шерсть у них того же окраса, что копыта и рога, — все это сливается с естественным цветом камня. Копыта к тому же еще и крепкие, как камни, как сотни камней, дружно бьющих по скале.

Люди испытывают страх и растерянность. Уго замечает странную суматоху, вспыхнувшую среди шестерки его друзей, которые находятся метрах в двадцати от него: они возбужденно жестикулируют, начинают пятиться назад… И тут он понимает, что часть животных — ответвление от общего потока — движется уже не по руслу реки, а прямо по тропе, вырезанной в скале, и грозит смести с нее путников. Уго бросается вперед, чтобы присоединиться к остальным, но не успевает сделать и трех больших шагов, как те козы, что оказались совсем близко от людей, вдруг проделывают поразительный финт: все они непонятно как сжимаются в один комок, словно превращаясь в единое тело, предельно напрягшееся при виде опасности, и затем — почти не замедляя безумного бега — весь этот огромный шар, состоящий из ног, голов и рогов, в мгновение ока перепрыгивает через ограждение, отталкиваясь от него копытами, и обрушивается с двадцатиметровой высоты вниз, ко дну пролома.

Копыта находят опору там, где ее вроде бы и быть не может, где любое человеческое существо разбилось бы насмерть о скалы, но животные плавно скользят по отвесной стене, на бегу, пользуясь безошибочным чутьем, прокладывают новую траекторию и в конце концов соединяются с основным стадом без всякого ущерба для себя, если не считать невольных столкновений и ударов тело о тело или тотчас же исправленного неверного шага, — так поток воды перепрыгнул бы в своем стремлении вперед естественную преграду, вставшую на пути.

Онемев от испуга и неожиданности, люди провожают взглядом стадо, исчезающее вдалеке. Постепенно затихает стук копыт, что еще мгновение назад дробным эхом заполнял каменный туннель. На считаные секунды воцаряется полная тишина. В воздухе стоит пронзительный звериный запах с сильной добавкой мускуса.

— Ни хрена себе! Видели?.. — кричит Уго, подбегая к товарищам. — Они вас не задели? Все целы?

— Ну и запашок! Вот он — козлиный дух! — морщится Ньевес.

— С нами все в порядке, — успокаивает его Хинес, — они, разумеется, успели вовремя соскочить с тропы.

— Да, я уже понял, — говорит Уго, — но… ведь до вас оставалось совсем чуть-чуть.

— Они и сами небось испугались не меньше нашего, — говорит Мария.

— Видали, как вниз сиганули? — все никак не может прийти в себя Уго.

— Я думала, они убьются насмерть, — говорит Ампаро, — прямо все разом.

— У меня нет больше никаких сил, — жалобно стонет Марибель. — Ну откуда вдруг повсюду взялось столько животных?

— По мне, хуже всего то, что они ведут себя так, словно спасаются бегством, — говорит Ибаньес, — и в таком количестве…

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Ньевес.

Ибаньес смотрит в ту сторону, откуда примчалось стадо, но ничего ей не отвечает. За него это делает Мария:

— Возможно, их что-то напугало.

— Так твою мать! — не удерживается Уго. Он в довольно грубой форме, но весьма точно передает тревогу и отчаяние этих людей, когда новая угроза совершенно неожиданно замаячила перед ними.

— Ясно только одно: они спасались не от наводнения, — раздумывает вслух Ампаро. — Они неслись в противоположном направлении.

— Какая разница? — машет рукой Хинес. — Что толку ломать голову над каждой мелочью?..

— Да, — отзывается Уго, — может, конечно, это и мелочь…

— Надо идти дальше, — продолжает Хинес, даже не взглянув на Уго. — И мы должны прибавить шагу, чтобы поскорее выбраться из ущелья.

— Да, — говорит Ампаро, — и молиться, чтобы на нас ненароком не выскочило стадо кабанов… или медведей.

— Ох, не накликай! — обрывает ее Марибель.

— Слушай, — вдруг говорит Ньевес, глядя назад, — а где твоя жена?

— Кова? — переспрашивает Уго. — Она там… осталась….

Уго, не договорив фразы, оборачивается и теряет дар речи.

— Она… она была там, — кивает он на тропу. Голос его сходит на нет, на лице отражается полная растерянность. Потом он быстро и как-то нервно поворачивает голову в другую сторону и смотрит на ту часть дороги, что еще не пройдена группой, наконец он обегает взглядом своих товарищей, и во взоре его сквозит паника. Он не забывает посмотреть даже на землю у себя под ногами.

— Ее нет, — ахает кто-то.

— Но… вы ведь шли вместе, правда? — настаивает Хинес.

Уго не в состоянии произнести ни слова, теперь взор его устремлен непонятно куда, он выглядит совершенно одуревшим и не отдает себе отчета в том, что происходит вокруг.

— Я их видела, вдвоем их видела, — считает нужным пояснить Ньевес, — совсем… совсем недавно, как раз перед тем как появились козы.

Ошеломленное молчание властвует среди растерявшихся и ничего не понимающих людей. Они не знают, как поступить в новой для них ситуации. Взгляды снова и снова перебегают от одного конца тропы до другого, и каждый раз путники убеждаются, что ни там ни там нет и намека на чье-то присутствие, не маячит белая блузка Ковы на сотни метров вперед или назад — а именно такое расстояние можно охватить взглядом благодаря широкому изгибу, который делает здесь ущелье. Но сотни метров — это слишком много для того, чтобы усталая женщина со сбитыми в кровь ногами да еще с поклажей, хоть и небольшой, но все-таки заметной, могла одолеть их за столь короткий срок.

— Наверное, она свалилась вниз! — предполагает Хинес, и тотчас все кидаются к ограждению и перегибаются через него, не отрывая рук от спасительных перил. Теперь пестро одетые фигуры образуют неровный живой бордюр вдоль края тропы.

— Кова! — кричит Хинес во всю мочь, и крик эхом скачет по скалам, смешиваясь с другими призывами, которые почти в то же время вырываются из уст его товарищей. И сразу узкое ущелье наполняется невнятными и наплывающими друг на друга отголосками.

— Тихо! Мы ведь не услышим, если она что-то крикнет в ответ!

Эхо быстро гаснет, сменяясь зловещей тишиной, тяжелой, как каменная плита.

— Кто-нибудь что-нибудь видит? — спрашивает Хинес.

— Нет, там ее нет, но… отсюда не все можно разглядеть, — отзывается Ибаньес, до пояса перегибаясь через ограждение, — если бы высунуться еще немного…

— Будьте, пожалуйста, осторожнее, — умоляет Ньевес, — не дай бог еще кто-нибудь упадет.

— Надо спуститься вниз, — говорит Ибаньес, — наверняка есть какое-нибудь место, где можно спуститься.

— Нет, пожалуйста, не спускайтесь, — всхлипывает Марибель.

— А как иначе убедиться в том, что ее там нет! Вдруг она лежит внизу покалеченная! — настаивает на своем Ибаньес.

— Если она и вправду упала, — говорит Мария, — то находится у самого подножья скалы. Больше ей деться некуда.

— А вдруг убежала? — сомневается Ньевес. — Вы, часом, не поссорились? Скажи честно, вы не разругались?

Ньевес обращает свои вопросы к Уго, который по-прежнему пребывает в шоковом состоянии. Он стоит, безвольно приоткрыв рот, его рассеянный взор медленно переходит с одного предмета на другой, с одного лица на другое, но на самом деле он ничего и никого не видит.

— Нет… ссориться… ссориться… — наконец выдавливает он из себя, не сразу отыскав глазами среди окружающих ту, что задала ему вопрос.

— Быстро! — велит Хинес. — Пусть кто-нибудь пробежит по тропе и проверит.

— Но… В какую сторону? — спрашивает Ньевес.

— Назад! В какую еще? Вперед она никак не могла уйти. Давайте, быстро!

— Сейчас я посмотрю, — отзывается Ампаро.

— Не уходи далеко… — Марибель опять хнычет, как маленькая девочка. — Нет, я не хочу, чтобы она от нас уходила.

— Тогда ступай с ней, — говорит Хинес. — И постарайтесь не терять нас из виду — идите только до того места, откуда еще можно нас различить… В любом случае перед вами откроется большой кусок тропы, больше, чем можно просмотреть отсюда.

— Пошли, Марибель, — зовет Ампаро, беря подругу за руку, — а вдруг мы и вправду найдем Кову.

Обе женщины без особой спешки удаляются, а Хинес снова перегибается через ограждение и застывает, широко расставив руки на перилах.

— Все-таки тут должен быть какой-нибудь спуск, — говорит он немного погодя, словно размышляя вслух.

— А кто будет спускаться? — спрашивает Ибаньес, глядя на Марию.

Она тоже смотрит ему прямо в лицо, хотя мысли ее, судя по всему, витают весьма далеко от человека, стоящего напротив.

— Я занималась скалолазанием и даже свободным скалолазанием. И вешу меньше любого из вас. Так что соотношение веса и силы… А если речь идет о спуске, то тут я вне конкуренции.

— Мы потратим на это слишком много времени… — роняет Ньевес, и по тону ее можно заключить, что она неожиданно для самой себя облекла свои мысли в словесную форму, не слишком следя за тем, что произносит.

И тем не менее Хинес бросает на нее быстрый осуждающий взгляд, а потом переводит его на Уго, хотя тот продолжает пребывать в том же состоянии, не воспринимая, по сути, ничего из того, что делается рядом.

Тем временем Мария ловко перебралась через ограждение и теперь, вытянув шею и держась за перила одной рукой, рассматривает дно провала.

Хинес и Ибаньес с опаской следят за каждым движением девушки, они протянули к ней руки, чтобы в любой момент прийти на помощь. Хинес, кроме того, крепко держит узкую кисть Марии в своей руке, но прежде он сдвинул повыше украшавший ее браслет — тонкую золотую цепочку. Мария поворачивает голову и смотрит сначала на руку Хинеса, а потом ему в глаза.

— Мне нет никакого смысла туда спускаться, — говорит она, переводя взгляд на Ибаньеса. — Ее нет, ее там нет, отсюда все прекрасно видно. Если один из вас переберется сюда, ко мне, и будет меня страховать, я смогу отодвинуться еще чуть-чуть и осмотреть все до уголка. Тогда у нас будет стопроцентная уверенность.

— А мы будем тянуть с этой стороны, — вставляет Ньевес, — держать на всякий случай ограждение, я хочу сказать… Не дай бог не выдержит такой нагрузки.

На самом деле ограждение выглядит вполне прочным и хорошо закреплено в скале. Кроме перил, есть также пара стальных канатов, которые натянуты по всей длине тропы и в свою очередь крепятся к каждой стойке, так что все вместе сводит опасность падения до минимума.

Но издалека канатов не видно, словно их и не существует. Издалека виден Хинес — его высокая и нескладная сейчас фигура. Он неуклюже с помощью товарищей перелезает через узкие перила, но их суетящиеся рядом фигуры более расплывчаты. Тропа же, пробитая вдоль каменной стены, кажется тоненькой темной линией, нарисованной на скале; и на этой самой линии мы различаем слева еще одно цветное пятно, вернее, два почти слившихся пятна — две фигуры, которые удаляются от группы, двигаясь очень медленно, с частыми остановками. Вот и все. Больше не видно ни одной живой души или хоть каких-нибудь признаков человеческого присутствия, не видно белой блузки Ковы и на ленивом изгибе, который делает речное русло, усыпанное покатыми валунами и гладко отшлифованными каменными глыбами всех размеров, похожими на плотную серую пену на поверхности воды, вдруг затвердевшую и остановившую свое тяжелое и грязное течение.