Конфликты низкой интенсивности в американской военно-политической стретегии в начале XXI века

Введение

Американские концепции конфликтов низкой интенсивности после окончания холодной войны

Хотя сам термин «конфликт низкой интенсивности» стал использоваться в американском военном дискурсе уже несколько десятков лет назад, в директивных документах по военной политике США отсутствует устоявшееся определение данного явления. Так, в полевом уставе сухопутных войск США FM 7-98 “Operating in a Low-Intensity Conflict”, появившемся в начале 1990-х гг., конфликт низкой интенсивности определяется как «политико-военная конфронтация между противостоящими государствами или группами. Он находится между большой войной и рутинным мирным соревнованием, зачастую предусматривает затяжную борьбу принципов и идеологий. Конфликт низкой интенсивности простирается от подрывных действий до применения вооруженных сил, ведется с применением комбинации политических, экономических, информационных и военных инструментов. Конфликты низкой интенсивности часто локализованы, обычно в странах третьего мира, но могут иметь последствия для региональной и глобальной безопасности»[1].

В дальнейшем терминология, применяемая американскими военными при описании конфликтов низкой интенсивности, претерпела некоторые коррективы. Так, в полевом уставе 3-24 MCWP 3-33.5 «Синхронизация обычных вооруженных сил и сил специального назначения в ходе борьбы с повстанческими движениями» (май 2014 г.)[2] употребляется термин «война с нерегулярными противниками»: «Нерегулярные войны — насильственная борьба между государственными и негосударственными структурами за легитимность и влияние среди населения данной страны (стран). В ходе нерегулярных войн часто используются непрямые подходы, хотя может быть применен весь спектр военных и других возможностей, чтобы лишить противника власти, влияния и воли. Из-за нерегулярного характера таких войн вовлеченность США в контрпартизанские операции требует общегосударственного подхода».

Одним из терминов, используемых американскими военными экспертами, чтобы описать локальные конфликты, является термин «гибридная война». Он применяется уже более десяти лет. Однако до недавнего времени не было официально принятого определения данного понятия.

Американские военные аналитики начали применять термин «гибридная война» в разгар иракской войны, ход которой продемонстрировал, что один только военный и технологический перевес Соединенных Штатов не гарантирует достижения желаемых политических целей. Как писала полковник резерва сухопутных войск США Маргарет Бонд, «гибридная война предполагает использование комплексного и высоконюансного подхода к военной деятельности, ресурсы и программы, адаптированные для максимально ненасильственного экономического и политического влияния, направленного на реформирование враждебных правительств, движений и тенденций в политически, социально и экономически нестабильных условиях, характерных для несостоятельных государств»[3].

В статье, опубликованной в 2008 г. в «Журнале сухопутных войск» США (Army magazine), тогдашний начальник штаба армии генерал Джордж Кейси представил иной взгляд на гибридную войну, описывая ее как «разнообразную и динамичную комбинацию обычных, нерегулярных, террористических и преступных возможностей»[4]. В свою очередь, Объединенное командование вооруженных сил США определяло гибридную угрозу как «любого противника, который одновременно и адаптивно использует конвенциональные, иррегулярные, террористические и криминальные методы. Гибридный противник может являть собой сочетание государственных и негосударственных субъектов»[5].

С 2008 по 2010 г. высшие военные чины США употребляли термин «гибридная война» на слушаниях в Конгрессе, чтобы описать методы, используемые американскими силами в Ираке и Афганистане, и чтобы описать те ситуации, с которыми вооруженные силы США могут столкнуться в будущих конфликтах. Кроме того, многие академические и прикладные издания отмечали, что для конфликтов в будущем, вероятно, станет характерным слияние различных форм боевых действий, а не какая-то единственная форма. Американские военные эксперты рассказывали о тактике гибридной войны, которая состоит из смешивания обычных, нетрадиционных и иррегулярных подходов к ведению военных действий по всему спектру конфликта[6]. Некоторые высокопоставленные сотрудники Пентагона рассматривали даже гибридную войну как военный конфликт, в ходе которого применяется широкий спектр кибернетических, биологических, ядерных, радиологических и химических вооружений, самодельные взрывные устройства, а также информационную войну[7].

Майор сухопутных войск Брайан П. Флеминг дал собственное определение: «Гибридная угроза определяется как враждебное государство или негосударственный субъект, которые адаптивно и быстро используют разнообразное и динамичное сочетание обычных, нерегулярных, террористических и преступных возможностей, а также невоенные средства одновременно по всему спектру конфликта как единую силу для достижения своих целей»[8].

Подполковник Ф. Хоффман (резерв Корпуса морской пехоты), вероятно, самый авторитетный американский эксперт по данной проблеме, считает, что в конфликтах такого типа «соединяются смертоносные последствия применения регулярных вооруженных сил с фанатизмом и затяжным характером иррегулярной войны. В ходе конфликтов потенциальные противники (государства, спонсируемые государством группы, негосударственные субъекты) используют доступ к современным военно-техническим возможностям, включая шифрованные системы боевого управления, переносные зенитно-ракетные комплексы и другие современные системы поражения, наряду со способностью вести продолжительные повстанческие действия с использованием засад, самодельных взрывных устройств (СВУ) и акты террора… Гибридные вызовы не ограничиваются лишь негосударственными субъектами. Государства могут замаскировать свои регулярные воинские части под иррегулярные формирования и принять новую тактику»[9].

Американские ученые Т. Маккалох и Р. Джонсон считают, что революционный подход Хоффмана состоит в том, что он не только ввел новое определение гибридной войны, но и описал этот феномен как синергетический сплав традиционных военных действий с терроризмом и криминальными проявлениями[10].

В публикации Института Митчелла ВВС США понятие «гибридная война» включало следующие характеристики:

― гибридные военные действия осуществляются государственными и негосударственными структурами;

― при этом используются как традиционные военные возможности, так и иррегулярные тактики и формирования;

― в ходе гибридной войны целями являются как регулярные вооруженные силы, так и гражданские лица, которые становятся жертвами неизбирательного насилия;

― в ходе таких конфликтов используется мультимодальная активность одними и теми же или различными подразделениями;

― в гибридные конфликты вовлечены высокодисциплинированные, хорошо подготовленные ячейки;

― гибридные войны ведутся в различных географических условиях, от удаленных территорий до высокоурбанизированных районов[11].

Наконец, в Национальной военной стратегии США — 2015 (The National Military Strategy of the United States of America 2015) представлена следующая градация военных конфликтов:

― межгосударственные конфликты;

― гибридные конфликты;

― негосударственные конфликты[12].

Рисунок. Спектр конфликов

Источник: The National Military Strategy of the United States of America 2015. P. 8.

Как указывается в данном документе, «вероятность вовлечения США в межгосударственный конфликт оценивается как низкая, но растущая. Если это произойдет, то последствия будут огромными. Насильственные экстремистские организации (НЭО), напротив, представляют собой непосредственную угрозу трансрегиональной безопасности, соединяя легкодоступные технологии с экстремистской идеологией. Там, где пересекается государственное и негосударственное насилие, существует область конфликта, в которой субъекты соединяют техники, возможности и ресурсы, чтобы достичь своих целей. В таких гибридных конфликтах могут участвовать вооруженные силы, скрывающие свою государственную идентичность, как Россия сделала в Крыму, или в них вовлекаются рудиментарные возможности НЭО по формированию регулярных вооруженных сил, как это продемонстрировала террористическая организация ИГИЛ в Ираке и Сирии»[13].

Следует отметить, что в Пентагоне склонны приписывать применение этой самой гибридной войны на практике российской стороне. Как заявил, выступая в сенатском комитете по делам вооруженных сил командующий Европейским командованием США генерал Ф. Бридлав, «Россия применяет гибридную войну (которая включает регулярные, иррегулярные и кибернетические формы ведения войны, равно как политическое и экономическое принуждение), чтобы захватить Крым, поддерживает сепаратистскую лихорадку в некоторых суверенных государствах и замороженные конфликты в своей так называемой сфере влияния или ближнем зарубежье. В поддержку всех этих прямых подходов используется постоянное присутствие российской пропагандистской машины, которая интегрируется в глобальные СМИ, с тем чтобы использовать в своих интересах симпатизирующее России или ожесточившееся население»[14].Таким образом, руководство вооруженных сил США может использовать различную терминологию для определения понятия «конфликт низкой интенсивности», однако при этом в Пентагоне исходят из того, что в ходе такой войны могут участвовать как государственные, так и негосударственные субъекты и применяться весь спектр военных, экономических, политических, дипломатических и пропагандистских возможностей. При этом один лишь военный разгром вражеских вооруженных сил и/или иррегулярных вооруженных группировок может оказаться совершенно недостаточным для окончательной победы. Как указывалось в цитированной выше Национальной военной стратегии США, «нанесение поражения НЭО в конечном счете потребует обеспечения безопасности и экономических возможностей для населения, оказавшегося в зоне риска. Таким образом, кампания, направленная против НЭО, потребует от наших военных в тесной координации с другими американскими ведомствами и международными организациями оказания помощи местным правительствам в искоренении причин конфликта. В рамках этих усилий американские военные регулярно оказывают гуманитарную помощь и помощь в ликвидации последствий стихийных бедствий…»[15]

Участие США в конфликтах низкой интенсивности: концепции и реалии

В XXI век американские правящие круги вошли с твердой уверенностью в том, что он будет еще одним Pax Americana. В Вашингтоне считали само собой разумеющимся, что в любой обозримой перспективе будет существовать однополярный мир, в котором Соединенные Штаты сохранят безоговорочную гегемонию.

Каким же образом американское военное ведомство претворяло в жизнь эту политическую установку на глобальное американское доминирование? В соответствии с Четырехлетним обзором Министерства обороны, изданным в марте 2006 г., в американской военной политике за 2002–2006 гг. произошли следующие перемены: «Если попытаться охарактеризовать природу трансформации Министерства обороны… <…>… то будет полезно рассмотреть ее как смещение акцентов, для того чтобы встретить вызов со стороны новых стратегических условий:

― от угроз со стороны национальных государств — к децентрализованным угрозам сетевого характера от негосударственных врагов;

― от войн против наций — к ведению войны в странах, с которыми мы не находимся в состоянии войны (убежища террористов);

― от статической обороны, гарнизонных сил — к операциям мобильных, экспедиционных сил;

― от крупных конвенциональных боевых операций — к разнообразным иррегулярным, асимметричным операциям;

― от сил передового базирования — к перебазированию на территорию континентальных США с целью поддержки экспедиционных сил;

― от кораблей, пушек, танков и самолетов — к информации, знанию и своевременным разведданным;

― от статических союзов — к динамичным партнерствам»[16].

Американское военно-политическое руководство исходило из того, что после окончания холодной войны вероятность большой войны между великими военными (то есть ядерными) державами практически равна нулю, в то время как локальные вооруженные конфликты лихорадят многие регионы земного шара. Поэтому основная угроза безопасности США исходит не от регулярных армий, а от негосударственных субъектов — врагов Америки, таких как террористические и криминальные группировки, участники которых объединены не в иерархические, а в сетевые структуры. В таких структурах отсутствуют выраженные руководящие центры и преобладают не вертикальные, а горизонтальные связи. Вооруженные силы Соединенных Штатов должны быть готовы взять верх в борьбе с этим новым врагом, осуществив переход из индустриального в информационный век[17].

Сама жизнь заставила Вашингтон адаптироваться к угрозам и конфликтам низкой интенсивности нового типа, в том числе и с негосударственными субъектами. Военно-политическое руководство Соединенных Штатов было даже готово пересмотреть традиционные представления о безальтернативности иерархических структур боевого управления. Как свидетельствует история, выиграть такие войны за счет одного лишь технического превосходства невозможно, и опыт участия американских войск в военных действиях в Афганистане и Ираке показал это со всей очевидностью. «Ирак и Афганистан напоминают нам, что только военный успех недостаточен для достижения победы, — отмечается в этой связи в Национальной оборонной стратегии 2008 г. (National Defense Strategy 2008). — Помимо безопасности к числу неотъемлемых составных компонентов долгосрочного успеха относятся экономическое развитие, институциональное развитие и власть закона, а также поддержка внутриполитического примирения, строительство государственных институтов, обеспечение базовых услуг людям, подготовка собственных военных и полицейских сил, обеспечение стратегических коммуникаций. Мы как нация должны усиливать не только собственные военные возможности, но также укреплять другие важные элементы нашей национальной мощи…»[18] Иными словами, официальному Вашингтону пришлось делать то, что он изначально делать не планировал, то есть заниматься миротворчеством и строительством наций.

Переломным моментом стало появление в феврале 2008 г. нового полевого устава — FM 3-07 Stability Operations, в котором впервые содержалось положение о том, что обеспечение безопасности гражданского населения и послевоенной стабилизации является не менее важной задачей, чем достижение военной победы. «С публикацией в феврале 2008 г. FM 3-07 операции по стабилизации получают в глазах командования сухопутных войск одинаковый статус с оборонительными и наступательными операциями, — отмечают в своей статье в журнале Military Review генерал-лейтенант У. Колдвелл и подполковник С. Леонард, авторы этого нового полевого устава. — Тем самым армейское командование, по сути дела, признало, что формирование ситуации в гражданской сфере через операции по стабилизации зачастую более важны, чем победы в боях и сражениях»[19].

Следует отметить в этой связи, что новый полевой устав не остался на бумаге. После его введения в действие некоторые американские армейские офицеры выражали озабоченность относительно того, что подготовка к операциям по стабилизации проводится в ущерб боевой подготовке. «Боевые бригадные группы сухопутных войск, готовящиеся к переброске в Ирак и Афганистан в Форт-Ирвин в Калифорнии и в Форт-Полк, Луизиана, готовятся лишь к контрповстанческим операциям, — отмечал, в частности, в своей статье в журнале «Джойнт форсез куортерли» (JFQ) полковник Дж. Джентил. — Вместо того чтобы проводить время в учениях батальонного и бригадного уровней с целью подготовки к войне с потенциальным противником, они обучаются перестройке деревень и особенностям межкультурной коммуникации с местным населением». Полковник Джентил делает вывод о том, что, готовясь к проведению операций по стабилизации, американские вооруженные силы могут утратить навыки вести войну с хорошо вооруженной и обученной неприятельской армией. «Зрелище грузинской пехоты, убегающей от вражеского огня и колонн идущих в атаку русских танков, показывает нам, что время, когда армии противостояли друг другу на поле боя, еще не прошло», — делает вывод американский полковник на основе опыта российско-грузинской войны 2008 г.[20]

Итоги этой войны не получили в свое время должной оценки у американского военно-политического руководства. Дальнейший ход событий, однако, заставил официальный Вашингтон по-новому взглянуть на вероятность конфликта с враждебным иностранным государством и на итоги этого конфликта для американских вооруженных сил. Политическим кругам США пришлось признать, что за последние годы Россия существенно укрепила конвенциональную военную мощь и, что еще важнее, имеет политическую волю применить ее для реализации своих политических целей. Так, на прибалтийском направлении, по оценке американской стороны, российские вооруженные силы могут сосредоточить 22 батальонные тактические группы (до 100 тыс. солдат и офицеров) и при этом обеспечить полное господство в воздухе. В соответствии с закрытыми оценками американского военного ведомства все три прибалтийских государства будут заняты российскими войсками через 2–3 дня и НАТО просто не успеет этому воспрепятствовать (подробнее см. гл. 3).

Но не только в Восточной Европе соотношение сил меняется не в пользу США и их союзников. Появление российских военных в Сирии и результаты их действий в этой арабской стране стали неприятным сюрпризом для официального Вашингтона. Масштабы и военно-политические последствия российского воздушного наступления, применение таких новейших средств вооруженной борьбы, как фронтовые бомбардировщики Су-34 и крылатые ракеты класса 3М14 и Х-101, — все это оказалось полной неожиданностью для руководства Соединенных Штатов.

Аналогичные перемены, по оценкам американских кругов, происходят и в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Огромные оборонные расходы Китайской Народной Республики в последние годы принесли свои плоды. Китайские военные теперь способны проводить в отношении США стратегию воспрещения доступа / блокирования зоны. Тем самым они сумели радикальным образом изменить привычное для США соотношение сил в регионе.

Очевидно, что абсолютному американскому военному превосходству в АТР брошен серьезный вызов, и с этим нельзя не считаться. Меняющееся соотношение сил в регионе заставило многих американских экспертов задуматься о вероятности широкомасштабного военного американо-китайского конфликта и о его возможных последствиях.

Явно не в пользу Соединенных Штатов меняется ситуация и в таком важнейшем для Америки регионе, как Арктика, где американские вооруженные силы столкнулись в последние годы с увеличением российского военного присутствия.

Таким образом, в Вашингтоне уже не могут рассчитывать на абсолютное военное превосходство над любой державой в обозримом будущем. Как следствие, постепенно меняется подход американского военно-политического руководства к конфликтам низкой интенсивности. Последние больше не рассматриваются исключительно в формате противоборства с негосударственными субъектами.

Американское военно-политическое руководство вынуждено учитывать произошедшие за последние годы изменения военного баланса не только в различных регионах планеты, но и в различных сферах вооруженной борьбы. Так, прогресс в развитии ракетной техники у таких потенциальных региональных противников США, как Иран, КНДР и КНР, заставляет Пентагон уделять все больше внимания развитию региональных систем противоракетной обороны от баллистических и крылатых ракет, самолетов, беспилотных летательных аппаратов, высокоточного оружия большой дальности, а также от артиллерийского и минометного огня противника, чтобы не допустить применения стратегии ограничения доступа/воспрещение доступа и маневра. «В этих условиях некоторые высокопоставленные военные начали рассматривать системы ПРО театров военных действий как «ключевое стратегическое средство» (см. гл. 2). С другой стороны, успехи в разработке и создании американского высокоточного оружия (ВТО) могут побудить США использовать это оружие в конфликтах низкой интенсивности с учетом того, что высокая эффективность применения ВТО на носителях малой, меньшей и средней дальности научно обоснована и доказана на практике по целому ряду критериев: точность, надежность, минимальный побочный ущерб, выгодное соотношение «эффективность-стоимость», эффективность удара по одиночным и групповым (с применением боезарядов с кассетным боевым снаряжением) целям (см. гл. 1).

Вашингтону приходится считаться и с тем, что в некоторых ключевых регионах американские военные утратили столь привычное для них абсолютное господство на море и в воздухе. Так, размещение в калининградском эксклаве системы ПВО С-400 «Триумф» означает, что в случае вооруженного конфликта в Прибалтике Москва сможет установить бесполетную зону над всей территорией Литвы и над третьей частью территории Польши. А после развертывания в Калининградской области противокорабельных ракет «Бастион» под вопросом оказалось и некогда безраздельное господство Североатлантического альянса в акватории Балтийского моря. Таким образом, российская сторона может применять в отношении США и их союзников по НАТО воспрещение доступа / блокирование зоны. С аналогичными проблемами Тихоокеанское командование США может столкнуться и в прибрежных районах Китая (см. гл. 6).

До осени 2015 г. Соединенные Штаты пребывали в уверенности, что обладают монополией на применение крылатых ракет большой дальности с неядерными боеголовками. Утрата этой монополии в результате действий российских ВКС в Сирии, безусловно, будет иметь далеко идущие военно-политические последствия, включая и конфликты низкой интенсивности.

Конфликты низкой интенсивности в американской военной стратегии: что дальше?

Таким образом, именно конфликт низкой интенсивности рассматривается в настоящее время как наиболее серьезная военная угроза Соединенным Штатам. Между тем его стратегия и тактика существенно отличаются от стратегии и тактики традиционного межгосударственного конфликта.

Локальная война меняет стратегические цели войны, она требует иных тактических приемов, боевой подготовки и нередко вооружений. Следует отметить, что американские военные отдают себе отчет в том, до какой степени локальная война отличается от войны большой. Как указывается в упомянутом выше полевом уставе сухопутных войск США FM 7-98, «конфликты низкой интенсивности редко имеют четко зафиксированное начало и конец в виде победы. По своей природе это продолжительная борьба». В этом же документе указывается на такие источники силы негосударственных участников этих конфликтов, как знание местности и населения, а также на их способность в зависимости об обстановки использовать различные методы борьбы, от агитации до широкомасштабных военных действий.

После вторжения в Ирак боевиков так называемого «Исламского государства» летом 2014 г. президент Б. Обама не стал вводить на территорию страны сухопутные войска, ограничившись поддержкой иракских вооруженных сил с воздуха и предоставлением им разведданных и оборудования. Что касается присутствия американских военных в Ираке, то их количество и миссия были ограничены охраной посольства США в Багдаде и подготовкой иракских и курдских войск[21].Таким образом, и в данном конкретном случае военно-политическое руководство Соединенных Штатов старалось избежать широкомасштабного участия в локальном конфликте.

Но не только на Большом Ближнем Востоке приходится готовиться к локальным конфликтам нового типа. Пентагон вынужден учитывать возможность гибридной войны в Европе (подробнее см. гл. 5), в АТР и в других регионах планеты. Стратегические ядерные силы Соединенных Штатов также вынуждены адаптироваться к необходимости решения не только глобальных, но и локальных задач (об этом говорится в гл. 2).

Таким образом, администрация Д. Трампа получила непростое наследство. Придется менять и военную политику, и тактику, и даже военную технику, и все это делать в условиях, когда США сталкиваются с серьезнейшими социально-экономическими и политическими вызовами.

Выступая перед сенатским комитетом по делам вооруженных сил, руководитель американской военной разведки генерал-лейтенант морской пехоты В. Стюарт, указал на наращивание мощи вооруженных сил и боевых возможностей ряда государств, на киберугрозы, угрозы со стороны террористических организаций и других агрессивных негосударственных субъектов, а также появление новых центров силы[22].

Вот почему, с одной стороны, американская администрация будет стремиться к увеличению оборонных расходов, укреплению вооруженных сил и ядерного потенциала Соединенных Штатов, а с другой — следовать принципу «Америка превыше всего» (America First), руководствуясь прежде всего национальными интересами страны, а не обязательствами перед своими союзниками.