Контракт Султанова

Глава 5

Гроза разразилась в среду. Димка был в детском саду, и Зинке неожиданно захотелось близости. Иногда у нее случались приступы неудержимого желания. В такие моменты она забывала обо всем: о выкипающем супе, о том, что Паша опаздывает на работу. Глаза ее становились слепыми и бездонными, и Зинке становилось нужно только одно, но много. Обычно Паша был даже рад таким порывам, но все дело в том, что в этот раз момент женского безумия выпал крайне неудачно. Он с вечера уже успел несколько раз побыть с Ингой, а потом всю ночь работал. Вследствие чего был пуст и выжат словно лимон. Как назло Инга тоже оказалась на высоте, как никогда, и буквально выдоила его до капли. Так что из всех желаний у Паши оставалось только одно: заснуть. Приняв ванну и не ожидая подвоха, он уже возлежал навзничь на кровати, когда Зинка напала на него. Именно так он и воспринял ее внезапные ласки. Как менее всего ожидаемое и довольно жесткое нападение. Она терзала его горячим и твердым языком. В обычное время он бы возбудился сразу, но сегодня если у него и возникло какое-либо ответное чувство, то им было раздражение. На ум пришли строки из Блока, сказанные им с немалой горечью о собственной жене: "Прошлой ночью она заполучила от меня то, чего ей хотелось".

— Что с тобой? — спросила Зинка, увидев всю бесперспективность своих усилий.

— Ничего, — зло проговорил он. — Я устал. Всю ночь вкалывал как проклятый.

— Не знаю, где там вкалывал, но свою жену ты удовлетворить просто обязан.

— Все будет нормально, мне надо поспать и все. Вечером у нас все получится, точно говорю.

— Мне не надо вечером, мне надо сейчас, — твердила она.

"Вот животное", — подумал Паша. — "Все женщины-самки". И сам же удивился своему хамству. Если он и писать начнет в подобном стиле, никакой Быстрец не сможет его спасти.

— Дай мне поспать, — сказал он.

Зинка вся взъярилась.

— Всю ночь он болтается незнамо где, а потом заявляет, что ему, видишь ли, не до жены. Скотина ты больше никто.

Паша обиделся не на ругательство, у Зинки частенько слетали с языка бранные слова, не задерживались.

— Я всю ночь работал! — в запале воскликнул он, и это было чистой правдой, ночью он действительно работал, все остальное произошло с вечера, это был вальпургиев вечер и полет валькирий в одном лице, из-под огненной Инги он буквально выполз.

— Знаем, как ты работал! — заорала Зинка в ответ. — На собственную жену времени нет, — она перевела дыхание и сказала уже почти спокойно. — Значит так. Раз как мужик ты не стоишь и гроша, то сейчас одеваешься и идешь со мной на рынок, или я на тебя обижусь. Что мне самой продукты на себе переть как безмужней жене?

Как она обидится, можно было не уточнять. Это было гнетущее молчание, односложный рык на попытки примирения, а так же вещи довольно материальные и болезненные, как-то: отсутствие приготовленного обеда и пустой холодильник. Так что, проклиная в душе всех женщин мира, он опять встал, сунул натруженные…ноги в штаны, надел пиджак с эмблемой и поплелся на рынок, где долго бродил среди тесных рядов, едва поспевая за Зинкой, рассекающей людской поток, словно ледокол "Ленин" полярные льды.

Он не помнил, как провел остаток дня, но вечер запомнился ему на всю жизнь. Они как раз шли забирать Димку из садика, но едва вышли из подъезда, как Паша споткнулся на ровном месте.

На лавочке у подъезда сидела Инга. Она была одета в темный обтягивающий костюм и сидела, ноги скромно поджаты под лавку. Ноги переплетены между собой.

— Ты чего? — спросила Зинка и подозрительно посмотрела на Ингу, которая как назло пребывала в это время на лавке одна.

Паша физически почувствовал, как взгляды обеих женщин скрестились в воздухе, словно шпажные лезвия. Если во взгляде Зинки сквозила некоторая напряженность, которая, надо признать, всегда там сквозила, когда она видела потенциальную соперницу, то Инга отыграла свою партию мастерски. Взгляд ее оставался бесстрастным, и она со скучающим видом отвернулась. Когда они возвращались, Инги на прежнем месте не оказалось. На лавке осталась лежать газета, смятая в форме ее прекрасной задницы, которую в порыве страсти он обожал целовать. Ему оказалось достаточно увидеть чудесный оттиск, чтобы тотчас возбудиться. Он успел донести возбуждение до дома, где они, наконец, благополучно занялись любовью, предварительно выпроводив Димку на улицу. Спустя полчаса Зинка довольная выпорхнула плескаться в ванную, а Паша остался сидеть на краю истерзанной кровати с каплями пота, сбегающими по груди, и бешено колотящимся сердцем. Оно уже начало успокаиваться, когда раздался телефонный звонок.

— Алло, это я, — услышал он, сняв трубку, и сердце его по новой бухнуло со всей силы, едва не пробив грудную клетку. — Ты чего не здороваешься?

— Ты зачем пришла? Ты с ума сошла? — закричал Паша шепотом.

— Я соскучилась и хотела тебя увидеть. Тебя так долго не было.

— Слава Богу, вчера виделись. Ну, увидела и уезжай ради всего святого. Мне еще скандалов в семье не хватало. Увидимся позже. Я сам приеду.

— Когда? — сразу спросила она.

— На днях как-нибудь.

— Я не хочу как-нибудь.

— А как ты хочешь? — опешил он.

— Я хочу сегодня.

Шум воды в ванне стих, Зинка уже выходила.

— Я не могу больше говорить. Я тебе перезвоню.

— Придешь сегодня?

— Нет, не могу! — он бросил трубку на рычаг, но телефон резко зазвонил вновь, тогда он вынул штепсель.

Он думал, что отвязался от нее, как же он ошибался!

"…Из кромешной темноты трюма "Великой Принцессы" тянуло потусторонним холодом и густым запахом разложения. По всему выходило, невдалеке гниют человечьи останки. Быстрец посветил вниз, но на пятой ступени ржавого трапа луч увяз в непроглядной темени.

— Я туда не пойду! — замотал головой Хасан.

Быстрец взял сумита за ворот и, слегка приподняв, ударил выбритой головой о комингс.

— Куда ты денешься? — коротко одними губами, узкими, словно бритвенные лезвия, ухмыльнулся полковник. — Ты будешь проводником.

Когда он вскинул руку, на мгновение открылась татуировка, выполненная под мышкой. Снежный барс на рукоятке кинжала. Хасан в ужасе залепетал: "Туда нельзя идти! В прошлый раз там…" В этот драматический момент резко зазвонил телефон. Султанов испустил мысленный вопль. Сам виноват, надо было вовремя отключить аппарат. Творчество слишком интимный процесс, чтобы сосуществовать одновременно с другими процессами, как — то: связь с внешним миром либо любое другое упоминание о существовании чего — либо иного, кроме как написание книги.

— Алло, — раздраженно бухнул он в трубку.

— Привет, это я, — кротко сказала Инга. — Ты почему не приехал?

— Прости, я не смог, — Паша только сейчас вспомнил о своем обещании. — Работы много. Рукопись надо сдавать. Да и все деньги уже истратил. Вот сдам книжку, получу аванс, тогда разгуляемся. Ладно?

Не тут то было.

— Не нужны мне твои деньги, мне нужен ты, — возразила она.

"Не нужны деньги! А где ты раньше была?" — в запале подумал Паша.

— Встретимся хоть разок. Всего на полчасика, — взмолилась она. — Я так тебя хочу. Мне нужен мужчина, ты должен меня понять.

Паша поискал в себе ответное чувство, но ничего не обнаружил кроме раздражения оттого, что ему мешают работать.

— Инга, ты меня должна понять, у меня семья, работа, — он старался говорить спокойно, но чувствовал, что надолго его не хватит.

— Раньше ты о семье не думал, — заметила она.

— Как ты смеешь в таком тоне говорить о моих близких?

— Так вот ты как заговорил?

— Да так. Пойми, все, что с нами было, это хорошо, прекрасно, но у меня есть своя жизнь, в которую лезть никому из чужих не позволено.

— Да, у тебя есть своя жизнь? — она откровенно издевалась над ним.

— Слушай, зачем ты мне позвонила? Ты хотела услышать, что хотела? До свидания!

— Если ты бросишь трубку, я опять приду.

— Что?!

— Что слышал. Ты думал, что от меня так легко избавиться? Как от надоевшей кошки?

— Что же ты хочешь?

— Я уже не знаю, чего хочу. Я знаю, чего я не хочу. Видеть твою самодовольную рожу! И я тебе испорчу настроение, будь уверен!

— Интересно, каким образом?

— Ты думаешь, тебе будет интересно? — и она повесила трубку.

Султанов разъяренно влетел в "Питомник" и торопливо огляделся. Инга сидела за столиком в углу сама невинность. И ножки поджала. И переплела между собой. Паша подлетел к ней и сгоряча бросил фотографию на стол.

— Как ты могла? — он хотел прокричать эти слова, но получилось чересчур сдавлено, больше походило на шепот.

— Здравствуй, милый, — промурлыкала она, словно кошка, наевшаяся сметаны. — Садись, негоже стоя разговаривать.

— Да я с тобой…не сяду! — в запале воскликнул Султанов.

— Садись, если женщина просит, — раздался голос над самым ухом, после чего две огромные ручищи опустились ему на плечи с такой силой, что он обрушился на стул.

Оглянувшись, Паша увидел возвышающегося за спиной настоящего гиганта в майке навыпуск, из-под которой выпирало безобразное пузо. Глазки едва проглядывали на заплывшем жиром лице.

— Спасибо, Жорик, — поблагодарила Инга. — А теперь нам надо поговорить.

— Я отойду, но, если что, пацан, я вернусь, и ты вряд ли обрадуешься, — с этими словами здоровяк направился к стойке и уселся на жалобно перекосившийся стул.

— Хорошего ты нашла себе дружка, — выдавил Султанов, отчаянно массируя плечи, но ощущение, что по ним проехали асфальтовым катком, не проходило.

— Это не твое дело, — отрезала она. — Говори, зачем пришел.

— Это что? — он указал на лежащий снимок.

— Да вроде фотография, — делано удивилась она. — Правда, качество желает лучшего. Наверное, снимали скрытой камерой. Да и лицо знакомое.

— Кончай придуриваться.

— А что? Ты здесь неплохо получился. Правда, без штанов.

Бешенство ударило в голову, и Паша начал приподниматься. Это был второй приступ за сегодня. Первый случился, когда он открыл газетный ящик, и на руку вместе с ворохом рекламной макулатуры ему шлепнулся этот снимок. Снято было на квартире у Инги. И Султанов был в таком виде, чистая порнография.

— Пожалуйста, не дергайся больше, — вежливо попросила Инга. — А то я не смогу удержать Жорика. Он жутко ревнивый. Хоть себя на фотографии я и отрезала, но он все равно вне себя от злости. Я хоть не ошиблась адресом? Ни черта не смыслю в этих почтовых ящиках. Хотела для верности в несколько соседних тоже бросить, но потом передумала.

Султанов скрипнул зубами.

— Чего тебе надо? — спросил он.

— Мне? Ничего, — она даже удивилась. — А почему ты об этом спрашиваешь? Разве что-то не так?

— Оставь меня в покое.

— Да я тебя еще и не трогала. Вот когда я снимки пошлю всем твоим родственникам, и вообще всем, кто тебя хоть как-то знает, думаю, мнение окружающих о тебе может сильно измениться. А у меня еще видеокассета есть. Знаешь, какое там интересное кино?

— Ты сумасшедшая.

— Я нормальная. Просто я не люблю, когда об меня пытаются вытирать ноги. Если бы я замолкла как собачонка, которой попользовались, а потом выкинули вон, вот тогда была бы ненормальной. А так у меня есть шанс вновь почувствовать себя человеком.

— Зачем тебе это нужно? — повторил Султанов. — Ну, уничтожишь ты меня. Разведешь с женой. Что тебе от этого?

— От этого у меня будет моральное удовлетворение! — торжествующе воскликнула Инга, на мгновение распаляясь и нездорово сверкая белками глаз.

"Да она больная", — подумал Султанов. Угораздило же его. Первая же связь и надо же — нарвался. Бог наказал.

— Ставишь мне диагноз, Пашенька? — Спросила Инга почти весело. — В этом вся твоя сущность. Ты всех вокруг считаешь больными, только ты здоровый. Здоровее видали, милый. А знаешь, что прямо — таки окрыляет меня? Я сейчас встану и уйду, а ты со своими проблемами останешься.

— Не уходи! — он в отчаянии схватил ее за руку. — Давай встретимся и обговорим все.

— Да? — она сделала вид, что колеблется. — А если я захочу тебя?

— Ну и что? Раньше это у нас неплохо получалось, — он попытался погладить ее руку.

— Целуй! — потребовала она. — Руку целуй. Пока руку.

Он беспрекословно подчинился, чувствуя себя так, как будто прикоснулся к змее.

— Я тебе не сказала главного, — засмеялась она и вдруг отдернула руку. — Я тебя не хочу!

Она жестом подозвала Жорика. В этот момент Султанов как свою последнюю надежду заметил вошедшего в зал Слона в сопровождении неизменного Викинга.

— Знаешь, я могу сделать так, что тебе будет трудно выйти отсюда, — пригрозил Паша.

— Это как же? — осклабилась она. — Давай, я посмотрю.

— Михаил Иванович! — громко позвал Султанов. — Слон!

Произошла странная вещь. Слон оглянулся — и его не узнал. Равнодушно повернулся к нему спиной и, как ни в чем не бывало, направился за свой столик, за которым сидел всегда.

— Слон! — опять крикнул Паша, еще не веря себе, но уже с отчаянием поняв, что его последняя надежда рухнула.

— Что, не получается? — ухмыльнулась Инга, теперь уже менее всего похожая на кошку, наевшуюся сметаны, а больше на кобру, нанесшую смертельный укус.

Она встала и вместе с Жориком беспрепятственно покинула зал. Против обыкновения, в дверях даже не оказалось Торпеды, а ведь он всегда там маячил. Полный обиды, словно школьник Султанов подошел к Слону.

— Ты же слышал? Чего не подошел? — возмутился он. — Я если б меня зарезали?

Слона его стенания не тронули.

— Во — первых: если б тебя хотели зарезать, ты бы и пикнуть не успел, — процедил он сквозь зубы, пальцы его словно невзначай ткнули Викинга под ухо, и пес, и доселе не отличавшийся добрым нравом, глухо зарычал. — Во — вторых и самых главных: я знать не хочу твои проблемы, шкет. Почему ты без разрешения приводишь сюда чужаков? На кого работают эти люди? Я их никого не знаю. А не хочешь ли ты меня мусорам заложить, шкет?

— Чего ты болтаешь, Слон?

Дальнейшего не ожидал не только Султанов, но, похоже, даже его окружение. Под крик бандита "Фас!" Викинг кинулся на него. Султанов шарахнулся назад и, подмяв задом стол, опрокинулся навзничь. Пес повис на поводке буквально в сантиметрах от его лица, удерживаемый Слоном за ошейник, заливая тесное помещение лаем, от которого резало уши.

— Что, обмочился? — холодно поинтересовался бандит. — Нет еще? Викинг тебе поможет! Викинг, мочиться! Мочиться, я сказал!

Пес поупрямился, но после шенкеля хозяина, послушно задрал ногу и пустил зловонную струю прямо в лицо Султанова.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно проговорил бандит.

— За что? — воскликнул Султанов. — Я ведь считал тебя своим другом!

Бандит засмеялся.

— А я тебя нет! Пошел отсюда! И чтоб я не видел тебя здесь!

— Да ты что, Слон? — опешил Султанов, все случившееся казалось ему настольно диким, что не могло произойти в реальности, во всяком случае, только не с ним.

— Нашелся дружок! — продолжал издеваться Слон. — Кем ты себя возомнил? Не дорос ты еще до дружков. Кто ты, а кто я. Я хозяин всего этого вокруг и не потерплю, чтобы такая гнида, как ты, портила здесь воздух. Ты кто есть такой? Лох! Не о чем нам с тобой говорить! Торпеда, выстави его вон и не пускай сюда больше!

Возникший словно по мановению волшебной палочки, верзила обхватил его за плечи, и в таком сжатом состоянии Паша быстро оказался на улице. Султанов стоял один на быстро темнеющей улице, а сзади весело сверкал светом "Питомник". Очень ненадолго ему позволили поприсутствовать на этом празднике жизни, и вот все это кончилось тем, чем и должно было кончиться, его вышвырнули.

Суд вела женщина. Ларисе Андреевне Гемлер было под пятьдесят. Это была грузная женщина с мужской стрижкой и жестким взглядом. В зале суда было душно. Пахло ваксой. Кроме Зинки и Паши присутствовали лишь Галка с Донатом да пара старушек, которым нечего было делать.

— Истец Султанова Зинаида Егоровна, назовите суду причину развода, — потребовала Гемлер и строго уставилась на Зинку.

— Он мне изменял, — ответила та почти спокойно.

Надрывные вопли на протяжении последних дней все еще стояли в ушах у Султанова. Чтобы не видеть всего этого кошмара, он сидел, запершись в ванной, а в дверь летели чашки, тарелки и другая их и так небогатая кухонная утварь, которая еще уцелела. Султанов сидел, зажав уши. Больнее всего саднила мысль, что в точно такой же позе, зажав уши, в дальнем углу комнаты сидит Димка. Перед Пашей до сих пор стояли его испуганные округлившиеся глазки. Поначалу он хотел прекратить скандал, но Зинка кинулась на него с кулаками. Еще немного и между ними вспыхнула бы безобразная драка, и Паша счел за лучшее отступить.

Боже, какие ужасные вещи кричала Зинка, даже не стесняясь ребенка. Она словно обезумела. И все совала эти гнусные фотографии. Сначала ему, а когда он закрылся в ванной, то Димке.

— Хоть ребенка не тронь! — взмолился Паша. — Если хочешь, давай разведемся, только прекрати орать!

— А что ты думаешь, я после этого жить с тобой буду? — взвилась она. — Надо быть последней дурой, чтобы терпеть такое! Ты мне заразу таскаешь со всего города! Ты настоящий скот, таким место только в конюшне!

— Давай без оскорблений. Расстанемся и все.

— Конечно, расстанемся! Я у тебя все отсужу! Ты у меня в одних трусах уйдешь! Под забором сдохнешь!

Откровенно говоря, он не думал, что она выполнит свою угрозу. Квартиру Паша бы им с Димкой и так оставил, но машину он заработал своим трудом. Да и жить где-то надо было. В ней хоть спать можно первое время.

Не тут то было. Зинка за бешеные деньги наняла адвоката — прощелыгу. Паша подозревал, что не без помощи Галки. Только она пользовалась услугами таких скользких типов. Фамилия у него была Сенаторов. Паша подозревал, что ненастоящая. Сенаторов был худ и желчен, и каждое слово, которое он произносил, звучало с непередаваемым сарказмом, словно Паша был, по крайней мере, серийным убийцей и на элементарное понимание уже никак не мог рассчитывать. Сенаторов носил перекособоченный на его тощей фигуре пиджак, густо удобренный перхотью на плечах и узкие иезуитские очки.

— Откуда вы узнали, что муж вам изменяет? — спросила Гемлер. — Вы можете это доказать?

— А как же? У нас есть фотографии! — сказал Сенаторов, и в каждом его слове сквозила радость, словно он изобличал изменника родины. — От имени истицы я предоставляю эти снимки уважаемому суду.

Он отнес фотографии и некоторое время оставался у стола судьи, выбирая, как ему казалось, наиболее удачные ракурс.

— Эту посмотрите, гражданин судья. И эту.

— Господи, какой свинство!

— Истинное свинство. Неподдельное.

Некоторое время Гемлер внимательно изучала фотографии, нацепив очки в роговой оправе и не пропустив ни одной. Изредка бросала на Султанова укоризненные взгляды. Тот сквозь землю готов был провалиться.

Ему казалось, что процедура длится вечность. Наконец судья сняла очки и удовлетворенно откинулась на спинку кресла.

— Истец, вы будете смотреть? — спросила она.

— Идите, посмотрите на свои подвиги! — ухмыльнулся Сенаторов. — Может быть, совесть проснется. В чем я лично сомневаюсь.

Это его взорвало.

— Что, я себя голым не видел? — вспыльчиво воскликнул он.

— Это уже наглость, истец, — выдохнула Гемлер. — Постыдились бы. Вы же не мальчик.

— Он был, наверное, очень плохим мальчиком, гражданин судья, — подхватил Сенаторов. — Я нисколько не удивлюсь, если он подглядывал за своей бабушкой, когда она мылась в ванной.

— Гражданин судья, я прошу избавить меня от подобных инсинуаций! — воскликнул Султанов. — Я не пойму, что здесь происходит?

— Здесь не происходит, как вы выразились, а идет суд, — сурово проговорила Гемлер. — А вы, гражданин адвокат, сядьте на место.

— С удовольствием! — с чувством произнес Сенаторов и, глумливо ухмыляясь, прошел и уселся рядом с Зиной.

— Что вы скажете по этому поводу, истица?

Она встала и устало проговорила:

— А что тут скажешь? Этот мерзавец испортил мне жизнь.

— Я не про это, — Гемлер поморщилась. — Откуда у вас эти фотографии?

— Мне их подбросили в почтовый ящик.

— Когда?

— Во вторник утром и в среду вечером.

— Их подбрасывали два раза?

— Да. И еще была видеокассета, но ее я сразу выбросила. Не хочу смотреть на эту мерзость.

— Вы знаете, кто вам подбросил фотографии?

— Нет.

— А женщину на фотографиях вы узнаете?

— Нет, эту проститутку я не знаю.

— Пожалуйста, давайте обойдемся без бранных слов. Вы разговаривали со своим мужем об этих фотографиях?

— С этим скотом разговаривать мне не о чем.

— Зина! — воскликнул Султанов и сам не рад был, что высунулся, когда она прожгла его ненавидящим взглядом. Такой Зины он не знал, словно чужой незнакомый человек стоял сейчас за столом судьи и вдруг откликнулся на имя его жены.

— Ну что, в такой ситуации ваши требования о разводе суд считает вполне обоснованными, — проговорила Гемлер. — Что же касается раздела имущества, то тут возникают некоторые вопросы. Вы действительно хотите забрать все имущество?

— То есть как это все? — Султанов даже встал.

Сенаторов смотрел на него с нескрываемым торжеством.

— А что вы еще ожидали услышать, гражданин Султанов? Истице ребенка воспитывать, так что ей необходимо жилье. Скоро мальчику в школу идти за три квартала, так что машина тоже пригодится.

— Постойте, — опешил Султанов. — А мне что же? Под забором жить?

— Раньше надо было думать, истец, — встрял Сенаторов.

— Да я не с вами разговариваю, — махнул рукой Султанов.

— Гражданин судья, вы видели, он махнул на меня рукой! — закричал адвокат. — Считаю это проявлением неуважения к суду. Что я ему собутыльник какой?

— Извинитесь перед адвокатом, истец, — устало потребовала Гемлер.

— Это за что? За то, что он меня за человека не считает?

— Извинитесь, в противном случае вы будете выведены из зала суда, и слушание продлится без вашего участия. Такие случаи уже бывали. Извинитесь.

Султанову ничего не оставалось, как извиниться перед этим пустым местом.

— Я вас не прощаю! — высокопарно воскликнул Сенаторов.

— Продолжим, — взяла слово Гемлер. — И, пожалуйста, в темпе. Мы и так чересчур зятянули слушание. Тут и решать особенно нечего. Вы что — нибудь скажете, истец.

Вообще-то Султанов мысленно готовил целую речь. Но тут как встал, как увидел сплошь враждебные лица, и вся домашняя заготовка вылетела из головы. Донат качал головой с укоризной. Это было бы еще терпимо, если бы свояк слыл оплотом морали, но тот сам в порыве пьяной откровенности как-то признался, как снимал малолеток на Столичном проспекте. И совсем уж ни в какие ворота не шел рассказ Доната о том, как оно чуть не переспал с самой Зиной. Хоть она и была старше сестры, замуж она вышла позже Галки, и некоторое время молодожены жили вместе. Если б у него хватило силы, он тогда ему всю физиономию бы расколотил, но так — смолчал, только кулаки под столом сжимал — рассжимал. Надо ведь. Сидит Донат, головой качает, осуждает, видишь ли.

— Машину оставьте, — попросил он едва слышно и сел.

— Зачем вам машина? Развратом заниматься? — воскликнул Сенаторов и сам же засмеялся, ему вторило утробное реготанье Доната.

— Я эту машину заработал! — возмущенно воскликнул Султанов. — Я писатель. Я в колледже преподаю.

Ему сразу не понравилась реакция адвоката. Тот встрепенулся как боевой конь при звуках горна. Или как человек, который хорошо подготовился к такому повороту событий.

— С целью лучше узнать истца с точки зрения так называемого преподавания прошу вызвать еще одно свидетеля! — провозгласил Сенаторов. — Его фамилия Мышковецкий.

На поверку Мышковецкий еще больше походил на ребенка. Во всяком случае, его шестнадцати лет ему не дал бы и прокурор. Тонкие ручки и ножки, плечи ребенка. Лет десять-одиннадцать от силы. На большее он не тянул. Выдавало разве что лицо. Акселерат наоборот. И он был не один. Как несовершеннолетнего его сопровождала Виолетта Сергеевна Маргулис. Следом в зал вошли еще несколько подростков по лицею искусств. Конечно же, Утюгов, баскетболистка Селиверстова, неизменный Сверчков и…Дивулина. Увидев последнюю, Султанов не знал, куда девать глаза. Одновременно росла злость. За что его, взрослого мужика так третируют? Мышковецкий прошел к пюпитру перед столом судьи, в то время как вошедшие шумно расселись в первом ряду.

— Ваше имя, свидетель? — задала вопрос Гемлер.

— Мышковецкий. Эдуард.

— Вы знакомы с Султановым?

— Это писатель который. Он у нас преподает.

— Да не преподавал я у тебя ничего! — с возмущением воскликнул Султанов. — Гражданин судья, это чистейшей воды подстава. Я этого так называемого свидетеля только раз видел. В школьном дворе.

— Прекратить! — рявкнула Гемлер, лицо ее пошло пятнами. — Я предупреждаю вас, истец, вы оказываете давление на свидетеля. На несовершеннолетнего свидетеля. За это вы можете прямо из зала суда отправиться в камеру, — и обращаясь к Мышковецкому. — Продолжай, мальчик, ты здесь под защитой закона.

— Продолжай, Машка! — гоготнул Утюгов.

— Рассказывайте, Мышковецкий, какие темы раскрывал на своих лекциях истец, — Сенаторов буквально вился около пацана.

— Про секс рассказывал, — покраснев, сказал Мышковецкий.

— Какой ужас! — возмущенно охнула Виолетта Сергеевна.

— Интересно! И какой же предмет вел у вас истец, позвольте полюбопытствовать. Этику семейной жизни?

— Литру. Литературу то есть.

В зале опять довольно хохотнул Донат. Гемлер постучала по столу. Пальчиком. Выглядела она очень довольной.

— И чему же учил вас этот так называемый секс-литератор?

— Рассказывай, Машка, не тушуйся! — выкрикнул с места Утюгов.

Вообще-то, Мышковецкий практически ничего не приврал. Он непритязательно пересказал то, что говорил Султанов, только своими словами. С другой стороны даже "Ромео и Джульетту" можно представить как порнографию. Султанова от погружения в мир творческих изысков отвлек яростный шепот Утюгова: "Ну, я устрою этому писателишке задрипанному! Соплей перешибу!" Не стесняясь судьи, переросток грозил Султанову кулаком с массивными золотыми печатками на толстых, с сосиску, пальцах. Обращенное на Султанова лицо Маргулис горело праведным гневом. Дивулина смотрела куда-то вниз. Лицо ее было пунцовым. Утюгов по-хозяйски обнял ее за плечи и ухмыльнулся. Ухмылка была предназначена Султанову. Дивулина даже не сделала попытки освободиться. "Глядишь, и в постель потащит, не станет вырываться", — подумал Султанов. Он изо всех сил старался не дать разгореться в себе комплексу вины, чувствуя, что в противном случае, его попросту раздавят. До этого случая ему не приходилось судиться, но даже с его малым опытом он понимал, что происходит что- то не то. И дело даже не в нем. Хоть он и не знал, как себя вести в таком случае, он пытался как-то дистанцироваться от происходящего. Это было трудно, потому что его все время дергали. "Они пытаются вывести меня из равновесия"! — понял он. Неизвестно, зачем и кто заказчик, но все идет именно к этому. Султанов пытался изгнать из головы эту странную мысль, но та упрямо возвращалась вновь и вновь.

Мышковецкий продолжал нудным голосом, бросая взгляды на Утюгова, повторять одни и те же моменты, говоря уж совершенно непотребные вещи, но Султанову, наконец, удалось сделать так, что он перестал воспринимать весь этот параноидальный бред. В этом ему помог простой прием. Он пытался представить себе, что бы сделал на его месте Быстрец. Картина получалась занятная. Султанов даже улыбнулся. Напрасно, он это сделал, потому что Сенаторов мгновенно почуял перемену в настроении.

— Он еще улыбается! Я думаю, суду все ясно, — безапелляционно заявил он. — Спасибо, мальчик. Теперь мы имеем достаточное представление о том, какой истец преподаватель.

— Я рад за вас, — проговорил Султанов.

— Слышали? — вскричал адвокат. — Его судить надо за развращение малолетних, а он еще издевается над нами, — он сделал паузу, остужая праведный гнев. — Но да Бог ему судья.

— Не поминай имя Господа всуе, — опять встрял Султанов.

— Негодяй! — прошипела Маргулис. — Как у него язык только повернулся? Это же дети!

Сенаторов подошел вплотную, кольнул взглядом сквозь сверкнувшие очки и тихо проговорил:

— Сейчас тебе будет не до шуток. Я прошу вызвать следующего свидетеля. Его зовут Вениамин Герберт!

Султанов вскочил со стула и воскликнул:

— Я прошу прекратить этот спектакль! При чем здесь моя литературная деятельность! Я, кажется, развожусь, а не вступаю в союз писателей!

— А вас туда еще никто и не примет, — ехидно улыбнулся Сенаторов. — Свидетель поможет нам раскрыть некоторые аспекты вашего творчества. После чего мы будем иметь представление о морали, которую вы пытаетесь протолкнуть в своих опусах. Язык не поворачивается назвать их романами. Все это делается с целью лучше охарактеризовать истца. Я полагаю, что в интересах дела о разводе суд имеет полное право узнать некоторые подробности.

— Суд считает это требование законным, — заметила Гемлер.

— Делайте, что хотите, — Султанов махнул рукой и сел.

Появился Веничка в своем нестиранном платке на шее, поставил сетку на пол. Некоторое время Султанов смотрел только на нее. В ней были пустые бутылки.

— Представьтесь, — велела Гемлер.

— Вениамин Герберт, — ответил Веничка своим зычным голосом. — Член Алгинского отделения союза российских писателей.

— Вы читали книги Султанова?

— Я был назначен издательством его редактором.

— Что вы можете сказать конкретно?

— Пишет гладко, но писать сейчас все умеют. Сюжет вязкий, не знаю, что издатель в нем нашел. Лучше бы про войну на Украине писал.

— Мы не об этом, — поморщилась Гемлер. — Что вы можете сообщить конкретно по смыслу произведения Султанова?

Веничка зыркнул глазами на Султанова, и тот сразу понял, что сейчас что-то будет. Лучше бы он ошибся. Судя по всему, его решили доконать.

— Бред, — емко сказал Веничка.

В зале возник уголок всеобщего довольства. Смеялись Сенаторов, Донат с Галкой, Гемлер, подростки вообще ржали. Не смеялась только Дивулина.

— Что вы смеетесь? — крикнула она, голос ее предательски сорвался. — Вы хоть читали его книги?

Адвокат сразу вцепился в бедную девушку:

— А вы читали?

— К сожалению, книги Султанова у нас не издаются.

— Тогда помолчите! — выкрикнул Сенаторов. — У вас есть возможность узнать, что это за книги Султанов ваяет у нас под боком. Продолжайте, свидетель!

Веничка сипло откашлялся и продолжил.

— Писательство-особый дар, но Султанов им не обладает. Ему свойственна мнительность и повышенная тяга к изображению насилия. В его понимании люди остаются таковыми только до той поры, пока дело не касается их лично. Не важно чего. Их денег, женщин, жизни, жизни их близких. Тогда люди моментально забывают о том, что они люди. И превращаются в беспощадных жутких скотов!

Это он хорошо сказал для писателя, подумал Паша. Смачно.

— Черно-белое у истца видение мира. Ближе к черному, — констатировал Сенаторов. — Разве человечество состоит из одних лишь уродов? А как же творения великих зодчих прошлого, художников, мыслителей.

— А как же десять тысяч войн? — как бы, между прочим, спросил Султанов.

— Не прерывайте адвоката, истец! — сурово одернула его Гемлер и более ласково обратилась к Сенаторову, словно мать родная. — Продолжайте, коллега.

— А что я? Пусть свидетель расскажет о главном "герое" этого горе-писателя.

— Да ты хоть пару строк написал за свою жизнь? — возмутился Султанов.

— Да такую ерунду, которую вы пишите, написал бы с легкостью, — без обиняков заявил Сенаторов. — Расскажите свидетель про этого "героя" в очень больших кавычках.

Веничка лишь крякнул. Да, про Быстреца можно было много чего порассказывать. Так что поначалу Веничка говорил односложными предложениями.

— Отморозок. Нелюдь. Негодяй. Полное ощущение, что живет на свете один. Никаких понятий о чести. Никаких тормозов. Голая рефлексия. Этакий волк на двух ногах.

— Господи, — вздохнула Гемлер. — Как хорошо, что таких так называемых писателей не издают в нашем городе.

При этих ее словах Султанова словно кольнуло в самое сердце.

— А кстати, Веничка, почему меня не издают в родном городе? — громко спросил он через весь зал, и Герберт непроизвольно втянул голову в плечи.

— Мракобесие, современное мракобесие, — продолжил он уже не так бодро.

— Может, поэтому и не печатали, чтобы ты оказался единственным консультантом? — продолжал гнуть свое Султанов.

— Прекратите давление на свидетелей! — рявкнула Гемлер. — Это последнее предупреждение. Если последует еще одно, вас выведут из зала. Вам все ясно?

— Абсолютно! — Султанову стало понятно, что, судя по всему, досидеть до конца процесса ему не суждено.

— Свидетель, скажите, по какому принципу велся отбор авторов? — обратилась Гемлер к Герберту.

— Издатель прочел первые десять листов и решил, что эту вещь будут покупать.

— Десять листов? — деланно изумился Сенаторов и патетически воскликнул. — Где взяться Толстым и Пушкиным в наше время?

— Обычно читают еще меньше. Достаточно одной страницы, технику видно сразу. Это все равно, что как по тому, как человек берет нож, сразу видно, умеет ли он с ним обращаться, — по инерции возразил Веничка, и Паша не замедлил в него вцепиться, это был его последний шанс.

— Так значит, я умею писать книжки? — спросил он. — Отвечайте! Что де вы молчите? Может быть, вы сообщите суду побудительные причины, заставившие вас взяться за редактирование книг, о которых вы выразились столь уничижительно? Только не вздумайте врать, лжесвидетельство карается по закону!

— Я не помню, — с натугой проговорил Герберт.

Может, действительно не помнил. Столько водки жрать. Не всякому писателю под силу. Только настоящему.

Почувствовав неуместную заминку, Гемлер поспешила отправить Веничку отдыхать на скамеечку.

— У меня имеется еще один свидетель! — торжествующе провозгласил Сенаторов. — Директор издательства "Прекрасная Аврора"! Лазарь Лаврентьевич, прошу вас!

Уж кого-кого, а Лазаря Паша надеялся увидеть меньше всего. И как они его нашли?

Издатель вышел к трибуне в сером простецком костюме, положил руки на пюпитр, устало посмотрел прямо Султанову в глаза. У того внутри все сжалось от дурного предчувствия.

— Что вы можете сообщить суду? — спросила Гемлер.

— Трудно признаваться в своих ошибках, — горестно заметил Лазарь. — Наше сотрудничество не заладилось с самого начала. Моральный аспект героев Султанова отпугнул потенциальных клиентов. Коммерческого успеха у его книг нет. Их никто не покупает. Читатель устал от немотивированного насилия.

Султанов уронил голову в ладони. Это был конец. До последнего момента у него была хоть призрачная надежда выбраться из окружающего его кошмара. Была цель. Теперь у него ее забрали. Словно маяк загасили в штормовую погоду. Плыви куда хочешь.

— Прости, Паша, если сможешь, — притворно вздохнул Лазарь.

— Для того чтобы просить прощение, в суд не ходят, — проговорил Султанов.

Гемлер выглядела удовлетворенной. Видно она была из той породы людей, что чувствует себя хорошо только тогда, когда другому плохо. А то, что выступление Лазаря выбило Султанова из колеи, было заметно даже слепому. Создавалось ощущение, что достичь уныния Султанова было главной чуть ли не единственной целью судьи.

— Пора закрывать дело! — с довольным видом подъитожила Гемлер. — Мы установили следующее! Как писатель вы ничего не стоите. За так называемую преподавательскую деятельность вас вообще надо судить. Но это дело не нашей компетенции. Наше дело расторгнуть ваш брак с этой несчастной женщиной, которой выпала беда быть замужем за подобным "гением". И передать ей все нажитое ее честным трудом хозяйство, а точнее: квартиру и машину. Вы с чем-то не согласны, истец?

Вообще-то, Паша ничего говорить не хотел, но в этот момент произошло событие, которое окончательно вывело его из себя. Лазарь даже не досидел до конца процесса. Встав посреди обвинительной речи судьи, он неспешной походкой двинулся к выходу. Что ему Султанов? Один из неудачных проектов.

— Согласен, — как ему казалось, спокойно произнес Паша в направлении спины издателя. — Согласен, что я влип в нехорошую историю. У меня нет семьи, нет жилья, и мне некуда возвращаться. Другой бы посчитал это случайностью, только не я. Все-таки, я пишу детективы. Я считаю, со мной сыграли в нечестную игру и кинули. Но я этого так не оставлю, будьте покойны.

Лазарь на мгновение замер в дверях. На губах его застыла снисходительная улыбка, и он словно несмышленому ребенку погрозил Паше пальчиком.

— Ваши слова мне напоминают угрозы, — почти промурлыкала Гемлер. — Пристав, выведите его из зала!

Маргулис демонстративно встала и сказала на весь зал:

— Вы уволены, Султанов! Вас надо изолировать от общества, а особенно от детей!

И под всеобщее облегчение, включая сюда и его самого, Султанова вывели из зала.