Копейщики

Глава 2 Монсегюр 1243 г.

«Святой дух, ведущий нас к Святому Воскрешению! Дай нам силы противостоять кресту, на котором распята плоть твоя! Прости грешникам, поднявшим меч на овец твоих! Не ведают, что творят, ослепшие и заблудшие попечением Князя мира сего[92]. Прости данайцам, этим лжепастырям, приносящим под хламидами сутан факелы для костров, сжигающих не рабов твоих, а сыновей и дочерей, мужчин и женщин добрых. Обесславь их нашествие перед престолом твоим, как обесславишь зелёный цвет знамён нечестивых агарян в Палестинах. И пусть обернутся кресты, нашитые на плащи обезумевшего в своей жестокости воинства франков, указающим перстом для судей Вышних».

Бертран Отье[93], перебирая свитки со старыми текстами проповедей, произнесённых когда-то альбигойскими епископами на публичных теологических дебатах с легатами Иннокентия III[94], молился и готовился к встрече с необычным гостем.

«В иные, лучшие для Окситании[95] времена, ни один «христополитанин»[96] не стал бы встречаться с человеком, верующим в истинное распятие Иисуса. Но жестокий век диктует свои правила. Противостояние с Ватиканом зашло слишком далеко и поставило «добрых людей» на грань, за которой уже нет выбора. Либо смириться, как граф Тулузы Раймон, и принять покаяние, дав провести себя обнажённым на верёвке под ударами розог, распластаться в виде креста перед погрязшей в пороках псевдоапостольской католической церковью и признать власть папы - либо отправиться на костёр инквизиции. Остальным несчастным мирянам в Тулузе, Каркассоне, Альби, Безье, давно переметнувшимся к цистерцианцам под воздействием проповедей аббата Клерво и посланцев Ватикана Пьера де Кастельно и Доминика Гусмана, придётся забыть о традициях древнеримского права, о свободе веры, терпимости, о молитвах по канонам богомилов. Они теперь – новообращённые католики, подданные короля Франции, и присягнули ему в верности на орудии пытки Христа». - Так думал катарский священник, пробуждая в памяти трагедию альбигойских войн в Лангедоке, поминая жертв, сожжённых руками инквизиции и убитых Симоном де Монфором по приказу Людовика VIII[97] во славу Иисуса.

«Крестовые походы против верующих, пусть по-своему, в Христа - что может быть кощунственней и ужасней! Господь нам дал это испытание для очищения перед вратами в царствие небесное. Ну что же, посмотрим, с чем придёт к нам очередной странный гость. Окажется ли он посланником божьим, несущим Слово спасения - или озвучит последний ультиматум Святого престола? Ибо теперь veri christian[98] в жизни и смерти могут надеяться только на чудо». - Епископ сложил свитки, передал их коадъютору (помощнику), проследил, чтобы тот запер бумаги в шкаф, и стал ждать рассвета.

Ранняя весна на Юге уже подсушила дороги, по которым ещё в феврале невозможно было проехать верхом. Если в зимний день две-три повозки крестьян ещё могли бы развезти молоко и мясо по окрестным замкам, то большие массы войск утонули бы в грязи по пояс. То ли дело начало марта! Влажный сильный, но тёплый ветер высушил колею и обочины дороги, ведущей к крепости Монсегюр. Под стены цитадели стали стягиваться войска Людовика VIII и крестоносные отряды, собранные усилиями Ватикана. До настоящей осады было ещё далеко, но дозоры французской армии уже оседлали ближайшие к замку холмы, стремясь перерезать тропы, по которым к защитникам крепости стекались добровольцы и недобитые еретики Аквитании, Тулузы, Шампани.

Однако виллан, присланный сеньором этих мест Раймондом де Перейлем, уверенно вёл небольшую группу латников, сопровождающих хрупкого человека невысокого роста в простой одежде иоаннита. Монах был закутан в плащ - такой обычно носили госпитальеры. Крестьянин хорошо знал эти места, особенно край болотистой низины, затопленной вешними водами. Он мог бы провести странных путников в замок с закрытыми глазами, но в этом уже не было необходимости. Солнце только что осветило бойницы восточной стены крепости. Если бы это случилось утром двадцать первого июня, то от средней бойницы на восточной стороне донжона первый солнечный луч через такую же бойницу на западной стороне замка попал бы точно в глазное яблоко наблюдателя, знающего секрет Монсегюра. Но для обитателей цитадели главное заключалось не в этом. Замок хранил не одну такую тайну. К примеру, все узловые точки фасада восточной и южной стен соответствовали строгой симметрии и последовательности вхождения Солнца в каждый из знаков Зодиака. Тот, кто возвёл эту крепость на высокой горе сто лет назад по указанию катарских апостолов, следовал канонам архитектуры с привязкой плана постройки к четырём сторонам света и к двум точкам солнцестояния: летнему и зимнему. Именно так возводились храмы поклонения Солнцу в Египте. Точно также выстроена крепость Гарни в древней Армении[99] и храм Апполона в Дидиме на малоазийских территориях Византии.

Монах внезапно остановился, поражённый красотой и величием открывшейся перед ним картины. Стены крепости с каждым мгновением зари меняли свой цвет от бордового к малиновому и от красного к ослепительно-жёлтому. Казалось, что море крови, заливая замок до самых бойниц, постепенно отступало и, наконец, впиталось крутыми склонами скалы, покрытой первой короткой зелёной травой.

- Боже мой, это было, как знамение! – тонким голосом воскликнул госпитальер, не отрывая взгляда от стен Монсегюра.

Старший из латников, едва не налетев на монаха, поднял руку. Остальные солдаты остановились, переводя дух.

- Что? – недоумевающе спросил командир эскорта, поднимая глаза на недалёкие стены.

- Монсегюр – как… как ворота Солнца, - иоаннит кивнул головой на замок.

- Не знаю, какое он имеет отношение к солнцу, но как крепость – ничего не стоит. Одно достоинство – расположен на вершине горы. Но при правильной осаде… - Латник не договорил и сокрушённо покачал головой.

- Не может быть! Такой грозный с виду. Неужели так плохо? – монах повернулся к рыцарю.

- А чего хорошего? Не знаю, какой дурак его строил, да только слабых мест, если посчитать - не хватит пальцев рук, – и командир отряда, польщённый неожиданным интересом и вниманием к его словам, принялся перечислять: - Ну, во-первых, въездные ворота. Взгляните! Да ведь они - локтей шестьдесят в ширину и семьдесят в высоту. Такого проёма в замках я ещё не видел. Слишком уж они огромны и монументальны. Впору дворцу. Да ещё располагаются в самой нижней, легко доступной точке стены. И к тому же - где у них подъёмная решётка, где надвратные башни, где барбакан[100], откуда можно обстреливать нападающих? Во-вторых. Стены слишком низкие, чуть выше ворот. Три из них не имеют зубцов. Донжон слишком мал и уязвим для камнемётных машин. Как зайдём внутрь - посмотрю лестницы и переходы. Там тоже, думаю, не всё так, как должно быть в замке. И ещё. Где внешние укрепления вон на той ровной площадке перед стеной? Идеальное место для установки катапульт и таранов. Командир крестоносцев сенешаль Каркассона[101] – опытный воин. Он не простит катарам ошибок и слабых мест в обороне. Долго крепости не продержаться, – заключил латник и поторопил монаха:

- Нам нужно спешить, ваша милость. Так где тут у еретиков подземный ход? - обратился он к виллану, подтолкнув его к стенам крепости.

Через полчаса монах-иоаннит, испачканный грязью и паутиной, собранной плащом со стен подземелья, поднимался по лестнице в оружейную замка. Его охрана осталась у внутренних ворот. Теперь гостя сопровождали два солдата из гарнизона крепости.

Тяжёлая дверь скрипнула, открываясь, и монах очутился перед группой людей. Некоторых он знал, других видел впервые.

У окна стоял Бертран Отье, наблюдая за действиями своего человека во дворе крепости. А тот, одетый в сутану монаха, находился внутри огромной, в человеческий рост, пентаграммы, высеченной на одной из внутренних стен замка. Катарский священник совершал странный ритуал. Раскинув руки и шевеля губами, он внимательно наблюдал за солнцем через закопчённую горящей лучиной пластину стекла, закреплённую металлическим обручем на голове. Вокруг него во дворе собрались люди и тихо молились. В открытое окно хорошо были слышны тихие голоса, потрескивание факелов и птичий гомон.

Бертран Отье обернулся на звук шагов и обратил свой взор внутрь комнаты, где за круглым дубовым столом в центре сидели: Роже де Марпуа – командир гарнизона Монсегюра, епископы Раймон Эгюийе, Гильом Жоаннис и Пьер Сирвен.

Вошедший госпитальер обвёл глазами зал. Оружейная больше напоминала внутреннее помещение храма. На высокой подставке покоилось огромное раскрытое Евангелие в красном кожаном окладе. Стены были украшены таинственными фресками. На одной из них иоаннит заметил квадраты, в которые кто-то вписал особой формы кресты Святителя Андрея, шесть капель крови и множество маленьких крестиков в виде буквы Х. Слева и справа от квадратов можно было заметить нарисованное копьё и едва различимую крышку некоего сосуда жёлтого цвета. Кое-где на белой штукатурке застыли искусно изображённые белые голуби. Они раскрыли свои полупрозрачные крылья и как будто парили в воздухе. Оружие: мечи, пики, секиры, сваленные в углу, казались здесь посторонними предметами.

Монах развязал шнуры плаща и откинул его в сторону.

- Ого! – удивлённо воскликнул Роже де Марпуа.

Перед альбигойцами стояла женщина лет пятидесяти в серой рясе, подпоясанной белой верёвкой. Блестящие рыжие коротко остриженные волосы отливали начищенной бронзой. Огромные ярко-голубые глаза смотрели на присутствующих печально и строго. Уголки тонких, но красивой формы губ чуть дрожали, приподнимаясь в лёгкой улыбке.

- Доброе утро всем верующим в Иисуса и его Воскресение, - высокий проникновенный голос гостьи заставил Бертрана Отье подойти к столу. Пожалуй, только он не удивился, увидев в комнате женщину в монашеской одежде. По всей видимости, епископ и монахиня были знакомы.

- Мы ждали вас чуть позже, после утренней молитвы, - жестом руки епископ усадил вскочивших на ноги мужчин. - Впрочем, это не важно. Время не терпит. Мышеловка скоро захлопнется. Но мыши ещё поиграют хвостами этих двух кровожадных котов по имени Синибальдо Фиеччи[102] и Людовик, – епископ отошёл от окна и попытался представить собравшимся гостью.

- Не трудитесь Бертран. Не нужно имён. Имена – это лишние хлопоты для совести и искушение для мужества, когда инквизиция поднесёт раскалённые клещи к вашим рёбрам.

- Мы ещё посмотрим, от кого завоняет жареным мясом, - вспыхнул Роже де Марпуа.

- Спокойно, Роже. Гостья знает, что говорит. Обойдёмся без лишних формальностей. Не потому, что нам следует опасаться огласки наших намерений, а потому, что мадам, к сожалению, права в другом. Считанные дни остались до полной осады нашего замка французами. Мы – последний оплот добрых людей на земле Лангедока и нам не изменить судьбы. И дело здесь даже не в вопросах веры. В Константинополе храмы, посвящённые Христу, соседствуют с мечетями во славу Аллаха. Терпимость византийских императоров делает им честь и вызывает злобу Святого престола. Не удивлюсь, что в недалёком будущем наши сыновья, если останутся в живых после бесчинств крестоносцев в наших краях, увидят крестовый поход на Новый Рим.

Вопрос в другом. Французскому королю нужны наши земли, а Папе Римскому - наши души. А в новых провинциях, завоёванных огнём и мечом крестоносцев, они не потерпят чистоты поклонения Свету и Слову. Вы чувствуете далёкий запах костров? - Отье простёр руку к открытому окну. – Там, в городах Лангедока и Прованса, под стенами Тулузы и Каркассона горят наши единоверцы. И скоро наступит наша очередь. Поэтому давайте послушаем нашу гостью, ведь, если я не ошибаюсь, у неё есть к нам какое-то дело.

- Вы правы, Бертран. В ваших словах я слышу мудрость и печаль, сожаление и надежду. Надежду на то, что Господь не бросит вас своей милостью в последнюю минуту, подарив смерть без боли. Пусть ваши чистые души не достанутся дьяволу, а предстанут перед Богом для воскрешения там, на небе, ближе к почитаемому вами Свету, к престолу Господа.

- Да услышит тебя единый наш Бог, да сбудутся его пророчества, запечатленные в Евангелии от Иоанна, - епископ поднял глаза вверх и тяжело вздохнул. – Итак?

- Итак, спасибо, что приняли меня. Я проделала этот трудный путь с одной-единственной целью: поддержать вас в трудную минуту и потребовать от вас исполнения некоторых обязательств перед Богом и людьми. – Увидев недоумение в глазах клира[103], рыжеволосая монахиня продолжала: - Никому из следователей инквизиции не нравится ваша чистота и внутренняя сила, подобная силе ангелов небесного воинства. Собирание земель французским королём заканчивается. Испанским правителям Кастилии и Арагона скоро потребуются союзники в борьбе с маврами. Никто, включая наместников Святого престола, не потерпит своеволия ваших епископов и самостоятельности вашей церкви. В борьбе с мусульманским нашествием на Испанскую Галлию у христианских королей должны быть надёжные тылы и верные солдаты, непоколебимые в вопросах веры. Сильные мира сего до сих пор не могут смириться с тем, что в Окситании рыцарские турниры не уступают зрелищам, которые устраивал Ричард – Львиное сердце. Что ваши бароны ведут войны не ради добычи, а ради славы. Что ваши города, недовольные по разным причинам своими сюзеренами, нередко закрывают перед ними ворота. Что Посвящённые не берут в руки оружие даже для защиты собственных жизней. Но у вас, помимо ваших жизней, есть нечто, что Ватикан хотел бы получить в свою собственность как можно быстрее. Слухи о том, что графу Рожеру Второму де Фуа и рыцарям из Верхнего Арьежа во время первого крестового похода досталась некая ценная реликвия, смущают умы папских легатов. Что это за святыня - они только догадываются. Не знаю, откуда эти слухи, но я уверена в одном: Община Сиона, чьей посланницей являюсь я, знает точно, что некий сосуд… - гостья указала рукой на крышку, нарисованную жёлтой краской на стене, - находится на земле Лангедока.

Замешательство слушателей через мгновение прервалось возмущёнными возгласами. Но Бертран Отье предостерегающе поднял руку.

- Ваши слова лишь подтверждают мои опасения за судьбы нашей несчастной родины и наших людей. Суровая правда смотрит на нас вашими глазами. И как бы мы ни выказывали недовольство в ответ на прямоту, с которой вы высказали наши собственные мысли - нам придётся смириться с неизбежным. Монсегюр – последний оплот истинной веры - рано или поздно падёт. Но… - твёрдым взглядом епископ заставил сесть разгневанного Роже де Марпуа, - назовите мне хотя бы одну причину, ради которой мы отдали бы именно вам на сохранение некую, как вы говорите, реликвию, при условии, если, конечно, она у нас есть.

- Сейчас не время кривить душой, брат мой, - тихо произнесла монахиня. Она, заметно нервничая, теребила край верёвки, повязанной изящным узлом на тонкой талии. - И если вам нужны причины, то первая из них такова: если вы готовы принять на душу грех убийства ни в чём не повинных жителей Лангедока, принимающих на веру откровения первых христополитан о происхождении Христа - то признайтесь хотя бы самим себе, что ваши епископы ослеплены своим убеждением в истинности катарского учения. Но такой же истинной считалась вера эллинов в богов Олимпа. А ныне - это ересь в ваших же глазах. Но в любом случае Церковь Святого Петра не простит вам отступничества, и вы обречены на смерть.

Вторая причина: если в той чаше, хранящейся у вас, - монахиня указала на фреску стены, - находится кровь Христа - а я в этом не сомневаюсь - то это значит, что Иисус был сыном Бога, посланным на землю в человеческом облике, чтобы искупить за нас наши грехи. Иначе зачем бы вам хранить в такой тайне эту священную реликвию? И этот ваш поступок опять противоречит вашему учению, что Иисус – только ниспосланное нам свыше видение, и его распятие на кресте – такой же фантом или мираж в пустынях Палестин. Но, как бы то ни было - вы боитесь утратить эту святыню. Иначе вы давно бы её уничтожили. Значит, вас точит червь сомнения. Значит, она скоро попадёт в руки Святого престола и будет служить укреплению светской неправедной власти Пап, – глаза монахини испытующе останавливались на каждом из присутствующих в комнате. - Поэтому моё братство предлагает вам передать реликвию в надёжные руки, которые сумеют сохранить её до нужного часа, чтобы использовать по назначению, скрытому от вас. Кстати, для христополитан, я вижу, святыня не имеет такого значения, как пентаграмма, пятиконечная звезда, ворота Солнца и солнечные часы, каковыми является этот храм - странная крепость Монсегюр. Повторяю: если вы намерены скрыть эту вещь под обломками замка - тогда я смирюсь и уйду отсюда с горьким чувством неисполненного перед Иисусом долга.

Но подумайте о миллионах верующих, как и вы, в Воскрешение, которым будет радостно сознавать, что альбигойцы сохранили реликвию для потомков истинной веры; подумайте о том, что Ватикан, завладев вашим сокровищем, с полным правом не устанет трубить на всех площадях о своей силе и непреклонной воле, о своей «милосердной» жестокости и непримиримости к еретикам. Подумайте о том, что найденная папскими легатами в подвалах крепости реликвия послужит орудием ещё большего угнетения церковью ваших сограждан. Что Ватикан получит ещё большую светскую власть, и так чрезмерную для духовных пастырей. Представьте своим внутренним взором самодовольные улыбки претендентов на папскую тиару[104], приписывающих себе заслугу обретения реликвии и торжествующих в своей победе и славе.

Вы готовы рискнуть святыней, укрыв её в тайных подвалах замка, в которых будут рыскать жадные до грабежей солдаты и фанатики-доминиканцы? Они перероют здесь не только землю, но и скалы, на которых стоит крепость. Не обольщайтесь. Там, во дворе, после костров инквизиции, в которых погибнут ваши братья, - монахиня указала рукой за окно, - через год, самое лучшее - через два - от вашего храма, покрытого пеплом сожжённых мучеников, не останется и камня[105].

Тяжёлые гири молчания и раздумий, казалось, пригнули к земле плечи катар.

Через какое-то время один за другим альбигойцы пришли в себя. Их взгляды прояснились и, наконец, сошлись на лице гостьи.

- Но почему мы должны верить именно вам и отдать реликвию в ваши руки? Чем они лучше рук Монфора, короля Людовика или генуэзца Фиеччи? Для нас вы такие же еретики и вероотступники, – тихо сказал Гильом Жоанис.

Женщина с рыжими волосами, казалось, ждала этого вопроса:

- Вы можете отдать святыню, скажем, тамплиерам - за военную поддержку, или мусульманам, или не отдавать вообще никому. Пусть пропадает. Но вы должны ясно понимать: ничего нет тайного, что не станет явным через какое-то время. Реликвию рано или поздно всё равно найдут. Так было и с вашей святыней, когда граф де Фуа случайно обнаружил её в храме Гроба Господня. Только кто найдёт святыню завтра и как её использует? Во благо или во зло? – Гостья в монашеской одежде, сковывающей её движения, в волнении заходила по комнате. - Община Сиона ни разу не запятнала себя кровью за всё время завоеваний Святой земли. Слова из Нагорной проповеди Христа «…Не убий…» также святы для нас, как и для Посвящённых Окситании.

Взгляды альбигойцев следили за каждым движением монахини.

- Община Сиона служит советником королям Иерусалима ради блага и достижения мира в Палестине. Наша цель – земля обетованная для всех, населяющих Святые места и несчастную, разорённую междоусобицами Европу. Наша мечта – поддержание равновесия между кровожадными устремлениями папства, королей, алчных баронов ради прекращения войн. Мы хотим создать условия для достойной безбедной и счастливой жизни подданных любой короны. Мы хотим привести верующих в Иисуса к таинству воскрешения чистыми разумом и сердцем. Это ли не ваши цели? Или вам недостаточно этих веских причин?

Голубые глаза гостьи заблестели золотистым светом отражённого солнца, заглянувшего в окно в этот самый миг.

Епископы и командир защитников крепости переглянулись.

- Клянусь светом наступившего дня, она – права, - воскликнул Роже де Марпуа.

Бертран Отье подошёл к возвышению для евангелия, достал из недр книги какую-то бумагу, ещё раз бегло просмотрел её и повернулся к монахине.

- Я внимательно перечитал все ваши доводы, изложенные вот здесь, - епископ стукнул тыльной стороной ладони по письму. То, что вы написали и сказали сейчас вот здесь, всё это - суровая правда. Мы – христополитане - находимся в безвыходном положении. Время неумолимо отсчитывает последние мгновения нашей грешной жизни. Сегодня ваши глаза и ваши доводы убедили меня в правоте уже принятого решения. Не к кому больше обратиться за советом. Нет больше церквей Аженуа, Тулузы, Каркассона, Бургундии, Фландрии. Нельзя собраться большому Клиру и обсудить ваше предложение. С согласия последних ещё живых братьев, я говорю вам: «Да!». Сокровищница Приората Сиона, пожалуй, самое достойное для реликвии место.

Гостья облегчённо вздохнула и неожиданно встала на колени перед Отье. Она взяла руку епископа и поцеловала. Лангедокский проповедник ладонь не отнял, а возложил другую руку на голову женщины.

- Спасибо, святой отец, - голос монахини дрожал от еле сдерживаемых рыданий.

- Надеюсь, мы не обманемся в вас, - Роже де Марпуа вскочил со скамьи. В его суровых глазах блеснул огонь. - Только нас им так просто… - рыцарь погрозил кому-то, кто находился за стенами замка, - не взять! Они ещё увидят, как умеют умирать «добрые люди»! Вот только, - де Марпуа на мгновение замолчал и застыл в размышлении, - кто знает, нет ли в наших рядах шпионов папы. Ваш приезд в замок, сестра, не остался незамеченным защитниками крепости. А инквизиция умеет развязывать языки и сопоставлять полученные признания. Не свяжут ли они визит неизвестного монаха с реликвией Монсегюра?

- Ты прав рыцарь, - Отье нерешительно остановился на полпути к двери. - Папских легатов и солдат Людовика нужно направить по ложному следу. Думайте, Роже, думайте!

- А что, если сегодня же, пока Монсегюр не обложили со всех сторон, послать нескольких доверенных братьев с поручением в крепость, ну, скажем, в Монреаль де Со? Дать им обманку, обставить всё таким образом, чтобы посторонние глаза заметили их поспешный секретный отъезд. Отправить тайными оленьими тропами. Распустить слух, что в сундучке – святыня альбигойцев. Пусть зароют ящик где-нибудь под стенами внутренних укреплений замка. Пусть Монреаль де Со, построенный графами де Фуа по образу и подобию ротонды Гроба Господня, сослужит реликвии последнюю службу.

- Так действуйте, Роже! Что же вы стоите? – епископ одобрительно посмотрел на рыцаря и поманил за собой гостью.

Бертран Отье и монахиня, вновь накинувшая на плечи плащ госпитальера, вышли к лестнице, ведущей в недра донжона. Проповедник из рук одного из солдат, стоящих на страже в арке прохода, взял зажжённый факел, отослал охрану во двор, дождался, пока стихнут шаги, и повёл гостью вниз.

Потайной рычаг привёл в движение ничем не примечательную каменную плиту. Комната, в которую они вошли, едва могла вместить десяток человек.

В подземелье было сухо и прохладно. В противоположной от входа стене в небольшой нише стоял ящик, обитый бронзовыми пластинами. Отье подошёл, открыл крышку маленьким ключом, который он достал из складок одежды, и жестом пригласил монахиню подойти поближе. В сундучке на боку лежал невзрачный медный кувшин. Рядом желтел пергамент, туго скрученный в свиток и перевязанный бечевой.

Бережно вынув сосуд, епископ передал его гостье. Свет факела, закреплённого на стене, отразился в глазах христополитанина.

- Смотрите. Видите вот эту надпись? – Он указал на печать, закрывающую горлышко сосуда.

Монахиня молча кивнула головой.

- Вот вам свиток, где наши клирики и архивариусы выписали из старых иудейских книг, найденных катарами на Святой земле, всё, что касается вот этой строки, - альбигоец указал пальцем на буквы, составляющие на белом металле печати слово «ковчег». - И помните, открыть этот кувшин можно только в нужное время в нужном месте. Узнать, когда это время наступит - теперь ваша задача. Мы этого сделать не успели.

Гостья уложила дар катаров в сундучок, закрыла крышку, закутала свою драгоценность в плащ и поклонилась епископу.

- Прощайте, - дрогнувшим голосом произнесла она, резко развернулась и поспешила вверх по лестнице.

- Прощайте, - негромкое эхо, казалось, следовало за ней по пятам. Далеко наверху свет яркого солнечного дня указывал монахине дорогу.

Через четверть часа тем же подземным ходом женщина, переодетая монахиней, в сопровождении своей охраны покинула замок. В лесу их ждали лошади. К седлу одной из них старший из латников крепко привязал небольшой сундучок.

А ещё через полчаса с западной стороны замка открылось окно, и в руки трёх рыцарей, переминавшихся с ноги на ногу у подножия скалы, был опущен ящичек, как две капли воды похожий на переданный странной гостье. Не прошло и минуты, как осёдланные кони почувствовали на своих спинах тяжёлых седоков. Оруженосец отпустил поводья лошадей и поспешил к воротам крепости. Старший из верховых достал из-под верёвки, которой была перевязана шкатулка, небольшой свиток, прикреплённый к посылке, засунул его под кольчугу, и всадники, осторожно пустив коней вниз по тропе, пропали из виду вместе с сундучком.

Летом 1243 года армия крестоносцев взяла Монсегюр в кольцо осады.

Пятнадцать рыцарей и пятьдесят солдат почти год противостояли нескольким тысячам опытных бойцов под руководством сенешаля Каркассона. Крепость пала 16 марта 1244 года. Двадцать пять защитников крепости покончили жизнь самоубийством. Катарские проповедники, монахи и укрывшиеся в замке жители окрестных селений, не отрёкшиеся от своих убеждений, в тот же день были сожжены на кострах у подножия горы. Двести человек почти одновременно задохнулись в дыму и обратились в пепел, унесённый свежим ветром Лангедока к ослепительному Солнцу, равнодушно смотревшему вниз на окрашенные кровью стены полуразрушенного замка.