Копейщики

Эпилог

Тихий осенний день городка Баден в земле Баден-Вюртемберг заканчивался торжественным колокольным звоном. Только что вечерняя воскресная месса после «Кредо», нескольких молитв из оффертория и канона[211] завершилась проповедью из новозаветных посланий. Прихожане выходили из Штифткирхе[212] и, слушая гул колокола со звонницы цисторцианского монастыря Лихтенталь, стояли небольшими группами, дыша свежим воздухом и делясь планами на вечер.

- Господин Шуман, нам с Вами нужно взяться за написание литургических музыкальных пьес. Право слово, надоело слышать эти тяжёлые аккорды Гийома Дюфаи и Джованни Палестрина[213]. Держу пари, у нас получилось бы лучше!

- Ах, господин Лист, оставьте Роберта в покое. Вы невыносимы! Ваша порочная страсть к пари переходит все границы. Инспекторы Курхалле[214] до сих пор судачат о вашей азартной игре в прошлую субботу. Ференц Лист и Фёдор Достоевский – главная тема сплетен, – жена Роберта Шумана Клара Вик[215] недовольно нахмурила брови и взяла мужа под руку.

- Вы просто ничего не понимаете в рулетке. Не правда ли, месье Сантис? – Ференц Лист бесцеремонно схватил за рукав проходящего мимо пожилого человека в чёрном потёртом сюртуке. – Кстати, вы оставили для меня ту бронзовую чашу времён Каракаллы[216] найденную вами в развалинах римских терм?

- Конечно, господин Лист. Чаша терпеливо ждёт Ваших крупных выигрышей.

Человек, которого остановил композитор, с тонкой иронией добавил:

- Скажу вам откровенно, юноша. Если бы не было таких, как Вы, казино Бадена давно бы разорилось. Хотя… русские не менее безрассудны, чем австрийские венгры. Грех легкомыслия нужно бы добавить в список смертных грехов. Вы должны согласиться со мной, месье Лист, тем более, что вы совсем недавно вступили в орден францисканцев[217].

- Ваша осведомлённость о моей жизни меня пугает. Вот кто невыносим своим сарказмом, - Лист хлопнул по плечу владельца антикварной лавки, рассмеялся и продолжал, как ни в чём не бывало. – Уважаемый господин Сантис! Я не обижаюсь на правду, но, - музыкант понизил голос, - у меня есть система игры.

- Скажите об этом месье Достоевскому. Все системы подчинены теории хаоса и парадоксам азартных игр. Любая игра, основанная на случайных совпадениях, ведёт к проигрышу, а проигрыш, как ни странно, заставляет игрока удваивать ставки и снова терпеть поражение. В конце концов поражение заканчивается или долговой ямой, или пулей в лоб, – человек в потёртом сюртуке снял шляпу и поклонился собеседникам. – Жду вас всех в своём магазине диковинок и древностей. Антиквариат – вот лучшее вложение денег. Честь имею!

Человек не спеша пересёк площадь по направлению к небольшому мостику через широкий ручей и пропал в тени огромных платанов Лихтентальской аллеи.

- Вот кто мудр, как царь Соломон или Сократ. У него даже имя соответствующее, - задумчиво обронил Роберт Шуман.

- И к тому же он нищ, как Иисус или Диоген, - весело добавил Лист. – И это несмотря на то, что его лавка полна сокровищами погибших цивилизаций. Ах, эти антиквары! Последнюю рубашку отдадут за глиняный черепок от римского кувшина, в котором когда-то прокисло и выдохлось дешёвое вино для плебеев. Кстати, его лавка – самая лучшая на Лихтенталлерштрассе. У него бывает сам Бисмарк[218]. Месье Сантис - один из самых уважаемых знатоков античной керамики и эксперт в области древнеримской государственности, – музыкант порылся в карманах, вытащил клочок бумаги и хлопнул себя ладонью по лбу. – Кстати, о Риме. Совсем забыл, меня сегодня ждут в новых термах. Массаж и всё такое прочее. Увидимся в театре. – Лист торопливо простился, поднял трость, останавливая экипаж, и уехал.

Сократос Сантис, прогулявшись узкими улочками Бадена вдоль ручья Ооз, вышел к своей лавке древностей и толкнул дверь. Служитель – высокий краснощёкий парень - почтительно встал из-за старинного, инкрустированного перламутром и изувеченного глубокими царапинами бюро, молча поклонился. Сократос кивнул головой, поставил свою массивную дубовую трость в угол.

- На следующей неделе давай-ка займёмся этим бюро. Долгое пребывание и ужасные условия в подвалах замка маркграфов Бадена нанесли ему глубокие раны. Его уже видела Каролина Витгенштейн[219] и просила привести в порядок. Нам нельзя потерять такую клиентку, да и счета требуют оплаты. - Владелец лавки перебрал гору бумаг на сундуке при входе.

Антиквар немного лукавил. Все счета лавки и лично Сократоса Сантиса оплачивались неизвестным меценатом через Bank of Scotland[220]. Причём, доставляемые курьером раз в три месяца кредитные письма банка не вызывали сомнений в платёжеспособности покровителя Сократоса и принимались кредиторами любителя древностей с доверием и уважением. Аккредитивы тут же обменивались местными немецкими банками на любую валюту по желанию обладателей ценных бумаг.

- Хозяин! Почта, требующая вашего внимания - вот здесь, - парень постучал по объёмистому плотному конверту коричневой бумаги. – Посыльный был час назад.

- Хорошо, Пауль. Можешь идти домой. День, слава Богу, кончился.

- Как скажете, хозяин. Вот только опущу ставни.

- Не надо, Пауль, я сам. А ты иди – дома, наверное, заждались.

Через минуту антиквар остался один. На заднем дворе он проверил тяжёлые массивные ворота, обитые стальными полосами, вышел на улицу и опустил железные жалюзи. Литая с кованными вставками уличная дверь закрылась с лёгким скрипом. Опустив два засова, антиквар захватил пакет с почтой и поднялся по узкой лестнице наверх. На втором этаже было ещё три комнаты. Он прошёл в дальнюю с единственным узким окном, больше похожим на бойницу. Эта помещение, больше похожее на келью, уже долгие годы служило ему кабинетом. Вскрыв толстый пакет, он выложил на стол кипу бумаг и стал разбирать их. Здесь были отчёты анонимных экспертов о работах Адольфа Байера, Бернара Клода, Иоганна Берцелиуса, Карла Эрнста, Луи Пастера, Теодора Шванна[221]. Бегло просмотрев все бумаги, Сократос вздохнул:

- Ничего! – он бросил в камин всю почту. Достал палочки Сориа[222], усовершенствованные им самим с применением не белого, а красного фосфора, высек огонь и поднёс его к вороху бумаг. Маленький костёр вспыхнул в чреве камина и превратил отчёты в кучку пепла.

Заглянув ещё раз в пакет, он увидел сложенный вчетверо самодельный конверт. На сером листе плохой дешёвой бумаги он прочитал письмо, написанное каллиграфической латинской вязью от неизвестного ему итальянского антиквара.

Текст гласил: «Venerandus dominus[223] Sokratos! Хотел бы узнать Ваше мнение о бронзовой статуэтке, найденной в окрестностях монастыря Эйлсфорд. Она напоминает мне конное изваяние Юлия Цезаря, но, судя по всему - это хорошо сохранившийся скульптурный портрет одного из первых владельцев замка Келли. К этому письму прилагаю мой скромный набросок углём описанного выше артефакта. Если у Вас не найдётся для меня времени, можете не отвечать».

Сократос оторвался от письма и перевернул лист бумаги. На рисунке скупыми штрихами была изображена конная статуэтка воина. Набросок головы отличался особой тщательностью. Это было лицо отца Рубио.

Антиквар посмотрел бумагу на свет. В правом верхнем углу он заметил оттиск перстня Приората Сиона. Поднеся письмо к пламени свечи, он прочитал медленно проступающее в токе тёплого воздуха послание:

«Tolerantia, stabilitas, fiducia» (Терпение, выдержка, вера - (лат.)

Сократос Сантис вздохнул, отправил лист бумаги в огонь и встал из-за стола. Несколько минут он смотрел на уличные фонари Бадена, на окрестные горы, подступающие чёрно-зелёными сумерками к улицам, потом задёрнул плотные шторы, снял с шеи массивный ключ и подошёл к книжному шкафу. С одной из полок он снял книгу. Шкаф развернулся по оси, приоткрыв проход. Антиквар взял свечу и вошёл через образовавшуюся щель... Небольшая комната со старым креслом посередине была обита толстыми железными листами. В нише напротив входа сверкал массивной стальной ручкой сейф, окрашенный зелёной блестящей краской. На дверце красовалась надпись «Крупп».

После долгих манипуляций с ключом и замками Сократос открыл сейф и увидел в нём два хранящихся там предмета. Он взял в руки сосуд толстого тёмно-зелёного стекла, оправленный в бронзу. В комнате было холодно, но стекло оставалось тёплым, и от него через ладонь в выпуклые вены антиквара прошло что-то вроде искры, согревая кровь.

- Святой Грааль, - прошептал хранитель святынь.

Сократос перевёл взгляд на медный кувшин. В памяти всплыло откровение Наставника о назначении Ковчега Завета.

«Ковчег – неотъемлемая часть Святого Грааля. Именно в этот сосуд мощной рукой Творца в своё время выжаты каменные скрижали, на которых были высечены Десять заповедей. Наступление периода борьбы за реликвии между первосвященниками разных вероучений заставили Господа сначала спрятать скрижали, а потом пролить их раствором пыли в пригорошню воды из Стикса…»

Антиквар положил на место Грааль и взял в руки Ковчег. Медный сосуд отразил полированными стенками свет свечи. Это сейчас Сократос Сантис уже не удивляется ощущению таинственной силы, исходящей от меди, а во время рассказа наставника Андре Мерон стоял, как столб, с открытым от изумления ртом.

Но, тем не менее, он принял на веру и существование каменных табличек, раздавленных ладонью Творца в порошок, и легенду о реке, разделяющей живых и мёртвых.

Голос отца Рубио продолжал звучать в его сознании: «В этом сосуде сокрыта мощь, гораздо большая, чем сила всех наконечников и мечей, вместе взятых. Раствор сока мудрости десяти заповедей, смешанный с живой и мёртвой водой Стикса, обладает свойствами передавать силу духа величайших воинов ещё живой плоти, а материю наделяет мощью и несокрушимой твёрдостью. Не зря столько героев и титанов переправлял Харон на противоположный берег параллельного мира, омывая их окровавленные тела водами реки. Именно в этом растворе был закалён наконечник царя Давида…»

Антиквар живо представил себе картину переправы. Как-то раз, чтобы осмыслить услышанное, он попытался записать повествование отца Рубио, но в тот же вечер сжёг все свои записи, и сейчас он мог лишь восстановить содержимое бумаг по памяти:

«…Это не легенда, что новорожденный Ахилл был выкупан в Стиксе. Кто знает, не зачерпнули ли по горсти воды из реки Геракл, Гектор, Прометей, Асклепий, Орфей[224]? Не дал ли Господь, чтобы укрепить расстроенную сомнениями душу Иисуса, сделать ему глоток из Ковчега, вкусив из которого, он оказался подготовлен для невозможного? Чувство животного страха и самосохранения исчезло без следа, появилась презрение к смерти, готовность подставить оскорбительному удару вслед за правой щекой левую. Окрепло желание принести в жертву собственную жизнь ради веры, защиты своего рода, всех обездоленных и униженных слепой ненавистью и неразумным властным презрением. Но мельчали люди - мельчал и Стикс, пока не исчез в зыбучих песках времени. И только Ковчег Завета сохранил для будущего силу прошлого, величие Святого духа и мудрость Творца, необходимые для обретения в настоящем пути к бессмертию и к воротам Царства небесного, открываемым ключами Грааля».