Корабль Рима

ГЛАВА 14

Сципиона опять вырвало от невыносимой вони, которая окружала его в кромешной тьме нижней палубы карфагенской галеры. Тесное пространство его тюрьмы резко отличалось от комнаты в крепости Липары, где консул провел первые две недели плена. Там из окна своей камеры он мог видеть гавань и гибель Классис Романус — не уничтожение, а превращение в карфагенский флот. Шестнадцать из двадцати римских галер вышли целыми из ловушки, пополнив вражеские ряды, и это обстоятельство вызывало жгучий стыд в душе гордого консула. Через две недели карфагеняне были готовы отплыть из Липары. Именно тогда Сципиона вывели из камеры и без объяснений бросили в трюм галеры, обрекая на страдания.

Желудок вновь сжали спазмы; он уже давно был пуст. Сципион с трудом отдышался. Замкнутое пространство, теснота и кромешная тьма грозили свести с ума. Консул собрал всю волю, чтобы противостоять панике, но чувствовал, что мужество покидает его. Ноги болели — потолок высотой пять футов не давал выпрямиться, и ему приходилось либо сидеть на корточках, либо стоять согнувшись, чтобы не опускаться на грязную палубу, кишевшую тараканами и заваленную нечистотами. От помещения для рабов его отделяла тонкая переборка, и консул явственно слышал их стоны и натужный кашель. От этих звуков кровь стыла в жилах.

Сципион точно не знал, сколько времени он провел в трюме — вероятно, около двух недель. Время от времени люк над ним открывался, и тюремщики спускали ему черствый хлеб и солоноватую воду, осыпая насмешками и оскорблениями на незнакомом языке. Первую неделю Сципион старался сохранять внешнее безразличие, чтобы своими страданиями не доставлять радости тюремщикам. Затем им овладели страх и ощущение, что он так и умрет в этой темнице, и тогда от его непокорности не осталось и следа. Слушая неумолчный бой барабана, доносившийся с гребной палубы, Сципион чувствовал, как его решимость постепенно растворяется в темноте трюма.

Ганнибал Гиско шел в конец гребной палубы к тщательно охраняемому люку в трюм. Он молчал, скользя взглядом по рядам прикованных к веслам рабов. Наблюдавшие за рабами надсмотрщики заметили приближающегося адмирала, и бичи с удвоенной энергией стали опускаться на спины рабов. Людьми двигало не усердие, а страх. Гиско заметил перемену и мысленно улыбнулся. Он с удивлением узнал, что римляне используют в качестве надсмотрщиков своих матросов. Еще много лет назад адмирал приказал поставить на эти должности рабов, набранных из гребцов.

Метод Гиско означал, что, как только эти люди брали в руки бич и наносили первый удар, они становились злейшими врагами для товарищей по несчастью. При малейшем подозрении, что надсмотрщик щадит рабов, его тут же наказывали, возвращая к гребцам. И тогда жизнь бывшего надсмотрщика исчислялась часами — как правило, его убивали во время первого же отдыха, когда он вместе с теми, кого недавно истязал, спускался в трюм под гребной палубой. Эта хитрость значительно повысила эффективность работы надсмотрщиков, заставляя проявлять безжалостность и даже бесчеловечность, и страх показаться мягкими лишь усиливал их жестокость.

Гиско остановился у люка. Охранник отсалютовал и посторонился.

Адмирал выжидал, еще раз осмысливая уже известную информацию. За две последние недели восемнадцать выживших капитанов римских галер под пытками дали показания о строительстве нового флота. Кто-то держался довольно долго, кто-то сломался сразу, кто-то знал больше, кто-то меньше, но все они внесли свой вклад в общую картину.

Римляне планировали построить сто пятьдесят судов, точно таких же, что были захвачены в гавани Липары. Первые двадцать теперь либо уничтожены, либо оказались в руках карфагенян, но основная часть флота еще не спущена на воду. Время развертывания флота неизвестно, но его можно оценить по скорости, с которой римляне построили первые двадцать судов. Впервые услышав об этом, Гиско не поверил. Он лично присутствовал на допросе трех капитанов, которые подтвердили эту информацию. Строительство двадцати галер заняло чуть больше двух недель, а к тому времени, когда суда снялись с якоря, были уже заложены следующие пятьдесят. По имеющейся информации, Рим стремился ускорить работы, и значит, постройка флота близится к завершению.

Гиско также не сомневался, что римлянам известны все подробности ловушки, устроенной в гавани Липары. Начальник его охраны Крон и изменник Димадис не вернулись из Рима. Димадис предал его. Перед отплытием из Липары Гиско исполнил обещание и приказал казнить семью советника — но только после того, как три женщины провели ночь в казармах.

Единственная загадка — имя человека, который возглавит римский флот. Многие капитаны говорили о консуле Гае Дуилии, занимавшем следующую по старшинству должность. Но никто не знал этого человека — ни его прошлого, ни его возможностей. Однако Гиско не сомневался, что тот, кого держали в трюме, старший консул Рима, может сообщить сведения о человеке, с которым скоро придется встретиться в бою.

Люк над головой неожиданно открылся, и грубые руки подняли Сципиона на гребную палубу галеры. Ноги, которые наконец-то удалось распрямить, свело судорогой, и консул стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть. На нижнюю палубу проникало немного света, но после полной темноты трюма Сципиону пришлось закрыть глаза ладонью. Ему тут же завернули руки за спину.

Подняв голову, Сципион увидел перед собой командира карфагенян, того самого, с которым он столкнулся во время боя на борту «Марса». Консул сразу же почувствовал разницу между ними. Карфагенянин стоял прямо, взгляд его был свирепым и уверенным. Сам Сципион мог лишь притворяться. Грязная тога липла к телу, поза сгорбленная и жалкая. Он попытался выпрямиться во весь рост, придать лицу твердость и бросить на своего тюремщика вызывающий взгляд.

Карфагенянин улыбнулся и пошел прочь, а охранники заставили Сципиона следовать за ним по узким трапам в каюту на корме судна. Здесь карфагенянин сел за центральный стол.

— Снимите с него тогу, — приказал Гиско, с отвращением глядя на грязную одежду консула.

Со Сципиона грубо сорвали тогу, но туника под ней была не лучше.

— Оставьте нас, — распорядился адмирал.

Враги остались одни.

— Я требую, чтобы со мной обращались в соответствии с моим рангом, — заявил Сципион, тщетно стараясь, чтобы его слова прозвучали надменно.

— Vae victis: «Горе побежденным», — усмехнулся Гиско, вспомнив слова галльского полководца, произнесенные больше ста лет назад, после того как галлы разграбили Рим. — Садись, римлянин.

Сципион остался стоять.

— Садись, или я прикажу вернуть тебя в трюм.

Угроза заставила консула поморщиться — одна мысль о возвращении в темницу вызывала спазмы в желудке. Он поспешно сел.

Гиско заметил его реакцию, с отвращением наблюдая за открытым проявлением страха у человека, который называл себя главой Рима.

— Меня зовут Ганнибал Гиско. Я главнокомандующий армией Карфагена, освобождающей Сицилию от римской тирании.

Сципион сдержался, не желая злить врага.

— Я побеседовал с капитанами твоего флота, — продолжил Гиско. — Похоже, их верность ограничивается спасением собственной жизни. Они с готовностью отвечали на все вопросы о новом флоте. Численность, комплект, класс судов.

Сципион пытался сохранить бесстрастное выражение лица, но слова Гиско подняли в нем волну гнева. Все меня предали, продумал консул.

— Осталась одна последняя деталь, которую ты должен подтвердить, римлянин, — прибавил адмирал.

— Я не предам свой город, — с достоинством ответил Сципион, стараясь, чтобы голос звучал твердо. Но он сам понимал, что это пустые слова.

Гиско рассмеялся.

— Достаточно остальных, — презрительно произнес адмирал. — Я просто хочу, чтобы ты рассказал о человеке, который будет командовать римским флотом.

Сципион выпрямился, и перед его мысленным взором возникло ненавистное лицо Дуилия.

— Если не будешь упрямиться, я прикажу поместить тебя в каюте, а не в трюме, — прибавил Гиско.

Сципиону не удалось скрыть свою реакцию на предложенную сделку и на возможность отомстить Дуилию, даже, несмотря на плен. Гиско заметил перемену в поведении консула и мысленно улыбнулся. Все оказалось проще, чем он предполагал.

— Давай рассказывай все, что ты знаешь о Гае Дуилии.

Младший консул поднял голову от разложенных на столе чертежей, сделанных явно в спешке, но вполне понятных. Два человека по другую сторону стола выглядели уверенными в себе, словно излагали уже проверенную в деле стратегию, а не идею, возникшую всего час назад.

— Это осуществимо? — повернулся Дуилий к старшему из двоих.

— Да, консул, — ответил Лентул.

Дуилий вновь перевел взгляд на чертежи. На пергаменте конструкция выглядела практичной — то самое решение, которое он искал в течение нескольких недель.

— Когда мы сможем все проверить? — спросил консул.

— Оснащение «Аквилы» новым устройством и подготовка потребуют не больше двух суток, — ответил Аттик.

Дуилий кивнул. Он сознательно сопротивлялся заразительной убежденности этих двух людей и старался рассуждать здраво. Если отправить Лентула на «Аквилу» и отвлечь от постройки флота, это задержит спуск на воду последних тридцати галер, но если идею удастся воплотить в жизнь, она поможет уравнять шансы в бою против пунийцев. Консул скосил глаза на Аттика. Взгляд капитана был прикован к разложенным на столе чертежам. Похоже, этот чужак нашел то, что тщетно искали все.

— Приступайте, — просто сказал Дуилий.

Лентул и Аттик встали, и капитан отсалютовал ударом кулака в грудь. Дуилий кивнул, стараясь не выдать нетерпения, — ему очень хотелось, чтобы лежавшие перед ним чертежи поскорее воплотились в реальную конструкцию.

— Значит, он не знатного происхождения? — спросил Гиско, пытаясь понять, не обманывает ли его римлянин.

Похоже, нет. Сидящий перед ним человек действительно ненавидит Гая Дуилия. Сомнений в этом не было, но адмирал никак не мог понять причину.

— Нет, — презрительно ответил Сципион. — Выскочка, сын небогатого крестьянина.

В Карфагене монархия была упразднена лишь пятьдесят лет назад, но Гиско, как и все, кто занимал высокие должности в армии и правительстве, вел родословную по меньшей мере от одного из древних царей. Идея, что простой человек может подняться к вершинам власти, не укладывалась у него в голове, и адмирал с презрением подумал, что появление в Риме подобных руководителей — еще один признак слабости.

— Как ему это удалось? — спросил Гиско.

— Деньги.

В тоне Сципиона сквозило отвращение, словно само это слово было вульгарным. Он не вспоминал о том, что именно богатство позволило его предкам занять место в сенате.

— У него есть военный опыт?

— Дуилий никогда не участвовал в сражениях и не проходил военную подготовку.

И вновь Гиско с трудом поверил в искренность римлянина. Адмирал заставил себя объективно отнестись к словам консула, подавляя чувство превосходства, которое все усиливалось при перечислении слабых сторон противника.

— Чтобы достичь такого положения, он должен быть достаточно изобретателен.

— Дуилий изобретателен, но только по части обмана и интриг.

Гиско кивнул, не испытывая к сидящему напротив человеку ничего, кроме презрения. Консула снедала ненависть. Гиско было знакомо это чувство, но Сципион с готовностью предал свой город ради мести римлянину, которого считал личным врагом. Желая отомстить человеку по имени Дуилий, Сципион жертвовал целым флотом своих сограждан.

— Ты сообщил мне ценную информацию, — бросил адмирал.

Сципион улыбнулся, изображая благодарность.

— У меня есть просьба, адмирал. — В голосе Сципиона слышалась надежда. — Позволь принять ванну и переодеться, прежде чем меня отведут в каюту.

Гиско улыбнулся.

— Стража!

Дверь тут же открылась, и в каюту вошли трое солдат.

— Верните мерзавца в трюм, — приказал Гиско.

Услышав эти слова, Сципион поник. В отчаянии он поднес ладони к лицу, но ему заломили руки, подняли со стула и вытолкали из каюты.

Гиско смотрел ему вслед. Если Дуилий званием и способностями уступает этому сломленному человеку, карфагеняне навсегда очистят моря от римлян.

— Отпускай!

Веревка ослабла, и «ворон» на мгновение замер, а затем начал опускаться, сначала медленно, потом все быстрее, пока с оглушительным грохотом не рухнул на бак галеры, стоящей перпендикулярно «Аквиле».

— Хорошо, — пробормотал Лентул, ни к кому не обращаясь, и один из его помощников согласно кивнул.

— Но слишком медленно, — прибавил Аттик. — Он должен падать сразу же, лишь только отпускают веревку.

— Согласен, — задумчиво произнес Лентул. — Я внесу кое-какие изменения.

Аттик смотрел, как матросы выбирают веревку, снова поднимая изобретенную им конструкцию в вертикальное положение. Он назвал новое оружие «вороном» — эта птица считалась вестником смерти, и Аттик намеревался сделать все возможное, чтобы устройство оправдало свое имя.

«Ворон» представлял собой соединение крана и сходней: массивный трап длиной тридцать шесть и шириной четыре фута, нижний конец которого подвешивался на петлях к вертикальной мачте, установленной в центре бака. Мачта поднималась над палубой на высоту сорока футов, позволяя поднять трап вертикально, а петли позволяли трапу поворачиваться на сто восемьдесят градусов, так что «ворон» можно было перебрасывать как через правый, так и через левый борт галеры. Трап опускался одним стремительным движением, и легионеры высаживались на вражеское судно. Широкий «ворон» мог пропустить легионеров в полной боевой выкладке — в том числе с четырехфутовым скрутумом — и в достаточном количестве для быстрого формирования боевого порядка на вражеской палубе.

Аттик покинул мастеров и подошел к бортовым поручням, откуда за испытаниями наблюдал Септимий. Капитан хотел подробнее расспросить его о тактике боя.

— Знаешь, — улыбнулся капитан «Аквилы», — если все получится, морские пехотинцы останутся без работы.

Он повернулся к Септимию, но центурион не смеялся; его лицо выглядело озабоченным.

— Я приходил на «Аквилу» позапрошлым вечером, — неожиданно сказал он, решив высказать вслух то, что не давало ему покоя. — Тебя не было на борту.

— Точно. — Аттик лихорадочно размышлял, как скрыть свое отсутствие и поездку в Рим. — Я задержался у Дуилия и вернулся только после полуночи.

Септимий невозмутимо кивнул, скрывая гнев. Неправда. Центурион ночевал на «Аквиле» и точно знал, что Аттик не возвращался на борт галеры. Он хотел уже обвинить Аттика во лжи, но их разговор прервали.

— Мы готовы попробовать еще раз, — послышался сзади голос Лентула.

— Чтобы ускорить опускание трапа, мы не будем поднимать «ворон» вертикально. Нагрузка на мачту увеличится, но я уверен — она выдержит.

Аттик кивнул, одобряя это решение, и взглянул на матросов, удерживавших веревку.

— Готовы?

Матросы кивнули.

— Отпускай!

«Ворон» опустился мгновенно, без паузы.

— Лучше, — удовлетворенно отметил Аттик.

В этот момент пришла сильная волна, и расстояние между галерами увеличилось. Прежде чем Гай успел вернуть «Аквилу» на место, дальний конец «ворона» соскользнул с палубы «врага».

— Еще одна проблема, которую нам нужно решить, — сказал Лентул.

Пока «Аквила» маневрировала, приближаясь к другой галере, Аттик наблюдал, как трап поднимают вновь. В морском бою два судна удерживают вместе только абордажные крючья, и если враг быстро отреагирует и перерубит веревки, у него появится шанс сманеврировать и уклониться от атаки. Абордажная команда попадет в затруднительное положение, а те, кто уже находится на «вороне», упадут в воду. Нужно найти способ удержать трап на палубе врага, прочно соединив два судна.

— Думаю, этому «ворону» не помешают когти, — сказал Аттик.

Гиско с любопытством разглядывал стоящего перед ним человека. Нубиец держался прямо, а его поза выдавала незаурядного бойца. Взгляд был высокомерным — адмирал удивился, впервые столкнувшись с таким взглядом у раба.

Нубийца обнаружили в каюте старшего консула после разгрома римского флота в гавани Липары. Гиско сразу же обратил внимание на фигуру и осанку опытного воина и приказал не отправлять его к гребцам, как всех остальных пленных. Теперь, когда флот приближался к Панорму, Гиско нашел время оценить возможности личного слуги Сципиона.

Халил подробно рассказал о своей судьбе и о жизни в плену, подтвердив догадку Гиско о том, что он был гладиатором. Идея использовать нубийца против тех, кто его обучал, показалась адмиралу забавной. Оставался лишь один вопрос: можно ли доверять Халилу. В его ненависти к римлянам сомнений быть не могло, и Гиско не сомневался, что Халил не пощадит ни одного римлянина, с которым встретится в бою. Но для подчинения нубийца своей воле нужно найти стимул, который обеспечит его преданность.

— В предстоящей битве мне понадобятся такие люди, как ты, — сказал Гиско.

Халил молчал, однако адмирал заметил искорку интереса в его глазах.

— Если будешь хорошо сражаться против римлян и беспрекословно повиноваться мне, обещаю тебе свободу после победы.

Халил опять не отреагировал, и его молчание возмутило Гиско.

— Ты согласен? — Адмирал начинал злиться на непонятного нубийца.

— Мне не нужна свобода, пока я не отдам долг чести. Я хочу жизнь Сципиона.

Гиско улыбнулся этому требованию, которое он никогда не выполнит. Жизнь консула слишком ценна, чтобы отдавать ее какому-то рабу.

— Договорились, — солгал адмирал, с удовлетворением наблюдая за свирепым выражением лица Халила, который кивнул в знак согласия.

Адмирал Гиско сошел с трапа «Мелкарта» на оживленный причал Панорма. Работа кипела — подготовка к сражению шла вовсю. По приказу адмирала флот, осуществлявший морскую блокаду северного побережья Сицилии, был отозван в Панорм, и теперь в гавани базировались более ста галер. Гиско посоветовался с Гамилькаром перед отбытием посланника в Карфаген, и оба признали необходимость этой меры. Судя по тому, что рассказали римские капитаны, новый флот Рима появится у берегов Сицилии меньше чем через две недели.

В Липаре Гиско внимательно осмотрел новенькие римские галеры. Они были построены второпях из свежего, необработанного дерева. Корпуса судов еще не привыкли к воде, а доски скреплены недостаточно прочно. Со временем дерево станет твердым, как железо, но теперь подводная часть не обладала нужной прочностью и не могла противостоять шестифутовому бронзовому тарану.

Гамилькар должен вернуться чуть больше чем через неделю, и тогда еще сорок галер присоединятся к растущему флоту карфагенян у берегов Сицилии. Гиско вспомнил колебания молодого человека, когда он в первый раз заговорил о дополнительных судах. И только после того, как адмирал объяснил несложную логику, стоящую за его требованием, Гамилькар согласился. Недостаточно просто победить римлян в бою. Нужно полностью уничтожить римский флот — до последнего судна. Поэтому ни одна римская галера не должна ускользнуть, и Гиско понимал, что только численное превосходство гарантирует полную победу.

Септимий поднялся на дюны на краю пляжа и быстрым шагом направился прямо к палатке консула. Времени оставалось мало. Вскоре начнутся испытания нового «ворона» на море, и центурион будет нужен на борту «Аквилы». Чувство вины не давало ему покоя, но Септимий отбросил сомнения, рассудив, что ложь Аттика оправдывает его намерение разыскать Лутатия. Центурион понимал, что застал капитана врасплох: решение провести ночь на борту «Аквилы» было неожиданным, а не менее неожиданное отсутствие на галере Аттика выглядело слишком необычно, чтобы оставить его без внимания.

Септимий не ждал от друзей абсолютной откровенности, но ложь Аттика разозлила его, мгновенно возбудив подозрения о том, что тут замешана сестра. И центурион решил выяснить, справедливы ли его подозрения, пустив в ход старые связи.

Поравнявшись с палаткой консула, Септимий нырнул внутрь. За столом, заваленным листами пергамента — бесконечные отчеты, сопровождавшие военную кампанию, — сидел опцион.

— Мне нужно увидеться с личным секретарем консула, — решительно сказал Септимий.

При появлении старшего по званию, опцион встал и вытянулся по стойке «смирно».

— Слушаюсь, центурион. О ком доложить?

— Септимий Летоний Капито из четвертой манипулы Девятого легиона.

Опцион кивнул и исчез во внутренних помещениях парусиновой палатки.

Через несколько секунд он вернулся, ведя за собой мужчину средних лет, лицо которого расплылось в широкой улыбке.

— Септимий! — со смехом воскликнул секретарь. — Я вижу, римский мальчишка превратился в центуриона.

— Лутатий.

Септимий шагнул вперед и пожал руку бывшему префекту лагеря Девятого легиона. Когда он поступил на военную службу, Лутатий состоял в должности центуриона, заведовавшего обучением: делал из новобранцев настоящих легионеров. Ветеран третьей самнитской войны был суровым наставником, однако он сумел разглядеть потенциал Септимия, в полной мере проявившийся в сражении при Агригенте.

— Слышал, ты натаскиваешь щенков из Четвертого, — сказал Лутатий. — Их так же трудно учить, как когда-то тебя?

Септимий рассмеялся, вспоминая свои первые месяцы в армии и бесконечные тренировки, устраиваемые Лутатием. Оба примолкли, погрузившись в воспоминания.

— Я хочу попросить об одолжении… — наконец произнес Септимий.

— Слушаю. — Лутатий заметил, что тон центуриона вдруг изменился, став серьезным.

— Мне нужно знать, какой пункт назначения указан в пропуске, выписанном капитану «Аквилы» Переннису.

— Это галера, на которой ты теперь служишь? — спросил Лутатий, превосходная память которого хранила мельчайшие подробности о каждом экипаже судна.

Септимий молча кивнул, стараясь не вызвать у Лутатия подозрений.

— Подожди здесь, — после секундного раздумья сказал секретарь и исчез во внутренних помещениях палатки. Затем появился с большим журналом в руках; глаза его бегали по списку выданных пропусков. — Вот он, — наконец произнес Лутатий. — Аттик Милон Переннис… пропуск на восемнадцать часов… пункт назначения… Рим, квартал Виминал.

На лице Септимия отразился вспыхнувший внутри гнев, но центурион быстро взял себя в руки. Секретарь подтвердил его подозрения, и, хотя Септимий внутренне готовился к этому, он сам удивился силе своей ярости.

В квартале Виминал находился дом тетки Септимия, где теперь жила его сестра.

— Спасибо, Лутатий, — сухо поблагодарил центурион и вышел из палатки консула, автоматически направившись к «Аквиле», преследуемый образами сестры и человека, которого он уважал и которому доверял больше, чем другим.

Перебравшись через дюны и уже спускаясь к берегу, Септимий заметил на кормовой палубе «Аквилы» фигуру Аттика. С борта пришвартованной к пирсу галеры был спущен трап, по которому поднимался Дуилий в окружении охраны из преторианцев. Аттик отдавал команды, готовясь к отплытию, и Септимий различил его знакомый голос среди какофонии звуков, заполнивших оживленный пляж.

Фигура капитана и звук его голоса заставили Септимия остановиться. Он застыл неподвижно на полпути к пляжу, впервые почувствовав, что ладонь крепко сжимает рукоять меча. Центурион медленно ослабил хватку и пошевелил пальцами, не отпуская оружия. Мысли путались. Как поступить: немедленно бросить обвинение в лицо Аттику или истолковать сомнения в пользу друга? В конце концов, Виминал велик, и у него нет доказательств, что капитан приходил к Адрии. Словно почувствовав мысли Септимия, стоявший на кормовой палубе «Аквилы» Аттик вдруг повернулся. Заметив центуриона, он широко улыбнулся и поднял руку, сигнализируя, что испытания скоро начнутся. Септимий поспешил к берегу; походка его снова стала решительной.

Подходя к трапу «Аквилы», центурион уже решил, что делать. Доказательства отсутствовали, но факты говорили сами за себя. При первой же возможности он потребует у Аттика ответа. Принятое решение позволило отвлечься от неприятных мыслей и сосредоточиться на роли, которая отводилась ему в испытаниях «ворона».

Поднявшись на главную палубу, он кивком поприветствовал Аттика, и капитан кивнул в ответ. На мгновение мысли Септимия вернулись к вопросу, на который у него еще не было ответа: как он отреагирует, если Аттик действительно встречался с Адрией. Вновь вспыхнувшая ярость подсказала единственно возможный ответ.

Нос «Аквилы» разрезал спокойные прибрежные воды на скорости атаки — одиннадцать узлов. Ухватившись за поручни и слегка расставив ноги, Дуилий удерживал равновесие на раскачивающейся палубе. Со своего места на корме он смотрел на плотную стену из сомкнутых скутумов на баке судна. Казалось, щиты едва сдерживают укрывшихся за ними легионеров. Прямо по курсу консул видел «вражескую» галеру, которая шла наперерез «Аквиле»; расстояние между судами сокращалось с пугающей скоростью. Это была одна из новых галер, и в процессе маневрирования разница в искусстве рулевых стала заметна даже неопытному глазу Дуилия. В бою экипажам нового флота придется гораздо труднее, однако консул понимал, что маневр по сближению с карфагенской галерой тем не менее вполне осуществим.

«Вражеский» корабль пытался нацелиться в борт «Аквилы» — именно такую тактику используют карфагеняне для тарана. Рулевой «Аквилы» должен просто повторять все маневры противника, чтобы корабли оставались параллельными друг другу. Расстояние между галерами стремительно сокращалось, и в последний момент, когда они уже проходили мимо друг друга, рулевой направил нос «Аквилы» на противника. Сила столкновения была огромной, но упрочненные носы поглотили удар и передали его корпусу — мощный толчок едва не сбил Дуилия с ног. В результате обе галеры потеряли почти всю скорость, хотя и продолжали медленно скользить мимо друг друга.

— Бросай! — услышал консул, и на палубу «врага» полетели абордажные крючья.

Веревки были тут же натянуты, и галеры остановились, связанные друг с другом непрочными нитями. Дуилий смотрел, как «вражеский» экипаж с топорами набросился на веревки, обрубая их одним ударом. Через несколько секунд две галеры снова будут разделены.

— Отпускай!

На этот раз Дуилий с восхищением наблюдал, как с бака «Аквилы» стремительно опускается гигантский штурмовой трап. Нижняя сторона его передней части была снабжена прочными железными шипами длиной не менее фута, словно нацеленными на «вражескую» палубу. Когда трап рухнул вниз, шипы вонзились в доски палубы, прочно соединив два корабля. По трапу уже бежали легионеры — впереди первого ряда из трех человек двигалась стена из плотно сомкнутых щитов. Дуилий мысленно вел отсчет. Все шестьдесят солдат перебрались на палубу противника меньше чем за двадцать секунд. Полуманипула выстроилась на баке «врага» лицом к главной палубе, сомкнув щиты в классическом боевом порядке. Сейчас перед ними не было противника, но Дуилий оценил смертельную эффективность атаки.

— Стой!

Приказ прозвучал из рядов легионеров, и консул увидел, что из центра строя вышел центурион. Этого высокого молодого человека Дуилий уже знал по своим частым визитам в Фьюмичино. Центурион вернулся по штурмовому трапу на «Аквилу» и остановился перед капитаном и главным кораблестроителем, уже ждавшими его в центре кормовой палубы. Молодой человек отсалютовал консулу. Дуилий окинул взглядом всех троих.

— Сколько потребуется времени, чтобы оснастить этими устройствами все галеры? — Вопрос Дуилия явно указывал на одобрение тактики.

Лентул улыбнулся, а капитан с центурионом скрывали радость за суровым выражением лиц.

— Не больше недели, консул. Как раз к спуску на воду последних тридцати галер.

— Приступайте немедленно, — приказал Дуилий. — И мне нужны ежедневные отчеты о том, как продвигается работа.

— Слушаюсь, консул.

Дуилий отвернулся и снова подошел к поручням у борта. Легионеры, получив приказ, вернулись на «Аквилу», а «ворон» снова был поднят. Галера отделилась от «вражеского» корабля и развернулась носом к берегу. Удары барабана прозвучали сигналом для гребцов, и палуба под ногами консула вновь ожила. Не успел Дуилий мысленно подвести итоги дня, как галера уже достигла деревянного причала на юге Фьюмичино.

С кормовой палубы «Аквилы» Аттик наблюдал за сходящим на берег младшим консулом. Он уже обратил внимание, что галера швартовалась без обычной стремительности, и, повернувшись, увидел озабоченное лицо рулевого.

— Тебя что-то беспокоит, Гай? — спросил капитан, приближаясь к более опытному моряку.

— Все дело в «вороне», капитан, — ответил Гай, обнаруживший существенный недостаток абордажного трапа, угрожавший безопасности любой галеры, на которой его установят.

Гай осознавал значение нового оружия и понимал, что это изобретение Аттика, но в то же время не сомневался, что капитан ставит безопасность корабля на первое место.

— Дифферент галеры сильно изменился, — продолжал рулевой. — С «вороном» на баке центр тяжести «Аквилы» сместился к носу. В спокойных водах разница невелика, но боюсь, что в шторм корабль станет неуправляемым.

Аттик кивнул. Капитан был вынужден признать, что ни он, ни Лентул не подумали, как тяжелый трап повлияет на тщательно уравновешенную галеру.

— До какой степени неуправляемой? — уточнил Аттик, понимая, что Гай не стал бы поднимать вопрос, не будь он так важен.

— До полной потери мореходности.

Аттик снова кивнул, на сей раз молча. Нужно обсудить проблему с Лентулом, хотя в точности оценки Гая капитан не сомневался. В конечном итоге придется доложить Дуилию.

Затем Аттик вновь повернулся и окинул взглядом непривычный силуэт «ворона» на некогда пустом баке. У него не получалось избавиться от чувства надежды при виде трапа, хотя разум взывал к осторожности. До победы над карфагенянами было еще далеко, но внутренним взором Аттик уже видел их поражение. Благодаря новому приспособлению, «ворону». На суше римские легионы непобедимы. А с помощью абордажного трапа они станут непобедимыми и на море.

— Девяносто шесть!

Марк мысленно повторил это число, пока центурион девятой манипулы — он исполнял обязанности палача — готовился к новому удару. Лицо центуриона, почти закончившего свою кровавую работу, было мрачным.

— Девяносто семь!

В воздухе раздался свист плети, но удар уже не сопровождался криками, проникавшими в сердце каждого солдата Девятого легиона.

— Девяносто восемь!

На раме из перекрещенных копий висел, словно разделанная туша животного, легионер из седьмой манипулы: спина в клочьях окровавленной плоти, ноги пропитались стекавшей вниз кровью.

— Девяносто девять!

Марк на мгновение скосил глаза влево и посмотрел на Мегелла. Легат стоял в одиночестве впереди первой манипулы — доспехи болтались на исхудавшем теле, но удлиненное лицо выражало непреклонную решимость.

— Сто! Конец!

Центурион девятой манипулы отодвинулся от подвергшегося наказанию солдата; лицо и туловище палача были забрызганы кровью высеченного человека. Он опустил плеть, с кончика которой на плотно утрамбованный песок плаца стекала кровь. Мегелл кивнул, отпуская центуриона, и шагнул вперед.

— Солдаты Девятого легиона! — крикнул легат, и его голос разнесся над девятью сотнями человек, еще остававшихся в строю. — Все мы солдаты Римской республики, легионеры Девятого, Волки Рима. Девятый легион не потерпит неподчинения. Рим не потерпит нарушения долга.

Мегелл умолк на минуту, а затем подал знак двум ординарцам отвязать подвергшегося наказанию легионера. Они выбежали из строя, поспешно перерезали веревки, которыми солдат был привязан к перекрещенным копьям, и осторожно опустили безжизненное тело на землю. Один из двух ординарцев быстро провел руками по неподвижному телу, пытаясь обнаружить признаки жизни. Ничего. Он посмотрел на Мегелла и покачал головой, а затем ординарцы подняли безжизненного легионера и унесли с плаца. Весь легион смотрел им вслед, нарушая правило, предписывающее смотреть прямо перед собой.

Мегелл мысленно выругался. Сотня ударов бича — жестокое наказание, суровая расплата за неподчинение — крайне редко приводила к гибели провинившегося и никогда не рассматривалась как смертный приговор. Учитывая истощение солдата, шансы выжить у него были невелики, но устав есть устав, и изменить наказание не представлялось возможным. Легат скользнул взглядом по выстроившемуся перед ним войску, чувствуя враждебность солдат. За предыдущую неделю это чувство обратилось внутрь и теперь было направлено на командование легиона — не проходило и дня, чтобы солдаты не проклинали командиров, наблюдая, как их товарищи умирают от тифа, недоедания и истощения.

— Разойдись! — крикнул Мегелл, и его приказ повторили центурионы манипул.

Но если раньше солдаты, услышав эту команду, вытягивались по стойке «смирно», прежде чем разойтись, то теперь они просто покинули плац, а некоторые даже исподтишка оглядывались на легата.

— Префект, — распорядился Мегелл, — собери старших центурионов в моей палатке.

Услышав удар кулака о доспехи, легат направился к себе. Префект объявил сбор командиров манипул.

Пять минут спустя палатка Мегелла заполнилась старшими офицерами легиона, каждый из которых был ветераном, отдавшим службе более двадцати лет. И каждый прекрасно понимал опасность сложившейся ситуации.

— Десять дней, — сказал Мегелл, и на его лице отразилось горькое разочарование принятым решением. — Через десять дней наши припасы закончатся. Через десять дней мы двинемся к Сегесте, соединимся со Вторым легионом, а затем пойдем на юг, к Агригенту.

Кто-то из центурионов кивнул; другие, и среди них Марк, молча встретили взгляд легата.

Всего десять дней, подумал Марк, Девятый легион может держать голову высоко поднятой. Потом на него ляжет пятно поражения, и при этой мысли центурион почувствовал, как горло ему сжимает стыд. Он вспомнил разговор, состоявшийся три месяца назад в Бролиуме: прозвучавшие тогда слова, скрепленные клятвой чести. Марк перестал горбиться и выпрямился, возвышаясь над товарищами по оружию и командиром. Что бы ни случилось, еще десять дней он будет ходить с гордо поднятой головой.