Корабль Рима

ГЛАВА 4

Вытянувшись на койке в капитанской каюте, Сципион позволил Халилу помассировать плечи и спину. Консул покинул кормовую палубу много часов назад, предпочитая проводить время в одиночестве, а не в обществе простолюдинов. Он продолжал размышлять о столкновении с капитаном. Этот человек открыто воспротивился его приказу, а подобное неповиновение Сципион не забывал. Консул сожалел о том, что потерял самообладание и невольно выдал свои мысли, и именно за это, а не за явное нарушение субординации он проклинал посмевшего ему возразить капитана.

В сенате краеугольными камнями выживания были притворство и скрытность. В любой ситуации политик должен сохранять спокойствие, скрывать свои истинные чувства и прятать сокровенные мысли. Укротив эмоции, политик получал возможность вызывать их по своему желанию, и это искусство позволяло заручиться поддержкой народа и других сенаторов, становясь важным инструментом для завоевания лидерства.

Под маской внешнего спокойствия пряталось искусство обмана, способность притворяться, когда того требовала ситуация, создавать ложное представление о себе, манипулировать простыми смертными, чтобы они, сами того не сознавая, становились на вашу сторону. Сципион был олицетворением такого типа людей, и его восхождение к вершинам власти в Риме свидетельствовало о способности управлять собой и другими. И основой всего служило умение контролировать свои чувства.

Теперь Сципион использовал эту способность, чтобы проанализировать ситуацию и избавиться от недовольства собой. Вместе с сильными и опытными руками Халила самоконтроль помог снять напряжение во всем теле, и через несколько минут консул уже спал, задвинув гнев на капитана в дальний уголок сознания, откуда его можно будет извлечь, когда возникнет необходимость.

Почувствовав, что хозяин уснул, Хал ил ослабил нажим, а затем и вовсе убрал руки с блестевшей от масла кожи. Неожиданно, без всякой видимой причины, в нем всколыхнулась волна ненависти, грозившей поглотить его, и он с трудом унял дрожь в руках. Ежедневное унижение, которое испытывал Хал ил, удовлетворяя прихоти хозяина, незаживающей раной терзало его гордость, и от осознания того, что он может с легкостью убить римлянина, кровь вскипела в жилах. Нубиец глубоко дышал, пытаясь вернуть самообладание, приобретенное за четыре года рабства.

Халил попал в плен в возрасте семнадцати лет. Его семья решила остаться в Напате, когда нубийцы из Кушского царства переселились в Мероэ. За этот выбор им пришлось дорого заплатить. Город пришел в упадок и стал желанной добычей для персов, которые постоянно совершали набеги на восточное побережье Африки. Первым же ударом персы сокрушили жалкие оборонительные порядки горожан и угнали всех жителей в рабство.

Последний раз Халил видел свою семью на невольничьем рынке на севере Египта. Мать и двух сестер продали в дома терпимости Александрии, а отца отправили на соляные копи Тузлы. Хал ила заковали в цепи и отправили в Рим, оценив его жизнь всего в пять сестерциев.

Первые два года юноша провел на кирпичной фабрике в Тибуре к востоку от Рима. Адская жара и тяжелый труд закалили его тело и дух, на что обратил внимание хозяин, соблазнившийся возможностью с прибылью вернуть деньги, уплаченные два года назад за жалкого мальчишку. Халила продали в дом Сципиона, и эта перемена стала еще одним подтверждением двойственности любого поворота судьбе. С одной стороны, Халила обучили боевому искусству, что привлекало его необузданную и агрессивную натуру. С другой — римский сенатор видел в нем игрушку, бойцового пса, которого следует натренировать и выставить против других собак. Четыре года рабства не избавили Халила от стыда, а его ненависть продолжала пылать, как печи Тибура.

Испытывая острое чувство унижения, Халил медленно убрал руки с шеи Сципиона. Убей он сенатора теперь, его собственная жизнь оборвется через несколько минут, а Халил не был готов к смерти. Жизненный опыт подсказывал: месть и свобода могут идти рука об руку, и однажды ему выпадет шанс освободиться и вызволить семью из рабства. Халил умел ждать.

Покидая каюту, нубиец потушил лампу, беззвучно прикрыл дверь и занял свое место у сходного трапа. Прислонившись к переборке, раб опустил подбородок на грудь, расслабив мышцы шеи. Он пытался подавить клокотавшую внутри ярость и поглубже спрятать ненависть, чтобы хозяин не догадался о его истинных чувствах. У Халила была железная воля, и через пять минут он окончательно успокоился. А затем уснул — подобно многим на борту притихшей «Аквилы».

Через шесть часов, в начале нового дня, Аттик и Септимий вновь встретились на кормовой палубе галеры. Капитан, как всегда, проснулся на рассвете — привычка, выработавшаяся за долгие годы на море, когда восход солнца означал смену вахты. Быстро одевшись, он вышел на палубу и обнаружил, что центурион уже тут. Они обсудили события последних двух дней, но — словно по взаимному согласию — не касались вчерашнего сражения. Каждый из них сделал свой вывод и мысленно поклялся отомстить, не считаясь ни с чем.

Септимий умолк и огляделся. Со всех сторон судно окружало море — непривычная картина, поскольку «Аквила» курсировала в прибрежных водах. Курс судна было невозможно определить: казалось, оно просто разрезает носом волны, не имея перед собой никакой цели. Эта мысль беспокоила Септимия.

— Куда мы направляемся? — спросил он, понимая, что они держат курс на Рим, но желая узнать подробности и убедиться, что Аттик точно знает, как туда добраться.

— Мы плывем на север по Тирренскому морю вдоль торгового пути в Неаполь. Чуть южнее этого города мы упремся в берег, а затем повернем на северо-запад и пойдем вдоль побережья к Риму.

Септимий отметил непринужденную уверенность капитана.

— Мне еще не приходилось плавать так далеко от берега, когда не видно земли, — добавил центурион. Море казалось ему одинаковым, и взгляду не за что было зацепиться.

Аттик повернулся к другу, и губы его растянулись в улыбке.

— А я впервые оказался далеко от берега в восемь лет, — заметил он. — Один. Ловил с лодки рыбу у самого берега, когда поднялась буря. Парус могло сорвать, но я сумел закрепить его и боролся с ветром до самой ночи. К тому времени меня унесло в открытое море.

— И как же ты выжил? — спросил Септимий, пытаясь вспомнить себя в восьмилетнем возрасте.

— Нашел дорогу домой по звездам, — спокойно ответил Аттик.

Капитан мысленно улыбнулся столь краткому описанию своего спасения, в котором не нашлось место ужасу, который он тогда испытывал.

— В восемь лет ты умел ориентироваться по звездам? — Центурион сомневался, что восьмилетний ребенок способен постичь эту сложную науку.

— Септимий, одно из первых моих воспоминаний детства — это рассказ деда о звездах. Он говорил, что они самые верные союзники рыбака в борьбе против переменчивого моря. Море ненадежно, а звезды всегда на месте, и рыбак может доверить им свою жизнь. Я доверился им в ту ночь и спасся.

— Нет, мне нужна земля и твердая почва под ногами, — сказал Септимий, прекрасно понимая, что никогда не сможет тягаться с Аттиком, который всю жизнь провел в противоборстве с морем, каждый раз одерживая победу.

— А мне — свежий ветер и добрый корабль, — ответил Аттик.

Улыбнувшись, Септимий спустился на главную палубу, на которой уже выстроилась его центурия. Люди были подавлены: они испытывали стыд за то, что вчера уклонились от боя. Септимий почувствовал их настроение. Режим — главный союзник командира, и для морских пехотинцев Септимия каждый день начинался с боевой подготовки. Через полчаса они уже будут обливаться потом, выполняя упражнения, а необходимость сосредоточиться избавит их от сомнений. Легионеры отрабатывали приемы боя уже не раз, но Септимий настаивал, что урок, который когда-нибудь может спасти им жизнь, следует повторять снова и снова.

Пот струился по спине центуриона, когда он остановил учебный бой со своим опционом Квинтом. Молодой легионер тоже тяжело дышал — отражение стремительной атаки Септимия истощило его силы.

— Хорошо, — отдуваясь, сказал Септимий, — очень хорошо.

Вокруг них морские пехотинцы разбились на пары и сражались учебными деревянными мечами, которые укрепляли мускулатуру, а также оставляли синяки на руках и ногах тех, кто не проявлял должной ловкости. Септимий заставил их отрабатывать обратный выпад, и теперь легионеры добавили этот прием в свой постоянно обогащавшийся арсенал.

— Принимай командование, Квинт, — сказал Септимий, поднимая тунику, сброшенную час назад, когда солнце уже достаточно высоко поднялось над горизонтом.

Центурион направился на кормовую палубу. Прохладный морской бриз освежал загорелое тело, а настроение после утренней тренировки явно улучшилось.

На корме у поручней стоял консул, а рядом двое телохранителей и нубийский невольник. Пересекая главную палубу, Септимий почувствовал оценивающий взгляд Сципиона и увидел, как тот повернулся и что-то сказал неподвижному нубийцу. Раб кивнул, не отрывая взгляда от Септимия. Центурион взобрался по трапу и направился к Аттику, стоявшему у румпеля. Капитан отдавал распоряжения команде. При приближении Септимия они разбрелись по судну, и каждый принялся выполнять поручение капитана. Аттик поднял голову и окинул взглядом широкий парус. Этим почти инстинктивным движением он постоянно проверял положение полотнища, направление ветра, натяжение канатов бегучего такелажа и еще множество мелочей, от которых зависит движение судна.

— Давно консул тут стоит? — спросил Септимий.

— С полчаса. Наблюдал за тренировкой твоих людей. Похоже, обсуждает упражнения с рабом.

Септимий кивнул; еще до того как слова были произнесены, он понял, что его позовут.

— Центурион!

Услышав голос консула, он повернулся и увидел, что тот манит его к себе. Септимий пересек кормовую палубу и встал навытяжку перед Сципионом.

— Твои люди производят впечатление. У них хорошая подготовка, — тихим голосом произнес консул, но в его тоне чувствовался вызов.

— Благодарю, консул.

Сципион, казалось, внимательно изучает стоявшего перед ним Септимия и мысленно оценивает некие обстоятельства, известные только ему.

— Я хочу, чтобы ты сразился с моим рабом. Он гладиатор из принадлежащей мне школы и с удовольствием примет вызов.

— Благодарю за доверие, консул, — ответил Септимий, еще раз отсалютовал Сципиону и повел Халила на главную палубу.

По дороге он поймал взгляд Аттика. Капитан обучал Септимия искусству боя один на один, когда центурион впервые ступил на палубу «Аквилы», но через три месяца бывший легионер уже превзошел капитана в искусстве фехтования. Аттик, давно не видевший побежденного Септимия, широко улыбнулся, предвкушая удовольствие.

Завидев приближающуюся пару, морские пехотинцы прервали тренировку. Намерения этих двоих были очевидны. Септимий снова сбросил тунику и принялся разминаться. Легионеры проворно выстроились полукругом на носовой части палубы, чтобы все могли наблюдать за схваткой. Послышался шепот — это заключались пари — и подбадривающие крики, которые заметно усилились, когда Халил тоже снял тунику, обнажив мощный торс. Ставки вновь изменились после того, как раб взял деревянный меч. Ловкость его движений свидетельствовала, что он хорошо знаком с этим оружием. Бойцы сошлись в центре палубы, и жизнь на судне словно замерла.

— Как твое имя, раб? — Последнее слово Септимий произнес презрительно, стремясь разозлить противника.

— Халил.

— Ну, Халил, сейчас я преподам тебе пару уроков.

Дразня противника, Септимий сместился вправо, описывая окружность на расстоянии двух вытянутых рук.

— Только после того как я опозорю тебя перед твоими людьми, римлянин, — с угрозой в голосе ответил Халил.

Септимий удивился угрозе, а также уверенности раба, осмелившегося так агрессивно разговаривать со свободным человеком.

От Халила не укрылось удивление центуриона, и нубиец использовал благоприятную возможность для атаки. Захваченному врасплох Септимию пришлось отступить — удары нубийца оказались быстрыми и точными. Центурион мысленно выругал себя за потерю бдительности; примитивный трюк противника отвлек его, открыв для стремительной атаки.

Септимий отбил меч нубийца и нанес удар, нацелившись в нижнюю половину тела противника, чтобы вывести его из равновесия и самому перейти в атаку. Через несколько секунд он понял, что перед ним достойный противник. Центурион, не расстававшийся с мечом много лет, опытом значительно превосходил Халила, но большую часть времени он сражался в строю и только последние десять месяцев упражнялся в единоборстве. Халил тренировался в два раза дольше, и его наставниками были лучшие гладиаторы, нанятые на деньги Сципиона. На стороне Септимия были чувство равновесия и точный расчет, но нубиец превосходил его в технике фехтования. Каждый из бойцов стремился использовать свои преимущества.

Септимию пришлось вновь отступить перед серией из двенадцати ударов, которые непрерывным потоком обрушил на него противник и которые дважды преодолели защиту центуриона. Один удар пришелся в корпус, другой — в верхнюю часть бедра. При каждом пропущенном ударе Септимий с трудом сдерживал стон: тяжелый деревянный меч оставлял на коже багровые синяки. Центурион ответил контратакой, и, хотя его удары были не такими искусными, как у нубийца, Халилу пришлось приложить серьезные усилия, чтобы уклониться от меча противника.

Септимий продолжал наступать, не давая нубийцу передышки между атакой и контратакой. Неослабевающий ритм схватки постепенно начинал сказываться, и Халил громко вскрикнул, когда рукоять меча Септимия с силой вонзилась ему в живот. Яростно зарычав, гладиатор снова бросился вперед, но центурион, используя для защиты свое превосходное чувство равновесия, заставил его раскрыться на последнем ударе и воспользовался этой возможностью для новой атаки.

Аттик молча наблюдал за поединком, облокотившись на поручень кормовой палубы. В самом начале он вместе с остальной командой подбадривал Септимия, но теперь умолк и с восхищением смотрел на бойцов. Это были равные противники. Через десять минут схватки рука Халила, державшая меч, явно устала. Его выпады потеряли прежнюю стремительность, но непрерывная серия ударов оставалась смертельно опасной, и Септимий с трудом отбивал очередную атаку.

Оба обливались потом, и каждый удар сопровождался хриплым стоном как нападающего, так и защищающегося. Решающий удар еще не был нанесен, но на теле обоих бойцов появились отметины — там, где противнику удалось преодолеть защиту.

— Стойте!

Все повернулись туда, откуда прозвучала команда, за исключением двух бойцов, которые едва заметно отстранились, не отрывая взглядов друг от друга и тяжело дыша. Сципион спустился на главную палубу и подошел к противникам. Затем медленно окинул их взглядом, словно оценивая. Он явно пытался представить исход прерванного боя.

Перед схваткой Сципион не сомневался в превосходстве Халила. Но уже через несколько секунд после начала боя его опытный глаз заметил главный недостаток нубийца. Гладиаторы редко бились насмерть, особенно бойцы уровня Халила: состязались они в основном в искусстве фехтования. Центурион же много раз смотрел в лицо смерти и не умел сражаться иначе. Центурион должен был убить, чтобы не быть убитым, а гладиатор сражался до первой крови, после чего объявлялся победителем. Не подвергаясь смертельной опасности, Халил никогда не сможет сравниться с центурионом. Однако Сципион не сомневался: если на кону будет стоять жизнь, Халил сумеет обуздать свою ярость, и тогда против него не устоит никто, не говоря уже о тупом центурионе морских пехотинцев.

— Хорошо бьешься, центурион. — Голос Сципиона не оставлял сомнений, что это просто вежливость.

— Благодарю, консул! — ответил Септимий и вытянулся по стойке «смирно».

Сципион коротко кивнул Халилу и направился к люку на нижнюю палубу, где располагались каюты. Он молча спустился по трапу, и за ним последовали телохранители и нубиец. И только после того как они скрылись из виду, морские пехотинцы нарушили молчание. Прерванная схватка вызвала споры о том, кого следует признать победителем и кто выиграл пари.

Септимий не мешал им спорить. Он провожал взглядом соперника, пока перед его взором не остался пустой люк. Ему еще не приходилось сражаться с таким сильным противником. Септимий инстинктивно дернул плечом, чувствуя сильную боль в руке, на которой проступил багровый синяк. Остаток дня центурион ждал, что раб поднимется наверх и они смогут обсудить потрясающую серию ударов, которую тот выполнял без видимых усилий. Но ждал он напрасно: ни Халил, ни консул на палубе больше не появились.

Аттик не верил глазам. Везде, куда ни кинешь взгляд, море буквально кишело разного рода судами, от маленьких лодок до торговых галер и громадных судов для перевозки зерна. Аттика захлестнула атмосфера беспрерывного движения и лихорадочной деятельности. Суда сновали туда-сюда, и их курсы часто пересекались; одни направлялись в далекие порты, другие заканчивали свое путешествие здесь, в Остии — главной гавани Рима.

Достигнув суши накануне вечером, «Аквила» повернула на северо-запад и пошла вдоль изрезанного берега Италийского полуострова. Ночью они миновали Неаполь: его огни рассыпались по дугообразному берегу залива и окрестным холмам, подобно отражению звездного неба над головой. Ветер, дувший с берега, от густонаселенного города, скрытого под покровом ночи, наполнил воздух запахом дыма от бесчисленных очагов и терпким духом человеческих тел.

За многочисленными огнями крупного города по берегу тянулись небольшие россыпи огоньков рыбацких деревень. Затем материк снова погрузился во тьму, но его присутствие по правому борту галеры чувствовалось всеми членами команды и пассажирами — не выразимое словами ощущение, заставлявшее вглядываться в темные берега Италии.

На исходе ночи «Аквила» оказалась в компании других судов, следовавших тем же путем в Рим, и их число все увеличивалось, пока на заре, еще в десяти милях от Остии лучи восходящего солнца не осветили многочисленные корабли, сгрудившиеся у входа в залив, где теперь стояла на якоре «Аквила».

Более мелкие суда уступали дорогу галере, бронзовый таран которой заставлял расступаться стайки лодок. Затем Гай обогнул транспорты, и более маневренная галера уступила дорогу неповоротливым парусникам — неписаные правила вежливости, соблюдавшиеся всеми опытными моряками.

Остию, расположенную в устье Тибра, основал четвертый царь Рима Анк Марций более трех столетий назад. Рост и процветание города были неразрывно связаны с Римом — символическая связь, в результате которой маленькая рыбацкая деревушка превратилась в торговую гавань величайшего города мира. На борту «Аквилы» находился один из самых ценных грузов, когда-либо прибывавших в порт: важное сообщение для римского сената, которое привез самый влиятельный человек Республики и которое определяло судьбу сорока тысяч солдат из расквартированных на Сицилии легионов.

Луций стоял на кормовой палубе рядом с рулевым и прокладывал курс по глади залива. Много лет назад, еще боцманом, он бывал в этих водах и прекрасно знал фарватер и расположение причалов. Помощник капитана вел галеру к каструму, военному лагерю, который также служил причалом для боевых галер римлян, патрулировавших близлежащие морские пути.

Аттик стоял рядом со своим помощником и рулевым, слушая, как Луций называет принадлежность окружавших галеру многочисленных торговых судов, пришедших со всех четырех углов Средиземноморья: из Галлии и Иберии, из Иллирики на берегах Верхнего моря напротив восточного побережья Италийского полуострова, а также из Греции и Египта. Мальчишкой Аттик мечтал о путешествиях в эти страны, и теперь соседство с жившими там людьми будоражило его воображение. Разглядывая суда спереди, сзади, по правому и по левому борту «Аквилы», капитан вдруг заметил, что к нему по кормовой палубе идет консул.

— Капитан Переннис, — сухо произнес Сципион, — после того как мы причалим, ты и центурион Капито будете сопровождать меня. Останетесь в городе до тех пор, пока я лично не отпущу вас.

— Слушаюсь, консул, — ответил Аттик, удивляясь, зачем понадобилось их присутствие, но в то же время сознавая, что не посмеет спросить об этом.

Сципион резко повернулся и направился к главной палубе, где его ждали телохранители и раб.

С другой стороны на кормовую палубу поднялся Септимий и подошел к Аттику.

— Слышал уже? — кивнул центурион в сторону удаляющегося консула.

— Слышал, — ответил Аттик, продолжая размышлять над причиной. — Как думаешь, Септимий, зачем мы ему нужны в городе?

— Понятия не имею. Ясно одно: теперь мы у него в руках. Ты слышал приказ: оставаться здесь до его личного распоряжения.

— Слышал, — кивнул Аттик, понимая, что простой на первый взгляд приказ сопровождать консула на самом деле не так прост.

Капитан впервые увидел консула лишь три дня назад, но уже не сомневался, что Сципион не пошевелит и пальцем, не просчитав последствия на три шага вперед.

— Ерунда, — вдруг улыбнулся Септимий, не разделявший озабоченности друга. — Зато теперь у меня точно будет возможность показать тебе чудеса Рима.

Отбросив тревожные мысли, Аттик улыбнулся и хлопнул Септимия по плечу.

— Надеюсь, ты прав насчет Рима, — сказал он. — Я так давно мечтал увидеть город, что было бы жалко разочароваться.

— Разочароваться? — с притворным удивлением переспросил Септимий. — Аттик, друг мой, к тому времени как мы закончим, ты будешь благословлять день, когда встретил консула.

Аттик рассмеялся: воодушевление центуриона оказалось заразительным. Похоже, сложившийся у него в голове образ Рима с грандиозными храмами и величественными площадями сильно отличается от города, который собирался показать ему Септимий.

Каструм находился в самом дальнем, северном конце оживленной бухты. Здесь базировалось единственное крупное соединение боевых галер Рима — шесть судов из двенадцати, принадлежавших Республике. Эти шесть галер постоянно патрулировали морские пути в окрестностях столицы, стоя на страже торговли, жизненно необходимой для развития города. И главная задача состояла в сопровождении многотонных грузовых судов, которые доставляли в Рим зерно из Кампаньи, находившейся в двух днях пути к юго-западу от столицы Республики.

Когда «Аквила» подошла к причалу, Аттик увидел, что у пирса стоят только две галеры, приписанные к Ости и, — «Либертас» и «Тигрис». Направляемая опытной рукой Гая, «Аквила» замедлила ход, и с носа и кормы галеры на причал полетели канаты, тут же подхваченные рабами, которые быстро привязали их к швартовочным столбам. Прозвучала команда убрать весла по правому и левому борту, и матросы на палубе принялись выбирать канаты, пока «Аквила» не повернулась параллельно причалу. Спустили трап, и Сципион в сопровождении охраны тут же сошел на берег; за ним последовали Аттик и Септимий. При виде преторианцев все, кто был на причале, замерли, а затем очистили проход от галеры к казармам лагеря, удивленные необычным визитом одного из руководителей сената на невиданной римской триреме, не принадлежавшей флоту Остии.

Когда вновь прибывшие приблизились к двухэтажному зданию казарм, из ведущей во внутренний двор арки вышел начальник порта в сопровождении контуберниума[6] из десяти солдат. Его вид был таким же решительным, как у Сципиона. Он намеревался выяснить, что за галера неожиданно причалила в подчиненном ему порту. Расстояние между ними быстро сокращалось. Сципион заметил, что начальник порта слегка замедлил шаг, силясь узнать приближавшегося к нему человека, чье высокое положение подчеркивала личная охрана в черных плащах. В десяти шагах от консула начальник порта приказал контуберниуму остановиться и подал команду «смирно», понимая, что тот, кого сопровождают преторианцы, явно выше его по рангу. Когда расстояние между ними сократилось до двух шагов, Сципион вскинул руку, и его телохранители тоже остановились.

— Я старший консул Гней Корнелий Сципион. Мне нужно восемь самых лучших лошадей, которые доставят нас в Рим. Мой раб и багаж будут доставлены позже.

— Слушаюсь, консул, — ответил начальник порта, силясь понять причину внезапного появления самого влиятельного человека Рима в военном лагере Остии.

— Живо! — прикрикнул Сципион, нетерпение которого еще больше усилилось из-за секундного промедления начальника порта.

Реакция не заставила себя ждать. Начальник порта обернулся и приказал своим людям бежать в конюшню и приготовить лошадей. Затем снова повернулся к консулу, но тот уже прошел мимо него к входу во внутренний двор, где находились конюшни. Начальник порта застыл в недоумении, потом опомнился и поспешил за сенатором.

Казармы в Остии почти не отличались от казарм в Бролиуме на северо-востоке Сицилии. Стандартная постройка, такая же, как и в любом другом месте Республики: двухэтажное здание квадратной формы с арками в центре каждой стороны, которые вели во внутренний двор. Конюшня находилась у восточной арки, и именно через этот выход солдаты контуберниума вывели восемь лошадей из отряда легкой кавалерии. Все животные принадлежали к породе мареммано, выведенной на равнинах Тосканы. По сравнению с другими породами они не очень красивы и не особенно резвы, но отличаются силой и выносливостью — качествами, которые как нельзя лучше подходят для суровой воинской службы.

Сципион, четыре его телохранителя, начальник личной охраны и два офицера «Аквилы» вскочили на лошадей, выехали со двора через южную арку и свернули налево, чтобы по запруженной портовой дороге направиться в город. Поначалу дорога шла вдоль берега, и на Аттика вновь нахлынули запахи и звуки оживленного порта. Торговые суда, недавно прибывшие со всех концов света, выгружали товары на причал, а городские торговцы уже ждали рядом, готовые заключить сделку со знакомым клиентом или с неопытным моряком. Золото быстро переходило из рук в руки, и товары поспешно уносились целой армией рабов, стоявших позади каждого торговца.

Аттику еще не приходилось видеть такого количества товаров и таких аппетитов — ненасытные городские негоцианты жадно «проглатывали» каждое новое судно с грузом. На протяжении всего лишь четверти мили причала Аттик увидел рулоны шелка — такого количества хватит, чтобы одеть целый легион, — экзотических животных, которые рычали и бросались на рабов, ловко переносивших их клетки, птиц всевозможных размеров и расцветок, оглашавших воздух своими песнями, а также бесчисленные амфоры с вином и корзины с продуктами. Казалось невероятным, что один город способен поглотить все это, но у Аттика сложилось впечатление, что такая картина наблюдается здесь ежедневно. Рим переварит содержимое этого рога изобилия, а завтра вернется за новой порцией.

Почувствовав, как кто-то тянет его за руку, Аттик оторвал взгляд от кажущейся хаотичной картины и повернулся. Кивком головы Септимий указывал влево, куда уже свернул конный отряд, и Аттик сжал пятками бока лошади, чтобы догнать остальных. Дорога вела от причала в портовый город. Здесь улицы тоже были запружены всевозможными товарами, но теперь они направлялись в Рим, находившийся в двенадцати милях от порта. Всадники прокладывали себе дорогу среди многочисленных рабов и носильщиков, продвигаясь вперед довольно медленно, пока не выехали за пределы города на открытую местность. Преодолев около шести миль, они добрались до недавно построенной Аврелиевой дороги, которая протянулась от Рима на север, вдоль побережья. Здесь повернули на юг и уже через четверть часа пересекали Тибр по мосту Эмилия, внушительному, шириной сто ярдов, каменному сооружению с надстройкой из пяти деревянных арок, изящно паривших над водой. Аттик не мог не восхищаться этим чудом инженерной мысли; свесившись с седла, он с высоты тридцати футов посмотрел на стремительный поток внизу.

— Ты еще не такое увидишь.

Септимий улыбнулся, заметив, как жадно рассматривает конструкцию моста его друг. Аттик поднял голову, и центурион кивнул на открывшийся перед ними вид: впереди был Рим.

Конный отряд въехал в город через Порта Флументана, одни из двенадцати ворот Сервиевой стены, протянувшейся почти на семь миль вокруг города. Толщина этой стены, построенной шестым царем Рима, доходила до двенадцати футов, а высота — до двадцати. Грандиозное оборонительное сооружение было возведено сто тридцать лет назад, после разграбления Рима семидесятитысячной армией галлов под предводительством Бренна. Когда они проезжали под гигантской аркой ворот с вездесущей надписью «SPQR», то есть Senatus Populusque Romanus, что значит «Сенат и народ Рима», Аттик поднял взгляд на Палатинский холм, вершина которого поднималась на двести футов над долиной — именно там почти пять столетий тому назад полубог Ромул заложил основание великого города.

Всадники пробирались по извилистым улочкам на север от Палатинского холма, в долину между ним и Капитолийским холмом, на котором высился Капитолийский храм, посвященный трем главным богам римлян: Юпитеру, Марсу и Квирину. Аттику еще не приходилось видеть такое скопление народу. Всю свою сознательную жизнь он провел в море и быстро привык жить в тесном соседстве с другими людьми, когда в ограниченном пространстве затерянной в море галеры неизбежно формировалась атмосфера тесноты и перенаселенности. Однако в сравнении с нагромождением улиц и зданий Рима галера выглядела очень просторной. Городские кварталы, или инсулы, со всех сторон окруженные узкими улочками, вздымались на высоту четырех или пяти этажей, а балконы почти касались друг друга, образуя подобие крыши и не пропуская на улицу солнечный свет. В этом замкнутом коридоре у Аттика возникло неприятное чувство, словно его сдавливает со всех сторон, и он с облегчением вздохнул, заметив, что улица скоро заканчивается, а за ней начинается открытое пространство.

Аттик ехал в арьергарде конного отряда и поэтому последним покинул узкую улицу и оказался на Римском форуме, главной площади обширного города. Сердце у него замерло при виде этого величественного сердца Республики. В детстве отец часто рассказывал ему о великих Афинах, которые его предки называли домом, пока клан Милонов, спасаясь от Александра Македонского, не переселился в Италию. Отец описывал грандиозные храмы и богоподобные статуи — город, который был родиной цивилизации и который могли построить только греки. Воображение ребенка рисовало таинственную и манящую картину, но в зрелые годы Аттик часто считал эти рассказы похвальбой старика, тоскующего по родине предков. Теперь же, стоя на краю грандиозной площади, капитан оказался среди детских грез, перенесенных в другой город — город, явно превосходивший все остальные величием и силой.

Септимий придержал лошадь и повернулся к застывшему с открытым ртом другу.

— Ну? — с улыбкой спросил он. — Что скажешь?

— Всемогущие боги, Септимий, я не думал, что он такой… такой…

— Большой? — подсказал центурион.

— Скорее потрясающий, — ответил Аттик; теперь капитан понял, что раскинувшийся перед ним город действительно может быть центром силы, которой покорился весь полуостров. — Отец моего отца сыпал проклятиями при упоминании о Риме, когда римские легионы пришли в Локри. Он считал их и город, откуда они явились, злейшими врагами всякого грека, — продолжал Аттик, качая головой в знак несогласия с убеждениями деда.

Пока они пересекали оживленный центр, торговый и политический, Септимий называл окружавшие площадь здания. Слева находился храм Весты, высокое круглое святилище непорочной богини семьи и домашнего очага. Внутри, рассказывал Септимий, девственные весталки поддерживают священный огонь, который служит символом жизни и который через восточный проход храма связан с вечным источником — солнцем. В прежние времена весталки были дочерьми римского царя, но теперь они принадлежат к знатным римским семьям и дают тридцатилетний обет безбрачия, чтобы вступить в единственную жреческую касту женщин. Весталки и их семьи окружены почетом и уважением.

Рядом с храмом располагалась Регия. Изначально это был дом римского царя, но теперь, когда власть принадлежит сенату, здание стало резиденцией верховного понтифекса, или верховного жреца Республики. Внутри внушительного прямоугольного здания хранились щит и копье бога войны Марса — и именно под сенью этих символов верховный жрец объявлял божественные законы и поддерживал «мир богов». Аттик с благоговением внимал рассказу Септимия о том, что в минуту опасности копье, хранившееся за стенами этого здания, начинает вибрировать — сам бог Марс предупреждает об угрозе Риму.

Молодые люди свернули налево, следуя за старшим консулом, и по диагонали пересекли площадь. Они миновали «пуп города», или официальный центр Рима, откуда отсчитывались все расстояния как в самом городе, так и во всей Республике. «Пуп» представлял собой ничем не примечательный мраморный обелиск высотой шесть футов и диаметром пять футов, и Аттик почувствовал, что его намеренная скромность в сравнении с окружающими зданиями лишь подчеркивает его значение как центра всего цивилизованного мира.

Септимий указал на здание в северо-восточном углу площади, куда они направлялись, — Гостилиевую курию, в которой собирался сенат и которая считалась центром политической жизни Рима.

Курия возвышалась над своими соседями, а ее величественный фасад — символ власти и порядка — доминировал на северной стороне Форума. Аттик оторвал взгляд от великолепного вида и посмотрел на старшего консула, ожидая приказа спешиться перед входом в курию.

Приближаясь к зданию сената, Сципион исподтишка поглядывал на ступени курии. Его дом находился всего в полумиле от Форума, на северном склоне Капитолийского холма, что поднимался слева от них, и именно туда держал путь консул. Стоявшие на ступенях курии сенаторы узнали консула, и несколько самых молодых членов сената поспешили к нему, желая узнать причину внезапного возвращения, тогда как другие — Сципион знал, что они симпатизировали его врагам, — бросились к входу в здание, чтобы предупредить о появлении старшего консула. Когда лошадь Сципиона поравнялась со ступенями, консула окружили несколько человек в шерстяных тогах, которые обычно носили сенаторы, хотя могли позволить себе более изысканную одежду.

— Старший консул, — начал один из сенаторов, — мы не ожидали тебя раньше следующей недели. Что случилось?

— Терпение, Фабий, — с улыбкой ответил Сципион. — За последние два дня я преодолел большое расстояние и теперь хочу принять ванну и переодеться, прежде чем выступить перед сенатом с важным сообщением. Пожалуйста, проинформируй всех, что я вернусь после полудня, — прибавил он, прекрасно сознавая, что все, кто присутствует в городе, обязательно захотят услышать новость из первых рук.

— Хорошо, старший консул, — ответил Фабий.

Молодой сенатор, недавно избранный магистратом, с трудом сдерживал любопытство.

Фабий и остальные отвернулись от старшего консула и начали подниматься по ступенькам курии. Сципион с удовлетворением отметил, как они оживленно обсуждают, что это может быть за «важное сообщение», о котором он упомянул. Старший консул не сомневался: скоро весь сенат уже будет гудеть в ожидании новости — любопытство должно созреть внутри стен этого здания. Сципион будет оттягивать возвращение в курию до самого последнего момента, выжидая, пока нервы у всех натянутся, словно тетива боевого лука. И только потом объявит новость о блокаде карфагенян и об угрозе всей сицилийской кампании. Самый подходящий момент, чтобы выступить со своим предложением, представить сенаторам единственно возможное решение и не позволить противникам выдвинуть собственные аргументы. Это станет его очередным триумфом.

Гай Дуилий, младший консул римского сената, удобно устроился в первом ряду трехъярусного зала курии. Он был новус хомо, или новым человеком, — первым из своего рода, кого избрали в сенат. Этим достижением Дуилий очень гордился, причем не без причины, потому что всего добился своим трудом: за пятнадцать лет он из скромного новичка превратился во второе лицо Римской республики. Когда Дуилию исполнилось девятнадцать, его родители и две младшие сестры пали жертвами одной из многочисленных эпидемий, нередко приходивших в Рим из сельской местности, и он оказался единственным обитателем небольшой виллы на Аппиевой дороге. Эта жизненно важная транспортная артерия, соединявшая Рим с городом Брундизием на юго-востоке страны, была очень оживленной, и мимо ворот виллы, расположенной в четырех милях от столицы, постоянным потоком шли торговцы.

Дуилий стал хозяином поместья и, вольный принимать любые решения, сделал все возможное, дабы извлечь максимальную выгоду из удачного расположения виллы. Используя землю в качестве залога, он взял крупную ссуду у римских ростовщиков, которые с удовольствием заключали сделки с молодым человеком, нисколько не сомневаясь, что тот не сможет расплатиться в срок и земли отойдут им. На полученные деньги Дуилий купил рабов и семян и быстро приспособил каждый пригодный для пахоты клочок земли для выращивания сельскохозяйственной продукции. Рынки Рима всегда снабжались окрестными крестьянами, владельцами небольших земельных участков, причем многие специализировались только на одном виде сезонной продукции. Каждый был сам по себе, но в то же время крестьяне проявляли осмотрительность и старались не конкурировать с соседями. На протяжении многих лет цены оставались относительно стабильными, а конкуренция практически отсутствовала. Дуилий рассчитывал изменить ситуацию.

В первый же год, заняв под плантации всю землю, в том числе ухоженный парк, которым так гордилась его мать, Дуилий получил больше обрабатываемых полей, чем у четырех крестьянских хозяйств средней руки. Он нарушил хрупкое равновесие, поддерживаемое остальными крестьянами, и высадил все культуры, какие только можно, применив двухрядный севооборот, что позволяло его земле постоянно плодоносить. Собрав первый урожай, Дуилий предлагал каждому проезжающему торговцу сделку, от которой тот просто не мог отказаться. Он продавал им свежую продукцию по ценам ниже рыночных, пользуясь преимуществом больших партий. Торговцам оставалось отвезти товар на рынки города, преодолев всего четыре мили, где они зарабатывали на разнице между покупной и продажной ценой.

В первый же год Дуилий смог купить собственные фургоны, чтобы доставлять продукцию с полей в город, а еще через два года полностью расплатился с долгами. Не остановившись на достигнутом, он занял еще большую сумму и купил два соседних поместья, заплатив владельцам больше рыночной цены, и снова превратил в поля каждый клочок пригодной для сельского хозяйства земли. Именно тогда Дуилий впервые почувствовал вкус власти, которую могут дать деньги.

Видя, что из-за неожиданной конкуренции цены на рынке падают, крестьяне объединились и обратились к своему лобби в сенате, намереваясь восстановить статус-кво. Дуилий использовал обретенное богатство, чтобы обеспечить благоприятный исход голосования, усвоив два важных урока, о которых уже никогда не забывал. Первое: деньги способны обеспечить лояльность беспринципных людей. Второе: важность информации. Задолго до голосования Дуилий знал, чьи голоса им куплены, а чьи нет, и что еще важнее: кого он может купить, а к кому даже не посмеет приблизиться с подобным предложением. Со временем Дуилий объединил два этих откровения в один принцип: «Деньги — это лишь метод, информация — вот истинное богатство».

Теперь, через пятнадцать лет после смерти родителей, Дуилий владел самым большим участком земли в окрестностях Рима. Хозяева других поместий попытались скопировать его метод и повторить успех, но удача сопутствовала немногим, причем никто не смог подняться до его уровня. Продукция с принадлежащих ему земель обеспечивала восемьдесят процентов потребностей города в свежих овощах и фруктах, а мелкие хозяйства были задушены жестокой конкуренцией.

Крестьяне обнаружили, что практически в одночасье лишились средств к существованию, и плач голодных детей толкал их на крайние меры: за эти годы Дуилий пережил три покушения. Каждая такая попытка жестоко каралась сенатом, одно из мест в котором уже много лет принадлежало Дуилию. Добиться избрания не составляло труда, поскольку жители Рима были благодарны ему за снижение цен на рынках. Сенатор использовал каждое неудачное покушение для уничтожения крестьян, у которых — как виновных, так и невинных — земли отбирались в пользу государства. Земля тут же выставлялась на продажу, и Дуилий покупал ее за полцены.

За шесть месяцев до описываемых событий Дуилий, используя богатство, которое вывело его в ряды римской элиты, организовал свое выдвижение на должность старшего консула; инициатором выступал один из его сторонников из числа молодых сенаторов. Борьба была жестокой и дорогостоящей, но в конечном итоге Дуилий совсем немного уступил Гнею Корнелию Сципиону, одному из богатейших людей Рима. Этого человека — Дуилий знал абсолютно точно — купить невозможно. Поражение — первая неудача за пятнадцать лет — расстроило сенатора, и враждебные отношения двух претендентов раскололи сенат на три части: сторонники Дуилия, сторонники Сципиона и послушное большинство, голоса которых принадлежали тому, кто предложит наивысшую цену.

Луций Манлий Вульсо Лонгус, недавно избранный сенатор, подождал, пока его глаза привыкнут к полутьме, а затем быстро обвел взглядом зал в поисках человека, благоволения которого он желал больше всего на свете. Заметив Дуилия, Лонгус приблизился к младшему консулу, прервав льстивую речь, с которой тот обращался к сидящему рядом сенатору — его голос Дуилий неоднократно покупал. Младший консул недовольно посмотрел на него.

— В чем дело, Лонгус?

— Сципион вернулся! — выпалил молодой человек, торопясь первым сообщить новость покровителю.

— Что?.. Когда? — громко спросил Дуилий, вставая. Он уже забыл о сидящем рядом сенаторе.

— Только что. Я видел его на площади.

Дуилий задумался, силясь понять причину внезапного возвращения старшего консула. Почему на неделю раньше? И почему без предупреждения? Мысли его прервал стук деревянного молотка по мраморной кафедре в центре зала. Там стоял один из сторонников Сципиона с молотком в руке.

— Старший консул вернулся с Сицилии, чтобы информировать нас о деле первостепенной важности… — объявил он, привлекая внимание всех присутствующих.

— Что случилось? — перебил оратора Дуилий, вызвав его гнев.

— Не знаю, консул, — ответил Фабий, наслаждаясь растерянностью врага Сципиона. — Старший консул вернется в курию после обеда и лично выступит перед членами сената.

Фабий сошел с кафедры, и его тут же окружили сторонники Сципиона, засыпав оставшимися без ответа вопросами.

Сенатор Дуилий обвел взглядом зал и увидел глаза своих союзников, ждущих указаний, — лица побледнели, в головах вертятся те же вопросы, что и у остальных.

Глупцы, подумал Дуилий. Неужели они не понимают, что нужно делать?

Решительной походкой младший консул вышел из зала. Сенаторы молча смотрели ему вслед.