Кордон в облаках

ЛЕЙТЕНАНТ ВЛАДИМИРОВ

Комсомольская организация части занимала первое место в соединении по боевой подготовке.

Секретарем комитета комсомола в батальоне, куда входила и высокогорная рота, был лейтенант Владимиров. Но в душе Владимиров считал себя техником и мечтал работать на технике. Как-никак, а он окончил Краснознаменное радиотехническое училище войск ПВО страны. И окончил с отличием. Стал специалистом по ремонту и эксплуатации радиотехнических устройств. Владимирову очень хотелось работать на радиолокационной станции.

Он так об этом и сказал командиру батальона майору Шамалюку при далеко не первом разговоре на эту тему.

Шамалюк обещал удовлетворить просьбу лейтенанта.

И вот однажды Геннадию Владимирову позвонили из строевого отдела части и предолжили работать в отдельной высокогорной роте.

Лейтенант уже бывал в ней по комсомольским делам. Честно говоря, место ему тогда не понравилось.

«Как только люди могут жить на таком маленьком пятачке? — думал он. — Ни одного человека вокруг. До ближайшей пограничной заставы добрый десяток километров».

Эта площадка представлялась Владимирову «летающим блюдцем», повисшим над необитаемой планетой. Сравнение пришло ему на ум рано утром, когда солнце только-только поднялось из-за хребта и от гор падали резкие неземные тени. Впрочем, нет! На летающем блюдце можно было бы увидеть что-нибудь еще, кроме этих, застывших навсегда каменных нагромождений, где глазу уже известна каждая сопка, каждая расщелина.

Сначала Владимирова раздражали частые и резкие перемены погоды. Утром тепло и тихо. Горячее солнце заставляет всех сбросить шинели, а то и гимнастерки, затем вдруг набегает ветер, и яркое, ослепительно голубое небо начинает застилать сероватой хмарью. Сразу же свежеет, а через некоторое время уже скрываются из виду горы на горизонте, потом и те, что подступают к площадке. Она становится похожей на островок, плавающий в белом, как молоко, тумане. Ветер выхватывает из него отдельные хлопья и гонит вдоль «улицы». Никогда раньше лейтенанту не приходилось видеть бегущих по земле облаков. Когда они высоко — кажется, что ползут медленно. Но здесь, в горах, облака проносятся с ураганной скоростью и похожи на огромные белые дирижабли. Кажется, стоит войти в них — и полетишь…

Дорожки темнеют от сырости, по стеклам окон ползут серебристые струйки. А с крыльев антенны стекают настоящие ручьи.

И снова нужно надевать тужурки, шинели, хотя и в них пробирает до костей.

А то вдруг снег запушит. В двух шагах ничего невидно. И ветер норовит свалить с ног. В трубах воет, как стая голодных волков.

Однако погода — это одно. А люди — другое. Люди здесь Владимирову понравились. Дружный, сплоченный коллектив, не избалованный, так сказать, благами цивилизации… Соберутся вечером в столовой или в казарме у пышащей жаром печки будто одна большая семья. И заботы у всех одни, и желания, и думы.

К тому же в горах служили офицеры, с которыми Владимиров учился в Красноярске: Слава Новицкий, Гриша Дюбин. Они уже были здесь старожилами, работали начальниками смен на радиолокационных станциях.

Новицкий ничуть не изменился. Такой же подвижный, беспрестанно чем-то занят, что-то крутит в руках. В училище Владимиров звал его «живчиком».

И Гриша Дюбин тоже не изменился, даже фуражку носит так же — с форсом, чуть сдвинув на затылок, чтобы виднелась роскошная шевелюра. Он всегда улыбается и похож на милого парня из лирической кинокомедии.

— Конечно, приезжай к нам, — говорил Новицкий, узнав, что Владимирову предложили это место. — Работы у нас, Гена, много. Быстро вспомнишь забытое. Мы поможем. Да и климат у нас подходящий. Летом не так жарко, как внизу. А солнце, которое ты так любишь, даже ближе к нам. Здесь солнечные лучи можно поглощать вместе с хлебом. И в неограниченном количестве.

Ну, а о зиме Вячеслав Новицкий предусмотрительно промолчал. Только зима Владимирова не особенно страшила. Он ведь три года проучился в Красноярске и знал, что такое сибирские морозы и снежные метели.

— Охота у нас хорошая! — продолжал расхваливать свои места Новицкий. — Есть горные козлы, кабаны, зайцы и дикие курочки. А для таких, как ты, любителей острых ощущений в наших горах специально водятся барсы. Подумай: витязь Владимиров в барсовой шкуре! Звучит? — Новицкий не мог обойтись без шуточек. Он еще не преминул заметить, что баки Владимирову придется сбрить, потому что пленять ими здесь некого. Девчат нет, а командир не любит подобного рода атрибуты у офицеров.

Но у Владимирова сегодня хорошее настроение, и он не придает значения последним словам Новицкого.

С замполитом роты Николаем Коваленко лейтенант Владимиров тоже был хорошо знаком. Дело в том, что Коваленко недавно стал здесь замполитом, а до этого работал оперативным дежурным батальона и возглавлял партийную организацию. Владимирову как комсомольскому секретарю частенько приходилось обращаться к Коваленко за помощью или советом. Партийный секретарь всегда внимательно относился к просьбам Владимирова. Иногда, случалось, и ругал, как он говорил, за недостаточную чуткость к нуждам и запросам комсомольцев, за игнорирование индивидуальной работы с подчиненными.

А Владимиров считал, что армия — не приют для воспитания лоботрясов. В армии должны служить уже сформировавшиеся люди. Их нужно только научить военному делу.

Критиковал Коваленко всегда очень тактично. У него спокойный, несколько монотонный голос, даже когда он повышает его.

— Скажу тебе по-дружески, — начинал он задумчиво, стесняясь при этом глядеть в глаза, — сейчас буду тебя ругать. — И в этой присказке заключалась вся его ругань.

Приходилось Владимирову бывать у лейтенанта Коваленко и дома. Знает он жену замполита, Валю. В ней есть что-то от мальчишки. Короткая прическа, прямая челка на крутом лбу, круглые, всегда будто удивленные глаза. Николай и Валя были гостеприимными хозяевами. Они, как могли, опекали его, удерживали от неразумных холостяцких поступков.

Владимиров узнал, что Коваленко и Валя учились в одной школе, дружили. Когда Николай уехал на службу — переписывались. Она даже приезжала в училище на выпускной вечер.

А потом, когда лейтенанта Коваленко направили на южную границу, они поженились.

Здесь у них родилась Аленка, любимица всех солдат высокогорной роты.

На новое место службы Владимиров приехал в начале лета. Внизу уже было тепло, ходили без шинелей, играли в волейбол и даже загорали. А здесь «свирепствовал» пятиградусный мороз с ветрами и замерзала вода в умывальнике.

Владимирова поселили к холостякам, в одной из комнат офицерского домика, стоявшего на отшибе. В комнате три окна, три кровати, застланных зелеными солдатскими одеялами. Шифоньер, тумбочки с книгами. Приемник, магнитофон. А Владимиров всегда любил музыку. Любил танцы. Здесь, конечно, танцевать не придется. Он это понимает. Ну что ж, он обойдется и без танцев.

Старший по комнате Новицкий тотчас же вписывает его фамилию в график уборки помещения и этим как бы дает прописку на право жительства.

На другой день у Владимирова состоялась беседа с командиром роты Тимчуком.

Беседа была довольно своеобразной и неожиданной для Владимирова. Сначала Тимчук задавал обычные «анкетные» вопросы.

Владимиров рассказал о себе, о том, как жил до армии в родном Бресте, как мечтал стать офицером, специалистом по радарам.

Потом Тимчук развернул перед лейтенантом радиосхему и попросил рассказать о ней все, что он знает. Владимиров начал бодро, но потом раз запнулся и два, и три…

Тимчук подумал и задал еще один вопрос из области практического использования одного из агрегатов. Владимиров ответил.

После такого рода экзамена командир роты сказал: — Будете работать. Но пробелы нужно ликвидировать. Срочно. Через недельку-полторы еще поговорим на эту тему.

Владимирова определили в расчет радиолокационной станции лейтенанта Комиза.

Двухлетний перерыв в работе с техникой не прошел бесследно. Кое-что забылось. Владимиров начинает с повторения принципиальных схем радиолокационных станций. Днями сидит в классе и вспоминает физические процессы работы отдельных узлов станции, настраивает аппаратуру во время профилактических работ, а вечерами после отбоя читает учебники или старые конспекты Новицкого.

Наконец и в горы пришла весна. Склоны гор запестрели цветами. Нигде Владимиров не видел такого обилия красного и оранжевого цвета. Тюльпаны и маки растут всюду.

Лейтенант Комиз уехал на сборы по подготовке к экзаменам в радиотехническую академию.

Новицкий в последние недели тоже не расставался с книгами по радиолокационной технике, даже за обедом читал. Ему нужно было изучить станцию другого типа. Много занимался он и на материальной части. Как того и хотел командир роты, он стал работать вместо лейтенанта Тимчука заместителем командира роты по технической части. Растут люди. Это и Владимирова воодушевляет. Значит, и он не будет стоять на месте. А пока ему хочется скорее наверстать упущенное, догнать своих товарищей.

Командовать взводом связи приехал новый офицер комсомолец, старший лейтенант Суслопаров. Он самый старший по возрасту в роте. И его все офицеры зовут не иначе, как Анатоль Терентич. Ходит в летной форме, потому что до этого служил в батальоне обеспечения при каком-то авиационном НИИ. Владимиров в шутку называет его «летноподпрыгивающим составом». Суслопаров не обижается. Он вообще оказался покладистым парнем. Избегает острых тем в разговоре, чтобы не спорить.

Дел на станции невпроворот. Новицкий не обманывал. Начались годовые регламентные, то есть профилактические работы. За несколько дней нужно заменить все подносившиеся детали в узлах станции, а то и просто выработавшие свой срок. Они могли выйти из строя в самую неподходящую минуту. Кроме того, нужно было тщательно отрегулировать автоматику, прочистить аппаратуру и сменить смазку на всех трущихся механизмах, настроить приемно-передающую и индикаторную аппаратуру.

За работу берется весь расчет. С утра до вечера солдаты не выходят из машин, проверяют один узел за другим.

Начальника станции Комиза замещает лейтенант Янковский. Владимиров приглядывается к нему. Да, это, конечно, не то, что Комиз. Технику Янковский знает в общем-то неплохо, в этом Владимиров уже убедился, умеет быстро найти неисправность, но самостоятельные решения пока еще боится принимать. Чуть что, снимает трубку и начинает консультироваться с начальством. У него, как видно, маловато уверенности в своих силах. Впрочем, Янковского оперативные дежурные части ставят даже в пример и чаще всего оценивают боевую работу пункта управления во время дежурства Янковского на «отлично». Но Владимирова вечные его консультации с начальством раздражают. Он стремится сам принимать решения. Хорошо это или плохо — покажет будущее.

В конце регламентных работ операторы Вафаев и Бахарев, вставляя центробежные реле защиты, спросили Владимирова, правильно ли они это делают. Он, как это ни грустно, не знал точно, как нужно их вставлять, замялся, отводя глаза в сторону. Ему не хотелось спрашивать у Янковского. И он вдруг сказал, что они делают все правильно, беспокоиться нет смысла.

Локаторщики настроили станцию, и Янковский доложил командиру роты о досрочном завершении регламентных работ.

Их похвалили на утреннем построении. Поставили в пример. Это было лестно. Владимиров смотрел на Янковского как победитель на побежденного, хотя работали они вместе.

Спустя некоторое время Янковский тоже уехал в отпуск, в Прибалтику. Владимиров остался один — и за начальника станции, и за начальников смен. Один в трех лицах. Он чувствовал себя хозяином положения и хотел как-то отличиться. Но как?

В первую очередь он решил подтянуть дисциплину в расчете, которая, как ему казалось, при Комизе и Янковском была не на высоте. Солдаты не всегда действовали по-уставному.

На следующий день Владимиров пришел на станцию пораньше, до развода.

Дежурная смена сидит в индикаторной, его появления никто не заметил, никто не встал, чтобы поприветствовать офицера.

Лейтенант хмурит брови.

— Старший смены!

Поднимается рядовой Иванидзе.

Иванидзе хороший парень. Владимиров его уважал, считал, что из него получился бы отличный офицер. Иванидзе — единственный в роте грузин. Говорят, грузины вспыльчивы, но за Иванидзе Владимиров этого не замечал.

— Виноват, товарищ лейтенант, — говорит он. Лейтенанту бы смягчиться, после того как солдат извинился, простить оператора, а он пошел, что называется, «в разнос». Уж больно горяч по натуре, не научился сдерживать эмоции.

— Вы что, первый год служите?!

Солдаты нахмурились, сопят, одергивают гимнастерки.

Остановиться Владимиров уже не может. И, покричав еще, уходит на развод.

В строю-«переваривает» происшедшее, даже не слышит, что говорит командир. В голове появляется запоздалая мысль: «Неправильно все-таки поступил. Не нужно было кричать. Так авторитет свой не поднимают. Ну и пусть неправильно, — перебивает себя. — Не буду же я извиняться перед солдатами!..»

С этого, наверно, все и пошло.

Дисциплину он в расчете вроде бы поднял. Видит: побаиваются его, по струнке вытягиваются, когда входит. Но вряд ли стали уважать больше, относятся настороженно, не откровенничают с ним, как бывало раньше.

Владимиров не любит признаваться в промахах. Даже перед самим собой. Считает, что он прав. Он в конце концов командир, и один. Он обязан требовать. А они подчиненные, и их много. Они обязаны подчиняться, выполнять Дисциплинарный устав.

Станция работает хорошо, уверенно водит сверхдальние цели. Владимиров довольно потирает руки.

Во время недельных регламентных работ с настройкой станции он тоже справился. Ну что же, иного он и не мыслил себе. Хотя иногда и мечтал, как в ответственный момент возникнет неисправность, операторы все растеряются, а ему будет достаточно одного взгляда, чтобы понять причину неисправности и быстро ее устранить.

Вскоре так и случилось. За исключением, впрочем, того, что понять неисправность «с первого взгляда» и быстро ее устранить ему не удается.

И он копается, копается, вспоминая премудрости радиолокационной науки. За спиной стоят подчиненные. Лучше бы их здесь все-таки не было.

Хорошо еще, что поломка произошла, когда боевое дежурство велось на другой станции.

А причина поломки оказалась в общем-то довольно простой: вышел из строя второй канал и виной тому были центробежные реле, те самые… Их, оказывается, Вафаев и Бахарев вставили неправильно: они не шли на место, а их забивали, и в результате реле треснули.

Наконец, он все исправляет. Но на душе кошки скребут… И какой-то внутренний голос укоряет: вот до чего довела тебя, лейтенант, твоя гордость.

Он идет обедать и чувствует на своем затылке укоризненные взгляды рядовых Вафаева и Бахарева. Ему хочется даже пригнуться в эту минуту.