Корела

Глава 35

Выборгский замок впечатлял — тот же детинец в Кореле, только серьезно увеличенный по площади, потому что сам остров больше, да главная башня, которую во всех замках именовали донжоном, в раз пять повыше будет — величественная по своим размерам.

Шведы построили свою опорную точку, чтобы через нее контролировать финляндские земли, и проводить экспансию уже на новгородские владения, которые сто тридцать лет тому назад силой принудили войти в состав расширяющегося Московского государства. Овладеть Выборгом необходимо до крайности — тогда вся западная половинка карельского перешейка станет его владением, и тем самым угроза шведского вторжения потеряет такой немаловажный, как внезапность. И главное — Выборг может стать главной базой будущего Балтийского флота, который еще требуется построить — без кораблей не будет безопасности для всего протяженного побережья.

— Да трудное будет дело, и крайне опасное — пробормотал Владимир, идущий следом за Андерссоном. Если шведский генерал решит сдать его губернатору, то все пропало — он закончит свой жизненный путь в каменной темнице, и это в лучшем для него случае. О худшем даже не хотелось думать — придется пережить мучительные пытки и принять жуткую смерть. Брат Карл обойдется с ним без всякой милости, придумает что-нибудь изуверское на этот счет — и плевать ему на все условности, потому что в политике нет морали, а есть одна целесообразность.

— Нас ждет губернатор Арвед Теннессон, Карл, тот, что неудачно решил сам сходить в поход, и там получил от тебя трепку. Теперь он должен получить второй урок, более болезненный.

Ларс Андерссон усмехнулся, внимательно посмотрев на Владимира. Но тот стоически выдержал взгляд, понимая, что идет проверка. Вряд ли генерал его предаст, но какой-то процент на это нужно выделить. Плохо то, что губернатор пустил в замок только генерала с небольшой свитой, три сотни вернувшихся из неудачного похода ландскнехтов, «вырвавшихся с боем» из-под стен Корелы, разместили в городе, рядом с пристанью, у которой стояли несколько мелких кораблей, из бортов которых торчали пушки.

Да, на подходе еще пять сотен «прорвавшихся» солдат, и главное — через четверть часа подойдет обоз с продовольствием, который ожидают в замке. Но он подменный — под рогожами прячутся самые отборные стрельцы — штурмовая полусотня из отчаянных рубак. Шведов в замке около сотни, придется повозиться, но если ворота будут открыты, и противник не сможет обстреливать из пушек мостки, то подоспеют хаккепелиты и рейтары, и тогда начнется резня. Рискованно, конечно, но взять Выборг без обмана и вероломства невозможно, замок даже с малым гарнизоном неприступен, и правильная осада заняла бы всю зиму. Пока залив замерзнет, и шведы не смогут получать помощь морем, пока выйдут запасы продовольствия в погребах, пока то да се, слишком много вводных — а столько нельзя ждать.

И сейчас Владимир шел вслед за Андерссоном к губернатору, резиденция которого примыкала к донжону, куда шел отдельный ход. Шансы на успех были — если удастся пустить в ход карабин, да занять в донжоне позицию наверху круглой башни, то шведам придется туго — патронов хватит. Да и полтора десятка отборных рубак Андерссона «клювом» щелкать не станут, все вооружены пистолями и шпагами, их задача открыть ворота, если «обоз» не сможет пройти в них. Или обеспечить подход подкрепления, что прибудет на лодках, пока другие ландскнехты будут овладевать городом и кораблями. Главное успеть подать сигнал…

— У русских было слишком много стрельцов и мушкетеров, господа, — Андерссон первыми же словами огорошил губернатора, с которым в зале находилось с десяток офицеров, что собрались выслушать трагические новости. Еще бы — поражение под Корелой экспедиционного корпуса.

— Но это не самое главное, у русских появилось чудовищное оружие, вы должны увидеть, как оно действует, господа. Карл, покажи!

Под каменными сводами негромко раздалась условленная фраза, после которой надлежало действовать уже ему. Плохо, что врагов много, каждый выстрел на счету, но хорошо, что у генерала спрятаны в сапогах по короткоствольному пистолету с колесцовыми замками. Да и у него самого припасена парочка на всякий случай, но он бы сам предпочел «макара», но чего не было, того не было — а жаль. Зато есть заряженная ракетница, на нее возлагались определенные надежды.

— Страшная штука, господа, — произнес с еле уловимой издевкой Ларс Андерссон, — сейчас вы это увидите собственными глазами. Начинайте, Карл, сейчас будет вам все ясно!

И Владимир начал, вытащив карабин из чехла. Стрелял в упор, видя расширенные в удивлении и ужасе глаза — такого вероломства шведы не ожидали от тех, кого считали своими. А генерал уже со всей силы огрел эфесом шпаги не успевшего ничего осознать губернатора, тот рухнул на каменный пол. Как Андерсон успел выхватить клинок из ножен, Владимир, которого Ларс именовал «Карлом» (то есть «каролус» — король), не успел заметить. Все было проделано с такой молниеносной быстротой, что можно было только восхищаться — огрев губернатора, генерал проткнул одного из офицеров ловким движением, уложившись за пару секунд. Владимиру потребовалось чуть больше, но так и врагов было пятеро, но только один из них успел схватиться за шпагу — все остальные получили по пуле прямо в сердце или в голову. И вряд ли успели осознать, что пришла их смерть — настолько удивленными были застывшие глаза.

— Прорываемся в башню, Карл!

Они рванулись к приоткрытой двери, в которой неожиданно показались встревоженные выстрелами солдаты. Пришлось валить их всех, выпустив все оставшиеся в магазине патроны. Еще одного пристрелил генерал из пистоля, и попер вперед взбесившимся бизоном, с диким криком, со шпагой в одной руке и пистолем в другой. Владимир успел вставить в паз планку, вдавил патроны пальцем. И побежал вслед за генералом, «очищая» перед ним путь наверх, успевая пристрелить появлявшихся на пути встревоженных выстрелами караульных. И с бешеным колотьем в боку добрался до верхней площадки — так резво он еще никогда не поднимался по каменной лестнице. А генерал уже громко говорил, мгновенно оценив обстановку:

— Ваше величество, подавайте сигнал — они пропустили повозки в ворота! Наши уже занимают замок!

Стефанович выхватил ракетницу, поднял руку и стрельнул вверх — через пару секунд в небе вспыхнул ярко-красный шар…

Много чего видел на своем веку выборгский замок, не раз его осаждали русские…

Глава 36

— Пошли дела помаленьку, — Владимир вздохнул, разглядывая «честно приобретенное». Выборгский замок взят «на шпагу» с минимальными потерями — во время проведения «диверсионной операции» погибло или было ранено всего три десятка бойцов, в то время как в городе и самом замке убито семь десятков шведов, да еще около сотни сложила оружие. К этому числу нужно приплюсовать такое же число моряков с полудюжины боевых кораблей, не больших, скорее мелких, судя по размерам, количеству пушек и экипажам. Еще два десятка транспортных и рыболовецких суденышек, да множество всяких лодок, которые никто не считал. И как самый ценный приз сам крупный средневековый город, довольно внушительный, раза в полтора больше Корелы по населению и территории.

— Нет, отдавать Выборг я ни за что не стану, замучаются свеи походы сюда устраивать. Сушей не пройдут — леса и болота кругом, реки и озера, а уж о партизанах позаботимся. Только с моря, однако, если флот заведем, а он у нас обязательно будет, то замучаются и с воды нас брать.

Владимир внимательно посмотрел на карту северо-западной части Ленинградской области, взятую из планшетки брата. Она показывала в деталях не только собственно Карельский перешеек, но и восточные районы Финляндии, буквально «засыпанные» большими и малыми озерными «кляксами» самых причудливых форм. Прошелся карандашом, острый кончик которого уткнулся в Савонлинна, городок в междуозерье. Сейчас его там не имелось, к строительству даже не приступали — будущий Нейшлот должен был появиться только после захвата Корелы с уездом, земли которого находились вблизи. Зато возвышалась построенная полтораста лет тому назад шведами на островке крепость Олафсборг, причем перестроенная из расчета противостояния артиллерии, что немаловажно, с башнями и бастионами. Этот замок вместе с Выборгом были центрами шведского владычества на границе с русскими землями, именно из них происходило покорение финнов и карел.

— Надеюсь, Андерссону удастся «маскарад», — пробормотал Владимир, продолжая смотреть на карту, словно пытаясь найти в ней ответ на мучавший его вопрос. Олафсборг был сейчас осажден «партизанами» боярина Пушкина — но те просто крутились под стенами, показывая свое присутствие — взять твердыню было невозможно. Только тяжелые осадные пушки, которых у него не имелось, могли проломить стены, по описанию и гравюре весьма мощные. Но таких орудийных стволов как раз не имелось, их еще предстояло отливать — в Финляндии хватает замков, и их придется со временем сносить. Не следует обольщаться — шведы будут продолжать свой «дранг нах остен», и драка предстоит долгая, на пару столетий.

— Главное, чтобы маскарад удался — тогда мы сможем выстоять, когда мой брат Карл отправит сюда карательную экспедицию.

Стефанович задумался — сейчас на шнеках к Олафборгу плыл отряд генерала Андерссона, а ему предстояло отправляться к Ладоге. Туда уже стали отправлять на стругах и лодках самые боеспособные роты его армии — мушкетеров полковника Уве Штиллера и стрелецкие сотни князя Мышецкого с приданной полевой артиллерией, а также всю имеющуюся кавалерию — кирасир и драгун, хотя именовавшихся сейчас рейтарами и хаккепелитами. Требовалось успеть раньше князя Волконского — одно дело, когда тот выпроводит на «почетных условиях» отряд наемников Делавиля, и совсем иное, когда он сам повторит удачный Корельский опыт.

— Нужно завербовать ландскнехтов, их больше половины, и жалования давно не получают, уже живут грабежами. И тогда взять шведов в плен, тогда будут заложники, или предложить им у себя службу — времена со нравами нынче простые, и если король не платит, то и присяга с договором не действует. А откажутся, то… Да, истребить их всех подчистую, зато другие станут более сговорчивыми!

Владимир взглянул на город — рамы со слюдой были предупредительно убраны, к вечеру вставят. Закурил поставленную в поставец набитую табаком трубку, сигареты он берег, а среди шведов уже было много курящих. Табак уже начал свое стремительное шествие по европейским странам, а еще там уже высаживают вовсю кукурузу и помидоры — последние даже высокопарно именуют «яблоками любви». А вот подсолнечник выращивают как «цветы солнца» в горшочках, да лузгают семечки как лекарство. Про то, чтобы выдавливать из семян масло и речи не идет.

— Хреново, даже когда новгородские и псковские перейдут под мою руку, выращивать подсолнечник можно только в самых южных районах, по рекам Ловати и Великой. А вот кукурузу только на корм. Хотя климат там как в Белоруссии, чуть холоднее, но вполне приемлемо. Не то, что здесь…

Мужчина передернул плечами — дядя с братом время от времени таскали его по Карелии, заезжали в Мурманскую область. И пожив там несколько раз зимой в юности, Стефанович решил для себя еще тогда — после начала листопада нужно перебираться в места значительно южнее, морозы для него казались невыносимыми. Только Псков и Великие Луки подходили — от них до Белоруссии (которая сейчас под литвинами) рукой подать.

— Никогда бы не подумал, что меня озаботить сельское хозяйство может. Но без зерна никуда, а картошка дай бог только лет через десять пойдет в достаточном количестве. Пока только на семена откладывать, селян обучать, да огороды под нее повсеместно копать. Без бульбы в этих местах никак не обойтись — «вторым хлебом» не зря позже именовать будут.

Стефанович тяжело вздохнул — с каждым днем проблемы только множились, и он ужасался тому объему работ, который предстояло выполнить. Про выходные дни он давно забыл, погряз в заботах, что росли как снежный ком прямо на глазах, и он с тоской подумал, что скоро будет непрерывно кружиться, как та белка в колесе…

Выборгский замок — исторически это «замок», закрывающий «дверь» на Карельский перешеек, к древним новгородским землям. Или «ключ» к ней, если со шведской стороны посмотреть…

Глава 37

— Палите из пищалей, и уходим в лес! Быстрее! Серьга, ногу приволакивай, будто уязвили тебя. Лука, падай оземь, и ползи!

Сотник Тимофей Анкундинов сейчас только суетился и кричал, понимая, что с крепостных стен его стрельцов свеи хорошо видят. А «бой» уже пошел нешуточный, узкую гладь залива затягивал пороховой дым. Из длинного каравана шнек одна была потоплена, две, на которые заранее нагрузили сено, превратились в погребальные костры. Те людишки, что подожгли свои ладьи, уже бросились в воду, их вытягивали на лодки. С тех постоянно палили из своих мушкетов ландскнехты в кирасах — над головами то и дело слышался посвист пуль, осыпалась хвоя с елей и сосен.

Хоть и «потешный» был бой, но многим, в том числе и ему самому, он казался настоящим, да и настоящие потери уже были. Один стрелец из его сотни сорвался с камня и насмерть разбился, второй сам себе свернул шею, и теперь застыл на мелководье лицом вниз, безвольно раскинув руки в стороны. Пятеро покалечились, кто ногу подвернул, и руку сломал тоже, двум рожи опалило порохом — обычное дело. Да и «свои» шведы двоих потеряли точно — сам видел, как в воду упали и не выплыли.

— Все, в лес уходим, тела погибших бросайте — пусть шведы их видят! Всем в лес, отходим и по стругам палим!

Успели, пороховой дым медленно рассеивался. Присев под елкой, Тимофей видел, как первые лодки стали подходить к крепостной пристани, как спрыгнул на нее генерал Андерссон, которому обязаны были дерзким захватом Выборга. Но в гарнизоне видимо поверили, что воевода с подкреплением пришел, под синим королевским знаменем, с припасами всяческими, на струги нагруженными. И раскрылись ворота во всю ширь, вышли начальные люди, одному из них протянул грамотку от губернатора — Анкундинов знал, что ту бумагу выборгского воеводу заставили написать не по доброму желанию, а с принуждением. Но комендант поверил бумаге, махнул рукою. Вышли из ворот его люди и стали помогать перетаскивать мешки, разгружать лодки. Генерал Андерссон сам повел своих людей в замок, обустраивать и отдыхать после «жаркого сражения» с русскими стрельцами.

— Неужто обману поверили, было бы славно…

Анкундинов еще раз посмотрел на замок Олафборг, каменные стены с пушками и башнями производили на всех неизгладимое впечатление. Штурмом взять такую твердыню было невозможно, токмо хитростью. Для того и пожертвовали и людьми, и лодками. Даже усадили на весла прежде раненных в Выборге ландскнехтов, чтобы шведы узрели окровавленные повязки. И вот на берегу погибшие стрельцы из его сотни лежат, водой омываемые — зримое доказательство прошедшего «боя».

Жалко было людей до боли, «служилых» и так жутко не хватало. Обезлюдели бывшие новгородские владения за последние годы, особенно когда первый царь Иоанн Грозный своих опричников привел. От того кошмара, что случился, а потом от долгой войны с поляками и шведами, запустела земля. Отец Тимофея был своеземцем, имел усадьбу и хозяйство крепкое, но только все в дым ушло, а людишки разбежались, куда глаза глядят от глада. Но воевать со шведами надобно, и не жалея живота своего — придут «соседушки недобрые», и своего добра с домом в Кореле он лишится. А ведь все нажито непосильным трудом, пятнадцать лет как прошло, когда добрейший государь Федор Иоаннович, отданные шведами Корелу с уездом повелел народом заселять, льготы разные пожаловал, от податей освобождение по царской милости своей дал на десять лет.

И потянулись люди с семьями, животинкой и скарбом от боярского лихоимства и поборов, ища в новом краю для себя счастье. И вроде обустроились, прибыток пошел, ибо обильны леса дичью, а реки с озерами рыбой. Жгли лес, освобождая для пашни крохотные участки пригодной земли, заранее вывернув из нее камни. И получали в первый год хорошие урожаи, которые последующие года снижались, но сам-три выходило по-всякому. Жизнь пошла, а тут Смута и сюда нахлынула — выкрикнутый боярами царь Василий Шуйский весь уезд шведскому королю отдал.

Вот тут народ на дыбки и вскинулся, что твой медведь, решили всем миром от такой напасти обороняться. Но вряд ли бы выстояли, если бы не королевич молодой, сын датского принца Магнуса и княжны Марии Старицкой, что явился со своим войском, пусть маленьким — отряд ландскнехтов из немецких земель, что «папежников» отринули. И под его началом побили малые шведские отряды, а потом у стен Корелы и войско большое. Не просто победили — с «немцами» договорились, и много ландскнехтов на службу королю Владимиру перешло по доброй воле, и среди них генерал Андерссон. И собралось вече, и решили городом и всем уездом призвать на княжение, как в старину делали, молодого ливонского короля, и всем миром помочь отвоевать ему вотчину родовую.

И первого успеха сразу достигли — Выборг у свеев отобрали, сам в том нападении участвовал, под рогожей на повозке прятался, и одним из первых в замковых воротах оказался. И сам в поход сюда отправился, за честью и славой, осталось только подождать, когда ландскнехты на службе ливонского короля перебьют ратников короля шведского Карла, напав на них утром. Ибо в это время у людей бывает самый сладкий сон.

— Следует подождать, и костры можно запалить, кашу сварить.

Поднявшись с земли, сотник Тимофей Анкундинов принялся отдавать приказы, и первым из них было распоряжение приготовить лодки и выставить наблюдателей, чтобы в нужный момент сразу прийти на помощь…

Олафборг — «крепость Олафа или Улафа», позднее Нейшлот, и ныне Олавинлинна.

Глава 38

— Действительно — «пустошь»! И как можно было довести до этого действительно процветающий раньше край?! И если такое написано в бумагах, и еще хуже я слышал от людей — то какова будет действительность, если увижу ее собственными глазами?

Такое было страшно представить, но князь Одоевский отписал ему бумагу из Новгорода, отметив, что «град до сей поры запустел». И можно бы не поверить, но так воевода в курсе происходящего и приведенные им цифры не просто удручали, они в голове не укладывались. Всего за полвека населенные и процветающие края превратились в «пустошь». И прежнего стотысячного населения Великий Новгород достигнет только спустя четыреста с лишним лет, как и Псков, впрочем, тридцатитысячное население которого сократилось в три раза. Ладно бы чума, глад, мор и все «казни египетские» прошлись беспощадно, куда больше бедствий доставили непродуманная политика московских царей, опричнина Ивана Грозного, Ливонская война и Смута. И сейчас в Кореле он читал документы и волосы дыбом вставали от бесхитростных слов — «умер с глада, хоромишка распалась»; «сбежал, семья его с голоду мертва»; «немцы убили, двор сожгли»; «опричные живот пограбили, самого умучили». Перечень событий очень длинный и ужасающий. И к этому добавлялась полное разорение городских и крестьянских хозяйств, ставшее уже тотальным. В самом городе разорилось четыре пятых домовладельцев, имеющих мастерские и торговые лавки — окончательно «обнищав», другие влачат жалкое самое существование.

По все «пятинам» будто танковыми армиями прошлись с «ковровыми» бомбежками прошлись, а потом тотальную резню населения устроили без всякой жалости. Водская, Шелонская, Деревская и Бежецкая по числу дворов сократились на три четверти, масса деревенек и селений «пусту быть, поля не запаханы, хоромины развалились». А те, что имелись, изрядно сократились в количестве и так немногочисленных дворов — обычно их было по 5–8, сейчас 1–3, и редко когда больше. Картина страшная, ясно показывавшаяся, что никаких перспектив на бывших псковских и новгородских территориях отныне нет, если бы не другие материалы, от которых не просто оптимизм появился, но и уверенность в том, что ситуацию можно изменить к лучшему.

В южной части Обонежской пятины, та, которая до реки Свири, число дворов сократилось на треть, зато за Свирью и во всем Заонежье, населения прибавилось чуть ли не втрое, как на всем «Кемском берегу» и Коле, так тут называли огромный Кольский полуостров. Сюда, в спасительную тишину карельских лесов и бежал народ, спасаясь от лихолетья, надеясь пережить здесь войну, мор, голод и безрассудные социальные эксперименты вроде опричнины, пришествия «Лжедмитриев» и кошмарной Смуты.

С Водской пятины люди массово бежали за реку Неву, в Корелу и земли уезда — там было спокойно последние пятнадцать лет и многие подати не взыскивали. А два последних года вообще «независимость» появилась, да и казна оказалась полнехонькой, вот только серебра в ней до прискорбности маловато будет, и то стремительно исчезает в бездонных карманах наемников, которые не только есть-пить хотят (с этим проблем нет), но и заработать. Однако треть ландскнехтов удалось соблазнить переходом после трехлетней службы в «своеземцы» — мелких земельных собственников с привилегиями. А заодно разрешить всем занимать «пустоши», с отменой податей на пятнадцать лет, как это сделано было Борисом Годуновым в Кореле.

— А ведь наполнится земля людьми, а раз собственниками будут, то никакого крепостного права и в помине не будет. Крупных боярских вотчин допускать нельзя — как батька любит говорить — олигархи нам ни к чему. Они ведь, триста «золотых поясов» и погубили Новгородскую республику. И холопства тут не нужно — капитализм идет, с наемным трудом. Право бывших вотчинников на землю, что стала «пустошью», соблюдать не станем — пусть будет наказанием для тех, кто поборами заставили людей бежать от тяжкой доли в поисках лучшей. Все должно быть по закону, одна только проблема, которую разрешить невозможно — как написать «Судебник» и заставить выполнять всех его статьи?!

Владимир закручинился, потирая пальцами виски — не выдержал, достал сигарету и закурил. Народ можно привлечь во все четыре опустевшие «пятины» — вот только придется защищать от разбойников и интервентов, казаков и боярских отрядов. Доходов крестьяне скоро не дадут, и так разорены, лет на десять освобождение от податей давать нужно. А если голь перекатная и беженцы, то наоборот, еще придется вкладываться, чтобы те хозяйством обзавелись. «Льготы» в городах и посадах для ремесленников нужны, еще привлечь для работы на будущих мануфактурах, в армию — не воинскую же повинность вводить, лучше отбирать профессионалов, но им платить нужно, и хорошо, чтобы воевали и к противнику не переметнулись.

— И где мне взять прорву денег, треклятого серебра, месторождений которого в Московском царстве сейчас просто нет. Как и золота, оно только на Урале, да хрен знает где, не помню. Да на Кольском полуострове — там бывал разок, и видел, как старатели трудились. Они вроде за сезон полтора килограмма намыли, а ведь такое место не одно там будет, у брата на карте прямо-таки овалы нарисованы. И железа там много, и меди с никелем…

На последнем слове Владимир споткнулся, призадумался, и достал из берестяной шкатулки несколько круглых и светлых монет — российские рубли из будущих времен. Хмыкнул, негромко прошептав:

— Как там императрица Екатерина говорила — неважно, что бумажно…

Копейка и деньга времен царя Ивана Грозного — чеканились из серебряной проволоки. Других монет, из меди не в счет, просто не имелось — эти самые ходовые…

Глава 39

— Владыка, ты же сам видишь, что если не переймем новшества, что делают тех же шведов сильными — быть русским и дальше битыми!

Владимир сделал паузу и внимательно посмотрел на епископа — тот сидел молча, нахмурившись, о чем-то мучительно размышляя. Сильвестр ему нравился — очень энергичный священник, отнюдь не поп, каких множество. И никаких технических новшеств отнюдь не чурался — может быть потому, что Корела приграничный с Выборгом город, и такой сосед как шведы, поневоле заставлял быть ко всему внимательным. Да и два года «независимости» не прошли даром — если живешь столь долго под реальной угрозой вторжения неприятеля, поневоле станешь расторопным и предусмотрительным. Особенно когда на помощь нет надежды, тут как в поговорке про ту соломинку, за которую ухватится утопающий.

— А ведь мы можем создать гораздо более сильное войско, чем у любого неприятеля. Даже те малые силы позволили взять Выборг и Олафборг, пусть вероломно и с коварством, но мы крепостями овладели, а не свеи Корелой. Но ведь не смогли бы сие провернуть, если бы те же немцы и шведы в моем войске сейчас не служили. Не будь ландскнехтов с мушкетами, да не успей ими стрельцов вооружить и обучить стрелять, да еще пулей, которую мне удумали, быть нам крепко битыми. А церкви и монастыри православные были бы шведами упразднены, разрушены либо в кирхи превращены.

— Все беды от схизматиков…

— Больше от нашей косности и глупости, владыка, — оборвал епископа на слове — вроде умный, а порой тянет на обличения, филиппики произносит. И с нескрываемым злорадством добавил, с усмешкой нехорошей:

— Те семь бояр, что польского королевича решили на московское царство поставить, разве католики или язычники? Может быть они магометане, иудеи или буддисты?! Самые что ни на есть православные, что в церкви пудовые свечки ставят и еженощно молятся, но при этом ведут себя аки волки хищные. Так чего на врага пенять, если у себя в доме сами Смуту устроили, и передрались между собой как нехристи?!

Епископ засопел, крыть в ответ, как говорится, ему было нечем. Теперь можно было переходить к диалогу, как уже дважды происходило — трезво оценивая положение Корелы, епископ не бичевал новшества, наоборот — благословлял начинания, как и его самого, хотя не оставлял попыток склонить в православие. А потому Владимир сразу зашел с козыря, чтобы сделать свои позиции очерченными и более крепкими, нанеся предупреждающий удар, и на корню пресекая возможные обличения.

— Да, я не православный, но будь им, разве бы охотно пошли ко мне на службу шведы и немцы, разве бы приняли мою власть в выборгской стороне местные жители?! Нет, они мне дружно присягнули и верно служить обещали, а потому я их достаток не тронул. Разорил лишь тех из жителей, кто к королю в Стекольну решили отъехать. Теперь весь перешеек за мною, и крепость Орешек, что выход в Ладогу запирает тоже. А также Ижорская землица за мной пойдет — то, что там «тушинскому вору» присягнули, пустое. Ибо там проведали, что Ивангород, Ям и Изборск, крепости наши, шведы себе вознамерились вернуть. А царь Василий Шуйский взял и Корелу с уездом отдал свеям. Так что всем жителям стало ясно, куда дело идет.

— Так я ничего и не сказал супротив этого, государь. Лучше пусть русские земли под твоей десницей будут, чем под свейской, али нового московского царя, королевича Владислава Жигомонтовича. Я про то говорю тебе, что негоже внуку князя Старицкого в лютеранстве пребывать…

— А кто тебе сказал, что я православие принимать не стану? Нам сейчас устоять нужно, а сие совершить можно только с помощью хитрости и обмана, интригами — сил у нас мало. Нужно стравить между собой врагов наших, ляшского и польского королей, и постараться помощь получить — а без нарочитого лютеранства этого достигнуть пока нельзя. Хотя и так трудно будет удержаться, если шведы против нас великую силу соберут. Не выстоит одна Корела, и даже если ижорская землица с нами вместе будет. А потому я не только их под свою руку возьму, но и Новгород с Псковом. И от Москвы, где у власти «семибоярщина» стоит, отшатнусь на время. Ты ведь за старину печешься, владыка, так вот она и будет — не прошло и века как тот же Псков государь Василий Иванович силой прибрал, а его отец до того и Новгород. И что — хорошо ли их жителям стало от московского правления?! Наверное, и опричники царя Иоанна Васильевича по-доброму отнеслись к ним — ведь многие старики хорошо помнят, что происходило в те дни! А теперь еще королевича Владислава с «семибоярщиной» терпеть будем?!

Удар убийственный, особенно про бывшие «вольные» города — епископ Сильвестр и митрополит Новгородский Исидор местные уроженцы, а последний долгое время на Соловках находился, игуменом обители.

— За всю русскую землю отвечать не хочу, пусть сама решает, как жить ей дальше с Лжедмитрием, Владиславом и прочими. А мы отсюда посмотрим, как дела пойдут в Первопрестольной, и своим умом жить начнем.

— Чего ты от меня хочешь, государь, не ходи вокруг и около, сам вижу, что православных яро защищаешь и сил не жалеешь.

— Вместе со мной за дело приниматься, и тебе, и митрополиту Исидору, и князьям с новгородскими, псковскими и корельскими боярами, и служивому с черным людом. Обустроить землю по своему обычаю, и самим тут жить, и чтобы никто не указывал, что нам можно делать, и чего нельзя. Сами все решать будем, всей землей — на то вече есть, только колокол отлить нужно, прежний ведь снят и увезен…

Крепость Орешек, запирающая вход из Невы в Ладожское озеро — новгородцы прекрасно понимали стратегическую значимость этого острова для «Господина Великого Новгорода». Отдана шведам после яростной обороны, и путь на Балтику для русских был окончательно закрыт. Так как и Корела, и вся Ижорская земля, и Новгородчина с Псковщиной, были заняты шведами на основании их договора с царем Василием Шуйским…

Глава 40

— Княже, как видишь — шведы тут, в Москве на троне будет польский королевич — веселая история получается. Царь Василий Шуйский, которому ты исправно служил, ворога привел на наши земли, и нам теперь предстоит его отсюда выпроваживать восвояси. И поверь, мы это совершим независимо оттого, будешь ли ты, Григорий Константинович, нам помогать с московскими стрельцами или нет. А мне лично совершенно безразлично, какое на мой счет имеет мнение московское боярство — править ими я не собираюсь. Они себя полностью дискредитировали в глазах всего православного люда. То Бориске Годунову присягнули, а потом того предали и на сторону первого «Дмитрия Ивановича» переметнулись. Затем, как того убили, Ваську на престол выдвинули, а тот, чтобы у власти удержаться, стал русские земли шведам отдавать. И кто он после этого?!

Вопрос был риторический — князь Волконский, по прозвищу «Кривой», так как косил глазом, дородный пятидесятилетний муж, только заметно поморщился, с трудом сдерживаясь от яростной отповеди пришлому королевичу, непонятно откуда взявшегося. «Истинного», не самозванца — заикнись о том, ратники любого в клочки раздерут. Ибо не может быть столь удачлив и высокомерен очередной «искатель трона», и тем более, совершенно не желающего его занимать. А Владимир, сын Магнуса и княжны Марии Старицкой, продолжал говорить насмешливо:

— Затем присягали второму «Дмитрию Иоанновичу», и неважно, что тот не схож своей харей с первым. Теперь вот у вас правит «семибоярщина», призвавшая на трон королевича Владислава. Потому скажи — нужно ли мне родовитое московское боярство, что интригами и предательствами опутано. Неспроста ведь Скопина-Шуйского отравили, и власть польского короля признали. Васька-царь шведов призвал, недоумок, а Жигомонт, со свеями воюя, этот повод к прямой войне и использовал. А бояре, местничая друг с другом, под Клушино и обгадились жидко. И ты им под руку мне советуешь идти, помогать изменникам и отравителям?!

Князя от таких слов передернуло — он был назначен воеводой в Новгороде царем Василием Шуйским, что пострижен насильно в монахи по приговору Боярской Думы. А теперь этот наглец фактически выпроваживает его из града, вступив в тайный сговор с новгородцами. Ведь измена это, с какой стороны не взгляни — Новгород и Псков давняя вотчина московских царей. Но всегда о восстановлении своих «вольностей» тут мечтали, в сговор вступали, не зря опричное войско разгромило град на Волхове. И вот опять — пригласили на княжение как в старину правителя, хоть иноземца веры лютеранской, но крови по матери великокняжеской. И вот-вот все земли от Москвы отложатся, и ведь в измене не упрекнешь — нечего было польского королевича на престол выбирать.

— Езжай в Москву, князь — путь тебе чист! Передай Боярской Думе мой наказ — власти семи бояр не признаю, считаю избрание католика на московский престол изменой, о чем оповестил все земли от Новгорода и Пскова, до Корелы и Кемского острога. Меня призвала вся Ижорская земля и Корела, Обонежье и Заонежье. Я теперь там государь! Новгород и Псков также пошли под мою руку — я сейчас им защита, а не Москва. И шведов сами выбьем из своих земель — сил на то хватит. Выборг и Олафсборг уже взяли, и более никому не отдам. И холопом царьков Московских считать себя не буду, да и не будет на моих землях впредь никакого холопства! Мы все к старине вернемся, к вольности, которой эти земли Москва лишила! И порукой тому нам православная церковь, что будет жить по старому укладу, а не повинуясь любым решениям, что принимают на патриаршем дворе временщики, которые меняют друг друга, по воле самозванцев передавая пастырские посохи! Так и передай «семибоярщине», а вот мои грамоты!

— Оповещу о том бояр в Москве, принц, по твоей воле. И грамоту со словами твоими передам в точности.

Волконский низко поклонился, блюдя честь — однако называть королем отродье Магнуса князь не собирался. Но вежество необходимо, иначе можно головы лишится запросто. Ситуация в Новгороде стремительно изменилась, стоило горожанам узнать, что внук последнего Старицкого князя овладел Выборгом с землями, и идет с большим войском, чтобы взять все новгородские земли под свою защиту. Так что встретили ливонского королевича как правителя, восторженно, особенно все умилились его встрече с матушкой, которую тайно увезли из Новодевичьего монастыря. И вече, впервые за полтораста лет собрали, наплевав на давний запрет, наложенный московскими государями. А там, понятное дело, приговорили считать Владимира Магнусовича государем Корелы и Ижоры, «Господина Великого Новгорода» и его «младшего брата» Пскова, тоже «господина великого». И как только успели все спроворить в тайне глубокой, о чем посланные из Москвы бояре даже не подозревали. И все дело в митрополите Новгорода и всего Поморья Исидоре и епископах псковском и корельском — отныне их Москва смещать не сможет, не во власти это патриарха, которого самого согнали с пастырского престола, а нового еще избрать предстоит.

Вот такой момент — ни царя, ни патриарха нет, а новгородские и псковские земли отложиться решили, и управы на них не найти. В стране Смута идет, и нет ей конца и края! Хоть волком вой!

— Я стою тут, у собора Святой Софии, и говорю тебе князь — все земли, что меня государем признали, без власти московского боярства жить будем. Но с Москвой и другими русскими городами, со всем православным людом пребывать хотим в согласии, и призываем больше не воевать друг с дружкой, а жить в мире. На том крест целую…

Собор Святой Софии в Новгородском Кремле — этому зданию почти тысяча лет. Построено было во времена правления еще Ярослава Мудрого, при княжении его сына Владимира Ярославича. На протяжении долгих веков собор являлся духовным центром Новгородской «республики»…

Глава 41

— Мне ничего не остается, как гнуть свою линию дальше. Просто события приняли совсем иной характер…

Владимир прошелся по хорошо натопленной горенке — октябрь стоял холодный, чувствовалось скорое приближение зимы. И не только — теперь осада Новгорода шведами начнется намного раньше. Все дело в том, что отряд Пьера Делавиля, быстро покинул разграбленную Ладогу, и начал марш навстречу корпусу Делагарди, что вышел из Торжка, в котором шведы показали, что «озоровать» они могут похлеще поляков. И как только противник соединит свои силы в единый кулак, то тысячи четыре озлобленных свеев, стремящихся взять реванш, к Новгороду непременно подойдут. Припожалуют по первому снежку, чтобы встать тут на зимние квартиры, непременно взяв штурмом самый большой город северо-западной Руси.

От былого величия «Господина Великого Новгорода» остались лишь жалкие следы. Город, расположенный на обоих берег реки, окруженный оборонительными валами, поражал своими размерами. Как то сразу поверилось, что до «опричного погрома» в нем проживало чуть ли не стотысячное население, от которого сейчас осталась только одна шестая часть. На правом берегу находились два квартала или «концы» — «Плотницкий» и «Славенский», разделенные «Федоровским» ручьем. Левобережная часть города состояла из трех «концов» — «Неревского», «Загородского» и «Людина». В центре, на самом берегу возвышался мощный Детинец, окруженный толстыми каменными стенами с дюжиной высоких башен, и представлявший собой огромный овал, площадью не меньше чем в двенадцать гектаров. Вот только выглядела цитадель сейчас жалко — как и в городе, тут царствовало запустение.

Здесь и обосновался сейчас Владимир со своей «ближней дружиной» — кирасирами и телохранителями — полторы сотни отборных воинов, плюс три десятка «нестроевых». А вот к городу с каждым днем подходили отряды — к двум тысячам имевшихся стрельцов и «служилых», которыми командовал ранее убывший князь Волконский, прибыло еще семь сотен, включая те четыреста, что были отправлены в августе князем Одоевским в Корелу. Еще пять сотен ратных людей должны были подойти из Пскова и малых крепостей — и это все, что мог выставить огромный и прежде многолюдный край с населением чуть ли не в полтора миллиона, из которых и третью часть сейчас вряд ли насчитаешь. Чуть больше трех тысяч ратников, готовых оборонять Новгород или выйти в поле для сражения, наполовину пеших и конных, стрельцов и «служилых». Да еще с полторы тысячи вооруженного народа находилась в Пскове и других крепостях гарнизонами — на них рассчитывать не приходилось, рубежи оборонять тоже нужно — напротив приграничного Ивангорода, в Нарве, шведы собирают войска.

Собирать мужиков по погостам и весям Владимир не стал — в полевом бою от них пользы мало. Использовать как «пушечное мясо» крайне нецелесообразно — незачем сокращать собственных налогоплательщиков. Да и в партизанах нет особой нужды, есть чем их заменить, благо местных проводников, знающих эти места, более чем достаточно.

Оставив в Выборге и Олафборге небольшие гарнизоны, Владимир увел сюда все свои войска, достаточно обученные по европейским лекалам, и хорошо вооруженные. С мотивацией тоже было нормально — как минимум половина шведов охотно приняла его подданство, тем более, когда уяснили перспективы. С финнами было еще лучше — две трети населения тяготились шведским владычеством. Тринадцать лет тому назад шведским феодалам с невероятным трудом удалось подавить обширное крестьянское восстание, и показательно четвертовать вожаков во главе с Яакко Илко. Но сейчас началось новое восстание в областях Саво и Хамя, примыкающих к Корельскому уезду, причем на помощь пришли и карелы. Крепостью Таватсгус овладеть повстанцам не удалось, зимой будет передышка, а вот к следующему лету начнется главное «веселье», когда шведы двинут армию отбивать Выборг. И будет им «малая война» во всей красе — к этому времени подготовка новобранцев к сражениям закончится. Так что тысячи три войска еще добавится, включая восемь сотен мушкетеров в кирасах, и три сотни драгун. Все остальные легкая пехота, канониры, «партизаны» и «судовая рать».

Сейчас в Новгород с ним пришло и приплыло семьсот солдат, все с мушкетами и в доспехах, в основном немцы и шведы, всего одна сотня русских. Полторы сотни хаккепелитов — финнов и карел — плюс рейтары с драбантами. Артиллерия представляла десяток легких пушек и кулеврин, небольшой отряд свейских сапер при них, во главе с англичанином — и это все его силы, гарнизоны снимать тоже было нельзя — в них оставили немногих ветеранов, да всех новобранцев. Почти полторы тысячи, если с нестроевыми солдатами посчитать, так как и тех учили воевать. Три четверти иноземцы, присягнувшие на верность новоявленному ливонскому королю.

И сейчас ландскнехты, многие из которых едва освоили русскую ругань, готовили город к обороне, да обучали стрельцов с горожанами, которых «исполчилось» до двух тысяч, «правильному бою». Все занимались истово, так как понимали, что шведы Делагарди, которых многие видели в деле, шутить не будут — побьют всех скопом.

Но сейчас мысли Владимира перескочили на другое — встреча с «матушкой» потрясла его. Вся в черном, пожилая женщина со следами былой красоты на лице и резкими чертами властности, посмотрела на него при первой встрече как-то странно. В широко раскрытых глазах словно темная водица плескалась, и это пугало.

— Вот будет номер, если Мария Владимировна меня сегодня вечером при боярах и митрополите в самозванстве уличит. Тогда завтра присягу с горожан сложат, а меня вряд ли смогут убить, хотя желающие найдутся. Вот только не получится убить, а в Кореле наплевать кто я по большому счету, иноземцам тоже. Государство себе за Невой мы себе уже «выкроили»…

Детинец — Новгородский Кремль. Многое чего повидали его каменные стены за свою долгую историю, а три башни вообще не смогли восстановить, так как в январе 1944 году оккупанты разрушили самый древний русский город, не оставив в нем ни одного жителя. А крест с Святой Софии испанцы из фашистской «голубой дивизии» в Мадрид увезли, и лишь недавно, в 2007 году с трудом удалось вернуть историческую реликвию в Россию…

Глава 42

— Я ничего не чувствую, как мать, понимаешь Ваня — ничего. Он смотрит на меня как на чужую — взор властен, жестокий — страшен…

— Что ты хочешь, сестрица — он настоящий правитель, и кровь пролить не боится. С ним не раз говорил, и сам чувствовал его природную властность. Ты ведь хорошо помнишь Батория…

Князь Иван Никитович приобнял бывшую ливонскую королеву за плечи, прижал к себе, всмотрелся — глаза Марии Владимировны набухли слезами. Вот уже больше двадцати лет дочь казненного князя Владимира Андреевича Старицкого томилась в монастыре, заточенная там еще всесильным царским шурином Борисом Годуновым, вместе со своей младшей дочерью, совсем еще ребенком, что вскоре умерла от непонятной хворобы.

Опасна была для него сестрица, ой как опасна, и не сама по себе, а правами своими на шапку Мономаха. Ведь стоило выйти замуж вдовствующей ливонской королеве, а это было проделать легко — Мария тогда была еще свежа и красива, недаром сам польский король Стефан Баторий, как она сама ему поведала в тайне, «положил на нее глаз». И не беда, что достатка у нее тогда не имелось, тут важна сама кровь. Ведь роди она мальчика от второго брака, как появился бы на свет законный наследник московского престола, умри царь Федор бездетным, а к этому все и шло. Вот этого и испугался Бориска, уговорили Марию отъехать в Москву, обещая ее ни в чем не притеснять. А еще соблазняя вотчиной отцовской, отдать обещали, и мужа хорошего найти, родовитого и молодого. Тогда вдовствующая королева лишения терпела, потому и обманута была, а как вернулась, то опосля горько не раз о том сожалела, не осознав в какую западню ее заманили.

Боялся сестрицу будущий царь Борис, сильно опасался, ведь умри Федор Иоаннович, ему у трона не быть, а то и на плаху попасть — в лучшем случае, в далекую Мангазею отбыть воеводой. А роди Мария в повторном браке сына, то права ее на престол уже бы никем не оспаривались. Да, пусть ее сын будет считаться правителем по женской линии, и третьим в очереди после царевича Дмитрия Иоанновича и своей матушки. Ясень пень, что Мария сыну свои права уступит, а Дмитрия отодвинут бояре. Он ведь рожден от седьмой жены, фактически ублюдок, церковь этот брак царя Ивана Васильевича с Машкой Нагой, ныне инокиней Марфой, не признавала. К тому терпеть на троне семя Иоанна, с детства нравами жестокого, все опасались, особенно Борис Годунов. Ребенок то ребенок, но в Угличе ему снежную бабу лепили, и он ей «голову» лихо отсекал игрушечной сабелькой, говоря, что участь такая вскоре ждет всесильного царского шурина.

Кому такие речи понравятся?!

А ведь исправно доносили о словах мальца — дьяк с людишками верными вблизи постоянно были, все слушали и записывали, и тут же в Москву послания отправляли с теми словами хулительными. А как царевича убили, стало ясно, кто руку направлял с ножиком, но все бояре вид сделали, что мальчонка сам зарезался. Тоже бы и сына Марии ожидало, знай Годунов, что не «приемыш» в ее доме в Каркусе растет, а сын, пусть и бастард короля Стефана Батория. Ведь дело по-разному повернуть можно — уж больно Владимир на покойного короля Магнуса чертами смахивает. Вот это и заботило сейчас князя Одоевского больше всего, а сестра сама выглядела растерянной и ничего объяснить толком не смогла, только большую сумятицу в это дело привнесла, со своими бабьими страхами.

— Я сама не понимаю, Ваня. «Сын» ведь на Магнуса больше походит, но муж пил страшно и в мою опочивальню захаживал редко. За три седьмицы до смерти было последний раз, в начале марта. Он ведь на двадцать лет старше меня был, к утехам желание потерял, пил много — ему тогда сорок три года исполнилось. А в мае, — инокиня покраснела, стыдливо потупив глаза, — получила письмо от короля, секретное, а позже начали встречаться, и писали любовные послания. И родила сына в следующем году, люди Стефана все в тайне обстряпали, никто не заметил — я ведь затворницей жила. А в следующем году и дочку родила…

Глаза вдовствующей королевы затуманились, лицо приняло странное выражение, даже остатки былой красоты проявились на лице и тут же исчезли. И тут же Мария тихо произнесла:

— Вольдемар моим сыном может быть — но вырос, узнать невозможно. Я его с трудом сама помню — еще до смерти Батория у меня сынка забрали, и имя у него иное было. Но поляками воспитан, в том сомнений у меня нет. На многих языках речь ведет, манерам хорошим обучен. Ратное дело знает — ты сам мне о том сказывал. К престолу его готовили, Ваня, то видно — властен чрезмерно, оттого и годами выглядит много старше…

— Вот и хорошо, что старше — ни у кого сомнений быть не должно, что он «последыш» Магнуса, — жестко произнес Иван Никитович. — Письмо Батория внимательно прочел — умен и коварен зело бывший властитель угорских гор. Там ни слова нет, чей Владимир сын. А то, что королевской крови из слов, самим Стефаном написанных, ясно. Так что митрополиту на исповеди сама скажешь, что твой сын он, и от короля. То правда, не солжешь, но не уточняй от какого короля сын. А письмо и грамоты боярам покажем на совете — сомневаются ведь, «царевичи Дмитрии» научили. Сама скажешь, что Баторий повелел все в секрете хранить, под страхом лишения живота сына, которому даже имя сменили. Ибо сам с ляхами до ливонского наследства домогался. И Жигомонт с Каролусом за «магнусовы землицы» до сих пор дерутся, и вот твой сын появился в этом споре третьим — с ним теперь договариваться поневоле будут! И с нами тоже!

— Хорошо, Ваня, — кротко ответила инокиня, склонив голову. И тихо произнесла, едва слышно, но Мниха моментально насторожился от ее слов.

— У сына моего родинка под лопаткой, а на правой ступне мизинчик в сторону немного вывернут…

— Хорошо, в мыльню напрошусь с ним, посмотрю. Но то пустое — пальчик мог на место стать, выпрямиться, а родимые пятна то меньше становятся, то больше, то вообще исчезают…

Глава 43

— Ежели свеи с ляхами замиряться, то против нас силищу немалую двинут и весь край разорят, государь. Немощны мы, чтобы выстоять в одиночку, на то лишь все наше царство способно оказалось, когда царь Федор Иоаннович, царствие ему небесное, полки свои двинул.

— Но ведь раньше новгородцы и псковичи как-то отбивались от шведов, причем сами разор им немалый чинили. Ведь не зря князя Александра Ярославича за победу над шведами «Невским» нарекли за славную победу над ярлом Биргером. Да и Ливонский орден громили не раз без чьей-то помощи, и с Литвой не без успеха сражались.

Владимир парировал слова «дяди», в последние дни ставшего к нему гораздо добрее и приветливее, как и «матушка». Странный какой-то — в баню напросился, да неправильно сросшийся мизинец на ступне в бане долго рассматривал. Потом и «матушка», инокиня и вдовствующая королева Ливонии вознамерилась ему ноги омыть. Он удивился столь странной просьбе, разрешил — та охала и ахала, ушла счастливая, с блестящими глазами, и еще ступню его целовала — пришлось терпеть, женщина явно не в себе, как будто тронулось умом. Зато теперь совершенно иной стала — каждый раз навязывается, глаза блестят. Но не дурочка — в политике здорово разбирается, много советов дельных дала — та еще интриганка в молодости была, вот только сглупила, когда на посулы Бориса Годунова поддалась. И заботливой, как родная мать на самом деле — за всем пригляд держала и в монастырь уходить явно не собиралась, хотя черное одеяние продолжала носить. Вон, в уголке сидит, у окошка, вышивает что-то, и делает вид, будто ее беседа не интересует. А ведь именно она ему опора — с боярами говорит, с наемниками часто.

Да и Одоевские всем кланом в Новгороде собрались. Тут оба «дяди» — у старшего Мнихи трое сыновей, а у младшего Ивана дочь на выданье. А с ними вдовствующая сестра, княгиня Евдокия Елецкая — та все больше с матушкой. Понятное дело, что московских вотчин их лишат, а если в столице появятся, так и голов лишаться, за то, что служат «корельскому вору». Впрочем, на здешних землях его именуют королем, часто «князем великим», и иногда подчеркивают, будто специально — «корня Старицкого».

— Так земля людишками была полна, торговлю с городами ганзейскими вели, а теперь разор и запустение кругом. И как только свеи войско двинут — владения все потеряем разом, не выстоим.

— Это еще бабка надвое сказала, — окрысился Владимир, ему порой казалось что дядька специально его подначивает. Потому отвечал сейчас спокойно, но все же резковато. — Били мы уже шведов, и еще раз побьем, а это скоро случится. Делагарди от Торжка идет, но думает, куда путь-дорогу держать. На Русу двинется, больше некуда. А там идти на Нарву, чтобы в шведские владения уйти. Но бой нам непременно даст, и край еще пуще разорит — так что выпускать такого врага нельзя. Побьем его сейчас крепко, в следующем году мирно жить будем.

— Это так, государь, сразу большую армию не соберешь, а свеи еще с ляхами в Ливонии воюют. Но если замиряться…

— А тут нам нужно старания приложить, чтобы между ними вражда была не на жизнь — насмерть. Оба короля ведь шведы, что Жигомонт, что Карл, второй первому дядей родным приходится, и враждуют между собой крепко — младший католик ревностный, а старший лютеранин. Война меж ними пока без приобретений идет — северная часть эстонских земель за шведами, а все остальное ливонское наследия за поляками и литвинами, за исключением Пернова, который свеи отобрали.

— У ляхов конница добрая, у шведов ее мало, а потому пешцев их в поле бьют, хотя дерутся зло. Разговоры ходят, что десять лет войны им надоели, ведь без всякого успеха колотят друг дружку. Переговоры между послами вроде начались, слухом земля полнится. Шибко им не по нраву пришлось, что ливонский король появился, и свои притязания на отчее наследие уже предъявил, Выборгом и Олафборгом овладев.

— А ты, сын мой, подари им земли короля Магнуса — все равно никогда нам их не вернуть. Но не одному, а сразу двум, и не письмом.

— Послов что ли отправить Жигомонту и Каролусу?

— Пленников — и свеи, и литвины есть в полоне. И не с грамотой королевской, то невместно и честь унизит. А с письмом от боярства, да ты сам Ваня отпиши, от себя. Каролусу можно предложить союз против ляхов, и передать ему потом «отказную грамоту» от Ливонии. И по «доброте» вернуть финские земли, окромя двух крепостей с окрестностями. Нарву попросить — реку с двух сторон держать нужно, через нее торг идет. И это пусть примет как обмен на все ливонские земли, которые мы пообещаем от ляхов ему помочь отбить. Но на рать не пойдем — нам бы мир с Каролусом заключить, оно лучше доброй драки будет.

— Опа-на, — предложение немного ошарашило Владимира и князя, они переглянулись. А Мария Владимировна, продолжая вышивать, продолжила говорить дальше, как бы не заметив их искреннего удивления.

— Жигомонту тоже отписать надобно, что признаем его самого московским царем, или его сына, но токмо если поможет нам от шведов отбиться. И «наследство» опять же признаем. Ему «отказную грамоту» также отпишем. Но пусть хоть что-то отдаст взамен — Себеж и Невель от Литвы, а еще Режицу и Юрьев. С паршивой собаки хоть шерсти клок!

Такой величественной матушку (кавычки с этой секунды Владимир отбросил), он еще не видел. Да и дядя немного ошалел от столь простого предложения — видимо, не рассматривал подобную интригу. А Мария Владимировна продолжила говорить дальше:

— И нужно сделать так чтобы оба короля проведали, что мы ведем переговоры не только с ними, но и «семибоярщиной», в Москву послания пишем, дабы конфидентов там обрести. И вот еще что — я от себя письмо датскому королю отпишу, сообщу, что мой сын на царствование взошел, самим людом приглашенный. И посольство отправим, как только он тебя, сын мой, законным королем признает и родственником. А ему сие только в руку, ты взятием Выборга шведов хорошо прищемил. Да и аглицкому двору и ганзейцам отписать нужно, что торг можем вести, но то уж опосля…

Король Швеции Карл IX всю жизнь яростно желал стать монархом, но прежде него правили братья Эрик и Юхан, потом сын последнего Сигизмунд. И добился своего, хотя прошел к трону через казни и войну — риксрод и дворянство надолго запомнило «Линчепингскую кровавую баню»…

Глава 44

— «Обманка» это, государь, сей металл так и называют в Рудных горах — «никкел». Кольского острога людишки серебро искали по наказу государева, нашли «обманной» руды много, в Кеми выплавили, да сюда отправили. Похож на серебро этот «никкел», очень похож, но не мягок и плавится трудно. И от серебра его отличить легко — вот копейка, она мягонька, зубом хорошо пробуется — значит «чистая». А если медь в нее подмешивать, то твердой становится — так ефимки нынче портят. Монета ганзейская совсем худая пошла, а наша копеечка из проволоки, мы все худое из серебра выжигаем.

Мастер Семен Ильич Авинов, хотя имел старинную боярскую фамилию, одну из тех, что в «золотые пояса» в былые времена входила, но к знатному новгородскому роду отношение имел лишь боком — прадеды «половинниками» были в вотчинах — то есть за половину урожая горбатились на боярских землях. Но при том железо плавили, так потихоньку в мастеровые и перешли. Но захирело ремесло в Новгороде, как под московскую руку «господин великий» перешел, торговлишка с Ганзой порушена оказалась, а как война за Ливонию началась, совсем худо стало.

— Хм, «обманка» говоришь? Может быть и так, но если иначе посмотреть, то мельхиор получится, а то ни хухры-мухры.

Владимир только фыркнул, перебирая тяжелые комки выплавленного когда-то никеля. Не думал, что этот металл здесь известен, а оказалось его хорошо знают. Но так по Кольскому полуострову новгородцы давно хаживают, железную и медную руду в небольшом количестве там добывают, то и на никель наталкивались. Бесполезный металл с нынешней точки зрения, такой фальшивомонетчикам только в глотки заливать, а не монеты чеканить. Однако на этот счет Владимир имел совсем иное мнение.

— Так ведь на Коле золотишко еще есть, как мне сказывали?

— Имеется, государь, куда без него — сам в молодые годы с ватагой туда ходил, без малого полпуда намыли за два лета. Но зимой тяжко, ночь там бескрайняя стоит, дня почитай и нет, так, сумерки. Скорбут одолевает, зубы выпадают — семерых схоронили.

— Места помнишь, где злато мыли?

— А как же государь их забудешь — многие туда плывут за прибытком, токмо не все возвращаются. Сын у меня там бывал уже — немного намыли блесток и крупиц, но и самородки порой удается обрести.

— Вот и хорошо, Семен Ильич, — Владимир специально назвал кряжистого, с седой бородой мастера по отчеству — такое обращение многого стоило. — В люди у меня сын твой выйдет, с вичем писаться будет. Казенные острожки в тех местах ставить будем, припасы свозить заранее, но злато для моей казны только мыть, но прибыток щедрый будет, и честь тоже. Но нужно на первых порах хотя бы по десять, но лучше двадцать пудов злата намывать, а потому по десятку ватаг со знающими рудознатцами посылать нужно. Золото нам очень нужно, свою монету чеканить — червонцы. А полсотни пудов ежегодной добычи почел бы за немыслимое счастье.

Стефанович вздохнул — денег в казне оставалось мало, а ведь раньше из Новгорода шел поток серебра в русские княжества, город богател от торговли. Сейчас все в запустении, нужно принимать экстренные меры не только для заселения края, но и для развития экономики, а основа ее промышленность, металлургия. С сырьем в достатке — железной и медной руды много, нужно добывать и плавить. Шунгит есть, слюда, торф и многое другое, все под ногами и в большом количестве, только извлечь надобно. Но «кровь» любой экономики — «хорошие» деньги, и вот сейчас этим вопросом и занимался Стефанович, понимая, что проблему нужно решать, пусть и не совсем тривиальными методами.

— Тебя главой Монетного Двора поставлю, будешь деньги чеканить как при прежних царях — муж ты достойный и честный как мне сказывали. Пока дьяком поставлю, мастеров сам отберешь. Но как хорошо проявишь себя с сыновьями в трудах — думный чин пожалую.

Мастер онемел от предложения, но отвечать ничего не стал, принял молча, только низко поклонился. Владимир посмотрел на него внимательно, и понял, что Авинов, как говорится, проникся. Теперь можно было переходить к делу, не теряя напрасно времени, которое свою цену имеет.

— О том, что нужно держать язык за зубами, я тебя предупреждать не стану, ты и так все прекрасно понимаешь. Монетный двор от прежних времен хлам, нужно нормальные станки ставить, но вначале их сделать нужно. Вот посмотри чертеж одной из них — а вот что можно и нужно получить. И не задавай лишних вопросов — то тайна великая.

Владимир положил на стол схему «волочильного станка», и аккуратно высыпал горсть российских рублей — россыпь светлых монеток разных размеров сразу же привлекла мастера. Он принялся перебирать их натруженными пальцами, подносил к глазам, сравнивал, и ахал. Стефанович усмехнулся, сгреб все монеты и опустил их в карман.

— Это монетки из никеля, как видишь. Вес и размеры у них одинаковые, один в один, не то что нынешние копейки. Никеля там треть, меди две трети — но похоже на серебро. Из сего сплава можно не только монеты чеканить, но и утварь всякую делать в огромном количестве — блюда и чаши, ложки и вилки, ларцы и многое другое, на что серебро настоящее идет.

— Но так монеты из него худые деньги, государь, и серебро не заменят — их купцы просто брать не будут в уплату, — мастер пришел в себя, смотрел цепко, внимательно, весь напряженный. Еще бы — фальшивомонетчество преступление из разряда очень плохих, карается заливанием расплавленного металла в глотку. А если этим занятием монарх забавляется, то это уже порча монеты, и грозит экономике таким нехорошим последствием как инфляция.

— Не совсем так, если мы начеканим копеек из никеля, и свободно будем обменивать на наши ефимки и червонцы из доброго злата-серебра, то какая тут порча? Вот только копеечки нужно будет делать на совесть, на станках, а не в ручную. Чтобы их другие «умельцы» подделать не смогли, понимаешь? И состав сплава в секрете держать — никель ведь мало где встречается, а у нас он есть, а потому караулы на тех местах выставим. И деньги из него только у нас ходить будут — вывозить их запретим настрого. Остались после торга — пусть купцы иноземные меняют на серебро и золото, или товар покупают на остатки. Но монетки сии тебе предстоит сделать красивыми, как эти — и не подделают, и доверие вызывать будут…

Новгород был окружен валами и башнями Окольного города, достаточно мощными сооружениями большой протяженности — на западной, Софийской стороне 4 км стен и 20 башен, на восточной, Торговой — 23 башни и 5 км оборонительного периметра. По своим размерам уступал только Первопрестольной, а Рига с Ревелем могли нервно курить в сторонке…

Глава 45

— Ни тебе государя нашего «корельским вором» срамить, Ванька, а то укорот на голову тебе живо сделаем, и не посмотрим, что посол. Ишь, правдолюбец сыскался, — голос Мнихи был гневен, чуть дрожал от сдерживаемой ярости как натянутая струна. И стал язвительным, дерзким:

— Бориску Годунова вы ведь царем признали, а он корня татарского, от мурзы. И вы боярство родовитое, князья-рюриковичи, себя его холопами признали, тьфу на вас всех. А потом Лжедмитрия приняли, ниц перед ним стелились. А как убили подло, так сказку придумали про Гришку Отрепьева. И Ваську Шуйского царем избрали, а тот Корелы нашу свеям отдал и вы, бояре, тут приговор свой вынесли. Так кто вы после этого в глазах всей земли Новгородской — изменники, и вы, и царек ваш. А половина вас добрая к «тушинскому вору» бегала за милостями, хотя тот рылом своим на убитого «Димитрия» совсем не походил. Стыд и срам вам великий, боярство московское, совести ни на грош у вас нет! Тьфу! И не смотри на меня так Ванька — ты главный изменник и срамник — кто к гетману Жолкевскому бегал, планы царские выдавая? Ты, тать и бегал, тварина! Ты поляков в Москву привел и королевича Владислава на престол с другими боярами пригласил. Смотрите, новгородцы — вот из московского боярства сей муж, воеводой в Новгород «семибоярщиной» поставлен, требует, чтобы Москве тут все покорились. Ну что, согнете выи свои под хомут московский…

— А ты, Мниха, давно ли новгородцем стал, что за всех ратуешь? Подручником ходил сам недавно…

— Я рожден был удельным князем, а не холопом царским как ты! Отец мой Никита Романович с сестрою своей княгиней Старицкой, казнен был по приказу царя Ивана, но себя холопом его не признал. Потому удел наш венценосный кат себе отписал, а вы бояре, тогда всем под ним ходили, в опричнине многие числились. Впрочем, молод ты тогда был, щенок еще, что тебе помнить, если молоко на губах не обсохло. Потому вправе я к государю любому отъехать и службу свою предложить по праву древнему. И выбрал племянника своего, короля Ливонского по отцовскому наследию, великого князя Корельского по призванию на престол! Той самой Корелы, от которой царь Василий и бояре московские отказались, а государь Владимир Магнусович под свою руку державную взял и оборонил.

— И свеев наш государь, на вече новгородском выбранный, одолел — Выборг приступом взял, и Олафборг с ним, и финские земли Саво и Хяма его великим князем признали, и покровительства попросили. И вся Ижорская землица, что под «тушинскими ворами» была давеча, ему присягнула по доброй воле, и из Ладоги свеи ушли, и она с Орешком также присягнула. И «Господин Великий» Псков государем своим его признал и великим князем. Так что по старине тут решили жить — я тебе, боярин, от имени всего «Господина Великого Новгорода» реку. Раз Москва королевича Владислава призвала на царство, то присягу мы складываем с себя, и впредь мы сами, и дети наши, внуки с правнуками, от нее свободны. А посему вправе в вечевой колокол бить. И власти над нами ни семь бояр, что объявили себя правителями, ни царь польского корня, католик, над нами больше не имеют! К вольностям старинным мы вернулись, жить по ним дальше будем, и покоряться боярству московскому не желаем!

На всю палату раздался спокойный голос боярина Мишинича, одного из немногих, что до сих пор проживал в Новгороде, и принадлежал к фактически истребленному Иваном Грозным старинному роду. Таких потомков сейчас сидело в палате половина — со времен Ивана III с города постоянно выселяли представителей старой аристократии, конфисковав у всех них обширные владения. Последними, в свою очередь, наделяли московское боярство и служилое дворянство — Московские цари создавали слой вотчинников, полностью от них зависевших. Но те из них, что получали поместья близь города, предавались «вольности» — ничего не поделаешь, старинный уклад.

— Я ведь, бояре, хорошо помню, что творило опричное войско и царь Иван Васильевич сорок лет тому назад в Новгороде и на его землях. Дядьку моего боярина Федора Дмитриевича Сыркова прилюдно мучили, и нас малых тогда, заставили на муки смотреть. Его в ледяную воду окунали, потом живьем в котле сварили. И видение ему было пред смертью, что самого царя видел, как того в аду черти варили. А потому скажу тебе сразу, боярин Салтыков — вы москвичи примучивали нас долго, казнили, лютовали и обирали — не верим вам больше, поди вон. Лишь вся земля русская царя выбирать должна, и оный, на престол взойдя, должен уговор дать и клятву дать — мучительству людей не предавать и в согласии с ними править. А не даст коли — такого царя нам не надо, не дети малые, сами жизнь свою устроим. Сейчас у нас государь добрый и с войском — в обиду нас не даст!

— Так его, Никита Иванович, хватит. Все беды от борского правления!

— Пусть вон идут со своими укладами — у них Москва есть, там и устраивают, а тут Господин Великий Новгород.

— Все должно быть по ряду, по уговору — самовластцы не надобны!

— Как вся Земля царя выберет, а не одна Москва, так и мы будем. Но царя из московского боярства теперь никогда не признаем!

— Опричнину помним хорошо, и казни — «доброту» царскую!

Владимир слушал с каменным лицом, положив руки на подлокотники кресла. И было ему на душе тоскливо — за эти дни горожане ему много обид, причиненных московским боярством, поведали. А потому пришлось пойти на крайние меры — лишил всех вотчин росчерком пера. А вот служилых помещиков не тронул ни одного — те основа войска, причем «нового типа». Армию нужно создавать постоянную, с запасом подготовленных ратников, и вооружить соответственно. Тогда никакой враг не страшен!

Седьмицу тому назад он говорил с прибывшим от короля Карла молодым генералом Горном. Пока войну решено не начинать — шведы предлагали договориться по-хорошему. Все зависит от того, какой приказ Делагарди получит — неужели на штурм Новгорода пойдет, и Стокгольм просто их всех обманывает, время выгадывая?

И вот еще Москва. Сейчас момент удобный для сведения старых счетов наступил. Смута продолжается, королевичу Владиславу категорически отказались присягать все новгородские земли, а выбрали правителем и государем его, по «ряду». Хотя все жители прекрасно понимали насколько чревато нехорошими последствиями это решение…

Московские ратники с боярами вывозят из Новгорода вечевой колокол. Такие тогда были времена — «вольности» сразу отменяли, про автономизацию и федерализацию слыхом не слыхивали, даже слов таких не знали…

Глава 46

— Не стоит нам спускать новгородцам, Якоб. Король приказал отводить отряд, если силы русских значимы — но я таковых не видел. Сам город переживает не лучшие дни — множество домов пустыми стоит, брошенными, так что оборонять стены некому. В боярских усадьбах и церквах много чего ценного найдем, да добра всякого хватит. Так что будет, чем нашим наемникам жалование выплатить, а то солдаты Делавиля волками смотрят.

Полковник Эверт Горн был молод для своего весомого чина — ему всего исполнилось 25 лет — но был умен, получил образование в университете, говорил на латыни, немецком и французском, понимал русский и финский языки, свободно общался эстонцами, ибо был комендантом Нарвы. И уже прошел ряд сражений, пропитался ее пороховым запахом и циничным отношением к жизни и смерти. И его беспокоило, что ландскнехты уже давно не получали жалования — а это чревато. Якоб Делагарди, старше его всего на два года, допустил ошибку, не выдав деньги перед Клушинским сражением, и часть наемников перешла на сторону поляков. Так что с обозом потеряли много чего ценного, и ландскнехты после отхода вытрясли с Делагарди больше пяти тысяч рублей звонкой монетой — свыше десяти тысяч полновесных талеров в пересчете. Так что желание сэкономить обернулось против молодого шведского генерала.

— Я тоже считаю, что новгородцам надо дать урок, который и ливонскому «наследничку» следует усвоить. Может он вообще самозванец, у русских это в обычае — много уже всяких появлялось.

— Не думаю, Якоб, я ведь с ним говорил в Новгороде на переговорах. Умен, пес, языков знает как бы не больше, чем я — учился в университете, не иначе. Воспитание при дворе получил, такое сразу видно — и шпагой владеет, а вилкой много лучше всех. На польском и литвинском говорит как на родных языках, на немецком и русском с акцентом, английском хуже, но часто приводит слова на французском и латыни. Я ведь людей в свиту специально отбирал — они многое заметили, с принцем говорили.

— Вот оно как, — Делагарди озадачился, протянул руки к печке — на стоянку отряд встал в небольшом селище, дворов на двадцать. Места всем солдатам не хватило, набивались в бани и сараи, привычно разводили костры. Корма и фураж, по уговору с новгородским правителем, русские доставили по первому снегу, но немного — ландскнехты недоедали, лошади отощали. Но пока к грабежам не прибегали — время еще не настало, это все понимали. Но теперь наступил решающий момент — или продолжать идти на Ям, а оттуда на Нарву, шведскую Эстляндию. Либо повернуть на Новгород, до которого один переход, и там взять свое с побежденных схизматиков.

— Неужели действительно принц? Может быть и так, только не от Магнуса, а от короля Стефана бастард, раз ловко болтает на польском языке. Доходили до меня такие слухи, якобы встречались они.

— Старый Струве говорит, что похож на Магнуса, и карга старая с ним рядом сидит, его мать, вдовствующая королева Мария — он ее узнал сразу, поклонился, даже перемолвился — общались раньше…

— Герцогиня, Эверт, герцогиня ливонская — кроме датчан и русского царя королевский титул Магнуса не признал никто.

— Пусть так, но он не бастард, да и грамоты короля Стефана показали с печатями — он их герцогине писал. Сам читал — на латыни писано. Если бы бастард был, то король намекнул, а так будто с недовольством.

— Еще бы, узнать, что «последыш» появился, крайне неприятно. И как он выжил то, могли и придавить младенца…

— Как и ты, Якоб, когда твой отец Понтус в реке у Нарвы утонул — ты сам мне о том говорил не раз — повезло. Я список с грамоты сразу его величеству в Стокгольм отослал, как и описал все, что мы увидели. И знаешь, что скверно — в Ивангород корабль датский пришел, успел проскочить шторма. Мыслю, посол из Копенгагена. И ели датчане принца поддержат, то нашему королю придется драться с четырьмя врагами. Это много, чтобы мы справились, слишком много, Якоб. Надо бы их число уменьшить…

— Выхода не остается, Эверт — идем на Новгород, станем там на зимние квартиры, — ухмылка на губах Делагарди появилась зловещая. Горн хищно улыбнулся, негромко произнес:

— Захватим город, сил хватит — принца Вольдемара живым брать нужно. Он нам Выборг с Олафборгом обратно отдаст, передаст Кексгольм с Нотебургом, и всю Ингрию — король мир с ним на таких условиях с ним подпишет, как раньше бывало. И не только Новгородским герцогом признает, но даже помощь ему войском окажет, против поляков и московитов, поможет все новгородские земли себе обратно вернуть. Нам союзник на востоке нужен, раз в Москве польский королевич на троне. Так что обижать его не следует, надо выполнять волю короля. А потому Новгород разорять не стоит — так, следует урок дать, чтобы крепко запомнили. Ты ведь королевскую грамоту о том читал — ее выполнять следует.

— Приказ отдам, — особой уверенности в голосе Делагарди не послышалось, сдержать наемников вряд ли удастся, если будет штурм — Горн это хорошо понимал. Но надеялся, что у новоявленного новгородского герцога хватит ума не доводить дело до резни, вовремя примет решение о сдаче. А если и убит будет позже, то это неплохо — мир подписан, крепости русскими возвращены, а в Новгороде герцогом может стать и младший сын короля Карла, и не важно, что он маленький…

Став фельдмаршалом в тридцать лет Эверт Горн получил пулю в лоб при осаде Пскова, который шведы жаждали прибрать к своим рукам. Не свезло, от судьбы не уйдешь…

Глава 47

— Да, никому нельзя верить — так и норовят обмануть, — Владимир усмехнулся, этого нападения он и ожидал. Слишком предсказуемо и определенно — шведы захотели получить Корелу, но потеряли Выборг. «Дранг нах остен» не только «забуксовал», натиск сменился отступлением и потерями, причем стратегическими. Потеряв юго-восточную Финляндию и все перспективы для захвата Карелии, Стокгольм стал перед выбором — или примириться с потерями и пойти на мир с восточным соседом, либо отвоевать все одним удачным ходом. Времена нынче на дворе стоят незатейливые, с убийственно-прямой логикой — «кто сильнее, тот и прав».

— Ничего, Горн и Делагарди просто не знают, что бесплатный сыр только в мышеловке. Видимо надеются одним броском стенами «Окольного города» овладеть, а в том заключается их ошибка — не по зубам они им. Пороха у свеев осталось немного, пушек почти нет — не считать же за них кулеврины. Да и в войске не больше четырех тысяч солдат, но природных шведов едва половина, да и те давненько жалования не получали.

— Ты прав, государь, — князь Одоевский поклонился — дядя позволял себе переходить на родственные отношения только наедине, при людях вел себя подчеркнуто официально, как подданный с правителем. — С пиками на штурм не ходят, они ожидали, что мы выйдем в поле для боя. А сил для осады у них нет, как и пушек с фуражом и хлебом.

— Теперь нужно подождать немного — пошлют парламентера. То французское слово, означает «переговорщика». И мы пойдем на разговоры — каждый день в пользу, ведь «удавку» стянем плотнее, а там «горлышко» передавим. Думаю, генерал Андерссон вскоре преподаст им болезненный урок. А там принудим к капитуляции, когда у них животы с голодухи подводить начнет. Истреблять не будем, нам люди очень нужны.

Владимир тяжело вздохнул — земли богаты и обильны, но московские цари довели их до полного разорения своей неразумной политикой. А может быть и расчетливой — ко второму варианту за последнее время он склонялся, слишком много было зримых факторов. Москве экономически сильный конкурент в виде Новгорода был не нужен, а потому она давила его любым способом, каждый раз изыскивая новые. Тогда все встает на свои места, даже опричный террор Ивана Грозного четкое объяснение имеет — это не безумие тирана, а выверенный ход с физическим устранением конкурента и окончательным закреплением собственного господства. Которое историки из будущих времен назовут «прогрессивным шагом» и «окончательной централизацией русского государства». Хотя в чем «прогресс» никто из ученых мужей внятно объяснить не удосужился. Да и трудно подыскать аргументы, если спустя столетия настоятельно потребовались реформы царя Петра I, чтобы как можно быстрее преодолеть «вековую отсталость».

— Обойди стены, княже, посмотри все ли в порядке. Да из пушек пусть стрелять начинают — нечего шведам так вольготно себя вести.

Отправив Мниху в обход, и прекрасно зная, что от его внимательного взора ничего не укроется, Владимир продолжил размышлять над превратностями судьбы. Время от времени он поглядывал на шведов, что обустраивались в полуразрушенных домах давно заброшенного посада — вот уже как сорок лет миновало, как люди дружно перебрались за толстые каменные стены «Окольного города» — там всем места хватало, да еще оставалось изрядно. И сейчас охотно верилось, что полтора века тому назад в «Господине Великом Новгороде» бурлила жизнь, и население было стотысячным, в шесть раз больше чем сейчас. А ведь могло стать еще намного меньше, спустя несколько лет, после занятия его шведами — тогда люди побежали от их владычества. Сейчас представляется уникальный шанс — изменить судьбу уже не только города, или обширной части северо-западной части русских земель, а «переписать» саму историю, если так можно сказать.

— Не в царях дело сейчас, а в московском боярстве, которое после смерти Ивана Грозного решило заняться своим любимым делом — играть самодержцами как куклами. Олигархи свои порядки устанавливают, монарх в руках боярских кланов лишь инструмент. Избрание Михаила Федоровича это наглядно покажет, и ждать его уже недолго.

Владимир фыркнул — после встреч с представителями знатных боярских родов, с их местничеством, непрошибаемым чванством, он испытывал к ним чисто физиологическое отвращение. Недаром такие типажи здесь в Новгороде, доморощенные олигархи сами погубили свою страну, за что многие жестоко поплатились — московские правители кого не казнили, то почти всех выслали, и встали они последними в очереди «местнических порядков». Вот к чему алчность приводит, измывательства над «черными людьми» — сами погибли из-за своей недальновидности и косности. Так себя сейчас многие московские бояре ведут — предают всех кого только могут, лишь бы свое состояние уберечь. Ничем не лучше новгородских «золотых поясов» себя ведут, даже хуже, ибо Москва намного больше.

Недаром Петр с боярством всю жизнь боролся, но тут потерпел поражение, несмотря, что перенес столицу в Петербург. Не вышло — бояре парики напялили и за ним дружно перебрались, а после смерти «любимого» императора занялись привычным для себя делом — играть короной. И так до семнадцатого года, пока большевики им террор не устроили. Но Москва она такая — без боярства не может, как жить без олигархов, что всеми делами заправляют, и других за холопов считают, с чем их прислужники согласны.

— «Семибоярщина» сейчас, а там «семибанкирщина», — хмыкнул Владимир — для себя он сделал четкий вывод — боярских вотчин у него не будет, нельзя позволить олигархам загребать себе землицу. К чему этот феодализм на три столетия, с отчуждением от земли и крепостным рабством, когда капитализм уже везде «двери» выносить начинает…

Алексеевская («Белая») башня единственная уцелевшая из всего «Окольного города». Сохранились частью высокие земляные валы, говорящие о былом величии «Господина Великого Новгорода».

Глава 48

— Надо было солдатам заплатить, Якоб, деньги ведь имелись. А так все повторилось, как при Клушино. Теперь придется умирать — совладать с новгородцами мы не сможем — они воюют не как русские. Мы ошиблись с походом на их столицу — надо было отходить в Эстляндию.

Полковник Горн говорил настолько спокойным голосом, что Якоб Делагарди нахмурился. Осада Новгорода не задалась с самого начала — взять стену с наскока не удалась, на стенах было множество горожан и стрельцов с пищалями, часто били картечью пушки. Солдаты откатились, проклиная все на свете — десятки убитых и сотня раненных стала итогом безрассудного нападения. А потом появилась русская конница, но это было ожидаемо — немногочисленная шведская кавалерия выдвинулась им навстречу. Но дворянская конница отхлынула, хотя ее было втрое больше — по прошлым сражениям кирасиры ее просто сметали — рослые кони просто опрокидывали в атаки низкорослых русских скакунов. Однако то, что вперед выдвинутся рейтары, да числом в полтораста всадников в доспехах, а с флангов ударят с наскока, по меньшей мере, две сотни хаккепелитов — этого Делагарди не ожидал. Бой был ожесточенный, пришлось для спасения выдвинуть пикинеров и мушкетеров. Кое-как отбились, но стало ясно — взять Новгород шведы не смогут, слишком велики силы у его защитников.

С утра решено было отступать в Эстляндию — ночью солдаты тушили все время пожары, что занимались тут и там. Русские стреляли со стен калеными ядрами, лазутчики поджигали припрятанную в строениях солому и смолу. Хорошо, что ветер был слабый, и посад не успел в погребальный костер превратиться. Но все же пришлось отходить подальше от стен в поле, вставать там лагерем, огородившись отовсюду телегами и повозками, ведь из леса тоже нападали злоумышленники, беспрерывно стреляли из кулеврин и мушкетов. Так что ночка была хлопотной, беспокойной и холодной — ударил к утру легкий морозец, солдаты плотнее закутались в плащи и отобранные у крестьян одежды, что больше напоминали лохмотья. Но теплые — в русских землях повсеместно носили овчину.

И вот наступило утро — безрадостное и тягостное — половины войска как не бывало. Переметнулись к противнику все наемники отряда Пьера Делавиля, ушли под утро и непонятно как только успели с новгородцами тайно столковаться. Хотя чему удивляться — когда ландскнехты с Ладожской крепости уходили, их две сотни на службу к новгородскому князю перебежало, а сейчас весь отряд посулами соблазнили.

— Нечего сейчас сетовать, Эверт. То моя ошибка — хотел казну королю отвезти полностью, а прибыток в Новгороде взять. Русские уверены в своих силах, их ведь намного больше, чем нас. Перед нами тысячи три-четыре, да конницы с тысячу, и пушки. А вон и наемники Делавиля — их даже в строй не поставили, решили, что нас и без них одолеют.

Мимолетно взглянув на Горна, хмуро отозвался Делагарди. На трех повозках лежали ценности на тридцать тысяч талеров. Московская земля оказалась богатой, несмотря на долгую войну. В тех усадьбах и деревнях, которые не успели ограбить поляки или разбойники, в церквах имелись на иконах серебряные оклады, в дворянских домах всяческая утварь из серебра тоже имелась — все выгребали подчистую. А с купцов и бояр под пытками вымогали многое — под угрозой растерзания детей и жен, они со слезами отдавали спрятанное — иногда целые горшки монет, среди которых встречались и золотые. А в одном из монастырей из злата оказались чаша и блюдо, и шитое нитью убранство — все цены большой, немало стоит.

Отдавать все это до боли не хотелось, но придется — прорваться с повозками невозможно, русская конница быстро догонит, от нее пешком не уйти. Так что надо тут драться, если удастся победить, то в переговоры вступить о свободном пропуске отряда до Нарвы.

— Эверт, стройте пикинеров — ударим прямо по центру, опрокинем вражеских мушкетеров, захватим пушки. Тогда новгородцы станут намного сговорчивее. Мушкетеры прикроют фланги, а я с кирасирами встану справа — как обрушишь строй русских, ударю их в бок. О, да они сами на нас идут, глупцы — облегчают нам победу, а себя обрекают на поражение.

Действительно, построенные в четыре шеренги мушкетеры, сотен восемь, в касках и кирасах, с дымящимися фитилями, до которых было чуть больше полутора тысячи шагов, двинулись вперед. Но прошли только чуть больше половины расстояния, остановились, начали целиться по команде. Делагарди удивился, посмотрел на Эверта, тоже порядком ошеломленного — с такой дистанции не то, чтобы попасть во всадника, редкая пуля вообще долетит. Да и бесполезной окажется, только порох зря потратить — отскочит не только от кирасы, даже шубу не пробьет.

— Тот, кто ими командует — болван редкостный, пустой пальбой нас не испугаешь, зря порох потратит…

Договорить Якоб Понтусович (а так его именовали русские на свой манер) не успел, как грянул слитный и мощный залп из двух сотен мушкетов. И кругом раздались болезненные вскрики, перемешанные с хриплыми предсмертными стонами. Делагарди не верил собственным глазам — пули не только долетали, они попадали точно, и убивали при этом. И тут же последовал новый залп из двухсот мушкетов, стоило пороховому дыму чуть развеяться. И снова стоны кругом — примерно каждая седьмая пуля нашла себе жертву среди солдат, а ведь еще попадали в повозки и лошадей, которые тут же начинали бесноваться. Теперь готовилась к стрельбе третья шеренга — стрелки опытные, умелые, палили караколем — давшие залп тут же ушли за спины товарищей и умело перезаряжали мушкеты.

— Нас тут всех скоро перебьют, Якоб — это ландскнехты Штиллера, и прах побери, почему их мушкеты так далеко стреляют?! Я не смогу построить пикинеров — нас тут всех просто перебьют! А мы даже ущерба не причиним, не дойдем просто…

Договорить полковник Эверт Горн не успел — громыхнул новый залп, а следом дружно рявкнули пушки. И в эту секунду Делагарди принял решение, хотя понимал, чего оно может ему стоить…

Шведские кирасиры перед атакой. Вот только было их немного, куда меньше знаменитых «крылатых гусар». Своего рода королевская гвардия. Победу в сражениях добывала знаменитая пехота, комплектовавшаяся не из наемников, а крестьян-рекрутов, которых отправляли под знамена их каждой общины. Такую систему воинской повинности ввели в Европе первыми именно шведы…

Глава 49

— Нет, до чего упертые ребята эти скандинавы. Но тут вам не в хоккей играть, и благородными с вами не будем — вас втрое меньше, чем хуже для вас. Могли спокойно уйти в Нарву, а пошли на Новгород. Что ж — вы сами выбрали свою судьбу — один кровавый урок не помешает. На пользу вашему королю пойдет, покладистей станет…

Шведы выстроились, не обращая внимания на мушкетную пальбу, хотя от залпов на землю падало по несколько десятков человек. Но врагов было много, две тысячи опытных воинов, прошедших ряд сражений, причем «природных» шведов, морально стойких в отличие от наемников. И двинулись в атаку слаженно, наклонив длинные, метров по пять пики. Остановить этого ощетинившегося острой сталью «ежа» русские ратники бы вряд ли смогли, и не стрельцы — а только убийственный огонь артиллерии. Но сейчас пикинеры попали под залповый огонь новыми пулями. А те имели большую дальность полета, чем обычные «шарики», что давало зримое преимущество. И противник у шведов был не менее опытный — ландскнехты дрались также слаженно, и как продвигались на них пикинеры, они отступали перед ними, продолжая вести непрерывную стрельбу. Давшая залп шеренга немедленно отходила на пятьдесят шагов и быстро заряжала мушкеты, за ней также поступали следующие три шеренги, и при том, еще не попадая под ответный огонь вражеских мушкетеров. Понятное дело, что тактический отход не мог продолжаться бесконечно, но стрелков тут поддерживала артиллерия. Канониры торопились — и ядра порой выбивали из «ежа» по несколько пикинер сразу, оставляя в строю заметные «прорехи».

— Интересно, сколько они смогут так продвигаться? Неужели настолько бесчувственны к смерти эти солдаты? Теперь понятно, почему в «Тридцатилетнюю войну», которая должна начаться через восемь лет, шведы себе славу непревзойденных бойцов стяжали…

Владимир бормотал себе под нос, наблюдая за «ежом», уже порядком приуменьшенного в количестве «штыков». Вышло примерно тысяча пикинеров, и уже четверть из них устилала телами заснеженное поле. Но шведы шли и шли вперед как зачарованные, а их мушкетеры готовились открыть стрельбу. Однако Штиллер уже освоил новую тактику — было видно, как полковник отдал команду и сразу две шеренги слаженно рванули назад, теперь отбегая на две сотни шагов. Две других, одна с колена, другая стоя, встретили неприятеля убийственным в прямом смысле «двойным» залпом. И бросились назад, нет, ударились не в бегство, а во что-то похожее на оное, получив в спину залп уже от шведов — попадало несколько стрелков, другие продолжали бежать, но уже медленнее.

— Государь, почему наши всадники не атакуют?

— Генерал Андерссон знает свое дело, ему мешать не нужно. Как только по пикинерам ударят картечью, и мушкетеры следом дадут общий залп, тогда кирасиры пойдут в атаку на вражеских стрелков. Да и зачем торопиться, у нас есть пушки, у врага их нет. А вот и до картечи дело дошло. Да, впечатляет — посмотри, дядя. Запоминающееся зрелище, что тут скажешь — не хрен фланги подставлять под продольный огонь.

Владимир протянул бинокль дяде, сам взял в руки карабин — они стояли за повозкой, наблюдая за ходом сражения с безопасного расстояния. Да еще охраняемые со всех сторон драбантами, которых была добрая полусотня. А справа и слева группировались для атаки хаккепелиты и кирасиры — эти триста всадников должны были нанести решающий удар. А вмести с ними пойдут в атаку шесть сотен дворянского ополчения, многие из всадников в тегиляях и дедовских кольчугах.

Владимир посмотрел через оптику прицела — далековато для стрельбы, незачем патроны тратить, чай не СВД. Повел стволом далеко вправо — там были видны выдвигающиеся стрельцы — без малого тысяча, и кроме пищалей, они имели три сотни мушкетов. Их прикрывал отряд дворянской конницы — пара сотен острых сабель. А вот по-настоящему умелых лучников мало — десяток на сотню в лучшем случае.

— Да, с таким воинством много не навоюешь, прав Петр — нужна регулярная армия, должным образом обученная. Без нее никак не обойтись — и она у меня через три года будет, благо есть, кому ее подготовить.

Владимир скорее думал, чем шептал сквозь зубы — и смотрел на поле боя. А там наступил перелом, ведь какими бы не стойкими духом не были шведы, но когда смерть всех без разбора «косит», причем противника намного больше, то тут надлом и происходит. Дрогнул «еж», картечи отведав — стали пятится, а пушки и мушкеты продолжали бить в упор, вырывая из рядов новые жертвы. И минуты не прошло, как медленный отход превратился в быстрое отступление, многие шведы стали бросать при этом пики и мушкеты, демонстрируя желание сдаться на милость победителя.

— Прекратить огонь, — неожиданно для себя произнес Владимир, и добавил еще раз, более громко и резко:

— Всем мой приказ — прекратить огонь. Пусть генерал Андерссон отправит переговорщика немедленно. Махать флагами!

Пояснять ничего не стал, глядя на недовольные отданным приказом лица. Только усмехнулся — он сейчас осознал, что не стоит доводить дело до разгрома и тотального уничтожения шведского отряда. Достаточно всех разоружить и забрать все ценное. И отправить в Нарву — но только после переговоров с королем. С Карлом нужно мириться, а потому лить кровь без нужды ни к чему, показали зубы для наглядности, и хватит. Теперь можно посланника в Ревель отправить…

Ландскнехты в бою — попадание тяжелой мушкетной пули фатально для человека. Но еще более страшны эти вояки для мирного населения — за тридцать лет войны германские земли опустели, резня шла чудовищная…

Глава 50

— Магнусово семя, теперь сомнений нет — с твоим отцом не раз пришлось говорить, ты и ведешь себя также и даже улыбаешься, как он, принц. Хотя теперь я тебя должен именовать не иначе, как брат. Ты ведь правителем новгородским теперь стал, и крепости мои себе забрал. Ничего, я у тебя их быстро обратно отберу, ты ведь это сам знаешь. Вот замирюсь со своим племянником Сигизмундом, и тогда начнется между нами настоящая война. Выборг, Олафборг и Корела обратно моими станут, а заодно и вся Ингрия снова в мою державу войдет.

Карл пристально посмотрел на него, взгляд, словно острой кромкой стекла, резанул. Шведский король был стар — ему было шестьдесят лет, и правил лишь десятилетие, до того на троне был его племянник, тот, что польским королем стал — с ним они крепко сцепились. И его, как католика, протестантская Швеция своим монархом решила не признавать.

Владимир стоически выдержал взгляд, мысленно усмехнувшись. Мария Владимировна подробно отвечала на все его вопросы касательно прошлого, и сама про своего мужа Магнуса приводила всяческие подробности. И помогала ему правильно копировать речь, жесты и гримасы «батюшки», прекрасно понимая, для чего это нужно. Так что сейчас Стефанович проверку на «соответствие» прошел, чего он и добивался. Однако не предполагал, что в тот день, когда он сражался у Новгорода со шведами, в Ревеле высадился старый король, что решил сам армию возглавить. Видимо, замирение с поляками действительно произойдет, причем весной, ни позже, тут старая сволочь не врет. Вот только зачем тогда Карл в Нарву поехал и сам предложил им встретится в Ивангороде, неужто ради интереса или негодной попытки запугать. Однако такой прямой выпад нужно немедленно парировать.

На голимые понты нужно соответственно реагировать!

— С племянником своим ты, конечно, примиришься, брат мой. Ведь десять лет уже воюете, массу денег истратили и людей положили уйму, а никаких результатов не добились. Ты северную часть Эстляндии за собой кое-как удержал, польский король Ливонию под себя подгреб — ему почти все земли достались. И это при том, что он еще царя Шуйского и твоего воеводы Делагарди разбил при Клушино, и теперь на московский престол зван его сын принц Владислав. И как тебе с ним справится, если он дальше с тобой воевать будет? В Речи Посполитой десять миллионов населения, у тебя миллион подданных, пусть полтора насчитаешь. Как потери восполнять будешь? У тебя в Эстляндии восемь тысяч войска, это много, но недостаточно — у меня чуть поменьше будет в поле, но еще есть гарнизоны в крепостях с пушками, и стрельцы обороняться там будут до крайности.

Владимир остановился, посмотрел на короля — тот склонил голову, и, казалось, был полностью удовлетворен ответом. Подумав немного, все же сам заговорил первым, на пальцах сверкнули камни в перстнях.

— Охотно верю тебе, Вольдемар. С Делагарди ты сам справился, хорошо, что не убил глупца — я ведь ему велел не рисковать, а идти в Нарву. А ты нисколько не боишься, видимо ландскнехтов моих вымуштровал хорошо — всякое о том говорят. А еще не сказал мне, что в любой момент можешь, как ландмейстер Якоб Кетлер покровительства у Речи Посполитой попросить, и та охотно признает тебя даже великим князем Новгородским и Корельским, как того герцогом Курляндским. И побьете вы меня крепко, с двух сторон навалившись. Ведь так, Вольдемар?

Старик попал точно в «яблочко», такой вариант Стефанович рассматривал на случай, если шведы большую войну начнут — тогда в одиночку не выстоять. Вот только свеям придется тогда несладко — свое уже не вернут, а вот поляки всю Эстляндию под себя подгребут.

— Рассматривать нужно все случаи жизни, как хорошие, так и плохие, Карл. Но то погибельно для меня в итоге, и тебе убыток лишний причинит. Да и зачем мне под ляхами нагибаться, смысла не вижу. Они и мне, и тебе враги прямые, и радости у них будет много, если мы с тобой тут сцепимся. Так что лучше нам в мире жить, потому я отряд Делагарди и не стал уничтожать, зная, что тебе воины нужны. А они хорошие солдаты — не испугались моей рати, хотя у меня втрое больше было в поле.

— Знаю про то, потому и приехал поговорить с тобой. Воевать незачем, враг у нас один. Верни все, что взял, и забудем ненужную ссору.

— Корелу не отдам, это даже не обсуждается. Представь, что Сигизмунд мне подарит всю Финляндию, ведь он по праву король шведов, готов и венедов — в титуле все прописано. И что — ты так просто уступишь земли? Но племянник твой на престоле крепко сидит, а царь Василий Шуйский с трона свергнут, и в монахи пострижен. Ты с ним условия оговаривал, вот с него и спрашивай — на самозванцев в политической борьбе делать ставки опасно. Но ты ведь нечего и не потерял, а чужое хотел получить задарма, как и сто тысяч полновесных талеров. Не вышло…

— Молод ты, горяч, зачем впустую говорить, ведь все ясно. Такова политика — мы все стремимся к выгоде собственной державы. Подвернулся момент обрести союзника в войне с поляками, да еще на этом земли и деньги приобрести — кто от сего случая откажется?!

Король улыбнулся старческими, уже блеклыми губами — глаза откровенно смеялись. Владимир понял, что на Корелу претендовать не будут, а все им захваченное может стать предметом торга. Вот только он себя не собирался вести себя как торгаш у прилавка, а решил огорошить «высокую договаривающуюся сторону».

— Отдам я тебе и Выборг, и Олафборг, и обе провинции, где финны против тебя мятеж устроили, — он посмотрел на короля, у того на лице сплошная невозмутимость. Но это временно, ведь просто так отдавать он не собирался, нужно свою выгоду соблюсти…

На приграничной Нарове стоят две каменные цитадели, как бы символы векового противостояния Запада и Востока. Нарвский замок с башней «Длинного Германа» и Ивангородская крепость…

Глава 51

— Денег не дам, — сразу рубанул старик и ухмыльнулся. — Да и не виданное дело за свои же крепости платить, которые у тебя дьявольскими хитростями, да с помощью предателей, захватили…

— Да не нужны мне твои деньги, Карл, сам знаю, что в подвалах только мыши бегают. Да и когда у шведских королей деньги имелись в достатке, — теперь усмехнулся и Владимир. Нужно было перевести разговор, тема не очень хорошая. Ладно, финны — он им ничего не обещал, а вот если разговор пойдет о выдаче шведов, то тут придется даже на риск войны идти — выдавать тех, кто тебе доверился, никак нельзя, велик ущерб для репутации. Хотя, если подожмет, то придется — и никуда не денешься, он уже осознал насколько подлое и циничное ремесло правителя.

— За крепости мне нужны гарантии и кондиции, твердые, даже железобето… стальные, я хотел сказать. Чтобы мы впредь жили по-соседски мирно, и не опасались друг друга. Да и какой смысл нам воевать друг с другом, если союз принесет пользу обоим, слишком сильны наши соседи. Ведь ты за морем не отсидишься, раз половину Эстляндии отхватил. Дай мне гарантии, что подписанные между нами кондиции строго соблюдать будешь, и ты сам, и твой наследник Густав-Адольф, и забирай замки обратно. Но не просто так, а за дотации, но не безвозмездные, а взаймы — мне железа много нужно, готов даже заплатить. В пределах разумного, и желательно в рассрочку.

Владимир плел слова что кружева, и уже сам в них запутался, а старик на него смотрел прищурившись. Казалось, что король прекрасно понимает то потаенное, что он старательно прятал. И тут Карл неожиданно произнес:

— А почему ты в Нарве со мной не согласился встретиться, меня в свою крепость пригласил?

— Чтобы тебя в соблазн не вводить, — рубанул Владимир, и усмехнулся, глядя прямо в глаза Карла. — Объявишь там самозванцем, в клетку посадишь или палачам отдашь. А зачем мне такие проблемы? Потом принудишь под пытками отдать все, а отнюдь не часть.

— Не скрою, такие мысли в голову приходили. Только по размышлению здравому рассудил, что проблем будет намного больше, чем пользы. Не все, что кажется легким решением, таковым и бывает, Вольдемар. Но раз о том ты думал, то правитель с тебя добрый будет — обмануть будет трудно. Гарантии — слово то какое подобрал интересное Условия тебе нужны, или кондиции, чтобы ни я, ни мой сын нарушить не могли. А зачем они тебе?

— В Москве принц Владислав на престол может влезть — оно мне надо? Да и тебе не по вкусу такое придется. Но пусть не он — возьмут и царя года через два-три изберут, а там, на Новгород полки двинут, две южные «пятины» наполовину боярами забраны и так, да тот же Торжок. Да и племянник твой Сигизмунд на псковские земли уже позарился, на Великие Луки в любой момент литвины пойти могут в силе тяжкой. Если ты в спину ударишь, когда я с ними сцеплюсь, то весь Карельский перешеек с уездом возьмешь, и всю мою Ингрию оттяпаешь в одночасье. Вот только боком со временем это выйдет Шведскому королевству — ни ты, ни сын, а вот правнук и Выборг, и Нарву с Ревелем потеряет точно. Ибо захватив или вернув Новгород обратно, тут суть не меняется, царь постарается твердо стать на Балтике.

— Это хорошо, что ты в будущее заглядываешь, то для правителя достойно. И прав — теперь нет нужды с тобой воевать, лучше договориться и в дружбе пребывать. А потому будь по-твоему — старшую свою дочь Катарину в жены тебе отдам. Партию подходящую ей не сыскал до сей поры — ибо нет правителей-протестантов достойных. Ты как раз из таких будешь, Вольдемар, сын Магнуса, и то, что ты имеешь право на корону Ливонии очень даже хорошо, — старик чуть улыбнулся, глядя на ошеломленного предложением Владимира. И тут его усы воинственно встопорщились:

— Мы всех наших врагов сомнем в одночасье. За Катариной дам хорошее приданое — Выбор с Олафборгом, и всю провинцию Саво — там все время мятеж против короны учинить хотят. Да и ее часть в твой Корельский уезд входит — болота и озера, только расходов требует гарнизон там держать. А вот Хяма отдашь — тамошние земли верноподданными шведами заселить надобно давно, а тут случай подвернулся. Что смотришь — не ожидал?!

Владимир даже кивнуть не мог, настолько был изумлен предложением. И было видно, что король не шутит, это не экспромт, а выверенное и обдуманное предложение. А Карл, несмотря на некоторую грузность и преклонный по нынешним временам возраст легко поднялся с кресла, подошел к окну и зачем-то посмотрел на внутренний двор цитадели — маковки церкви были напротив терема. Затем вернулся и снова уселся, и заговорил:

— Ливонскую корону на меня отпишешь, после свадьбы, как с женою православие примите. Катарина пойдет, это младшая Мария-Елизавета отказалась — схизматиками новгородцев считает. В Ливонии не может быть правителя не лютеранской веры — я им сам стану. И Эзель мне передашь…

— Так он датский…

— Это пока датский — он твой по праву наследства, но эзельский епископ не может быть православным, ты не твой отец, что таковым был, — король усмехнулся. И наклонившись, заговорил:

— Король Христиан тебя своим родичем не считает, хотя ваши отцы родные братья. А потому послов в Новгород не отправил, хотя мать твоя ему послание давно отправила. Ты для него бастард Стефановский, но не для меня. А потому Эзель мы заставим его тебе вернуть, и Кальмар мне со всей Сконией. Железо дам, и много, мастеров добрых. Ведомо мне, что пушки решил ты отливать и ружья необычные — не только тебе, но и мне это очень надобно. Так что, сын мой, вместе нам быть сподручнее будет, а все дела полюбовно решим. В Новгород меня пригласишь ныне — побывать там хочу, раз сюда приехал. Там и поговорим по-родственному…

За крепостными стенами Ивангорода сохранились только церкви, И только небо над древней цитаделью, которой больше пятисот лет…