Корень квадратный из прекрасного

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Сцена: жилая комната комфортабельного дома в 12 милях от Нью-Йорка. Яблоневый садик. Удобная, скромная, уютная комната. В глубине сцены по центру - входная дверь с окнами по обе стороны. Когда дверь открыта, из-за старинных часов, что у подножия лестницы, видна цветущая яблоневая ветка. В левой части сцены - лестница, ведущая к небольшой площадке и двум спальным комнатам. Слева - небольшая кладовка, соединенная с кухней, Справа на авансцене дверь в швейную мастерскую. Здесь стоит диван и другая мебель, уютно. С оттенком элегантности, но уютно.

При поднятии занавеса: сцена затемнена, из-под кухонной двери вбивается полоска света. Слышны всхлипывания. МОЛЛИ выходит из кухни, чуть позже - ДЖОН. Когда МОЛЛИ зажигает свет, мы видим спящего на диване ПАРИСА.

МОЛЛИ: Тебе приснился страшный сон. Проснись, дорогой!

ПАРИС: Где я?

МОЛЛИ: Иди, мама тебя обнимет.

ПАРИС: Ох! Это ужасно.

ДЖОН: Что тебе приснилось, Парис?

ПАРИС: Что в дом забрался грабитель. Темный силуэт в какой-то бандитской кепке - я сперва не разглядел лица.

МОЛЛИ: Это всего лишь кошмар. Нет здесь никакого грабителя.

ПАРИС: И лунный свет. Когда я увидел его лицо. Это было так странно, так ужасно.

МОЛЛИ: Я так и знала: баранина была слишком жирной.

ПАРИС: Дверь заскрипела, как оконные петли. Знаешь, как странно открываются во сне окна. Я хотел закричать, чтобы предупредить вас. И вдруг увидел его лицо. Это был...

МОЛЛИ: Это все жирная пища.

ПАРИС: Это был мой отец - в бандитской кепке.

МОЛЛИ: Дурачок! Видишь, как все глупо. Никакого грабителя нет, и вообще уже третий час ночи.

ПАРИС: Почему вы до сих пор не легли?

МОЛЛИ: Пили на кухне чай, разговаривали.

ПАРИС: О чем? Впрочем, я не любопытен.

МОЛЛИ: О Сан-Франциско, о мышеловках. Джон поставил мышеловку.

ПАРИС: А при чем здесь Сан-Франциско?

МОЛЛИ: Джон скоро уедет туда работать. Мне будет одиноко без него.

ДЖОН: Правда, Молли?

МОЛЛИ: Очень одиноко, правда.

Джон нежно обнимает Молли.

ПАРИС: Джон!

ДЖОН: Что?

ПАРИС: Почему ты обнимаешь мою мама? Почему ты так на нее смотришь?

ДЖОН: Как?

ПАРИС: Когда ты смотришь на нее, у тебя глаза ненормальные.

МОЛЛИ: Не капризничай, малыш. Не расстраивай меня.

ДЖОН: Ложись спать, Парис. Мама устала и расстроена.

МОЛЛИ: Да, когда я смотрела сегодня в зеркало, я нашла девять седых волос.

Парис: Почему ты обнимаешь мою маму? Почему ты так странно на нее смотришь?

ДЖОН: Потому что я люблю ее.

ПАРИС: Ты не можешь ее любить. Это моя мама. Она была замужем за папой, и даже не один раз, а два.

ДЖОН: Но теперь они в разводе.

ПАРИС: Какая разница. Ты знаешь ее всего 10 дней.

ДЖОН: Русская революция произошла за 10 дней, а любовь может вспыхнуть за час, или даже с первого взгляда.

ПАРИС: Я нормально к тебе относился, возможно, даже любил. Но теперь не знаю. Сначала я был рад, что в доме опять появился мужчина. А теперь мне интересно, что сказал бы папа.

МОЛЛИ: Твоего отца не было больше года, малыш, теперь мы разведены.

ПАРИС: Но он звонил тебе.

ДЖОН: Это так, Молли?

МОЛЛИ: Только когда на него находило. Понимаешь, о чем я?

ДЖОН: Да.

ПАРИС: Ты всегда говорила, что папа вернется.

МОЛЛИ: Да, я так думала, но теперь этого боюсь.

ПАРИС: Я расскажу отцу, что говорил Джон.

ДЖОН: Если я его когда-либо увижу, я сам расскажу.

ПАРИС: Мой отец - величайший писатель в мире. Филипп Лавджой, автор "Японской вишни". Прочти о нем в "Кто есть кто".

МОЛЛИ: Это правда, твой отец - гений.

ПАРИС: Мой отец не из тех, кого можно водить за нос.

МОЛЛИ: Не кричи так, малыш, ты разбудишь маму Лавджой и Сестрицу, они устали с дороги.

ПАРИС: Пусть просыпаются. Я и бабуле расскажу, что говорил Джон.

ДЖОН: Расскажи.

ПАРИС: По мне любовь - сплошное надувательство. Ее нельзя съесть.

МОЛЛИ: Не будь циничным, Парис.

ПАРИС: Я не циничный, я умираю от голода.

МОЛЛИ: Ночные кошмары. Объедаешься днем, и все голоден.

ПАРИС: Ничего подобного. Я не могу спать на этом мерзком диване.

МОЛЛИ: Пока мама Лавджой и Сестрица здесь, придется потерпеть.

ПАРИС: Зачем приехали бабуля и тетя Сестрица?

МОЛЛИ: Навестить нас и посмотреть пьесу твоего отца.

ПАРИС: Его пьеса провалилась месяц назад.

МОЛЛИ: Не надо об этом малыш. Это больной вопрос.

ПАРИС: Я пойду досыпать в библиотеку, тот диван, кажется, больше.

МОЛЛИ: Спокойной ночи, малыш.

ДЖОН: Спи крепко.

ПАРИС: По мне, любовь - глупость. Всем спокойной ночи.

Парис уходит, унося с собой одеяло.

ДЖОН: Что скажешь, Молли?

МОЛЛИ: Прямо и не знаю. Ты раньше никогда не говорил, что любишь меня.

ДЖОН: А нужно было:

МОЛЛИ: Нет. В твоих глазах и в голосе есть отсвет любви. Но впервые сказать об этом при Парисе! Когда это началось?

ДЖОН: В апреле, десять дней назад, когда мы встретились. В тот день жизнь моя изменилась. Зачем ты подобрала меня?

МОЛЛИ: День был так хорош. Ты был в кожаном пиджаке... - и ты кривлялся как обезьяна. Кто бы еще сумел так обязательно гримасничать на безлюдной дороге?

ДЖОН: У меня сломалась машина.

МОЛЛИ: Ты выглядел очень одиноким, и дорога была такая унылая... Мне сразу захотелось поболтать, я остановила машину и спросила, не взять ли тебя на буксир.

ДЖОН: День был прелестный.

МОЛЛИ: Я привезла тебя домой, ни о чем не думая и не спрашивая.

ДЖОН: Почему?

МОЛЛИ: В тот день Парис был в походе, я чувствовала себя беззащитной и одинокой.

ДЖОН: Ты сказала мне, что впервые проводишь ночь без ребенка.

МОЛЛИ: И, правда. Я хотела пойти вместе с детьми, но Парис взбесился от одной мысли об этом.

ДЖОН: Эти скауты в своих походах хотят вдосталь насладиться свободой. Даже спичек не берут, сами огонь высекают.

МОЛЛИ: Я чувствовала себя такой одинокой и беззащитной - первая ночь, когда ребенка нет рядом.

ДЖОН: И потому притащила к себе первого встречного? Молли, ты представляешь, что могло случиться?

МОЛЛИ: Ты не похож на бродягу.

ДЖОН: Я мог стащить лавджоевское серебро. Мог оказаться сумасшедшим, и всю ночь душераздирающе играть на цитре. Или сексуальным маньяком - и изнасиловать тебя, надругаться над тобой, придушить - что угодно. Ты говоришь, что была испугана и беззащитна, и все же привезла к себе первого встречного.

МОЛЛИ: Я скучала по мужу и ребенку, мне надо было о ком-нибудь позаботиться.

ДЖОН: С твоей стороны было очень мило предложить мне помощь, но почему ты привезла меня к себе домой?

МОЛЛИ: Может быть, интуиция?

ДЖОН: Интуиция?

МОЛЛИ: Мне понадобились деньги, и я вдруг решила взять постояльца.

ДЖОН: И ты решила это именно в тот момент на дороге?

МОЛЛИ: Как только разглядела тебя.

ДЖОН: Так почему ты все-таки меня подобрала?

МОЛЛИ: Ты мне понравился. Просто интуиция.

ДЖОН: Ты накормила меня.

МОЛЛИ: Щами и кукурузными хлопьями. Ты съел три порции.

ДЖОН: По вечерам у меня отличный аппетит. Ты показала мне комнату, дала зубную щетку и пижаму. Чья это была щетка?

МОЛЛИ: Моя. Я вымыла ее с содой.

ДЖОН: А пижама?

МОЛЛИ: Филиппа.

ДЖОН: Начался дождь. Ты сказала, что он до ночи не кончится, - и в твоих словах, в твоем голосе было что-то необыкновенное.

МОЛЛИ: Все было совершенно обыкновенно. Я показала тебе комнату и назначила цену за жилье. Ты сказал, что тебе она подходит.

ДЖОН: Я смотрел на тебя - не на комнату. Зачем мне комната в Рокланде? У меня вполне приличная квартира в Нью-Йорке, в двух кварталах от конторы.

МОЛЛИ: Квартира в городе? Почему ты не сказал мне?

ДЖОН: Ты и не спрашивала. Просто показала комнату, и в этом была какая-то недоговоренность. Я предвидел еще что-то.

МОЛЛИ: Что именно?

ДЖОН: Молли, когда женщина пускает к себе первого встречного - мужчина, естественно, что-то предвидит.

МОЛЛИ: Ты думал, что дело дойдет до постели?

ДЖОН: Я ждал, что ты придешь, и несколько раз звал.

МОЛЛИ: Я сидела на кухне, просматривала бакалейные ценники. Я не собиралась тебя обсчитывать.

ДЖОН: Вскоре до меня дошло, что все это - не улова, не повод. Но я ждал и ждал... Ты когда-нибудь так ждала?

МОЛЛИ: Да, но при чем здесь любовь? Неужели ты подумал, что я могла бы заниматься любовью с человеком, которого только что встретила? Как ты мог подумать такое обо мне? Молли Хендерсон? Молли Хендерсон Лавджой?

ДЖОН: Ты всегда пользуешься этим способом при отборе постояльцев?

МОЛЛИ: У меня никогда не было постояльцев. Но когда я увидела, как ты идешь по унылой дороге, это стало неизбежным.

ДЖОН: Я вышел из дому в ярости, починил свою машину и сказал себе: "Джон Такер, ты просто олух". Я, конечно, не собирался возвращаться.

МОЛЛИ: Ты уверен, что не собирался?

ДЖОН: Нет.

МОЛЛИ: О, Джон! Мы бы никогда не узнали друг друга. Кроме того, ты заплатил за комнату.

ДЖОН: Все утро я был в бешенстве. Потом, днем, Бог вразумил меня, я стал вспоминать тебя, Молли. Вспомнил твое лицо, твой голос, и как все было необыкновенно. Я забыл, что меня провели и, к собственному удивлению, повернул назад в Рокланд. И началось сумасшедшее время.

МОЛЛИ: Почему же сумасшедшее? Самое обыкновенное.

ДЖОН: Нет, не обыкновенное. Произошло какое-то чудо.

МОЛЛИ: Чудо?

ДЖОН: Я вдруг увидел цвет земли и неба.

МОЛЛИ: Когда я встретила тебя, ты был растерян и обескуражен.

ДЖОН: Моя жизнь зашла в тупик.

МОЛЛИ: Но ты ведь архитектор!

ДЖОН: В полнейший тупик. Ни полета, ни смысла.

МОЛЛИ: Джон!

ДЖОН: Ни цвета, ни ритма, ни формы. Но я встретил тебя и полюбил. Ты знала, что я люблю тебя.

МОЛЛИ: Хотя ты ничего не говорил до сегодняшнего вечера. Видела, как ты на меня смотришь. Знала, что хочешь взять меня за руку. Знала, что хочешь поцеловать меня.

ДЖОН: Но ты была неуловима - всякий раз заводила какой-нибудь умный разговор, да и Парис постоянно входил в комнату.

МОЛЛИ: После Филиппа мне хотелось совершенно другого.

ДЖОН: Чего же?

МОЛЛИ: Я хотела, чтобы кто-нибудь полюбил меня не за то, что я женщина, не за тело.

ДЖОН: Да?

МОЛЛИ: Хотела, чтобы кто0нибудь полюбил мою душу, мой ус.

ДЖОН: Но мне нравится твое тело.

МОЛЛИ: И ты туда же!

ДЖОН: И твое мудрое сердце, и твоя душа. Я люблю тебя, девочка, и все тут.

Пытается поцеловать ее.

МОЛЛИ: Нет, Джон, я не могу! Впервые в жизни я должна быть практичной.

ДЖОН: А разве не практично - чуточку поцеловаться?

МОЛЛИ: Для всех поцелуй светел и сладок. И для меня он сладок, как сироп. Но в нем нет света. Он ведет прямо во тьму. Во грех.

ДЖОН: Это как это?

МОЛЛИ: Когда я впервые увидела Филиппа - мне было пятнадцать лет - в тот вечер на выпускном балу, он меня поцеловал. То был мой первый поцелуй. И - я не хочу шокировать тебя, Джон...

ДЖОН: У тебя это все равно не получится.

МОЛЛИ: Мы все целовались и целовались

ДЖОН: Ну и что же?

МОЛЛИ: И потом - может, это прозвучит грубо и вульгарно... - в общем, мы переспали.

ДЖОН: Что же тут удивительного.

МОЛЛИ: В тот же вечер. В лесу. Неподалеку от Сесайти-Сити. Точнее, в кустах шиповника.

ДЖОН: Вам было там ничего?

МОЛЛИ: Мы едва вылезли оттуда. Тебя это не шокирует?

ДЖОН: Нет, но постарайся на нем не останавливаться подробно.

МОЛЛИ: Я ревела и ревела. Ведь если бы мой отец узнал, это бы его прикончило. Я плакала, рыдала, выла. Сначала Филипп не собирался на мне жениться.

ДЖОН: Не хотел жениться на пятнадцатилетней принцессе выпускного бала?

МОЛЛИ: Нет. На следующее утро он сидел на кухне и злобно пил виски.

ДЖОН: Но потом вы поженились.

МОЛЛИ: В два часа дня на следующий день. Вот видишь, как сладкий и жаркий поцелуй может опрокинуть тебя во грех и горе.

ДЖОН: Скажи, Молли, ты все еще любишь Филиппа?

МОЛЛИ: Я сама этого не хочу.

ДЖОН: Но любишь.

МОЛЛИ: Однажды, что-то подобное случилось со мной в детстве. У нас в Сесайти-Сити жила одна старуха, она работала в аптеке и околдовала меня.

ДЖОН: Околдовала?

МОЛЛИ: Да. Я знала, что если она взглянет мне в глаза, я сделаю все, что она пожелает. Ужасно, правда?

ДЖОН: Что же она заставила тебя сделать?

МОЛЛИ: Однажды отец запретил мне есть мороженое. Я все же рискнула пойти к этой старухе, и она посмотрела мне в глаза. И вот против собственной воли я объелась мороженым. Наперекор отцу и себе самой.

ДЖОН: Возможно, тебе его хотелось.

МОЛЛИ: Нет, не хотелось. И с Филиппом в первый раз это было против моей воли.

ДЖОН: А во второй?

МОЛЛИ: Он меня околдовал. Любовь похожа на колдовство, на привидение, на детство. Когда она говорит с тобой, ты должен ответить ей и идти, куда она велит.

ДЖОН: Ты веришь в колдовство?

МОЛЛИ: Я уже выросла, но иногда...

ДЖОН: Мальчишкой я ходил в цирк, там был человек, который гипнотизировал людей. Пожилые дамы катались по арене на велосипедах. Солидный господин в гетрах стоял на голове. Публика смеялась, все тряслось от хохота, но помнится, я безумно испугался.

МОЛЛИ: Обожаю представления и цирк, но не люблю смотреть, как люди делают из себя дураков. По-твоему, я сваляла дурака с Филиппом?

ДЖОН: Ты все еще любишь его?

МОЛЛИ: Я полюбила Филиппа с первого взгляда. Тогда он был помолвлен с дочерью губернатора. Мамаша Лавджой говорила, что Филипп высоко метил, да низко пал.

ДЖОН: Мамаша Лавджой должно быть редкая стерва, раз такое сказала.

МОЛЛИ: Я всегда так думала в глубине души. Но, в конце концов, она - мать Филиппа. Аристократы. К тому же она переживала из-за Сестрицы.

ДЖОН: Что же такого наделала Сестрица, чтобы из-за нее переживать?

МОЛЛИ: 15 лет назад она достигла совершеннолетия, но ничего не произошло. Замуж она не вышла. Работает в библиотеке и все что-то шепчет. Она покорила мое сердце. Я люблю ее. Обычно невестка с золовкой на ножах, но я люблю Сестрицу.

ДЖОН: Шепчет?

МОЛЛИ: Это из-за такой работы. Даже дома она разговаривает шепотом. Читает, шепчет, иногда что-то пишет в блокноте. Однажды она влюбилась в мужчину на "Ц".

ДЖОН: Что ты имеешь в виду?

МОЛЛИ: Он стоял перед полкой "Ц".

ДЖОН: Что он там делал?

МОЛЛИ: Брал "Крысы, вши и история" некоего Циммермана. Не знаю, что там у них произошло, но это была любовь с первого взгляда.

ДЖОН: Непохоже, что шепчущая Сестрица из секции "Ц" одной крови с Филиппом Лавджоем.

МОЛЛИ: Сестрица кроткая, а Филипп... он бил меня, лупил и не раз! Однажды изорвал на мне ночную рубашку и выставил на улицу (показывает на дверь) в чем мать родила. И я вынесла это!

ДЖОН: Почему, Молли?

МОЛЛИ: Я...я... несмотря на свои жуткие недостатки, Филипп был очень обаятельным. Обаяние, за которое можно все простить, как кто-то однажды сказал.

ДЖОН (иронично): Ясненько.

МОЛЛИ: Я вынесла все. Вынесла побои. И то, что он вышвырнул меня из дома абсолютно голой. Все вынесла. Пока он не сделал то, чего я ему не могла простить.

ДЖОН: Что же он эдакое выкинул?

МОЛЛИ: Он стал меня унижать. Сказал, что я говорю штампами.

ДЖОН: Штампами?

МОЛЛИ: Так французы дают понять человеку, что он дурак.

ДЖОН: И это унижает больше, чем побои?

МОЛЛИ: Много, много больше! Я принесла ему тарелку спагетти, когда он работал. Увидела, что он очень возбужден и взволнован, и сказала, просто чтобы как-то его успокоить: "Жизнь коротка, а искусство вечно". И тогда он сказал это самое и вывалил спагетти на пишущую машинку. Висящие спагетти в томате и тяжелая черная машинка.

ДЖОН: Выходит, вы развелись на почве штампов?

МОЛЛИ: Не только поэтому, Джон.

ДЖОН: А что же еще, Молли?

МОЛЛИ: Я поняла, что Филипп изменяет мне, что он бегает за юбками.

ДЖОН: Боже!

МОЛЛИ: Я не хотела верить. Это было как гром в ясный день.

ДЖОН: Что ты сделала?

МОЛЛИ: Попыталась ничего не замечать.

ДЖОН: Не видеть, не слышать, не говорить про зло.

МОЛЛИ: Точно. Но после штампов и спагетти, еще и неверность... это уже слишком. Пришлось развестись, чтобы сохранить честь, свою и Париса. Парис, естественно, остался со мной, но за Филиппом оставалось право посещать его.

ДЖОН: Скажи, Молли, почему же ты снова вышла за него замуж?

МОЛЛИ: Я ...я ... была околдована... странное колдовство. Если ты была замужем за человеком, и решением суда ему позволено посещать сына...

ДЖОН: И часто он приходил?

МОЛЛИ: Да. Часто. Сначала на уик-энды. Потом наоборот.

ДЖОН: Наоборот?

МОЛЛИ: Уик-энды становились все длиннее. Вскоре он стал жить здесь, а на уик-энды уезжал в Нью-Йорк. Обстоятельства сложились так...

ДЖОН: Стыдно, наверное, жить в грехе с человеком, за которым уже была замужем?

МОЛЛИ: Я тоже так думаю. Но разве все рассчитаешь?

ДЖОН: Верно.

МОЛЛИ: Мне кажется, Филипп был счастлив, но не знал об этом. А когда он это осознавал, становился, печален, потому что тогда счастье кончалось. Даже после "Японской вишни", он был несчастлив.

ДЖОН: Эта книга пользовалась успехом.

МОЛЛИ: Единственная из всех. Иногда мне хотелось, чтобы ее не было. Она принесла ему славу и удачу, но успех был так грандиозен, что он его возненавидел. Несколько лет после этого он вообще не мог работать.

ДЖОН: Разве он не написал другой книги?

МОЛЛИ: Написал. Но она не получилась, и он проклял меня, Париса, город. Мамаша Лавджой купила для нас эту ферму с яблоневым садом. Мы собирались заняться физическим трудом.

ДЖОН: Кто мы?

МОЛЛИ: Все. Кроме того, Филипп начал писать пьесу. Он говорил, что это проще. Мы были полны надежд. Потом он устал и уехал в Мексику.

ДЖОН: Чтобы изучить местный колорит?

МОЛЛИ: Возможно, но не для своей пьесы. Он нашел кого-то и получил мексиканский развод. Целый год у меня было ощущение, будто кто-то сутки напролет колет меня ножом в сердце.

ДЖОН: Что с пьесой?

МОЛЛИ: Действие пьесы происходило через столетие после взрыва какой-то лунной бомбы. На земле уцелели только трое: мужчина, женщина и змей. Как видишь, она была жутко символичной.

ДЖОН: Вижу.

МОЛЛИ: Возможно, поэтому и провалилась. На премьере публика начала уходить после первого акта. Мамаша Лавджой стояла в вестибюле как овчарка и пыталась загнать зрителей обратно.

ДЖОН: Где это было?

МОЛЛИ: В Бостоне, месяц назад. Эти северяне совершенно фригидны. После того, как дали занавес. Филипп вернулся в отель и перерезал себе вены. Писать пьесы - это, наверное. Ужасная нагрузка на нервную систему.

ДЖОН: Особенно, если проваливаются.

МОЛЛИ: Не думаю, что Филипп хотел умереть. Но Мамаша Лавджой послала его в этот санаторий. Он теперь там. Бедняжка!

ДЖОН: Неужели ты не целовала никого, кроме Филиппа?

МОЛЛИ: Конечно, нет.

ДЖОН: Никого?

МОЛЛИ: Никого, кроме родных. Я же говорила тебе, что когда я целуюсь, со мной происходит что-то такое...

ДЖОН: В этом нет ничего такого.

МОЛЛИ: У меня кружится голова, и я теряю рассудок. А ноги превращаются в макароны. (Джон целует ее.) Вареные макароны.

Появляется Сестрица, в ночной рубашке, с папильотками.

ДЖОН: К нам пришли.

МОЛЛИ: Сестрица. Все в порядке?

СЕСТРА : Мне показалось, что я слышала голоса. Я вам не помешала?

МОЛЛИ: Конечно, нет. Ты выглядишь взволнованной и растерянной. Что случилось?

СЕСТРА: Ветер и стук.

МОЛЛИ: Это дверь гаража. Она всегда хлопает от ветра.

СЕСТРА: Я испугалась.

ДЖОН: Пойду запру. (Выходит.)

МОЛЛИ (вслед): Ящик с инструментом в гараже. (Сестрице). Ты была взволнована и расстроена еще утром, когда приехала. Что-нибудь случилось?

СЕСТРА: Мне надо поговорить с тобой наедине. Без мамы и Париса.

МОЛЛИ: Просто разговор по душам, дорогая? Или неприятность?

СЕСТРА: И то, и другое.

МОЛЛИ: Мамаша Лавджой сказала, что Парис коричневый как орех.

СЕСТРА: Коричневый, как орех - это все очень хорошо, но я хотела поговорить о Филиппе. Он завтра приезжает.

МОЛЛИ: Завтра? Филипп приезжает?

СЕСТРА: Ты нужна ему, Молли. Он хочет, чтобы ты снова за него вышла.

МОЛЛИ: Он такой эрратичный. Или эрротичный? Я всегда путаю эти слова.

СЕСТРА: Эрратичный - это неустойчивый. Эрос - бог любви.

МОЛЛИ: Любое из двух подходит.

СЕСТРА: Ты все любишь его?

МОЛЛИ: Филипп бросил нас. Но когда он входит в дверь, когда смотрит мне в глаза, и когда он... я... я всегда знаю точно, чего он хочет.

СЕСТРА: Вероятно, всегда одного и того же.

МОЛЛИ: Но не со мной! Не со мной, Молли Хендерсон!

СЕСТРА: Филипп - человек, которым с колыбели правит секс.

МОЛЛИ: Я это прекрасно знаю.

СЕСТРА: Веселую жизнь он тебе устроил!

МОЛЛИ: Не очень. Моя жизнь с ним была печальной.

СЕСТРА: Ты собираешься выйти за Филиппа в третий раз?

МОЛЛИ: Не думаю.

СЕСТРА: Нет такого закона, который бы вынудил тебя выйти за него замуж.

МОЛЛИ: Закона?

СЕСТРА: Никакого официального закона. И никаких поощрений за длительное замужество.

МОЛЛИ: Но когда я смотрю в его глаза... в его голубые глаза с золотыми искорками... Это невозможно описать.

СЕСТРА: Я знаю, о чем ты.

МОЛЛИ: Ты такая целомудренная. Мне трудно...

СЕСТРА: Ты бы удивилась, узнав, какие мысли порой мне приходят в голову.

МОЛЛИ: Почему же? Ты когда-нибудь была влюблена, Сестрица?

СЕСТРА: Да.

МОЛЛИ: О, моя милая. Я так рада. Он из Сесайти-Сити?

СЕСТРА: Нет.

МОЛЛИ: Из Атланты?

СЕСТРА: Нет, не из Атланты.

МОЛЛИ: А откуда?

СЕСТРА: Моя любовь живет в дальних краях...

МОЛЛИ: Он иностранец? Что же говорит по этому поводу Мамаша Лавджой?

СЕСТРА: Она ничего не знает. Это не один человек, их много.

МОЛЛИ: Много иностранцев? Ах, Сестрица, поездка утомила тебя. У нас ты отдохнешь.

СЕСТРА: Предметы моей любви не существуют для остальных. Но для меня они реальны.

МОЛЛИ: Вымышленные друзья?

СЕСТРА: Вот, например, один из них, который долго был со мной. Его зовут Анжело. Он живет за границей, и мы любим друг друга как муж и жена. Это шокирует тебя, Молли?

МОЛЛИ: Нет, дорогая.

СЕСТРА: Потом у меня был любовник по имени Рокко, он умер от чего-то ужасного, и я тоже. Мы умирали очень долго. Ночи сменялись как главы в романе. Это было ужасно, но как всегда в таких грезах, в этом было свое очарование, ведь мы смертельно любили друг друга. А если оба любят очень сильно, даже смерть романтична, если умирают вместе.

МОЛЛИ: Твои любовники существуют лишь в грезах, но они служат тебе утешением. Как мне Джон.

СЕСТРА: Джон? Тот, что чинит дверь? Постоялец из флигеля?

МОЛЛИ: Джон Такер. Прекрасное имя! Он влюблен в меня.

СЕСТРА: Не причиняй ему боль, Молли.

МОЛЛИ: Да я скоре отрежу себе уши, выколю глаза, вырву язык, чем сделаю это.

СЕСТРА: Благодарю тебя, Молли. Ты клянешься как ребенок.

МОЛЛИ: Он влюблен в меня, и я не могу сделать ему больно.

Спускается Мамаша Лавджой, одетая как Сестрица, и в папильотках.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Молли, есть тут английская соль или касторка?

МОЛЛИ: В кухне на полке. Я принесу.

Выходит.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Ужасный переезд. А еда в этих северных поездах! Когда я проснулась, я услышала разговор. Ничто не раздражает меня больше, чем голоса в доме, из которых ничего не разобрать. Я счастлива только в центре событий.

СЕСТРА: Ну вот, ты здесь

МОЛЛИ (возвращаясь): Сестрица сказала мне, что завтра возвращается Филипп.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Лорина Лавджой, разве тебе не известно, что я сама привыкла сообщать важные новости?

МОЛЛИ: Филипп действительно в состоянии уехать из санатория?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Он мечтает вырваться оттуда.

МОЛЛИ: Он здоров?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Ты нужна Филиппу, Молли, он хочет снова на тебе жениться.

МОЛЛИ: Не думаю, чтобы это вас радовало.

МАМА ЛАВДЖОЙ: В первый раз меня чуть не хватил удар. Во второй - было горько, но я покорилась. А теперь я - за. Экономия и здравый смысл.

МОЛЛИ: Экономия?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Санаторий, милая девочка, обходится в тысячу шестьсот долларов в месяц.

СЕСТРА: Но у тебя есть деньги, которые оставил дядя Вилли.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Да, удивительное завещание. Замечательное завещание. Я ему - седьмая вода на киселе, и вдруг - главная наследница. Замечательное завещание и такая неожиданность для всех. Тот случай, когда в тихом омуте черти водятся.

СЕСТРА: Ну, не такой уж дядя Вилли был тихий.

МАМА ЛАВДЖОЙ: У него была локомоторная атаксия. Это старинная болезнь, которая бывает у аристократов, и никогда у тех, кто имеет дело с акциями, нефтяными скважинами и биржевыми спекуляциями. Его считали немного безответственным, благослови его Боже. Кстати, он оказался у меня нетривиальным путем.

МОЛЛИ: Нетривиальным?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Вечером, как раз перед ужином, когда повсюду стоял запах репы, Дядя Вилли зашел с парадного крыльца и уселся в качалку. ""Офелия, - сказал он, - я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Раскачиваясь, принюхиваясь, слушая. "Я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Невероятно! А потом вроде бы как пошутил: "А кроме овощей найдется что-нибудь на ужин?"

МОЛЛИ: Вы были удивлены?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Откровенно говоря, вначале пришла в ужас. Он прожил с нами одиннадцать лет, каждый день, повязавшись салфеткой, ел сливочное мороженое, смазывал мою швейную машинку и подметал двор.

МОЛЛИ: Сколько денег оставил вам Дядя Вилли?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Разве ты не знаешь, Молли, что можно спрашивать о деньгах бедных, но нетактично задавать подобные вопросы преуспевающим. Ло, детка, не знаешь, который час?

МОЛЛИ: Уже поздно.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Вы, северяне - полуночники, как персонажи русских пьес. Пойдем, Сестрица. (Выходя шепотом): У тебя желудок в порядке?

Входит Джон.

ДЖОН: Мать Филиппа не задержится надолго?

МОЛЛИ: Нет. Зато Филипп задержится надолго, и это меня тревожит.

ДЖОН: Почему?

МОЛЛИ: Когда любишь человека, с которым разведена, это, конечно, тревожит.

ДЖОН: Филипп приезжает?

МОЛЛИ: Да.

ДЖОН: Когда?

МОЛЛИ: Завтра.

ДЖОН: Что ты собираешься делать?

МОЛЛИ: С его помощью я уже нарушила десять заповедей.

ДЖОН: Все десять?

МОЛЛИ: Некоторые.

ДЖОН: Ты сотворила себе кумира?

МОЛЛИ: Конечно, нет.

ДЖОН: Пожелала осла или вола ближнего своего?

МОЛЛИ: Осла или вола?

ДЖОН: Это мы вычеркнем.

МОЛЛИ: Каждый день по одной.

ДЖОН: Нет, только эту.

МОЛЛИ: Но мне не следовало этого делать. Мне, Молли Хендерсон! Воспитанной в лоне первой баптистской церкви Сесайти-Сити. Я получила пять золотых наград за религиозное рвение.

ДЖОН: Ты спала с ним, Молли, после развода?

МОЛЛИ: Я знаю, это грех. Но не измена. Дважды я говорила: "Я, Молли, беру тебя, Филипп, в законные мужья. В богатстве и в бедности. В радости и в горе. В красоте и в убожестве."

ДЖОН: Замолчи, Молли!

МОЛЛИ: "И смерть разлучит нас". Дважды произносила эти слова перед священником. Какая может быть измена?

(Стучит по столу).

ДЖОН: Что ты делаешь?

МОЛЛИ: Стучу по дереву.

ДЖОН: Зачем?

МОЛЛИ: Я не хочу, чтобы это случилось снова. Впрочем, Бог троицу любит.

ДЖОН: Это как это?

МОЛЛИ: Ну, "Три слепых мышонка", три ведьмы.

ДЖОН: Которые приходят три раза, когда ты и так идешь ко дну.

МОЛЛИ: Иногда мне кажется, что нас с Филиппом притягивает друг к другу как два магнита.

ДЖОН: Молли, ты когда-нибудь думала выйти за меня замуж?

МОЛЛИ: Но ты ведь не делал мне предложения.

ДЖОН: Делаю его сейчас.

МОЛЛИ: Ты кого-нибудь любил?

ДЖОН: Конечно, много раз.

МОЛЛИ: Но так и не женился.

ДЖОН: Я был женат.

МОЛЛИ: И на ком?

ДЖОН: Она была очень красивая... трудно описать. Мне тяжело вспоминать. Я любил ее.

МОЛЛИ: И как вы расстались?

ДЖОН: Я демобилизовался с флота. Работал строительным рабочим. Мы были счастливы, во всяком случае, мне так казалось. Потом моя жена полюбила другого, хотя говорила, что любит и меня.

МОЛЛИ: Ну и дела!

ДЖОН: Потом еще одного. Дошло до того, что, входя в парадную дверь, я был почти уверен, что кто-то выходит через черный ход.

МОЛЛИ: Жуткая история.

ДЖОН: Пришлось оставить ее, хотя очень ее любил.

МОЛЛИ: И после тоже?

ДЖОН: Да, но я должен был уйти. До того, как я ее встретил, я был в полном порядке, а тут вдруг почувствовал, что вот-вот тронусь. Чтобы окончательно не рехнуться, я развелся с ней. Потом воспользовался армейскими льготами, пошел учиться. Мне всегда хотелось стать архитектором.

МОЛЛИ: Не представляю, чтобы кто-нибудь мог так с тобой обойтись. Она просто ненормальная.

ДЖОН: Скорее слабая. Я так любил ее. У нас был домик у самого океана, я готовил обеды на берегу.

МОЛЛИ: На берегу?

ДЖОН: Роешь в песке яму, разжигаешь костер и даешь ему погореть. Берешь омара, мидии, перекладываешь слоем водорослей, потом еще омар, еще мидии. Можно добавлять все, что угодно: кукурузу, картошку. Обед готовится в горячем песке весь день. А вечером, когда небо темнеет, и волны тоже становятся темными, и шуршит галька, пора его выкапывать. С тех пор я не готовил обедов на берегу, не любовался больше мерцающими океанскими сумерками.

МОЛЛИ: Так, значит, она тебе изменяла. Женщины любят поговорить о своем горе, мужчина в несчастье немеет. Когда мой отец потерял галантерейную лавку, он заперся в доме и не произнес ни слова... банкротство... у него отобрали лавку. Он страдал до самой смерти, но никогда не говорил об этом. Никто не мог ему помочь.

ДЖОН: Я думал о любви и после, но любовь невозможно предугадать, она приходит неожиданно.

МОЛЛИ: Как в тот день, когда мы встретились на дороге.

ДЖОН: И жизнь снова обрела смысл.

МОЛЛИ: Ты веришь в Бога?

ДЖОН: Сегодня я окончательно уверовал в Него.

МОЛЛИ: Но ведь Бога нельзя увидеть.

ДЖОН: Любовь тоже. Но она, как Бог, везде. Ее нельзя увидеть подобно стулу, часам, столу. Ее не видишь, но на все в мире смотришь через призму любви.

МОЛЛИ: Сквозь призму любви?

ДЖОН: Любовь прозрачна. Когда любишь, в глазах появляется пламя и заставляет светиться стул, часы, стол.

МОЛЛИ: Как светится циферблат твоих часов?

ДЖОН: Как светится любовь. Выходи за меня замуж, Молли, скорее выходи за меня замуж.

МОЛЛИ: Джон, прости за банальность, но все так неожиданно. По правде говоря я хотела бы отложить этот разговор до утра.

ДЖОН: Я буду во флигеле. Спокойной ночи, любимая.

МОЛЛИ: Спокойной ночи.

Джон выходит. Молли ошеломлена. Она трогает стол, стул, заводит часы. Мы замечаем вдруг Филиппа, который стоит у подножья лестницы. Он держит небольшой букет цветов.

МОЛЛИ: Филипп, откуда ты?

ФИЛИПП: Откуда я? Куда я? Откуда я? Моя голубоглазая банальность.

МОЛЛИ: Как ты меня напугал!

ФИЛИПП: Я шел от станции пешком.

МОЛЛИ: Всю дорогу.

ФИЛИПП: Увидел свет в окне и тебя с мужчиной.

МОЛЛИ: Джон Такер, архитектор.

ФИЛИПП: Я вошел с черного хода.

МОЛЛИ: Зачем?

ФИЛИПП: Хотелось застать тебя одну. Смотри, Молли, ничего не изменилось. Стол, стул, коврик. Как давно все это было... А вот и часы.

МОЛЛИ: Старинные часы. Они дарят мне ощущение мира и семьи.

ФИЛИПП: А мне напоминают о времени. Ты заводила часы, когда я вошел. Вечно, вечно бегущее время. Ненавижу часы.

МОЛЛИ: У них чудесный бой.

ФИЛИПП: Что случилось, Молли? Как странно ты смотришь!

МОЛЛИ: Ничего.

ФИЛИПП: Ты боишься меня?

МОЛЛИ: Я горжусь тобой, Филипп. Горжусь твоим мужеством в санатории.

ФИЛИПП: Какое там мужество!

МОЛЛИ: Как тебе там жилось?

ФИЛИПП: Это было ничто, ничто - ужасно, потому что ничто - это смерть.

МОЛЛИ: Я разбужу Париса, Маму Лавджой, Сестрицу?..

ФИЛИПП: Нет, я хочу побыть с тобой. У меня есть к тебе разговор.

МОЛЛИ: О чем?

ФИЛИПП: Кем я был т кем я стал.

МОЛЛИ: Уже поздно, Филипп. Почти рассвело.

ФИЛИПП: Я вижу рассвет, чистые зыбкие и холодные краски горизонта. Полоски лимонной и апельсиновой кожуры. Я вижу рассвет, могу его описать, но не могу почувствовать. Я многое могу описать. Например, еду - черничный морс, ватрушки, рассыпчатые золотистые вафли. Но не могу почувствовать их вкус.

МОЛЛИ: Завтра я тебе что-нибудь такое приготовлю.

ФИЛИПП: И цветов, Молли. Тюльпаны, ирисы, лилии. Я могу их описать, несмотря на предрассветные сумерки. Но они меня не радуют. Любовь я тоже могу описать, но любить - не могу.

МОЛЛИ: Зачем ты вернулся, Филипп?

ФИЛИПП: Хочу снова чувствовать. Вкус, запах. Хочу жить.

МОЛЛИ: Ты всегда поражаешь меня после долгого отсутствия.

ФИЛИПП: Что тебя поражает?

МОЛЛИ: Ты сам, твой вид. Но мне пора быть практичной и взрослой.

ФИЛИПП: Бога ради, зачем, девочка?

МОЛЛИ: Десять дней назад я сдала комнату во флигеле.

ФИЛИПП: Тому парню, что здесь был?

МОЛЛИ: Он - моя опора, моя моральная поддержка.

ФИЛИПП: Что ему нужно? Какое ему дело до нас?

МОЛЛИ: Мы не одни на земле, Филипп.

ФИЛИПП: От остального мира нас с тобой разделяют шторы - как в пульмановском вагоне. Разве ты забыла? Не помнишь нас с тобой ночью? Да и днем тоже.

МОЛЛИ: Конечно. Так было.

ФИЛИПП: Молли, я хочу открыть тебе секрет.

МОЛЛИ: Какой?

ФИЛИПП: Я еще не сдался.

МОЛЛИ: Это и есть твой секрет?

ФИЛИПП: Я хочу написать чертовски хороший роман о нашем поколении. И писать его буду наверху. Здесь, на ферме. Я снова обрету работу, мир, способность удивляться.

МОЛЛИ: Но...

ФИЛИПП: Я ощущаю приближение чуда, это как дуновение ветра в ночи. После всех черных лет я ощущаю приближение чуда. Ты должна любить меня.

МОЛЛИ: Ты все еще любишь меня, Филипп?

ФИЛИПП: Люблю ли я тебя? (Отрицательно качает головой). Я чувствую, что попал в замкнутый круг одиночества. Пытаюсь дотянуться, дотронуться, но под моими руками одна пустота. Потому, что только вещи долговечны. ( Трогает стол, стул). Стол, стул. Они переживут меня.

МОЛЛИ: Почему ты вернулся, раз не любишь меня?

ФИЛИПП: Потому, что слабый смотрит на сильного. Потому, что умирающий смотрит на живого. Нет, Молли, это не любовь.

МОЛЛИ: Тогда что же?

ФИЛИПП: Без тебя я чувствую себя так, будто с меня содрали кожу. Ты всегда знала, что я способен жить только в коконе. Ты знала, что мне нужно жить с тобой и чувствовать себя защищенным. Это не каприз, это требование природы.

МОЛЛИ: Но коконы как шелуха, сами они безжизненны.

ФИЛИПП: Да, это так.

МОЛЛИ: Я не хочу умирать, Филипп.

ФИЛИПП: Слушай, Молли, слушай же.

МОЛЛИ: Как прекрасно, Филипп!

ФИЛИПП: Да, но не я их написал. Идем спать.

МОЛЛИ: Я поставлю цветы в воду.

ФИЛИПП: Давай скорее. ( Поднимается по лестнице).

МОЛЛИ (про себя): Нужно положить в воду аспирин.

Филипп уходит. Молли открывает дверь в комнату Париса, выключает свет, минуту стоит. Появляется Парис.

МОЛЛИ: Парис?

ПАРИС: Что случилось, мама? Почему ты не спишь?

МОЛЛИ: Милый, о чем ты подумаешь, если твоя мать скажет, что любит сразу двоих?

ПАРИС: Любовь. По-моему, любовь смешна. Очень смешна.

МОЛЛИ: Ты помолился?

ПАРИС: Да, мама.

МОЛЛИ: О чем?

ПАРИС: Я должен сказать?

МОЛЛИ: Нет, малыш. Я не любопытна, но как мать...

ПАРИС: Ну ладно, ты не любопытна.

МОЛЛИ: Если бы ты любил сразу двоих - чтобы ты сделал, малыш?

ПАРИС: Не знаю. Мне грустно, когда ты говоришь так серьезно и по-взрослому.

МОЛЛИ: Джон сказал, что любовь светится. Давай проверим.

ПАРИС: Как?

МОЛЛИ: Смотри на стол и думай о ком-нибудь, кого любишь. Закрой глаза.

(Она закрывает глаза. В это время утренний свет заливает комнату). Филипп Рэлстон Лавджой. (Медленно открывает глаза). О Боже, стол светится.

ПАРИС: Обыкновенный деревянный стол.

МОЛЛИ (пристально смотрит на стол и закрывает глаза): Джон Такер. (Открывает глаза). Стул светится. Оба. Как это у тебя вышло, стол? А у тебя, стул?

ПАРИС: Обыкновенный деревянный стул. (Выходит).

ФИЛИПП: Молли!

(Молли идет к центральной двери, смотрит вверх).

Молли!

(Она касается рукой стола, затем стула).