Корм вампира (СИ)

Глава 41

****

Судьба, это такое странное понятие, что ни к богам, ни к чему иному, совершенно никак не относится. Конечно, нам долго твердили, что де-мол все в руках божьих, но, стоит только человеку взять все в свои руки, тут-же начинают вопить: бог ведет… Ага, стадо баранов на бойню ведет козел-провокатор, вот как это выглядит со стороны, если открыть глаза и уши, снять шоры и набраться терпения.

Мир вокруг меня полон огня и боли, стонов и криков умирающих, прямо как в американских боевиках об упрямом Джоне Рэмбо, прошедшем все круги Вьетнама и Кореи, Афганистана и джунглей Камбоджи. И чего человеку не сиделось на месте, спрашивается?

Вот только не надо говорить мне много красивых слов о защите чести от поругания — вы и сами в это давным-давно не верите, спеша пройти мимо очередной подворотной драки, в лучшем случае, украдкой доставая телефон и набирая номер скорой помощи, полиции или просто общий номер МЧС, который, каким-то идиотом запрограммирован так, что ждать ответа оператора приходится пару минут, за которые фарш и отбивную делают уже из твоего собственного лица!

И не при чем тут судьба, ведь человек ответственный за подобную связь никогда не пойдет ночью, через подворотню, в которой горят огоньки сигарет — его возит личный шофер, а программист и вовсе днюет, и ночует в конторе, получая нищенскую зарплату и свято веря в то, что творит добро на всей земле. Увы, он только кормит очередного генеральского отпрыска, выехавшего на обучение за бугор, платит за его квартиру и машину.

Пока у власти стоят те, кто лечится за границей, вместо вкладывания в собственную медицину, те, кто учат своих детишек за бугром, вместо развития собственного образования — государство будет скатываться в глубокую пропасть маразма, вытаптывая инакомыслящих и закапывая умнейших своих представителей в жирную грязь нищеты телесной, постоянно твердя о богатстве и полезности пищи духовной!

Как всегда, от злости размышлений, пришел в себя.

Вынырнул, так сказать, из омута.

Попытался повернуться-осмотреться и… Не смог!

От долгого лежания на пузе, все тело не на шутку затекло, отказываясь повиноваться. Пальцы еще шевелились, особенно на ногах, а вот все остальное — сигнализировало, что посылает меня в пешее путешествие с эротическим уклоном.

А еще беспокоила темнота. Глобальная темнота, без единого пятнышка света или оттенка серого.

— … Слышь, братух, сигаретами не богат? — Слух включился внезапно, словно кто-то щелкнул тумблером, в голове. — Глухой, что-ли?

— Рыжов… Ты — дебил! Уйди с глаз моих, пока я тебе в ухо скальпелем не ткнул! И вообще, нахрена ты сюда приперся?

— Игнатич, не ругайся, ему надо пальцы на место поставить, да этот, как его… Шиву наложить, во! — Три голоса, звучащие по родному раскатисто, вольготно и матерно, внушали надежду, что со мной еще не все, что я еще побарахтаюсь на этом свете, прежде чем попаду на тот!

— Куда наложить? На шею? — Интеллигентный голос, воображение так и дорисовывало голосу чисто выбритое, профессорское лицо, строгие очёчки-велосипеды и благородную седину в шевелюре, сделал многозначительную паузу. — Или рот зашить?

"Ну-да," — Мелькнула забавная мысль, — " "шиву наложить", это можно с двух сторон подойти, если творчески-то… И швы — наложить, и шину!"

Гордясь своей догадливостью, пропустил тот момент, когда включилось зрение и мягкий, рассеянный свет, резанул по глазам, заставляя дернуться, как от удара током.

— Рыжов… Иди сюда, горе луковое, показывай, что у тебя… Охренеть! Ты куда опять руку засунул?! Обе?! — Профессор, судя по голосу, находился в той степени офигевания, после которой маты текут уже сами по себе, ничем не сдерживаемые. — …! Ампутировать и к жопе пришить, вместо ног!…! Дебил! …! И глаза, рядом с руками, на нее, родимую! А ты, Никитос, куда смотрел?

— Да этот… Как с цепи сорвался! Р-р-р-раз! И он уже вплотную стоит, ухи крутит! Толян мне на подмогу, а он его — раз-з-з и в живот, коленом. Ну, я тут и разошелся, как давай его месить…

— Толяна? — Уточнил Профессор и тут я впервые вдохнул. Сам, без этого идиотского аппарата искусственной вентиляции. Коротко вякнул зуммер предупреждения, но Никитос уже разошелся, громко рассказывая, как он месил неведомого противника, оттесняя того от получившего увечья, напарника.

— … А потом я ему, как засвечу под дых и по шее, веслом! — Никитос замер, услышав счастливый смех профессора.

— Никитос-Никитос, какой ты, Плажанов, враль записной! — Сквозь смех выдавливал из себя доктор. — Весло-то откуда взял, в столовой? Небось, у "девочки с веслом", позаимствовал? Как в прошлый раз? Из всего, что я услышал, понятно только то, что "некто" из твоих ушей сделал локаторы, так что пидарку можешь снять, а мазь сам знаешь, где лежит… А ты, Рыжов, сиди и не дергайся… Кого хоть били-то?

Что ответил Толик, я не расслышал, оттого что орать стали сразу все — и Толик, и Никитос, а Доктор Игнатич принялся материться так длинно и заливисто, что у меня и спина враз прошла!

"Здравствуй, Русская действительность!" — Поприветствовал я окружающий мир и вернулся во тьму — отходить от всего этого количества информации, свалившейся на меня, как гром с чистого неба.

Я люблю темноту — она меня успокаивает, смущает звуками, которых, возможно, вовсе и нет. Во тьме водятся твари и монстры, но всем им золотая цена, в базарный день, по пятаку за пучок, ведь стоит явить миру свет, как на охоту выходит самый страшный зверь и монстр — человек, пожирающий себе подобных и всех окружающих просто из страха, банального страха перед тьмой.

Я не воевал со страхом темноты. Я не воевал со страхом высоты или глубины. У меня есть намного более серьезный враг, чем страх.

Я сам!

Перебирая бусины тьмы, нанизывая их на нить времени и оценивая узлами событий, пытался собрать все значимое, воедино.

Не складывалась картинка, собираемая с помощью молотка и зубила — надо было иначе, тоньше и легче!

Прохладная женская рука коснулась спины, втирая в кожу жутко пахучую мазь. Не противно вонючую, а именно — пахучую. Смесь эвкалипта или мяты с яблоком и первой клубникой, что только-только набрала свой цвет под солнечными лучами.

Стало хорошо-хорошо и расслабились мышцы…

Я вновь вынырнул к свету.

— Пришел в себя? Ну… Тогда, с возвращением, морячок! — Доктор Игнатич или профессор, судя по довольной улыбке, вытирал руки белоснежным полотенцем. — Обратно убегать больше не будешь? А то надоел ты уже, из себя подводную лодку изображать — перископ высунешь, а как только на тебя внимание обратили, сразу раз — и на глубину! Лег на дно и не отсвечиваешь!

— Ничего не обещаю… — Честно прошамкал я, сходя с ума от сухости во рту. — Пить хочу…

— Пить он хочет… — Профессор отложил полотенце на столик у моей кровати и взял с него стакан с огненно-красной жидкостью и торчащей из него, коктейльной трубочкой зеленого цвета. — Пей, раз хочешь!

В ответ я попытался перевернуться хотя бы на бок и…

Перевернулся!

Было больно и неудобно, ребра жаловались на внезапно возникающую нагрузку, но мир стал чуточку лучше оттого, что очередное усилие, очередной рывок, принесли хоть моральное, но удовлетворение. А, когда зеленая трубочка нырнула в рот — моральное удовлетворение сменилось едва ли не оргазмом — в стакане был настоящий, самый взаправдашний и всамомделишный, томатный сок!

— Пей, пей! Тебе полезно, "пухленький ты наш"! — Профессор шутил, а меня начали глодать смутные сомнения, злые, с зубами мне от кончиков пальцев ноги, до самого локтя. — Только не увлекайся…

Не так было страшно пить томатный сок, как ждать последствий, в виде "утки", так что, когда профессор отвернулся, я осторожно перекатиться на спину, готовясь дать самый последний и решительный бой слабости.

Перекатился и целую минуту лежал и ждал, как последний идиот, когда станет больно.

И больно не стало, и очень сильно захотелось навестить белого друга, желательно неторопливо и вдумчиво, с размышлениями о былом, настоящем и будущем.

Нет. О прошлом я буду думать потом!

Снова пошевелился и рискнул освободить ноги из путаницы белой, больничной простыни.

Виски предупреждающе сдавило болью, но через минуту отпустило.

Когда, через десять или пятнадцать минут, Игнатич повернулся в мою сторону, то только и смог, что присвистнуть, любуясь моим бедственным положением: я стоял, вцепившись в спинку кровати, на подгибающихся ногах, не в силах ни снова уйти в горизонт, ни сделать шага, отрываясь от спасительной опоры.

Два раза хлопнув в ладоши, этот искренний садист сделал то, чего я и представить себе не мог: Он вновь отвернулся, буркнув себе под нос нечто плохо понятное и занялся своим делом.

Секунду я потратил на мысленные пожелания такому доброму дяде в белом халате, а затем отпустил спинку и сделал шаг.

— Туалет — вторая дверь слева! — Направил мои ноги, Игнатич. — Дверь на себя, защелки нет.

— Спа… Спасибо! — Меня штормило, но по сравнению со страхом, который я пережил, делая первый шаг и отрывая руки от опоры, это было совсем не страшно.

Вторая дверь слева скрывала совмещенный санузел, в котором вместо ванны красовалась стоячая душевая кабина с очень низким, сантиметров пяти, бортиком.

Самое оно то, для больного!

Учитывая, что белый друг долго ждал со мной встречи, то я не торопился, делая все медленно и неторопливо.

Организм пока еще отзывался болью на каждое, слишком быстрое, по его мнению, движение.

Сожалея, что совершенно некому потереть мне спинку, включил в кабинке верхний душ, скинул больничную рубашку длиной мне до колена, с завязками, вместо пуговиц и короткими рукавами, и сделал шаг внутрь, подставляя голову под теплую воду.

"Контрастный душ" — оставьте спортсменам и мазохистам. Нам, обычным сибаритам и просто больным, нужна комфортная, ровная температура, без всякого экстрима!

Наслаждаясь каждой клеточкой своего тела, каждым миллиметром кожи, приходил в себя, смывая в канализацию болезненную усталость, липкий страх и нервозность: мир снова стал ярким и понятным, наполненным запахами и вкусами, цветами разных оттенков и шорохами.

Вода, на вкус, оказалась полное г, кстати говоря. Запаха, как такового не имела, а вот странно-железистый привкус…

Придя в себя, принялся инспектировать собственное тело — не зря же я оказался в больничке-то!

Из воспоминаний — удар по спине, словно веслом приложили! Затем странный мир, похожий на волшебную башню, сплетенную из гигантских и ласковых щупалец, на самой верхушке которой была чудесная смотровая площадка, с которой можно было до конца дней своих любоваться аспириново-белым небом с кобальтово-медными завитушками паралинейных облаков, растянутых на несколько видимых и ясно различимых, измерений.

Все остальное пряталось во тьме, из которой, за мной наблюдали зеленые глаза, явно женские, любопытные и ехидные, до невозможности — стоило только дать понять, что ты их заметил, как они исчезали, чтобы появиться вновь, через некоторое время.

Из реального — слишком длинные ногти на руках — миллиметра три и слишком неровно обрезанные. Волос на голове — тоже не мой привычный "ноль", а вот бородку, ненавистную, кто-то изничтожил, совсем недавно пройдясь по подбородку электробритвой.

С чего я взял, что именно электробритвой, а не станком?

А у меня на электробритвы, любых моделей, дичайшая аллергия: кожа краснеет, и, пока ты ее горячим полотенцем не прихватишь — будет полыхать аки свекла, на срезе.

Из кабинки вывалился полностью удовлетворенным — пусть не совсем чистым, зато с ясной целью и сонмами вопросов, которые собирался обрушить на голову Игнатича, едва выйду.

Пока мылся, чья-то неведомая рука повесила на крючок, напротив двери, тяжелое, бирюзовое, банное полотенце, а на второй — вакуумный пакет с одноразовым халатом.

Не моего размера, правда, но ведь дареному коню в зубы не смотрят!

Вытерся я кое-как — переоценка своих сил, на фоне нервного подъема, совершенно обычное дело, а все вопросы я могу задать и добравшись до кровати, и приняв исходное положение лежа.

С трудом натянув халат, обратил внимание еще кое на что — я явно сбросил несколько кг, причем сбросил подозрительно неправильно — резко. За тот месяц, что я провалялся без сознания — а в том, что я провалялся никак не меньше месяца, можно было давать на отруб все торчащие части тела — должен был, конечно, похудеть. Но не так глобально, чтобы кожа свесилась на боках!

Игнатич меня обманул — когда я вышел, его и след простыл!

На сервировочном столике, в два этажа, громоздились термосы, судки и три пакета сока, из которых два — томатного.

И солонка, с крупной, серой солью.

У меня отвисла челюсть — соль, такого цвета, в последний раз я видел в "лихие девяностые", когда садились всей семьей шинковать капусту, готовя ее к засолке на зиму!

Но, с томатным соком — именно она, самая вкусная.

Насыпав прямо в тетрапак чайную ложку соли, встряхнул его и сделал глоток.

Воспоминания детства не подвели, точно отмерив нужное количество "белой смерти".

"Э-э-э-х-х-х!" — Я уселся на кровати, перезастеленной свежим бельем, пахнущим другим запахом детства — пионерлагерной прачечной, с ее запахом хлорки и дешевого порошка, каустической соды и еще бог знает чего, положенного при стирке, по всем правилам, писанным для детских учреждений. — "Хорошо…"

Чувствуя, что глаза закрываются, отставил тетрапак на пол, в пределах руки — вдруг ночью захочу пить — и с чувством выполненного долга, на минуточку, закрыл глаза.

И тут-же их открыл, когда хлопнула дверь и хорошо знакомый голос возопил: "А где Игнатич?!"

— Рядовой, смир-р-р-р-рно! — Выпалил я, единым рыком, как учила "Росомаха" и открыл глаза, начиная понимать, за что сыпятся все шишки на этого бедолагу, по фамилии Рыжов.

Толик Рыжов оказался классическим распи…, даже по внешнему виду: камуфляж расстегнут, ремень не затянут, сам не брит. Позор командира, одним словом.

Наш Федоров, теперь уже, наверное, царство ему, где бы он ни был, таких очень любил. Умел наш командир найти нужную кнопку, правильно на нее нажать и получить, на выходе, добропорядочного бойца-диверсанта-пловца, способного в одиночку, с дыхательной трубкой, донырнуть до подводной лодки, устроить там диверсию и вернуться назад, по дороге наловив для любимого командира, рыбки.

А вот "Росомахи" эти "бойцы невидимого фронта" боялись больше, чем дети прививок.

Она, одним взглядом, приводила их в чувство, одним словом погружала в пучину депрессии и одной улыбкой доводила до мокрых штанов.

— Тьфу, больной, испугал! — Рыжов рассмотрел, кто именно подал команду и расслабился. — У тебя пожрать есть? А то я, ужин проспал, а Альберта страсть как не любит, когда по кухне шарятся в темноте… Вечно, кормилица наша, счастья ей в карман, да по больше, ловушки ставит…

— Неужто — капканы? — Присвистнул я.

— Не-е-е-е… — Толик почесал затылок смешно растопыренными в гипсе, пальцами правой руки. — Пока только мышеловки…

Представив, как Толик выходит с кухни, обвешанный сработавшими мышеловками, закатился со смеху.

— Ты чего? — Толик сделал шаг к двери, выставляя перед собой гипс. — Совсем плохой?

— "Я узнал тебя! Дрожишь? Ты большой и вкусный мыш!" — Продекламировал я старую шутку, времен свободной жизни и посещения "котоматриц".

— А-а-а, что… Очень похоже на Никитоса! — Рыжов обрадовался. — Очень похоже! Он точно на мышеловки дважды ловился!

Посмеиваясь, Толик спокойно "впалил" своего друга, рассказав, как тот пошел на "ночную добычу", проигравшись в карты у неизвестной мне Машке, а вернулся без добычи, со сломанным мизинцем и сединой на висках.

Альберта получила "строгача", за ловушки и свое чувство юмора, а Никитос заполучил Машку, на целых две недели, пока та, не турнула его коленом под зад, добавив для скорости, чуть пониже спины, поленом.

Судя по рассказу, Машку можно было причислить к тем многочисленным дурочкам, считающим, что они смогут перевоспитать алкаша. Хотя, раз за две недели разобралась — значит точно не дура!

— Так пожрать есть? — Вернулся к теме, Толян, плотоядно облизываясь.

Пришлось тыкать пальцем на столик и делать широкий жест.

Подозрительно оглядев термосы и судки, Рыжов тяжело вздохнул и плюхнулся на единственный стул.

— А еды нет? — Уточнил он, рассматривая свой гипс.

— А там — что? — Искренне не понял я.

— Протеиновые смеси… — Вздохнул раззвиздяй. — Очень полезно для больных, но совершенно не съедобно для нормальных мужчин, находящихся в активном движении… С минеральными добавками, витаминами и вкусовыми добавками…

— Чем богат… — Развел я руками, давая понять, что ничего другого тут нет.

— Пойду я, тогда… Может, Альберта еще не спит… — Толик подорвался со стула и исчез за дверью, забыв попрощаться.

Я вновь закрыл глаза, а когда открыл — на стуле сидела Валия и поигрывала хорошо знакомым мне браслетом-"смертником", металлической пластинкой на толстой цепи.

— Интересный тип, правда?

— Браслет как браслет… — Пожал я плечами. — В девяностые был распространен среди альпинистов-любителей и любителей мотоспорта. Потом все перешли на "шейные цепочки"…

— Я о Рыжове… — Валия щелкнула застежкой браслета, одевая его на правую руку.

— Я — таких — не люблю. — Пришлось сказать правду, потому что врать о людях, своих симпатиях и антипатиях, я люблю еще меньше. — Им скучно среди людей. "Только драйв, только хардкор…!" А ты, потом, рассчитывай, как их из говна вытаскивать…

— Опыт?

— Опыт… — Со вздохом подтвердил я, вспоминая времена, когда мы на пару с "Росомахой" устраивали нашим заокеанским партнерам "веселую жизнь".

Устраивали, конечно, вот такие Рыжовы… А мы — просто рассчитывали все, до последней детальки, наблюдая за нашими боевиками издалека и сжимая кулаки, когда планы шли всем псам под хвост.

Особенно приятно было устраивать "приветы" японским коллегам, с их странным отношением к жизни, верой в приборы и честью. Приятно, но сложно…

— Тарюки Такаяма! — Вырвалось у меня. — Вот же…

— Прости? — Валия встала со стула и села на уголок кровати. — Ты, о чем?

А у меня перед глазами стояла групповая фотография офицеров флота Его Императорского Величества, подтянутых, при кортиках, где третьим слева, стоял мой заклятый противник по "играм" — Тарюки Такаяма.

Мастер И Тай Сибатси!

"Трижды тесен мир…" — Я откинулся на подушку, не зная смеяться мне или плакать. — "Быть так рядом и не узнать…"

А нам было что сказать друг-другу…

— Олег?

— Прости, это я так, замечтался… — Я открыл глаза и внимательно посмотрел на сидящую напротив, девушку.

Не такая уж она и миниатюрная, совсем — метр семьдесят, а то и выше. Темные волосы, скорее крашеные, чем свои собственные, такого странного, черного с медью, оттенка. И глаза… Зеленые, с желтыми искорками… Лукавые и…

Я вздохнул, понимая, что пропал. — Вроде, ниже ростом была?

— Разработка, еще до… — Валия махнула рукой, пытаясь объяснить, каких именно времен, разработка. — Дорогая, как золотой прииск, но зрительно уменьшает процентов на 40, а это — выживание группы в целом и неверная оценка сил, наблюдателями противника. Немцы поделились, когда мы их выводили, а наши довели технологию до логического совершенства.

— Удешивили и упростили — "Перевел" термин "довели до логического совершенства", я.

— Скорее, сделали дороже и удобнее. — Валия задумчиво поиграла шнуровкой своего корсета, выглядывающего из-под белоснежной рубашки навыпуск. — Три артефакта, кевлар и шерсть Младшего, в качестве скрепляющей нити…

— Спал я на их шкурах — удобно! — Признался я и разглядел в глазах девушки ужас, смешанный с восхищением. — А что? Удобно же, правда! И блохи в них не заводятся, и не жарко…

— Насчет блох, это ты совершенно верно заметил… — Валия покраснела, — только спать или укрываться этими шкурами, мужчине противопоказано…

— А женщине?

— Олег, да ты никак ко мне клинья подбиваешь?! — Снайперша оторопела, хлопая на меня пушистыми ресницами.

— Ага… — Вздохнул я и принялся нашаривать рукой тетрапак с томатным соком. — А что? Занято?

Вместо ответа, девушка встала со своего места и пошла к двери.

"Значит, занято…" — Я мысленно вздохнул, нашел упаковку сока и принялся пялиться на удаляющуюся пятую точку красивой девушки, которая, как всегда, оказалась занята. — "Что такое "невезет" и когда это закончится?"

Сделав глоток, закрыл глаза.

Услышал щелчок замка двери и… Аккуратно поставил тетрапак на пол, хотя больше всего было желание швырнуть его в закрывшуюся за девушкой дверь, с такой силой, чтобы по чистеньким и беленьким стенам полетели красные брызги!

— Глаза можно открыть… — Голос девушки, нервно подрагивающий, заставил меня порадоваться, что я не стал разбрасываться продуктами — с одной стороны, а с другой, вновь мысленно надавать себе тумаков, за свою извечную привычку бежать впереди паровоза.

— А вдруг я их открою, а тебя — нет?

— Мы — живые люди. — Девушка вновь уселась на краешек моей кровати, касаясь своим бедром, моего бока. — А, все люди — смертны. Учитывая мою работу — может случится именно так, как ты и сказал…

— Спеши жить? — Я открыл глаза.

Валия тряхнула своими черно-рыжими волосами и рассмеялась в ответ, ни говоря, ни да, ни нет.

Все в лучших традициях индийской мелодрамы, чесслово!

— Ты оттого такая нарядная? — Я коснулся пальцем полу расстёгнутой рубашки. — Или с намеком?

— От моего намека, в твоем состоянии, только в ящик сыграть! — Девушка расхохоталась, но руку не оттолкнула. — Зашла проверить, да спокойной ночи пожелать… Может подушку поправить, да одеяльце, подоткнуть! Мало ли, человек больной, вдруг надо чего…

Валия говорила все быстрей, словно пряча за словами застаревшую боль, блестя глазами и краснея.

Пришлось взять ее за руку и слегка сжать, останавливая поток слов.

— Спасибо.

— Тогда, я пошла? — Валия замерла, ожидая моего собственного решения.

— С какой это радости, пошла? — Расхохотался я, чувствуя, что совсем не хочу отпускать эту девушку, хотя кое в чем она права: в моем состоянии, до деревянного макинтоша совсем рукой подать. Но, пока она рядом, сей деревянный скворечник меня пугает все меньше и меньше, становясь лишь отдаленной угрозой, не самой страшной, по сравнению с тем, если эта зеленоглазка сейчас встанет и уйдет… — Подушку не поправила, одеяльце не подоткнула, сказку не рассказала, на ночь не поцеловала! И вообще, я предпочитаю, чтобы одеяльце подтыкали изнутри…

— Пошляк! — Снайперша поймала мою руку и прижала к своей щеке. — И, за окном, между прочим, утро! Вот!

Только я собрался доказать сидящей девушке, что ночь или утро, в комнате без окон, понятие совершенно непринципиальное и все зависит от того, кто и чем занят, как ручка двери повернулась, пугая нас своим характерным щелчком.

— Я ее закрывала! — Валия сжала мне руку с такой силой, словно хотела выдавить из нее не только масло, но и вообще все, что только можно.

— Палаты больных не закрываются, голубки! — Игнатич, к вящему моему сожалению, обладал хорошим слухом. — Поворковали? А теперь, красавица, кыш! Там тебя Семен ищет, очень жаждет высказать тебе и твоему приятелю, все, что у него наболело, за эти два месяца… Включая и Рыжова — тоже!

— Он — Дурак! — Ощетинилась Валия. — Клинический случай, без надежды на выздоровление. А его приятель — дурак озабоченный!

— Они — дураки, ага. А ты, значит, умная? — Игнатич заложил руки за спину. — А кто Альберте мышеловки посоветовал жгучим перцем, натереть? А кто, милая моя, догадался компенсатор снять? Не подскажешь, прекрасное дитя, какая такая странная личность, этим двум оболтусам, в ботинки клей налила?

— Клей — точно не я! — Валия замахала свободной рукой, открещиваясь от обвинения. — Банки, поставить, поллитровые, тоже предложил Бен, кстати!

Тут я уже не выдержал и расхохотался во весь голос, настолько не вязались погоны полковника медицинской службы, с такой манерой общения. Да и Валия — тоже хороша!

А Бен… Он не виноват… Это он от меня услышал, по поводу банок… Поллитровых! Ну, пошутил я так, глупо и в сердцах!

Полковник, не будь дурак, свел два и два, получил ответ и покачал головой, давая понять, что я — Очень нехороший человек, издевающийся над человеком совсем с иным менталитетом!

— Я к тебе после обеда приду! — Шепнула Валия, наклонившись вперед и поцеловав меня в щеку. — Дождусь, когда Игнатич уйдет и сразу приду!

— Я все слышу! — Раскрыл наш заговор, полковник. — Через пару часов я уйду и буду занят до вечера, часов до пяти…

— Спасибо, Алексей Игнатьевич! — Валия легкокрылой птичкой слетела с моей кровати, поцеловала доктора и скрылась за дверью.

— Теперь с тобой… — Полковник перестал улыбаться, становясь жестким и требовательным офицером. — Оставшиеся ампулы, Аркан нам отдал. Точный результат скоро будет, но вот то, что в них — совершенно однозначно не сыворотка от обращения, понятно уже сейчас. Синтезировать такое у нас не получится или получится, но очень не скоро: не хватает оборудования и специалистов. С твоими анализами и показателями восстановления, будь моя воля, лежал бы те еще месяц, в коме. И мне спокойней, и тебя на подвиги не потянет.

— Что не так? — Я приготовился к длинному списку претензий, но доктор ограничился лишь коротким смешком, оставляя меня мучится в неизвестности. — Алексей Игнатьевич?

— Завтракай, капитан… — Полковник подошел к дальней стене и толкнул ее в сторону, демонстрируя потайной шкаф, спрятанный за панелью. — Потом одевайся и жди. Разговор у нас будет долгий…

Дождавшись, когда за врачом закроется дверь, проклиная вновь накатившую слабость, с трудом сел на кровати. Права была Валия, "возбуждение" пока надо отложить в дальний ящик, иначе — точно — сам в него сыграю!

Подтянув к себе поближе сервировочный столик, открыл первый термос-судок и потянул носом — пшённая каша. Во втором — шмат вареного мяса, судя по виду — говядина.

Рот наполнился слюной, и мозги сделали ручкой, дожидаясь насыщения желудка!