Кормильцев. Космос как воспоминание

Жизнь без Кормильцева

Девяностые начались для «Наутилуса» на хмурой ноте. Бутусов, помаявшись в Москве, окончательно переехал в Питер. После болезненного разрыва с Умецким он временно открестился от общения с прессой, сменил друзей и в очередной раз попытался начать жизнь заново.

Слава собрал практически новую рок-группу, сделав упор на музыкантов, игравших модную инди-музыку: Гогу Копылова из «Петли Нестерова», Сашу Беляева из «Телевизора», Олега Сакмарова из «Аквариума». Теперь «Наутилус» состоял из ленинградских музыкантов плюс великолепный Джавад-заде на барабанах.

Новая гитарная концепция подразумевала нетрадиционное исполнение песен, написанных Бутусовым за последние несколько месяцев. Аналогичные тенденции прослеживались и с рок-лирикой. В тот период Слава пытался обойтись в текстах собственными силами, словно бросая вызов самому себе: смогу или не смогу? В каком-то смысле это была, как он любил говорить, «проверка на вшивость». И эту проверку восставшему из пепла «Наутилусу» предстояло пройти на грандиозном фестивале «Рок против террора», в котором приняли участие практически все ведущие группы страны.

Дело было в московском Дворце спорта «Крылья Советов» весной 1991 года. Фестиваль начался еще на Ленинградском вокзале, где прибывшую из Питера внушительную рок-делегацию встречал бравурными маршами военный оркестр. Следующим пунктом акции оказалась пресс-конференция, состоявшаяся в одном из залов «Комсомольской правды». Журналисты, как правило, задавали поверхностные вопросы, сквозь которые музыканты продирались с превеликим трудом, пытаясь сказать что-нибудь значимое.

В монологе Бутусова — чуть ли не первом за последние полтора года — выделялось несколько моментов: о закрытии телепрограммы «Взгляд», о политической ситуации в стране и о взаимоотношении армии и народа. Изначально не большой любитель крупных рок-тусовок, Слава придерживался того мнения, что в нынешнее время выступление в хорошей компании просто необходимо.

«Мы — злоумышленники по духу, — заявлял он, — и для проведения общей политики нужно действовать совместно, чтобы не скиснуть. И чтобы нас всех по одиночке не придушили».

Фестиваль «Рок против террора» состоялся через день и представлял собой восьмичасовое шоу, которое снимала телекомпания «ВиД». Когда на сцене объявили «Наутилус», в переполненном партере поднялся дикий визг. Одетый во все черное секстет музыкантов начал выступление с недавно отрепетированной «Монгольской степи». Затем пошли «Новые легионы», «Эти реки», «Князь Тишины» и — в качестве коды — «Бриллиантовые дороги».

Московские фанаты стояли в полной растерянности. Перед ними находился совсем другой «Наутилус», который связывали со старой группой лишь вокал Бутусова и новые тексты Кормильцева:

Это был принципиально другой подход к слову и звуку, к аранжировкам и построению композиций. В музыке «Наутилуса» модели 1991 года не осталось слащавого мелодизма, не было традиционного поп-тандема «клавиши — саксофон», куда-то пропала былая помпезность. Взамен появились скрытый нерв, внутренний надрыв, тяжелые барабаны и жесткая гитарная динамика, заструктурированная в сложные ритмические узоры. Прогнозировать, чего можно ожидать от такой группы, не мог, пожалуй, никто. На фоне остальных рок-монстров, от выступления которых на фестивале осталось ощущение «он пугает, а мне не страшно», «Наутилус» в этой непростой обстановке развала страны даже не пытался пугать. Но аура вокруг его выступления создалась страшная. И многие из зрителей чувствовали это.

Самая примитивная ассоциация, которая оставалась от концерта, — это ожидание приближающегося конца света. За спиной «Наутилуса» в тот момент проглядывал патологический страх — страх жизни (и это не голословное утверждение), страх выбора, страх любви. В принципе, под эти композиции можно было даже танцевать — только это были бы танцы во время чумы. За двадцать минут этого аскетичного шоу на глазах у зрителей прошла вся драматургия вселенского ужаса, впоследствии нашедшая свое отражение в альбоме «Титаник».

«Такая программа вряд ли могла появиться у нас несколько лет назад, — признавался Бутусов в одном из интервью. — Все-таки раньше у «Наутилуса» были немного другие музыкальные наклонности и другой подход к аранжировкам. Для нашего собственного развития нам надо было немного пошуметь, так что этот крен носит чисто экспериментальный характер. Было бы неплохо иногда впадать в крайности — для того, чтобы до конца пройти все стадии переходного периода».

Вспоминая о переменах в музыке, нельзя не упомянуть о том, что представляла собой подводная часть айсберга и, в частности, административная кухня «Наутилуса».

Дело в том, что от «переходного периода» в наследство группе досталась разношерстная компания администраторов, которые до этого занимались совсем не музыкальным бизнесом. В частности, промоутер Дмитрий Гербачевский работал директором картин на «Ленфильме», а его помощник Михаил Милагин был сыном директора тюрьмы «Кресты» и долгое время числился главным инженером на станции техобслуживания.

После авантюрной поездки летом 90-го года на «New Music Seminar» стало очевидно, что Гербачевский начинает плавно спиваться. Находясь в Нью-Йорке в измененном состоянии сознания, он потерял загранпаспорт, а когда проходил американскую таможню, музыканты держали его под руки с обеих сторон.

«Нам надоело перевозить это бревно через границу!» — было единогласно решено на профсоюзном собрании группы. Народному терпению пришел конец, после чего коллектив остался без промоутера вообще.

На «совет старейшин» в срочном порядке был вызван Борис Агрест — директор «Наутилуса» 1988 года, человек, деловые качества которого заслуживают отдельной книги. К этому моменту Агрест перерос невинные рок-н-ролльные забавы и занимался экспортом-импортом всевозможного сырья в промышленных масштабах. В качестве замены Гербачевскому он предложил кандидатуру Андрея Кузьмина, который в свое время выполнял функции роуд-менеджера «Наутилуса». Мишу Милагина в итоге решили оставить — человеком он был ловким, и ему поручили заниматься изданием плакатов и кассет в центре под названием «Наутилус».

В это время Милагин успел зарегистрировать вверенное ему предприятие при Управлении культуры Ленинграда, поскольку в те времена с организаций, связанных с культурой, не взимали налоги. При первой же серьезной финансовой проверке выяснилось, что вместо выполнения своих прямых обязанностей центр под маркой «Наутилуса» торгует финской сантехникой и стиральными машинами. После этого сотрудничество с Милагиным завершилось — первая попытка создания собственной юридической фирмы ознаменовалась полным крахом.

«Наш офис находился тогда во Дворце молодежи, — вспоминает флейтист Олег Сакмаров. — И я этому факту очень поразился, потому что, к примеру, в «Аквариуме» такого даже в самых смелых мечтах не было. А тут настоящий офис, секретарши стучат пишущими машинками, идут переговоры и происходит какая-то непонятная жизнь. Со стороны все это выглядело, как американские фильмы типа «Аферы». Просто Голливуд какой-то... Но никаких финансовых радостей музыкантам это не приносило. Директора менялись, но присутствовало неподдельное ощущение, что тебя хотят наебать. А Бутусову было все равно, как всегда. Я подошел с этим вопросом к Славе и спросил: «А почему так?» Он на меня изумленно посмотрел и глубоко вздохнул. Это было все равно что грустную, гениальную птицу спросили бы о чем-то. И я понял, что обратился совершенно не по адресу».

Ничего странного.

Вокруг царила эпоха безвременья, и, что произойдет в стране на следующий день, не знал никто. Похожий по настроению пейзаж нарисовался в итоге и у менеджмента беспризорной на тот момент рок-группы.

Следующим техническим директором, покинувшим «Наутилус», стал Андрей Тарасенко, который спродюсировал на «Русском диске» выход нового альбома «Родившийся в эту ночь» тиражом около полумиллиона экземпляров. В разгар инфляции в это дело нежданно-негаданно вмешалась администрация группы «ДДТ», суетливо сообщившая Бутусову, что Тарасенко сбивает «нормальные цены» и задешево продал «Русскому диску» фонограмму.

Не сильно пытаясь вникнуть в нюансы, Бутусов устроил Тарасенко фирменный разнос: «Мы очень подводим наших коллег! А конкретно подводишь ты!»

В итоге Тарасенко покинул группу с расплывчатой формулировкой «по собственному желанию».

Вскоре на тусклом финансовом небосклоне возникла сказочная фигура Ирины Аскольдовны Воскобойниковой, работавшей бухгалтером нескольких кинокартин и обладавшей феноменальными способностями в плане коммуникаций с представителями бирж, банков и крупных финансовых структур.

«Наутилусу» она пообещала создать при киностудии собственную базу. «Я возьму в банке кредит, перекрою им ваш предыдущий кредит, и мы будем жить как у Христа за пазухой, — поклялась Ирина Аскольдовна. — Под маркой «Наутилуса» мы будем снимать фильмы и иметь огромный коммерческий успех».

Наивный Бутусов легко ей поверил, поскольку на первых порах ничто не предвещало беды. Воскобойникова подкупала всех в финансовом мире своей серьезностью и солидностью. Она набрала кредитов и организовала при «Ленфильме» Творческий экспериментальный центр, в котором хранились трудовые книжки музыкантов, менеджеров и администраторов. Доверие Славы она купила не слишком дорогой ценой, отсняв при помощи своих болгарских друзей несколько видеоклипов спорного художественного достоинства. Часть съемок проводилась в Сочи — естественно, в самый разгар курортного сезона.

Пока «Наутилус» колесил с концертами по стране, Творческий экспериментальный центр жил своей насыщенной жизнью. Как выяснилось позже, весьма оригинальной. Примерно через полтора года в новоявленную организацию «Рога и копыта» с аудиторской проверкой пришли мрачные люди в штатском. В процессе ревизии выяснилось, что Воскобойникова брала немыслимые деньги у каких-то бирж под создание фильма о «Наутилусе», а затем, под предлогом инфляции, значительную часть средств вкладывала в антиквариат и недвижимость.

С документами и финансовыми договорами творилась полная неразбериха. Когда представители ОБХСС встретились с рок-группой, они искренне пытались понять, а куда же, собственно говоря, подевался весь этот антиквариат. Всем было сложно поверить, что так просто и в таких масштабах совершались немыслимые финансовые махинации. Затем произошла немая сцена, достойная пера классика. Надо было видеть лица музыкантов, когда ревизоры стали выяснять, не дарила ли им бывший бухгалтер шахматный набор со стойкой из малахита и золотыми фигурками...

В скобках заметим, что после выхода из тюрьмы финансовая звезда «Наутилуса» продала свою квартиру, раздала часть долгов и организовала Центр экстрасенсорики, который, в частности, пытался определять местонахождение пропавших родственников или украденных автомобилей. К слову, трудовых книжек музыкантов с тех пор так никто и не видел.

Что же касается нового директора Андрея Кузьмина, то вскоре музыканты стали замечать, что концертов играется много, а наличных денег выдается на удивление мало. На все вопросы Кузьмин уверенным голосом автоответчика заявлял, что группа «не пользуется популярностью». Его лукавые глазки при этом шустро бегали по сторонам.

Уход Кузьмина был делом времени. Он произошел во время осеннего тура 1991 года. Этому событию предшествовал «инцидент в Одессе», когда подвыпивший Кузьмин попытался провести мимо бойцов ОМОНа в гримерку разукрашенных жизнью барышень из ближайшего приморского кабака.

«Ты кто такой? Чего прешься в гримерку?» — спросили омоновцы, на что Кузьмин лихо ответил: «Да вы что, охуели? Я — Кузьмин!!!» Ему почему-то тут же больно ударили по почкам, добродушно приговаривая при этом: «Мы шо, в Одессе Кузьмина не знаем?!»

Буквально через несколько дней сильно подвыпивший Кузьмин бодро заявил Бутусову, что покидает «Наутилус», так как ему предложили быть директором то ли «Русских медведей», то ли «Красных ястребов».

«Мы, очень удивленные, спросили у него, — вспоминает Бутусов. — «А кто это? Бандиты, что ли?» На что Кузьмин гордо ответил, что его теперь ждут большие дела, а «Русские медведи» — это перспективная команда, играющая в американский футбол».

После этого Кузьмин со смаком признался, как обманывал музыкантов и сколько денег воровал, пользуясь двойными договорами.

Безнаказанно покинув «Наутилус», Кузьмин оставил в группе своего приятеля Игоря Воеводина. По сравнению с предыдущими директорами Воеводин оказался порядочным человеком. «Он был и администратором, и завхозом, и всем, кем только можно», — вспоминает Бутусов.

«Воеводин был для нас всем на свете: отцом, братом, другом, — признается бас-гитарист Гога Копылов. — Он постоянно мотался с нами по городам, таскал на себе барабаны и охранял инструменты. Когда мы поздно вечером приезжали в другой город голодные, Игорь чуть ли не из-под земли находил для нас еду».

Вскоре Воеводин освоился в премудростях директорской деятельности и в ближайшие несколько лет проблем с «юридическим фасадом» у «Наутилуса» не возникало.

В начале лета 1992 года группа отыграла в Ленинграде концерт, приуроченный к выходу диска «Родившийся в эту ночь», а затем, отказавшись от нескольких выступлений, сосредоточилась на создании новой программы.

Дело двигалось скоро и ладно. На одну из репетиций Бутусов принес наброски композиции «На берегу безымянной реки». Спев ее под гитару, Слава сказал: «В идеале она должна быть тропической. Теплой. Хорошей теплой песней». Музыканты, не сговариваясь, тут же вспомнили о ламбаде. Вернувшийся в очередной раз в «Наутилус» Егор Белкин с ходу сочинил симпатичное гитарное соло, и буквально через пару часов композиция была готова.

Особенно удачной получилась песня «Прогулки по воде». Будущий суперхит «всех времен и народов» был создан в кризисной ситуации, когда у «Наутилуса» отменились очередные концерты и музыканты сидели в холодной саратовской гостинице, злые как черти на весь мир.

«Пришел Бутусов и сказал: «Я вот песню сочинил на стихи Кормильцева, про апостола Андрея, давайте поиграем», — вспоминает Олег Сакмаров. — Мы сели, и я на флейте придумал фокус, взяв в самом начале аранжировки ту же тональность и размер, что и у «Страстей по Матвею» Иоганна Себастьяна Баха. В итоге получилась красивая библейская песня, по-моему, лучшая композиция русского рок-н-ролла 90-х годов... Вот в таких антисанитарных условиях она и была сделана».

В ноябре музыканты сыграли два концерта с «ДДТ» и отправились в Москву записывать альбом «Чужая земля». В него вошло несколько песен на стихи Кормильцева: «Монгольская степь», «Эти реки», «Бесы», «Чужая земля», «Морской змей», «Летучая мышь» и «Прогулки по воде».

Готико-романтическая музыка с «достаточно жесткими, ритмичными, в меру сентиментальными композициями» нашла отклик у самых разных слоев поклонников.

Усложнение поэтических образов лило воду на мельницу таинственности. Как уже не раз бывало в истории русского рока, атмосфера пластинки заслонила некоторую аморфность и монотонность музыки. И произошло это, несмотря на то что «Чужая земля» оказалась бескомпромиссной работой — с налетом мистики в текстах и с десятком наслаивающихся друг на друга гитарных партий. Похоже, «Наутилус» выпустил именно такой альбом, какой ему давно хотелось записать.

Зимой 1992 года был подготовлен макет обложки, сделанный дизайнером «Урфин Джюса» Сашей Коротичем. Оформление винилового диска тяготело к интригующей анонимности. Вполне возможно, что этот альбом оказался одной из самых таинственных пластинок «Наутилуса». Ни в одном из изданий «Чужой земли» не были указаны фамилии музыкантов и саундпродюсеров, в результате чего любой меломан вспоминал, скажем, группу The Residents. Мало того, хитрющие картинки, иллюстрировавшие песни, служили темой для небеспочвенных домыслов о том, что в них скрываются разные варианты изображения вагины.

Стоит отметить, что параллельно «Чужой земле» вышли еще две архивные пластинки — «Разлука» и концертный альбом «Отбой». Примечательно, что ни на одном из этих трех дисков не была упомянута фамилия Кормильцева. Ее не было ни на пластинках, ни на обложках — в общем, нигде. Музыканты «Наутилуса» клянутся, что это было простое недоразумение. Можете вместе со мной им смело поверить.

Возвращение

Презентация «Чужой земли», прошедшая в Москве, Питере и Свердловске, носила чуть ли не истерически-восторженный характер. Реакция поклонников на новый альбом превзошла тогда все ожидания. Возможно, свою роль сыграли видеоклипы и раскрученные по радио песни «На берегу», «Монгольская степь», «Чужая земля», не говоря уже о «Прогулках по воде». В итоговом хит-параде «Московского комсомольца» альбом попал в «Топ-10», Бутусов вошел в число лучших рок-вокалистов, а группа очутилась в категории «Возвращение 1992 года».

Это были неплохие новости, но отнюдь не они определяли настроение внутри коллектива. Самым весомым приобретением этого периода оказалось возобновление сотрудничества между Бутусовым и Кормильцевым.

Сейчас становится понятным, что начало девяностых оказалось для Ильи крайне мутным и трудным временем. Взлеты сменялись падениями, а громкая слава — многомесячной тишиной и унынием. После поездки в Италию у Кормильцева вышла небольшая книга стихов «Скованные одной цепью», которую обрамляли рисунки Бутусова с сопроводительным текстом Андрея Макаревича на задней обложке.

«Помню, как резанули меня песни «Наутилуса», — писал идеолог «Машины времени». — Конечно, и музыка, и удивительный, ни на что не похожий голос, но слова... Жесткие, точные, без лишних связующих. Они били в цель, как одиночные выстрелы. Потом я узнал, что пишет стихи для группы некто Илья Кормильцев. А потом мы приехали в Свердловск, и Слава Бутусов нас познакомил. Я ожидал увидеть еще одного из «Наутилуса», такого бледного героя рок-н-ролла. А увидел коротко стриженного человека в очках, с совершенно несценической внешностью. Он скорее напоминал физика из фильмов шестидесятых годов. Потом я понял, что мастер совсем не обязательно должен быть похожим на свое изделие. А перед нами, безусловно, изделия мастера».

После презентации в Свердловске Илья остро почувствовал, что книга закрыла определенный этап его жизни. Теперь, говоря современным языком, для него наступил период старт-апов и всевозможных инноваций.

Пытаясь найти себя заново, Кормильцев резко переключился на массу новых проектов, никак не связанных с музыкой: от увлечения переводами Толкиена до выпуска вместе с Андреем Матвеевым нескольких номеров культурологического журнала «МИКС. Мы И Культура Сегодня». Кроме того, Мак несколько раз съездил в уже ставшую ему родной Италию. Причем путешествовал он туда с самыми разными целями: начиная от поездки на джазовый фестиваль в Перуджу и заканчивая контрактом в Турине — по подготовке технических документов для строящихся в России новых итальянских заводов.

На шальные переводческие гонорары Илья слегка безрассудно покупает дачу в поселке Коркодино, находившемся на границе с Челябинской областью. Пилить туда на поезде надо было не менее двух часов, но Кормильцеву подобные приключения оказались по душе.

В огромном деревянном доме Мак старался уйти от суеты и слиться в мыслях с вечностью. Иногда вывозил на дачу семью, жарил шашлыки или ездил с друзьями собирать грибы — и пытался отдыхать душой. Это была его новая религия, новый стиль жизни — внимательного мужа и заботливого отца-философа. О «Наутилусе» он старался не вспоминать, интервью не давать, Бутусову не звонить. Как выяснилось со временем, многие музыканты «Наутилуса» отвечали Илье полной взаимностью.

«Виртуальное присутствие Кормильцева в группе чувствовалось всегда, потому что его фигура обсуждалась за каждым стаканом, — вспоминает душевную атмосферу начала 90-х Олег Сакмаров. — Тексты Ильи тщательно анализировались на предмет их полного несовершенства. Это делали все, кроме Бутусова. В «Наутилусе» тогда играл Егор Белкин, муж Насти Полевой и автор всех композиций группы The Beatles, как он, ха-ха, наверное, считает. Основным мотивом его разговоров был следующий посыл: «Вот мы ездим, корячимся по всем этим жопам... А некоторые сидят у себя в квартире, в довольстве и тепле, и получают за это деньги!» Мол, накропали сомнительных стишков и имеют за это столько же, сколько мы за все концерты. Каждая вторая из песен Ильи подвергалась критическому анализу. И чем сильнее понималось в «Наутилусе» несовершенство текстов Кормильцева, тем сильнее мне казалось, что человек пишет просто гениальные стихи».

До Ильи подобные настроения внутри группы, так или иначе, доносились. Он временно затих и затаился, но, как выяснилось позднее, совсем ненадолго.

«В 1992 году в «Наутилусе» появился Игорь Воеводин, который сразу сказал: «Что это такое? Почему нет Ильи? Нам надо писать новые песни», — вспоминал впоследствии Кормильцев. — Воеводин — человек совершенно другого склада, чем предыдущие директора. И у меня стал устанавливаться с ним контакт. Он пригласил меня на юг — отдыхать вместе с группой. Я съездил и начал возобновлять отношения с Бутусовым».

Несмотря на локальные интриги в группе и общий беспредел в стране, на горизонте у Ильи наконец-то замаячила другая жизнь. Помучившись некоторое время, он принял решение уехать в столицу «на заработки», оставив в Екатеринбурге больную бабушку, маму Свету, жену Марину, троих детей и огромное количество друзей.

«Когда Илья перебрался в Москву, в Свердловске наступили очень грустные времена, — вспоминает Саша Коротич. — Было очень мрачно и уголовно. Людей убивали прямо среди бела дня, и, когда темнело, на улице никого уже не было. Никаких заведений, мест, чтобы вечером встретиться, что-то организовать и пообщаться, в принципе не существовало. Сейчас Екатеринбург — веселый город, в котором можно и поесть, и повеселиться. А тогда на дворе стояло мрачное время, и нам всем было очень тоскливо».

Подсев на проверенный жизнью наркотик ураганной рок-н-ролльной жизни, Кормильцев стал обустраиваться в Москве. На первых порах он с непосредственностью провинциального родственника попытался пожить у известной в театральных кругах журналистки Марины Тимашевой, но вскоре был выдворен из дома ее супругом. Потом Илья перебрался на раскладушку к православной издательнице и переводчице Ольге Неве. А спустя несколько месяцев влюбился в симпатичную москвичку Марину Рыжонкову, с которой затем встречался в течение нескольких лет.

«У нас была большая восьмикомнатная квартира на Остоженке, в которой никто не жил, — вспоминал Кормильцев. — Там были заняты две или три комнаты, а остальные оказались доступными для размещения большого количества людей. Теоретически в других комнатах должны были жить алкоголики и бандиты, которые уже лет пять сидели в тюрьме».

Как-то ночью несостоявшийся лауреат премии Ленинского комсомола совершил взлом и вскрыл гвоздиком дверь в одну из пустующих комнат. В итоге до весны 1994 года у поэта появился надежный тыл, а у группы — место, где можно было останавливаться во время концертов в столице. Экономия средств и энергии была очевидной.

Много и продуктивно работая над переводами вместе с Ольгой Неве, Илья неожиданно для себя оказался в среде верующих. Все, кого он встречал у нее в доме, были церковными людьми. Кормильцев оказался в этой атмосфере волей случая, поскольку в Москве только обустраивался и прочного собственного круга у него еще не сложилось.

«Илья стал по-настоящему очень близким другом, — вспоминает Неве. — Религиозное пространство оказалось ему в жутко интересную диковинку, и он с восторгом в нем поселился... Осваивался бурно, изучал, читал, спрашивал, спорил, с упоением погружался в новое для себя знание, а по воскресеньям начал ходить с нами в церковь. Окрестили мы Илью в начале 1993 года в храме Космы и Дамиана в Шубине, куда он затем регулярно ходил с нами на службы».

Насколько нелегким оказался переезд в Москву, Илья Валерьевич рассказал мне спустя два года, за которые, как выяснилось, он успел прожить целую жизнь. Сидя на его кухне осенью 1995 года, мы наговаривали на диктофон текст, предназначенный для интерактивного проекта «Погружение». И я снова включил кнопку «запись»...

Александр Кушнир: С чего для тебя в контексте «Наутилуса» начались девяностые?

Илья Кормильцев: Осенью 1992 года я перебрался в Москву накануне презентации альбома «Чужая земля». Тогда я сказал Славке: «Как-то мы с тобой странно живем, надо все это по-другому делать». И мы решили собраться в Москве и написать новый материал. Я притащил Бутусова на Остоженку, и мы сидели с ним и что-то писали. За этот период были написаны «К Элоизе», «Кто еще», «Железнодорожник» и «Тутанхамон». Из разных альбомов на самом деле. После того как Бутусов прожил у меня две недели, у нас восстановилось плотное общение.

Я поехал на гастроли и своими глазами увидел, что обстановка в «Наутилусе» просто невыносимая. Однажды я присутствовал на уникальном концерте в городе Вильнюсе, где песню «Тихие игры» группа пыталась начать шесть раз. Три музыканта шесть раз начинали играть в разных тональностях... Короче говоря, вот такая ситуация. Весной 1993 года я ездил практически на все гастроли, в Краснодар и другие города, и много присматривался. Потом устал. И параллельно слепил кавер-проект, который называется «Отчет», включавший в себя выпуск диска и сборные концерты. Мы решили, что будем отмечать десятилетие «Наутилуса» в Горбушке с рок-командами из Питера, Москвы и Свердловска. Вместе с Игорем Воеводиным я занимался этими проектами, и в Питере в «Октябрьском» мы все вместе тоже сыграли. А ситуация в «Наутилусе» в это время становилась все хуже и хуже... Писать новый материал никто не хочет, заниматься творчеством никто не хочет. Один только пьяный гон, озлобленные, истерические демонстрации протеста. Все пьют, и Слава от этого как-то мрачно работает.

А. К.: Новый директор тоже пил?

И. К.: Как лошадь. Ведрами. И я понял, что это — кисляк... Увидел, что Воеводин спивается вместе с группой. В последние дни работы Игоря его норма дошла до двух бутылок «Распутина» в день. Как директор он очень хороший парень — надежный, честный человек... Но совершенно не способен появляться в приличном обществе, работать с массмедиа... Способен забивать гастроли, ездить по селам и весям. Я видел, что все кисло и плачевно. Весной 93-го я сказал: «Слава, ты не устал от всего этого?»

Летом мы поехали в Ялту, где фактически закончилась директорская карьера Воеводина. Он вручил паспорта какому-то хмырю, который обещал нам достать билеты на самолет из Симферополя в Москву. С тех пор этих паспортов мы больше не видели. Это была последняя точка. У Игоря начались проблемы с лимфатической системой, он начал опухать. В общем, директора пришлось выгнать. Затем было три дня безобразных разборок в Калининграде — с киданием предметов, повсеместным пьянством, матом Белкина, плевками в лицо. И я сказал: «Все, Слава! Давай закроем этот печальный этап». И мы все закрыли...

А. К.: Если вы опять всех разогнали, то с кем планировали играть? И записывать «Титаник»?

И. К.: Славка отправился заниматься демонстрационной записью «Титаника» вместе с «Аквариумом». В процессе работы в студии на Фонтанке у Бутусова начали складываться хорошие отношения с Сакмаровым и другими музыкантами. Но потом напрягся Гребенщиков. Музыканты стали обсуждать совместные поездки, и Борис начал показывать свое недовольство. Славка сразу отрулил, поскольку относится к Гребенщикову со священным трепетом. И тогда встал извечный русский вопрос: «Что делать?» Из-за отсутствия других кандидатур я взял на себя роль продюсера коллектива. Каковым фактически являюсь и по сей день. Хотя публично себя так нигде не называл и нигде это не написано. И никогда я не получал за это никаких денег... Это был октябрь 1993 года. Я понял, что если этого не сделаю, то скоро не буду получать денег вообще. Поэтому и пошел на этот отчаянный шаг.

Насчет нового альбома я сделал предложения фирме «Фили», попросив довольно наглые по тем временам цифры. Аванс $15000, неограниченное время работы в студии и роялти от продажи пластинок и кассет. «Фили» долго копались и дали ответ на два дня позже, чем «JSP» — свердловская компания, которая выпускала пластинки «Чужая земля» и «Разлука». Там работали хорошо знакомые мне люди — в частности, с Сережей Кисловым мы вместе делали альбом кавер-версий «Отчет». В его же студии, где когда-то писалась «Пятнашка» «Урфин Джюса», все было переделано и куплена новая аппаратура. И там писалось много свердловских групп: «Чайф», «Агата Кристи», альбом кавер-версий «Наутилуса». Мы туда приехали, зарекрутировали на помощь Вадика Самойлова, потому что у нас в группе осталось мало народу: Бутусов, Гога Копылов на басу и Алик Потапкин на барабанах. Приготовились работать, отказали «Филям» окончательно...

А. К.: Скандала не было?

И. К.: Был, но в другом месте. Страшный скандал разразился между двумя директорами студии. Дело в том, что один жил с женой другого — за спиной у партнера. Поскольку один из них был связан с верхушкой бандитских кругов Свердловска, он начал выяснять все именно на таком уровне. Его жена тоже нашла каких-то защитников-покровителей. Вот так мы и писали этот альбом... Я помню запись «Титаника», состоявшую из следующих компонентов. Постоянно врывающиеся в студию какие-то бритозатылочные, которые начинали орать: «А ну, блядь, всем встать! Где там этот пидарас, который...» Примерно с такими текстами они выступали.

Параллельно приезжали мрачные люди из охраны банка, в котором была заложена эта студия. С суровыми лицами они накладывали печати, и помещение закрывалось... Мы то выгонялись из студии, то снова в нее приходили. Вадик Самойлов, поглощающий с подноса, заказанного в хоум-сервисе, невероятное количество жратвы, два салата, два первых, три вторых, мороженое сверху и еще эклер. Помню Вадика, который облизывает эти пальцы, жирные от сала и мороженого. И тыкает ими в компьютер, а компьютер покрывается пятнами...

А. К.: И кто оплачивал этот праздник жизни?

И. К.: Сам Вадик, который очень много ест. За год до этого они записали «Позорную звезду», и как-то у «Агаты» плохо шли дела с концертами, с директором, со студией... Они были в полной жопе, и Вадик всерьез подумывал, куда бы ему свернуть. Тем более что отношения между двумя братьями кислородом никогда не озонировали и не были особенно братскими...

По вечерам в студии постоянно устраивались танцы и пьянки. Вадик Самойлов, Алик Потапкин и второй директор «JSP» Паша Антонов приглашали каких-то бесконечных блядей из шейпинга. Однажды они так плясали, что сломали колонки, опрокинув их на пол. В очередной раз приехали бандиты с пистолетами.

Затем в студии появился очнувшийся от пьянства Воеводин... Картина такая: я и Слава сидим в валенках. Была очень холодная зима, минус сорок. Рядом сидит Гога Копылов и грустно говорит: «Эх, хорошо было при Воеводине! Всегда полтаху нальет». Ровно в этот момент бесшумно открывается дверь в студию. На пороге стоит Воеводин, в одной руке пистолет, в другой — бутылка «Распутина». И говорит: «Я слышал, у вас тут разборки? Скажите, кто вас обижает?» А надо сказать, что Игорь сам когда-то отсидел восемь лет в местах не столь отдаленных. Вот... явился защищать нас.

А. К.: А если надо было бы нажать курок, Воеводин бы нажал?

И. К. (смеется): Я думаю, да... В общем, запись проходила в странном сочетании мрачной внешней обстановки, просто военной. Мрачного зимнего Екатеринбурга, этих бандитов, кругом снующих. Разборок, угроз, каких-то перезвонов... То исчезает первый директор, прячется на конспиративной квартире. То первый директор побеждает, второй прячется на конспиративной квартире. Студию то опечатывают, то открывают. Чья власть будет завтра, никто не знает. Но у нас было ужасно бодрое настроение. И Славка все время бодрый, несмотря на то что перенес операцию по имплантации двенадцати зубов. Судя по всему, Бутусов становится веселым, когда вокруг начинается прессинг.

А. К.: На самом деле Слава как-то вспоминал, что, когда приходили на запись «конкретные люди», ощущения были неприятными... Мол, «такой нервяк дурацкий».

И. К.: Короче, мы записали этот альбом, финансовые последствия землетрясений вокруг которого расхлебываем до сих пор. Но тут вовремя появился Александр Васильевич Новиков, который перекупил студию у Паши Антонова и Сережи Кислова, чтобы записываться на ней самому. В общем, никто не погиб, никому бандиты голову не срубили. И на том спасибо. А я переехал с Остоженки жить на Нахимовский проспект... «Наутилус» снял новую базу на «Леннаучфильме», и мы стали репетировать программу с новым составом. По поводу которого мы с Бутусовым сидели на квартире его родителей в два часа ночи. Наевшись пельменей и напившись водки, мы раскладывали карточки, выясняя, кто с кем совместим и кого пригласить на освободившиеся места.

А. К.: Что на карточках было написано?

И. К.: Фамилии.

А. К.: И все? Без астрологических знаков?

И. К.: Славка не верит. Это я сильно верю. На клавиши рвался Мурзик из «ДДТ», на бас рассматривался Сашка Титов, потом — Серега Галанин. В итоге решили оставить Гогу Копылова. Были разговоры о нескольких питерских гитаристах, фамилий не помню. В очередной раз говорили о неизменном Пантыкине в качестве клавишника, но потом решили, что он не согласится. И остановились на варианте, который получился сейчас. Вадик Самойлов согласился играть с нами столько времени, сколько ему будет позволять «Агата Кристи». В это время у них появились средства, они связались с «Росремстроем». Им нужно было ехать гастролировать, и Вадик попросил его отпустить. Иначе его из «Агаты» выгонят. Короче, мы опять остались без гитариста. И тогда Лешка Могилевский привел своего друга Колю Петрова, с которым учился еще в музучилище Чайковского и которого знал по группе «Ассоциация содействия возвращению заблудшей молодежи на стезю добродетели». В этом составе мы и провели презентацию «Титаника».

А. К.: Вы ведь уволили Воеводина... Кто занимался менеджментом?

И. К.: Я не горел желанием заниматься концертами и рекламой. Мне казалось, что это не нужно, и кажется так до сих пор. Нам надо было найти кого-то, кто бы выполнял эти функции «директора в пиджаке». Еще весной 93-го года мы были на очень удачных гастролях в Израиле. И там мы познакомились с Вольфом Месхи, который тогда организовывал концерты советских коллективов по Израилю. Ему помогал Макс Лейкин, у них была фирма «Вольф энд Макс». И нам очень приглянулся Месхи — своим веселым нравом, обилием фантастических идей и тем, что у него из ушей всегда идет дым от шмали. На три версты кругом...

А. К.: Добрая киевская школа...

И. К.: Мне они оба были очень симпатичны. Я всю жизнь был таким ярко выраженным юдофилом. И поэтому сразу зарубился и сказал: «Хватит с нас этих пьющих Воеводиных. Пусть лучше в директорах будет пара хитрых и ловких южных людей, умеющих всем этим воротить».

А. К.: Бутусов как-то признался, что «Наутилус» побил все мировые рекорды по количеству директоров и администраторов, перебранных в надежде на то, что найдется кто-то, кто научит жить правильно... Очень наивно...

И. К.: Ну да... Что было дальше? Месхи и его друг Леня Ланда приехали в Москву — заниматься концертами Агузаровой. Они появились яркие, как два павлина. Сразу произвели сильное впечатление — такие экзотические райские птички: Вова Месхи — впереди, Леня, как барсучок, скромно семенит сзади, с папкой Месхи и его кошельком. Потому что Вова их постоянно теряет. Ну не может человек после двадцатого косяка помнить, где у него что находится. Как ты сказал, «хорошая киевская школа»... Они позвонили мне и спросили: «Что у вас тут происходит? Давайте мы вами займемся, раскрутим... Денег море — мы только что продали корабль со свининой и окорочками».

Мы дописали «Титаник», передали им альбом, и где-то с марта 94-го года они начали рулить нашими делами. Буквально через месяц мы провели презентацию в клубе «Карусель». Вова с Леней начали раздувать пургу вокруг «Титаника» — достаточно успешно, так как в верхних слоях шоу-бизнеса о группе уже начали забывать...

Потом мы поездили по разным городам — к слову, в очень бодром настроении. В июне дали презентацию в «России». Со всеми киевскими брейк-дансами, с девицами — как говорится, по гранд-стилю. С пафосом, который раздували Вова и Леня... Это было очень мило, то есть «Титаник» прошел достаточно хорошо. Вместо вернувшегося в «Агату Кристи» Самойлова пришел гитарист Коля Петров, который сразу включился в работу. И лето очень светлое, и Славка был в нормальном настроении.

С осени начались напряги. Первым тревожным сигналом стала поездка в Берлин — на концерт, приуроченный к выводу российских войск из Германии. Идиотская поездка, против которой мы сильно возражали. Вова и Леня позарились на нее, потому что хотели украсть много денег у Министерства культуры. А украсть не смогли, потому что их очень вежливо подвинули в сторону Бари Алибасов и Людмила Зыкина. Мол, что это еще за мелкие мальчики? Откуда они тут взялись?

Еле-еле уговорили организаторов, чтобы нас взяли. Ни о каких миллионах уже и речи не было... Мы вылетали в Берлин на военных самолетах из Чкаловска. Это был последний день воздушного моста Чкаловск — аэропорт Шперенберг. Не поддающаяся описанию неразбериха... У меня в паспорте не сохранилось никаких следов пересечения государственной границы. Никакой таможни, никаких пограничников. Мы вышли в центре Германии, и никому до нас нет дела.

Мы жутко устали после этой поездки, которая сильно подорвала доверие Славы к Месхи и Ланде. Бутусов начал напрягаться и несколько раз проверил, сколько наши директора брали за концерт и сколько денег группа получила на руки. Цифры, естественно, не совпадали. И мы со Славой поняли, что добрая киевская школа, кроме своих плюсов, имеет и свои обратные стороны.

Внутри «Наутилуса» начался напряг, который привел к изгнанию Вовы и Лени. И по доброй традиции их место занял первый заместитель — Саша «Хип» Пономарев, который до этого работал с «Браво». У нас он появился в июне 94-го года, когда пришел помогать делать презентацию в «России». Тогда он был администратором по рекламе. В октябре 94-го года Хип был принят на должность директора группы. Увольнение происходило здесь, прямо на кухне — в составе я и Хип. Группа в это время была в круизе вместе с Месхи и Ландой... Потом вернулся из круиза Слава, и мы ему сказали: «Знаешь, мы тут Вову с Леней уволили». — «Давно пора», — мрачно ответил Бутусов. Получив санкции Славы, мы тут же собрали профсоюзное собрание, на котором сообщили музыкантам об этом увольнении. После этого у «Наутилуса» профсоюзных собраний больше не было.

Связи с общественностью

Закончив интервью, я обратился к Илье с просьбой. На днях он должен был улетать в Екатеринбург, а мне надо было двигаться на юг Италии, дописывать «100 магнитоальбомов советского рока». Я думал, что энциклопедически образованному Кормильцеву сама идея фолианта о магнитофонной культуре была интересна и по-настоящему близка. Поэтому я слезно упросил «великого русского поэта» взять в Екатеринбурге несколько интервью у культовых рок-музыкантов. А я за это время допишу историю «Наутилуса».

Сделка состоялась. Вскоре Илья носился с диктофоном по плохо освещенным переулкам и виртуозно пытал очумевших от такого напора уральских рокеров. Зафиксированные на пленку интервью оказались выше всяких похвал. В то же время я оперативно написал текст, составивший основу второй части мультимедийной книги «Погружение».

Пообщавшись с Кормильцевым и не без труда осмыслив услышанное, я начал делать интервью с музыкантами «Наутилуса». Это была не самая сложная задача. Гогу Копылова я помнил со времен питерской группы «Петля Нестерова», Олега Сакмарова знал по «Аквариуму», Лешу Могилевского видел еще на рок-фестивале в Подольске. Накануне одного из московских концертов я накрыл их на саундчеке. Дождавшись окончания настройки звука, я зафиксировал на пленку их доверительные монологи.

Особенно меня поразила встреча с Могилевским, с которым мы попытались обсудить грядущую презентацию альбома «Крылья».

«Я не знаю, кто у нас заведует генеральной линией продвижения группы, — признался мне саксофонист «Наутилуса». — Цэ мне неведомо. И звонить, узнавать это я, честно говоря, не хочу. Я просто боюсь... Боюсь показаться назойливым — директору, Славе с Ильей, у которых и без этого головы пухнут. Если хочешь, можешь считать, что ты попал в очередную кризисную обстановку. Всякий раз, когда «Наутилус» презентует альбом, начинается невроз».

Мою репортерскую работу по мультимедийным проектам Кормильцева венчала встреча с Бутусовым. Схема беседы была старая. Мне надо было «убить двух зайцев»: получить информацию по «Наутилусу» 90-х, а также пообщаться на тему «100 магнитоальбомов советского рока». Наше первое интервью состоялось осенью 1995 года в одном из номеров гостиницы «Россия» — разумеется, при активной помощи Кормильцева.

Беседа происходила перед концертом «Наутилуса» в казино «Метелица». Первые полчаса вид у Бутусова был флегматичный и традиционно невеселый. Он пил пиво прямо из бутылки, смотря куда-то под нос. Но, вспоминая запись «Разлуки» и «Невидимки», Слава взбодрился и начал рассказывать со студенческим энтузиазмом. Рискну предположить, что воспоминания молодости согревали его значительно сильнее, чем мысли о предстоящем ночном выступлении. Лишь вскользь упомянул про песни вроде «Крыльев», «Тутанхамона», «Титаника» или «Прогулок по воде».

«Все песни Ильи, связанные с одиозными вещами энциклопедической направленности, носят притчевый характер, — говорил лидер «Наутилуса». — То есть они выстроены на основе какого-то сюжета».

Кормильцев сидел поодаль и во время интервью не проронил ни слова. Ни разу. Зная словоохотливость Ильи, я был поражен. Во всем этом молчании мне виделись огромная теплота и неподдельное уважение к Славе.

Пообщаться с Кормильцевым мне удалось лишь в «Метелице», заказав столик неподалеку от сцены. Правда, вначале мы лицезрели так называемый концерт. Мягко говоря, это было не лучшее выступление «Наутилуса». Был будничный вечер, и казино кишело блядями и бандитами. Чувствуя это, Слава пел так, словно его сейчас расстреляют. В зал он пытался не смотреть и пару раз забывал слова. Группа спала — прямо на ходу... Зрелище было так себе. Забудем скорее.

На следующий день мы продолжили общаться с Ильей на тему новейшей истории группы.

А. К.: Похоже, что сразу же после «Титаника» ты начал писать «Крылья»?

И. К.: История с «Крыльями» очень странная. На самом деле, там мало новых песен. Потому что они туда не попали — по тем или иным причинам. «Крылья» состояли в основном из поэтического материала, написанного одновременно с «Титаником». Музыка к нему во многих случаях написана значительно позже. Новых песен там раз-два — и обчелся... «Золотое пятно», по-моему, вообще было написано одновременно с «Бриллиантовыми дорогами». Слава отнесся к новому материалу достаточно настороженно, потому что он оказался агрессивным, суицидальным и гранжевым по своей фактуре. Там преобладают сильные эмоции и довольно грубая форма высказываний... Славка очень боится. К сожалению, у него почему-то присутствует железное желание быть children kissing motherfucking corporated rock star. Очень ему нравится быть хорошим, таким вот семьянином во всех СМИ. Не нравятся ему эти эмоции. «Поздно ты, Кормильцев, собрался панком становиться», — сказал Бутусов, прочитав этот материал.

Первоначальное название альбома «Усталость» — по одноименной песне, которая начинается со слов, которые Бутусов никак не приемлет: «Если встречаюсь с ворами, мечтаю всадить в них свинец. / Не думай, что это безумие, я просто сошел с ума наконец. / Это усталость, это просто усталость». У этой песни есть мелодия, достаточно жесткая... Но потом Слава сказал, что не хочет делать никаких заявлений. Что мы берем на себя большую ответственность.

А. К.: Поговорим о форме. Как в период «Крыльев» у вас родилась идея смены прически?

И. К.: Мы со Славкой говорили об этом еще зимой. Тогда я в шутку сказал, что к новому альбому нужна новая кожа. Надо как-то по-другому выглядеть. Мол, давно мы шуток не шутили. Очевидно, у Славы в подсознании это осело, и через два с половиной месяца он предстал передо мной в новом облике. Я приехал в Питер, позвонил ему в дверь, совершенно не зная, что он постригся. Бутусов открыл дверь, абсолютно лысый, а я сказал ему: «Ну, здравствуй!» А Славка ответил: «Ну, у тебя и нервы!» Короче, я вообще никак не отреагировал... Я побрился наголо спустя два месяца после этого. Было непредсказуемое желание. Это как-то автоматически произошло. Я чувствовал, что это нужно. Мне какой-то голос сказал во сне: «Побрейся!» Наверное, мне в голову подсознательно пришла мысль, что было бы клево, если во время пресс-конференции рядом сидело два таких вот безволосых человека. Ну, я и побрился. А через несколько дней мы с тобой познакомились...»

Жизнь «Наутилуса» тем временем шла своим чередом. Раскрутка не вышедшего альбома «Крылья» началась со скандала. Известие о том, что «Европа Плюс» получила на месяц эксклюзивные права на трансляцию нового материала «Наутилуса», вызвало бурную реакцию других радиостанций. В частности, «Радио Максимум» решило вообще бойкотировать альбом и группу.

«Даже если от слушателей поступят заявки на новые песни «Наутилуса», то очевидно, что пока они выполняться не будут, — заявил программный директор «Радио Максимум» Михаил Козырев. — Я считаю, что музыка принадлежит всем... И надеюсь, что наши слушатели отнесутся к этому шагу с пониманием. Я вполне осознаю, что это — очень радикальная мера. Но с ее помощью я надеюсь показать музыкантам, что такой метод раскрутки альбома нецивилизован».

Ответный ход не заставил себя долго ждать. Заявленный хедлайнером «Наутилус Помпилиус» выступать на рок-фестивале «Максидром» отказался. Для организаторов с «Радио Максимум» это был сильный удар.

На войне как на войне. Следующая битва происходила между звукозаписывающими компаниями — вышеупомянутой фирмой «JSP» и новым лейблом «Апекс Рекордз». Обе организации решили одновременно выбросить на рынок два альбома «Наутилуса»: «JSP» выпускал архивный «Человек из ниоткуда», а «Апекс Рекордз» — «Крылья».

В один прекрасный момент до руководства «Апекс Рекордз» доперло, что с такими раскладами музыкальный рынок будет перегружен «Наутилусом» и они не смогут отбить $100000, вложенные в рекламную кампанию «Крыльев». В итоге представители звукозаписывающей компании в резкой форме выразили свое недовольство в адрес конкурентов. «Ситуация усложняется тем, — писали газеты, — что на все телефонные звонки, исходящие от «JSP», члены группы «Наутилус Помпилиус» не отвечают».

Узнав о конфликте из прессы, я понял, что ситуация с загрязнением СМИ ненужной информацией контролируется в «Наутилусе» слабо. Точнее, вообще не контролируется. Я спросил Илью, что он думает по этому поводу, но продюсер/поэт пустился в пространные рассуждения о том, что роль пресс-службы в «Наутилусе» выполняют сразу несколько человек: сам Кормильцев, Саша «Хип» Пономарев и представители лейбла. Музыкально-информационного агентства, ответственного за «связь с общественностью», у группы толком не было. Да, пожалуй, в 1995 году ни у кого из русских артистов пресс-службы не было. Так тогда и жили...

К самим журналистам Илья Валерьевич относился в ту пору с недоверием, а порой и с легким презрением. Вспоминаю, как во время одного из завтраков он откровенно признался:

«В начале девяностых всесоюзная рок-пресса здорово помогла группе, вытащив «Наутилус» из того места, в котором он находился. Но в дальнейшем массмедиа исчерпали свой энтузиазм. Сегодня журналисты чувствуют себя особенно хорошо, только кого-то похоронив, поплясав на его могиле и пописав на нее. Без этого они считаются как бы несостоявшимися. Большая часть их не верит ни во что, кроме денег, да и в те не особенно верит».

Говорил так жарко Илья Валерьевич вовсе не беспочвенно. В его памяти еще были свежи эмоции от пресс-конференции «Крыльев», которая предшествовала выходу альбома. Кормильцев отнесся к этому мероприятию с отеческой любовью. Для всех представителей СМИ были подготовлены сброшюрованные пресс-релизы, стилизованные под обложку «Крыльев». В те славные времена факт существования у артиста внятных комментариев к альбому был чем-то сродни культурной революции в Китае.

Находящийся внутри пресс-релиза развернутый текст был настоящим бенефисом Кормильцева. Причем составленные поэтом «Наутилуса» аннотации к новым песням порой воспринимались ярче, чем сам предмет исследования. Судите сами:

В качестве резюме Кормильцев в финале пресс-релиза пришел к выводу, что «сейчас на Руси жить никому не хорошо, в том числе и группе “Наутилус Помпилиус”».

В отличие от легкого и ироничного буклета, пресс-конференция «Наутилуса» носила спонтанный и более болезненный характер. Два лысых философа и директор Пономарев, сидевшие в «президиуме», понадеялись на собственные силы. Как выяснилось впоследствии, зря. Дело происходило в наспех подготовленном зале МДМ — без баннеров, без предварительного прослушивания альбома, без ведущего. Роль модератора взял на себя Кормильцев.

Несмотря на то что это была первая московская пресс-конференция группы, начало брифинга напоминало плач Ярославны.

«Я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь раньше мы с таким усердием делали альбом, — заявил Бутусов. — Во-первых, было много материала, во-вторых, он очень долго готовился и, в-третьих, долго записывался. Так что я вынужден сформулировать это таким образом: альбом записан с усердием шахтеров, добывающих уголь в канализации».

После столь «оптимистичного» дебюта в зале зависла тяжелая пауза. В это время отряд фотографов ослеплял вспышками темные стекла очков Кормильцева и желтоснежного (по цвету волос) Бутусова, серьга которого в левом ухе жила своей, не зависящей от вопросов массмедиа жизнью.

Лидер «Наутилуса» мрачнел и пытался уйти от любви. Но не тут-то было. Первый вопрос кого-то из телевизионщиков был адресован именно ему — что-то про незримую связь... между кризисом в стране и творчеством группы «Наутилус Помпилиус».

Полагаю, что опытный спикер попросил бы повторить этот мудовый вопрос, чтобы выиграть время. Но Слава, что называется, полез в бутылку: «За последние годы я привык к дестабилизации на всех уровнях и поэтому отношусь к этому несколько отвлеченно... Легче всего впасть в состояние, близкое к пространственному идиотизму. Для меня это естественный физиологический процесс, но я не рекламирую свой сегодняшний образ жизни».

Видя, что пресс-конференция движется не в ту сторону, на пару с Бутусовым загрустил и Кормильцев. Это «отсутствие счастья на лицах» не укрылось от внимания прессы.

«Скажите, а чего вы такие усталые?» — внезапно поинтересовался Миша Марголис из «Недели».

«Я очень инертный человек, а всю повозку тянет за собой Илья, — после некоторой паузы признался лидер «Наутилуса». — В чем причина моей усталости, непонятно. Наверно, надо бросать пить. Ведь все дурные привычки отягощают и затмевают».

Реакцией на это высказывание стал вопрос от газеты «Сегодня»: «Раз вы так устали и вас уже ничего не радует, стоит ли продолжать выпуск новых альбомов?» Недолго думая, Бутусов ответил: «Ну что же поделаешь, если я сам по себе такой скучный человек? И я вовсе не собираюсь опровергать ваше высказывание по поводу того, что в наших словах чувствуется какая-то мрачность. Что поделаешь, если все так и есть на самом деле?»

Не в силах выдержать подобный декаданс, в дело опять вмешался Кормильцев. Он бросился в бой с шашкой наголо, напоминая своей неожиданной лысиной легендарного комдива Котовского.

«Очень сожалею, что мы не можем вас чем-нибудь заинтересовать, — вступил в перепалку с журналистами поэт «Наутилуса». — Лично я являюсь скучным по понятиям этой страны человеком. Не педерастом, к сожалению, и не наркоманом... Что вы хотите, если нам уже по тридцать с небольшим лет? И естественно, что мы не будем прыгать до потолка, чтобы вас развеселить. Мы все устали, а если кто-то не устал и может прыгать до потолка, пусть идет на концерт Филиппа Киркорова».

От мрачных мыслей всех отвлек вопрос газеты «СМАК»: «В одном из интервью вы, Вячеслав, говорили, что готовитесь к замысловатой прическе. Скажите, это уже окончательный вариант, или все еще идет подготовительный этап?»

«Это пока что подготовка, — заметно подобрел блондинисто-пергидрольный Бутусов. — А дальше волосы будут расти и трансформироваться во что-то другое. Но это я шучу. А на самом-то деле я просто пытаюсь привести в гармонию свою внешность и внутренний мир... Я даже обложку «Крыльев» предложил оформить в виде фотомонтажа: моя голова и тело Ильи».

Разговор плавно переключился на Кормильцева. Присутствующих взволновал вопрос, кем господин Кормильцев хотел быть в детстве. Выяснилось, что «сначала химиком, потом — биологом, потом — писателем». Илья признался, что хотел посвятить себя стихосложению, но вместо этого ему все больше приходится иметь дело с финансовыми документами, обеспечивающими функционирование рок-группы. Поэтому сейчас заветная мечта поэта «Наутилуса» — стать пенсионером.

«Я чувствую себя трупом, нет, даже чем-то большим, — категорично заявил Илья. — Потому что между мной и теми, кому сейчас восемнадцать, просто никого нет. То есть существуют в музыке новые люди, у них нормальные мысли, но о них никто не узнает, потому что никто не вложит в них денег. Дело не собственно в деньгах, а в умных деньгах. Когда появляется Влад Сташевский, спаси нас Бог от таких денег».

Отвечая на финальный вопрос пресс-конференции, не посещала ли автора текстов «Наутилуса» мысль подарить свои стихи еще кому-нибудь, Илья Валерьевич весомо заявил: «Я выкидываю девяносто процентов из того, что пишу. Этим, наверное, и объясняется то, что я не пишу больше ни для кого, кроме группы “Наутилус Помпилиус”».

Летать!

После тура, проведенного «Наутилусом» в поддержку «Крыльев», группа начала готовить программу «Акустика». Пользуясь паузой в концертной деятельности, Кормильцев укатил в Прагу, где в течение нескольких месяцев писал новые тексты. К презентации «Акустики» весной 1996 года Илья вернулся совсем другим человеком.

«В Чехии я писал стихи, чувствуя, как с меня сходит весь невроз, приобретенный в Москве за последние три года, — признался мне Илья сразу после отпуска. — У меня появились уверенность в собственных силах, необходимая жесткость и образность мышления. Я посетил кучу концертов: от King Crimson до Dead Can Dance. И постепенно начал «отмокать». Вернувшись домой, я почувствовал себя как заколдованный. Теперь я впервые поверил, что никакая сила не сможет меня сокрушить. Впервые за много лет мне все стало похую».

Мы часто общались с поэтом «Наутилуса», и мне очень нравилось его бодрое настроение. С одной стороны, в его голове улеглись ошибки и недочеты последних лет, с другой — в его словах и поступках появилась какая-то решительность.

«Как это часто бывает с затянутыми альбомами, с выпуском «Крыльев» мы опоздали, — рассказывал Кормильцев после возвращения из Праги. — Теперь становится очевидным, что «Крылья» давались нам очень тяжело — как никакой другой альбом. Честно говоря, материал «Крыльев» достаточно достоверно отражал тогдашнее полуистерическое состояние — и Славино, и мое. Мы ошибочно поддались инерции, заставлявшей наши группы проводить презентации в Москве и открывать ими тур. Эта традиция была создана попсовиками, у которых фонограмма звучит одинаково на первом концерте и на тридцатом, в Перми и в Москве. Мы наконец-то поняли, что не должны оглядываться на этих людей и можем позволить себе идти своим путем. И ничего страшного после этого не произойдет — ни разорения, ни голода, ни вареного риса с уксусом».

В этот период Илью буквально разрывало от обилия идей. Все тексты, написанные в Праге, он передал Бутусову и почувствовал себя свободным человеком. Он наконец-то закончил работу над интерактивным диском «Погружение» и успешно издал его. Осторожный стартовый тираж в 3000 экземпляров разлетелся по оптовикам буквально в день выхода. Тут же началась работа над допечаткой следующей, более серьезной по цифрам части тиража.

Вкусив запах издательской деятельности, Илья убедил меня модернизировать тексты из «Погружения» и дописать несколько глав для новой книги про «Наутилус». Леня Порохня писал про свердловский период истории группы, а непосредственно сам Кормильцев отвечал за поэтическую часть фолианта, где планировал опубликовать все тексты «Наутилуса».

В свободное время Илья начал активно заниматься рок-критикой — писать рецензии на диски, в частности, в газету «Живой звук» и в мою рубрику газеты «Неделя». Схема сотрудничества была простой. Кормильцев кропал литературные шедевры, а я презентовал Илье актуальные альбомы — от Chemical Brothers до Prodigy. Поскольку Интернета в 96–97 годах еще толком не было, Кормильцев привозил тексты на дискетах ко мне домой на Шаболовку. Мы их бегло смотрели, верстали и запускали в печать.

Помню, я окончательно поверил в литературный гений Ильи после того, как в своем микроэссе про новую пластинку Blur он перевел название композиции «Essex Dogs» как... «Шавки из Капотни». Для меня это был высший и практически недостижимый пилотаж креативного перевода.

В тот период было много щемящих моментов — совместные дни рождения, ночные разговоры, походы на концерты, обмен книгами, пластинками, написание рецензий на них. Отдельные нетонущие истории — делегирование в «Мумий Тролль» уральского гитариста Юрочки Цалера + продюсирование Кормильцевым моих рецензий для архивной серии «золотых» альбомов «Наутилуса». Иногда Илья писал эти тексты сам, под псевдонимом Лемке — так, кажется, звали его немецкую прабабушку-оппортунистку...

Как-то под вечер я затащил «великого русского поэта» в гости к начинающему продюсеру из города Владивостока Леониду Бурлакову. Поздно вечером мы с Ильей мотнулись в Перово, не без труда найдя съемную квартиру идеолога никому не известной тогда группы «Мумий Тролль». Развалившись на диване, мы поглощали изысканные приморские яства и слушали песни новых для нас групп, от «Тандема» до «Туманного стона». Затем смотрели только что смонтированные клипмейкером Хлебородовым клипы «Кот кота» и «Утекай».

«Смазливый чертенок, — задумчиво отозвался Илья Валерьевич о своем тезке Лагутенко. — Да и Бурлаков парень не промах. Шустрый. Судя по всему, далеко пойдет».

Проводив Кормильцева на Нахимовский проспект, я, буквально сгорая от любопытства, перезвонил Бурлакову: «Ну, скажи, как тебе поэт «Наутилуса»? Не человек, а глыба?» Леонид подумал полминуты, а затем как-то весомо сказал: «Мне кажется, он уже перерос рамки не только рок-поэта, но и рок-музыки. По-моему, вся эта история с рок-н-роллом его тяготит».

Я, надо признаться, сильно удивился. Но для себя решил, что недавно прибывший из Владивостока Бурлаков в нашей московской жизни ничего не понимает. Ведь Кормильцев написал в Праге действительно драйвовые тексты, в чем я убедился ночью, прослушав подаренную Ильей демо-кассету с новыми композициями. Запись, как выяснилось, была сделана Бутусовым на домашней портастудии. На кассете шариковой ручкой было написано: «Китайское яблоко».

В самом начале пленки Слава приглушенным голосом вещал: «Проверка на вшивость номер четыре», а затем на одном дыхании пел двенадцать хитов: «Странники в ночи», «Девятый скотч», «Три царя», «Апельсиновый день» и другие. Пел под гитару, под простенькие клавиши и ритм-бокс. Похоже, что писал ночью, прямо на своей питерской кухне. Как во времена «Невидимки», честное слово...

Когда я с нечеловеческой гордостью поставил эту кассету знакомым журналистам, они долго цокали языками. Затем откровенно признались: «Если все у «Наутилуса» в студии получится, это может быть покруче «Князя Тишины»... Даже если «Князь Тишины» был бы записан по-человечески, а не в скотской электронной студии».

Услышав демозапись «Китайского яблока» и мнения друзей из музыкальной индустрии, я не на шутку впечатлился. От Кормильцева я знал, что следующий диск «Наутилус» планирует писать в Англии — с приглашенным продюсером и музыкантами. Чтобы узнать подробности, я через несколько дней встретился с Ильей в клубе «Бедные люди» на Ордынке, где периодически проводил небольшие рок-концерты. Кроме свежей информации о новом альбоме мне надо было взять у поэта финальное интервью для книги «Введение в наутилусоведение». С этого мы, собственно говоря, и начали.

Александр Кушнир: Мы заканчиваем работу над книгой, и этот разговор — своеобразное подведение итогов. Какие бы ты выделил для себя основные приоритеты?

Илья Кормильцев: Главными событиями 1996 года, если брать какие-то идеологические моменты, было завершение флирта с попсовым подходом к продвижению своей продукции. Завершение флирта со средствами массовой информации, попсово ориентированными. С московским духом, назовем это так. Это был необходимый компромисс со столичной помпезностью, который делался без воодушевления — с сердцем, зажатым в кулаке, с «отвернутыми» яйцами. Просто потому, что нужно. Параллельно у нас начались два очень перспективных флирта.

Первый — это флирт с психоделикой. Второй — с компьютерами, с компьютерной эстетикой и с компьютерным миром. Они оба отличаются большой влюбленностью и делаются по огромному желанию. Это те моменты, которые определили все настроение 96-го года. Флирт с компьютером начался, строго говоря, летом 95-го года... Тогда было еще не очень понятно, что из этого выйдет.

А. К.: Что послужило импульсом?

И. К.: Так получилось, что руководители «Апекс Рекордз», будучи людьми с физико-математическим образованием, всегда питали слабость к новым технологиям. И ваш покорный слуга, будучи человеком с естественно-научным образованием, тоже питал слабость к новым технологиям. Поэтому когда пришли эти люди и сказали, что есть такое предложение, я с восторгом за него ухватился. Хотя не до конца понимал, что из этого выйдет. Все вокруг относились к этому как к какому-то пафосному некоммерческому предприятию. Никто тогда не ожидал, что это окажется выгодным коммерческим и рекламным шагом. Делалось это как эксперимент — для того, чтобы застолбить новую дорогу...

Было видно, что эта компьютерная история — на самом деле замечательный роман. Благодаря ему я лично снова вошел... немного отстав от компьютерного мира за последние три года... я окунулся в него с большим удовольствием, увидев в этом огромные перспективы. Вплоть до того, что вся ближайшая работа «Наутилуса» планируется в основном интерактивными мыслями, мультимедийными. Один из проектов — это проект осуществить новый альбом, так называемый «CD +», который, помимо аудиодорожек, содержал бы также компьютерную мультимедийную дорожку.

А. К.: Это как на последнем альбоме Rolling Stones «Stripped». Скажи, ведь приятно с умным человеком поговорить?

И. К. (смеется): Мне тоже приятно. «Pleasure is mine» — как говорится в таких случаях по-английски... Следующий наш шаг — открытие интернет-сайта, который уже работает. Он еще не доделан, но с него уже можно получать какую-то информацию: альбомы, тексты, все прочее. Сейчас его нужно довести до ума. Он позволит поклонникам получать не только ту информацию, которая есть на «Погружении», но и свежие новости. Задавать вопросы, писать письма, обращаться с коммерческими предложениями... Знакомиться с девушками. И так далее. Ну, вот эти два компьютерных проекта сейчас продолжаются. Я очень тащусь от этого и сосредотачиваю внимание на мультимедийных и интерактивных технологиях. Потому что считаю, что темпы, которыми они будут внедряться в музыкальную жизнь, значительно выше, чем сейчас ожидают скептики. То есть это то, куда нужно кидаться очертя голову, потому что именно в этом направлении лежит будущее.

Второй большой роман, который во многом определил настроение 96-го года, — это роман с возрождением психоделической культуры. С брит-попом и всем, что вокруг него происходит. Когда я только начал входить в это дело, то принял его сразу — эту перемену в направлении английской музыки. Без оговорок. Мы сейчас говорим о более психоделической стороне брит-попа. Той, которая ориентирована на «neohippy ideology», на возрождение психоделической культуры. Я не имею в виду совсем попсовые варианты, хотя они мне тоже нравятся. Сегодня Джарвис Кокер из Pulp стал для меня одним из самых любимых людей. Новый культовый герой, вытеснивший в моем сознании, например, Мика Джаггера. И преемственность этой культуры, и новое увлечение психоделикой... Интерес к 60-м годам, снова возвратившийся. И в связи с этим появление нового психоделического оптимизма в творчестве «Наутилуса», который связан с преодолением социальной заторможенности, социальной загипнотизированности тем, что происходит вокруг. И в итоге посыланием этого всего нахуй.

За этот роман нужно выразить огромную благодарность группе «Аквариум» и тому культурному посланию, которое она несет в себе и в своих отдельных членах. И которое, к сожалению, не всегда, по ряду различных причин, творческих, объективных и субъективных, находит отражение в творчестве самой группы. Увы. И традиции хранителей духовного наследия 60–70-х годов, которой следуют многие члены этого коллектива... Она, может быть, в каком-то смысле является их значительно большим достижением, чем музыка, которую они в последнее время играют.

Другими словами, роман с психоделиками привел меня к коренной переоценке сознания. Ка-те-го-ри-чес-кой. К какому-то духовному отрыву от тяжелого наследия так называемых «русских проблем». Несмотря на весь риск подобного поведения в этом обществе... У меня уже давно, в течение нескольких месяцев, не было никаких интервью... Меня последние публикации о «Наутилусе» скорее радуют, чем расстраивают. И я собираюсь внаглую внедрять тексты антипрогибиционистского характера повсюду, так сказать.

А. К.: А это движение какое название носит? «Свобода марихуане»? Или «Свобода легким наркотикам»?

И. К. (смеется): «И не только легким», — ответил я задумчиво... А вообще, это называется антипрогибиционистское движение.

А. К.: Я с тобой сейчас советуюсь. Может быть, не переводя артиллерийский огонь на «Аквариум», рассказать о психоделической дружбе Ильи Кормильцева с Олегом Сакмаровым?

И. К.: В такой формулировке, как «окружение группы «Аквариум», это звучит настолько... Кто нужно, тот поймет. А кому не нужно, нехуй и понимать. Можно этим все сказать. Без имен и без ничего.

А. К. (жалостно): Мне бы конкретики хотелось услышать.

И. К. (включая вторую космическую скорость): Какой, блядь, конкретики!? Вряд ли это для книжки про «Наутилус» может иметь значение... Ну, короче говоря, запоздалое знакомство с духом 60-х, выраженным в виде конкретных веществ, вызвало у меня большую радость и одновременно большую грусть. Блядь, ну почему это не произошло лет пятнадцать назад? Понимаешь? Потому что уже все равно возраст есть некоторый. Конечно, лучше было пройти через все это в более молодом возрасте.

А. К.: Я правильно понимаю, что в восьмидесятые годы всякие психологические-психоделические-возбуждающие проплыли мимо «Наутилуса»?

И. К.: Ну как? Мы покуривали... Но это никогда не носило культового характера. Это было такое экзотическое развлечение. Теперь это стало как бы нормой. Ряд людей выбрал себе траву в качестве энджина, а отдельные люди и кое-что покруче. В общем, каждый выбрал себе топливо и понял, что алкоголь отупляет. Он является одним из мощных средств развития специфического русского менталитета, такого очень угнетающего. Который не ведет никуда, кроме длительных разборок и стенаний про жизнь. В итоге долбание привело к категорическому изменению содержания в лучшую сторону. Впервые за много времени у нас появились радостные, а также юмористические нотки. И даже трагические и мрачные вещи стали трагическими совсем по-другому и по-другому мрачными. Они потеряли привкус скулежа, стали просто... драматическими.

Ну и дальше. Во всей этой обстановке духовного подъема и разрыва с традициями появилось естественное желание записать альбом в Англии. Пример Гребенщикова, записавшего в Лондоне «Навигатор» и «Снежный лев», сыграл здесь положительную роль в смысле опыта, показывающего возможности такого мероприятия. Непосредственным толчком была попытка оторваться от всей этой заебавшей реальности. От ее проблем. И, в общем, оторваться где угодно. И когда у БГ появились в Англии связи, стало понятно, что если писаться где-нибудь не здесь, то в самом лучшем месте, которое можно вообразить по наработанному культурному материалу. Ну, на родине жанра творить. С этой целью началась разведывательная работа — поиск английских продюсеров, которые могли бы за приемлемые деньги заинтересоваться нашим проектом и смогли бы его реализовать... Так нами был нащупан Билл Нельсон.

Про Билла ничего рассказывать не буду, дам пачку его материалов, его пластинки. Ты сам досочиняешь... Потом я съездил на разведку в Великобританию, познакомился с людьми, и процесс пошел. Сейчас заключаются соответствующие контракты, платятся деньги, и в ноябре мы отправляемся туда, чтобы сварганить что-то.

А. К.: Последний вопрос — об эволюции личности Бутусова модели 1996 года. Что делал Бутусов все это время? Девочки-студентки бегают, интересуются...

И. К.: Бутусов частично разделил эти веяния на три романа, которые мы с тобой нащупали: роман с Европой, назовем его так, роман с компьютерами и роман с психоделиками и новой музыкой. Из этих трех увлечений Слава разделил одно — психоделики. И собирается разделить второе — поездку в Европу. С компьютерами роман не очень разделился — по причине патологической техно-боязни господина Бутусова. Главное, что он понимает важность этого романа. Даже если сам не может психически и интеллектуально в нем участвовать. Эволюция — то, что человек тоже очень расслабился и понял, что его позиции непоколебимы. Что ему не нужно бороться каждую минуту, доказывая, что он есть то, что он есть. А он может просто начать делать то, что ему хотелось бы сделать. И чувствовать себя свободным.

На этом месте беседы в диктофоне тупо закончилась пленка. Мы завершили интервью, немного поболтали, попили чаю и разъехались по делам. А через несколько недель Илья улетел на запись в Англию.

Одинокие герои

В Москву Илья вернулся лишь под Рождество. Приехал заросший, без пресловутой бороды и темных очков, весь какой-то светлый. Привез записанный, но пока не смикшированный альбом, который назывался «Яблокитай».

«Ну, рассказывай», — с нетерпением начинающего журналиста подсел я на уши мудрому Кормильцеву.

Английская картина вырисовывалась следующая. Основным действующим лицом в студии, как и планировалось, оказался Билл Нельсон — «живой символ британской рок-музыки». Человек, два альбома которого попали в английский «Top of the Pops». Затем игра в глэм-рок Нельсону надоела, и он уединился на своей ферме под Йоркширом, где писал музыку для кинофильмов и спектаклей.

«У вас в композициях все слишком отточено и поэтому немножко скучновато, — откровенно заявил Билл при первой встрече с Кормильцевым. — Нам надо добавить задора и легкого сумасшествия. В идеале хотелось бы немного побесшабашничать».

И работа закипела. В йоркширской студии трудились четыре человека: сам Нельсон (продюсирование, клавиши, программирование, гитары), микс-инженер Джон Спенс, Бутусов и Кормильцев. Непосредственно Илья отвечал за общий моральный дух, идеологические нюансы и волю к победе.

«Мы с Бутусовым решили, что в студии последнее слово будет за Биллом, — вспоминает Кормильцев. — Поэтому все расхождения во взглядах происходили исключительно между мной и Славой. Когда я увидел, в какую сторону клонит Нельсон, то слегка запаниковал. Мне показалось, что это не “actually”. Мол, не Black Grape и не Pulp... Все-таки Нельсон — человек немного другого поколения. Но в какой-то момент я успокоился и решил: “Может быть, Слава всю жизнь мечтал исполнять именно такую музыку”».

В свою очередь, Бутусов, попав в студию, начал нервничать, как невеста перед свадьбой. Затем, увидев, насколько уверенно Нельсон рулит «пейзажем звука», Слава успокоился — вслед за Кормильцевым. «Если бы Билл умел петь по-русски, нам можно было вообще не приезжать», — пошутил Илья, отдавая должное профессиональной выучке Нельсона.

Потянулись трудовые будни. Студийные смены проходили без выходных и праздников. После работы наши поэт и певец заходили в паб, где вели оживленные беседы с местным населением. В частности, обсуждались метаморфозы капризной английской погоды, которая менялась по несколько раз на дню — от мокрого снега с дождем до «плюс пятнадцати». Затем Илья и Слава возвращались в коттедж, где философски общались возле камина с забиванием косяков, распитием виски и обсуждением новых песен.

Со стороны все выглядело на редкость благостно — без истерик сами знаете кого, с соблюдением всех планов и сроков. Ближе к финалу сессии «Яблокитая» случилась кульминация, а именно запись композиции «Нежный вампир». Текст к этой песне был придуман Кормильцевым последним и заслуженно считался одной из главных удач альбома. Чтобы усилить коммерческий эффект композиции, «Нежный вампир» было решено спеть дуэтом... с Гребенщиковым. Это выглядело реальным, поскольку идеолог «Аквариума» в то время проживал в Честере — в полутора часах езды от Йоркшира.

Идея была обречена на успех и хранилась в строжайшей тайне. Опыт исполнения Бутусовым и Гребенщиковым песни «Я хочу быть с тобой» подсказывал Кормильцеву, что в таком варианте «Нежный вампир» должен превратиться в радийный суперхит. Также на него планировалось снять клип — с участием Бутусова и БГ.

Встреча с главным поклонником Боба Дилана в России проходила на захолустном полустанке Йоркшира и напоминала, по словам Кормильцева, прибытие Ленина на Финляндский вокзал. Гребенщиков приехал, сверкая новыми зубами, и сразу принялся за работу, внося в нее позитивную энергетику. В «Нежном вампире» Борис со Славой пели по куплету — в порядке живой очереди. Получилось эротически, таинственно и проникновенно. На этом эмоциональном всплеске запись альбома «Яблокитай» была завершена.

Я выслушал рассказ Кормильцева, а дома, в наушниках, несколько раз прослушал весь альбом. Я понимал, что Бутусов и Ко рискнули и попытались записать модную танцевальную музыку — с образными, но несложными текстами и современным саундом. Разуверившись в отечественных музыкантах и звукорежиссерах, Слава отдался с потрохами в руки опытного англичанина, который довольно удачно сделал экспериментальный альбом. Это выглядело смело и свежо: а) для «Наутилуса», б) для России. Более того, пресса вскоре поддержала новую концепцию, впервые за несколько лет разразившись комплиментами в адрес группы.

«Альбом “Яблокитай”, постскриптум к третьему этапу жизни “Наутилуса”... вышел угловатым, неровным, шероховатым и, как следствие, совершенно диковинным, — писал Алексей Крижевский в газете “Известия”. — Похоже, именно здесь дуэт Бутусова и Кормильцева отыскал ту текстуально-мелодическую прощальную интонацию, которую уловил и использовал Алексей Балабанов в своих “Братьях”».

Вопреки волнениям и тревогам, становилось понятно, что опытный старый волк Билл Нельсон «Наутилус» не подвел. Тем не менее, вопросов к самому Кормильцеву у меня была масса — не меньше, чем комплиментов аранжировочным паутинам англичанина. Например, драматургия «Яблокитая». Почему «Апельсиновый день», который, ясен пень, должен был открывать компакт-диск, находился на последней позиции? А самая спорная композиция теперь стояла на альбоме первой? Почему в «Яблокитай» не вошли отлично звучавшие на демозаписи «Матерь богов» и «Бедная птица»? Куда делось первоначальное название «Китайское яблоко»? И наконец, почему проект называется «Виртуальная группа “Наутилус Помпилиус”»? И как данный студийный вариант музыканты будут озвучивать «живьем» — все эти искусственные шумы, кольца, лупы, сэмплы?

«Никак не будут озвучивать, — жестко ответил Кормильцев. — Выпустим альбом, сыграем тур, напечатаем книгу, переиздадим архивные записи и... все. Лавочка закрывается. «Наутилуса» больше не будет!»

Подробности Кормильцев комментировать отказался. Наотрез.

Я извинился и вышел на балкон — перекурить и осмыслить услышанное. Мне было обидно и ни хрена не понятно. Глаза на мокром месте, и комок подобрался к горлу. Хотелось пожаловаться и поскулить на нелогичную жизнь. Люди и машины, метавшиеся в панике по Нахимовскому проспекту, казались суетливыми, крохотными и малозначимыми...

Об истинных причинах этого решения я мог только догадываться. Мне казалось, что вся эта игра в рок-продюсера Кормильцеву очень нравится. Значит, инициатива распада исходила не от него, а от Славы. Почему?

Ни для кого не было секретом, что Бутусов не любил ездить в затяжные туры и давать частые концерты. Было похоже, что он действительно устал от гастрольной беготни и российского шоу-бизнеса. Кроме того, на него постоянно давило чувство ответственности — за коллектив, за духовные послания поколению и т. д. Плюс в последнее время он сильно увлекся эзотерикой и мистикой — такой вот период в жизни у человека. Но это были не больше, чем мои предположения.

Позднее Илья частично объяснил, что именно произошло в ноябре 1996-го года в Англии.

«Группа распалась при обстоятельствах, достойных ремейка рассказа «Проклятие гробницы фараона», — вспоминал он в одном из интервью. — В самый разгар записи «Яблокитая» у меня умерла бабушка, и мне пришлось уехать в Россию. Вернувшись через две недели в Йоркшир, я увидел надгробие: Слава вкопал во дворе камень, на котором написал годы жизни группы. Очевидно, не поленился. Хотя я отнесся к этому совершенно спокойно. Меня эта смерть вполне устраивала — мне тоже надоела игра в русский рок. И хотелось делать совершенно другую музыку и даже под другим названием. Но мы по-разному интерпретировали эту смерть. Я-то расценивал это как смерть «Наутилуса», каким он был, а Слава расценивал это как смерть абсолютную».

Внешняя сторона процесса выглядела действительно так. Внутренняя — значительно сложнее.

Дело в том, что в этот период Слава попал под сильное влияние тусовки питерских неомагов, фактически эзотерической секты с явно выраженной деструктивной энергетикой и некрофильскими манифестами. Одним из идеологов этого движения был художник Сергей де Рокамболь, явно неординарный человек с болезненным обаянием и мутным прошлым. Блестяще владея техниками НЛП, он пытался применять их к Курехину и Гребенщикову, но неудачно. В середине 90-х годов Рокамболь записывал диски с Юрой Каспаряном и снимал фильмы про морги, совершенно взорвав мозги Бутусова философскими теориями. Бытовые подробности мы упоминать не станем исключительно по соображениям политкорректности.

В течение 1997 года Илья изо всех сил старался спасти лидера «Наутилуса» от влияния новых друзей и религий, но безрезультатно. Славу тогда словно околдовали, и он совершенно не воспринимал никого из своего рок-н-ролльного окружения. В свою очередь Кормильцев в смертельных битвах за душу Бутусова получал от жизни удары по полной программе. Начиная от подосланных курьеров с гробами по месту жительства и заканчивая мистическими проклятиями с клятвенными обещаниями сгноить поэта в течение последующих десяти лет.

У этой сатанинской истории могло быть более печальное продолжение, но безнадежную, казалось бы, ситуацию вытянула Славина жена Анжелика. В локальных боях за мужа и сохранение семьи ей удалось сделать то, что не получилось ни у Кормильцева, ни у Пономарева, ни у сотрудников питерских спецслужб.

«Некоторые периоды в моей жизни были весьма туманными, но весь мой осознанный путь ведет к просветлению и очищению, — неохотно говорит о событиях той поры Бутусов. — Даже за тридцать лет человек способен намусорить столько, что потом остаток жизни будет разгребать весь этот хлам... В молодости у меня была совсем другая траектория движения, другая динамика. Сейчас я очень серьезно отношусь к окружающей действительности, а раньше мог ее игнорировать».

Встретившись после завершения этого мрачного детектива с Бутусовым, я узнал, что у Славы почти готов сольный альбом. В тот момент он, похоже, искал исключительно амбициозный лейбл, готовый издать его дебютный диск. Но все это происходило словно во сне или в другой жизни — в период восхождения группы «Мумий Тролль» и триумфа нашей компании «Утекай звукозапись».

Помню, что последние дни плавания «Наутилуса» оказались, мягко говоря, не слишком радостными. В клубе «Желтая подводная лодка» прошла скромная презентация «Яблокитая» — вместе с Бутусовым, Кормильцевым, Гребенщиковым и Алексеем Балабановым. Там Илья подарил мне новый компакт-диск и футболку с расписанием прощального тура, настоятельно пригласив на последние концерты «Наутилуса» в «Россию».

Я посетил эти торжественные музыкальные похороны вместе с Лагутенко и Бурлаковым. Мы сидели на шикарных местах, только впечатления были отнюдь не шикарные. Музыканты старались, играли с большим рвением, но без вдохновения. Пылко любимая преданной публикой романтическая хандра «Наутилуса» скатилась куда-то в зону инфернальной мрачности и оставалась там до конца шоу. Со стороны это напоминало, по излюбленному выражению Бутусова, «усердие шахтеров, добывающих уголь в канализации». Их движения были скованны, лица грустны, а глаза печальны. Аплодисментов и выходов «на бис» в тот вечер не было, что выглядело по-своему честно и адекватно.

Когда я вышел из «России» в темную июньскую ночь, было ощущение, что у меня отобрали любимую игрушку. Заканчивалась одна эпоха, начиналась другая.

Потом вышла VHS-кассета или DVD, уже и не вспомнить, под названием «Последнее плавание», состоявшая из фрагментов концерта в «России» и серии закулисных интервью. Смотреть на этот «пир духа» было невыносимо тягостно и тяжело.

«Группа «Наутилус Помпилиус» просто завершила свой жизненный путь, как завершает его любая вещь в этом мире, — Кормильцев оказался чуть ли не единственным участником фильма, который пытался «держать марку». — Поскольку группа «Наутилус Помпилиус» — это артефакт, это вымысел. Собственно говоря, любой художественный коллектив состоит из людей, которые, слава богу, все живы. И у каждого из них наверняка есть свои разносторонние замыслы. И я думаю, что они смогут реализовать их, так или иначе...»

Впоследствии я узнал, что еще до начала съемок музыканты «Наутилуса» не по-детски обиделись на Бутусова и Кормильцева. Которые, как «конченые сволочи», не позвали их в Англию. И которые, по причине своих странных и внезапных решений, оставили музыкантов безработными.

Руководителю лейбла Dana Music, который это концертное видео выпускал, стоило немалых трудов провести за спиной у Бутусова цивилизованные переговоры с остальными музыкантами, чтобы они разрешили снимать прощальный концерт для Первого канала.

Затем в группе началось «восстание Спартака». Руководителем бунта оказался милейший Леша Могилевский, к которому примкнули остальные музыканты. И объектом их ненависти был не Бутусов, который не желал выходить «на бис» в «России», не директор Саша «Хип» Пономарев, а поэт Илья Кормильцев. Сейчас никто вспоминать про это не любит, но, в общем, так оно и было.

Затем последовал тур агонизирующего «Наутилуса» по городам-миллионникам, но с атмосферой внутри группы стало еще хуже. «Меня провезли в кандалах по всей стране, — обмолвился позднее Слава в одном из интервью. — После чего все и закончилось».

В интернете есть стенограмма пресс-конференции в Нижнем Новгороде, и это был сущий кошмар, конечно. И все, что было сказано сгоряча членами группы в отсутствие Бутусова и Кормильцева, топором не вырубишь. Музыканты «Наутилуса» выпустили наружу своих демонов и раскрыли внутреннюю сущность в полный человеческий рост. Судя по всему, не всем из них легко было прощаться с этой прекрасной халявой...

После проведенного на свердловском стадионе «Юность» финального концерта, который напоминал похоронную церемонию, озверевший от скотской жизни в шоу-бизнесе Князь Тишины даже не зашел в гримерку. Он решил не прощаться с музыкантами, а отправился со сцены прямо домой. Видеть друг друга никто из них уже не мог. Всех, похоже, объединяло только одно желание — «чтобы все это как можно скорее закончилось».

Корпоративный концерт на подмосковной даче у Михаила Прохорова, где с музыкантами обращались как с халдеями, стал закономерной точкой в их блестящей «наутилусовской» карьере. В сборной эстрадной солянке группа выдала «на-гора» три песни, причем последней исполнялась «Гудбай, Америка». Участники бывшего флагмана русского рока получили на руки по 500 баксов и, похоже, были счастливы.

Слава богу, на этом празднике жизни Илья уже не присутствовал. Наша книга «Введение в наутилусоведение», по сути, оказалась никому не нужна. Она поступила в продажу через две недели после завершения тура уже не существующей группы.

Музыка для поколения бритых лобков

После распада «Наутилуса» Кормильцев исчез из моего поля зрения. Он не подходил к телефону, не выезжал на концерты, не ездил меняться пластинками, не давал интервью. Похоже, что Мак надолго стал затворником и маргиналом. Я думал, что Илья уехал в Екатеринбург, Лондон, Питер или Прагу.

Через несколько месяцев я случайно узнал, что пропавший с радаров поэт забаррикадировался в квартире на Нахимовском проспекте и вовсю экспериментирует с электронной музыкой. Компанию Кормильцеву составил его бывший коллега по «Наутилусу» Олег Сакмаров. В тот момент он оказался за бортом «Аквариума» — аккурат после того, как Гребенщиков разогнал всю группу и начал записывать «Лилит». По злой иронии, это произошло практически одновременно с последними концертами «Наутилуса». Такое вот странное совпадение. Наверное, случайное стечение обстоятельств, не знаю.

Олег Сакмаров переехал в Москву, где безвылазно сидел дома у Кормильцева, с утра до вечера занимаясь созданием новой музыки. Их совместный проект назывался «Чужие». Еще в 95–96 годах Илья мечтал сделать необычный электронный альбом — даже придумал название: «Музыка для поколения бритых лобков». Но в одиночку ему эту затею было не потянуть. Теперь этот проект реализовывали двое.

Кормильцев отвечал за тексты, компьютерные технологии, сэмплы, пытался читать рэп и играть на гитаре. Остальная музыкальная фактура легла на плечи Сакмарова. Идеология и концепция проекта «Чужие» были общие.

Предчувствуя, что намечается что-то интересное, я приехал в домашнюю студию Кормильцева вместе с Сашей Коротичем.

«Незваные гости хуже татарина», — глубокомысленно заметил выходец из древней Казани Олег Сакмаров. Я догадался, что нам вроде бы обрадовались. Мы прошли в логово затворников и осмотрелись по сторонам. Вся квартира была усеяна проводами, инструментами и компьютерами, а два взрослых дядьки энергично ползали по полу и старательно что-то записывали.

Усадив нас в холодные кресла, они включили несколько треков. Первое впечатление — какой-то необычный гибрид Chemical Brothers с ORB и Prodigy. Плюс радикальные тексты на русском языке. У меня было твердое ощущение, что эти люди опережают время настолько, что их творчество выглядело как пощечина всему рок-мейнстриму. Стиль, на который Гребенщиков замахнулся лишь спустя восемь лет на альбоме «Беспечный русский бродяга», Кормильцев с Сакмаровым начали разрабатывать еще в 97–98 годах.

Весь вечер затворники с Нахимовского проспекта говорили исключительно о новом проекте. Было очевидно, что их штырит и колбасит — от ощущения создания «другой реальности». Показательно, что в их речи слова «Аквариум» и «Наутилус» не звучали, словно это были социальные табу. Правда, на перегородке в кухне, которую музыканты называли «стеной ненависти», висел большой фотопортрет Гребенщикова — как мне помнится, неровно вырезанный из модного журнала «Клиент». Обложка глянцевого издания была превращена в мишень, и периодически два химических эльфа метко метали в изображение гуру остро заточенные дротики.

Я удивился подобному экстремизму, но решил этой деликатной темы не касаться. В тот момент будущее моих приятелей интересовало меня в гораздо большей степени, чем их настоящее. Наслушавшись новой электронной музыки, мы решили поужинать и поговорить «за жизнь». Я размахивал руками и хвастался на ухо Саше Коротичу, что сейчас сделаю интервью, состоящее из одного вопроса: «Ну, и как там ваша новая жизнь?» И вот что из нашей затеи получилось.

Александр Кушнир: Самое приятное в истории с проектом «Чужие» — это то, что Кормильцев с Сакмаровым вполне сознательно разрушают сложившиеся о себе в течение многих лет стереотипы. Расскажите, как ваша электронная эпопея рождалась и эволюционировала...

Илья Кормильцев: Все очень просто. К определенному моменту мы поняли, что нас не тащит от того, что мы делаем. И что если нас и дальше будет не тащить, то нас самих скоро оттащат.

Олег Сакмаров: Что мы можем заболеть...

И. К.: Что мы можем заболеть и нас оттащат. А поскольку мы люди пожилые, мы поняли, что единственный способ продлить нашу жизнь — это стать моложе. Это была главная идея, которая за этим лежала. Мы поняли, что сделали в жизни лишь десять процентов того, что могли сделать. И вот эти девяносто процентов, которых мы не сделали, это и есть наша кажущаяся старость. Мы решили, что пора разрушать мифологему...

Я человек антиромантических убеждений, и для меня главным было разрушить идеи интуитивизма и харизмы, которые определяют лицо русского рок-н-ролла. У нас с Сакмаровым постоянно происходят большие культурологические дискуссии. Я всегда говорил, что мой любимый поэт — Иоганн Вольфганг Гете, который прожил очень долгую жизнь, очень успешную, будучи премьер-министром небольшого, но государства. И при этом он никогда не позволял себе впасть в состояние мобильного телефона потому, что писал о том, что видел. О том, что пережил... Он все это обобщал в мудрость. Для меня это всегда очень важно.

Человек должен девяносто лет прожить так, как будто ему все время восемнадцать. И это не ложь. Не способ грим себе сделать, подтяжки и прочее. Это должна быть душа. Душа должна быть молодой, потому что душа человека бессмертна. Если только ее не отдавать на растерзание телу, деньгам и прочей хуйне. Душа всегда должна быть восемнадцатилетней. Я подумал, ну нам по сорок лет... А тем, кто сейчас ходит на дискотеки, на рэйвы, читает Пелевина, им сейчас восемнадцать лет. Ну и что?

Мы слушаем ту же музыку, ходим на те же дискотеки, а уж по поводу того, как долбаться, мы каждого можем научить. Я посмотрел на неутомимого Шона Райдера из Happy Mondays, у которого сейчас Black Grape... Вообще для меня в концепции этой идеи было... Если не считать моих друзей, если не считать Сакмарова, получается, что в этой стране не было никого, кто бы меня толкал. В какой-то момент у меня появилась последовательность откровений, что нужно что-то делать совсем по-другому. Эта последовательность складывалась следующим образом: Шон Райдер — Underworld в лице обоих пидарасов — Билл Нельсон, как ни странно. Билл Нельсон показал мне пример карьеры, может, не очень удачной в каких-то отношениях, но это пример человека, который мастер и который умеет работать с материалом. Вот эти три человека для меня были самыми важными из внешних людей.

К сожалению, кроме друзей, мне в этой стране никто не дал ничего. Ни у кого не было возможности ничему научиться. Потому что все очень успешно идут к своим похоронам. И к своему некрологу. И как-то это все очень скучно. То есть это момент такой, неизбежный для каждого. Но его надо пережить как-то на лету, даже не заметив. Ну, хуячил ты музыку для людей, а потом для ангелов начал хуячить. Даже не заметив, что в руках лежала та же самая гитара. Я думаю, что вот так, наверное, Фрэнк Заппа перешел в мир иной, не поняв в итоге, чем его 49-й альбом, записанный на небесах, отличается от 48-го, записанного по эту сторону бытия.

А. К.: Вернемся к вашим экспериментам. С идеологией все понятно. А как технологически это все создавалось? И как в итоге та стадия, которую мы сейчас слышим, материализовалась в жизнь?

О. С.: Что касается технологии, то есть подключения проводов и набора программы, управления всей аппаратурой, это скорее вопрос к Кормильцеву. Я в этом смысле лишь скромный подмастерье. А что касается того, как все это рождалось... Не совсем так, как Илья излагал, — у меня другой путь к этому был. В последние годы я просто лопался и взрывался изнутри. От переизбытка идей и совершенно очевидных вещей... Которые я знал, как надо делать, но не мог сделать там, где занимался музыкой. И те ориентиры музыкальные и этические, которые я видел вокруг: Трики, Бек, которые в какой-то момент меня смели просто... И я понял, что они отражают мое мироощущение. И я загрустил совсем сильно, что у меня нет никаких шансов в этом культурном пласте что-нибудь сделать. И я начинал уже перегорать. Внутри кипит, когда ты знаешь, что делать, а тебе не дают. Все, как будто бы знают, что делать, но ничего не понимают...

И тут повезло, что мы с Кормильцевым, вроде перестав работать вместе в «Наутилусе», уже несколько лет корешились по поводу общих психоделических впечатлений, жизненной философии... И этот период длиной в два-три года, он вдруг вызрел в идею, что мы можем работать вместе... И я, по крайней мере, могу все свои мысли неограниченно реализовать... Самые безумные. И на меня никто не будет показывать пальцем и говорить: «Ты что? Ты что придумал? Ты же песню убиваешь этим!» Гораздо проще, когда песня твоя. Хочешь — убиваешь, хочешь — не убиваешь. Вот ты слышал, убили ли мы свои песни? Нет, не убили. Они сами кого хочешь убьют, я думаю. Или оживят. И то, что мы сейчас делаем, это сегодня близко к пониманию творческой свободы. Свободы вылепливания в звуке своей картины мира, с одной стороны, и с другой стороны — такого ремесленного смирения. Когда творческая вседозволенность формализуется очень сложной технологией изготовления продукта.

И. К.: Я бы даже добавил слово «мучительной».

О. С.: Меня это очень порадовало и показалось близким. Потому что я эту технологию в свои консерваторские годы хорошо представлял — как мучительно тяжело в музыке делается настоящее. А потом, попав в рок-н-ролльную среду, я слышал много мнений о том, что весь этот труд не нужен... Это кропотливое обучение, образование и потом реализация того, чему ты научился, — все это не нужно. Мол, все идет от Бога. А музыкант — это всего лишь проводник. И ничего не надо делать. Мол, надо бухать, долбаться, набираться жизненных впечатлений, а потом выплескивать это в альбомах и на сцене. Это такая традиционная точка зрения. И в рок-н-ролле меня последние годы угнетало то, что по-русски называется «халявность», «быстрота» и «спонтанность»...

У нас с Кормильцевым существует другой метод. Мы очень долго и кропотливо работаем, как все техно-музыканты в мире. Когда идеологи ORB несколько лет делают свой альбом, тщательно возясь с каждым звуком, это достойно уважения. И два полюса в моей жизни сомкнулись неожиданно — консерваторский и самый радикальный. Новый, электронно-авангардный какой-то, постмодернистский. И у меня не порвалась связь времен, а восстановилась. Я какую-то внутреннюю гармонию здесь нашел. И поэтому то, что мы сегодня слушаем, для меня это был вопрос какого-то гигантского наслаждения. Самое главное — получилось сделать то, что хотелось. И мы здесь отвечаем за каждую ноту, за каждое слово. И это счастье.

А. К.: Как вы дополняете друг друга?

И. К.: Прекрасно. Мы настоящие, нормальные солдаты во взводе. Мы в меру ругаемся, в меру прощаем друг друга. Порой посылаем нахуй — как полагается между двумя взрослыми мужчинами, которые уже не имеют особенных иллюзий по поводу этой жизни. Которые много чего повидали на своем веку... Главная проблема у нас сейчас — как и когда почистить зубы. И правильно ли с точки зрения стоматологии чистить зубы первый раз в восемь часов вечера? У нас две ключевые фразы при создании этого альбома — «Я иду чистить зубы» и «Где карандаш?». Карандашом записывается в монтажные листы новое состояние треков. А зубы — это такая вечная проблема... Мы начинаем их чистить в десять часов утра и завершаем в восемь вечера. Потому что человек, который идет по дороге к зубочистительному центру, вдруг поворачивается и говорит: «Да, кстати, а неплохо бы здесь сделать корректуру звука». — «Как?» — спрашивает второй, сидящий за пультом. Первый возвращается в комнату: «Ну, вот так». И после этого продолжает рассуждать: «Да, хорошо звучит. Ну, я пойду, зубы почищу, пока ты это делаешь». По дороге поворачивает назад и говорит: «Слушай, а неплохо бы вот этот сэмпл немного прибрать, потому что слишком жирно получается». — «Как?» — говорит тот, который сидит за пультом. «Ну, вот так. Ну ладно, ты делай... А я пойду почищу зубы». И так происходит с десяти утра до восьми вечера.

А. К.: Каковы функции каждого из вас в проекте «Чужие»?

И. К.: Я бы сказал, что в силу нашего образования Сакмаров больше ответствен за то, что называется музыкой. В узком смысле этого слова, то есть гармония, ноты и прочее. Я больше ответствен за то, что называется звуком — в узком смысле этого слова. Сэмплы, подобранные звуки, звучание, обращение с аппаратурой. Но мы стараемся меняться функциями, как-то передавать их друг другу. И постепенно этот процесс инфильтрации происходит. И я начинаю играть, а Сакмаров начинает крутить ручки. Я думаю, что пройдет время, и мы будем друг другу идентичны в этом смысле. Это если брать технологическую сторону.

Если брать душевную сторону, то я, будучи человеком истеричным, темпераментным и требовательным к жизни, в каком-то смысле вношу во все это струю какого-то критицизма, энергии такой мужской. В свою очередь Олег вносит в это энергию душевности. Его основной вклад — в лиричность, в чувства, в эмоцию. В нежную сторону всего того, что мы делаем.

А. К.: Можно сказать, что вы начинали «Чужие» как дуэт композитора и музыкального коллекционера? А потом это куда-то начало смещаться?

О. С.: Музыкальный коллекционер — это Борис Гребенщиков!

И. К.: Я скажу, что мы начинали как дуэт двух наркоманов и, в общем-то, надеемся оставаться в том же качестве.

О. С.: А я с ужасом представляю момент, когда Кормильцев начнет писать музыку, а я — стихи. Вот что тут будет...

И. К.: Если поставки травы и кислоты будут оставаться на прежнем уровне, я думаю, что мы будем наслаждаться тем, что делает каждый из нас. Сакмаров хочет меня научить гармонии, я хочу научить его писать стихи... И мы считаем, что это очень важно... По крайней мере, подписывать все мы собираемся творческим коллективом — по старой проверенной схеме Леннон — Маккартни. Потому что уже очень трудно сказать, кто что придумал. И если, например, Олег написал всего несколько строчек в композиции «Сумочка», а я написал всего лишь несколько партий в той музыке, которую мы сделали... Это состояние — оно быстротекущее, потому что все может обернуться обратной стороной. И я очень буду счастлив, если мы окажемся совершенно универсальными и научим друг друга тому, что умеем.

О. С.: Я получаю колоссальное удовольствие от неожиданных хитросплетений нашего сюжета, нашего звука, наших мыслей вообще... Когда я с удивлением смотрю, как какая-то моя музыкальная идея в такую сторону выруливает, что я даже сам себе представить не мог никогда. То, что называется коллективным творчеством и чем многие рокеры щеголяют: мол, «у нас коллективное творчество»... И чего уже давно нет ни у кого из известных мне людей... Вот мне кажется, что у нас это получается. Что мы наслаждаемся совместной работой. Такой каскад интеллектуальный, все это забавно и остроумно иногда получается. Иногда грустно и трагично.

А. К.: Огласите названия основных композиций...

О. С.: Первая называется «Химический ангел», есть вариант «Химическая женщина». Вторая — «Сумочка». Это пока рабочие названия. Третья называется «Свеча», она же «Муха». Четвертая — «Фармакология», в народе называется «Моцарт». И пятая называется «Не тащит».

А. К.: Чем были обусловлены включения в ткань композиций индийских и тибетских мелодий?

О. С.: Ни одной индийской, слава богу, и тем более тибетской. Исключительно наши родные мусульманские мелодии. И немецкие. Больше ничего. Ну и там всякие африканские, но тоже мусульманские. Мы не склонны поддаваться экспансии восточных религий. Мы не думаем, что они должны завоевать мир, как они сами считают. У нас своя строгая немецко-татарская идеология и религия...

А. К.: Каковы ее основные постулаты?

О. С.: Джихад и много чего другого. Есть основополагающие труды классиков на эту тему, можете почитать. Различного рода Кораны. Немецкие... Кушнир хотел нас обидеть — «тибетские, индийские мелодии»...

И. К.: Буддизм — это главный объект нашей внутренней философской критики. Ты можешь посмотреть на «стену ненависти», которая располагается на кухне.

А. К.: Вы можете приоткрыть секреты творческой кухни и продекларировать источники музыкальных цитат?

О. С.: Все сэмплы на альбоме мы честно укажем. Это даже не секрет творческой кухни, это обыкновенная порядочность. Когда мы берем кусок произведения Моцарта из записи татарских друзей, то, в общем, их и укажем. То, что огромный поток world music предоставляет нам, мы этим активно пользуемся. А Кормильцев у нас — неисчерпаемый источник мировых впечатлений.

И. К.: Если вас, к примеру, интересует текст, идущий на заднем плане в композиции «Не тащит», то его перевод следующий: «Продолжаются свирепства исламских фундаменталистов в Алжире. В северо-западной части Алжира группа исламских фундаменталистов захватила деревню. После чего удерживала заложников в течение пяти дней».

О. С.: Ну, и чего ты, Илья, сразу все рассказал?

А. К.: Не боись, Олег, в надежные руки это попало. А как это богатство будет реализовано на живом звуке? Сопоставление студийного и концертного звучания?

И. К.: У нас постоянно происходят всякие технологические находки, которые могут иметь применение на сцене. Мы, в принципе, пришли к выводу, что эту музыку можно играть живьем. Ее можно играть так же долго и нудно, как играли Led Zeppelin и Grateful Dead. Интересно играть звуками, играть мирами, объективными по отношению к тебе...

О. С.: Простор для импровизации сценической очень большой — словесный и музыкальный.

А. К.: Какие звуки и инструменты во время концерта будут звучать с пульта, а какие — идти со сцены?

И. К.: На самом деле, все будет идти со сцены. Просто что-то будет идти от компьютера, что-то будет идти от человека. От компьютера будет идти в основном ритмическая подкладка. Потому что, как хорошо написано в последнем номере журнала Mojo, чем отличается drum box от ударника? Тем, что в drum box программу нужно внести только один раз. Необходимость в живом ударнике — это совершенно ложная вещь. Возможно, она в шоу хорошая. Может быть, мы когда-нибудь придумаем что-нибудь для перкуссионистов, если нам захочется этого для новых оттенков. Для того чтобы просто видеть живую обезьяну, которая стучит по бонгам, как поется в знаменитой песне группы Dire Straits. А в принципе компьютер — это сетка координат. Такая бывает у художников — нанесенная сеточка из координат, в которых они что-то строят. Это хорошо, что в электронной, технологической музыке эта сетка не живая. Она не человек, именно потому что она должна быть абсолютно надежной. Люди на этом фоне могут выебываться как угодно. Это живые люди — они отражают свои эмоции, душу...

Музыка, собственно говоря, это искусство времени в первую очередь. Даже прежде чем искусство звука. А время... Люди не считают время, у тебя есть часы для этого. Собственно говоря, компьютер — это те же самые часы для музыканта, которые носят на руке. И, когда нужно, на них смотрят. Зачем на них смотреть, когда не нужно на них смотреть? И в этом смысле появление компьютера как организующего темпа, ритмического элемента музыки — это огромный прогресс, который делает музыку намного более свободной. Хотя не все это понимают... Многие видят в этом какое-то рабство, какую-то механичность. Но музыка вся механична, размер в музыке — это железный канон. Когда человек отходит от музыкального размера, от темпа, это всегда служит проигрышу музыки. Если этот отход не предусмотрен, специально не задуман, это называется «лажа». В этом смысле мы считаем, что в этой сетке можно делать очень живую, охуительно живую музыку. Не менее динамичную, не менее напористую, чем рок-н-ролл. Не меньше оставляющую просторы для игры.

А. К.: Тексты у вас были первичными?

И. К.: Изначально — да. Но очень много поменялось в процессе работы над вещами... Под динамику, под содержание, под мысль.

А. К.: В тех композициях, которые я слышал, используется сильный элемент ассоциативного мышления. Там присутствует пространство для импровизации восприятия. И композиции ваши, похоже, уже живут своей жизнью...

И. К.: Мы как-то особо не рефлексируем на эту тему. Я вообще всегда считал, что текст — это некое высказывание. И это твоя проблема, как ты мое высказывание понимаешь. Для меня такого специального ассоциативного мышления, отдельного от всякого другого мышления, не существует. Когда люди собираются ассоциативно мыслить, это называется «трип». Конечно, это полезно — музыку послушать в таком состоянии сознания...

Но если ты не знаешь, что сказать, тебе ни одно состояние не поможет. Если ты не умеешь водить машину, ты не доедешь даже от станции «Нахимовский проспект» до станции «Таганская». Если ты не знаешь, куда тебе ехать, ты можешь съесть все наркотики в мире, но в итоге никуда не приедешь.

Глубина проникновения

На дворе стояла эпоха ренессанса электронной музыки и рейв-революции. Целевая аудитория журнала «Афиша» тусила по сквотам и запоем слушала Бека, Massive Attack и «Дельфинов» Лагутенко. Модные издания «Птюч» и «ОМ» вроде бы и писали о том, что наркотики — вред, но делали это так завораживающе, что читателей неумолимо тянуло этот «запретный плод» попробовать. В недрах тусовки ходили легенды про известных рок-промоутеров, которые обзванивали всех по ночам с традиционным вопросом: «Брат, у тебя есть че? Мы тут сидим дома, типа, загибаемся...»

Внимательный читатель наверняка заметил, что задолго до «кислотного бума» идеологи «Чужих» экспериментировали не только с актуальной электроникой и трип-хопом. И это было действительно так. Они легко опередили время, и делали это с нескрываемым удовольствием.

«Как плохой человек, я подсадил Кормильцева на источники великолепного расширения сознания, — признался спустя двадцать лет Олег Сакмаров. — До этого Илья пил водку, рассказывал об итальянских фильмах и ничего интересного о жизни не знал. Теперь же он покрасил волосы в рыжий цвет и ходил в рейв-клубы в измененном состоянии. На рассвете мы любили гулять по Коломенскому парку и встречать у входа в залив крейсер «Аврора» в натуральную величину».

После подобных экзистенциальных переживаний Кормильцев начал меняться буквально на глазах. Он стал больше смеяться и меньше истерить. Вкусив сладость психоделических переживаний, Илья, словно булгаковский Воланд, проницательно наблюдал за жизнью со стороны. В одно прекрасное утро он заявил друзьям, что не квартирный вопрос испортил москвичей, а недостаток глубины проникновения. Спорить было бессмысленно. Да, честно говоря, никто и не пытался.

При этом космические приключения Кормильцева начали затягиваться на несколько дней-недель. Домашний телефон зачастую был выключен, и его новые приятели приходили в гости по-простому, без звонка. Дверь в квартиру закрывалась эпизодически. На кухне порой случались небольшие пожары, но на такие мелочи никто не обращал внимания. Здесь творились дела поважнее.

По вечерам за нездешним количеством вискаря и кислоты обсуждалось все на свете: от истории «химической волны» до теории и практики иконописи. Современники поэта вспоминают, что не все очевидцы этот перегруз выдерживали. В частности, уральские друзья Кормильцева, увидев, как из репродукции известной картины художника Шишкина начали вываливаться медведи, неловко спрыгивая на кафельный пол, срочно поменяли билеты и свалили на историческую родину ближайшим рейсом. Говорят, что вплоть до Домодедово их преследовали фиолетовые сфинксы с огненными крыльями за спиной.

Но долго пребывать в подобном научно-исследовательском угаре Сакмарову с Кормильцевым не удалось. В разгар очередного путешествия два химических ангела неожиданно узрели мираж. В центре студии нарисовалась высокая девушка слегка диковатого вида и с первого дубля безупречно пропела по бумажке новую композицию «Сумочка».

Как ни странно, поэт-технолог и рэпер-флейтист не спрятались за диваны и не стали размахивать бейсбольными битами, как приключилось накануне, когда при прослушивании арии Фигаро они почувствовали угрозу от музыки Моцарта и приготовились обороняться от внеземных цивилизаций.

Опасливо поддерживая друг друга, два странника отправились знакомиться и плести разговоры. Выяснилось, что не запеленгованная в сознании девушка пришла по надежной рекомендации «Хипа» Пономарева и ее зовут Алеся. Алеся Адольфовна Маньковская. Из Минска. Приехала в Москву, из бывшей дворянской семьи, пела в мюзиклах у Стаса Намина, а по ночам репетировала среди скелетов в Дарвиновском музее, выступая в поп-группе идеолога «Дикой мяты» Андрея Клюкина.

«Я закончила в Минске спецшколу при консерватории как дирижер-хоровик, — вспоминает Алеся. — После этого поступила в ГИТИС, хотя мечтала учиться в школе-студии МХАТа. Но мама мне не разрешила, авторитетно заявив, что все артистки — бляди».

Оперная певица и актриса по призванию, взрывоопасная Алеся пришлась в химической тусовке с Нахимовского проспекта ко двору. Кормильцев с «Дедушкой» Сакмаровым уже давно искали по принципу Massive Attack новых вокалисток на каждую композицию. У них намечались кое-какие удачи, но в итоге слабо управляемая Маньковская переплюнула всех.

Ее буйный темперамент и депрессивный вокал органично интегрировались в недра психоделической культуры. Будущая участница Эдинбургского театрального фестиваля никогда не слышала «Наутилус» и воспитывалась исключительно на традиционном джазе и альбомах группы Chicago. Понятно, что при подобной музыкальной девственности она представляла собой идеальную глину для двух обдолбанных электронных гурманов.

«Тебе надо послушать все сборники хип-хопа за последние десять лет, — убеждал Маньковскую Кормильцев. — Там треть музыкантов уже убили, а половина оставшихся сидит в тюрьме. И после этого ты поймешь, что это честная музыка, в отличие, скажем, от шансона».

На Алесю подобные терапевтические методы действовали, но слабо. Она больше доверяла житейской интуиции, которая в Москве ее не подводила ни разу. При этом Маньковская не на шутку загорелась новым приключением, и ее было несложно понять. Не слишком опытную белорусскую студентку судьба пригласила в волшебный мир философского суперпанка, принципиально записанного без бас-гитары, но с тяжелыми электронными барабанами.

В тексте про порванные зубами колготки Кормильцев выжигал свою любовь к рок-н-ролльным героям вчерашних дней. Внезапно открывший для себя новые горизонты поэт призывал отречься от прошлых подвигов и активно строить новый мир. Любыми способами, пусть даже и психоделическими. Все это сопровождалось неподдельным энтузиазмом и невероятным восторгом участников процесса, словно здесь снимался документальный фильм про создание параллельной реальности.

В итоге звукозаписывающая сессия альбома «Подполье» завершилась на очень громкой ноте. А именно высокохудожественным романом между Кормильцевым и юной Маньковской, который развивался у всех на глазах и в который первоначально никто не верил. Но все оказалось серьезно.

Илье нравились в Алесе ее неполиткорректность, бесстрашие и легкое безумие.

«Маньковская — это человек, у которого из одного кармана торчит виски, а из другого — бутылка пива, — не без гордости представлял Кормильцев друзьям эту странную девушку. — И если ее спросить, почему такая смесь, она ответит, что виски без пива ее не вставляет».

С появлением минской русалки в жизни Ильи завершилась бесконечная череда историй со славными московскими барышнями. Кормильцев черпал в них вдохновение, цитируя любимую фразу БГ о том, что «настоящий музыкант и поэт всегда должен быть влюблен». По правде говоря, истинным автором этого высказывания являлся Курехин, но в данной ситуации это не имело никакого значения...

Неудивительно, что после того, как новая муза Ильи переехала жить на Нахимовский проспект, финальная часть записи оказалась заточена под вокал Алеси. В песни были внесены кардинальные изменения, порой неоднозначные.

С точки зрения Сакмарова, активная интеграция Маньковской в творческий процесс дала двусторонний эффект. С одной стороны, она гениально спела несколько композиций. С другой стороны, ей удалось невозможное — разрушить казавшийся незыблемым тандем единомышленников и повернуть ход истории в другую сторону.

«Как настоящая женщина, Маньковская сумела охмурить Кормильцева, и через несколько месяцев в нашей компании все стало понятно, — признается Сакмаров. — Алеся зациклила на себе все аранжировки, и бороться с этим оказалось невозможно. В итоге вопрос встал ребром: или я, или она. Поэтому я не сильно удивился, когда ко мне как-то подошел Кормильцев и, заикаясь от смущения, тихо сказал: «Мы с Маньковской наконец-то выпустили альбом «Чужих». Правда, Алеся некоторые композиции переделала, а некоторые выкинула». И я подумал: а чего еще от женщины можно ждать? Забавно, что она выкинула мою песню «Come Down», сказав, что это унылое говно. Наверное, потому что там пела не она, а я. Такая у нас с Ильей случилась лютая Санта-Барбара...»

Ответный ход «Дедушки» Сакмарова последовал мгновенно. Во-первых, он мотнулся к Славе Бутусову записывать альбом «Овалы», а затем отправился с ним в тур по стране. Как будто и не было у него двухлетних попыток избавиться вместе с Ильей от влияния и незримой ауры лидера «Наутилуса». Во-вторых, бывший соратник Кормильцева выпустил в Нью-Йорке альтернативную версию альбома, назвав его «Химический ангел». Почти во всех треках с женским вокалом Олег поставил других певиц, начиная от участвовавшей в записи Светы Плетенко до бывшей вокалистки группы «Девчата» Кати Бочаровой.

Но это еще не все. Кроме опальной песни «Come Down» Олег включил в альбом апокалипсический вариант композиции «Парашютизм», исполненный свердловчанином Игорем Гришенковым в жестком стиле «Мамонов на кислоте». С моей точки зрения, это один из самых страшных электронных боевиков конца 90-х, несправедливо незамеченный и недооцененный. Душераздирающим голосом вокалист «Апрельского марша» буквально воет в микрофон: «Мама, не выкидывай меня из люка. / Мама, мама, я не хочу быть парашютистом! / Что ты наделала, мама-а-а...»

У всего этого химического триллера неожиданно оказался красивый и сентиментальный финал. В конце 2015 года Маньковская и Сакмаров, позабыв былые разногласия и обиды, дали единственный «живой» концерт проекта «Чужие». Сакральное действие происходило в старинном особняке на Покровке, где за сотню лет до этого выступал великий Шаляпин. Специально прилетевшая из Лондона Маньковская пронзительно исполнила весь наркотический репертуар «Чужих»: «Фармакология», «Химическая женщина», «Сумочка» и «Муха». Выглядела она как стервозная дьяволица в духе Диаманды Галас и была неотразима.

Олег Сакмаров в императорском кителе, с капельками пота на лице, вещал в темноту мрачные кормильцевские мантры: «Кому нужны новые дети за пару лет до конца света? Come Down! Come Down!»

Им подыгрывали музыканты лучших московских групп, а слушали это, затаив дыхание, человек сто вышколенной столичной интеллигенции. У Олега тряслись руки, у Алеси проступали слезы, а ее голос местами предательски дрожал. С момента записи «Подполья» прошло почти двадцать лет, но при этом ни один звук, ни одна нота не потеряли своей актуальности и честности. Пожалуй, это была та самая искомая глубина переживаний, о которой так искренне мечтал Кормильцев в затуманенном экспериментами 1998 году.

Никто из ниоткуда

Когда Илья закончил работу над проектом «Чужие», всем казалось, что ничто в округе не предвещает беды. Журналистам и друзьям альбом нравился, а Гребенщиков разразился хвалебной тирадой из серии «ну кто-то же у нас должен был сделать такое!». Бывший директор «Наутилуса» Володя Месхи, выступая в роли национального топ-продюсера, предлагал проекту шикарные туры по всей России. Генеральный директор компании Rise Music уже давно торчал на подобной «умной музыке» и, подозреваю, самозабвенно сидел на такой же жизнерадостной диете, как и Кормильцев с Сакмаровым.

Но реализовать эти планы не удалось. Грянул кризис 1998 года, и всей музыкальной индустрии пришлось урезать бюджеты. В итоге ни один из лейблов, с которыми сотрудничал «Наутилус», выпускать «Чужих» не отважился.

«Новые артисты сейчас никому не нужны, — заявил Кормильцеву представитель одного из мейджоров. — Причем не нужны агрессивно!»

«Это был, конечно, щепетильный момент», — признался спустя двадцать лет после этих событий владелец Dana Music Андрей Сумин. Его отказ стал для Ильи Валерьевича не просто неожиданностью, но и сильным ударом. Окончательно добил Кормильцева отрицательный ответ музыкальных FM-радиостанций. Начиная от MAXIMUM и заканчивая «Нашим радио», которое при этом умудрилось продать на каком-то благотворительном аукционе рукопись «Скованных одной цепью» за 1500 долларов.

Не оправдывая программных директоров — этих вечных «церберов формата», — надо заметить, что и сам Кормильцев проявлял чудеса маркетинговой недальновидности. Дело в том, что в репертуаре «Чужих» находилось как минимум два радиохита: спетая Сашей Васильевым из «Сплина» лирическая композиция «Дождь» и трогательная зарисовка «Звонки» в исполнении Насти Полевой. Но замутненный наркотиками поэт решил концептуально воевать с собственными хитами и в альбом эти шедевры не включил. В итоге за что боролись, на то и напоролись: ни один радиохолдинг проект «Чужие» не поддержал. Ни физически, ни химически.

После постоянного триумфа альбомов «Наутилуса» это был полный провал. И озверевший от такого жизненного поворота Илья резко ушел в тень. Правда, прогрессивная рок-общественность не могла забыть своего героя еще долго.

Вскоре после выхода ограниченным тиражом альбома «Подполье» с Кормильцевым неожиданно связался Максим Фадеев. С профессиональным обаянием композитор Линды предложил Илье делать новый рок-проект. Речь шла про безымянную группу Total, которая тогда называлась «Тату». Ровно до тех пор, пока этот звонкий бренд не украли. Как любил говорить Сакмаров, «сами знаете кто»...

Схема будущего сотрудничества была простая: Кормильцев предоставляет тексты, а будущий продюсер «Фабрики звезд» пишет на них музыку. Все коротко и ясно.

Илья съездил на несколько переговоров с менеджментом Фадеева, но вместо текстов неожиданно предложил... пиар-менеджмент в моем лице. Сам же с проекта незаметно соскочил. То ли тексты не писались, то ли не захотел писать. Не знаю.

«Вся эта история происходила на моих глазах, — вспоминает Олег Сакмаров. — Кормильцев возлагал на Фадеева серьезные надежды и сильно огорчился, когда что-то стало не получаться. Уровень грустного скепсиса и самоиронии Ильи по отношению к проекту увеличивался и увеличивался, а потом все сошло на нет. Мне кажется, что это была для Кормильцева такая немножко пораженческая история».

При этом Кормильцев не был бы Кормильцевым, если бы не согласился прийти на презентацию Total. У меня сохранилась видеокассета, где Илья задает музыкантам единственный вопрос: «Вот вы вроде бы играете рок-музыку... Не чувствуете ли себя марионетками, исполняя чужие мелодии на чужие тексты?» Надо признаться, что ответ группы интересовал поэта в последнюю очередь. Мне стало любопытно: уж не унылые ли лица участников «Наутилуса» породили в мозгах Ильи Валерьевича подобный вопрос? Эх...

После несостоявшегося альянса с Фадеевым мы с Кормильцевым встретились у меня на дне рождения. Илья был бодр и весел, а на оригинальный вопрос «Как дела?» поведал прямо-таки анекдотичную историю.

Для начала он положил на стол два модных компакт-диска: «Брат» и «Брат-2». Как известно, в каждом из них были песни на стихи Кормильцева. «Ты что, хочешь мне эти диски подарить?» — без энтузиазма спросил я. «Не-а, — радостно ответил Кормильцев и, подражая героям кинофильма «В августе 44-го», сказал: — «Морщи лоб, шевеля губами... Я как-то утром посмотрел на эти альбомы и подумал — а вот если существуют фильмы Леши Балабанова «Брат» и «Брат-2» и они успешно продаются, то почему на прилавках до сих пор нет диска с названием «Брат-1»?»

Предчувствуя суперрассказ, я уже задыхался от смеха. Но Илья в этот вечер решил пленных не брать. Бесчеловечным голосом он поведал повесть о том, как можно стать условным миллионером за неделю. Вначале он слетал в Питер и подписал документы на смежные права с Бутусовым и Настей Полевой. Затем убедил звукозаписывающую компанию издать еще один диск — с актером Сергеем Бодровым на обложке. После этого Илья лично подбирал шрифт надписи «Брат-1», чтобы не существующий в природе саундтрек внешне ничем не отличался от своего диска-предшественника и диска-последователя.

«И как ты думаешь, каким тиражом продалась пластинка?» — спросил Илья. Я не слышал вопроса, поскольку хохотал так, что чуть гланды не выскочили. Третий раз приступы смеха накрыли меня после того, как я спустился в метро. На самом видном месте в ближайшем ларьке стояли три сборника: «Брат», «Брат-1» и «Брат-2». «Нет, все-таки Кормильцев определенно гений», — в очередной раз подумал я.

Но такие счастливые истории были скорее исключением из правил. А правила заключались в том, что вскоре после выпуска альбома «Брат-1» все финансовые сбережения у Ильи закончились. Миллионами там, конечно, не пахло и в помине. Денег от проекта «Чужие» не было, а роялти от альбомов «Наутилуса» приносили Илье, по признанию Андрея Сумина, «практически один только воздух».

«В какой-то момент я через друзей попыталась проверить количество лицензионных и пиратских дисков «Наутилуса», — вспоминает Алеся Маньковская. — Оказалось, что легитимных пластинок было выпущено всего четыре наименования, а пиратских альбомов — больше семидесяти. И это абсолютно типичная и характерная проблема для русского рока. Диски все издавались и издавались, а Илья постоянно оставался с голой жопой. Его очень оскорбляло то, что все, что он создавал, у него каждый раз воровали. Кормильцева это бесило, порой до состояния истерики».

Осенью 1999 года у Ильи с Алесей родилась дочка Каролина, а денег у молодых родителей по-прежнему не было. Чтобы заплатить аренду за очередной месяц, Кормильцев был вынужден продать винтажный усилитель, поскольку других источников дохода у него не наблюдалось.

Вскоре любимая мной двухкомнатная квартира на Нахимовском проспекте завершила существование. Неожиданно вернувшаяся из Бельгии хозяйка повела себя как последняя скотина. Она вставила в дверь новые замки и в обход существующих законов выставила семью на улицу. Им еще крупно повезло: через знакомых Алеся оперативно нашла новую квартиру в Васнецовском переулке, куда чета Кормильцевых переехала за одну ночь.

Еще одна сложная тема «кризисного периода» — отношения Ильи со Славой, которые после распада «Наутилуса» стали напоминать американские горки. То бывшие друзья ездили друг к другу в гости, жарили курицу, ставили новые записи и душевно общались. То начинали нервно решать проблемные финансовые вопросы, причем каждый раз по-разному.

К примеру, как-то раз Бутусов позвонил Кормильцеву — договориться об использовании названия «Наутилус Помпилиус» во время американских гастролей. А кроме того, об исполнении композиций, слова к которым написал Илья. Насколько мне известно, речь шла об акустических концертах перед русскоязычной аудиторией в небольших клубах Нью-Йорка.

Говорят, что большим желанием лететь в Америку Бутусов особенно не горел, но в итоге согласился на аргументы жены Анжелики. А аргументы были железные — дефолт, музыканты сидят без денег и, вообще-то, семью кормить надо.

«Ну, поезжай, — сказал Кормильцев Бутусову, выслушав по телефону эти грустные новости. — Давай договоримся так: за любой концерт, где ты поешь мои песни, я получаю сто долларов. Неважно, какие у тебя гонорары. Ты платишь мне ровно сто долларов».

Этот разговор касался исключительно выступлений в Америке. В России Слава в тот период строил концертную программу, состоящую из песен, написанных на собственные стихи, а также на стихи Головина, Гуницкого и Димы Умецкого. Позднее Бутусов начал исполнять композиции из репертуара «Кино», но тогда Кормильцева подобные нюансы волновали мало. Никто и предположить не мог, какое развитие эта история получит в дальнейшем.

В тот период Илья вместе с семьей переехал в Минск, где с головой ушел в музыку. Он научился играть на синтезаторе, делать скретчи и начал самостоятельно (!) записывать альбом «Opera Mechanica», основанный на современном переосмыслении классической музыки. Спустя несколько лет Кормильцев подарил мне журнал «Ночная жизнь столицы» с компакт-диском этого кроссовер-проекта, несколько композиций из которого впоследствии звучали на «Радио Classic».

Параллельно созданию инструментальной музыки поэт «Наутилуса» писал стихи, но, скорее всего, для себя, «в стол». Хотя при этом требовал от родственников полной тишины.

«Если Илье надо было что-то написать, не дай Бог вам постучаться в кухню, — вспоминает Маньковская. — Ему нужно было полное отсутствие людей, а ты можешь кушать где угодно. Он плотно прикрывал дверь, и в такие моменты его ничто не раздражало так сильно, как люди».

В Минске Кормильцев жил крайне скромно, практически не выходя из домашней студии, аппаратуру для которой привез из Москвы. Мама Алеси, милейшая Нина Ивановна, помогала нянчиться с маленькой Каролиной и подкармливала молодоженов — на четвертый год совместной жизни поэт и певица решили расписаться.

«Илья тогда приехал к маме с коробкой конфет и попросил моей руки, — вспоминает Алеся. — Мне тогда казалось, что все это не круто. На что мудрая Нина Ивановна заявила: «Немедленно прекрати эти выпендрежи! Я не понимаю, о чем ты думаешь? Каждая приличная женщина хоть раз в жизни должна побыть замужем». И в феврале 2003 года мы расписались в Минске, в соответствии с обычаями и законами Республики Беларусь».

Вскоре Кормильцеву позвонил Сакмаров и заявил, что слышал композицию «Come Down» в голливудском фильме с участием суперзвезды Жан-Клода Ван Дамма. Фильм назывался «В аду», и под бессмертную мелодию «Чужих» в американской тюрьме пытали бандитов, убийц и русских разведчиков. Музыка при этом была соответствующая.

«Тогда я был уверен, что это — большая победа, — признается Сакмаров. — Гребенщиков не без зависти мне сказал: «Ну, Дедушка, твои финансовые проблемы до конца жизни решены». Я перезвонил Илье и радостно заявил: «Есть мнение, что наши финансовые проблемы решены!» На что мудрый Кормильцев ответил: «Да ты совсем охренел!» И бросил трубку. Я примчался к нему с видеокассетой, на которой были указаны авторы: Кормильцев и Сакмаров. «Илья, мы с тобой — голливудские композиторы и сейчас заработаем много денег!» На что Кормильцев сказал: «Слушай, мы получим не денег, а монтировкой по затылку!» В итоге монтировкой мы не получили, но и денег не заработали тоже».

Можно утверждать, что после этой «истории из прошлого» Илью Валерьевича Кормильцева не связывало с шоу-бизнесом абсолютно ничего. Теперь он выглядел типичным аутсайдером. Без коммерческого потенциала и блестящих перспектив. Без настоящего и будущего. Другими словами, «никто из ниоткуда».

Во многом это было действительно так. Теперь Илья официально нигде не работал, жил без прописки, переезжая с квартиры на квартиру. Бродил по эсхатологической Москве в кислотно-апельсиновой рубашке Diesel, с рыжими волосами и блуждающим взглядом. Казалось, что он в те месяцы поменял не только прическу, но и сознание. Порой его останавливали милицейские патрули — за подозрительный внешний вид и странную неземную энергетику, как я полагаю...

Как-то раз молодой сержант, изучая документы Кормильцева, внезапно задумался и настороженно спросил: «Это ты, что ли, написал «Комнату с белым потолком»? Такое, не покурив, не напишешь!» На что Илья мгновенно ответил: «А такое, не покурив, не подумаешь!»

На том, довольные собой, они и разошлись в разные стороны. Каждый — в свое никуда.