Королева бриллиантов

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В начале сентября королева сидела в Версальском саду. С ней была мадам Кампан. Мария-Антуанетта была такой же бледной, как её роскошное белое платье, в глазах сквозила страшная усталость от постоянной бессонницы. Но она всё ещё сохраняла прежнюю красоту, теперь немного скорбную, способную тронуть самое жестокое сердце. Внутренняя боль стала её вечной спутницей. Давным-давно, в пору расцвета юности, жизнь, казалось, будет непрерывной чередой триумфов, и всё это продлится в лучах яркой славы до самого заката — ведь она была королевой великой страны, дочерью великой императрицы. Ничем другим её жизнь и быть не могла. Теперь, наученная горькой судьбой, она хотела только покоя. Но сейчас эта цель казалась недостижимой. Кто-то свыше диктовал ход событий, и повлиять на них было невозможно.

Мария-Антуанетта сидела на скамье, погрузившись в печальные мысли. С веток срывались пожелтевшие листья. Было раннее утро. Она вышла на прогулку, чтобы подышать свежим воздухом, пропитанным душистой росой, и насладиться тишиной. Ей прислуживала только мадам Кампан — только с ней одной она могла свободно говорить, обсуждать свою судьбу и выпавшие несчастья, ибо остальные знатные дамы старались благоразумно уйти подальше, скрыться за высокими заборами своих поместий. Королева молчала, опустив руки на колени, наблюдая за вознёй птичек на ветках, а те громко чирикали и хлопали крылышками. Постепенно радостное птичье пение оборвалось. Дрозды и соловьи отдали утреннюю дань любви, и теперь только голубка ворковала где-то, укрывшись в тени. Королева прислушивалась к её приглушённым стонам. Но и они скоро прекратились, воцарилась мёртвая тишина.

Верная мадам Кампан много отдала бы за возможность откровенно высказать королеве всё, о чём она сейчас думала. Её не столь высокое положение фрейлины позволяло ей без труда общаться с простолюдинами, а они никогда не будут откровенничать со знатными дамами двора. Но стоило ей открыть рот, как она наталкивалась на непреодолимое упрямство королевы. Её безрассудное поведение могло привести к весьма опасным последствиям. Королева никак не реагировала на все предостережения и заставляла молчать всех в своём окружении. «Сколько же можно молчать? » — сокрушалась мадам Кампан, которую обуревало беспокойство. Короля они видели редко, он всё время был занят со своими министрами, постоянно о чём-то с ними подолгу совещался. Теперь всем было ясно, что дело Бёмера вызвало острый внутренний кризис королевской власти. В напряжённой атмосфере чувствовались приближающиеся, пока ещё далёкие, раскаты грома, но никто не знал, с какой стороны подует ветер и обрушится мощный ураган.

Королева подняла голову.

— Как задержали эту женщину?

— Она неслась в своём экипаже из Бар-сюр-Об, пытаясь как можно скорее пересечь границу. Но просчиталась всего на один день. Теперь она сидит в Бастилии.

Мария-Антуанетта облегчённо вздохнула.

— Слава Богу! Мне казалось, что я умру прежде, чем её схватят. Наконец откроется истина.

Мадам Кампан промолчала. Она знала, что истина никогда не откроется. Приказ де Рогана предать огню все письма и документы спас ему самому голову. Все улики были уничтожены. Оставалось только одно честное слово королевы, но во Франции мало кто ей верил: её заверения и клятвы для большинства французов были пустыми словами.

Донеслись звуки чьих-то шагов в тенистой аллее. Они приближались. Может, это один из садовников её величества. Но на этих людей они обращали столько же внимания, сколько на кузнечиков в густой пожухлой траве. Шаги приближались, и вот какой-то мужчина шагнул на облитую солнечным светом лужайку и огляделся.

Это был граф де Ферзен. Видимо, что-то очень важное привело его к королеве в столь ранний час. Остановившись перед ней, он сделал глубокий поклон, задев широкополой шляпой траву. Солнечные лучи играли на его белокурых волосах, отражались в ясных голубых глазах. Де Ферзен был истинным рыцарем. Он терпеливо ждал. Наконец королева спросила:

— Месье, что вам угодно?

Он снова низко поклонился.

— Ваше величество, нельзя ли мне сказать вам несколько слов? Преступно терять такую возможность.

— У вас для меня есть нечто важное?

— Мне кажется, это очень важно. Но вам самой обо всём судить.

Королева усталым жестом позволила ему говорить. Мадам Кампан с интересом наблюдала за молодым офицером. Этот человек внушал ей полное доверие, но она знала, что его не любили, даже ненавидели очень многие, принимая его северную скрытность, немногословие и самообладание за презрительное к ним отношение.

У него было много друзей, но не меньше и врагов. Мадам Кампан, считавшая себя его другом, обрадовалась его неожиданному приходу, словно он с собой внёс в запертую, тесную комнату свежую струю воздуха.

Голубка заворковала вновь, но вдруг резко прервала клёкот, словно чтобы не мешать графу говорить.

— Ваше величество, с момента ареста кардинала Версаль просто кишит всевозможными слухами и небылицами. Трудно отличить правду от лжи. Я выслушивал всё, чем меня потчевали как ваши друзья, так и враги. Вам необходимо знать правду, горькую правду, без этого трудно себе представить, что может произойти. Поэтому я счёт своим долгом всё анализировать, отделяя зерна от плевел.

— Не хотите ли вы сказать, месье, что не пощадите ни моих чувств, ни моего королевского звания.

— Да. Но не забывайте — и за то, и за другое я готов отдать свою жизнь.

Он говорил просто и искренне, в его словах не было ни бравады, ни страсти влюблённого. Королева сидела, низко опустив голову.

— Итак, вы хотите оказать мне услугу, — наконец вымолвила она. — В таком случае говорите, ничего не бойтесь. Я найду в себе достаточно мужества, чтобы выслушать вас до конца.

— Ваше величество, вам, конечно, известно, что все при дворе, за небольшим исключением, верят, что вы замешаны во всех этих интригах и что кардинал на самом деле был вашим тайным агентом. Все считают, что де Роган и Ламотт станут «козлами отпущения», а бриллиантовое ожерелье останется у вас.

— Боже мой! — тихо произнесла Мария-Антуанетта. — Да, вы подтверждаете то, чего я так опасалась и что предвидела. Могу сказать вам и мадам Кампан, что изводит меня, почему ночами я не могу сомкнуть глаз. Мне кажется, это — заговор, причём гораздо более широкий и серьёзный, чем мы себе представляли. Может, в нём принимают участие и некоторые нотабли. Меня хотят унизить в глазах короля и французского народа, а при случае и погубить. Я верю, что они спрятали это ожерелье где-нибудь в моих покоях и потом его «случайно» обнаружат в тайнике, и мне — конец! Ну, а после этого у меня отберут детей, наследника и...

Де Ферзен, ударив ладонью по эфесу своей шпаги, расхохотался.

— Что вы, Ваше величество! Что это вы себе вообразили? Это выходящий из ряда вон случай обыкновенного мошенничества, не более того. Да, существовал сговор с целью похищения бриллиантов таких жуликов, как чета Ламотт, и ещё одного негодяя по имени Вилетт.

Порывистость и решимость графа, словно электрический заряд, передались королеве. Она сказала:

— Благодарю вас за искренность. Конечно, это вряд ли возможно, но человек, которому пришлось так сильно пострадать, как мне, от любой лжи приходит в ужас. Пуганая ворона и куста боится. Это вполне естественно. Ну, месье, продолжайте. Выходит, у меня не осталось друзей?

— Да, очень немногие верят вам. Эта неприглядная история усилила грязный поток лжи и клеветы, он заливает весь Париж. Говорят, что эта Ламотт, заключённая сейчас в Бастилию, клянётся довести всё дело до конца и стащить... Могу ли я повторить её мерзкие слова?

— Продолжайте, месье, мне нужно всё знать.

— И стащить ваше величество с трона, если только ей придётся туго.

— Ну, а кардинал?

— Он повторяет, что у него есть письма вашего величества. Более того, он утверждает, что у вас с ним состоялась встреча в Версальском саду и вы заверили его в том, что прошлое забыто и что он может надеяться впредь только на самое лучшее. Полагаясь на ваши обещания, он и приобрёл ожерелье.

— После того как вам стали известны эти грязные инсинуации, вы ещё по-прежнему доверяете мне?

В ответ он лишь улыбнулся.

— Ваше величество, вы знаете, что у кардинала немало могущественных союзников. Мне удалось выяснить, что Конде, Ноай и многие другие знатные семьи заявляют, что не пожалеют ни сил, ни денег, чтобы граф вышел из затруднительного положения незапятнанным. Очень многие из них опасаются, как бы унижение и позор, которым был подвергнут такой аристократ, как представитель рода де Роганов, не бросили тень на всех его близких родственников, не опорочили всё знатное сословие в стране. Эта подлая женщина сейчас у вас в руках, и все её негодяи-сообщники, конечно, получат по заслугам... только не кардинал.

Королева вскочила на ноги. Она была прекрасна в гневе, как прекрасно пламя разгорающегося костра.

— Вижу, месье, куда вы клоните. Отлично вижу. Такой совет обычно дают трусы и предатели. Вы тоже не верите в правоту моего дела? Теперь послушайте, что скажу вам я, Мария-Антуанетта, королева Франции, эрцгерцогиня Австрии. Если бы из-за страха перед знатью я простила этого человека, позволила бы ему избежать заслуженного наказания, то меня нужно было бы за это лишить трона и бросить в тюрьму вместе с этой жалкой воровкой Ламотт! Слава Богу, они оба в наших руках.

Мадам Кампан бросилась на колени.

— Ваше величество, но граф прав. Вас ожидает серьёзная опасность. Я всегда говорила, что нельзя арестовывать кардинала. С ним нужно примириться...

— Примириться? С ним? Мне? С этим порочным негодяем, посмевшим предположить, что его королева — грязная интриганка, посмевшим возомнить, что он может склонить меня к связи с ним? Неужели он искренне считал, что такая женщина, как я, способна продать свою душу, забыть о своём королевском величии за пригоршню бриллиантов? Да вы, мадам, сошли с ума, как и граф де Ферзей. Народ на самом деле мог бы досчитать меня виноватой, если бы я помиловала такого негодяя, как де Роган, самого большого негодяя из всех, несмотря на его благородное происхождение.

— Не забывайте, заговорил де Ферзен. — Осуждая кардинала, ваше величество нападает не только на аристократию, но и на такую могучую силу, как Рим. Неужели вы, ваше величество, полагаете, что Ватикан будет спокойно взирать на то, как унижают его кардинала? Человека, которому известны сокровенные тайны Церкви? Нет, его не оставят в беде. Умоляю, используйте всё влияние на короля, отмените этот фатальный для вас, поспешный арест. Высокий ранг де Рогана требует, чтобы его судил лично король и никто другой. Потом, когда он во всём сознается, отправьте его на год в ссылку, и этим вы успокоите разволновавшихся аристократов. Они ещё пригодятся вашему величеству...

— Даже если я буду нуждаться в их услугах сто раз, я не стану покупать их лояльность ценой своего позора. Вы оба заблуждаетесь, позвольте вам это откровенно сказать. Кто мне поверит, если я буду что-то скрывать, не позволю правосудию действовать так, как нужно, против моих обвинителей. Нет, нет. Я нисколько не сомневаюсь в вашей верности, мадам, и в вашей тоже, граф, но вы сильно заблуждаетесь на этот счёт. Французский народ меня ненавидит, это я знаю, но они не смогут неуважительно относиться к королеве, которая полна решимости дать достойный отпор всем этим негодяям, как любая честная женщина.

Де Ферзен и фрейлина не спускали глаз с разгневанной Марии-Антуанетты.

— Я только горжусь... горжусь тем, что убедила короля его арестовать. Он колебался, но я сумела настоять на своём. Я заставила его понять, в каком безысходном положении я оказалась, и он наконец это почувствовал и согласился со мной.

Граф никогда не видел королеву такой красивой, с пылающим гневом лицом.

— Ваше величество, ваш взгляд на историю делает вам честь, он лишний раз свидетельствует о вашем благородстве. Но в том мире, в котором мы живём, нужно всегда иметь наготове и щит, и меч. Теперь позвольте мне смиренно удалиться, сказав вам напоследок: вы поступаете далеко не мудро и не дальновидно. Вы сами, по собственному желанию, садитесь на скамью подсудимых вместе с этими подонками. Вы знаете, я боготворю ту землю, по которой вы ступаете, но мне тысячу раз приятнее увидеть, как из мрачной Бастилии освобождают всех этих негодяев, чем быть свидетелем того, как моя королева, защищая себя, унижается до этих мерзких тварей. Я готов на коленях умолять вас освободить кардинала, чтобы он оказал помощь следствию.

Мадам Кампан, всё ещё стоя на коленях перед королевой, осмелилась дотронуться до её платья.

— Ваше величество, умоляю вас, прислушайтесь к нашим словам. Всё, что говорит вам граф, верно. Если вы намерены продолжать в том же духе, то лишь навлечёте на себя новые несчастья, а возможно, и гибель.

Мария-Антуанетта сверкнула глазами.

— О какой гибели вы говорите? Королева Франции погибнет потому, что выдаст суду своих клеветников, чтобы они получили заслуженную кару? Вы полагаете, что королева — единственный человек в стране, который не имеет права рассчитывать на защиту со стороны правосудия? Боже, а я-то считала вас своими друзьями. Теперь я понимаю, что в глубине сердца вы всё же считаете меня виновной и посему советуете, как мне обезопасить себя ценой позора. Как по-вашему, где я прячу эти бриллианты?

Но граф не уступал.

— Ваше величество, вам грозит смертельная опасность. Известно, что все бумаги кардинала были вовремя уничтожены из-за оплошности, допущенной полицейским офицером. И теперь, кроме вашего честного слова, у вас...

— Разве этого мало? — перебила она, теряя самообладание. — На самом деле, как низко я пала, если позволяю обращаться ко мне с такими советами. Думаю, месье, вам пора. Разрешите сказать вам несколько слов на прощание: только моё честное слово и моя чистая совесть позволяют мне вывести этих негодяев на чистую воду и добиться их гибели. Тем не менее благодарю вас за совет.

Граф низко поклонился.

— Вполне вероятно, что ваше величество правы. Благодарю вас за то, что соизволили меня выслушать. Если силы зла Не оставят вас в покое, то я к вашим услугам. Повторяю, моя жизнь принадлежит вам, распоряжайтесь ей, как заблагорассудится.

Он, кланяясь, попятился, и, раздвинув ветви, исчез.

Мадам Кампан рыдала.

— Ваше величество, вы жестоко отвергли самого искреннего друга. Этот человек на самом деле готов умереть за вас. У него благородное сердце. Не забывайте его, когда вам понадобится помощь.

Королева молчала. Бледная, с сосредоточенным лицом, она повернулась и зашагала ко дворцу.

...Вскоре король обнародовал открытое письмо парламенту, в котором заявлял, что «он, король Франции, полон справедливого негодования при виде того, к каким грязным средствам обличения прибегают в его стране, используя в своих целях признания его преосвященства кардинала; дело дошло до обвинения в мошенничестве его самой дорогой и любимой супруги...»

Граф де Ферзен сидел, погрузившись в мрачные мысли. Он знал, что королеву ждёт страшное будущее. Она оказалась в руках врагов, а недостатки королевы, совершенные ею ошибки настроят всех против неё на суде.

Кто может точно сказать, что такое любовь? Прежде он жил только ради удовольствий и не ставил перед собой никаких целей. Он считал себя таким же, как все, но вдруг рука Судьбы пробудила в нём скрытого гения — это был гений любви. Для него это стало поразительным откровением. Он словно заново родился и теперь стал по-новому, оценивать свою жизнь. Нужно набраться терпения, он знал, что придёт такой день, когда он станет действовать так, как нужно ей.

И она увидит, что такое настоящая любовь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Если королева думала, что уже испила свою горькую чашу до дна, что стоит начаться суду, как правда, повинуясь строгому закону, тут же откроется, то она сильно заблуждалась. Едва суд приступил к рассмотрению дела, как Мария-Антуанетта осознала, что для королевы никакого правосудия не существует, ибо весь французский народ только и ждал, как ждёт голодный зверь, когда же эта заманчивая добыча окажется у него в пасти. Разве они могли когда-нибудь представить себе, что эту «австриячку» преподнесут им на блюдечке? Они опасались, как бы Людовик XVI не воспользовался правами де Рогана и не наказал его лично как король. Как радовался, как бесновался весь Париж, когда дошла весть о том, что сама королева — королева! — настояла на том, чтобы кардинал предстал перед Верхней палатой парламента, Верховным судом как обычный преступник. Наконец-то она попалась!

Мария-Антуанетта поняла свою ошибку, но было уже поздно.

Теперь делом занимались члены палаты пэров. Представители знатнейших фамилий, союзники дома Роганов (они составляли половину палаты), не жалели ни времени на обработку остальных депутатов, ни денег для них.

Стало известно, что на взятки ушло около миллиона ливров. Все они — князья, княгини, принцы и принцессы — собирались вместе в те дни, когда продолжалось разбирательство, в траурных одеждах выстраивались по обе стороны прохода, по которому на заседания должны были проходить пэры. Они отвешивали им низкие, почтительные поклоны, всем своим видом демонстрируя, как они подавлены, как огорчены и какой стыд испытывают «из-за ужасной несправедливости». Ну какой депутат, пусть у него и сверхкаменное сердце, мог пренебречь такими почестями, оказываемыми представителями самых родовитых кланов Франции?

Лояльность дворянства трону вдруг как ветром сдуло, в своём неистовом негодовании они забыли, что их сословие всегда возвышается и падает с возвышением или падением трона и, следовательно, они рубят сук, на котором сидят.

Они-то и ускорили наступление Французской революции.

Но так поступало не только дворянство. Церковь как один человек выступила на защиту кардинала, своего человека, человека их ордена. Папа, указывая на церковную юрисдикцию в отношении кардинала, требовал суда над ним в Риме. Многочисленные тётки короля, древние старухи-фанатички, разделяли мнение папы и требовали отправить кардинала в Рим, где, несомненно, к нему отнесутся мягко или вообще потихоньку замнут дело. Может, это было бы и лучшим исходом для королевы, так как с каждым днём становилось всё яснее, что такой громкий скандал, как этот, способен потрясти до основания королевский трон.

Все громогласно требовали закончить судебный процесс как можно скорее, даже если для этого пришлось бы выпустить всех обвиняемых на свободу. Вполне понятно, такой исход был неприемлем для королевы с самого начала.

Король слишком поздно осознал всю серьёзность грозившей опасности. Теперь ему не хватало решимости покончить с этим нелицеприятным делом. А суд тем временем превратился в увлекательную забаву для парижан. Толпы людей ежедневно осаждали здание театра, чтобы прорваться на заседания, понаблюдать, послушать, как издеваются над королевой в суде, как топчут её имя. Для того чтобы покончить с этой вакханалией, нужны были куда более мудрые и мужественные люди, чем безвольный король со своими жалкими министрами. Но сейчас только они могли положить конец непотребному развлечению, выступить в защиту истинного непредвзятого правосудия. Но они не спешили этого делать.

Королева сама распяла себя на кресте, и теперь ей предстояло вынести всё до конца. Жанна де Ламотт выступила с чудовищными обвинения в её адрес, и неоднократно опровергаемая ложь в конечном итоге восторжествовала.

«Мадам этикет», всегда бывшая яростной сторонницей монархии, вдруг превратилась в одного из заклятых врагов. Она присоединилась к партии кардинала и теперь действовала как его агент по сбору голосов в пользу де Рогана.

Страна кипела, как котёл, была наводнена клеветой и ложью. В такой обстановке все были готовы верить самым нелепым обвинениям. Королю следовало бы отправить королеву на её родину — пусть подождёт там, покуда всё не уляжется. Но он был человеком чести, очень любил свою жену и не желал расставаться с ней. Дело её защиты стало и его собственным делом. Ведь те, кто нападал на Марию-Антуанетту, не щадили и короля, и он отбивался как мог от их злобных, свирепых атак.

Де Ферзен (который теперь нечасто бывал при дворе) наблюдал за разыгрывавшейся трагедией с двойственным чувством. Он подходил к королеве лишь для того, чтобы по этикету выразить ей почтение, такая церемония проходит обычно без слов.

Этот тревожный незабываемый 1786 год тянулся очень долго и уходил медленно. Триста дней длился суд, и все эти триста дней королеву безжалостно мучили и пытали на глазах у всего народа. Её окружение резко изменилось. Если прежде каждый старался протиснуться поближе к королеве и заслужить её улыбку, то теперь все избегали несчастную женщину. Она чувствовала на себе осуждающие, гневные взгляды, знала, что толпы с удовольствием выслушивают все измышления и обвинения Жанны де Ламотт.

Будь Мария-Антуанетта виновна, то не стала бы больше жить, в этом нет никакого сомнения, но невиновность заставляла её существовать и бороться за свою честь и порядочность. Как это ни странно, убывающие силы поддерживали «благородное» негодование и даже открытое презрение врагов, как в Бастилии, так и за её мрачными стенами. У них хватило совести превратить эту низкую женщину Ламотт в героиню, которая ежедневно выплёскивала в суде на неё новую порцию отвратительной лжи. Кого они прилюдно возвышают, на кого молятся? Порочную, покинутую сообщниками, воровку и мошенницу!

А взять главного героя — де Рогана! Чтобы подкупить суд, он швыряет деньги направо и налево, надеясь, что на такой мутной волне его терпящий бедствие корабль всё же придёт в безопасную, тихую бухту. А этот Калиостро с физиономией отпетого жулика, который постоянно с присущей ему наглостью отпускает «солёные» шутки, доставляющие столько удовольствия таким же, как он, проходимцам и лгунам?..

Однажды, когда уже близилась развязка, Тереза де Ламбаль возбуждённо мерила шагами взад и вперёд террасу в Версальском дворце. Она была настолько погружена в свои думы, что не услышала шагов графа де Ферзена. Он, казалось, был чем-то рассержен. Последние дни граф часто вспоминал эту милую, душевную женщину, обладающую обострённым чувством собственного достоинства, что заметно выделяло её среди прочих светских дам.

— Погуляйте немного со мной, — предложила она. — Мне хотелось бы переброситься с вами парой слов.

Молча граф присоединился к ней, пытаясь попасть в такт её шагов.

— Окончательный вердикт будет вынесен, по-видимому, завтра, — сказала Тереза, когда они подошли к дальней решётке террасы. — Вам известно гораздо больше, чем мне. Каков, по вашему мнению, будет приговор?

— Да, мне приходится слышать много самого противоречивого. Вся эта затея с начала до конца похожа на низкий, подлый карнавал. Этой негодяйке Ламотт каждый божий день давали возможность поливать грязью королеву, причём все её дерзкие обвинения, по сути дела, почти не касались бриллиантов. А это говорит о том, что за её спиной действуют могущественные силы, направленные против королевы. Вы заметили, какова была реакция в суде, когда Ламотт уличили во лжи? Вчера, когда её спросили, как зовут того человека, которому было передано бриллиантовое ожерелье, она указала на Лекло, камердинера королевы. Когда его доставили в суд, он не только сказал, но и доказал, что видел Ламотт лишь однажды в доме жены одного хирурга, и больше они никогда не встречались. К тому же ему не было ничего известно об ожерелье. Но почему-то эти разоблачения не были подхвачены парижской толпой. Истина не нравится врагам королевы.

Они повернули назад.

— Ну, а Бёмер? — наконец спросила принцесса.

— А что ему сделается? Друзья кардинала хорошо ему заплатили. Стоимость ожерелья — лишь часть той суммы, которую они потратили на всё это дело. Само собой, все его показания будут такими, какие потребуются этой партии. Могу честно сказать, что мне настолько опротивели все эти аристократы, что я уехал бы из вашей страны хоть завтра. Но меня сдерживает одна причина.

— Я её знаю, — тихо сказала княгиня. — Вы в глубине души чувствуете, что придёт такой день, когда королеве понадобится храбрый защитник, а Швеция от нас так далеко! Я разделяю ваши чувства. И даже если этот вердикт лично её не осудит, даже тогда...

— Даже тогда! — с серьёзным видом повторил граф. — Мне кажется, что каким бы ни был вердикт, королеве никогда больше не ходить с гордо поднятой головой. Ах, как можно было допустить такое безумство!

— Ей уже ничто не поможет? Как вы считаете?

— Ничто, — повторил граф, — такова жизнь. Во Франции неумолимо приближается день черни, день народного гнева. Ах, Боже праведный, какие жестокие, какие безумные времена ждут нас всех впереди! Что касается вердикта, то, как мне кажется, его исход предрешён.

Принцесса Ламбаль задрожала всем телом. Она остановилась, прислонившись плечом к большой каменной вазе с цветами, чтобы не упасть.

— Ну, говорите.

— Кардинала и Калиостро оправдают. Ламотт, которую никто не будет защищать из-за полного отсутствия интереса к этой личности, будет осуждена. Они пойдут на это, чтобы спасти своё лицо из-за оправдания кардинала.

— Дальше, — тихо сказала она.

— Очень скоро придёт день, когда от всех нас потребуется мужество в сочетании с мудростью. Лично я связываю свою судьбу с судьбой Франции и не покину её, покуда тёмные тучи над ней не рассеются. Надвигающийся ураган будет страшной силы. А вас, принцесса, я прошу позаботиться о своей безопасности. Такой день скоро наступит. Многие уже чистят пёрышки, чтобы лететь к дальним берегам, где по-прежнему сияет солнце. Почему вы медлите?

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Потому что, месье, я, как и вы, люблю королеву, люблю теперь после этой катастрофы ещё сильнее. У меня сердце обливается кровью, когда я вижу, с каким поистине королевским величием она принимает несчастья. Представляю, какие муки ей приходится испытывать.

— Да, мадам. Я тоже люблю королеву и надеюсь как-нибудь это ей доказать. Когда увидите её, передайте моё глубокое уважение и низкий поклон. Скажите...

У него перехватило дыхание. Он так и не смог закончить фразу.

— Не волнуйтесь, месье, я всё передам, — мягко сказала принцесса.

Она медленно пошла прочь по террасе, высокая, красивая, в великолепном белом платье. Граф долго смотрел ей вслед. Вдруг ему показалось, что вместе с ней уходят рыцарские манеры, возвышенная красота, великолепие мужчин и женщин, уходит прошлое...

На следующий день, когда на Версаль опустились сумраки, королева сидела с принцессой де Ламбаль и мадам Кампан. Они с замиранием сердца ожидали исхода. Никто из них не знал, какой конец ждёт королеву. Радоваться ей или печалиться? Да о каком конце идёт речь? Никакого конца не будет. В любом случае это лишь начало. Начало вереницы новых, вселяющих ужас дней.

Становилось всё невыносимее монотонное тиканье часов и общее молчание. Но всё же Мария-Антуанетта, сцепив руки, крепилась. Точно так же эта женщина сжимала руки от боли при рождении дофина, надежды Франции. Она тогда вынесла все мучения, которые сменились безумной радостью! Радостью! Может, такое повторится и сегодня? Страдания обернутся победой? Будут ли эти люди, которых она прежде и знать не знала, в руках которых теперь её судьба, милостивыми к ней?

Сумерки сгущались. Но королева попросила не зажигать свечей, хотя многие окна во дворце уже озарились тусклым светом. В будуаре стояла гробовая тишина.

Вдруг донёсся чей-то далёкий крик, потом гул множества голосов. Они становились всё громче, громче, нарастали, как шум уже близкого водопада. Во всё горло орала бесшабашная толпа. Казалось, все парижане явились сюда, в Версаль. Они кричали, вопили, улюлюкали, радовались от души! Наконец-то свершилось!

Принцесса побежала к окну, поднеся руку к бешено колотившемуся сердцу. Мадам Кампан, упав на колени, начала неистово молиться. Королева сидела не шелохнувшись.

Внезапно двери широко распахнулись и вошёл король — один, без свиты. Людовик, спотыкаясь, подошёл к столу, схватился за него руками, чтобы прийти в себя. Лицо его было мрачно.

— Париж без ума от радости! — воскликнул он глухим от гнева голосом. — Кардинал оправдан. Калиостро тоже. Эту женщину признали виновной.

— И меня тоже, — подсказала Мария-Антуанетта.

Вновь наступила тишина.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда Большой суд завершился, Париж радовался, не чувствуя, как загорается кровавая заря грядущего. Знать тоже радовалась, бахвалилась своим успехом, не понимая того, что сама себе подписала смертный приговор. Очень скоро многие ринутся искать спасения в Англии и Италии, а те, кто не успел или не сумел вовремя покинуть революционную страну, взойдут на эшафот. Да и народ, думая, что теперь-то он на коне, галопом мчался к своей роковой судьбе, к кровавой череде наполеоновских войн, устроивших всей стране обильное кровопускание и лишивших её большинства дееспособного мужского населения.

Оправданный кардинал по запоздалому указу короля был отправлен в отнюдь не суровую ссылку. Оправданный Калиостро уехал в Англию, чтобы там громогласно оповестить всех о своих несчастьях и продолжать заниматься шарлатанством. Жанну де Ламотт публично высекли и выжгли у неё на плече букву «В» — то есть воровка. Она визжала, извивалась, как дикая кошка, плевалась, проклинала королеву и всех её близких. Королева была пожизненно осуждена за клевету и ничего не могла поделать. Нужно было выносить безудержную ненависть своих противников и большинства подданных, воспринимать всё, как есть, и бесстрашно смотреть в будущее.

Мария-Антуанетта понимала, что нанесённый ей моральный урон восстановить невозможно. Она получила урок. Прежняя юная королева Франции умерла, теперь к жизни возрождалась совсем другая женщина, для которой старые представления об истине, щедрости, широте души и любви исказились, и теперь ей приходилось вести борьбу на новых подмостках.

Через несколько дней после решения суда она вызвала Терезу де Ламбаль в свой кабинет. До этого времени королева скрывалась, и её никто не видел, кроме нескольких верных фрейлин, да и то нечасто. «Её величеству нездоровится!» — эти слова вызывали лишь радостные вопли и восторженное улюлюканье парижской толпы. «Всё понятно! Ей стыдно показать лицо!» — издевалась над ней вся парижская чернь, да и высшая знать с дворянством не отставали. Мария-Антуанетта видела этих людей в суде, где ей приходилось выносить их оскорбительные насмешки.

Но ни тогда, ни сейчас это её не трогало. Несчастной женщине хотелось побыть одной, подумать о своём будущем, определить роль, которую она должна играть, и играть до конца.

Когда ей стало ясно, какие шаги следует предпринять, она послала за принцессой.

Та очень удивилась, когда увидала королеву: спокойная, с улыбкой на устах, она сидела у угасающего в камине огня. Казалось, Мария-Антуанетта оправилась после долгой болезни, и уже вовсю идёт восстановительный процесс, предвещающий наступление новой жизни и приток новых сил. Принцесса, восхищаясь, замерла в благоговении.

— Ваше величество, — начала она, чувствуя, как у неё задрожали губы.

Королева махнула рукой. Никаких эмоций. Не то время.

— Не волнуй меня зря, дорогая. Нам нужно кое о чём поговорить. Ну-ка пододвинь ко мне поближе стул. Боже, какая холодная у тебя рука! Должно быть, в наших коридорах и галереях ледяная стужа, не так ли?

Стоял май, но выдался пасмурный день, косой дождь стучал по стёклам.

Тереза протянула руки к огню и подняла глаза в томительном ожидании. Мария-Антуанетта тихим голосом продолжала:

— По-моему, ты наконец пришла в себя, и нам нужно кое-что уладить. Но прежде позволь сказать, что вы с графом де Ферзеном были абсолютно правы в отношении кардинала. Не нужно было мне затевать весь этот суд. В результате я только навредила себе. Теперь у меня одна забота, не дающая мне покоя, — спасти что можно, ради моего супруга и детей, тех людей, которые мне дороги.

Она говорила так просто, с таким смирением, что Тереза, осмелев, положила ей на руку свою ладонь.

— Ты, наверное, помнишь, что эта низкая женщина Ламотт как-то обмолвилась, что пишет мемуары об этом деле. Они будут опубликованы во Франции и Англии. Несомненно, она могла написать их, когда сидела в тюрьме Салпетриер, и из-за попустительства моих врагов переправить в Англию.

Тереза вскинула голову. Ну вот, новая опасность! Эта книга с чудовищными обвинениями в адрес королевы Франции будет распространяться по европейским странам, все недоброжелатели будут с восторгом её читать, радуясь позору несчастной мученицы.

— Приказы короля в Париже больше не имеют силы, а у нас нет таких денег, чтобы подкупить важных чиновников и заплатить им больше, чем им платят наши враги. А за мемуары она наверняка запросит немало. Ты хорошо знаешь Англию. Кто в высших правительственных кругах мог бы запретить такую публикацию? Ну-ка, подумай хорошенько. Я всегда верила в англичан. Мне кажется, у этого народа врождённая тяга к справедливости. Можно ли там отыскать человека, который поможет нам избежать новой волны клеветы и лжи, а следовательно, и позора?

Принцесса задумалась. У неё в Англии было немало друзей, но когда это было? В далёкие времена радости и довольства. На кого она могла рассчитывать теперь, когда наступила холодная зима и все ласточки улетели в тёплые страны? Наконец Тереза вспомнила:

— Ваше величество, вы наверняка слышали о Ричарде Бринсли Шеридане, министре, вот только не помню какого министерства. У англичан ничего толком не поймёшь. Очень странный тип, блестяще образованный, импульсивный джентльмен, пишет остроумные пьесы в манере нашего Бомарше, но не так зло. Образцовый рыцарь с головы до ног. Он — ирландец по рождению.

— Я-то думала о Чарльзе Фоксе, сыне лорда Голланда...

— Нет, нет, ни в коем случае. Он — распутный, праздный человек и приятель того, что он называет свободой, я имею в виду такую свободу, как сейчас у нас. А Шеридан — романтик, и ему нравится играть роль героя. Может, написать ему? К тому же он — близкий друг очаровательной герцогини Девонширской, а она тоже пользуется там большим влиянием. Я её знаю, она мне очень нравится.

— Напиши ей от своего имени и вложи в конверт записку для Шеридана. Так будет надёжнее, — задумчиво произнесла королева. — Ты же знаешь, что все письма к известным людям вскрываются и прочитываются, а письмецо одной женщине к другой не вызовет никаких подозрений. И действуй без промедления. Ламотт не станет ждать.

Наступила пауза. Принцесса встала, ожидая разрешения покинуть королеву. Дождь по-прежнему монотонно стучал по стёклам.

— Позже, — медленно произнесла королева, — надеюсь, ты сама съездишь в Англию, дорогая. Ты сможешь нам помочь и к тому же... к тому же я не хочу, чтобы ты оставалась во Франции.

Принцесса опустилась перед царственной подругой на колени.

— Ваше величество может целиком располагать мною. Но вы посылаете меня туда только потому, что здесь мне грозит опасность... Если это так...

Мария-Антуанетта, нагнувшись к ней, поцеловала в щёку.

— Дорогая, я искренне считаю, что ты будешь там полезнее.

— А вы не будете скучать, особенно сейчас, когда все ваши друзья уехали за границу?

— Я, конечно, буду скучать, но без друзей не останусь, уверяю тебя. В последние дни мне стало ясно, как неразумно я пренебрегала своей свояченицей. У Елизаветы благородная душа, а я ошибочно истолковывала её молчание и выдержку как неодобрение моих невинных удовольствий. Она оказалась куда мудрее меня. Я пригласила её к себе. Мы теперь снова подруги.

Опять наступила тишина. Тереза тихо сказала:

— Ваше величество, вы очень правильно поступили. Но что касается меня, то в Библии есть одна история... Я имею в виду Руфь, которая говорила: «Куда ты пойдёшь, пойду и я. Господь пожелал этого, и нас только одна смерть сможет разлучить...»

Женщины молча посмотрели друг другу в глаза. Для чего лишние фразы? Принцесса поднялась, намереваясь удалиться:

— Ваше величество, вы наконец поняли, каким верным слугой является граф де Ферзен? Смею надеяться, что вы изволите встретиться с ним. Может, он был слишком нетерпелив и настойчив. Я не знаю более отважного, более верного сердца, чем у него. Пусть он поедет в Англию. Там увидится с Шериданом.

Сама мысль о встрече с графом королеве была неприятна по многим причинам. Как теперь смотреть ему в глаза после того, как всё, о чём он предупреждал, свершилось? Как покаяться перед ним в своём высокомерии, в глупой жестокости по отношению к нему? К тому же он признался ей в любви. Ему не следовало произносить этих слов.

Нет, пока она не хочет его увидеть, ещё не время. И она не хотела послать его за границу. Тогда придётся лишиться его постоянного, хоть и незримого присутствия.

— Пока рано, Тереза. Я с тобой согласна, но пока не стану просить его о помощи. Вначале сама напиши письмо, а потом увидим. Нет, я пока не готова принять его.

— Ваше величество, — рискнула возразить принцесса, — нельзя терять драгоценное время. Он мог бы отправиться в путь уже сегодня. Без всякого промедления.

Королева не могла внятно объяснить капризы сердца самой себе, а тем более фрейлине. Нет, она не могла встретиться с ним.

— Прежде напиши ты! — приказала она, и Тереза поспешила скрыться за дверью.

Де Ламбаль обо всём подробно написала герцогине Девонширской и второе письмо — Шеридану в самом любезном тоне, выражая надежду, что тот поймёт нынешнее положение французского правительства. Она обращалась к нему за помощью от имени королевы в таком элегантном, высоком стиле, который не мог не вызвать у писателя воспоминаний о тех счастливых, весёлых днях, когда их беззаботное братство возглавлял молодой наследный принц Уэльский, весельчак и балагур. Он просто обожал Шеридана, прислушивался ко всем его советам. Тереза понимала: будущий монарх Англии не будет сторонним наблюдателем и не позволит, чтобы короля и королеву дружественной страны высмеивали, оскорбляли и даже грозили расправой.

Внезапно произошло то, что казалось невозможным. Ламотт бежала в Англию (злые языки утверждали, что не без помощи напуганной её угрозами разоблачения королевы), где стала прекрасно жить на свою долю от продажи бриллиантового ожерелья. Сумма, правда, оказалась не так велика, как она рассчитывала. Ламотт распускала порочащие королеву слухи, лгала, как только могла, делала недвусмысленные намёки, и в Англии тоже стали с удовольствием трепать имя Марии Антуанетты и отпускать по её адресу скабрёзные шутки.

Даже если Шеридан и ответил, королева с принцессой не были до конца уверены в том, что письмо дойдёт, с каждым днём революционная осада Версаля сжималась, как удавка на шее. Все развлечения, весёлые балы прекратились. В громадном дворце было мало людей, и они бродили по просторным залам, словно тени. Королева обычно запиралась в своих покоях и никого к себе не допускала, кроме самых близких фрейлин и тех политических врагов, которых ей приходилось выслушивать, ибо того требовали важные государственные дела и король. Ещё оставалась надежда, что при благоприятных обстоятельствах эти люди могут стать их друзьями.

И вдруг — как гром среди ясного неба. Принцесса получила ответ, но не от Шеридана, а... от самой Жанны де Ламотт. Вот что она прочитала:

«Мадам, хочу предупредить вас, как близкого друга той женщины, которую назвать королевой я никак не могу, язык не поворачивается, что в настоящее время в Лондоне подготовлено полное описание её жизни. Это, несомненно, вызовет большой интерес во всём мире, ибо в истории ещё не было такой отважной алчной авантюристки, столь жадной до удовольствий. Уже приготовлены для продажи первые пять тысяч экземпляров книги, но издержки оказались гораздо выше тех, которые я ожидала. Несмотря на то, с каким презрением она ко мне относилась, хотя в моих жилах течёт кровь Валуа, которая не идёт ни в какое сравнение с кровью Габсбургов, я твёрдо знаю, что никакие оскорбления не могут испортить мою добрую душу, и посему хочу сделать ей от всего сердца предложение о покупке всего тиража. Готова уступить его за шестьдесят тысяч английских фунтов стерлингов вместе с обещанием не предпринимать второго издания. Если она хочет его приобрести, пусть не теряет зря времени, ибо весь мир с нетерпением ждёт моих разоблачений. Всем интересно знать, как королева, мать двоих детей, могла так низко пасть. Я предлагаю такую возможность и нисколько не буду удивлена, если кардинал де Роган, который ответил мне чёрной неблагодарностью, как и ваша госпожа, за всё добро, сделанное для них, тоже изъявит свою готовность разделить с ней расходы по приобретению книг. Обо мне можно навести справки в доме мистера Уильямсона, Блумсберри-стрит, Лондон».

Тереза получила это письмо в Версале и, едва ознакомившись с ним, немедленно послала за де Ферзеном; как только он вошёл в салон, протянула ему депешу. Она наблюдала за его спокойным лицом, вся дрожа от негодования.

— Можно ли иметь дела с такими людьми? — задыхаясь, с трудом произнесла она.

— Если нужно, то можно! — процедил граф сквозь зубы. — Сегодня же я отправлюсь через канал. Эту негодяйку нужно было давно казнить. Сколько она перепортила людям крови! Не говоря уже о королеве. Для чего причинять ей новые муки, если этого можно избежать? Скоро грянут времена и похуже.

— Но где взять деньги?

— Можно собрать. У меня есть состоятельные друзья. Мадам, прощайте. Благодарю вас за предоставленную возможность послужить королеве.

Де Ферзен, чтобы выиграть время, не жалел лошадей, менял их, если удавалось, на каждом постоялом дворе и вновь бешено скакал. Одна мысль преследовала его: нет, она больше не выдержит, эта новая порция лжи убьёт её, и если Мария-Антуанетта погибнет, то погибнет его любовь, погибнет надежда на спасение французской монархии.

«Если бы я был королём Франции, — думал граф, подгоняя лошадей, — если бы я... Если бы она...»

Когда наконец де Ферзен въехал в Лондон, ему казалось, что прошёл целый месяц с того момента, когда он в последний раз видел крыши Парижа. Граф сразу направился к адвокату Грею, человеку порядочному и надёжному. С этим англичанином у него были кое-какие дела в прошлом. Он изложил ему причину своего появления, но тот лишь печально улыбнулся.

— Дорогой сэр, мне очень не хочется разочаровывать вас, но доверять такой низкой женщине, как Ламотт, по-моему, нельзя. Почему бы ей не утаить один-два экземпляра книги и потом, когда у неё вновь появится нужда в деньгах, снова отпечатать? Вполне вероятно, что второе издание уже готово.

— По-моему, сэр, — продолжил мистер Грей, — дело вряд ли выгорит. Эта женщина — отъявленная мошенница, нельзя верить ни одному её слову. На вашем месте я отказался бы от всей затеи и вернулся во Францию. Я, конечно, сделаю всё что смогу, но это ни к чему не приведёт. Таких людей, как она, нужно либо преследовать, либо держаться от них подальше.

Адвокат послал своего человека к Ламотт, а де Ферзену ничего другого не оставалось, кроме как ждать в пыльной конторе на скучной, грязной лондонской улице. Большие напольные часы громко тикали, отсчитывая томительные минуты, а мистер Грей скрипел пером и был так увлечён своим делом, словно французской королевы вообще не существовало и никакое, даже самое серьёзное событие не могло отвлечь его от работы. За окном шёл обычный лондонский дождь, в конторе было холодно и неуютно. А человеку, который сидел рядом, было абсолютно на всё наплевать, это ужасное дело для него — обычная рутина. Наконец курьер вернулся: графиня выразила желание встретиться с обоими с своём доме, причём немедленно.

Здесь, в Англии, Жанна чувствовала себя в полной безопасности. Более того, даже если бы она высадилась во Франции, король в данный момент не имел никакой власти, чтобы арестовать её. На ней было красивое шёлковое платье сиреневого цвета с богатой парчовой отделкой, закрывающей её позор на плече — клеймо воровки. Она выглядела суровой и непреклонной. Ламотт заговорила по-французски:

— Насколько понимаю, я имею счастье говорить с месье де Ферзеном, преданным слугой королевы. Ну, я готова вас выслушать. Значит, «австриячка» готова униженно просить меня, упасть к моим ногам. Деньги, правда, не определяют действий представителя рода Валуа. Кстати, вы их привезли?

— Они здесь, в Лондоне, но сейчас их со мной нет, — вежливо ответил де Ферзен. — Какие ответные обязательства готовы вы взять на себя?

Мошенница бросила на него гневный взгляд.

— Если вы хотите получить книги, то ведите себя повежливее, месье. Они нужны вам, не мне. Поэтому советую меня сильно не раздражать. Я знаю о королеве то, чем смогу удивить весь мир. Пока я всего не открыла из чувства порядочности, но не берусь целиком отвечать за свои действия в будущем. Хочу вам сказать, что я писала эту книгу не одна, кое-какие люди оказывали мне весьма ценную помощь и поддержку. Один французский министр сообщил мне такие поразительные вещи, которые никогда не смогли бы дойти до моих ушей. Дни королевы сочтены. Вскоре я собственными глазами увижу, как её публично, при всех, высекут и поставят на теле позорное клеймо.

В её глазах сверкали искры ненависти. Ах, если бы она была мужчиной... Адвокат Грей, который привык иметь дело с преступниками, только с презрительным любопытством следил за ней. Он был готов в любую минуту прийти на выручку своему клиенту.

— Где книги? — спросил де Ферзен.

— В подвале этого дома. Они будут вам переданы в ту же минуту, как состоится расчёт и будут уплачены деньги.

— Вас устроит банковский чек? — спросил Грей.

— Да, но только после того, как мы получим по нему деньги.

Де Ферзен посмотрел ей в лицо.

— Какие у нас есть гарантии, что вы не утаили несколько экземпляров книг или тех документов, которые в них фигурируют?

Она величаво откинула голову.

— Слово чести Валуа!

— Я сказал — гарантии.

Ламотт, сжав от гнева кулаки, плюнула в сторону де Ферзена. Сейчас она была похожа на разъярённую тигрицу. Но, заметив, что Грей спокойно потянулся за шляпой, опомнилась. Шестьдесят тысяч фунтов стерлингов на дороге не валяются.

— Вы получите полный отчёт от книгопродавца о числе отпечатанных экземпляров, а также рукопись и все документы. Можно всё сделать сейчас же, не теряя времени.

Де Ферзен услыхал, что кто-то тяжело дышит за дверью. И в такой ужасной обстановке приходится спасать честь французской королевы! Повернувшись, он заговорил с Греем по-латыни. Этот образованный, учившийся в Оксфорде человек его понимал.

— Даже если они не утаят ни одного экземпляра, они повсюду растрезвонят, что я скупил весь тираж, и соответствующий вывод отсюда легко сделать. Нет, я не стану покупать книги.

Грей жестом дал понять, что он одобряет его решение.

— Вы правы. Наша клиентка должна нести ответственность за всё, что потом последует. Нужно обезопасить себя. Со своей стороны я сделаю всё что смогу и обращусь по этому поводу к нашим властям.

Ламотт прислушивалась к непонятной ей беседе с торжествующей улыбкой победительницы. Наверняка её посетители сейчас обсуждают вопрос о деньгах. Боже, как она их всех ненавидела. Но она одержала верх, она заказывает музыку, и все пляшут под её дудку.

Де Ферзен встал, надел шляпу. Подошёл к Ламотт поближе в своём пыльном дорожном плаще.

— Нет, я не куплю ваши книги. Честное имя королевы стоит куда дороже. Правда всё равно восторжествует. А теперь уползайте назад в ваше грязное логово, но имейте в виду: если наши дороги пересекутся на территории Франции, я убью вас, раздавлю, как гадюку. Не забывайте об этом. Я говорю правду.

Он, повернувшись, пошёл вслед за Греем к двери. Ламотт, побелев от гнева, не сдержалась, бросила ему в спину:

— Ах ты, королевский любовник, сколько у неё было таких, как ты? Кардинал, английский герцог, ещё...

Дверь затворилась. И вдруг из соседней комнаты выскочил человек с револьвером в руке.

— Так вы не желаете покупать книги, месье? Лучше было бы всё же их приобрести. Имейте в виду, я не прощаю оскорблений, наносимых моей жене.

Грей, поднеся свисток к губам, резко свистнул. В ту же минуту входная дверь распахнулась и на пороге появились четверо констеблей. Они быстро вбежали на верхнюю лестничную площадку.

— Именем короля арестуйте этого человека за попытку шантажа и убийства. Женщину тоже! Но с ней не торопитесь, она отсюда никуда не уйдёт. В гостиной нет потайной двери!

Ламотт изрыгал страшные проклятия и отборные ругательства. Полицейские надели на него наручники, засунули в рот кляп, а сами ринулись в соседнюю комнату, чтобы схватить и его жену.

Потайной двери нет! Но куда же в таком случае она подевалась? Большая гостиная была пуста. Никого не было ни под столом, ни за плотными шторами. Балкон! Де Ферзен с Греем кинулись к окну. Да вон она! Спрятавшись за маленьким деревцем в каменной вазе, Жанна уцепилась обеими руками за перила, вся позеленев от злости.

— Только посмейте ко мне приблизиться, я тут же прыгну с балкона! Убийцы! Убийцы! — визжала она по-английски.

Что делать? Нужна лестница. Один из полицейских побежал вниз. У дома уже собралась толпа зевак.

Жанна продолжала поливать всех отборными оскорблениями. Перевесившись через перила, она вопила, неистово жестикулировала, была в эту минуту похожа на разъярённую фурию. Вдруг к своему ужасу де Ферзен с Греем увидели, что деревянный балкон зашатался. Старый, весь прогнивший насквозь балкон, на который, по-видимому, уже давно никто не отваживался ступать. Де Ферзен, увидев, что он наклоняется, разбил окно и бросился вперёд. Ламотт отпрянула, всем телом упала на перила, и... балкон рухнул.

Люди внизу в ужасе разбежались. Де Ферзен с Греем кинулись по лестнице на улицу, перепрыгивая через ступеньки.

Но было поздно. Когда они подбежали к месту трагедии, то увидели, что Жанна де Ламотт была мертва.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Когда де Ферзен садился на корабль, чтобы вернуться во Францию, ему казалось, что после краткого пребывания в Лондоне он постарел на много лет. Граф ещё раз осознал, что власть, высокое положение и богатство не могут покончить с жестокостью людей. Постоянно творимое Ламотт зло не умерло вместе с ней. Её арестованный муж не мог дать никаких сведений о том, где хранится отпечатанный тираж книги. Он утверждал, что всегда являлся лишь орудием в руках жены и ему ничего не известно о том, где книги. Обыскали весь Лондон, но всё напрасно. Ферзен встретился с Шериданом. Этот блестящий человек, смелый, остроумный, весёлый, с видом джентльмена со свободными нравами был сильно огорчён ужасным положением королевы. Он помнил очаровательную принцессу де Ламбаль, «такую милую, такую душевную», о чём поведал собеседнику на прекрасном французском языке, которым так гордился.

— Передайте моё величайшее почтение, граф, их высочествам и заверьте их обоих в том, что я окажу всё своё влияние на английское правительство, чтобы замять этот громкий скандал. Вы, конечно, знаете, что это трудно, но мы постараемся. Однако если она отпечатала тираж где-нибудь на континенте, то, боюсь, мы ничего не сможем сделать.

Он картинно пожал плечами. Шеридан любил играть на сцене, и на сей раз в его игре чувствовался тонкий привкус Версаля, так как дело касалось самой королевы.

Де Ферзен уходил от него с тяжкими предчувствиями. Королеву впереди ожидали новые мучения. Как она сумеет с ними справиться? Никаких особых обвинений арестованному Ламотту нельзя было предъявить, кроме оказания сопротивления полиции и угроз. Его вскоре освободили из-под стражи, и авантюрист вернулся к своей обычной жизни. Де Ферзен был уверен, что все нити заговора теперь в его руках. Но какое до всего этого дело здесь, в Англии? Да, он не смог послужить своей королеве.

Граф мчался к Парижу, не обращая внимания на мелькавшие у него перед глазами нищие деревушки, в которых давно поселились нужда и отчаяние.

Когда это всё закончится? Какая новая, могучая власть восторжествует в весёлом Париже после гибели королевы? Какое чудовище вот-вот должно появиться на свет? Какие последствия будут иметь ложь и клевета, если эта книга будет опубликована? Судьба использовала Жанну де Ламотт в качестве своего послушного инструмента и, раздавив её, как гадюку, пошла дальше. Жанна умерла, но другие, такие же страшные фигуры появятся на подмостках, и новые актёры разыграют новые ужасные трагические сцены. Начнётся драма вселенских масштабов, и кто различит в ней лица публики, кто услышит эти чудовищные аплодисменты?

Прискакав в Париж, де Ферзен тут же отправился в салон принцессы. Он, увидав её ждущие ясные глаза, сразу же почувствовал горечь. Первые же его слова лишили её всякой надежды.

— Всё пропало. Эта стерва дрянь, но у меня нет уверенности, что её мемуары не увидят свет.

Тереза, видя, в каком он подавленном состоянии, как устал в пути, молча пододвинула стул поближе. Граф всё рассказал.

Когда он закончил, де Ламбаль тихо сказала:

— Не отчаивайтесь! Нельзя сделать невозможное! Что же вам ещё оставалось?

— Вероятно, нужно было взять её в заложницы. Заставить её замолчать, сделать так, чтобы сама её жизнь стала для нас надёжной гарантией. Но увы, ничего не вышло. Королева ещё ничего не знает? Она ещё надеется?

— Увы, королеве всё известно.

Наступило продолжительное молчание. Потом граф сказал:

— Это — очередной для неё удар. Вам, принцесса, придётся выбирать другого гонца, если потребуется выполнить какое-то особенно важное поручение. Прошу вас покорно, передайте её величеству мои самые искренние сожаления.

— Её величество хочет вас видеть и поблагодарить за всё, что вы сделали для неё. После меня вы пойдёте прямо к ней. Но прежде я хочу кое-что сказать. Она меняется с каждым днём, становится всё сильнее. Теперь королева пытается взять всё на себя, король сейчас просто пешка. Только не нужно её жалеть, — с тревогой в голосе предостерегла принцесса. — Знаете, что она мне сказала? — «Я всегда умела быть надёжным товарищем. Могла бы всё изменить, если бы только раньше понимала. Теперь я всё понимаю».

— Я тоже, — ответил де Ферзен. — Нет, мадам, я не стану унижать королеву своей жалостью. Ни сейчас, ни потом. Я искренне за всё вас благодарю.

Он отправился на встречу с королевой, и сердце его переполнялось гордостью и тихой радостью. Это награда за все мучения! Снова и снова он повторял поговорку своей северной страны: «Тот, кто держит над головой зонтик, не видит радуги».

В маленькой приёмной в Версале в ожидании вызова граф никак не мог придумать нужных слов. Ну да ладно, будь что будет. За окном в большом саду били блестящие струи фонтанов, в воздухе чувствовался запах наступившей весны. Нарядные мужчины и женщины прогуливались по красивым, ухоженным аллеям, они смеялись и оживлённо разговаривали, словно ничего не происходило, и ничто не тревожило их повседневной привычной жизни.

Но вдруг он позабыл обо всём на свете.

Вышла фрейлина, кивнула ему и бесшумно исчезла. Вот и весь церемониал. Как же всё изменилось, всё теперь не так, как прежде, в те далёкие дни. Раньше приход к королеве был значительным, далеко не будничным событием.

Он вошёл, не переставая удивляться. Вдруг ручка двери повернулась, и вошла Мария-Антуанетта. Она была очень бледна, чуть заметно кивнула посетителю в знак приветствия, поблагодарила за поездку в Англию.

Граф опустился на колено, поцеловал руку. Она жестом указала ему на стул, но верный рыцарь предпочёл разговаривать стоя, как солдат перед генералом. Теперь он опасался одного — не пойти на поводу собственных эмоций и не совершить под наплывом чувств какую-нибудь оплошность, которая может привести к вечной разлуке.

Королева молча слушала его. Он продолжал что-то неуверенно бормотать. Куда же подевалась его чёткая речь? Граф ничего не мог поделать с собой из-за душевного волнения.

— Таким образом, ваше величество, я считаю свою миссию полным провалом. Я, как и месье Шеридан, боюсь, что эта клевета всё же будет напечатана. И не могу вам сказать, как меня гложет печаль.

— О чём вы говорите, — спокойно отозвалась она, — вы сделали всё, что было в ваших силах. Эта история получила уже такую широкую огласку, что теперь уже не важно, появятся мемуары или нет. Всё изменилось. Самые знатные французские нотабли заключили дружеский союз с нашими злейшими врагами. Они, конечно, когда-нибудь об этом пожалеют, вот увидите. Но трон Франции не покачнётся. Ему на помощь приходят новые люди, представители средних классов. Они полны решимости и демонстрируют поразительные мужество и отвагу. Да, граф, не нужно было вам ехать в Англию. Я заранее была уверена, что всё это напрасно. Теперь я хочу попросить вас об одном одолжении. Эта страна — не ваша родина. Умоляю вас, возвращайтесь к себе — там, несомненно, понадобится ваше благородное сердце. Оставьте нас наедине с нашей судьбой, будь что будет...

Де Ферзен хотел было возразить, но она, остановив его жестом, продолжала:

— Я также прошу вас убедить мадам де Ламбаль уехать в Англию, где у неё много надёжных друзей. Многие из знатных семей бежали, ещё больше бегут сейчас, но путь к отступлению скоро будет перекрыт. Она должна уехать, пока не поздно. Прошу вас использовать всё своё влияние на принцессу, убедить её ехать.

— И оставить вас одну, наедине со всеми бедами и невзгодами, которые, как вы сами это отлично знаете, ждут вас впереди? Нет, никогда. Ни за что на свете. Стоя перед вами на коленях, клянусь вам!

Граф упал на колени и, схватив нежную руку, осыпал её поцелуями. Она смотрела на него сверху вниз, и её красивое лицо задёргалось от переживаемого волнения.

— Вы не считаете меня виновной? Вы меня никогда не подозревали? Значит, вы меня оправдываете? — медленно говорила она.

Он, стоя на коленях, обхватил её ноги — ноги любимой женщины — не королевы.

— Оправдываю? Да разве можно обвинять страсти Христа, всех мучеников, всех святых? Как вы меня терзаете своими вопросами! Неужели вы считаете, что я способен на такую низость? Боже, за кого же вы в таком случае меня принимаете?

— Друг мой, я всё знала, но мне так хотелось услышать от вас эти слова. Наступают опасные времена. Теперь вся моя жизнь будет посвящена только супругу, детям и залечиванию нанесённых мне душевных ран. Так как вы отказываетесь уезжать на родину, то позвольте мне попросить вас о великом подаянии. Мне нужна ваша шпага, ваша служба, может, и ваша жизнь. И в ответ я предлагаю вам вознаграждение...

Она осеклась, тяжело вздохнула...

Де Ферзен поднялся на ноги и теперь стоял перед ней совсем рядом.

— Ваше величество, достаточно этих слов. Не нужно больше никакой награды. Я не получу ничего подобного и в раю. Я благословляю вас. Благодарю Бога за то, что он даровал мне встречу с вами.

За дверью послышались шаги. Кто-то повернул ручку двери. В комнату тяжёлой походкой вошёл король.

— Мне сообщили, что граф де Ферзен вернулся из Англии. Он здесь!

Де Ферзен стоял по стойке смирно у самых дверей. Королева, взяв его за руку, подвела к королю.

— Хочу представить вашему величеству самого верного друга в мире. Этот человек, который по своему рождению не является подданным вашего величества, посвящает свою шпагу, своё мужество и свою жизнь служению нам и нашим детям. Я рекомендую вам этого бесстрашного человека и рекомендую не для королевских милостей и почестей, а для борьбы с грозящей нам всем опасностью. Прошу ваше величество любить его за преданность так же сильно, как люблю его я.

Она произнесла эти слова без всякого колебания.

Король, повернувшись к графу, сказал:

— Месье, я принимаю рекомендации её величества и вашу благородную службу. Что мне ещё вам сказать?

Де Ферзен опустился перед Людовиком на колени и поцеловал его руку.