Королева Реформации

Глава 2. Страдания

Очутившись в своей келье, Кати опустилась прямо на пол у окна. Она стала смотреть на зеленый луг, тучные поля, где зрел урожай, на искрящиеся источники, на полоску леса за каменными стенами монастыря. Она смотрела на все это и мысленно возвращалась в детство.

Воспоминания Кати о маленькой деревушке Липпендорф, где она родилась, все еще были живыми. Горстка крытых соломой домов находилась к югу от Лейпцига, и дойти туда пешком можно было всего за час. Однако воспоминания о матери были расплывчатыми. Все же она помнила, как мать одевалась по праздникам, помнила мягкость ее голоса, помнила, что она часто брала ее на колени.

„Какой была мать?“ — спросила она брата за неделю до вступления в монастырь.

„У нее были темно-синие глаза, как у тебя, и вьющиеся волосы цвета заходящего солнца летним вечером“.

„Она была доброй?“

„Да. Она была очень доброй. По ночам она штопала нашу одежду, а когда мы возвращались из школы, она всегда поджидала нас с угощением — яблоком, грушей или виноградом. Она всегда говорила нам, что мы должны прожить жизнь достойно“.

„Она хорошо готовила?“

„Конечно! Я до сих пор вижу стол и помню запах кушаний, которые она готовила. У нее был отличный вкус, и она располагала блюда так, что мы начинали испытывать чувство голода. Каким чудом была форель, которую она подавала с молоком и медовым печеньем! М-м-м! Это было так вкусно. — Он облизнулся и вздохнул. — Неважно, какую рыбу она готовила, ее блюда сгодились бы для лучших ресторанов Нюрнберга.

Однажды она отправила меня к пруду наловить рыбы для гостей. „Поймай побольше“, — сказала она. Но мне удалось поймать лишь несколько небольших рыбешек, длиной с мою ладонь. Но это не имело значения. Мать почистила их, поджарила на масле, посыпала хлебными сухарями и нафаршировала фигами и виноградом. Даже сам папа попросил бы добавки!

Постные дни не беспокоили мать. В такие дни она пекла пироги с крабами и фигами. Иногда она заглядывала в бабушкину поваренную книгу. Но нечасто. Она наизусть знала все рецепты и придумывала новые. Мать могла приготовить изумительное блюдо из ничего, а колбасы, которые она делала, были восхитительными. Я часто говорил ей, что наши свиньи ненавидят ее приближение!“

Вспоминая прошлое, Кати как бы снова пережила печальные дни, последовавшие за новой женитьбой отца. Все, что любила мать, убиралось с глаз долой. Кроме того, новая жена отца запретила Кати упоминать о матери, а когда она ослушалась, ее тут же отослали в Нимбсхен.

Первый раз Кати пошла в школу в Брене, которой управляла ее родственница. В Нимбсхене она стала членом Цистерцианского ордена и была воспитана по принципам Бернара де Улерво — мистика и автора гимнов, который был широко известен в XII веке.

Отец навещал ее раз в год и всегда привозил подарок. Однажды он подарил ей платок, в другой раз — корзину с фруктами, которыми она угостила монахинь, а затем, в 1521 году, он привез ей духовную книгу, изданную в Нюрнберге.

Мачеха никогда не навещала ее.

Сняв с головы покрывало, Кати посмотрелась в зеркало. Ее не стригли больше месяца, и теперь ее голова, подобно плодородному лугу, покрылась рыжеватым пушком. Поворачивая голову в разные стороны, она пыталась представить свою внешность, если бы ей разрешили не стричься. С детства она помнила, что ее волосы немного вились.

Кати продолжала представлять себя в красивых платьях, с высокой прической, когда дверь со скрипом отворилась.

„Я принесла книги для твоего эссе“, — сказала аббатиса, кладя их на узкую кровать, встроенную в угол между стенами из красного кирпича.

Кати нахмурилась. „Почему вы хотите, чтобы я писала о Священной Римской империи?“ — спросила она, и в голосе ее послышался сарказм.

„Потому что я хочу, чтобы ты осознала мощь Церкви“.

„Стоит ли мне упомянуть о нечестивых папах, таких, как Александр VI, Иоанн XIII и папа женского пола Иоанн, который был низложен после того, как у него родился ребенок?“[4]

„Ты можешь писать эссе так, как хочешь. Но ты должна нарисовать карту современной территории Римской империи, — сказала аббатиса. Затем ее тон и выражение лица смягчились. — Что ты знаешь об Эразме?“ — спросила она немного нетерпеливо.

Кати наблюдала за ней краешком глаза. „Вы ищете еще одного еретика для сожжения?“

„Конечно, нет! Эразм никогда не был отлучен“.

„Хорошо, я расскажу вам все, что мне известно. Эразм был незаконнорожденным сыном человека, собиравшегося стать священником. Он родился в Голландии и стал монахом. Он один из наиболее известных писателей нашего времени. Он…“

„Расскажи мне об ошибках, которые он нашел в Вульгате“.

Кати прикусила губу. „Вы ищете ересь?“

Аббатиса покачала головой. „Я просто хочу узнать, где находится этот отрывок о наказании“.

„Если я скажу вам, вы меня накажете?“

„Нет, за это ты не будешь наказана“.

„Тогда я расскажу, но вы должны сдержать свое слово. Этот отрывок находится в Евангелии от Матфея, где Иисус говорит о том, что Царство Небесное приблизилось[5].

Вульгата, которой мы пользуемся, которую Иероним перевел в 404 на народную латынь, переводит греческий оригинал на латинский poenitentiam agite, что значит наказывать. Эразм обнаружил, что это не так, потому он и изменил эту фразу на poeniteat vos, что значит каяться. Между покаянием и наложением наказания существует огромная разница!“

„Откуда ты знаешь это?“ — прервала ее аббатиса. Теперь ее вид был воплощенным знаком вопроса.

Кати покачала головой.

„Скажи мне!“

„Я буду наказана?“

„Нет“.

„Из сочинения доктора Мартина Лютера“.

„У тебя есть и другие его трактаты?“

„С-сейчас н-нет“.

„Где они?“

„Я не знаю“.

„Ты уверена?“

„Да“.

„Где ты их взяла?“

„Это длинная история“.

„Расскажи“.

„Я не могу“.

Аббатиса потерла рукой подбородок. Почти про себя она пробормотала: „Если Эразм прав и наложение наказания — это ошибочное учение, то выходит, что я натерла мозоли на коленях, взбираясь по святым ступеням, и все это впустую“. Опомнившись, она произнесла: „Мне не следовало этого говорить. Не повторяй моих слов. Это похоже на ересь“.

Вскоре после того, как аббатисса удалилась, мучительный запах жареной сельди проник в келью Кати. Чувствуя голод, Кати пыталась не обращать на него внимания и сосредоточиться на задании. Для начала она решила нарисовать карту Римской империи. В двух книгах, принесенных аббатисой, были такие карты, и ей оставалось лишь сделать копию.

Положив перед собой самую большую карту, Кати начала делать копию от руки. Ей постоянно приходилось опускать перо в чернила, а затем посыпать песком уже написанное, так что это отнимало много времени. Но работа была интересной. Только она провела темную линию, отделяющую Францию от Германии, как зазвонили к ужину. Этот звук еще более усилил голод. Однако, помня о том, что ей нужно оставаться в келье, она продолжала трудиться над картой. Когда работа была наполовину сделана, неожиданно вошла аббатиса. „Я принесла тебе воду и хлеб, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты знала, что мне это неприятно, но, сестра Катерина, нам нужно поддерживать порядок, и ересь не должна проникнуть в наш монастырь!“ Повернувшись к выходу, она добавила: „Хлеб свежий, только что из печи“.

Из трапезной доносились голоса и смех монахинь. К этому времени запах сельди и капусты усилился. Подавив гнев, Кати съела хлеб и выпила воду, затем она снова занялась картой. Она допустила ошибку при первой попытке и сделала Богемию слишком большой. Взяв чистый лист, она снова погрузила перо в чернильницу.

Кати и рисовала и посыпала песком написанное, а ее мысли вернулись к святому Бернару, основателю ее любимого Цистецианского ордена. Она и аббат, родившийся в 1090 году, имели много общего. Подобно ей, он родился в благородной семье и также утратил мать. Это случилось позже, когда ему было 17, тем не менее Кати знала, что он испытал все тяготы этой потери.

Иногда монахини подшучивали над Кати из-за ее любви к человеку, которого канонизировали в 1174 году. Как-то раз, когда над едой кружили мухи, одна из монахинь сказала: „Святой Бернар страдал желудком. Когда в церкви мухи досаждали ему, он отлучал их, и все они умирали. Почему ты не сделаешь то же самое?“

Теперь, когда Кати думала об этом человеке, всегда стремившемся к простоте, она вспомнила чудо, приписанное ему. Один знатный лорд обратился к Бернару, чтобы исповедоваться ему перед смертью. Но, открыв рот, он не смог произнести ни звука. Удивленный этим Бернар запел гимн, пока он пел, к лорду вернулась речь. Через три дня после исповеди он умер. Это было первым чудом Бернара.

Пока Кати вспоминала все это, к ней пришло вдохновение. Может быть, Господь использует ее для того, чтобы она вела к свету других и показывала, что спасение достигается верой, а не наказанием, не добрыми делами и повторением? Восхищенная этой идеей, она случайно написала „Богемия“ на юго-восточной границе Саксонии вместо „Бавария“. Она опять испортила карту, пришлось все начинать сначала.

Когда святой Бернар решил удалиться от мира, он убедил 31 из своих последователей пойти вместе с ним. Размышляя об этом, Кати кинулась к окну. Внутреннее побуждение заставило ее открыть и снова закрыть его. Да, оно было довольно широким, и худенькая девушка могла пролезть в него! Однако до земли далеко. Но деревянный сарай прямо под окном делал прыжок возможным. Достаточно прыгнуть вправо, а затем с крыши на землю. Испытывая странное возбуждение, она запела свой любимый гимн святого Бернара:

Кати уже засыпала, когда в ее дверь тихонько кто-то поскребся. Мгновение спустя Аве фон Шенефельд прокралась к ее кровати. При свете свечи, которую она держала, Кати заметила пакет у нее в руках. Она была без покрывала, и ее темные волосы напоминали щетку.

„Я кое-что принесла тебе“, — сказала она мягко.

Почувствовав запах сельди, Кати прошептала: „Лучше положи это под кровать. Келья аббатисы за стенкой. Ее длинный нос по чуткости не уступает носу охотничьей собаки. Давай подождем, пока она захрапит“.

„А долго ждать?“

„Я не знаю. Но она уже легла. Скорее всего, недолго. Пока мы ждем, ты можешь посмотреть мою карту Римской империи“.

Кати разложила карту на кровати и придвинула поближе свечу.

„Это было нетрудно, ведь мне нужно было просто сделать копию. Однако в спешке я испортила первые две“.

„Пока ты рисовала эту карту, я составляла карту Саксонии. Моя карта очень важна“, — прошептала Аве.

„О чем ты?“

„Ты же знаешь, что Нимбсхен находится на самой границе Альбертинской Саксонии, которой правит герцог Георг. Он ненавидит всех, у кого есть новые идеи. Если бы он поймал человека, согласного помочь нам бежать, он бы повесил его!“

Глаза Кати округлились. „Бежать?“ — спросила она.

„Посмотри на карту, — сказала Аве, избегая прямого ответа. — Мы могли бы отправиться на восток в телеге. Стоит нам добраться до Торгау, и мы будем в безопасности, потому что этот город относится к Эрнестинской Саксонии, которой правит Фридрих Мудрый. Хотя он католик, он все же уважает Лютера и его последователей“.

„А что, если телегу остановят до Торгау?“ — У Кати пересохло в горле, и она стала облизывать губы.

„Это нетрудно“. — Аве провела своим маленьким пальчиком по маршруту побега, который она обвела кружками. — В любом случае мы недалеко от границы с владениями Фридриха. Если нас обнаружат, мы можем повернуть на север“.

„А что, если там нет дороги?“

„Мы должны доверять Господу!“

Звуки громкого храпа раздались в тишине: Хрр-р-р-мм. Аве стала разворачивать пакет.

„Подожди, — воскликнула Кати. — Она спит довольно чутко. Нам нужно подождать, пока она не засвистит“.

„Засвистит?“ — на лице Аве отразилось удивление.

„Да, засвистит. Когда она спит крепко, то слышно: Хрр-р-р-мм фиу-фиу! Вот это фиу-фиу означает, что мы в безопасности. А пока расскажи мне, почему Саксонию поделили между Георгом и Фридрихом“.

„Это довольно сложно, — сказала Аве, которая собиралась стать преподавателем истории. — Вкратце произошло следующее. Более полувека сыновья и внуки Фридриха Храброго совместно правили всей Саксонией. Но в 1485 году — через два года после рождения доктора Мартина Лютера — наследники Эрнст и Альберт решили поделить Саксонию так, чтобы каждый из них независимо правил своей территорией. Историки называют это разделение Лейпцигским разделением. После этого появилась Альбертинская и Эрнестинская Саксония.

Поскольку Фридрих был старшим наследником, он стал избирателем“.

„И что это значит?“

„Я вижу, что ты даже не начинала учить урок по Римской империи, — сказала Аве. — В Римской империи есть семь избирателей, каждый из которых наследует это положение. Таким образом, старший сын Фридриха Мудрого унаследует это положение от своего отца. Эти семь избирателей выбирают императора Римской империи. Когда был избран Карл V, он заключил сделку с Фридрихом, обязав его голосовать за себя. Частично из-за этой сделки Фридрих вынужден благосклонно относиться к Мартину Лютеру и его последователям. Но это уже другая история.

Во время Лейпцигского разделения было решено, что, поскольку старший сын имеет преимущество быть избирателем, он должен разделить Саксонию и дать своему младшему брату право выбрать любую часть. Именно из-за положения отца Георг теперь является правителем больших областей Альбертинской Саксонии.

„Я…“ — ее перебил протяжный свист аббатисы. „Как ты думаешь, теперь мы в безопасности?“

Кати с минуту прислушивалась, а потом улыбнулась. „Да, она спит. Открывай пакет“.

Перекрестившись, Кати принялась за сельдь. Она ела так, будто ей долго пришлось голодать. Пока она расправлялась с рыбой и капустой, Аве вытащила письмо со дна пакета. „Посмотри сюда“, — прошептала она, подвигая поближе свечу.

Кати глянула и чуть не подавилась. Письмо начиналось словами: „Дорогой доктор Лютер, я пишу вам из Нимбсхена…“ Шок был слишком сильным, и в этот момент она подавилась костью.

Закрыв глаза, Кати начала кашлять.

„Тише, — просила Аве, прикрывая ей рот рукой. Но она не могла остановиться.

„Кх-кх-кх!“ — закатывалась она. Наконец она с трудом проговорила: „Спрячь письмо и — кх — постучи меня по спине“.

Аве спрятала письмо под карту Саксонии, затем изо всей силы три раза шлепнула Кати по спине. Третий шлепок избавил Кати от кости. В этот момент храп прекратился. Испугавшись, девушки смотрели на дверь. Через секунду она широко распахнулась.

Перед ними со свечой в руке появилась аббатиса. Она крайне редко показывалась без покрывала и теперь, несмотря на напряженность ситуации, Кати уставилась на ее совершенно лысую голову, кое-где поросшую редкими седыми волосами.

„Ты что, заболела?“ — спросила она, высоко поднимая свечу.

„Кати подавилась, но я помогла ей“, — объяснила Аве.

Аббатиса смотрела на них с недоверием и задумчиво почесывала подбородок. „Хлеб был свежим, — сказала она наконец. — Я не понимаю, как ты могла им подавиться“. Затем она принюхалась. „Мне кажется, или пахнет рыбой?“ — спросила она. Она быстро присела на корточки и заглянула под кровать. Поднявшись, она держала в руке остатки сельди.

„Что здесь происходит?“ — потребовала она ответа, треся рыбьим хвостом.

„Ну, ну, понимаете, это… — начала Аве, — мы знаем, что вы хотите, чтобы мы уподоблялись Иисусу. А когда Он кормил пять тысяч, Он дал им хлеб и р-рыбу. Правильно?“

„Да, но рыбки, которые нашлись у мальчика, были маленькими, а это большая сельдь!“ Взгляд ее выцветших голубых глаз остановился на карте Саксонии, лежавшей на кровати. Подняв, она поднесла карту к глазам. „Я велела нарисовать карту Римской империи, а не Саксонии!“ Она поднесла свечу поближе, чтобы лучше рассмотреть карту. „А что это за точки, идущие от Нимбсхена в Торгау, а затем в Виттенберг?“ Она показала на них пальцем, и лицо ее исказилось.

„Точки, точки, т-т-точки… — пролепетала Аве. — Точки показывают, насколько близко от нас Виттенберг“.

„А зачем тебе это знать? — аббатиса нахмурилась. — Виттенберг — это злачное место. Именно там печатаются эти ужасные трактаты!“ Она пристально глянула на карту, и лицо ее приобрело еще более злое выражение. Возвысив голос, она спросила: „А почему ты показала, где находится Гримма?“ Она смяла карту в комок.

„А что тут такого?“ — невинно спросила Аве.

„Разве ты не слышала? Приор августинцев-отшельников в Гримме и с ним несколько монахов прочли сочинения Лютера, поддались обольщению и отступили от истинной веры“.

Поскольку девочки не отвечали, аббатиса почти перешла на крик: „Отвечай! Почему ты пометила Гримму на карте?“

„Разве я совершила ошибку и отметила ее не там?“ — спросила Аве, и голос ее стал сладким как мед.

„Не избегай моих вопросов! Скажи мне, почему ты указала местонахождение этих выгребных ям и отметила точками путь в Виттенберг?“

Пока Аве искала подходящий ответ, Кати увидела письмо к доктору Лютеру, лежащее на кровати. Это было опаснее, чем открытая ловушка. Ее сердце так бешено стучало, что она боялась, что тетя может это услышать. Что же делать?

Тут же у нее появилась идея. Протянув свою карту Священной Римской империи аббатисе, Кати развернула ее таким образом, чтобы отвести ее взгляд от кровати. „У меня хорошо получилось?“ — пролепетала она. Затем, не отрывая взгляда от лица аббатисы, она левой рукой сделала жест Аве, призывая спрятать письмо под кровать.

Посвятив все свое внимание карте Священной Римской империи, аббатиса изучала ее с видом ювелира. Затем, подумав, она сказала: „Сестра Катерина, ты прекрасно выполнила задание. Если бы у тебя так же хорошо было с историей, я была бы счастлива. Помолись. Отдыхай. Мы увидимся с тобой утром“.

Когда дверь за аббатисой закрылась, улыбка появилась на ее губах, и глаза заблестели.

После того как тетя ушла и девочки остались одни, Кати прошептала на ухо Аве: „Ты видела ее улыбку?“

„Да“.

„Может быть, только может быть, аббатиса не так ненавидит доктора Лютера, как притворяется“.

„Может быть, ты и права“, — согласилась Аве, почесав стриженую голову.

Измученная событиями дня, Кати не могла заснуть. Она ворочалась с боку на бок, и ее беспокоил вопрос: могу ли я нарушить обеты?