Королева Реформации

Глава 4. Виттенберг

Из-за длинного платья Кати с трудом влезла в телегу. При свете луны она разглядела, что почти все место возле пустых бочек было занято. Однако в задней части телеги нашелся свободный уголок. Там она и свернулась между трех бочек.

Кивнув каждой монахине, Коппе считал: „Ein, zwei, drei, vier, fuenf…“[10]. Подсчет он закончил словом „zwoelf“ (двенадцать). Затем, бросив суровый взгляд вокруг себя, он сказал: „Я подвергаю себя большой опасности. Если меня поймают на территории герцога Георга, меня, скорее всего, повесят. Это значит, что все вы должны вести себя тихо и опустить голову. Вне всякого сомнения, нас остановят и будут допрашивать на границе Альбертинской Саксонии. Я хорошо знаю стража на границе. Он ненавидит Лютера и всех его последователей. Он сказал мне, что, если Лютера будут сжигать на столбе, он с удовольствием зажжет огонь.

Теперь я укрою вас холстом. Помните, вы обязаны вести себя тихо. Старайтесь даже дышать тише!“

Дав указания, он натянул холст и хлестнул лошадей.

Несмотря на холст, Кати замерзла и еще раз мысленно повторила благодарность за шаль. Она поплотнее завернулась в нее и попыталась отдохнуть. Долгое время царила полная тишина. Вдруг ее нарушило хихиканье. Кати вздрогнула. Смех шел со стороны Эльзы, которая была спрятана в передней части телеги. Эльза хихикала по любому поводу, и смех ее был заразительным. Она смеялась, стоило ей пролить молоко, она смеялась, когда муха садилась на нос священника во время мессы, она даже смеялась, когда аббатиса велела ей жить на хлебе и воде, не выходя из кельи в течение недели.

Неожиданно телега резко остановилась. „Соблюдайте тишину! — пригрозил Коппе. — Мы недалеко от границы. Если меня поймают с телегой, полной монахинь, меня казнят. Помните, у меня есть жена! Когда мы пересечем границу и въедем в Эрнестинскую Саксонию, можете хихикать, сколько вам угодно. Вы можете даже петь. Но сейчас каждая из вас должна соблюдать тишину“.

Постепенно колеса телеги замедляли ход. Кати отвлекалась молитвами. „Господь, направь нас. Помоги нам. Научи нас. Сделай нас полезными“, — просила она. Ей показалось, что прошла целая вечность, но все же телега наконец остановилась, и сонный мужской голос прокричал: „Стойте!“ Потом на какой-то страшный момент вновь наступила тишина, а затем голос сказал: „Снимите холст!“

Кати бессознательно до боли сжала руки.

„А вы чувствуете запах? — спросил Коппе. — Телега полна пустых бочек из-под сельди. Разве вы не чувствуете?“

„Да, я чувствую. Этот запах напомнил мне о голоде. Великий пост довел меня до такого состояния, что я с удовольствием бы съел целую сельдь — с костями, хвостом, плавниками, глазами и всем прочим“.

„Друг, если б у меня осталась хоть одна рыбешка, я бы дал ее тебе, — засмеялся Коппе. — Но я всех их оставил в Нимбсхене. Пост закончился, и монахини изголодались“.

„Да-да. Проезжай“.

Проехав еще несколько миль, телега остановилась у подножия холма. Коппе отдернул холст. „Теперь можете дышать свободней и смеяться, сколько вам угодно“, — смеясь, объявил он. Ответом ему было молчание. Большинство бывших монахинь уснуло.

Начинался рассвет, и темная линия Торгау появилась на горизонте. Кати переполняли чувства. Казалось, что каждый золотой лучик красного шара касался ее. „Проснитесь! Проснитесь! — кричала она. — Это пасхальное утро! Иисус воскрес из мертвых в этот день, и с нами произошло то же самое“. После того как все потянулись или зевнули, она сказала: „Давайте отпразднуем нашу свободу пением“. Она начала пение с третьего куплета известного гимна святого бернара. С энтузиазмом все подхватили:

Еще через час телега остановилась в предместьях Торгау. Здесь трое монахинь покинули остальных, чтобы присоединиться к родителям, ожидавшим их.

„Danke! Danke![11] — воскликнул один из встречавших, обняв свою дочь. — Вы второй Моисей. Мы с женой никогда не сможем отблагодарить вас за все, что вы сделали. Danke! Danke!“

Спустя какое-то время Коппе направил лошадей к покосившемуся деревянному дому. „Мы проведем день здесь и отправимся в Виттенберг во вторник утром. Вы сможете поесть и отдохнуть“, — сказал он.

В тот же день, когда Кати откликнулась на стук в дверь, она увидела длинный, ломящийся от блюд стол. Многочисленные тарелки были заполнены колбасами, сельдью, жареной крольчатиной. В огромной супнице исходил ароматным паром овощной суп. Кати внутренне рассмеялась, обратив внимание на то, как хозяин и его жена старались не замечать их. Она догадывалась, что девять бритых голов выглядели довольно странно. Она заканчивала последний кусок колбасы, когда открылась дверь и вошел скуластый мужчина.

„Меня зовут Габриэль Цвиллинг. Я бывший монах и близкий друг доктора Лютера, — важно заявил он, сняв берет с птичьим пером. — Для меня будет огромным удовольствием доехать вместе с вами до Виттенберга. Если у вас есть вопросы, вы можете их мне задать“.

„Где мы остановимся, добравшись туда?“ — спросила Кати.

„В Черном монастыре“.

„А что это такое?“ — спросила Аве фон Шенефельд с полным ртом капусты. На ее лице явно читалось сомнение.

„Да, в Черном монастыре! Это монастырь, в котором доктор Мартин, я и другие монахи раньше жили. Он называется Черным монастырем, потому что монахи были одеты во все черное. А на самом деле он построен из красного кирпича“.

„Но вы же одеты не в черное“, — возразила Кати.

„Да, когда я познал спасение только через веру, я снял свое облачение. Мы с фон Карлштадтом радикалы. Мартин более дипломатичен. Он все еще носит черное“.

Пока Кати отдыхала, ее мысли снова и снова возвращались в Нимбсхен. Правильно ли поступила она, нарушив обеты? Что подумает отец? В комнате, где она отдыхала, не было распятия. Это было очень необычно. И еще ее удивило то, что ни хозяин, ни его жена, несмотря на всю их щедрость, не перекрестились перед едой. Вместо этого хозяин закрыл глаза и помолился вслух, прося Божьего благословения на пищу. Как странно! Смущенная всем этим, она взмолилась: „Господь, направь меня…“

Ранним утром во вторник, после того как девочки забрались в телегу, Цвиллинг уселся впереди. „Вы вступаете в новый мир, — сказал он им, пока они ждали Коппе. — Доктор Лютер просил меня объяснить кое-что, чтобы новая жизнь не шокировала вас. Как вы знаете, он профессор Виттенбергского университета. Он очень занятой человек. Помимо сочинения трактатов он проповедует, проводит диспуты и прилагает огромные усилия, чтобы успокоить радикалов. — Он снова рассмеялся. — Не говорите ему, что я раскрыл вам эту тайну, но ему отчаянно нужна жена. Он уже два года не застилает кровать!“

При выезде из Торгау заднее колесо телеги попало в яму. Не имея рессор, телега подпрыгнула и снова покатилась по булыжной мостовой.

„Спасибо, Мария!“ — воскликнула Кати.

„Тебе не следовало так говорить! — сделал ей выговор Цвиллинг. — Нет ни одного записанного свидетельства о том, что апостолы когда-нибудь молились святым“.

„Тогда кому нам молиться?“ — спросила Аве Гросс.

„Иисус учил нас молиться: „Отче наш, сущий на небесах…“

Телега и ее пассажиры пережили целое утро толчков, скачков и встрясок, неизбежных в долгой дороге. Полуденное солнце достигло зенита и стало клониться к западу. „Мы проехали больше половины пути до Виттенберга, — сказал Коппе на остановке. — Пока лошади отдыхают, мы можем перекусить. Доктор Лютер дал денег на расходы. Заказывайте и ешьте все, что хотите“.

Первый раз в своей жизни Кати сидела за столом в общей столовой. „Что вам угодно?“ — спросил ее официант.

„Суп“, — заказала она после долгих колебаний.

Подмигнув человеку за соседним столом, официант сказал: „Danke“, вытер пухлые руки о передник и направился на кухню.

Ни одна из девушек не покрыла голову, и их бритые головы привлекали внимание обедавших.

От харчевни было недалеко до Липпендорфа, и Кати испугалась, что кто-нибудь, какой-нибудь дальний родственник, может ее узнать. Отогнав от себя эти мысли, она погрузилась в молитву и первый раз в своей жизни стала есть, не перекрестившись. Она заканчивала еду, когда к ней подошел старик, опиравшийся на костыль.

„Извините меня, — сказал он, — вы — монахиня?“

Взглянув на его широкое лицо и длинные волосы, торчавшие из носа и ушей, Кати почувствовала отвращение. Но, выдавив из себя улыбку, она сказала: „Нет. Я была раньше монахиней, но изменила веру. Теперь я следую учению доктора Лютера“.

„Лютера! — воскликнул старик. — Лютера! Такая молоденькая девушка, и вдруг — последовательница Лютера? — Он потряс головой и почесал ухо. — Лютер — посланник Сатаны“.

„Ну и что вы можете ему сделать?“ — спросил Цвиллинг.

„Если бы мы находились на территории герцога Георга, я бы добился, чтобы арестовали вас и этих монахинь-отступниц. Всех вас нужно бросить в темницу!“

„Но мы не на территории герцога Георга, — возразил Цвиллинг, приближаясь к старику и повышая голос. — Мы на территории, которой правит Фридрих Мудрый, который также является избирателем Священной Римской империи!“

„Это так, — ответил старик, отступая, — но помните, Георг и Фридрих — оба католики. Кроме того, они двоюродные братья! Когда-нибудь Фридрих увидит истинный свет, и когда это произойдет, — он радостно потер руки, — когда это произойдет, Лютера, Меланхтона и отступника Габриэла Цвиллинга сожгут на костре“.

„А что ты имеешь против Цвиллинга?“ — спросил Цвиллинг.

„Что я имею против него? — Старик покачал головой. — Он монах-отступник. Даже Лютер стыдится его“.

Цвиллинг хотел было ответить, но было слишком поздно. Старик направился к двери. Совершенно очевидно, что он не узнал Цвиллинга.

Лошади продолжали путь, а в телеге все хранили молчание. Наконец Цвиллинг сказал: „Поскольку сегодня вечером мы будем в Виттенберге, я расскажу вам об истории города. Виттенберг — небольшой город. В нем всего 2500 жителей. Но история города весьма обширна.

Эльба, как вы видите, течет на север и впадает в Северное море. В нашей части Саксонии (некоторые называют ее Эрнестинской, а другие Избирательной) Эльба уклоняется к западу в сторону Нидерландов и Франции. Когда-то в этом месте был большой холм белого песка. Фламандские эмигранты с запада назвали это место Witten Berg. По-фламандски это значит Белая Гора.

Жители появились здесь около 1174 года. Однако ходят слухи, что римляне побывали здесь несколько веков назад. Когда вы доберетесь туда, вы увидите, что в отличие от многих немецких городов улицы здесь прямые. И действительно, они находятся под прямым углом к бывшему рынку. Этим они обязаны исконным жителям, которые обитали там еще до того, как Альберт Медведь привел с собой фламандских эмигрантов…“

Цвиллинг продолжал, а Кати думала, почему он так и не объяснил оскорбительных слов старика в харчевне. Может быть, он был нечестивым, безнравственным человеком? Вдруг еще более неприятная мысль мелькнула у нее. А может быть, Коппе обманул их и вместе с Цвиллинеом задумал продать их в рабство — или что-нибудь еще худшее? Она вздрогнула и закрыла глаза.

Неожиданно „лекция“ Цвиллинга была прервана стуком колес по мосту. „Мы переезжаем Эльбу, — объяснил он. — Мы поедем по ее восточному берегу прямо в Виттенберг. Эльба могучая река. По своей величине она может сравниться только с Рейном. Она берет начало в Богемии, течет на север через Прагу — город, где проповедовал Ян Гус — и впадает в Северное море“.

„А в ней есть рыба?“ — спросила с интересом одна девочка.

„Да, в ней полно осетров, лосося. Именно Эльба сделала Виттенберг знаменитым, потому что она является не только источником рыбы и воды, но также полезна для навигации. Вот почему древние обитатели этих мест защитили город рвом, толстыми стенами и укреплениями“.

Цвиллинг мог бы углубиться и в дальнейшие детали, но девушки слишком устали и перестали его слушать.

Солнце полыхало на западе, когда Коппе остановился перед Черным монастырем. „Вы остановитесь здесь, пока доктор Лютер не устроит вас получше“, — сказал он. Кати изучала массивное здание, когда худощавый человек среднего роста подошел к телеге. „Я доктор Лютер, — представился он. — Добро пожаловать в Виттенберг — и к свободе“.

После того как девушки выбрались из телеги, Лютер кивнул человеку, стоявшему рядом. „Вольф, — сказал он, — отнеси вещи в их комнаты“.

„О, у нас нет никаких вещей“, — рассмеялась Аве Шенефельд.

„Тогда просто проводи их в комнаты и принеси им что-нибудь поесть. Они проделали долгий путь“.