Королева сыска

Пролог

Густой аромат экспресс-капуччино, сопровождаемый запашком первой утренней сигареты, расползался по квартире. Порожденный на кухне кофеваркой «Филипс», аромат этот проникал во все четыре комнаты — он проходил в открытые двери и просачивался под закрытые, он заполнил коридор, отделанный карельской березой, и обозначился в ванной комнате, где соперничал с благоуханием дорогой парфюмерии, облепляя рельефы на кафельной плитке туалета со сценками из древнегреческой мифологии. Аромат был настолько густым, что, казалось, даже отражался в огромном зеркале шкафа-купе. Зеркале, где вмещалась вся обстановка комнаты, да и весь — от пяток до макушки — Сергей Геннадьевич Марьев.

Осматривать себя перед выходом стало для него ритуалом. С тех пор как он начал вести публичную жизнь, на которую его в свое время с трудом уговорили и которая теперь нравилась ему все больше.

Чего он никак не мог сказать о своей внешности.

Одежда его, разумеется, безупречна. Костюм за «штуку» «зеленых», сшитый в ателье на Пиккадилли четыре месяца назад во время недельной деловой поездки в Лондон, сидел безукоризненно, делая его стройнее, надежно пряча малосимпатичное брюшко. Но он-то знал, что оно есть. Да, в последнее время он стал что-то быстро расплываться. Отрастает животик, намечается второй подбородок, грудь приобретает женские очертания.

Не в первый уж раз перед этим зеркалом он давал зарок заняться собой. Походить в тренажерный зал, поплавать в бассейне. Чаще бывать в сауне, той, где сгоняют вес, а не устраивают деловые встречи с последующим возлиянием и девочками.

Сергей Геннадьевич подошел к зеркалу вплотную. Наклонился, почти коснувшись носом собственного отражения. Приподнял верхнюю губу, придержал ее пальцами. Да, пожалуй, желтизна зубов слишком заметна. Тут — одно из двух: либо бросить курить, либо сходить к стоматологу и снять налет. Первое, он уже это понял, невозможно, второе реально, но раньше, чем через месяц, не получится. Трудно выкроить время. Наступила горячая пора, приходится работать на десять фронтов одновременно. Так что надо повременить и с тренажерами, и с бассейнами.

Он опустил губу, на которой, если пристально всмотреться, можно углядеть красное пятнышко.

След позавчерашней простуды, два дня замазываемой «Завираксом» и только благодаря этому не разросшейся в отвратительное образование, что при его нынешней работе, мягко говоря, было бы нежелательно. И где его только пробрало? Машина, дом, ресторанные залы, залы заседаний, кабинеты. Никаких сквозняков там быть не могло. Хотя, говорят, этот чертов герпес может выскакивать и из-за сильных стрессов. А этого добра хватает.

Сергей Геннадьевич отступил от зеркала на два шага. Вот из-за чего он давно уже не переживает, так это из-за своего роста. Хотя по молодости страдал, что было, то было. А как же — девочки смотрели в другую сторону, на высоких и широкоплечих. Он клял тогда свою злосчастную судьбу.

А сейчас все наоборот, он благодарен ей, судьбе, не подарившей ему тех самых сантиметров. Это сделало его злее и целеустремленнее, заставило добиваться успеха. Комплекс Наполеона, так, кажется, это называется. Что ж, одним из наполеонов этого города он, пожалуй, может себя считать.

Звонка в дверь он ждал. Он поднес к глазам запястье правой руки, взглянул на «Ролекс» — да, именно в это время. Минута в минуту. Вот что значит хорошо вышколенный слуга. Два коротких треньканья, одно длинное, опять два коротких.

Это информирует: пришел тот, кто должен прийти. Марьев быстрым шагом (он всегда и всюду, даже дома, ходил именно так) направился в коридор. Открыл внутреннюю дверь, взглянул в «глазок» наружной. Немецкая оптика показала всю их лестничную площадку, от стенки до стенки, с двумя расположенными напротив квартирами банкира Теремыхова и депутата прошлого созыва Лурье.

Центр явленной «глазком» картинки заполняла фигура охранника. Из-за разделявшего их листа толстого дверного железа прозвучало обычное, ежедневное:

— Это я, Сергей Геннадьевич. Петр.

Марьев оторвался от «глазка», отступил в коридор, чтобы взять кейс, брошенный вчера вечером на тумбочку поверх ключей, кошачьей расчески, «язычков» для обуви и прочей мелочовки.

Жена вышла из спальни. Это тоже их семейный ритуал. Как и совместный утренний кофе, когда они обсуждают учебные и прочие дела дочери, студентки-первокурсницы Алены, которую тоже, согласно семейному ритуалу, как раз во время родительского завтрака везут на его «Ауди» в университет. После кофе супруга, накормившая дочь и мужа, идет полежать, отдохнуть. Чтобы перед его выходом из квартиры появиться в дверях спальни, комнаты, где происходят их нечастые в последние годы обмены супружескими ласками; она появляется в одной из своих шелковых пижам, чтобы поцеловать мужа и сообщить, чем собирается заняться сегодня. Он выслушивает, не вникая особо, потом Ирина Марьева отправляется досыпать недоспанное, часиков эдак до двенадцати, а он уезжает на службу. Так происходит изо дня в день. Так было и сегодня.

— Во сколько тебя ждать? — слышит он последний дежурный вопрос их утреннего разговора в коридоре. И отвечает фразой, которая звучит из его уст чаще всего:

— Не раньше девяти.

На этом прощание заканчивается, и он выходит из квартиры. И натыкается тоже на ритуальное (по будним дням) сообщение охранника Петра: «Алену отвез, все в порядке». Ясно — отвез, и ясно, что все в порядке.

(Семнадцатилетняя Алена была падчерицей Сергея Геннадьевича, училась в университете на юридическом, и для Марьева была… была… Впрочем, сейчас об этом он думать себе не позволял.) Петр, как всегда, подождал кивка шефа и стал спускаться по лестнице. Босс — следом. Широкие марши парадной лестницы старого дома. Ковровая дорожка на ступенях. Ни окурков, ни плевков, ни прочего мусора — убирается ежедневно. Залитые светом площадки. Девственно чистые, неисписанные стены. Достойное приличных людей жилье.

Они миновали второй этаж. Здесь Марьев обычно сталкивался и здоровался с Игорем Абрамовичем, отпирающим дверь квартиры номер пятнадцать. Бывший директор гастронома на Малой Садовой, а ныне отец преуспевающего сына, был столь же пунктуальным человеком, как и сам Марьев. Он возвращался после выгула собаки всегда минуту в минуту, в одно и то же время. Но сегодня встречи не произошло — директор на площадке отсутствовал. Такое, конечно же, и раньше случалось, но почему-то именно сегодня Марьева это расстроило.

Приближаясь к первому этажу, Сергей Геннадьевич с лестницы увидел, что в правом крыле площадки не горит свет. Их площадки освещаются двумя, по одной с каждой стороны, очень мощными лампами. Зато уж если одна перегорает, то все довольно глубокое крыло погружается в полумрак, а наиболее удаленная от лестницы часть — и вовсе в кромешный мрак. Правда, ждать новой лампочки долго не придется — можно голову заложить, что до вечера поменяют.

Петр, как и положено охраннику в таких случаях, остановился на последней ступеньке марша, вгляделся в темноту. Ничего подозрительного не увидев, ступил на лестничную площадку, подождал, пока шеф пройдет мимо. Догнал на середине последнего спуска, перегнал и открыл дверь подъезда.

Темно-вишневая «Ауди» ждала у крыльца. Задняя дверца была приоткрыта, Петр распахнул ее до конца, пропуская шефа на диванное сиденье.

Шофер Венька повернулся, здороваясь, расплылся в щербатой улыбке.

— Трогай, Венечка, — Марьев бросил кейс рядом с собой и полез в карман за пачкой «Парламента».

Машина обогнула по периметру просторный двор с детской площадкой посередине и въехала под арку подворотни, оканчивающуюся глухими железными воротами. Они перекрывали выезд в город, на проезжую часть набережной Мойки. В широкую щель между воротами и сводом арки просматривался невзрачно-серый кусок ноябрьского неба.

Обычно в это время разъезда обитателей дома на рабочие места ворота держали открытыми, а дежурный милиционер стоял у распахнутых створок, кивая или отдавая честь. Иногда ворота отпирали только перед машиной. Случалось, приходилось даже дожидаться отлучившегося стража ворот перед затворенным выездом на набережную. В таких случаях он, заслышав нетерпеливые автомобильные гудки, выбегал, застегивая на ходу ширинку, из подъезда, где проживали дворники, сантехники и прочая хозобслуга и где был оборудован для постовых милиционеров туалет.

Сегодня милиционер был на боевом посту, но не в боевой готовности. Он, не торопясь, с нескрываемой ленцой выбрался из будки — сестры-близняшки тех, что можно наблюдать у любого посольства. В руке он держал крышку от термоса, над которой поднимался парок, и, прежде чем начать хоть чем-то заниматься, отхлебнул из нее, топя пышные рыжие усы в питье.

— Ну, ни хрена себе дела! — воскликнул шофер Венька и сдвинул кожаную кепку на затылок, что означало у него крайнюю степень возбуждения. Зажрались менты на халяве! Оборзели, в натуре.

Во какую харю наел!

Марьев разрешил своему шоферу высказаться — это его забавляло. Постовой тем временем должным образом отреагировал на появление автомобиля перед воротами дома, в котором не живут ничего не значащие в городе граждане, приставил руку к форменной кепке с длинным козырьком, отдавая честь. Затем сорвался с места, заторопившись к пульту управления воротами с двумя кнопками — красной и зеленой. Пульт висел на противоположной стене подворотни, строго напротив милицейской будки. Но излишняя, внезапно взбурлившая ретивость пошла постовому не на пользу.

Он выронил крышку от термоса, та отлетела к машине и, видимо, закатилась под нее. Страж ворот по-женски всплеснул руками и бросился поднимать.

— Идиот! — вскипел шофер Вен и врезал ладонью по рулю. — Где они таких готовят? Дебилье ж полное…

Черная кожаная спина горбилась у правого переднего колеса.

— А ну как ты тронешь и крышку его раздавишь. Из чего он пить будет? вступился за постового Марьев.

— Я б сказал, Сергей Геннадьич, из чего. Не, таких тупых я здесь еще не видел.

Охранник Петр, сидящий рядом с шофером, громко хмыкнул на это.

«А что, ты этого мента впервые здесь видишь?» — хотел спросить Марьев, у которого кольнуло под сердцем что-то вроде предчувствия. И он открыл было рот, но вопрос потерял всякий смысл.

Человек в милицейском обмундировании внезапно резко выпрямился у правого переднего колеса, одновременно вскидывая руки. В каждой было по пистолету. С длинными, утолщенными на концах стволами. «Глушители», отрешенно подумал Марьев, чувствуя, как горло спазматически сжимает страх, а спина холодеет. «Как глупо», — пронеслось в голове.

Дальше происходящее воспринималось стоп-кадрами. Точно некий режиссер решил воспроизвести ранее виденное в своем фильме.

В лобовом стекле появляется дырка в паутине трещин. И еще одна, такая же.

Конвульсивно дергается тело шофера, будто пронзенное электроразрядами. Слышится его матерный визг.

Разлетается лобовое стекло. Откидывается назад голова охранника Пети, словно от нокаутирующего удара в челюсть.

Стеклянное крошево на приборном щитке…

Вырвав себя из созерцательного транса, Марьев упал на пол, под защиту спинок кресел. Он столкнул за собой с сиденья кейс, ухватил, уже лежа на полу, двумя руками прижал к груди.

Глаза его, широко распахнутые страхом, уставились в окошко правой дверцы.

В эти мгновения, оцениваемые сознанием как последние, в голове Марьева не пронеслась с калейдоскопической быстротой цепь воспоминаний о прожитой жизни. Память бросила ему всего одно воспоминание, бросила, как спасательный круг.

В отрезок времени, равный секунде, в мозгу вспыхнул фрагмент одной давней телепередачи, в которой инкассатор рассказывал о нападении на их машину. Тогда в инкассатора выпустили обойму в упор, целя в голову, но ни одна пуля в него не попала. Инкассатор объяснял, как ему удалось избежать смерти. Он уходил с линии огня, просто отклоняя голову именно в тот момент, когда палец преступника давил на спуск, за мгновение до того, как пуля вырвется из ствола.

Странное воспоминание для последнего мига, отчаянный всплеск самосохранения, но он зажег искру надежды. Еще можно попытаться…

Дверца распахнулась. Марьев увидел нацеленные на него два темных отверстия в набалдашниках глушителей, вдавшихся в салон. Увидел расставленные ноги в серых брюках. Он перекатился на бок, прижимаясь к основаниям передних сидений. Вскинул кейс и прикрыл им голову. Грохота выстрелов не было. Были хлопки, частые и какие-то несерьезные.

Марьев почувствовал удары: в бедро, в бок, в плечо… «Что это?» недоумение было последним, что он испытал в этой жизни. Мир покрыл кровавый туман, всасываемый бешено вихрящимся водоворотом в бездонную воронку…

Человек в милицейской форме протиснулся в салон, поставил колено на заднее сиденье, наклонился. Стволом с навинченным на него глушителем, дотянувшись, сдвинул кейс. Теперь ничто не мешало произвести контрольный выстрел в голову. Он произвел. Все, объект ликвидирован. Теперь закончить таким же образом с шофером и охранником. Ситуация позволяет. Со стороны двора никакого движения. Со стороны улицы ничего и не может быть: ворота и калитка закрыты. Он распахнул переднюю дверцу. Два хлопка. Один пистолет летит в салон под холодеющие ноги шофера и охранника. Второй еще может пригодиться. Впереди отход, а он непредсказуем, оставить себя безоружным нельзя. Итак, здесь все. Теперь уход.

Засунув пистолет за брючный ремень, он направился к калитке в воротах, но заметил, что дверь будки дежурного милиционера приоткрыта. Приблизившись, увидел, что в образовавшийся проем съехала нога мертвого постового в серых брюках, заправленных в черные ботинки с высокой шнуровкой. Пинком по ботинку он загнал эту ногу в глубь будки и закрыл дверь.

Подходя к калитке, человек в милицейской форме услышал, как ее толкают с наружной стороны.

Что ж, просчитывая операцию, он допускал и такой поворот. Теперь все зависит от того, кто там, снаружи.

Снаружи толкался бодрого вида пенсионер в спортивной форме и с ротвейлером на поводке.

Своим наличием собака спасла хозяину жизнь. Остается просто уходить.

— Извини, дедуля, пересменок! Накладки и недоразумения! — кричал на бегу человек в милицейской форме, направляясь к припаркованной на набережной, прямо напротив ворот, «девятке». — Сменщик придумал закрыть! Я тут ни при чем! — продолжал он надрываться. Зная, что, пока он орет, пенсионер, которому некуда спешить, будет его слушать, а значит, во двор не войдет.

Когда прогретый мотор «девятки» взревел, готовый унести машину с места, он бросил взгляд на подворотню номенклатурного дома. Старик как раз пропускал в калитку своего пса. Человек за рулем усмехнулся. «Поздно, старче, не старайся, поздно». Через пятнадцать минут он въедет в один неприметный проходной дворик. А еще через десять минут у него будет уже новый облик и новая машина. Тогда ищи-свищи!

«Девятка» понеслась по набережной.

Из статьи «А вы куда смотрели?», опубликованной в газете «Невское время» от 14.11.99.

«…Убийство депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга Сергея Геннадьевича Марьева — еще одно в ряду громких „заказных убийств“, которых в этом году наш город увидел, увы, немало. Это еще один повод московским недоброжелателям губернатора говорить о Петербурге как о криминальной столице России.

Своими раздумьями по поводу произошедшей три дня назад трагедии согласился поделиться с петербуржцами на страницах нашей газеты Дмитрий Викторович Козин, депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга.

— Профессия депутата будет в России одной из самых опасных до тех пор, пока у власти остаются люди, не способные и не желающие покончить с преступностью, потому что сами заодно с теми, кто творит зло. Потому что сами потворствуют и способствуют развалу страны, обнищанию народа и, как следствие всего этого, — разгулу криминала.

Криминалитет не боится уже никого и ничего. Мы дожили до таких дней, когда убийства совершаются даже не ради устранения неугодных людей, а дабы запугать всех остальных. Дескать, смотрите, и с вами будет то же самое, если не подчинитесь, не станете плясать под нашу дудку. И их жертвами теперь становятся те, кто еще сохраняет собственное мнение, чистые руки, подлинную независимость, незапятанное имя. Такие люди бесят преступников уже тем, что не все еще продались, не все подчинились им. Убита Галина Старовойтова, убит Михаил Маневич, убит Сергей Марьев.

И мы с Сергеем Геннадьевичем не были друзьями. Просто коллеги, приятели. Сергей Геннадьевич, как и я, шел на выборы как независимый депутат. И победил в честной борьбе. Он так и не примкнул ни к одной из партий, ни к одному из блоков или фракций. Хотя в толпе и за спинами было бы удобней. Но независимость для него была больше, чем слово. Независимость была его жизненной позицией. И кое-кто не мог с этим примириться. Кое-кто посчитал, что одним ударом можно и вывести из политической игры непредсказуемого депутата, и запугать всех остальных. Так вот, не получится. Этим людям, привыкшим продавать, подкупать, запугивать, никогда не понять, что принципы могут быть дороже жизни.

Бесспорно: это политическое и только политическое убийство…»

М.Милларионов, специальный корреспондент газеты «Невское время».