Королева сыска

Глава 7

Он оставил машину за квартал от адреса, заплатил малиновому мальчику с буквой «Р» на спине и, не забыв захватить с переднего сиденья целлофановый пакет (зачем забывать, там же заготовлена клевая отмазка), оставшийся отрезок пути одолел пешком, получая от прогулки удовольствие. «Совершать променад, вот как это называется, когда топаешь по такому району, где раньше ниже графа не селились», — он помахивал пакетом, и вообще настроение у него было подходящее, можно сказать, хорошее. Приятно работать, когда тебе помогают, да еще такие информированные люди из одного с жертвой ведомства, когда тебе остается творческая часть, а рутину взваливают на себя другие.

И вообще денек славный: слабый морозец, пасмурно, безветренно.

Он любил приходить на место два раза: осмотреться — раз, исполнить два. Сегодня он осмотрится, завтра исполнит. Все остальное известно: как выглядит баба, во что обычно одевается, когда начинается у нее работа, во сколько выходит из дома. Известно вдобавок, что живет одна, что накануне никаких дежурств, то есть завтра она отчалит на работу как обычно. Остальное — дело техники, эффективности и красоты постановки.

А в хороших декорациях будет проходить наше кино, отметил он. Центр города, Нева проглядывает из-за домов, симпатичный бульвар, с которого он сейчас сворачивает в узкий переулок и, покосившись на табличку с номером, убеждается, что прибыл по адресу. И дом нашей жертвы хорош: лепные узоры по фасаду, каменные вазы в нишах, кариатиды поддерживают балконы, башенка надо всем этим.

Он ступает, можно сказать, на свою съемочную площадку. Где сварганит замечательную постановку, новый шедевр. Он же режиссер, он же исполнитель главной роли. Он отдает себе в этом отчет — его прикалывает (как говорит нынешняя молодежь) роль режиссера, могу так, могу эдак, захочу взорву, положив «пластик» под коврик, захочу пристрелю из двух стволов или из одного, захочу засажу под сердце ритуальный кинжал, чтобы газетчики репу чесали — а что бы это значило, а не секта ли сатанистов пошалила? — все в его руках.

Если это разновидность сумасшествия — не Страшно. Называй как хочешь, лишь бы гонорары не уменьшались. Можешь назвать это — «кино одного для одного». Или для всех. Ведь потом его постановка обсуждается критиками в серых шинелях, общественностью, узнавшей о спектакле по отчетам газет, репортажам на радио и телевидении.

Обсуждают дольше, и с большим азартом, чем новый фильм какого-нибудь Сокурова.

Он достал из кармана и надел очки с простыми стеклами в дешевой оправе, этот аксессуар добавился к поношенной куртке, из которой заметно лез пух, синим брюкам, похожим на школьные советской поры, и нелепой вязаной шапочке. Идучи по переулку, ссутулился и не то чтобы сознательно изменил походку, а сама она подстроилась под образ — образ бедного интеллигента, берущегося за любую идиотскую работу, чтобы как-то прокормиться. Войдя под арку, он вытащил из пакета кипу цветных бумажек, в которых сразу угадывались рекламные проспекты.

В арке железные ворота. Да что ж такое, да сколько можно? Хоть охранника здесь нет и ворота, сейчас распахнутые, вряд ли здесь когда-нибудь запирают. Если только на ночь. Ну да ночь нам ни к чему. Переулок малолюдный. Можно подгадать и двигаться навстречу, можно ждать у выхода из арки. Но труп в переулке быстро, очень быстро обнаружат. Не говоря про случайных свидетелей.

А учитывая, что прождать можно до пятнадцати-двадцати минут, свидетелей поднаберется — девать некуда. Ладно, не надо о плохом. Он не знал, в каком именно подъезде живет ментярша. Следуя за образом распространителя агитационных фитюлек, упрашивающих отдать голоса за очередного спасителя России на приближающихся парламентских выборах, он направился в первый попавшийся подъезд. Потолкался у почтовых ящиков, сунул в щели для писем и газет парочку синих бумажек с портретами и хвалебными речами кандидата. Эту белиберду он понавытаскивал из таких же ящиков прогулялся вчера по Лиговке, заглянул в несколько домов недалеко от Московского вокзала, там ряды почтовых ящиков выглядели как рот бомжа сплошные темные провалы на месте крышек, ну бери чего хочешь.

Он снова вышел во двор. Двор не проходной, довольно просторный, в центре — что-то вроде детской площадки со старушечьими лавками вокруг. Двор просматривается с любой точки, из любой квартиры; даже такой помехи, как дерево, нет, — плохо. Двор отпадает.

Теперь, посмотрев номера другого подъезда и просчитав количество квартир, он сообразил, в каком живет его клиентка. Но ему придется обойти все подъезды. Роли играть надо честно, что не так уж и плохо. Между прочим, в этих старых домах полно сюрпризов, например легко может обнаружиться сквозной подъезд, из которого имеется выход в соседний двор. Если кто подсматривает из-за занавесок (могут вполне — старый фонд, полно старух), ничто не должно вызвать у них недоумения. А завтра, божьи одуванчики, будет вам о чем посудачить, уж потерпите. Не исключено, что кто-то припомнит потом: да, бродил тут накануне по подъездам тип с бумажками в руках, но описать такую невзрачную личность, какую он сейчас собой представлял, будет ой как трудно.

Наконец он добрался до того самого подъезда.

Располагался он справа, если смотреть от входной арки, ближе к ней, чем к дальней оконечности двора, имел крыльцо в шесть ступенек с перилами из арматуры и кодовый замок на двери. Кодовый замок — как страшно! Над делом нависла угроза!

Придется возвращать аванс. Он нагнулся к панели с цифрами, поправляя спадающие очки. Из десяти кнопок без труда выделил пять, которыми пользуются чаще прочих. Пятая — лишняя, ее просто часто вгоняют по ошибке, путая с настоящей цифрой. Скорее всего, четверку путают с пятеркой.

Так и есть. Раздался ласкающий слух щелчок. Кодовый замок — это хорошо, он отсекает ненужных, посторонних типа бомжей и всяких там зашедших помочиться.

Он вошел, закрывая за собой дверь. Принялся старательно вытирать ноги о половичок. А в душе поднимается что-то сродни тому чувству, какое испытывает актер, выйдя на сцену за день до спектакля перед пустым еще залом, — легкое волнение и легкое нетерпение.

Впереди — два шага и стена. Слева — любимые почтовые ящики, два ряда по четыре. Восемь квартир, по две на этаже. Наша квартира, легко догадаться, на предпоследнем, третьем. Справа — пошла вверх лестница. Пятачок от двери до лестницы — не развернешься.

Сейчас десять часов утра, светло и без лампочек. В семь утра будет еще темно. А вообще, работает ли освещение? Где у них выключатель? Выключатель нашелся, возле почтовых ящиков. Лампочка высветила прелести закутка перед лестницей: окурки, русско-английские надписи на стенах, батарею с дыркой, будто от минного попадания (можно не трогать, понятно и так — холодная). Ясно, самому справедливому советскому суду все ясно. Можно ждать и здесь. Во время спуска мишени по лестнице сосредоточенно рассовывать эти бумажки (а еще лучше газеты, газеты внушают большее доверие) по ящикам. Опять же под пачкой газет хорошо укрывается оружие. Клиент проходит мимо, легкий поворот туловища — и бей точно в затылок. Те, кто будет спускаться до прибытия клиента, увидят лишь спину доставщика газет, погруженного в свою работу.

Он начал подниматься по лестнице. Правая квартира на первой площадке неприкрыто коммунальная — табличка с фамилиями и количеством звонков. Плохо, что здесь есть коммуналки. Значит, имеем больше жильцов, больше любителей не вовремя высовываться из своих норок. На втором этаже, судя по добротности, крепости дверей, отдельные квартиры. Взбираясь по лестничному маршу, ведущему на третий, он услышал внизу щелчок, шарканье подошв, бидонное звяканье. Разминулись, а могли бы столкнуться, не страшно, конечно, но ни к чему. Кажется, нам в этом деле сопутствует удача. Тьфу-тьфу, постучал по дереву перил. Вот квартира нашей клиентки. Металлическая дверь, аккуратный половичок перед ней, «глазок» толковый, из него видна вся площадка, лестничный подъем на последний этаж. Так, здесь все уяснено.

Он поднялся выше, дошел до последних в этом подъезде квартир, кинул взгляд на уходивший к чердаку лестничный марш. «Оставить им, что ли, в дверях свои рекламы? Отпечатков на них нет, брал только в перчатках. Ладно, обойдусь. — Он начал спускаться. — Площадка между третьим и четвертым плоха, тебя видно отовсюду. Дожидаться на четвертом, потом сбежать вниз? Можно закосить под бомжа, зашедшего погреться, под алкоголика, решившего утреннюю похмельную бутылку пивка выдуть в тепле и комфорте со спокойными перекурами. Даже, предположим, ментярша разгуливает с оружием, предположим, увидев меня, что-то заподозрит, и что она успеет? Да ничего не успеет».

А образ он завтра поменяет. Если кто-то и запомнил сегодня интеллигентного очкарика, то не признает его в новом амплуа. И не будет он усердствовать с париками, бородой и поднятым воротником. Так, кое-что. Главное, что он сделает, — изменит социальный статус, а тот рисуется одеждой и манерой держаться. И в чужих глазах сразу появится новый человек, покажется и выше ростом, и шире в плечах, моложе.

«Ну что ж, если ментярша внезапно не заболеет и отправится, как положено, на работу, то спасти ее сможет только бог. Которого, как известно, нету. Извините за дешевую патетику».

Она проснулась так же внезапно, как просыпалась от телефонного звонка. Повернула голову. На часах двадцать минут седьмого. Может, встали?

Она прислушалась — нет, тикают. А сна ни в одном глазу, как отрезало. Верно, виновато нервное напряжение последних дней. Хватит заниматься двойной работой: урочной и сверхурочной. Сверхурочные тебе. Гюрза, все равно не заплатят, в санаторий для нервнобольных путевку не дадут.

И хватит врать самой себе. Какое там нервное напряжение… Страх, обыкновенный страх.

Она выскользнула из-под одеяла. Кажется, не разбудила. В дверях комнаты еще раз оглянулась: Волков спал на спине, чуть приоткрыв рот. На кухне она закурила порицаемую не только врачами «сигарету на пустой желудок».

Она знает, что с ней сейчас происходит? Да, кажется, знает. То, что может быть несколько напыщенно названо моментом оперативного просветления. Как у того полковника. Которого она всегда вспоминает в такие минуты. Не свои собственные случаи, а именно тот. Вспоминает, как пять лет назад ее послали со служебной проверкой в район (она тогда еще работала в Главке). И когда она разговаривала с полковником, начальником районного управления, позвонил дежурный и сообщил, что нашли ногу, женскую. На место выехала опергруппа. Через какое-то время оттуда передали, что обнаружили вторую ногу, неподалеку, в кустах. Она с начальником сидит в кабинете, и вдруг он говорит: «Ты знаешь, а я чувствую, что мы раскроем эту мокруху». Она поперхнулась тогда от такой уверенности, граничащей с наглостью. Ведь ничего на тот момент, кроме двух ног, больше не было. Ни личности потерпевшей, ни какого-нибудь дохленького следа. А полковник, много лет отбарабанивший в утро, тем временем делает прикидку по территории микрорайона, где нашли «расчлененку».

И вдруг утверждает — все произошло в такой-то многоэтажке.

Не дождавшись, пока найдут остальное, полковник направляет сотрудников прочесать весь этот огромный дом, каждое парадное, и просит, чтобы нашли хоть одну, хоть крохотную каплю крови. Полковник курит, ждет и решает с ней проверочные дела. Проходит час. И вот сообщение — перед одной из квартир обнаружены три едва заметные капельки крови.

Полковник на свой страх и риск отправляет оперов вышибать дверь в той самой квартире. Те снесли дверь и ворвались внутрь. На кровати дрых вусмерть пьяный мужик, квартира в крови, на кухне окровавленный топор. Конечно, оказалась обыкновенная российская бытовуха: после совместного распития не поладил с сожительницей и топором по голове. А позже выяснилось — те пятнышки у квартиры были кровью соседа, у которого пошла носом кровь у той двери.

Почему полковник не сомневался в своей мало чем подкрепленной правоте? Пожалуй, она может утверждать, что знает — почему.

Гюрза всегда вспоминала этот случай в минуты, предшествующие озарению, тому необычному состоянию, когда прояснялось абсолютно неясное.

Воспоминание о полковнике служило ей своего рода аутотренингом перед мозговым штурмом. Ее заводило заочное соперничество — а чем она хуже?

Отпахала в органах будь здоров, опыта — хоть торговать выходи, интуицией бог не обидел, умишко какой-никакой имеется. Держись, полковник!

Итак — что имеем? Она проснулась с ощущением холодка в спине. Еще со вчерашнего дня ее что-то тревожит, нервирует, беспокоит. Сегодня ночью стало уже страшно. Свой страх она всегда считала нормальным. Ненормально, когда страх возникает часто из ничего, на пустом месте. За собой она подобного не замечала. Выходит, основания бояться есть. Чего?

Зная себя, она может говорить о том, что интуиция и подсознательная работа мысли обобщили то, что сознание еще не собрало воедино, не склеило друг с другом в логической последовательности. Вот теперь и надо собрать и склеить.

Учинить допрос самой себе. Итак, из-за чего тревога. Из-за работы? Естественно. Дела по проституткам? Отпадает, там сплошные глупости и текучка. Некие прошлые дела? Если ответ «да», то почему именно сейчас? Были ли какие-нибудь основания к этому? Нет. Ни одно из дел прошлого не напоминало о себе в последнее время. И это вариант отпадает. Остается «марьевщина»? Остается.

Можно сказать, что это дело вошло в стадию критического напряжения? Можно. И она назовет переломный момент — когда она обнаружила свой интерес к прошлому Османа. Она идет к другому человеку, но ее главный враг сейчас Осман, тот, которого она загоняет и обкладывает. Вынуждая отступать и сдаться. И… и если он уже почувствовал себя загнанным? А понять он мог, если ему стало известно о ее поездке в Псков.

Что ему оставалось после того, как он раскусил ее? Она хочет поставить его перед выбором: или он сдает ей стукача, или она сдает его, Османа, на суд других авторитетов. Каков его выбор? Ждать, сдаваться или рисковать. Осман (а она его вроде бы почувствовала) не лезет на рожон понапрасну, но когда чувствует угрозу своему благополучию, жизни или свободе, то идет на самые решительные и отчаянные меры. Так было и со Зверьком, и с тем же Марьевым. У Османа напрочь отсутствует чувство жалости, ее место занимает целесообразность.

Если целесообразно кого-то убрать, надо убирать.

Он никогда не будет терзаться — ах женщина, ах ребенок — грохнет кого угодно, если надо для дела.

Стоп, стоп, стоп! Вот оно, ключевое звено: Осману, конечно, сразу стало известно, что она интересуется его прошлым. Он явно не глуп, раз забрался так высоко. И узнал о ней достаточно, чтобы понять: она не остановится, пойдет до конца и дотошно раскопает все, до чего можно добраться!

А до псковских дел Османа докопаться не так уж трудно. И он сделал правильное предположение: Гюрза выйдет на его участие в устранении авторитета Зверька.

Вот откуда причина тревог. Значит, незачем ему было дожидаться ее следующих шагов, если он принял для себя решение ликвидировать ее. Значит, он мог уже «заказать» ее киллеру, еще не зная, что она побывала в Пскове, и выстрела можно ждать хоть сегодня, в любой момент. А она считала, что он еще будет какое-то время выжидать. Она считала так, что Осману потребуется подтверждение серьезности ее намерений. Выходит, она ошиблась.

За окном прослышался скрежет железа по асфальту. Проснулись дворники и приступили к работе. Ну да, ведь ночью шел снег, надо расчищать двор. Уже зажегся свет во многих окнах, дом просыпался. Скоро внизу послышатся голоса, люди начнут расходиться по рабочим местам, здороваясь с дворником, друг с другом. Если Волков проснется и выйдет на кухню, то его ожидает занятное зрелище: любовница в прозрачном пеньюаре в задымленной (не открыта форточка) кухне, босые ноги в шлепанцах задвинуты под стол, и взгляд устремлен в стену и сквозь нее, еще дальше. А еще бы его ждали проклятия, начни он приставать с вопросами и сбивать с хода мысли.

Итак, предполагаем худшее — Осман решил ее устранить и снять проблему. Заказал он ее наверняка своему карманному убийце, то есть тому, кто убрал Марьева и хахаля его падчерицы. Зачем искать другого? Другого можно подыскать потом, когда этот отработает свое, а последним для него убийством должно стать убийство Гюрзы, а потом Осман уберет и его, чтобы навсегда и окончательно похоронить все концы этой истории. Итак, ее уже «заказали», идем от худшего.

Когда случился «заказ»? Итак, убийца получил информацию о ней и просьбу Османа (или приказ) закончить все как можно быстрее. Почему быстрее? Потому что любое промедление грозит тем, что она заручится поддержкой кого-нибудь наверху или, что вероятней, предпримет следующий шаг.

Итак, надо быстрее, и большого смысла в слежке за жертвой, то есть за ней, нет. Почему нет? А потому, что у нее, у жертвы, нет охраны, живет в обыкновенном, ничем, кроме кодовой двери, не защищенном доме, если даже и будет с собой ствол, то он, профессионал, все равно выстрелит быстрее. Тем более — известно время выхода на работу — приходи и клади, тщательно прицелившись.

Есть киллеру смысл мудрить? Нет. Он (на девяносто процентов) изберет подъезд, любимое киллерское место, или подходы к дому. Тем более «наш» убийца «работает» с близкого расстояния.

То ли боится издали промахнуться, то ли прибабах у него такой — видеть лицо жертвы, то ли не любит винтовку и возню с ней, то ли еще что-то, но во всех мне известных его делах — выстрелил в упор.

Итак, представим себе, она — убийца. Когда?

На этот вопрос она уже, считай, дала ответ. Киллеру нет смысла мудрить. Можно точно предсказать только время ее выхода на работу, где и когда она может объявиться во всех остальных случаях — поди угадай. Значит, утром, при выходе на работу.

Где? Около дома или в подъезде? Около дома в переулке: люди ходят, поутру их даже больше, чем днем, они видят его, кто-то что-то запомнит, а главное, в момент преступления может рядом неожиданно нарисоваться посторонний (или посторонние), который тут же поднимет шум или вообще сорвет все дело непредсказуемой выходкой.

Под аркой или перед подъездом во двор? Те же люди плюс дворник, который по простоте душевной может и подойти, поинтересоваться: кого ждешь, мужик? Подъезд? Да, подъезд — это лучше.

Звонок будильника заставил вздрогнуть от неожиданности. Значит, уже семь. Ей необходимо было уединение, чтобы замкнуть мысленный круг, чтобы никто не отвлек. Она поспешно проскочила в ванную, услышав, как зашевелился на кровати проснувшийся Волков.

Теплые струи обволакивали тело, мерно гудела газовая колонка. Когда? В какой день? Завтра у нее дежурство, потом день отдыха, когда она может проваляться в постели, сколько ей вздумается. Значит, или сегодня, или завтра, или через два дня.

Через два дня — поздно, рисковать Осман не захочет. Остается или сегодня, или завтра.

Гюрза торопливо закрутила душ. Сколько сейчас? Минут пять восьмого? Это ничего, еще есть время. Она выскочила из ванной комнаты в незастегнутом халате, пронеслась мимо пораженного Волкова, на ходу крикнув ему «привет!» и упала на кресло возле телефона. Рука ее замерла над диском. Звонить Виктору или в ближайшее отделение? Если она права в своих выводах, то у Виктора появляется шанс, равного которому может и не представиться. По-другому ох как тяжело будет раскрыть дело Марьева. Решено. Она набрала номер, который уже успела выучить.

— Да, — прервался третий длинный гудок. Беляков что-то жевал. Должно быть, завтракал.

— Юмашева. Слушай и соображай со всей быстротой…

Она описала ситуацию, укладывая суть в короткие фразы.

— Возможно, дую на водку, — закончила она. — Едешь?

— Да. А…

— Успеешь собрать ребят?

— Укладываюсь. Могу опоздать минут на пять-десять. Возьму двух из дежурной смены, позвоню и подхвачу по пути Орлова и Ермолаева.

— Годится. Но учти, если с ребятами не выйдет, звони мне и сиди на месте. Сунешься один — в порошок тебя сотру. Ты меня понял?

— Понял.

— Действуй.

Повесив трубку, она взглянула на будильник.

Семь двенадцать. Если все пойдет гладко, Виктор должен прибыть вовремя. Если сегодня они вытянут пустышку, мероприятие придется повторять завтра. А чего она сама хочет? Да чтобы никакого киллера вовсе не было, ни сегодня, ни завтра, ни вообще. А впрочем, пес его знает, чего она хочет…

Следующие полчаса прошли в состоянии отрешенности. Все делала на автопилоте, к чему привыкла по утрам. Да, отвечала на вопросы Волкова, даже отшучивалась, когда он пытался выяснить, что случилось, что происходит, во что она погружена. Но все это происходило словно за завесой, будто бы даже и не с ней. А она, Гюрза, эти полчаса жила в мире своих мыслей и событий, развязка которых может наступить менее чем через час. Она еще и еще проходила путем недавних размышлений, проверяла и перепроверяла себя, взвешивала обоснованность своих опасений, разматывала заново клубок расследования. И приходила к тем же выводам, что и изначально. По прошествии получаса она каждую минуту стала подходить к окну.

Подходила несколько раз и к двери, выглядывала в «глазок», чем немало изумляла Волкова. И наконец встала у окна и больше от него не отходила.

Теперь можно было ждать приезда Виктора в любой момент. Из окна комнаты, равно как и кухни, видна была лишь часть выхода из арки во двор.

Виктор и те, кто приедет с ним, могли пройти невидимой частью и двинуться дальше вдоль стены.

— Ты готова? — на пороге появился Волков, на ходу обстукивая карманы в поисках ключей.

— Твоя машина во дворе?

— Конечно, где же еще. Ты куришь уже третью за утро.

— Мысли, мысли не дают покоя. Помнишь, как Жеглов говорит Шарапову: «У меняет тебя и ребят секретов нет, но это многолетняя привычка, понимаешь».

— Что-то такое припоминаю, — он растерянно развел руками.

Раздалась, заставив вздрогнуть из обоих, короткая трель телефонного звонка.

— Будь добр, — попросила она, — принеси мне его.

Он пошел к аппарату. От догорающей она прикурила следующую сигарету.

Телефонный шнур позволял таскать телефон по всей квартире, до окна его хватило с избытком, без натяжек в струну.

— Да, — ответила Гюрза телефонной неизвестности и автоматом взглянула на часы. Без восемнадцати восемь.

— Беляков, — раздалось в трубке. — С ермолаевского сотового. Едем по Гороховой, перед Семеновским мостом. С народом порядок.

— «Броники» есть?

— Взяли. Там нормально? — Вслед за вопросом до уха Гюрзы долетело отдаленное, но отчетливо слышное бурчание хозяина телефона, опера Ермолаева: «Наболтаешься еще, знаешь, сколько минута стоит?»

— Нормально, давай до встречи. — Гюрза повесила трубку.

Едут. Им осталось около десяти минут. Она знает, как будут тянуться эти десять минут. «А не смотается ли киллер, если он киллер, потому что я отклоняюсь от графика, который ему известен? Не должен, до восьми выждет. Ведь бывало и такое, что я выходила из дому в восемь, элементарно просыпая. А до восьми ребята должны поспеть. Тут же совсем рядом, помчат под мигалками. При подъезде к дому, конечно, сообразят вырубить…»

— Эй, ты уснула? Я спрашиваю, при чем тут броники, сиречь бронежилеты?

Гюрза метнула взгляд на будильник. Прошла всего лишь минута, вытянувшаяся, как рекламные колготки «Голден леди», от Парижа до Находки.

Она закурила еще одну сигарету, несмотря на то что от никотиновой передозировки начала побаливать голова. И только тогда ответила:

— Иван, милый, потерпи проклятые девять минут, а? Мне как-то не до объяснений.

Он пожал плечами и замолчал, кажется, обиженно.

Надо чем-то отвлечь, занять мысли, укорачивая минуты. Но разговаривать более она не могла. Она смотрела на арку в ожидании перемен, отвлекаясь только на часовой циферблат. Никто не вошел за все это время во двор, только выходили.

— Так вот, ты иди в машину, подожди меня там. Мне надо позвонить. Секретному агенту. Сотовый у тебя с собой?

Он кивнул.

— Свяжись со мной из машины. Возможно, я не смогу с тобой поехать. Я тебе скажу, смогу или нет, все зависит от звонка. Договорились?

— Ладно. — Было заметно, что его подмывает спросить, что происходит, что за странности поутру. Но он сдержался. И просто вышел.

«Иван — посторонний человек, даже если определить, что он вышел из моей квартиры… Он не нужен, нужна я и только я. Вот если бы он вышел со мной… Он уже должен дойти до площадки первого этажа, спускается к двери, выходит на улицу».

Она кинулась к окну. Иван сбегает с крыльца. Уф, у нее отлегло от сердца. И хотя не должно было ничего случиться, тем не менее, тем не менее…

А что было делать? Он садится в машину. Она вернулась к телефону. Ну, давай, давай, набирай номер. Или ты его еще не выучил, необходимо заглянуть в записную книжку?

Трель звонка. Она схватила трубку.

— Иван?

— Иван.

— Не удивляйся моим вопросам. Просто отвечай: кого ты видел на лестнице? Кого ты видел в моем подъезде? Был кто-то?

— Да. А что?

— Кто? Где? — перебила она.

— Мужик внизу. Почтальон.

— Что делал?

— Как что? Газеты раскладывал.

— Больше никого? Ни когда выходил из квартиры, ни когда спускался?

— Нет вроде бы…

— Почтальон оглянулся, ты видел его лицо?

— Нет, как стоял спиной, так и продолжал…

— Ясно, спасибо, вечером позвоню, объясню.

Езжай без меня. У меня изменились планы. До свидания, поезжай, вечером позвоню. — И она повесила трубку, пресекая вопросы Ивана, которые последовали бы непременно.

…На одиннадцатой минуте после звонка Виктора она увидела из окна первую фигуру в «бронике», надетом поверх куртки, выскользнувшую из арки подворотни. Сзади показались еще двое… еще один…

В первом она узнала Виктора. Он сейчас поднимался на крыльцо. Остальные, их было четверо, оставались внизу, возле крыльца. Нельзя насторожить опытного убийцу топотом множества ног, правильно работают. Нет, конечно, топота никакого не было бы, но то, что на улице к двери подходит не один человек, убийца расслышал бы, если бы он находился сразу за дверью парадного. А ведь он может находиться и там. Тогда, услыхав, как кто-то открывает кодовый замок с той стороны, он вряд ли выхватит оружие — почему он должен решить, что это милиция по его душу, скорее, подумает, что вернулся кто-то с ночной смены, или с выгула собаки, или…

Все. Виктор рвет на себя дверь. В этот момент стартуют все остальные. Сергей вбрасывает себя внутрь подъезда…

Она приникла к «глазку». Идет посекундный внутренний отсчет. Никто не появляется на ее этаже, и не слышно, чтобы кто-то поднимался. Значит, внизу? Еще контрольные десять секунд. Не могли они просто так застрять. Значит, кто-то был внизу. Ждать она уже больше не в силах. Она распахнула дверь и бросилась вниз через три ступени.

Что там? Треск, грохот и крики. Первый лестничный марш проскочила. Гюрза всегда думала, что ее лестница кажется непомерно длинной, только когда взбираешься по ней, возвращаясь с работы, а она может быть длинна и при спуске. Второй этаж.

Ей чудится от нервов, или действительно слышны возня и мат? Попадание? Или мимо?

— Лежать, падла. Здоровый, сучара. — Она узнает голос Виктора. Гюрза уже между первым и вторым. — Почтарем прикинулся.

На площадке первого этажа увидела спины ребят в «брониках», непригодившиеся «калаши» на плечах у двоих, знакомые и незнакомые лица.

И увидела ботинки лежащего на полу у почтовых ящиков человека. Его рожа пока ее мало занимает, разглядит потом во всех деталях. Руки лежащего уже заведены за спину и забраны в наручники, а сам он впечатан лицом в пол. У него белесые волосы. Слетевшая шапка типа «пидерка» валяется под почтовыми ящиками, кругом разбросаны газеты.

Гюрза замечает, что газеты самые разные. На глаза ей попадаются названия «Асток», «Метро». А деревянная панель, на которой укреплены почтовые ящики, покосилась, вылетел из стены правый верхний шуруп. Видно, хорошо приложили белесого гражданина о ящики. Ну так почтальону почтальоново. Гюрза про себя рассмеялась: если бы это был настоящий разносчик газет, именно ей пришлось бы перед ним извиняться. Но ребята действовали правильно: не раздумывая, завалили первого, кого увидели. Если бы промедлили… стали бы просить предъявить документы и вывернуть карманы… Ладно, все хорошо, что хорошо.

— Ну? — она смотрит в глаза Виктору.

— Твой, — правильно понимает он вопрос. — Киллер долбаный. — И показывает ей, держа за глушитель, «беретту». — За газетами прятал, угробище. Ермолаев его малость того… Может, и перестарался чуточку…

— Недостарался, я думаю, надо бы с ним еще минут пять поработать, говорит Ермолаев, втыкая в рот тонкую сигару.

— Фу, — выдыхает Гюрза облегченно. И ловит себя на том, что облегчение приходит от того, что убийца оказался убийцей, что ребята проехались не зря, а нормальный человек должен был бы радеваться совсем другому — что никто никого не хотел убивать, все невиновные и замечательные.

Ну, да она и не считала себя никогда нормальной…

— Тащите этого в машину. Витя, на пару слов.

Кстати, вы на какой машине?

— На своей, — отвечает Беляков, и она видит, как он доволен. Просто так и сияет. — Я ее решил перекрасить в желтый, а посередине — синюю полосу. И выклянчить мигалку. Один хрен, по личным делам я на ней не езжу, зато по служебным с утра до вечера. Вожу задержанных, улики, скоро мертвяков…

Виктор все продолжал говорить и говорить, пока они выходили на крыльцо. Гюрза хорошо знала эти вспышки словоохотливости, когда нервное напряжение отпускает и операция заканчивается удачно.

— Значит, так, Витя. Где ближайшее отделение, знаешь?

— Что за вопрос! Пять минут отсюда. Кстати, спасибо, что меня вызвонила, а не из ближайшего, я все сразу понял…

— Погоди, Витя, журчать и досрочно радоваться. У тебя будет немного времени. Понимаешь? Ты привозишь этого козла в отделение, докладываешь, за что его задержали. А задержали его за ношение оружия. Никакой бумажки по поводу того, что он, дескать, только что нашел ствол и несет сдавать в ближайшее отделение, при нем нет, уверена, потому что такие люди считают себя умнее и хитрее других, считают, что никогда не попадутся. Информация сразу уйдет на Литейный в убойный отдел. И минут через сорок прилетают оттуда орлы.

Я подсчитала от нечего делать, что быстрее, чем за сорок минут, у них никак не получится. Прилетают, забирают у тебя нашего друга, и хрен ты его когда увидишь.

— А если он мне потребуется по делу Марьева?

— Дело Марьева ты просто в таком случае передашь тем же «убойщикам» с Литейного, и они уже будут работать по нему, потому что киллер наш останется у них и в их ведении. А ты можешь помогать им новой информацией, за что, может быть, тебя даже похвалят. У тебя есть всего один шанс раскрыть «мокруху» Марьева самому, единолично, и всего сорок минут для этого. За сорок минут тебе необходимо добиться, чтобы этот ублюдок накатал чистосердечное. Тогда ты, и только ты, раскрыл дело депутата. И прижать киллерка, на мой взгляд, можно только одним…

— Это часть твоей работы? — Он дождался ее, было бы нужно, он прождал бы и больше. И она знала — почему.

— Да. Это — моя работа.

Они сидели в ее дворе, уже в его «Мерседесе».

— А мне нельзя было рассказать раньше, в чем дело?

— Я до поры не была уверена ни в чем. Извини, если что не так.

— Наверное, ты права, наверное… Я в этом ничего не понимаю… Поехали?

— Поехали.

— Тебя собирались убить? — вдруг прямо спросил он ее.

Они проезжали под аркой, под которой недавно провели задержанного с заведенными за спину руками и в наручниках.

— Да, — просто ответила она. Больше он ни о чем ее не расспрашивал. Дальше они ехали молча.

Он вез ее по еще не остывшим следам от протекторов «шестерки», на которой Виктор с хлопиами увез покушенца. Что-то треснуло в воздухе сегодняшним утром. Уж не по их ли отношениям прошла трещина, как по бокалу тончайшего стекла, сжатого сильной, безжалостной рукой? А кому нужны треснутые и склеенные бокалы? Гюрза вдруг подумала о том, что этот случай расставил их по тем местам, которые они и занимали в жизни.

Мент и известный модельер. А то, что они встретились и были какое-то время вместе, — не еще ли одна причуда неистощимого на выдумки Случая?

Слишком разные у них жизни.

Что у них общего, что их связало? Только то, что он мужчина, а она женщина. Вот смотрите, она уже говорит об их отношениях в прошедшем времени. Не рано ли? Может быть, она просто устала от этого долгого утра?

Ей показалось, что ощущение пробежавшей трещины висело в воздухе, в теплом, пропитанном ее духами, его одеколоном и табачным дымом воздухе салона «Мерседеса». То есть и он думает о том же. Или она преувеличивает свою способность угадывать мысли?

Она вдруг подумала о том, что если бы он, такой, как он есть сейчас, встретился ей лет десять назад, то другого мужчины она и не пожелала бы.

В то время она искала человека, которому могла бы с радостью подчиниться, посвятить всю себя.

Но — не встретила. Теперь поздно, теперь она Гюрза и уже ни с кем не сможет ужиться надолго.

Пожалуй, она действительно уже здорово устала сегодня, чего только в голову не лезет…

Оставалось пятнадцать минут. Виктор брал по низшей планке. Значит, как минимум через четверть часа можно ждать, что решетчатая дверь распахнется и войдут матерые «убойщики» из Главка.

Знал об этом и киллер. Знал, потому что ему сообщил о том Беляков. «Вот как у нас с тобой, Валера, мало времени», — добавил после Виктор. В самом начале разговора на вопрос о фамилии-имени-отчестве задержанный ответил: Вайгалов Валерий Константинович.

«Пусть будет кем хочет, — подумал тогда Беляков. — А может, и на самом деле Вайгалов, взаправду Валера». Но так или иначе, он должен успеть расколоть этого типа первым.

Он выпросил у дежурного ручку и бумагу и быстро написал: «Протокол. По поручению следователя прокуратуры Мамонтовой Ю.К. мною, оперативным уполномоченным Дзержинского отдела уголовного розыска лейтенантом Беляковым В. И., 12.12.99 г, был произведен допрос гражданина, назвавшегося Вайгаловым Валерием Константиновичем, задержанного по статье 122 УК РФ. В ходе допроса задержанный показал, что…»

Тут он остановился и прочитал написанное.

Это было небольшим нарушением правил, поскольку оперативники не имеют права вести протоколированный допрос — только с согласия следака. Но Мамонтова Ю.К. вряд ли станет поднимать крик по поводу того, что никому ничего не поручала, — если меньше чем за сорок минут Виктору удастся расколоть киллера. Победителей не судят.

Беляков глубоко вздохнул, успокаиваясь, и вошел в «аквариум». Киллер должен был сознаться в убийстве Марьева. То, что это его работа, — Виктор не сомневался. Он сомневался, что за отведенное ему время сумеет добиться своего.

Беляков вспомнил, как Гюрза говорила, что есть тип преступников, с которыми можно только торговаться, с которыми вести другие разговоры бессмысленно. Очень похоже, что человек в наручниках, сидящий напротив, принадлежал именно к этой категории. «Всегда крайне важно захватить инициативу, — любила повторять Гюрза, — но когда имеешь дело с теми, кто настроился на полный отказ или глухую молчанку, это важно вдвойне».

Сообщив сидящему напротив в наручниках белокурому киллеру Валере, сколько у них времени, Беляков заговорил об убийстве Зверька. И как будто захватил инициативу. Потому что киллер внутренне настроился отмазаться от сегодняшнего покушения, на котором его взяли, или, в крайнем случае, от предъяв по убийству Марьева, а тут такой поворот. Как снег на голову ему вываливают дело, которое он давно похоронил в своей памяти.

На его бесстрастном до того лице отразилось едва заметное замешательство. А Виктор рассказывал о Зверьке и о зэке по кличке Фреза, который остался жив и запомнил мокрушника в лицо. И достаточно будет устроить им очную ставку, чтобы потом заботу о тебе, Валера, взяли на себя другие люди, освободив органы от лишней работы. И хорошо будет для тебя, Валера, если ты умрешь легко. За Зверька тебя в любой камере достанут незамедлительно.

Ну а очную мы тебе устроим в два счета, сам понимаешь. Что-что, а это нетрудно.

Потом Виктор поведал задержанному о том, что ему известна роль Валеры в гибели бойфренда падчерицы Марьева и самого Марьева.

— Но о бедном парне я готов забыть, — сказал Виктор. — И понимаю, что за сегодняшнее тебе можно повесить только ношение. Мне это все неинтересно, мне нужно закрыть Марьева. Короче, или ты полностью сознаешься в убийстве Марьева, показываешь, куда ты кинул второй ствол, и вообще помогаешь мне изо всех сил посадить тебя по этой мокрухе, или я организую очную с Фрезой.

Виктор посмотрел на часы. И увидел, что осталось пятнадцать минут до того, как может открыться дверь и войдут «убойщики» с Литейного.

О чем и сказал киллеру Валере.

— И не оставят мне выбора, гражданин Байкалов… Вайгалин… тьфу, как тебя там? Мне придется выводить на тебя Фрезу — дело чести. Я должен тебя наказать, понимаешь? Короче, пять минут тебе на думки. Чтобы осталось десять на сочинение признания. Османа никто тебя сдавать не просит. Тебя одного мне хватит. Думай, короче.

Произнесение имени Османа не произвело на Валеру никакого впечатления. На призыв думать он откликнулся погружением в раздумье. Беляков ему не мешал. «Жаль, что я не курю, — подумал он. — В самый раз было бы занятие на пять минут». Но он не курил, сидеть как-то не мог и принялся выхаживать по «аквариуму». «Все ли я сделал правильно? — мучился Беляков. — Не вставит ли мне Гюрза потом по самые купаты? Если этот сейчас уйдет от меня?» И ему представлялось, то что Юмашева на его месте уже читала бы чистосердечное, то — что он был безупречен и Гюрза не смогла бы к нему придраться.

— Ладно, — произнес назвавшийся Валерой еще до того, как истекли отведенные пять минут.

Это было второе, что он сказал в этой комнате после своего имени-фамилии-отчества. — Сдаюсь. За брак приходится отвечать. Жаль, недострелили того козла, как ты говоришь, Фрезу, но чего уж. Давай листок. — Валера сделал свой выбор между смертью в камере и жизнью в заключении.

Виктор, внутренне дрожа то ли от предвкушения победы, то ли от страха, что киллер может передумать, бросил на колено упертую со стола дежурного пустую папку, положил на нее листок с надписью «ПРОТОКОЛ» и принялся быстро записывать. Неловко ухватив ручку скованными ладонями, Вайгалов В.К. размашисто подписался. «А держится он хорошо», — отметил Беляков.

Все. Остальное докопают «убойщики».

— Ты понимаешь, что очную с Фрезой я смогу устроить в любой момент, опер наклонился к сознавшемуся киллеру, с трудом сдерживая рвущееся наружу ликование. — Это на тот случай, если ты передумаешь мне помогать. Угроза остается в силе до приговора.

— Я вот что тебе скажу, — поднял голову задержанный. — Ты ничего обо мне не знаешь и мало что узнаешь. Иначе ты был бы в курсе, что я договоров не нарушаю. Сегодня тебе повезло, тебе перепало, чем меня можно прижать. Можешь себя поздравить, мент. И не мешай мне, а то наделаю еще ошибок.

Ну? Где же эти «зубры»? Вечно ждать приходится…

Это участок набережной Фонтанки от Пантелеймоновского моста, что переходит в улицу Пестеля, до Невы знавал многолюдье разве только в дни демонстраций трудящихся по случаю пролетарских праздников в далекие уже застойные годы.

Тогда трудящиеся с шариками и раскидаями разбредались от Дворцовой площади в разные стороны и долго еще толпами гуляли по центру города.

А так — редкий прохожий, особенно по будням, тем более по утрам.

Сейчас было далеко не утро, сорок минут назад перевалило за полдень, но всех собравшихся здесь сегодня, четырнадцатого декабря, волновало то, что происходило на этом месте именно утром, в начале десятого, двенадцатого ноября. Издали машины, выстроившиеся друг за другом вдоль набережной, и людей, кучкующихся вдоль парапета, легко можно было принять за участников разбора ДТП. Но вблизи становилось очевидным, что сине-желтый «уазик» не гибэдэдэшный, а люди ведут себя чересчур спокойно для аварии. Зато, когда замечался катер на темных, свободных ото льда водах Фонтанки, для умного человека картина прояснялась: это менты что-то вылавливают из речки, может быть, труп. Людей сторонних, то есть зевак, присутствовало немного, человек пять, на всякий случай они держались в отдалении.

Лейтенант Виктор Беляков свободным ото льда водам Фонтанки радовался. Нынешняя питерская зима, то есть, считай, одна большая оттепель, бесившая его вечной слякотью, наконец-то сыграла и на него. Хотя, судя по той небывалой оперативности, с которой решился вопрос с катером и водолазами, их бы и крепкий лед не остановил. Скажем, при гнали бы солдат, и те бы продолбили прорубь. Ведь не студентишку какого-нибудь пришили, не слесарюгу, а господина депутата. И по вопросам технического обеспечивания следственного эксперимента оказывали телефонное содействие не однокурсники или собригадники, а депутаты второго города России. Да и милицейское начальство все сделало со своей стороны, чтобы поскорее раскрыть громкое заказное и оперативно отрапортовать о том, предаваясь мечтам о новых погонах и креслах помягче прежних. Но, кстати, и он, лейтенант Беляков, чувствовал, как надувается в нем пузырь гордости. И ничего не мог с собой поделать. А ведь гордиться было еще рановато. Мало ли что он оказался в центре внимания и о нем расспрашивал Григорцева сам генерал. Если этот следственный эксперимент провалится, то быстро обнаружится недостаточность улик, и дело в суде может развалиться. Сейчас имеется чистосердечное признание киллера и опознание, на котором старичок, бывший директор гастронома на Малой Садовой, признал в нем человека, вышедшего из ворот дома, где жил Марьев, в форме милиционера во время, совпадающее со временем убийства. Если вдруг (всякое бывает) на суде киллер откажется от своих прежних показаний, то останется один старичок. Может и не хватить.

— Когда выкатываешься? — попыхивая неизменной тонкой вонючей сигарой, подошел и по примеру Белякова облокотился на перила набережной опер Ермолаев.

— Ты вот каркай больше! — разозлился Виктор. — Докаркаешься, и никакой проставь! вам не будет, ни грамма. Потому что если они, — Виктор показал вниз, на катер, где возле мотора сидел человек в полушубке, — ни хрена не найдут, то я огребу не ордена, а схлопочу по шее за обман начальства.

— Брось, — Ермолаев послал в воды Фонтанки желтый плевок. — Уже нарыл достаточно для старшего. Поверь мне, уж не первый день в органах, внеочередного старлея тебе дадут по любому. Слушай, хоть намекни, а чем ты этого карася прижал, что он с ходу пошел в сознанку? Чувак вроде на шиза не похож. — Ермолаев мотнул головой в сторону «уазика», возле которого, прикованный наручниками к одному сержанту и под наблюдением еще двух, стоял абсолютно с виду спокойный и равнодушный к происходящему предполагаемый убийца Марьева.

— Влез в душу, пробудил в нем совесть, — без тени улыбки ответил Беляков.

— Ну-ну, — проговорил на то опер Ермолаев.

И вдруг распрямился, вытянул руку. — Гляди-ка, вылезают.

Действительно, метрах в пяти от катера поверхность воды стала бугриться поднимающимися из глубины пузырями, расходиться кругами, и в центре этих кругов недалеко друг от друга показались две головы в масках, обтянутые черными гидрокостюмами. Водолазы неторопливо, словно пребывание в холодной воде доставляло им огромное удовольствие, направились к катеру.

«Как они медленно плывут, — думал Беляков, на него внезапно напал приступ нетерпения. — И не видно, что у них в руках. Нашли или нет?»

Киллер показал место сброса оружия уверенно, сразу. Он заявил, что запомнил дом, напротив которого остановился, и гранитную тумбу, которую опознал по отколу на левой грани и черной, как углем проведенной, полосе на лицевой стороне.

Сказал, что у него великолепная память на мелочи. Киллер даже указал место (добавив — «плюс-минус метр»), где упало под воду выброшенное орудие убийства.

Почему он выбрал именно это место, чтобы избавиться от улики, и так было ясно. Прохожих мало, а в то утро, рассказал убийца, так и вовсе никого в радиусе двухсот метров. Ну а по другую сторону Фонтанки мрачнел Летний сад в зимнем своем уборе, по утрам безлюдный совершенно, поэтому никто не мог увидеть, что такое выбрасывает вышедший из автомобиля человек и выбрасывает ли он вообще что-нибудь или просто стоит, созерцая воду. Лишь люди из проезжающих мимо машин могли обратить внимание на спину человека в милицейской форме. Кто-то, наверное, принял его за гаишника, на минуту оторвавшегося от наблюдения за дорогой, другие — за милиционера, а эти появляются где угодно по одним им ведомым причинам, третьи не составили себе труда вообще о чем-нибудь подумать или на что-нибудь обратить внимание. Человек в полушубке неторопливо, под стать подплывающим аквалангистам, встал с банки, достал со дна небольшой трап, закрепил его на борту. Потом стал помогать коллегам выбираться из воды. Наверху, на набережной, вновь оживился человек с видеокамерой. До того он отснял, как убийца показывает место и объясняет свои действия, теперь Пришла пора снимать вторую серию.

У первого водолаза с собой был фонарь в водонепроницаемом боксе, нечто вроде грабель с редкими зубцами, и более ничего. Второй выдернул себя из воды, уцепившись одной рукой за трап, и взметнул над головой другую руку. И помахал пистолетом, который держал за глушитель.

Ермолаев влепил ладонь в спину Виктора — настолько от души, что лейтенант чуть было не перелетел через перила, чтобы занять место свежепойманной улики, но Беляков на это не обратил внимания. За одну секунду он погрузился в какой-то наркотический восторг. А еще ему захотелось запомнить то, что происходит сейчас на Фонтанке, в мельчайших деталях, не упустив ничего. Потому что этот день мог повлиять на всю его дальнейшую служебную жизнь самым замечательным образом.

Оживились не только человек с видеокамерой и Беляков, оживление охватило всех. Подошли к перилам, о чем-то горячо заспорив, три опера из убойного отдела с Литейного, даже сержанты с задержанным подались ближе к перилам, чтобы видеть все самим. Из «Волги», стоящей за «уазиком», наружу выбрались подполковник Григориев и полковник из Главка, начальник убойного отдела.

Тут, правда, выяснилось, что никто не подумал заранее о том, как поднимать улику наверх, если ее найдут. Бежать к ближайшему спуску к воде и ждать там катера? Долго и неудобно. Но выручили моряки (или кем они там сами себя считали?). Отпуская шуточки на грани фола насчет сообразительности следственных экспериментаторов (понимали, заразы, что им сегодня все прощается), они кинули стоящим наверху веревку, привязали к оставшемуся в катере концу полиэтиленовый пакет с вложенным в него пистолетом и закричали «вира».

В том, что они выудили брата-близнеца того «бердыша», который нашли в «Ауди» застреленного Марьева, Виктор не сомневался, хотя издали что он мог видеть? Контур оружия и глушитель.

Сомнения отпали, когда пистолет извлекли из пакета и положили на гранитную плиту набережной.

Над ним склонились опера, касаясь друг друга головами. Потом уступили место начальству, чтоб и оно полюбовалось на пролежавший в воде два месяца «бердыш», с которого стекала и расплывалась под ним лужицей бурая жижа.

— Ермолаев! — налюбовавшись на улику, грозным тоном позвал подполковник Григорцев.

— Я! — по-уставному отозвался опер.

— Бери ствол, живо вези на экспертизу, там уже предупреждены и ждут.

— Есть, — браво выпрямился Ермолаев и, прежде чем приступить к выполнению, приник к Виктору и прошептал ему на ухо:

— К вечеру экспертизу сделают, понял? Закупайся, старлей! Встретимся в отделении.

— Ладно, ладно, — пробормотал Виктор и не сдержал счастливой улыбки, которая растягивала его губы. И как-то так получилось, что с этой, чего уж там, глуповатой улыбкой на лице Виктор пересекся взглядом с киллером. Тот заговорщически подмигнул оперу, мол, видишь, мент, не было бы меня, убийцы, — не было бы твоего триумфа, так что скажи спасибо.

— Виктор.

Беляков оглянулся. Сзади стоял их начальник отделения Григорцев.

— Пойдем прогуляемся, пока они собираются.

Они отошли по набережной от общей группы.

— Я тебя поздравлять не буду, рано. Поглядим, что экспертиза покажет. Но начальник убойного уверен, что баллистики подтвердят стрельбу по Марьеву из этой «пушки». У него нюх, и носом своим он чует, что ты согласишься.

— На что? — не понял Виктор.

Василий Данилович замолчал, подошел к перилам, положил на чугунную ограду набережной короткую и широкую ладонь в перчатке. Кожа перчатки вся была в мелких трещинках.

— На что? — переспросил Григориев. — На перевод на Литейный, к нему в убойный. Тут думать нечего, Виктор. Когда еще у нас какого-нибудь бугра завалят, а ты раскроешь. Расти надо. Да и нам свой человек в Управе не помешает.

— Да я… — начал было Виктор что-то вроде оправдания, но начальник перебил его:

— Тут все ясно, ты мне вот что скажи. Вы с Гюрзой заказчика вычислили? — И старший, дожидаясь ответа, заглянул младшему в глаза.

— Нет, — с запинкой откликнулся Беляков.

— Понятно, знаешь. А трогать его нельзя?

Беляков отрицательно покачал головой.

— А мне, что это за фрукт, не скажешь?

Виктор вновь мотнул головой.

— Так я и думал, что признанки твоего «мокрушника» про заказы по телефону и деньги в камере хранения, — чистая липа. Чем ты его так напугал, интересно? Ну, знаю, знаю, секрет мастерства.

Ты мне лучше ответь, ты-то уйдешь от нас, а нам на нашей «земле» эти твои заказчики «глухарей» не наделают, а?

— Уверен, что нет. Они — нет.

— Добро бы так, — подполковник поджал губы, задумавшись о чем-то своем.

Из зевак по окончании бесплатного представления (они, наверное, рассчитывали-то на большее, на труп как минимум) остался один, напоминающий замученного сессией студента. Он вдруг подошел к Григорцеву и Белякову.

— Извините, вы не помните меня? — Он смотрел на подполковника. — Я с вами однажды, полгода назад примерно, делал интервью.

— Э-э, журналист, — узнал Василий Данилович. — Не помню только, какой газеты.

— «Невского времени», — не без гордости напомнил подошедший. Милларионов. Это псевдоним. Я вам звонил сегодня утром, вы сказали, что мы сможем поговорить здесь. По делу депутата Марьева.

— Ах да. Ну что ж, можете написать, что следствие располагает подозреваемым, что вы лично присутствовали при следственном эксперименте, который подтвердил версию следствия. Если вы позвоните мне завтра утром, то, может быть, я смогу сообщить еще кое-что. Например, является ли обнаруженное оружие орудием преступления. Если да, то, сами понимаете, скоро дело будет передано в суд. Что еще?

— Только исполнитель?

— Да.

— А на заказчика выйти не удастся?

— Будет трудно.

— Может быть, вы хотите, чтобы, кроме успешной работы вашего отделения, кто-то был отмечен в статье особо, названы чьи-то фамилии?

— Хотим мы? — Григориев, хитро прищурившись под очками, смотрел на подчиненного.

— Без комментариев, — сказал Виктор.

Василий Данилович выпил больше обычного и, соответственно, задержался дольше за общим столом, чем было у них принято на общих с начальством застольях. «Распития в законе», называли их оперативники.

Сегодняшний повод можно было приравнять к большим праздникам. Тем более поводов было несколько. Первый: баллистическая экспертиза установила, что выловленный в Фонтанке ствол — один из тех двух, что использовались в покушении на Марьева. А это означало — человек по фамилии Вайгалов, который показал, где находится пистолет, и есть убийца. Дело раскрыто, и какое! Отделение разом оказывалось на хорошем счету. Григорцеву, под личным руководством которого проходила операция, намекнули, что он может уже заказывать себе полковничьи погоны.

А Виктор Беляков уходил на Литейный, уже дал согласие, его забрал себе убойный отдел. Это второй повод для капитального возлияния — отвальная (хотя Ермолаев настаивал, что сегодня лишь репетиция отвальной, что не надо смешивать поводы в одном стакане, но под суровым взглядом начальника осекся). Да, недолго оставалось Виктору топтать районную «землю», как и ходить в лейтенантах. От начальника отделения не требовалось больше, чем присутствие, но Григориев еще и «выкатил» четыре двухлитровые «бомбы» кока-колы.

«Данилыч по ларькам прогулялся, дань собрал», — сострил Ермолаев и едва успел увернуться от подзатыльника Григорцева. Все остальные поучаствовали в складчине на закусон. Засели в комнате Ермолаева-Орлова-Белякова. Кроме законных обитателей кабинета и Григорцева, присутствовали еще два опера уголовного розыска. Сдвинули столы, убрали с них лишнее, постелили ведомственную многотиражку «Щит и меч». Сидели хорошо, душевно. Вот Василий Данилович и не только задержался, выпив больше обычного, но его еще и потянуло на воспоминания об историях менее героического характера, чем обычно.

— Помню, раньше гуляли так гуляли. — Подполковник замолчал, явно обдумывая, правильно ли будет в воспитательном отношении продолжать о былых временах. Но алкоголь разрушает воспитательные запреты. — Такие, помню, салюты устраивали. Вываливали из отделения — давай палить из табельного. Вокруг в домах все уже знали — менты гуляют, никто «02» не набирал, милицию на милицию не вызывал. Стресс снимало капитально. Ермолаев! — Григориев сдвинул брови, устремил взгляд на молчащего Ермолаева. — Смотри у меня!

— Да я что? Я ничего. Разливаю вот. — И чтобы снять с себя подозрения, опер Ермолаев потянулся к литрухе «Спецназа».

Выпили по новой.

— Или твоя Гюрза, — прожевав колбасу, снова заговорил начальник отделения, когда они выпили еще по одной, — тоже умела погулять. Ха! Ребята рассказывали… с Ленинского района ребята… Шепелева знаете? Вот! Вот они с Гюрзой приехали к ней домой после удачного задержания. Взяли они, кажется, группу сбытчиков и изъяли полно наркоты, ну и «заквасили» на радостях. Куролесили, колесили по городу и очутились у Гюрзы дома. Она жила тогда в коммуналке. Продолжили там. Говорят, Гюрза в этот вечер под этим делом особенно озлобилась на коммунальный быт и предложила устроить в комнате тир. Сначала позвонили в отделение, мол, не приезжайте, если что, по такому-то адресу. Потом постреляли по бутылкам. Потом бутылки кончились. И тогда Гюрза поставила себе на голову кофейную чашку да давай подзуживать оперов, не попадете, мол, слабо. Ну, два оперативника расстреляли чашку… Не промахнулись… Во дает баба, да? Эх, это все от нервов на нашей работе… — Григориев замолчал, погрузившись в задумчивость. Потом сказал:

— Давно это было… — И сам себя этими словами вверг в состояние грусти, которая не развеялась даже очередной стопочкой «Спецназа».

Может, по этой причине начальник отделения вскоре покинул своих подчиненных, предупредив их с порога:

— Если кто завтра поутру похмеляться будет…

Или это… Разить от кого, как из бочки… Глядите!

Ермолаев! Смотри у меня!

И ушел. А «Спецназ» остался в достаточных количествах. После ухода начальника паузы между приемами внутрь стали значительно короче.

— Витя, — Ермолаев положил Белякову руку на плечо и заговорщически склонился к нему, — ну как, ты с ней перепихнулся?

— Что? — не понял Беляков.

— Трахнул ее, спрашиваю? Или она тебя?

— Да пошел ты… — и Виктор объяснил Ермолаеву, куда тот должен пойти, во всех подробностях…

Она ждала этого телефонного звонка, знала, что он рано или поздно раздастся. Да нет, была уверена, что долго ждать не придется, от силы день.

И ожидала, что в трубке зазвучит голос с грузинским акцентом.

— Гюзель Аркадьевна?

— Да.

— Это была его личная инициатива. Поверьте, я не имел понятия. Я бы не допустил.

Она усмехнулась. Он знает, что она все равно не поверит, а ей придется сделать вид, что принимает его версию. Дипломатия, едренть!..

— Хорошо, — сказала она. — Считаем, дело прошлое. — И замолчала.

— Я помню ваши условия, — мужской голос был густой, тягучий, говоривший, видимо, привык обдумывать каждую фразу. — Мы можем поговорить об этом лично?

— Можем, — ответила она и подумала: «Сейчас я тебя удивлю, дядя Ося». — С точностью до наоборот.

— Не понимаю.

— Мы встретимся на том же месте, где в первый раз с вашим, этим… Но вы будете стоять на тротуаре, а я подъеду на машине, и вы сядете в нее.

В трубке зависла пауза. Видимо, со всех сторон прокатывает, что кроется за таким вариантом. А ничего, дядя Ося, женский каприз, не более.

— Я согласен, — наконец прозвучал ответ.