Королева вампиров

Глава двадцатая

Кэролайн везет нас домой. У нее много вопросов — зачем я была нужна Владу? Джеймс такой он? — и она заслуживает ответов. Теперь она уже воспринимает всю эту историю с вампирами и их заложниками как что-то само собой разумеющееся — возможно, потому, что это отличное объяснение их неудавшимся отношениям с Владом. Я слишком измучена, чтобы придумывать, с чего начать, поэтому я обещаю ей рассказать обо всем позже, и после нескольких неудачных попыток вытянуть из меня историю она сдается и сосредотачивается на дороге. Мне сложно удержаться от того, чтобы не смотреть на ее шею. Не из-за раны, которая наконец-то перестала кровоточить, а из-за того, что я вижу нежное свечение, текущее от воротника вверх по шее. Я моргаю, стараясь избавиться от этой картинки, как от кругов в глазах после внезапной фотографии со вспышкой, но это мне не удается.

Мы въезжаем на подъездную дорожку к нашему дому, и она, поглядывая в зеркало заднего вида, поправляет волосы так, чтобы они закрыли следы от укуса, и затем протягивает руку к заднему сиденью. Бросив мне на колени голубую футболку, она начинает стягивать свою.

— Почему у тебя несколько смен одежды в машине? — спрашиваю я.

— А у тебя нет? — удивляется она, сняв футболку. — А стоило бы.

Я бросаю печальный взгляд на то, что когда-то было моей любимой футболкой.

— Знаешь, может, ты и права. — Я переодеваюсь в темно-синюю футболку-поло и затем смотрю на дверь нашего дома с простой деревянной ручкой. — Что ты собираешься им сказать?

Она лукаво улыбается.

— Не волнуйся. Предоставь это мне.

Так я и делаю, кивая каждый раз, когда Кэролайн делает паузу в своем рассказе о том, как я нашла ее у Аманды и как у нас спустило колесо, поэтому я такая чумазая. Меня тревожит только беспокойство, исходящее от папы. Но к тому времени, как я слышу мысль Кэролайн «Как легко они купились», я уже чувствую себя такой обалдевшей, что отпрашиваюсь наверх и, наверное, целый час моюсь под душем. Здесь, где на полу лежит такая белая и такая знакомая плитка и где я свободна от всех мыслей, кроме своих, я чувствую себя в безопасности.

Я проверяю пульс еще много дней подряд. Проверяю на уроке, проверяю за обеденным столом, проверяю на светофорах. Иногда я просыпаюсь посреди ночи с рукой на запястье или на шее. Я всегда испытываю секундную панику, прежде чем мне удается нащупать биение. В такие моменты я успеваю подумать, что случайная удача наконец покинула меня и сейчас я вдруг почувствую, как в уголки моего рта упираются клыки. Но потом я нащупываю пульс. Я всегда нащупываю его. Он бьется быстро, сильно и так по-человечески.

Мои «побочные эффекты» никуда не делись. Баланс, нарушенный спонтанным переливанием крови, так и не приходит к равновесию. Родственники, учителя и одноклассники теперь мерцают, как светлячки, даже под лампами дневного света, и я по-прежнему, словно радаром, улавливаю их случайные мысли. Я знаю, что это ненормально; я знаю, что должна попытаться понять, что это значит и кем (или чем) конкретно я теперь являюсь. Иногда я наблюдаю за папой, который возится у дома, и размышляю, многое ли ему известно. Мне трудно представить себе, как мужчина, у которого есть галстук со снеговиками, может быть вовлечен во что-то сверхъестественное. Иногда я даже стараюсь прислушаться к его мыслям, но меня останавливает чувство вины. Теперь я думаю о своей матери чаще, чем когда-либо за последние пять лет, но я все еще не готова к тому, чтобы узнать о ней больше. Я говорю себе: «Завтра», а завтра я говорю себе: «На следующей неделе».

Мистер Амадо не выбирает меня главным редактором. Хотя в первый момент мне хочется швырнуть что-нибудь в стену — или, по меньшей мере, снова заколоть Влада, — я знаю, что Линдси заслужила эту должность больше, чем я, хотя бы потому, что с самого начала вела честную игру. Она уже пообещала мне, что включит в номер любое мое журналистское расследование. Мне очень хочется написать статью о вампирах, но думаю, что пока вампиров с меня достаточно. По крайней мере, именно в этом я пытаюсь убедить себя все эти дни.

Джеймс не приходит в школу всю следующую неделю. У моего окна он тоже не появляется. Я стараюсь подавить в себе разочарование, но каждый раз, видя пустой стул в кабинете химии, ощущаю комок в горле. Каждую ночь я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не коситься на его дом, и каждую ночь у меня ничего не получается. Какая-то часть меня мечтает встретиться с ним лицом к лицу, но после тех слов, которые я бросила ему в те короткие минуты, когда я думала, что я стала вампиром, мне стыдно тыкать ему в нос своей смертностью. Это может оказаться последней каплей.

Но потом, однажды ночью, когда я занимаюсь французским, пытаясь придумать, как описать Пьера, который всегда теряется, и как пройти к булочной, я вдруг краем глаза замечаю слабое свечение. Задержав дыхание, я выглядываю в окно, и с каждой уходящей секундой слабый проблеск надежды все тает. «Давай, давай», — думаю я, вызывая к жизни этот огонек. Мое лицо всего в нескольких дюймах от стекла, когда он снова вспыхивает. Я спрыгиваю со стула так быстро, что запутываюсь в собственных ногах, ударившись коленками о подлокотники. В последнее время я часто ошибаюсь в расчете времени, которое требуется, чтобы добраться от пункта А до пункта Б. Однако сейчас мне все равно. Я с грохотом скатываюсь вниз по лестнице, не заботясь о том, кого я разбудила. Ночной воздух прохладный и свежий; уже наступила настоящая осень. Расшвыривая ногами листья, я несусь через лужайку и ныряю через дыру в изгороди, ожидая увидеть Джеймса, сидящего на крыльце. Но крыльцо пусто. Я в замешательстве иду к фасаду и заглядываю в окно, но обнаруживаю только ту же самую приводящую меня в ярость пустоту. Вот доказательство, которого я ждала. Завтра же я звоню в психиатрическую больницу.

— Я схожу с ума, — говорю я вслух, ни к кому не обращаясь.

— Да нет, — раздается откуда-то сверху голос Джеймса. Подняв глаза, я вижу его лицо над карнизом самого высокого окна.

— Ты на крыше, — тупо говорю я. Спасибо, Капитан Очевидность. Приятно осознавать, что, как бы сильно я ни изменилась за последнюю неделю, моя способность утверждать очевидные истины осталась со мной.

Он улыбается и разводит руками.

— Ну да.

— Ты собираешься спускаться? — спрашиваю я. Мне следовало бы сильнее злиться на него. Я обещаю себе начать это делать сразу после того, как мой мозг перестанет кричать «ура-ура-ура-ура-ура».

— Нет.

Что ж, можно начать злиться прямо сейчас.

— Знаешь, мне, конечно, очень весело смотреть снизу вверх на твой нос, но меня ждет домашняя работа по французскому.

— Мне кажется, тебе стоит подняться, — предлагает он.

— А мне кажется, ты чокнулся.

— Попробуй, — уговаривает он, подходя к углу крыши и показывая на навес над крыльцом. — Схватись за выступ и подтянись вверх.

Я смотрю на предмет нашего разговора, который находится в добрых четырех футах над моей головой.

— Я думаю, ты переоцениваешь мою прыгучесть.

Джеймс только улыбается в ответ.

Я решаю подыграть ему. Чуть согнув ноги, я делаю попытку прыгнуть в сторону водосточного желоба. Каково же мое удивление, когда я вдруг обнаруживаю металлический край желоба у себя под пальцами и слышу, как он скрипит, прогибаясь под моим весом!

— Теперь подтягивайся. Э-э-э... и, если можно, побыстрее. Ты сейчас сломаешь мой дом.

Все еще потрясенная, я ухитряюсь забросить одну ногу на крышу крыльца и затем забираюсь туда целиком. Заправив за уши непослушные волосы, я смотрю вверх.

— Осталось совсем чуть-чуть, — говорит Джеймс, и на этот раз я верю, что у меня все получится. Однако это чувство оказывается ошибочным.

— Ты не мог бы мне немного помочь? — прошу я, застряв с одной пяткой на крыше дома и бессильно болтая в воздухе другой ногой.

Он хватает меня за руку и рывком притягивает вверх, так что я ударяюсь о его грудь. На секунду его руки остаются на моей талии, и мое сердце бешено колотится. Но затем меня поражает мысль: «Я такая живая», и я откидываюсь назад, смущенная и взволнованная. Джеймс был прав: с этими новыми вампирскими штучками не так-то просто справляться.

Джеймс откашливается и усаживается на самой высокой точке крыши.

— Со временем это станет проще.

— Запрыгивать на крыши?

— Ну да. И все остальное тоже, — говорит он, и я понимаю, что он пытается убедить не только меня, но и самого себя тоже.

Какое-то время мы сидим в тишине, и я изучаю окрестности своим новым острым зрением. Улицы тихи. Только время от времени с тихим свистом проезжают машины, но в целом мы, кажется, единственные, кто сейчас не спит. На небе светится бледный тонкий месяц.

— Прости меня за то, что я наговорила в лесу, — наконец произношу я, набравшись мужества. — Я счастлива, что ты меня спас, и я была бы счастлива, даже если бы превратилась в настоящего вампира. Просто я была в шоке. И мне жаль, что это так нечестно, и ты имеешь полное право...

— Перестань, — прерывает меня он.

От того, как резко он меня обрывает, у меня сжимается желудок; не стоило сейчас об этом говорить. Я смотрю вниз, пытаясь придумать, как мне отсюда выбраться. Мне все еще сложно свыкнуться с мыслью, что теперь я могу просто спрыгнуть с крыши.

— Возможно, нам стоит поговорить попозже, — говорю я, но не успеваю я что-то сделать, как Джеймс хватает меня за руку.

«Идиот, ты вовсе не это собирался сделать». Мысль врывается в мой мозг, и я не сразу понимаю, что она принадлежит не мне, а ему.

— Тогда что ты собирался сделать? — спрашиваю я и вижу, что мой вопрос его смутил.

— Ладно, это и правда немного раздражает, — говорит он, но потом лицо его становится серьезным. — На самом деле я хотел сказать, что ты не должна извиняться. Я завидовал тебе, но это вовсе не значит, что я не счастлив видеть тебя живой. Никогда не извиняйся за это.

Я смотрю на него, не понимая, что сказать, потому что эмоции переполняют меня.

— И если я когда-нибудь своим поведением заставлю тебя чувствовать себя виноватой, — продолжает он, — то ты можешь смело швырять мне в голову колпачки от ручек.

Я выдавливаю из себя слабый смешок.

— Только тогда? — шучу я, но шутка выходит совсем не смешной, потому что я полностью поглощена тем, что смотрю на него. За последние дни я так устала от слабо светящихся людей, что теперь очень рада оказаться рядом с ним — таким милым и совсем не светящимся.

— А вот ты, наоборот, похожа на метеорологическую карту, — замечает он.

Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не вырвать у него свою руку. Я не собираюсь к этому привыкать — ни к чтению мыслей, ни к идее того, что Джеймс воспринимает меня в виде теплого фронта.

— Правда? — спрашиваю я, чувствуя себя слегка разочарованной. По крайней мере, он не сказал мне, что я цвета попы бабуина — и на том спасибо. Он фыркает, и я понимаю, что он все еще настроен на мою волну. — Прекрати подслушивать!

— Прости, — говорит он, но по голосу его не скажешь, что он извиняется. Немного погодя он добавляет: — Я говорил несерьезно. Я вижу только слабое свечение.

— Почему я не могу слышать тебя так же хорошо, как ты меня? — спрашиваю я, потому что это действительно так. Мне кажется, что я слышу его только тогда, когда мы прикасаемся друг к другу.

— Я не знаю, — признается он. — Возможно, потому, что ты не полностью вампир.

Возможно. Несмотря на все мои попытки вернуть себя к нормальной жизни, у меня по-прежнему остается множество вопросов. Недавно я пыталась вспомнить то, что говорил Влад, и отделить разумные идеи от бредовых. Мне стоило взять его идиотскую записную книжку, когда он предлагал ее мне.

— Тогда что я такое?

— Ты Софи, — отвечает Джеймс. — Это единственное, что имеет для меня значение. И единственное, что имеет значение для кого-либо еще.

— Как ты думаешь, другие вампиры останутся?

— Марисабель уже уехала.

— Что?

— Да, уехала несколько дней назад. Она сказала, что здесь слишком много воспоминаний и что она хочет наконец-то попытаться пожить самостоятельно.

— Но куда она пойдет? — спрашиваю я.

— Она сказала, что придумает что-нибудь.

— Значит, остаются Виолетта с Невиллом?

— Виолетту отсюда и палкой не прогонишь. А у Невилла сейчас какая-то роль в мюзикле. В «Трое», что ли. Не помню. Он очень взволнован.

Даже странно, насколько я рада слышать, что Виолетта останется. Хотя это значит, что проблема с Нилом все еще... ну, впрочем, это проблема Нила.

— А что насчет Влада?

— Он мертв, Софи.

— Знаю. Но неужели люди в школе не будут интересоваться, куда он делся? — спрашиваю я.

— Нигде не осталось никаких записей. Влад с помощью силы убеждения заставил всех думать, что он должен быть здесь, а я смогу убедить их в том, что его здесь быть не должно. И к тому же, у него ведь нет родителей, которым можно доложить о том, что он прогуливает.

— А ты остаешься? — спрашиваю я. Хотя все говорит в пользу этого, мне просто необходимо, чтобы он сам сказал мне это.

Джеймс смотрит на меня потемневшими глазами. Лицо у него тоже потемневшее — наверное, потому, что сейчас вообще-то полночь. Но глаза его темнее. Клянусь.

— Куда мне еще идти? — тихо произносит он.

— Не знаю. Я подумала, вдруг ты захочешь уйти от... воспоминаний.

Он смотрит на небо, на звезды над головой.

— Когда я вернулся, мне казалось, что если я перееду в свой старый дом, то это будет так, словно... словно я исправил что-то. Я думал, мне будет казаться, что ничего не изменилось. А потом, когда я не почувствовал этого, я возненавидел этот дом. Я возненавидел каждый его кирпич и каждый камешек. Но теперь это уже неважно.

— Почему?

Он пристально смотрит на меня.

— Потому что когда я с тобой, я по-прежнему чувствую себя самим собой. И мне кажется, что этого вполне достаточно.

Его признание приводит меня в восторг — я не знаю другого слова, которым можно описать это чувство, — и это вызывает несколько технических проблем на пути между моим мозгом и ртом. Но, может быть, это потому, что теперь мне не нужно говорить. На этот раз у меня не возникает проблем с выражением своих эмоций. Я промахиваюсь со своим поцелуем немного к юго-востоку от цели, но Джеймс, повернув голову, исправляет мою тактическую ошибку. Конечно, это не идеальный поцелуй. Конечно, его губы прохладнее, чем губы среднестатистического парня, и, наверное, он мог бы без труда поднять меня на одной ладони. Но при данных обстоятельствах — очень странных обстоятельствах — я думаю, что это счастливейший конец.

И знаете что? Целоваться на крыше — это просто фантастика.