Короли алмазов

Англия и Южная Африка

1869–1877

Глава первая

Три с половиной года прошло с того идиллического лета, прежде чем Мэтью вновь посетил Десборо. К тому времени он закончил Итон и поступил в Оксфорд, но Николас по-прежнему был самым верным из его друзей. Они вращались в кругу горячих молодых аристократов, которые беспечно относились к занятиям, предпочитая им развлечения: жизнь была чередой пирушек, встреч за карточным столом, спортивных соревнований и любовных приключений. Свежие этих затасканных тем всегда приветствовались, и именно Мэтью проявлял особую изобретательность, придумывая самые невероятные развлечения.

Никто, однако, не подозревал, что сердце и разум Мэтью не были вовлечены в эти несерьезные занятия. Прежде всего младший сын священника, даже если его дед и был графом, не имел средств, необходимых, чтобы вести подобный образ жизни. Мэтью старался сделать так, чтобы его присутствие все считали неотделимым от успеха любого предприятия, будь то карточная игра, скачки или петушиные бои, и тем самым скрывал тот факт, что сам он редко заключал пари и всегда ставил мелкие суммы, потому что не мог себе позволить проиграть. Но были и другие причины его сдержанности, и как обычно, именно Николасу удалось все выведать.

Они сидели в комнате Мэтью после особенно шумного вечера, и Николас мрачно рассматривал пачку своих долговых расписок. Наконец он тяжело вздохнул.

— Везучий ты парень, Мэтью. Я не припомню, чтобы у тебя когда-либо были долги.

Мэтью рассмеялся.

— Я не делаю долгов, потому что я не мог бы с ними рассчитаться. А я хочу, чтобы меня принимали в обществе, а не выгоняли из него.

Николаса удивила такая оригинальная философия; он опять вздохнул и спрятал расписки подальше.

— И все равно ты везучий. — Внезапно он оживился. — По крайней мере, нам всем одинаково не хватает денег, и в этом нет ничего постыдного.

Мэтью наполнил стаканы и откинулся на спинку стула, вытянув ноги к затухающему огню камина. Он сочувственно улыбнулся наивности своего друга, не желая вторгаться в уютный мирок Николаса с лекцией о различии между отсутствием денег, когда их тратишь слишком много, и тем, когда просто нечего тратить. Он промолчал, и в этой тишине затуманенные алкоголем мысли Николаса вновь вернулись к последним словам Мэтью.

— К тому же, знаешь, ты очень умный парень. Гораздо умнее нас всех. В тебе есть что-то необычное.

Мэтью насмешливо поднял бровь и уже хотел обратить все в шутку, но потом решил отнестись к этой теме серьезно.

— Мне кажется, все дело в честолюбии, а не в уме. — Он встал и начал ходить по комнате. — Я ощущаю в себе какую-то беспокойную энергию, — наконец произнес он, — толкающую меня вперед, но это бесполезное движение, потому что у него нет конкретного направления. Я знаю, что должен оставить в этом мире свой след, но не знаю, как это сделать. Наш нынешний образ жизни подходит для тебя и остальных, так же как когда-то для наших предков эпохи Регентства, но я не вписываюсь в него. К тому же, мне в конечном итоге придется своим трудом зарабатывать себе на жизнь. Отец хочет, чтобы я пошел по его стопам.

— При всем моем желании, я не могу представить тебя в сутане.

— Я тоже.

— Тогда армия?

— Никаких перспектив.

— Парламент? Вот где широкие возможности! Там ты нашел бы выход для своей энергии.

— Наш дражайший Фредди уже выбран для того, чтобы нести наше семейное знамя в парламент, — усмехнулся Мэтью, — хотя к счастью для Англии, он не торопится занять там свое место. Появление Фредди в Вестминстере, вероятно, будет означать конец демократии.

Николас улыбнулся.

— Ты что-нибудь придумаешь, — успокоил он друга, — трудности только пойдут тебе на пользу. Ты так чертовски упрям, что какая бы преграда ни встретилась на твоем пути, ты только упорнее будешь стремиться к своей цели. Правда, в твоих отношениях с прекрасным полом для тебя никогда не было преград. Я не знаю никого, кто бы был таким неотразимым для женщин.

И Николас с завистью покачал головой. Всякие мысли о физической близости с Мэтью, которые когда-то посещали Николаса, постепенно исчезли. Однако, по мере того, как по прошествии лет их дружба становилась все крепче, Николас все больше убеждался, что никого не сможет любить так сильно, как этого загадочного и часто несносного молодого человека.

— Кстати, — спросил Николас, — что ты собираешься делать на Рождество?

— Наверное, поеду домой.

— Поедем в Десборо. Может быть, там тебе встретится молодая леди, которую будет нелегко очаровать, и ты сможешь дать выход своей энергии, добиваясь ее расположения.

Мэтью прибыл в Десборо днем в канун Рождества. Освежившись у себя в комнате, он пошел искать Николаса, который, как он понял, был в курительной комнате. Он медленно шел по пустынному холлу, стараясь вспомнить, какая дверь ведет в курительную. Он распахнул одну из дверей, но оказалось, что там находилась голубая гостиная, и хотел было уйти, но его внимание привлекло движение за окном: Мэтью пересек комнату и через окно увидел на террасе четырех сестер Десборо, которые, очевидно, только что вернулись с послеобеденной прогулки. Какое-то мгновение они стояли неподвижно — даже собачка у их ног прекратила свою игру — и эта маленькая группа была такой естественной и в то же время такой совершенной по своей композиции, как будто позировала для портрета. Но видение было мимолетным, и вот уже девушки заторопились в дом, а Изабель на ходу принялась развязывать ленты шляпки. Без головного убора ее сходство с Николасом стало просто поразительным, и Мэтью почувствовал, как у него на щеке задергался мускул.

Девушки уже входили в дом — самая младшая, Энн, шла с собакой позади всех. Мэтью отошел от окна и продолжил поиски Николаса. Наконец он нашел курительную комнату, но она была пуста; только поднос с напитками и стаканами говорил о недавнем присутствии здесь Николаса, и Мэтью вдруг страстно захотелось выпить. Обстановка этого дома напоминала ему о прежних переживаниях, к тому же его неожиданно потрясло появление Изабель. Мэтью налил себе большую порцию виски и с удовольствием сделал глоток; тут он услышал шорох за спиной, и острая боль пронзила его лодыжку.

— Что за черт!..

Маленькая собачка вцепилась ему в ногу. К счастью она тут же отпустила ногу, но продолжала настойчиво теребить его брюки.

— Скраф! Иди сюда, скверная собачонка!

Вбежавшая в комнату Энн быстро взяла собачку на руки и взглянула на Мэтью.

— Мне очень жаль. Он тяпнул вас за ногу? — Взгляд ее смеющихся глаз остановился на стакане, который был у него в руке. — Я вижу, вы тоже уже тяпнули!

Брови Мэтью удивленно поползли вверх, когда он услышал в устах ребенка это новомодное и чисто мужское выражение.

— Ты еще слишком молода для таких высказываний, — сухо заметил он, смущенный тем, что его самовольное обращение с напитками было обнаружено.

Энн была разочарована такой сдержанной оценкой своего остроумия.

— Мне скоро исполнится десять, но Николас говорит, я развита не по годам, — откровенно призналась она. — Он говорит, это потому, что я самая младшая и набираюсь разных выражений у старших и лучших. Но я не понимаю, почему они лучше, когда они всего лишь старше меня?

Мэтью осушил стакан и отвернулся, чтобы поставить его на поднос, не дав Энн возможности увидеть веселые искорки, мелькнувшие в его глазах.

— Я тоже не понимаю, — серьезно согласился он, — хотя я уверен, что Николас — лучший из братьев.

— Конечно! — Девочка опять улыбнулась. — Когда я вырасту, я выйду замуж за кого-нибудь похожего на Николаса. Или еще лучше, я не буду выходить замуж, а он — жениться, и мы сможем всегда жить вместе.

— Ты очень похожа на Николаса, — сказал Мэтью. — И, — задумчиво добавил он, — на Изабель.

При этих словах на лице Энн появилось настороженно-недоверчивое выражение, но Мэтью этого не заметил.

— Расскажи мне об Изабель, — попросил он.

Но у Энн были свои любимые темы для разговора.

— Вы, должно быть, Мэтью, — неожиданно сказала она. — Теперь, когда вы здесь, у Николаса уже не будет времени для меня.

И продолжая держать на руках собачку, она выбежала из комнаты.

Дом был полон гостей, и в течение вечера они все прибывали. По случаю Рождества двум старшим сестрам Десборо было разрешено ненадолго спуститься в зал, а Элизабет и Энн сидели наверху и с завистью смотрели на празднество через перила лестницы. В зале было много хорошеньких девушек, но для Мэтью они перестали существовать, как только появилась Изабель.

Она была изящная и хрупкая, как дрезденская статуэтка, точная копия Николаса в женском варианте. На ее точеном личике выделялись огромные васильковые глаза, а розовые губки были слегка надуты. Волосы были такими светлыми, что в свете ламп отливали серебром. Скромное голубое платье, подходящее по цвету к глазам, лишь намеком обрисовывало ее еще несформировавшуюся фигуру.

— Сколько лет твоей старшей сестре? — спросил Мэтью своего друга.

— Шестнадцать, — неуверенно ответил Николас, — или может быть семнадцать.

Это дитя сохраняло чистоту и невинность, как бабочка, только что появившаяся из личинки и неуверенно расправляющая крылышки на солнце, но еще не готовая к полету. Так и Изабель стояла на пороге расцвета своей женской прелести, еще полностью не утратив связи с детством. И Мэтью вдруг почувствовал, как в нем нарастает желание, какого он не испытывал уже много лет. С тех пор как в этом самом доме он встретил графиню, он не ощущал такого почти осязаемого влечения.

— Может быть, — предложил он, — мы поболтаем с ней?

— Говорить с Изабель? — Николас удивленно уставился на друга. — Не смеши меня, Мэтью. О чем мы будем с ней говорить?

Конечно, он был прав. Мэтью знал, что у него с Изабель нет ничего общего, что ее жизненный опыт весьма ограничен, что ей еще не было семнадцати лет, и она еще не выезжала в свет. Его реакция на ее появление была просто странной, уверял он себя, вероятно ее вызвали воспоминания о графине, которые повсюду преследовали его в этом доме. Мэтью нарочито повернулся к девушке спиной и последовал за Николасом к карточному столу.

Но воздействие ее свежей юной красоты было слишком велико, и Мэтью отступил лишь ненадолго. После Рождества дни стали морозными, и у Мэтью появилось множество новых впечатлений — Изабель в красном пальто и капоре катается на коньках на замерзшем озере и робко опирается на его руку, когда они вместе начинают кружиться на льду; Изабель рядом с ним на прогулке в парке, снег падает на ее шляпку с меховой опушкой и тает на розовых лепестках ее губ; Изабель за фортепьяно в гостиной поет чистым приятным голосом, а в огромном камине жарко горят дрова.

Его предпочтение не осталось незамеченным, особенно после того, как у него вошло в привычку играть с сестрами в снежки, в то время как его друзья собирались в курительной комнате, или когда в Десборо с утренним визитом приезжали местные молодые леди.

Однажды морозным утром, когда они были в гостиной одни, смущенный Николас заговорил с Мэтью об этом. Он долго откашливался, прежде чем начать.

— Очень мило с твоей стороны, что ты так много времени проводишь с моими сестрами, — чувствуя себя несколько неловко, сказал он, — но, пожалуйста, не считай себя обязанным это делать.

— У тебя очаровательные сестры. Мне нравится их общество.

— Они тебя не раздражают?

— Конечно нет.

— Но я совершенно не понимаю, — искренне признался Николас, — почему ты столько времени проводишь с Изабель. У этой глупой девчонки нет других мыслей кроме как о нарядах да о ее предстоящем выезде в свет. Как ты можешь это терпеть!

Это чистая правда, подумал Мэтью, что Изабель не способна к интеллектуальным беседам, да и беседам вообще, но ее васильковые глаза и молодая упругая грудь вполне компенсировали этот недостаток.

— Я нахожу ее общество чрезвычайно волнующим, — честно ответил он.

— Ну если тебя интересуют детские развлечения, то тебе бы лучше выбрать Джейн. Ей всего четырнадцать, но она много читает, много знает и весьма остроумна. Конечно, она не так хороша, как Изабель. Знаешь, мама считает, что самой красивой в семье будет Энн — малышка очень похожа на Изабель, когда та была в том же возрасте.

— Мне нравится Изабель, — упрямо заявил Мэтью, глядя в окно на заснеженные деревья в саду. Оборот, который принимал их разговор, вызывал в нем дурные предчувствия.

Николас долго молчал, прежде чем продолжить.

— Дело в том, старина, что их светлости это не нравится. Он просил меня поговорить с тобой. Извини.

Герцог едва замечал его присутствие, подумал Мэтью. Однако, видимо, их светлость все же проявлял интерес к занятиям своих гостей. И тут самообладание подвело Мэтью.

— Не нравится? — сердито спросил он. — Ах не нравится! Что же именно не нравится их светлости? То, что к Изабель проявляют интерес, или то, что этот интерес проявляю я?

Николас опешил.

— Успокойся, Мэтью, — взмолился он. — Изабель еще очень молода и…

— Нет, не в этом дело. Их светлость никогда не согласится на брак между мной и Изабель, потому что у меня нет ни титула, ни денег!

— Боже правый, но ведь речь идет не о браке!

— Нет, о браке, — сгоряча выпалил Мэтью, хотя до этого момента даже не думал об этом. — Я хочу жениться на Изабель, поэтому мне необходимо знать, что имеют Десборо против моей семьи и моего происхождения.

— Боже! — Николас в недоумении уставился на друга. — Я не хотел бы иметь лучшего зятя, чем ты, Мэт, но ты сошел с ума, окончательно сошел! Изабель! Я же говорил тебе, что она — дура. И не смотри на меня так, будто хочешь вызвать на дуэль. Я ее брат, и я имею право говорить о ней то, что считаю нужным. Твое внимание вскружило ей голову, и она ходит по дому королевой, довольная своей первой победой. И уверяю тебя, их светлость никогда не упоминал ни о твоем происхождении, ни о твоей семье, хотя, — Николас нахмурился, — однажды он говорил что-то о семейных чертах.

Мэтью остался при своем мнении. Его глубоко укоренившееся сознание своего низкого общественного положения, которое привила ему мать, и на котором так ловко играл Фредди, заставляло его считать, что младший сын младшего сына не может стать мужем для дочери герцога. Неодобрение герцога только повысило достоинства Изабель в глазах Мэтью. После разговора с Николасом он стал вести себя осторожнее на публике, но настойчивее проявлял свое внимание к ней, когда они были наедине.

Но Изабель, отлично осознавая, что ее поклонник самый привлекательный мужчина во всем Беркшире, старалась, чтобы они редко оставались наедине. Гордясь своей победой, она бросала на Мэтью влюбленные взгляды и старалась, чтобы все заметили ее успех и завидовали ей.

Однако от своих сестер она не добилась того уважения и зависти, на которые рассчитывала. В последний день рождественских праздников все четыре сестры гуляли в саду. Джейн, Элизабет и Энн вернулись в дом веселыми и розовощекими, оставив Изабель на террасе любезничать с Мэтью.

— Ой, какие они смешные! — воскликнула Энн, с разбега бросаясь на коврик перед горящим камином. — Я не понимаю, что Изабель нашла в этом человеке.

— Он очень красивый, — заметила Элизабет.

— Но он такой надутый, — возразила Энн. — Он совсем не улыбается и не говорит ничего смешного.

— Он улыбается, когда бывает с Николасом, — сказала Джейн. — Но я согласна, что он слишком серьезен. Однако если подумать, то Изабель тоже старается выглядеть серьезной, так что они друг друга стоят!

Девочки снова захихикали, а Энн вскочила на ноги и заявила:

— Они даже не разговаривают друг с другом. Атмосфера всегда очень напряженная. Вы заметили, что Изабель стала ходить, как взрослая дама? Вот так, — и она семенящими шажками прошлась по комнате, надменно вскинув голову и изобразив на лице надменное выражение. — А мистер Харкорт-Брайт медленно идет рядом с ней, вот так. — Теперь Энн стала делать преувеличенно крупные шаги, заложив руки за спину и повернув голову в сторону воображаемой невысокой спутницы.

Джейн и Элизабет покатились от смеха.

— Энн, прекрати! Ты неисправима, прекрати сейчас же, — едва выдохнула Джейн.

Но Энн еще не закончила.

— И они только смотрят друг на друга и вздыхают. — Теперь она опять представляла Изабель, рука прижата к сердцу, взгляд поднят на поклонника, из груди вырывается глубокий трагический вздох. — О, Мэтью! — проникновенно воскликнула она.

— Ах ты маленькая негодница! — Изабель незамеченной вошла в комнату и стала свидетельницей заключительной сцены представления. Она бросилась к младшей сестре, чтобы ущипнуть или шлепнуть ее, но Энн ловко увернулась. Изабель обрушилась на Джейн и Элизабет. — А вы что нашли в этом смешного?

— Ничего. — Элизабет посмотрела на сестру невинным взглядом. — И папа тоже не находит твое поведение смешным. Ты должна была заметить, как он сердито смотрит на мистера Харкорт-Брайта.

— Папа скоро привыкнет, что я пользуюсь успехом, — с гордостью заявила Изабель. — Мужчин привлекает моя красота.

— Изабель, какая ты тщеславная, — возмущенно сказала Джейн.

— Ты завидуешь, потому что ты такая простенькая и неинтересная, что никогда не найдешь себе мужа, — бросила в ответ Изабель.

Джейн готова была расплакаться, и Энн в гневе набросилась на Изабель.

— О, какая ты ужасная и злая! Я не понимаю, почему все хотят иметь поклонников, потому что быть влюбленным, оказывается, вовсе не весело.

— Это Мэтью влюблен, а не я.

Три младшие сестры в изумлении уставились на нее.

— Но на прошлой неделе ты говорила, что любишь его. Ты сказала, что он самый привлекательный мужчина во всей Англии, — напомнила ей Энн.

— Так и есть. Но это не значит, что я люблю его и выйду за него замуж, — спокойно ответила Изабель.

— Ты так говоришь потому, что завтра он уезжает из Десборо, так и не сделав тебе предложения, — презрительно бросила Энн.

— Он еще попросит моей руки. — Изабель почувствовала легкую тревогу, когда у нее вырвались эти слова. Ситуация выходила у нее из-под контроля, но чтобы спасти положение, она должна была продолжать. — Более того, — она сделала впечатляющую паузу, — я позволю ему поцеловать меня.

Теперь удивление на лицах сестер сменилось испугом.

— Ты не посмеешь! — выдохнула Энн.

— Еще как посмею! — Изабель высокомерно усмехнулась, скрывая свое внутреннее волнение. — Тогда он вынужден будет просить моей руки. Но я, конечно, откажу ему.

— У тебя нет никакого уважения к его чувствам.

— Я не вижу, — сказала Изабель, с гордым видом покидая комнату, — какое отношение к этому имеют чувства Мэтью.

Вечером к Изабель вернулась ее прежняя самоуверенность. Она выбрала то голубое платье, в котором была в канун Рождества, но теперь она немного оттянула его ворот, чтобы чуть больше приоткрыть грудь. Ее глаза сияли возбуждением — она с нетерпением ждала того момента, когда сможет испытать свою власть.

В толпе гостей, собравшихся в гостиной, ей удалось шепнуть Мэтью:

— Я должна поговорить с вами. В библиотеке. Через десять минут.

Мэтью пришел туда первым и с нетерпением стал ждать, прислонившись спиной к камину. Когда девушка проскользнула в комнату и подбежала к нему, он взял ее руки в свои и крепко прижал их к своей груди. Ее голова не доставала ему до плеча, и он наклонился, чтобы коснуться щекой ее волос.

— Я хотела поговорить с вами наедине еще раз, — сказала Изабель, — прежде чем вы завтра уедете. А то меня скоро отправят спать.

При мысли о ее невинном девичьем сне руки Мэтью непроизвольно крепче сжали руки Изабель.

— Я люблю тебя и хочу тебя, — прошептал он и неосознанно стал говорить с ней, как будто перед ним был Николас, потому что в его создании они сливались. — И ты любишь меня. Тебе безразлично, что у меня нет ни титула, ни состояния.

Изабель слегка нахмурила брови, впервые подумав об этом недостатке, который в ее глазах несколько портил красоту Мэтью. Но ей не пришлось отвечать ему, потому что Мэтью с восторгом смотрел в обращенные к нему глаза девушки, всем телом ощущая ее хрупкую фигурку рядом с собой. Он отпустил ее руки и обнял ее за талию, крепко прижимая к себе. Его губы легко нашли ее нежный рот.

Достигнув своей цели, Изабель сначала оставалась безучастной, но его ласки заставили ее забыть обо всем, и она прижалась к нему всем телом, отвечая на его поцелуи с несвойственным ее возрасту жаром. Они не услышали, как открылась дверь библиотеки. Мэтью осознал присутствие постороннего только тогда, когда удар кулака в челюсть свалил его с ног. Он упал на ковер и, подняв глаза, увидел, как герцог Десборо подталкивает свою дочь к двери.

— Я поговорю с тобой позже, Изабель! — рявкнул герцог. — А что касается вас, сэр, то если бы не скандал, который может повредить репутации моей дочери, я бы выставил вас перед всем светом, как бесчестного соблазнителя, каким вы и являетесь.

Мэтью поднялся на ноги, осторожно ощупывая челюсть.

— Соблазнитель! — воскликнул он. — Я ни разу в жизни никого не соблазнял!

В этот момент в комнату вошел Николас, осторожно закрыв за собой дверь. Он встретил в холле плачущую Изабель и теперь ждал развития событий.

— Вот как? — ощетинился герцог. — А я припоминаю некую ситуацию в этом самом доме, под моей крышей, когда вам было всего шестнадцать лет!

Николас широко раскрыл глаза, с новым уважением взглянув на Мэтью.

— Значит вы все-таки видели меня той ночью, — спокойно сказал Мэтью, его прежний страх перед герцогом окончательно пропал. — Смею вас заверить, ваша светлость, тогда не я выступал в роли соблазнителя. Дама сама предпочла меня всем прочим претендентам.

Герцог даже задохнулся от возмущения, а Николасу с трудом удалось скрыть улыбку.

— Убирайтесь из моего дома, — закричал герцог, — и больше никогда…

— … Не переступайте порог этого дома! — Мэтью язвительно усмехнулся. — Как будет угодно вашей светлости. Но я все равно женюсь на вашей дочери.

— Вон! Немедленно!

— Мэтью не может уехать немедленно, сэр, — вмешался Николас. — Уже поздно, и снег слишком глубок. Не лучше ли будет отложить отъезд до утра?

— Хорошо. Из уважения к вашему отцу и дяде я разрешаю вам провести эту ночь здесь. Но я не желаю больше вас видеть и запрещаю вам всякие контакты с моей дочерью. И на прощание бросив гневный взгляд на Мэтью, герцог покинул комнату.

— Ну и ну! Мэтью, старина, я же просил тебя быть осторожнее.

Мэтью опустился в глубокое кожаное кресло и с мрачным видом уставился в огонь камина, осторожно ощупывая пострадавшую челюсть.

— Можно подумать, я собирался изнасиловать девушку, — пожаловался он. — Я хочу жениться на ней, черт возьми!

— Это было твоей первой ошибкой, — сухо заметил Николас. — Второй — то, что ты допустил, чтобы их светлость застал тебя с ней. Между прочим, о чем он говорил, намекая на твой предыдущий визит к нам?

Мэтью объяснил.

— А я ни о чем даже не подозревал, — Николас удрученно покачал головой. — Ты давно мог бы рассказать мне об этом.

— Я не болтаю о своих отношениях с дамами, — сдержанно произнес Мэтью.

— Завтра ты поедешь домой?

— Да. — Мэтью поморщился. — Я поеду домой и буду размышлять о том, как заработать достаточно денег, чтобы содержать жену. Дело сделано, Николас, и надо принимать решение. Может быть, это и к лучшему, потому что я не смог бы и дальше играть роль дворцового шута.

— Ну, — дипломатично произнес Николас, — быстро разбогатеть нелегко, особенно если у тебя нет начального капитала. Для этого есть только один способ, — усмехнулся он, — пополнить ряды искателей алмазов.

Алмазная лихорадка! Мэтью поднял голову, почувствовав, что к нему возвращается надежда.

— Конечно! Это то, что нужно! Николас, ты — гений!

— Я пошутил, — попытался возразить Николас.

— Почему я сразу об этом не подумал? — Мэтью встал и начал ходить взад-вперед по комнате. — Ведь на днях была статья в «Таймс» о крупных находках на реке Вааль в Грикваленде в южной Африке. Только подумай, Николас! Какое счастье выкопать алмаз из земли! Удовольствие оттого, что создаешь богатство честным трудом, своими руками. — И Мэтью вытянул свои большие сильные руки и с гордостью посмотрел на них.

— Звучит очень романтично, но все может оказаться не так просто, как ты думаешь, — предупредил его Николас.

— Старатели стекаются в Кейп со всего света. В газете пишут, что «люди разных профессий образуют бесконечный поток, устремляющийся к алмазоносным участкам». Мясники, булочники, моряки, портные, юристы, кузнецы, каменщики, врачи… — Мэтью помолчал. — Я должен поехать в Грикваленд, Николас, должен!

— Тогда не откладывай, ведь запасы алмазов не безграничны!

Мэтью перестал ходить по комнате и, остановившись у камина, серьезно посмотрел на друга.

— У меня нет денег на билет, — произнес он. — Может быть, ты…

Николас покачал головой.

— Извини, старина. Их светлость сейчас крепко держит меня в узде. Понимаешь, есть еще одна причина его скверного настроения: карточные долги Ламборна обошлись ему в кругленькую сумму. Честно говоря, я тоже должен гораздо больше, чем могу заплатить.

— Отца просить бесполезно, он рассердится, когда узнает, что я не возвращаюсь в Оксфорд. Остается надеяться, что дядя Джервас поможет.

Но граф Хайклир отказался помочь, хотя Мэтью даже предложил ему долю в своих пока еще мифических алмазных копях. Как обычно бывало перед лицом трудностей, решимость Мэтью только возросла. После многодневных безрезультатных визитов к друзьям и знакомым, чувствуя злость и унижение, он вынужден был пересилить себя и обратиться к брату.

Фредерик Харкорт-Брайт по-прежнему выглядел так, как описывал его Николас три года назад. Самым примечательным в его внешности был его объемистый живот; в остальном же судьба явно поскупилась: рост у него был маленький, волосы редкие, глаза узкие. Он держался всегда с презрительным высокомерием, и эта черта его характера проявлялась особенно ярко и сильно, когда он говорил с младшим братом.

Характер Фредди сформировался под влиянием матери-невротички — он унаследовал многие ее отрицательные качества. Луиза привила Фредди чувство превосходства и большого самомнения, она постоянно говорила, что его обманом лишили того, что ему по праву принадлежит, внушала, что он должен достичь всего того, чего не добился его отец, преуспеть там, где он потерпел неудачу.

В детстве единственным человеком, над которым Фредди мог проявлять свою власть, был его младший брат. Он запугивал Мэтью, дразнил и высмеивал его, и получал от этого большое удовольствие. Фредди еще не был владельцем поместья, но уже имел одного крепостного. С годами Мэтью становился все привлекательнее; он стал выше ростом, его светлые волосы приобрели золотистый оттенок спелой пшеницы. Фредди терзала зависть такой силы, что ему было трудно дышать. С отчаянием он наблюдал, как люди любуются Мэтью, и тогда впервые он осознал свое уродство и испугался, что может потерять свое исключительное положение в семье.

Теперь Фредди уже не мог запугивать Мэтью, потому что тот был сильнее его, поэтому его нападки стали более изощренными и от этого более опасными. Он высмеивал и унижал брата, чтобы доказать свое превосходство, и старался сделать так, чтобы завладеть всем — абсолютно всем, — что было дорого Мэтью.

Сейчас, услышав сдержанную просьбу Мэтью, Фредди рассмеялся.

— У меня нет свободных средств. А если бы и были, то я не дал бы их на твою глупую затею.

— Это же капиталовложение, — начал объяснять Мэтью. — В нашем договоре может быть указана доля прибыли.

— Прибыли? Прибыли какого рода? Ты не имеешь ни малейшего представления о чем, говоришь, — презрительно бросил Фредди. — Для начала, у тебя нет денег ни на билет, ни на еду, ни на жилье в Кейптауне. Но это еще не все. Тебе нужны будут деньги на приобретение участка — как ты думаешь, что просто приедешь на алмазные копи, поставишь палатку, где тебе вздумается, и начнешь добывать алмазы из земли?

Мэтью покраснел. К его стыду Фредди дал точное описание того, как он представлял себе эту картину.

— Есть что-то странное в твоем внезапном желании отправиться на поиски приключений, — заметил Фредди, пристально глядя на Мэтью. — Ты бы не стал покидать Оксфорд, Лондон и своих богатых приятелей без веской причины. Карточные долги? Или какой-то скандал?

— Ничего подобного.

— Значит женщина? Ну, конечно, женщина. Ты позволил одной из твоих порочных голубиц впутать тебя…

— Она порядочная девушка, — гневно оборвал его Мэтью. — Я собираюсь на ней жениться, и мне нужны деньги, чтобы содержать семью.

— В самом деле? И кто же эта счастливая молодая леди, могу я узнать?

Мэтью медлил с ответом.

— Ее отец не хочет, чтобы об этом кто-нибудь узнал.

— Можешь на меня положиться. Или, может быть, это ты не хочешь, чтобы об этом кто-нибудь узнал? Может быть, леди того не стоит?

— Как ты смеешь! — взорвался Мэтью. — Она — дочь герцога Десборо.

Фредерик довольно усмехнулся: Мэтью попался на крючок.

— Вот как? А я думал, они все еще сидят за школьной партой.

— Изабель уже почти семнадцать.

— Ах, как много! — Фредерик несколько минут молча смотрел на брата. — Значит, ты истинный Харкорт-Брайт. Ты все-таки унаследовал одну фамильную черту.

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

— Все Харкорт-Брайты, — спокойно объяснил Фредди, — имеют пристрастие к молодым — я хочу сказать, очень молодым дамам. Разве ты не замечал, как папа хлопочет вокруг юных прихожанок в своем приходе или как дядя Джервас балует нашу маленькую сестричку?

— Я не замечал. Значит, вот что имел в виду герцог Десборо, говоря о «семейных чертах». Последний раз спрашиваю тебя, Фредди, ты дашь мне денег?

— Нет. — По его тону было понятно, что это окончательное его решение.

После того, как Мэтью ушел, Фредерик налил себе выпить и со стаканом подошел к окну, откуда открывался серый зимний пейзаж.

— Итак, — тихо сказал он себе, — это Изабель. Но мы еще посмотрим, братишка, посмотрим.

Для Мэтью это был черный день; он исчерпал все возможности занять денег. С мрачным видом он обозрел свои ценности — кольца, запонки, булавки, золотые часы и несколько пуговиц, украшенных жемчугом. Мало… очень мало. В задумчивости он зашел в кабинет отца и взял со стола экземпляр «Таймс».

В коротенькой заметке говорилось, что графиня де Гравиньи вновь посетила Лондон.

Сразу же в памяти Мэтью всплыло воспоминание о великолепном бриллианте — чудесном камне, который покоился на ее груди, и к которому он прикасался при абсолютно незабываемых обстоятельствах. Чем больше Мэтью думал о нем, тем большее значение приобретал этот камень. Ему начинало видеться доброе предзнаменование в том, что один алмаз даст средства на поиски других таких же камней, о которых он мечтал.

Однако шаг от честной жизни к воровству совершить нелегко. Мэтью лежал в постели и боролся со своей совестью. Он знал, что в подобной ситуации Фредди непременно взял бы камень — Фредди брал все, и мать не осуждала его за это. Все же этот аргумент был недостаточно убедительным — Мэтью давно связывал своего брата с негативной стороной жизни, с тем миром, куда он был еще не готов войти.

Графиня, размышлял он, состоятельная женщина, она не разорится из-за потери одного бриллианта. Он вспомнил, как камень тогда прилип к его руке, словно пиявка, как будто не хотел покидать ее. Это судьба, уверял себя Мэтью, это должно случиться.

Но все же он никак не мог решиться на такой ужасный шаг. Он должен встретиться с графиней и посмотреть, что из этого выйдет. Если он поступает правильно, провидение само приведет его к бриллианту.

Сверкающие сокровища алмазных копей уже начали кружить ему голову. Мэтью сравнил алмаз с пиявкой в руке, но он еще не понимал, что он в самом деле способен высосать из него все жизненные силы.

Графиня остановилась в доме своей сестры на Итон-Сквер, куда и пришел Мэтью. С бьющимся сердцем он ожидал ее в изысканной гостиной, уверенный, что его вина просто написана у него на лице. Но когда появилась графиня, его неловкость исчезла; они оба были искренне рады встрече.

— Вы прекрасны, как всегда, — не лукавя, сказал Мэтью, склоняясь к ее руке.

— А ты сильно изменился, — произнесла она своим таким знакомым и обольстительным голосом. — Ты стал немного выше, много шире в плечах и гораздо красивее. Да, ты был многообещающим юношей и выполнил это обещание.

— Я пришел, как только узнал, что вы здесь. Мне не терпелось увидеть вас. — Он смело задержал ее руку в своей.

Графиня была польщена и не скрывала этого.

— Я часто вспоминала тебя и думала, помнишь ли ты обо мне.

— Не помнить вас! — воскликнул он. — Графиня, вы постоянно были в моих мыслях. — Собственные слова показались ему напыщенными и фальшивыми, но на удивление, графиня ничего не заметила.

— Говорят, что мужчина всегда помнит свой первый раз и свою первую женщину. — Она улыбнулась. — Мой любимый ученик!

Он поднес ее руку к губам и с жаром поцеловал. На графине было строгое платье из бархата глубокого бордового цвета, который усиливал блеск ее каштановых волос. Ее единственным украшением была жемчужная булавка. Вероятно, бриллиант находится под платьем, покоясь на атласной коже. Мэтью медленно привлек женщину к себе и страстно поцеловал в губы.

— Есть здесь более уединенное место, — прошептал он, — где мы могли бы продолжить нашу встречу?

— Спальня, — сказала графиня с обезоруживающей откровенностью.

— А слуги?..

— Умеют хранить молчание.

Позднее они лежали бок о бок в постели. По ровному дыханию графини было видно, что она спит, и Мэтью осторожно высвободил свою руку, а затем, приподнявшись на локте, обвел взглядом комнату. Когда графиня сняла платье, алмаза под ним не оказалось, но на столике у окна Мэтью увидел что-то похожее на шкатулку для драгоценностей. С большой осторожностью он встал и крадучись приблизился к столику.

Уже смеркалось, лампы не горели, комнату освещало лишь затухающее пламя камина. Мэтью открыл шкатулку, и в драгоценностях сразу же отразились отсветы огня, и они заиграли яркими красками. Он взял подвеску с бархатного ложа и сжал камень в руке, яростно и твердо.

Потом возбуждение постепенно покинуло его, и он взглянул в глаза холодной реальности. Он отчаянно нуждался в деньгах, но не мог совершить кражу. Мэтью медленно положил бриллиант на место; золотая цепочка соблазнительно скользнула у него между пальцами.

— Ты нашел то, что искал, Мэтью?

Он резко обернулся: графиня сидела на кровати.

— Я только рассматривал драгоценности.

— Неправда. Ты брал алмаз. Значит, вот почему ты вспомнил о своей наставнице. — Ее голос звучал равнодушно и жестко.

— Я положил его на место. — Он помедлил, затем тихо произнес: — Но вы правы, я отчаянно нуждаюсь в деньгах. Пятьдесят гиней — вот все мое состояние.

Она, казалось, не слышала его.

— Как прекрасны алмазы, — задумчиво говорила она. — Они — символы богатства и положения в обществе… и символы любви. Но они так же самые твердые минералы из всех известных человеку, и они порождают жестокость в человеческой натуре. Алмазы плодят зависть, жадность и ненависть, и в их сиянии таится мрак смерти. Этот камень, — она указала на подвеску, — типичный тому пример. Он был частью Павлиньего трона Великих Моголов, и его история запятнана кровью и убийствам, предательством и злом. А теперь он понадобился тебе.

Она замолчала. Мэтью больше не пытался оправдываться, а просто ждал, что она будет делать.

— Возьми его! — неожиданно сказала графиня. — Бери его, но помни мое предупреждение. Я не знаю, зачем тебе понадобился этот камень, но я знаю, что ты вступаешь на опасный путь. Ты уже сегодня унизил себя своим поступком. Алмаз будет разрушать тебя, разъедать твое сердце и душу, доведет тебя до отчаяния. В конце концов он уничтожит тебя.

— Но он же не уничтожил вас? — возразил Мэтью, беря камень.

— Ты так думаешь? Ты ошибаешься; он не принес мне счастья, зато причинил много боли. Бери его и уходи. — Ее лицо внезапно стало усталым и постаревшим в тусклом свете комнаты. — Сегодня ты взял у меня не только алмаз. А мои иллюзии были тем немногим, что у меня еще оставалось в жизни.

Глава вторая

Мэтью не составило труда продать бриллиант. В то время было обычным явлением, когда молодой дворянин продавал часть фамильных драгоценностей, чтобы заплатить своим кредиторам, и он мог открыто предложить камень для продажи. Но все равно Мэтью не захотел обращаться к модным ювелирам с Уэст-Энда и испытывал волнение и неловкость, когда входил в темное непрезентабельное помещение на задворках Сохо, куда ему посоветовали обратиться. Наблюдая за тем, как покупатель изучает камень, Мэтью показалось, что этот человек узнал бриллиант. Во всяком случае он не выразил ни малейшего удивления, что ему предложили алмаз такого качества.

— Пять тысяч. Соглашайтесь или уходите.

Мэтью был уверен, что камень стоит гораздо дороже. Он не знал, сколько точно, но был убежден, что пять тысяч фунтов стерлингов только часть истинной цены алмаза. Однако, он не стал спорить. Драгоценность была слишком необычной, чтобы в ней нельзя было не узнать собственность графини, а пять тысяч вполне удовлетворяли его запросы. Такой крупной суммы он даже не рассчитывал достать.

Мэтью взял деньги и сразу же направился в контору «Юнион-лайн», где заказал себе билет на ближайшее почтовое судно до Кейптауна.

Мать равнодушно отнеслась к его предстоящему отъезду и без сожаления приготовилась расстаться с ним, но преподобный Перегрин Харкорт-Брайт рассматривал поступок сына, как полнейшее отсутствие чувства долга и ответственности и как проявление глупости, граничащей с безумием. Фредди не было дома, чтобы высказать свое мнение по этому поводу, а их сестра Мэри, бесцветная, унылая четырнадцатилетняя девочка, внешне очень похожая на Фредди, казалось, не понимала, куда отправляется Мэтью. Она проявила к его отъезду не больше интереса, как если бы он уезжал в Бат на воды, а не готовился преодолеть семь тысяч миль по океану. К счастью, Мэтью удалось сбежать в Лондон, где, пользуясь вновь обретенным богатством, он по-королевски угостил друзей на прощальном банкете.

— Наконец-то, — сказал он потом Николасу, — я смог отблагодарить всех за гостеприимство и принять своих друзей на равных. Проект алмазных копей приносит мне пользу — уже сейчас!

— Для меня, — пробормотал Николас, — ты никогда не был придворным шутом. Ты ведь это знаешь, верно?

Мэтью улыбнулся и по-дружески обнял Николаса за плечи.

— Ты говорил, что у тебя туго с наличностью — это поможет тебе решить твои проблемы? — Он протянул ему кошелек.

У Николаса глаза полезли на лоб от удивления.

— Здесь, наверное, тысяча фунтов, — воскликнул он, открыв кошелек.

— Около того, — небрежно сказал Мэтью.

— Я не могу их взять. Где, черт возьми, ты их достал? Ты был в таком отчаянии… — На лице Николаса появилось беспокойство.

— Я достал их честным путем, — обиженно бросил Мэтью. — Друг дал в долг. А ты что подумал? Что я их украл?

— Конечно, нет, — запротестовал Николас. Он с грустью погладил кошелек. — Ты в самом деле можешь мне их дать?

Когда Мэтью кивнул, он вздохнул с облегчением.

— Я использую их по назначению. О, как я их использую! Их светлость так сердится из-за долгов Ламборна, что я не решаюсь даже заикнуться о своих. Спасибо, Мэтью. — Он с благодарностью пожал руку друга. — Я буду скучать без тебя, старина. Если я могу что-то для тебя сделать…

— Можешь. Передай Изабель, куда я уезжаю. И почему.

Мэтью настоял, чтобы Николас не провожал его. Но когда сквозь туман и изморозь зимнего дня он увидел «Бристоль», он пожалел о своем одиночестве в этот момент. Покрашенный в черный цвет, на фоне которого светлым пятном выделялась лишь труба, корабль производил угнетающее впечатление. Мэтью потратил тридцать пять гиней, чтобы обеспечить себе наилучшее размещение, но каюта показалась ему душной и мрачной, и ему вовсе не улыбалась перспектива провести почти тридцать дней в этой «чертовой норе», как он сам охарактеризовал ее. Его депрессия усилилась, когда судно покинуло Саутгемптон, прошло Ла-Манш и попало в сложные погодные условия Бискайского залива. Однако Мэтью обнаружил, что он прекрасно переносит качку, и приписал свое упадническое настроение английской погоде, когда почувствовал, что надежда и бодрое расположение духа возвращаются к нему по мере того, как корабль приближался к солнечным берегам Канарских островов.

За свои тридцать пять гиней он получил все, что ему было нужно в путешествии — каюту, постель и четырехразовое питание. Единственными дополнительными расходами для пассажиров были расходы на спиртное и минеральную воду, и тут уж Мэтью не скупился. В основном он весь день проводил либо прогуливаясь по палубе либо сидя у себя в каюте со стаканом виски в одной руке и книгой — в другой. С палубы второго и третьего класса доносился шум веселья; там самонадеянные молодые люди, направлявшиеся на алмазные копи, давали выход своему оптимизму и жизнерадостному настроению. Но у Мэтью не было желания присоединиться к ним; он считал, что его предприятие — не беспечное приключение, а важная миссия, призванная доказать, что он достоин леди Изабель. Однако то что по ночам ему снились алмазы и богатство, а вовсе не его дама, нисколько не смущало его.

Только один человек решился разрушить невидимую стену, которой окружил себя Мэтью. Мистер Томас Рейнолдс был загадочной личностью; внешне аккуратный и подтянутый, он ухитрялся быть ничем не примечательным. Даже проговорив с ним больше часа, собеседник не смог бы запомнить черты его лица или сказать, что узнал что-то о нем. Все же он настойчиво искал общества Мэтью, и было бы невежливо избегать его.

— Вы относитесь к поискам алмазов гораздо серьезнее, чем наши соотечественники на других палубах, — заметил Рейнолдс однажды утром, застав Мэтью на палубе за чтением книги Тавернье «Шесть путешествий».

— Просто я хочу узнать как можно больше о месторождениях алмазов, — ответил Мэтью. — Интересно, что находки в Южной Африке, кажется, подтверждают теорию, выдвинутую при добыче алмазов в Индии — алмазы относятся к аллювиальным породам, образующим отложения в русле реки.

— Я не геолог и не решаюсь высказывать свое мнение. Однако, я припоминаю, как Тавернье описьшает свою поездку на берет реки Кистна, где шестьдесят тысяч рабочих в невыносимых условиях трудились как рабы за жалкие гроши. Меня всегда интересовало, что думали эти бедные труженики о благородном французском господине, но, — тут Рейнолдс цинично усмехнулся, — алмазы — это такой продукт, который усиливает неравенство между людьми.

— Просто невероятно, как мало в мире месторождений алмазов, — сказал Мэтью, не замечая осуждения в словах своего собеседника. — Индия, Борнео, Бразилия…

— … и там используется труд рабов, — вставил Рейнолдс. — Историю бразильских копей не так-то приятно читать. Рабы — мужчины и женщины, черные и белые — под угрозой кнута трудились на своего хозяина в нездоровом климате и умирали как мухи того ради, чтобы дворянство Европы могло украсить себя сверкающими безделушками.

— Я хотел сказать, — настойчиво продолжил Мэтью, — что южно-африканское месторождение может оказаться лучшим в мире. Однажды копи на реке Вааль могут дать великолепные камни, которые встанут в один ряд с «Кох-и-Нором».

— «Кох-и-Нор», несомненно, принадлежал правителям Великих Моголов, которые сидели на Павлиньем троне. — Рейнолдс сделал паузу, и Мэтью покраснел при воспоминании о другом алмазе того же происхождения. — Когда персы завоевали их империю, им удалось захватить этот сказочный камень только ценой предательства и интриг. С тех пор один его владелец был облит кипящим маслом, другой ослеплен собственным братом, третий заключен в тюрьму и умер от голода — и все это ради обладания этим алмазом. Интересно, беспокоят ли ее величество королеву подобные истории, когда она украшает этим камнем свою особу.

— Считается, что «Кох-и-Нор» не приносит несчастья женщине, — заметил Мэтью. — Правда, я думаю, что в прежние времена бриллианты были так редки, что их носили только короли.

— Верно. Потом, примерно в 1430 году одна французская дама, Агнес Сорель, появилась в бриллиантах при дворе, и отсюда пошла мода, которая существует и поныне. У французов есть вкус к таким вещам, вы не находите? — Рейнолдс бросил долгий взгляд на вспыхнувшее лицо Мэтью и невозмутимо продолжил свою прогулку по палубе.

Когда Мэтью неуверенно ступил на шаткий настил причала в Кейтауне, Рейнолдс оказался рядом.

— Давайте наймем экипаж на двоих, — предложил он, — если у вас не слишком много багажа.

— Я взял с собой только два дорожных мешка, — ответил Мэтью. — Я решил, что будет разумнее приобрести все необходимое на месте. Я не против путешествовать вместе с вами.

В конце пирса собралась целая толпа: одни встречали знакомых, другие пришли поглазеть на вновь прибывших. Цветные носильщики тащили багаж, воздух наполняли взволнованные возгласы, солнце ослепительно сияло на безоблачном небе, а запах, доносившийся с ближайшего рыбного рынка, был таким ужасным, что Мэтью сморщил нос от отвращения.

— Боюсь, что худшее еще впереди, — усмехнулся Рейнолдс, когда они сели в экипаж, которым управлял маленький морщинистый малаец, и отправились по широкой улице прочь от пристани. — Посмотрите!

Мэтью взглянул в ту сторону, куда указывал его спутник, и увидел вдоль дороги открытую сточную канаву — зловонный поток черной грязи, в котором плавали дохлые кошки, крысы и собаки. Запах был невыносимым.

— Может быть, все станет лучше, когда мы доберемся до главной улицы? — предположил он.

Рейнолдс рассмеялся.

— Дорогой мой, это и есть главная улица. Они называют ее Аддерли-Стрит.

Она была длинной и широкой, но Мэтью она показалась всего лишь улицей провинциального городка, а вовсе не главной магистралью столицы, хотя гора Столовая и создавала ей живописный фон. Мэтью с интересом разглядывал пеструю толпу — белые мужчины и женщины, одетые почти так же, как одеваются в Лондоне и в Европе; малайские женщины в многочисленных юбках, с шелковыми платками на черных блестящих волосах и малайские мужчины в широких, остроконечных соломенных шляпах; желтокожие готтентоты в причудливых костюмах и чернокожие африканцы. На проезжей части теснились частные экипажи, повозки, кэбы и даже фургоны, запряженные волами. Внимание Мэтью привлекло сияние ярких красок, и он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть товар цветочных лавок, радуясь живым цветам земли после почти месяца, проведенного в море.

— Аддерли-Стрит, — повторил Мэтью. — Кажется, мне знакомо это имя..

— Вне всякого сомнения. Чарльз Аддерли — член парламента от Стаффордшира. Это он провел закон, по которому был создан Канадский доминион, а примерно в 1850 году он встал на сторону колонистов Кейптауна, которые выступали против организации здесь каторжных поселений. Кораблям с каторжниками не позволили пристать к берегу, и они поплыли в Австралию. Все были счастливы, — Рейнолдс криво усмехнулся, — интересно, что они по-прежнему всем довольны.

— Я считаю, что это был правильный шаг, — сказал Мэтью. — Мне бы тоже не понравилось, если бы каторжники торчали у моих дверей.

— Среди них, конечно, были грубые и жестокие люди, но большинство готово было начать новую жизнь. Главное, что все они были англоязычными поселенцами. Позднее это могло бы стать положительным элементом, ведь здесь голландцы по численности все еще превосходят англичан.

— Голландцы могут выучить английский.

Рейнолдс засмеялся.

— Конечно, они могли бы выучить английский, но они не хотят. Вспомните, что голландцы хозяйничали здесь почти сто пятьдесят лет, а англичане пришли сюда всего семьдесят лет назад. Буры ненавидят англичан, несколько лет назад многие из них покинули эти места, чтобы создать свои государства — Трансвааль и Оранжевое Свободное государство. Они любят свой язык, который напоминает голландский, и свою религию — протестантство особо пуританской формы. Однако несмотря на свою религиозность, они считают цветных людей низшего сорта и осуждают законы равенства, вводимые нами. Так что может наступить момент, когда англичане пожалеют, что они малочисленны, и что корабли с каторжниками не причалили к берегам Столовой бухты. А вот и гостиница. Прошу вас, мистер Харкорт-Брайт, останьтесь в экипаже, а я узнаю насчет номеров.

Однако через несколько минут Рейнолдс вернулся, сокрушенно качая головой.

— Все занято, — сообщил он, — слишком много народа устремляется к алмазным копям. Попытаем счастья в другом месте.

О следующей гостинице Рейнолдс сказал то же самое, и только с третьей попытки им удалось устроиться в «Масоник-отеле».

— К сожалению, свободна только одна комната, — извиняющимся тоном сказал Рейнолдс, — но с двумя кроватями. Вы не против разделить ее со мной?

— Конечно нет, — заверил его Мэтью.

Разместив свой багаж в комнате, Мэтью, не теряя времени, навел справки о кратчайшем пути до алмазоносных участков. Он был неприятно удивлен, когда узнал, что они находятся в шестистах милях к северу от Кейптауна в районе, называемом Гриквалендом, между Оранжевым Свободным государством и Бечуаналендом. От Кейптауна до этой земли обетованной простирались плодородные долины, высокие горные хребты и огромные просторы пустыни Верхнего Кару, где суховеи уничтожали всю растительность за исключением колючек и алое.

Поезд, как выяснил Мэтью, следовал только до Веллингтона, что в пятидесяти восьми милях от Кейптауна, Оттуда до разработок можно было добираться четырьмя способами — на двуколке, самом быстром, но дорогом виде транспорта; в повозке, запряженной лошадью или мулом; в фургоне или пешком.

Мэтью проверил свой пояс с деньгами и купил билет до Веллингтона, с удовольствием сознавая, что может позволить себе нанять двуколку, чтобы значительно сократить утомительное путешествие.

Потом он пошел в бар гостиницы, заказ себе выпивку и сел за столик послушать рассказы об алмазах, которые доносились из каждого угла переполненного бара.

Первый алмаз нашли в Южной Африке в 1866 году, но странно, что тогда это не вызвало алмазной лихорадки. «Эврику», так назвали этот камень, сочли случайной находкой, и только в марте 1869 года был найден еще один крупный алмаз чистой воды, получивший название «Звезда Южной Африки». Он был продан в Лондоне за 30 тысяч фунтов. Вот тут-то и открылись ворота, и со всех сторон света сюда устремились искатели сокровищ. Стали находить все новые алмазы, и все больше старателей осваивало берега реки Вааль, где были обнаружены самые богатые участки.

Мэтью смотрел на возбужденные лица вокруг и слушал разговоры об алмазах на разных языках. Что, думал он, влечет этих людей на алмазные копи? Надежда или отчаяние? Скука или жажда приключений? Или может быть это лихорадка — болезнь, которая охватывает тех, кто ищет земные сокровища. Эта лихорадка гонит их вперед, даже когда ускользает надежда; она заставляет их терпеть лишения, переносить все трудности и опасности, потому что в следующем отвале земли может сверкнуть золото или ослепительный огонь алмаза.

Мэтью начинал ощущать, как эта лихорадка охватывает и его, ослепляет его разум, рисуя картины несметных богатств. Он уже видел горы алмазов, которых будет более чем достаточно, чтобы содержать семью и занять высокое положение в обществе. Уже появилась опасность, что алмазы станут для него самоцелью, и жажда обладания ими никогда не будет утолена. Внезапно в душе Мэтью родилась уверенность. Он добьется успеха в этой новой стране, стране широких возможностей для каждого, независимо от его происхождения. Он найдет богатство, которое принесет ему власть и положение, к которым он стремится.

Он лег спать с мыслью об Эльдорадо. Рейнолдс еще не вернулся; Мэтью разделся и крепко заснул.

На следующее утро он проснулся хорошо отдохнувшим. Прежде чем раздвинуть шторы, он несколько минут лежал в прохладной темноте, наслаждаясь покоем. Он отлично выспался; пол у него под ногами перестал качаться, как палуба корабля, и Мэтью почувствовал, что готов к дальнейшему путешествию. Раздвинув шторы и впустив в комнату свет, он увидел, что соседняя кровать осталась нетронутой, а небольшой саквояж, который Рейнолдс поставил около нее, исчез. Странно, подумал Мэтью. Он не слышал, как его сосед приходил ночью; должно быть, тот крался как кот. Пошел он к черту, сказал про себя Мэтью. Остается надеяться, что этот проходцмец не скрылся, не заплатив по счету.

Он потянулся за свои поясом с деньгами, чтобы надеть его, но только взяв его в руку, сразу почувствовал что-то неладное… Пояс был слишком легким. Лихорадочно расстегнув его, Мэтью увидел, что он пуст.

В одном из дорожных мешков у него была спрятана небольшая сумма денег. Бросив мешок на кровать, он опустился рядом на колени и стал поспешно расстегивать его. И эти деньги тоже исчезли — все исчезли.

Мэтью охватила паника. Он был за тысячи миль от дома, в чужой стране, где он никого не знал. Он должен найти деньги! Мэтью начал методично обыскивать комнату — они должны быть где-то здесь. В противном случае придется вызвать полицию. Этот негодяй Рейнолдс обокрал его — наверное, еще не поздно поймать его, пока он не скрылся из Кейптауна.

Вдруг Мэтью увидел на полу под кроватью маленький кошелек. Он схватил его и недоуменно уставился на пригоршню монет, высыпавшихся из него. В кошельке было ровно пятьдесят гиней: ровно столько у него было до того, как он получил бриллиант. Это не могло быть совпадением; ведь именно эту сумму своей наличности он назвал графине.

Когда приступ слепой паники прошел, он сел на кровать и задумался. Рейнолдс взял его деньги, в этом не было сомнения, но что он может сказать полиции? Мэтью вынужден был признать, что не может даже описать этого человека — его черты были такими неопределенными, их трудно было вспомнить, они все время ускользали из памяти. К тому же Мэтью ничего не знал о нем, и более того, сам оказался настолько беспечным, что согласился разделить с ним комнату, не проверив, есть ли другие свободные номера. И наконец, он сознавал, что поступил весьма неразумно, оставив все деньги при себе, а не доверив их какому-нибудь банку.

Он вел себя как последний дурак, и удар по его гордости был таким же ощутимым, как и по его карману. Но была и еще одна причина, по которой Мэтью отказался обратиться в полицию.

Рейнолдс, должно быть, работал на графиню; это было единственным возможным объяснением. Об этом говорили не только оставленные пятьдесят гиней — сумма, о которой было известно графине, но и намеки Рейнолдса на известные алмазы и французских дам, которые он делал на корабле. Графиня позволила ему добраться до Кейптауна, но решила, что дальше он должен познать самый трудный путь. Без сомнения, Рейнолдс следил за ним еще в Лондоне и выкупил камень у ювелира. Интересно, что они будут делать с недостачей тысячи фунтов — с деньгами, которые он отдал Николасу.

Осознав свою собственную глупость и всю серьезность ситуации, в которой оказался, Мэтью вспомнил графиню и ее уроки. Горько усмехнувшись, он понял, что обучение еще не закончилось. Она продолжала закалять его характер, проверять его, выявлять его силу и слабость. Она хотела узнать, достаточно ли он настойчив. Мэтью громко рассмеялся и начал быстро одеваться. Он упаковал свои вещи, уложив в меньший мешок несколько смен белья и все самое необходимое. Остальное придется продать. Он снова осмотрел свои кольца, булавки для галстука и запонки. Часы он сохранит, а прочее тоже продаст.

В кармане Мэтью нашел железнодорожный билет до Веллингтона и немного мелочи. Он спустился вниз расплатиться по счету и узнать, где можно продать свои вещи. Потом он пошел на вокзал. У него не хватило бы денег, чтобы нанять двуколку или заплатить за место в экипаже — особенно если придется покупать заявку на участок и снаряжение. Он не мог себе позволить даже поездку в фургоне. Но, черт возьми, он отлично дойдет пешком!

Глава третья

Две недели спустя Мэтью все еще шел. Если в начале он двигался довольно бодро, то теперь все чаще спотыкался.

На первом этапе путешествие доставляло ему удовольствие; воздух был теплым, пропитанным ароматом плодородных долин. Он купил себе еды и наполнил водой флягу до того, как покинуть Веллингтон, маленький сонный городок с широкими пустыми улицами и спокойными медлительными людьми. Движение на дороге было весьма оживленным; транспортные средства, принадлежащие местному населению — двуколки и экипажи, — спешили в сторону алмазных копей, запряженные волами фургоны везли туда припасы. Мэтью шагал вперед с легким сердцем и уверенной решимостью, чувствуя себя молодым, сильным и независимым.

Эта земля была прекраснее, чем он себе представлял. Несмотря на то, что лето уже подходило к концу, на виноградниках вблизи богатых ферм кое-где еще не сняли спелые гроздья, а на деревьях было много фруктов. Мэтью пересекал горные перевалы, пробирался по мрачным ущельям и каньонам, спускался в долины к берегам рек, вдоль которых росли ивы и стройные кипарисы. Каждое утро он просыпался рано, чтобы увидеть, как восходящее солнце поднимается над горами, пока туманный сумрак еще лежит в долинах.

Но вскоре он вступил в обжигающую жару, тишину и одиночество почти беспредельной пустыни Кару. Бесплодное плато простиралось перед ним до самого горизонта на бескрайнем просторе, где не было ни деревца, нарушающего монотонный серо-коричневый пейзаж. Дорога превратилась в грубую бурую колею, наезженную колесами тяжелых фургонов; она бежала извивающейся лентой среди песчаного, поросшего кустарником вельда, пересекая высохшие русла рек и глубокие овраги.

И все же в Кару была собственная привлекательность. Суровость пейзажа восхищала взгляд; рассветы и закаты поражали своей дикой красотой. То тут, то там среди сухих кустарников мелькали усыпанные желтыми цветами мимозы и красные алоэ, а внимательный взгляд мог обнаружить мелких грызунов, которые скрывались при приближении Мэтью. Но его радость от нового для него окружения была недолгой; ее омрачала изнуряющая жара.

Жара изматывала; Мэтью даже не мог вообразить, что она может быть столь изнуряющей. Солнце светило с безоблачного неба, опаляя его спину с безжалостной силой и ослепляя глаза. В этом дьявольском пекле вверх поднимались миниатюрные смерчи, и серые камни разогревались до такой степени, что до них нельзя было дотронуться.

Одежда Мэтью износилась и покрылась пылью. Его соломенная шляпа пропала, слетев с него на горном перевале и оставив его золотую голову непокрытой под палящими лучами солнца. Его грубые башмаки истрепались, и теперь Мэтью хромал из-за огромных мозолей, покрывших его ноги. Мошкара тучами вилась над его головой, попадая в глаза, которые и без того слезились от жары и пыли. Несколько раз он подвергался нападению слепней; их жала оставляли болезненные язвы на его теле.

Единственным звуком в этом безмолвии был шум ветра, единственным запахом — терпкий запах колючих кустарников. Если днем солнце еще немилосердно палило землю, то по ночам уже становилось свежо и прохладно, и Мэтью ежился на своем одеяле под чистым небом, на котором звезды сияли как алмазы, к которым он стремился.

Теперь дорога была почти постоянно пустой. Только иногда мимо него проносился экипаж, везущий счастливых пассажиров к реке Вааль, оставляя Мэтью на обочине глотать пыль и страдать от унижения. Фермы встречались все реже; возле них паслись немногочисленные овцы и тощие козы. Мэтью случалось просить там воды, и хотя ему не отказывали, он понимал, что его изможденный вид и оборванная одежда выглядят подозрительно, и он спешил продолжить свой путь. Иногда он видел впереди огромные озера чистой воды и с новой энергией и надеждой спешил к ним, но когда приближался, они исчезали, и он со стоном отчаяния сознавал, что это были миражи. Мэтью страдал от голода и жажды, слабел, но ни разу не подумал о том, чтобы повернуть назад.

От жары и голода у него начинали пугаться мысли. Он жалел, что с ним рядом нет Николаса; мечтал об Изабель, наделяя ее такими качествами, которыми не обладала ни одна земная женщина; предвкушал злость Фредди, когда тот узнает, что его брат стал самым богатым в мире человеком. Временами воспоминания о доме приобретали такие причудливые и странные формы, что причиняли ему боль не меньше, чем его нынешнее состояние.

И всегда у него над головой кружили стервятники, которые, казалось, следили, как он ковыляет по жаре и пыли, и ждали, когда он упадет, ждали, ждали… Он никогда не представлял себе, что пустыня может быть такой огромной, жара такой невыносимой, а одиночество и тишина такими мучительными.

Наконец он понял, что идти лучше по ночам, а днем, пока солнце высоко, спать. Теперь он стал продвигаться быстрее, до того самого дня, когда потерял дорогу.

Как только солнце садилось, Мэтью отправлялся дальше. Это было самое лучшее время дня; воздух был свежим, но не холодным, и яркие краски заката — розовые, оранжевые, алые — окрашивали сгущающиеся сумерки над суровым ландшафтом. Продвигаясь вперед, Мэтью попытался подсчитать, сколько он уже прошел. От Веллингтона до алмазных копей было примерно 550 миль, а он шел уже семнадцатый день. Допустим, размышлял он, он проходил миль по двадцать в день. Это значит, что он преодолел около 340 миль, и ему осталось еще миль двести. Получается, что он прошел больше половины. Мэтью попытался улыбнуться, но спекшиеся и потрескавшиеся губы не слушались его. Он прибавил шагу, однако, стертые до крови ноги слишком болели, чтобы он мог идти быстро.

Небо было безоблачным, но узкий серп луны слабо освещал дорогу, по которой шел Мэтью. Иногда он останавливался и смотрел себе под ноги, чтобы убедиться, не свернул ли с колеи. Уже несколько дней не встречалось ни одной фермы, и у него кончился запас воды. Оставшись без шляпы, он постоянно страдал от головной боли. Вот и сейчас у него сильно болела голова и пересохло во рту.

Вдруг он ясно услышал звук своих шагов по твердой, спекшейся земле. Он остановился. Тишина была абсолютной, она, казалось, давила на него. Мэтью напряг слух, но не смог ничего расслышать. Он был один в темноте, совершенно один в огромной пустоте африканской пустыни. Впервые Мэтью почувствовал страх.

Теперь его шаги зазвучали еще громче. Страх поднимался в нем, и он начал нервно оглядываться, однако не сознавал, чего же он боится.

И тут он обнаружил, что свернул с дороги и бредет среди зарослей кустарника. Он выругался и чуть замедлил шаг, но споткнулся обо что-то и упал вперед, подвернув ногу.

Его пальцы нащупали груду камней; Мэтью попытался подняться на ноги, но острая боль пронзила его лодыжку. Дотронувшись до чего-то холодного и непонятного, он пригляделся и вскрикнул от неожиданности. Это была рука, человеческая рука, торчавшая из груды камней. Несколько мгновений он смотрел на этот зловещий предмет, пока не понял, что под камнями находится тело, и что он споткнулся о могилу. Его охватил настоящий ужас; по спине побежали мурашки, на лбу выступил холодный пот, и Мэтью в страхе быстро заковылял прочь, насколько ему позволяла его травмированная нога.

Он шел все дальше, до тех пор, пока, обессилев, не упал, почти плача от боли и ругая себя за глупость. В темноте было невозможно найти дорогу, да он и не мог уже идти. Наконец боль в ноге немного утихла, и он заснул.

Проснулся Мэтью от жары и боли. Солнце, казалось, висело прямо над ним; голова раскалывалась от боли. Нога онемела, а лодыжка так распухла, что он не представлял себе, как сможет подняться.

— Но я должен, — вслух пробормотал он. — Я должен вернуться на дорогу, или я погибну. — Непроизвольно он поднял глаза к небу и увидел стервятников, кружащих над ним. Он им не достанется, ни за что не достанется.

Он огляделся в поисках какой-нибудь палки, чтобы сделать из нее костыль, но поблизости ничего не было. С большим трудом он поднялся на ноги, и острая боль пронзила его. Мэтью беспомощно озирался, стараясь обнаружить хоть какой-то признак дороги, потому что он не имел ни малейшего представления, в каком направлении он в страхе бежал от могилы. Но вокруг не было ничего, что могло бы указать, идти ли ему вправо или влево; оставалось идти наугад.

Сделав пару спотыкающихся шагов, он вновь упал на землю. Все бесполезно: он не может идти; тогда он поползет. Очень медленно он пополз вперед и только тут понял, что где-то потерял свой мешок.

Мэтью крепко сжал зубы. Он не сдастся, не умрет. Он не доставит Фредди удовольствия узнать о его смерти и не даст герцогу Десборо возможности навсегда избавиться от него.

— Я им покажу, — шептал он запекшимися губами. — Я еще покажу им всем.

Несколько долгих часов Мэтью в полубессознательном состоянии от жары, голода и жажды дюйм за дюймом полз по вельду. Он не нашел дороги и не видел других путников на горизонте. Что же случилось, подумал он в один из моментов, когда его сознание прояснилось, с целой вереницей людей, направлявшихся к алмазным копям?

Мэтью все больше слабел. Двигаться становилось все труднее, а периоды отдыха становились все длиннее и чаще. Однажды он увидел изогнутую ветку на своем пути и потянулся к ней, в надежде сделать из нее костыль. Но только он протянул руку, как «ветка» задвигалась и уползла в чахлые кусты. Мэтью уткнулся лицом в землю и рассмеялся истерически смехом от боли, гнева, страха и отчаяния.

Змея, без сомнения, была поблизости, но Мэтью был слишком измучен, чтобы думать от этом. Он перевернулся на спину и, подняв глаза к небу, увидел то, чего не видел уже несколько недель. На небе собирались тучи, накапливаясь у горизонта и постепенно закрывая все небо. Они были темно-серого цвета, и когда Мэтью напряг свои усталые глаза, он увидел вспышки молний и потом услышал раскаты грома. Он улыбнулся: у него появилась надежда. Дождь, дождь, дарующий жизнь, омоет и освежит его, успокоит боль в распухшей ноге и смочит пересохшее горло.

По мере того, как приближалась гроза, Мэтью с ужасом наблюдал за сверканием молний, закрывал уши от оглушающих раскатов грома, вздрагивая от ярости разбушевавшейся стихии. Грозы в Англии никогда не бывали такими величественными и угрожающими одновременно. Скорчившись под непрерывно сталкивающимися тучами, Мэтью чувствовал себя беспомощным и незащищенным, всего лишь маленьким и слабым огоньком, который Природа способна уничтожить одним своим дуновением.

Потом начался дождь. Не мягкий, теплый, несущий облегчение, как он воображал, а яростный и резкий, со всей силы прибивающий к земле. Мэтью лежал в луже воды, то приходя в сознание, то вновь погружаясь в небытие. Он не двигался до тех пор, пока ливень не кончился. Когда ему удалось открыть глаза, он увидел стервятника, медленно приближающегося к нему. Слабой рукой Мэтью замахнулся на эту ужасную птицу, и она улетела, шумно хлопая крыльями. Мэтью опять погрузился во мрак, но теперь ему слышался чей-то голос, и казалось, что сильные руки поднимают его. Однако возможно это был сон…

Однако сон продолжался. Временами Мэтью думал, что находится в палатке, где мерцающий свет отбрасывает темные тени на светлый холст. Иногда он дрожал от холода, и тогда чье-то лицо склонялось над ним, и добрые руки укрывали его одеялом. Эти периоды холода сменялись такой невыносимой жарой, что он начинал верить, что умер и жарится на адском огне. Время от времени ему слышались голоса, говорящие на непонятном языке. Но большую часть времени он был в беспамятстве.

Наконец настал день, когда он открыл глаза и вновь почувствовал себя человеком. Он попытался сесть, но от слабости упал назад на подушку. Однако, прежде чем уснуть, он смог увидеть достаточно для того, чтобы понять, что находится не в палатке, а в крытом фургоне.

Когда он проснулся, в фургоне рядом с ним сидела женщина; она была занята шитьем. Мэтью лежал неподвижно, наблюдая за ней. Она была одета в простое бело-голубое платье из хлопка, а ее голову покрывал белый льняной чепчик. Чепчик был сдвинут немного назад, и Мэтью мог видеть, что волосы у нее темные, аккуратно расчесанные на пробор.

Она почувствовала его взгляд и порывисто наклонилась к нему. Положив руку ему на лоб, она удовлетворенно закивала головой, обнаружив, что его кожа стала прохладной, и лихорадка прошла. У женщины было широкое простое лицо, с маленькими глазками и плотно сжатыми губами — честное лицо, подумал Мэтью, но угрюмое и серьезное.

Женщина не заговорила с ним, а ушла в другую половину фургона и кого-то громко позвала. На ее зов пришел мужчина — настоящий гигант, с каштановыми волосами и бородой, чуть тронутыми сединой, и огрубевшей загорелой кожей. На нем были коричневые брюки, клетчатая рубашка с жилетом и широкополая фетровая шляпа.

— Вам стало лучше. Хорошо.

— Вы говорите по-английски, — обрадовался Мэтью.

— Немного, — коротко ответил мужчина. — А теперь отдыхайте. Если вы чувствуете себя достаточно хорошо, завтра мы тронемся в путь.

— Когда вы нашли меня?

— Пять дней назад.

— Прошло столько времени! — воскликнул Мэтью.

— У вас была лихорадка. И вывих был серьезным.

Мэтью осторожно подвигал забинтованной ногой. Боли не было.

— Она совсем не болит.

— Вы направлялись на алмазные копи? — спросил мужчина низким гортанным голосом. Мэтью кивнул. — Тогда мы поедем вместе. У вас не хватит сил идти пешком.

— Вы тоже едете на алмазные разработки? — спросил Мэтью, не веря своей удаче.

— Да. Я фермер, но здесь, на Кару, — и мужчина пожал плечами, — фермером быть тяжело. У меня нет денег на покупку овец, вот я и надеюсь найти алмазы, чтобы потом опять вернуться к земле. Что еще мне надо? У меня есть земля с домом, и мне нужен только скот, чтобы он пасся на ней и приносил мне средства на существование. Что еще надо человеку? Если бы еще Бог благословил нас детьми… — Он вздохнул и посмотрел на свою жену, которая молча сидела, сложив руки на коленях и глядя наружу через открытый занавес фургона.

— Как вы нашли меня? — поинтересовался Мэтью.

— Мы свернули с дороги, чтобы переждать ливень. Двигаться приходилось очень медленно, земля была тяжелой и влажной. Потом я увидел, как стервятник сел на землю и почти сразу же поднялся в воздух. Я понял, что его добыча еще жива, и пошел посмотреть.

— Мое счастье, что вы это сделали, — воскликнул Мэтью, вздрогнув при воспоминании об ужасной птице и одинокой заброшенной могиле, которой он так счастливо избежал. — Вы спасли мне жизнь. — Он протянул ослабевшие пальцы, чтобы пожать загорелую руку мужчины. — Спасибо. А я даже не знаю вашего имени?

— Якобс. Виллем Якобс. — Имя звучало явно не по-английски. — Мою жену зовут Марта. А вас?

— Брайт, — сказал Мэтью после секундного раздумья. — Мэтью Брайт. — С тех пор он больше никогда не пользовался второй частью своей фамилии.

Виллем запряг волов, и, когда они медленно двинулись через вельд к дороге, Мэтью с удивлением увидел, какие чудеса сотворил дождь. Потрескавшаяся земля чудесным образом оделась цветами. Лиловые, белые, пунцовые и желтые — они яркими огоньками сияли на зеленом ковре свежей травы, а напоенный ароматом воздух был свежим и прозрачным.

В последующие дни силы постепенно возвращались к Мэтью. Сначала он больше лежал в фургоне, потом уже смог идти рядом с ним; со временем к нему вернулся его прежний аппетит. Еда в семье Виллема была простой, в основном это был тушеный кролик или небольшая антилопа, которых ему удавалось подстрелить, и чашка крепкого черного кофе, однако, это было гораздо питательнее чем то, что было у Мэтью в последние недели. Виллем приучил его есть билтонг, сушеное мясо антилопы, которое на вид и по запаху походило на кожаную подошву, но скоро Мэтью привык к его вкусу. А по вечерам, прежде чем лечь на устроенную под фургоном постель, он получал щедрую порцию бренди, чтобы согреться и расслабиться.

Однажды вечером, они остановились у небольшого озера рядом с тремя другими фургонами. Костер уже горел, и пока Виллем поил быков, Марта принесла еды, чтобы добавить ее в общий котел. В этот вечер десять человек сидело у костра, бутылка бренди переходила из рук в руки, и веселая мелодия концертины сливалась с гитарным перебором.

Они говорили на своем языке, исключат таким образом Мэтью из общей беседы, но он был слишком благодарен этим людям за свое спасение, чтобы обижаться. Во всяком случае он не видел проявления «жгучей ненависти», о которой говорил Рейнолдс. Он сидел в кругу этих людей, пользовался их гостеприимством и наслаждался теплом костра под необъятным небом, усыпанным звездами. А Лондон казался чем-то очень далеким.

Вечерний покой был нарушен лишь однажды, когда чей-то фургон проехал мимо и встал в нескольких десятках метрах от них. Все сидевшие у костра невольно повернули головы, чтобы разглядеть, кто же пренебрег их компанией. Один мужчина встал и пошел посмотреть. Он вернулся через несколько минут и вновь уселся на свое место.

— Стейн, — сообщил он, смачно сплюнул и выругался.

Следующее утро было чистым, как хрусталь, свежим и искрящимся, как шампанское. Мэтью взглянул на свое отражение в воде озера и усмехнулся. Дома никто не узнал бы его. Он сильно загорел, а его лицо, на котором выделялись ярко-синие глаза, защищала от солнца густая золотистая борода. Он похудел, приобрел уверенность движений, и благодаря Марте и Виллему, стал здоровее, чем был. Его истрепавшийся лондонский костюм пришлось сжечь, и теперь он был одет в коричневые брюки, голубую рубашку с жилетом и большую фетровую шляпу, принадлежавшую Виллему. На ногах у него были мягкие, удобные башмаки.

Все фургоны двигались колонной, пятым был фургон недружелюбного чужака, который держался на расстоянии от остальных. Чем ближе они приближались к реке Вааль, тем интенсивнее становилось движение. С основной трассой сливались другие дороги; по ним двигались люди, повозки и животные со всех районов страны. Когда наступала ночь, мужчины и женщины распрямляли свои усталые спины, зажигали костры и вели измученных жаждой волов к воде. Иногда случалось, что воды не хватало, ручьи пересыхали и запруды были пусты. Именно на такой запруде и случилась первая неприятность.

Атмосфера в колонне была поразительно дружелюбной и простой, несмотря на разные национальности, характеры и профессии людей. Был, правда, случай, когда погонщики ссорились из-за места в колонне и даже пускали в ход кнуты.

Скандал начал этот недружелюбный чужак, Стейн. Мэтью сразу почувствовал неприязнь к этому человеку, такое же чувство питали к нему и его спутники. Стейн занял место в колонне, и из-за него начались задержки и столкновения, и он чаще, чем было нужно хлестал кнутом своих бедных измученных волов. Он был невысокого роста, худой, с уродливым и злым лицом и черной взлохмаченной бородой. Он всегда располагался на ночлег в стороне от всех, поставив свой фургон между костром и общим лагерем. Однажды Мэтью показалось, что он увидел, как у костра Стейна мелькнула женская фигура, но он решил, что ошибся.

Дамба, у которой они остановились в тот день, была низкой, вода в запруде — мутной. Ее было мало, и мужчины беспокоились, что ее не хватит для всех животных. Колонна из людей и терпеливых волов дожидалась своей очереди, чтобы подойти к воде, когда Стейн растолкал всех и начал пить.

Возмущенный ропот пронесся над колонной. В вельде существовал неписаный закон, что животные пьют первыми. Стейн не только нарушил традицию, но эгоистично оставил своих волов впряженными в фургон, где они начали жалобно мычать от жажды, чувствуя воду.

Мэтью шагнул вперед, крепкой рукой схватил его за воротник и швырнул вниз головой в воду.

— Ты захотел воды, грязный ублюдок! — закричал он. — Ну, так получай! Но ты останешься там до тех пор, пока я не позволю тебе выйти.

Окружающие засмеялись, Стейн ворчал и злобно сверкал глазами, а Мэтью оставался на страже, пока каждое животное и каждый старатель не напились вволю. Виллем повел волов Стейна к воде, и улыбка одобрения, вызванная поступком Мэтью, исчезла с его лица, когда он увидел глубокие раны, оставленные кнутом Стейна на боках и спинах этих бедных животных.

— Кто он такой? — спросил Мэтью Виллема, наконец позволив промокшему до нитки Стейну выйти из воды.

Виллем пожал плечами.

— Я его не знаю. Мне известно только то, что другие говорят о нем. Йоханнес, — и он указал на мужчину, который в первый раз узнал Стейна, — встречался с ним прежде. Тогда Стейн был женат, но говорят, его жена умерла от того, как он обращался с ней.

К несчастью, вынужденное купание ничему не научило Стейна. Его злоба и агрессивность еще более усилились, и старатели все чаще возмущенно роптали. Их возмущение достигло предела однажды утром, когда фургоны по очереди переправлялись через глубокий поток.

По крайней мере, думал Мэтью, здесь можно укрыться от яркого солнца. До реки Вааль оставалось уже менее двадцати миль, и деревьев становилось все больше. Он спокойно дремал под одним из них, ожидая, когда подойдет их очередь переправляться.

— Ну, похоже будут неприятности, — пробормотал Виллем рядом с ним, и Мэтью открыл глаза и увидел, как Стейн проталкивает свою повозку вперед очереди.

— Черт возьми! — воскликнул Мэтью. — Если он так торопится добраться до копей, почему он не встанет пораньше, чтобы быть первым в очереди?

Виллем ничего не ответил, но жестом показал, какой он пьет из воображаемой бутылки.

Стейн добрался до брода одновременно с головным фургоном. Мэтью видел, как двое соскочили с одного из фургонов и молча подбежали к левому заднему колесу повозки Стейна. Они задержались еще на пару минут у правого колеса и быстро вернулись к себе.

Никто не двигался, но все напряженно следили за тем, как Стейн въехал в воду. Спуск к броду был крутым, волы скользили на каменистом дне. Река была глубокой, мутной, с быстрым течением. Внезапно левое заднее колесо повозки соскочило с оси, и фургон накренился. Стейн громко выругался и принялся хлестать кнутом волов, но когда фургон сдвинулся с места, отвалилось и правое колесо. С берега раздались радостные возгласы.

— Отличная идея, — усмехнулся Мэтью. — Мне жаль бедных волов. Зная этого негодяя, можно предположить, что теперь он забьет их до смерти.

— Нет. Ему придется слезть, поставить на место колеса и заменить стопорные штифты. Фургон слишком накренился, чтобы сдвинуться с места.

Действительно, повозка опасно раскачивалась, оседая в воду, и вся поклажа стала сползать вниз. Откидной полог фургона был закрыт, но давлением изнутри прорвало брезент, и в воду свалился ящик бренди.

— Сегодня он уж не напьется, — засмеялся Мзтъю. — Может быть выловим ящик и сами выпьем? — Он соскочил с повозки и направился к берегу. Не ему одному пришла в голову такая мысль, и ящик с выпивкой был спасен.

Внезапно Мэтью вздрогнул и уставился на порванный брезент фургона Стейна. Маленькая рука цеплялась за край разрыва, как будто тот, кто был внутри, старался спастись от бурного течения реки, и два испуганных детских лица появились в дыре.

— Дети! — закричал Мэтью. — Быстрее! У кого стопорные штифты от колес?

— Kinders! — раздался крик. Те двое, кто вытащил штифты из колесных осей, сразу же подбежали к реке, и Мэтью с группой мужчин спрыгнул в воду. Подставив плечи, они подняли фургон и, преодолевая сопротивление воды, закрепили колеса. Когда фургон встал на твердую почву, волы потащили его к берегу. Зайдя с другой стороны, Мэтью откинул полог и вынес двух дрожащих детей. Пока он нес их к берегу, они не отрываясь смотрели на него, и сейчас продолжали безмолвно взирать на своего золотоволосого спасителя.

Мэтью еще никогда не видел таких изможденных созданий. Мокрая одежда облепила их худые тела, темные волосы тоже намокли, и на бледных лицах выделялись огромные серо-зеленые глаза. Девочке было лет одиннадцать-двенадцать, решил Мэтью, а мальчику не более пяти.

— Как вас зовут? — спросил Мэтью, но дети смотрели на него с недоумением.

— Wat is jou naam? — по-голландски повторил кто-то из старателей.

— Алида, — ответила девочка, — и Даниэль.

У нее на руках были заметны синяки, и шрам на щеке был явно не результатом аварии фургона. Мэтью сурово нахмурился. Значит, Стейн не только держит детей фактически пленниками в духоте закрытой повозки, но и бьет их.

В этот момент к ним подошел Стейн.

— Klim in die wa! — приказал он, и дети послушно вернулись на свое привычное место в фургоне.

Маленькие черные глазки Стейна с нескрываемой ненавистью посмотрели на Мэтью.

— Проклятый англичанин! — прошипел он. — Не думай, что я забуду посчитаться с тобой. А пока держись подальше от меня и моих детей.

— Кажется, он думает, что это я снял штифты с его колес, — сказал потом Мэтью Виллему.

— Не стоит о нем думать, — успокоил его Виллем. — Забудь о нем!

— Ты прав, — согласился Мэтью, — но этих несчастных, забитых созданий забыть не так-то просто.

Его взгляд остановился на Марте, которая стояла у костра, молча глядя на едва видимый силуэт фургонами Стейна. Как обычно, там ничего нельзя было разглядеть.

Страдание на лице Марты омрачило этот вечер, который мог бы стать веселым. Это был их последний привал — завтра они должны были достичь реки Вааль.

Глава четвертая

Дорога взбиралась на холм, закрывающий долину внизу. Мэтью уже не мог сдержать своего возбуждения и, спрыгнув с повозки, побежал на вершину холма, чтобы впервые взглянуть на алмазные копи Пнеля.

Внизу расстилалась широкая река, неторопливо несущая свои мутные воды, по обоим берегам которой виднелись палатки, фургоны и хрупкие конструкции из оцинкованного железа. Вокруг царила невероятная суета: десять тысяч старателей копали свои участки и казалось, что в этот день все они были в Пнеле. Пораженный этим зрелищем, Мэтью видел лишь непрерывное движение, адский шум и пыль столбом; люди и животные спешили, перетаскивая к реке и обратно грунт, бочки и ведра с водой или доставляя на различные участки провизию и инструменты. Люди кричали, собаки лаяли, волы мычали, с участков у реки доносился скрежет лопат, ломов и тачек, а над всем этим разносился шуршащий звук промываемой породы. В воде жизнь кипела так же, как на суше: там стирали одежду или купались.

— Кажется, мы прибыли вовремя, — радостно крикнул Мэтью Виллему. — Здесь еще есть алмазы!

— Да, — с некоторым сомнением согласился Виллем. Он разглядывал группу старателей, чья потрепанная одежда и разочарование на лицах явно свидетельствовали об отсутствии успеха. — Но вот они не нашли похоже ни одного.

— Они, наверное, не могут отличить алмаз от стекляшки, — презрительно бросил Мэтью, оглядывая окружающим пейзаж, уверенный, что сам он гораздо лучше разбирается в этом. Наконец-то он на месте после многих месяцев утомительного путешествия, и ему не терпелось сразу начать копать. У него было ощущение, что земля под его ногами просто напичкана алмазами, которые ждут его. Но окружающий хаос несколько обескураживал его — здесь не было видно какого-либо центра, городского поселения или официальной организации. — Куда нам идти, Виллем? Что мы должны делать? Как нам купить заявочный участок и начать работать?

Но Виллем, привыкший к тишине и спокойствию своей удаленной фермы, растерялся даже больше, чем Мэтью. Он молча покачал головой и сосредоточенно занялся своей повозкой.

— Говорят, что Пнель и Клипдрифт — самые богатые месторождения, — заявил Мэтью. — Нам надо остановиться на одном из них. Но на каком? — Он опять посмотрел на копошащихся людей и растерянное выражение на лице своего спутника. — Клипдрифт! — решил он. Там, возможно спокойнее; во всяком случае народу там не больше, чем здесь!

Но выяснилось, что Клипдрифт ничем не отличается от своего соседа по другую сторону реки, и вряд ли стоило переправляться через реку, но зато Мэтью узнал, где продают лицензии на добычу алмазов.

— Они действительны только один месяц, — сообщил он Виллему, — но алмазы, которые мы найдем, позволят нам внести плату за следующий, и у нас еще останутся деньги!

Виллем с надеждой посмотрел на вереницу фургонов, стоявших на окраине лагеря.

— Я думаю, — сказал он, — мне лучше сходить к своим и узнать у них, что я должен делать.

— Хорошая идея! А я пойду на берег и куплю участок.

Однако скоро он понял, что купить участок не так просто. Весь день Мэтью ходил от одного участка к другому, от одного лагеря к другому. Странные у них были названия: «Дзинь-дзинь», «Дерево Вальдека», «Холм бедняка» и «Лунный тростник». Нигде не только не продавались участки, но Мэтью к тому же встречали потоком оскорблений; позднее он понял, что когда он приближался к участкам, старатели думали, что он хочет украсть их алмазы.

К вечеру он решил вернуться в Клипдрифт. Неожиданно его кто-то окликнул.

— Эй, англичанин!

Два парня махали ему рукой с берега, и Мэтью поспешил к ним.

— Мы продаем участок. Они оба были светловолосые, с длинными бородами и усами и говорили с заметным немецким акцентом.

— Сколько вы хотите за него?

— Пятьдесят фунтов.

Мэтью расстроился.

— У меня столько нет. Я отправился сюда с пятьюдесятью гинеями, но по дороге мне пришлось покупать еду. У меня осталось только сорок фунтов.

— Хорошо, мы согласны на сорок, — быстро сказал один из парней. — Ты получишь лопату и ведро. Мы дадим тебе и сито, но ты заплатишь за него, когда найдешь свой первый алмаз.

Поспешность, с которой эти люди согласились на компромисс, показалась Мэтью подозрительной. Он прищурился и недоверчиво посмотрел на них.

— Как великодушно, — сказал он. — А как я узнаю, есть на вашем участке алмазы?

— Поищи сам прежде чем платить. Ведь это по справедливости, верно?

— Согласен. — От Мэтью не укрылась ироничная улыбка, которой обменялись парни, но он продолжал разыгрывать простачка. — Что я должен делать?

— Возьми лопату и ведро и копай… ну-ка, давай посмотрим, попробуй здесь. Это стандартный участок, тридцать один квадратный фут; алмазы здесь могут встретиться где угодно, но что-то подсказывает мне, что лучше попробовать здесь.

Мэтью взял лопату и впервые копнул землю Грикваленда. Он заполнил ведро и понес его к опустевшей реке. Немцы показали ему, как промывать землю в сите. Потом они бросили оставшуюся породу на сортировочный стол и стали быстро разбирать ее железным скребком. Мэтью наблюдет за их действиями, насмешливо улыбаясь.

— О, тебе повезло, приятель! — Один из парней протянул ему невзрачный камешек.

— Алмаз не слишком большой, — заметил Мэтью.

— Ты чего ждал? Хотел с первого раза получить «Кох-и-Нор»?

— Сейчас; я скажу, чего я ждал, — возмутился Мэтью. — Честной сделки, а не фальшивого участка, который хотят мне сбагрить два ублюдка.

Злой из-за того, что его приняли за простачка, и расстроенный тем, что за весь день он так и не купил участок, Мэтью шагнул вперед и со всей силы ударил парня в челюсть так, что тот свалился в реку. Он нахлебался воды, но не выронил алмаз. Второй немец набросился на Мэтью, но тот увернулся, успев при этом встретить нападавшего резким ударом в ухо. Тогда парень достал нож.

Мэтью смотрел прямо в глаза противнику, стараясь предугадать его следующее движение и ожидая возможности выбить оружие. Он увидел, как глаза того вдруг расширились от удивления, и немец на мгновение потерял осторожность. Тогда Мэтью бросился на него и, схватив за запястья, заставил бросить нож. Продолжая держать его мертвой хваткой, Мэтью обернулся и понял, что отвлекло внимание его противника: второй немец, весь мокрый, стоял уже в трех шагах от него с лопатой в руках, но его крепко держал за руку высокий незнакомец, не давая нанести удар.

— Он собирался ударить тебя вот этим по голове, — сообщил незнакомец, — и мне это не понравилось. — Он отпустил своего пленника и жестом предложил Мэтью поступить так же, Мэтью неохотно послушался, и оба немца, ругаясь, тут же дали деру.

— Я бы не стал их отпускать, — недовольно сказал Мэтью. — Они пытались продать мне фальшивый участок, а потом и вообще убить меня! Со мной у них это не пройдет!

— Но они же ничего с тобой не сделали, — спокойно возразил незнакомец. — Забудь об этом! Они не такие уж плохие ребята, просто у них, наверное, какие-нибудь неприятности. Раньше я не замечал, чтобы они ввязывались в драки. Разработки пока идут на удивление спокойно и миролюбиво. Хотя, — вздохнул он, — боюсь, что так будет не всегда.

Он говорил с незнакомым акцентом, и Мэтью нахмурился, пытаясь понять, откуда этот человек.

— Ты американец?

— Джон Корт из города Линн, штат Массачусетс, — и он протянул руку.

Американец был еще выше Мэтью и шире в плечах. У него были каштановые волосы, неизменная в этих местах борода, спасающая лицо от солнца и ветра, и добрые, карие глаза. Он был одет в черную рубашку, коричневые брюки из грубого вельвета и высокие ботинки.

— Пойдем со мной, — сказал Корт. — У меня есть к тебе интересное предложение.

Он повел Мэтью вдоль берега реки в тень деревьев. Листва создавала живописный оазис среди пыльной пустыни, бросая тень на сортировочные столы и разные приспособления. Уже спустились сумерки, и тишина воцарилась над шумными днем разработками. Мэтью даже слышал негромкие звуки с реки: шум воды, всплеск рыбы, скрип уключин лодки, направлявшейся на ту сторону реки в Пнель. Он сел и приготовился выслушать то, что собирался сказать Корт.

Американец налил кофе из голубой эмалированной фляжки.

— Только черный, — сказал он, передавая кружку Мэтью. — Молоко здесь редкость, поэтому оно очень дорогое.

— Я пью и черный. Спасибо.

— Как я уже говорил, у меня есть к тебе предложение. Это мой участок, и я кое-что добыл на нем. Ничего особо примечательного, но на жизнь хватает. Я предлагаю тебе партнерство.

— Партнерство? — Мэтью несколько насторожился.

— Это будет выгодно для нас обоих. Мы будем делить доход поровну. Для тебя это означает, что ты получишь половину заявочного участка без вложения капитала и все необходимое оснащение, кроме палатки. Она нужна мне самому, да к тому же в моей мало места для двоих.

— А какая в этом выгода для тебя?

— В действительности мне не нужен участок, — просто сказал Корт.

— Что! — Мэтью в изумлении уставился на него. — Тогда почему ты здесь?

— Я ищу знания, а не богатство, — объяснил американец. — Я геолог, меня интересует проблема происхождения алмазов.

— Тогда зачем ты приобрел участок?

— К несчастью, даже геологи должны чем-то питаться. У меня кончились деньги… очень быстро! Еда здесь дорогая, потому что ее приходится везти за многие мили, поэтому я по случаю дешево купил этот участок и с тех пор добываю ровно столько, чтобы хватило на еду.

— Я все равно не понимаю, зачем тебе нужен компаньон, — возразил Мэтью. Ты же можешь возвращаться из своих поездок по месторождениям, когда у тебя закончатся припасы, и накопать еще алмазов.

— Вот этого-то я и не могу сделать; поэтому ты мне нужен. Хотя здесь нет никакой администрации, все же Комитет старателей ввел некоторые правила и положения. Например, одно из правил гласит, что человек может владеть только одним участком. Другое — то, что как раз касается меня — устанавливает, что если работы на участке не ведутся более трех дней подряд, лицензия автоматически аннулируется.

Мэтью кивнул; он начал понимать план Корта и сейчас оценивал его выгоду для себя. Он ничего не терял, зато мог многое приобрести.

— Я научу тебя всему, что знаю об алмазах, — сказал Корт, вставая, — потому что, поверь мне, алмазы в отложениях реки даже отдаленно не напоминают те бриллианты, что украшают очаровательные шейки лондонских красавиц. Но сначала мы должны купить тебе палатку, фляжку и какой-нибудь еды.

К своему стыду Мэтью обнаружил, что он не может даже правильно натянуть палатку. Корт показал, как ее ставить, чтобы через вход не наносило ветром пыль и грязь; как установить в центре палатки бутылку в качестве громоотвода. Мэтью потратил пятнадцать шиллингов на матрас, набитый волокном кокосовой пальмы, и двенадцать шиллингов на одеяло. Хорошее вложение средств, заверил его Корт, потому что старатель нуждается в хорошем отдыхе не меньше, чем в еде.

Потом Корт достал из своей палатки котелок и связку дров.

— Ты научишься беречь дрова так же как свои алмазы, — весело сказал он, — потому что их здесь еще меньше. И если ты увидишь кучку навоза, собери его и принеси сюда. Местные жители называют его «мис», из него при высыхании получается отличное топливо.

Они почистили овощи, бросили их в котелок вместе с тощим цыпленком и, усевшись у костра, стали ждать, когда еда будет готова. По всему палаточному поселку мерцали огни костров, и запах дыма смешивался с запахами вельда и ароматом пищи и свежесмолотого кофе. Голоса звучали громко, но не так напряженно, как днем; чаще слышался смех, и звуки концертин, мандолин и гитар сливались в общую мелодия, которая объединяла разрозненные группы в гармоничное целое.

— Сколько времени ты уже провел на алмазных разработках? — спросил Мэтью.

— Пять месяцев.

— И ты проделал весь этот путь из Америки в Грикваленд только потому, что тебя интересовало происхождение алмазов?

— Именно так, хотя простая констатация фактов, вероятно, не отражает всех истинных причин. — Корт улыбнулся широкой доброй улыбкой, которую Мэтью уже успел узнать. — Во-первых, у меня было несколько нетрадиционное воспитание, а во-вторых, моя семья в течение нескольких поколений была связана с Африкой.

Корт наклонился к огню и подбросил еще дров, отчего к бархатному черному небу взметнулись золотые искры. Он открыл висевший у него на поясе кисет и принялся набивать трубку.

— Семейство Корт родом из поселка Рокингем, штат Нью-Гэмпшир; после некоторого периода скитаний оно осело в Линне, небольшом портовом городке к северу от Бостона, что в штате Массачусетс. У них была предпринимательская жилка, и очень скоро они стали известными торговцами, судовладельцами и самыми уважаемыми банкирами в городе. Они стояли во главе всех самых важных городских дел, начиная с деятельности банков и кончая китобойным промыслом. Скоро их бизнес расширился, а примерно сорок лет назад, когда американским торговцам разрешили устанавливать торговые отношения с английскими колониями, мой дед начал торговать с Кейптауном.

Корт помолчал, затянулся и ловко выпустил несколько красивых колец дыма.

— Мой дядя Генри стал американским консулом в Кейптауне. Его главной заботой были китобои, но эта работа не оплачивалась, поэтому он занялся торговлей и посредническими операциями. Однако мой отец был совсем другим по характеру. По натуре он был бродягой; не мог жить на одном месте, постоянно искал что-то новое. На какое-то время он успокоился и женился на моей матери — она была из семьи пуритан, которые приплыли в Америку на «Мейфлауэре». Но вскоре отец пустился в свое последнее и самое авантюрное путешествие. В декабре 1848 года он уехал на золотые прииски в Калифорнию.

— Это выглядело так же? — полюбопытствовал Мэтью, жестом указав на ряды палаток, огни костров, темные силуэты людей и собак, движущихся на фоне палаток.

— В какой-то мере, — ответил Корт. — Мне было всего три года, когда мы покинули Бостон, поэтому у меня очень смутные воспоминания. В Калифорнии было проще заработать деньги, да и старателей там было больше — к 1852 году их уже было сто тысяч человек, и они добыли золота на восемьдесят один миллион долларов.

Глаза Мэтью восторженно заблестели.

— Интересно, сможем ли мы заработать столько же на алмазах.

— Если мои теории верны, в этой части Африки алмазов столько, что их стоимость превысит цену всего золота, найденного в Калифорнии. Выходит, что для тебя только это имеет значение? Только деньги?

— Да, конечно, — Мэтью удивил такой вопрос. — А что еще может иметь значение?

Корт разгреб угли и энергично помещал еду в котелке.

— В этой жизни есть своеобразное очарование, — медленно произнес он, — особенно здесь, у реки. Полное единение с природой и родство с близкими по духу людьми. Это приносит удовлетворение, которое не зависит от количества найденных алмазов. Люди остаются здесь и продолжают копать независимо от того, нашли они алмазы или нет. За деньги не купить счастья.

— А я собираюсь купить свое счастье, — уверенно заявил Мэтью и рассказал Корту про Изабель.

Когда он закончил свой рассказ, Корт долго молчал.

— Возможно, — сказал он наконец. — Возможно, все будет так, как ты хочешь. Я только могу сказать, что для моего отца золотые прииски Калифорнии оказались дорогой к гибели. Он нашел золото, много золота, но с той же скоростью, с какой он зарабатывал деньги, он их тратил — он пропивал и проигрывал целые состояния. Наконец моя мать не выдержала. Она забрала меня и увезла, назад на восток, где нам пришлось жить из милости у родственников. — Корт грустно улыбнулся. — Она терпела это семь лет, а когда мне исполнилось пятнадцать, она умерла. Мои дяди послали меня в школу, потом в Гарвард, а теперь я здесь.

— А что стало с твоим отцом?

— Я точно не знаю. Мы слышали, что он умер, но так и не узнали, как это случилось.

— Ты, должно быть, похож на него. Ты здесь, на алмазных копях, за тысячи миль от дома, так почему же ты говоришь, что его философия и образ жизни были ошибочными?

— Я на него не похож — во всяком случае, мне так кажется. Я даже плохо его помню. Все-таки я надеюсь, что между нами есть одно очень важное различие — я гораздо больше уважаю приличия, чем он. Пока я здесь и делаю то, что мне нравится, но я понимаю, что настанет день и я вернусь домой, чтобы взять на себя ответственность за свою семью. — Корт еще раз помешал варево и попробовал цыпленка. — Давай ужинать.

Мэтью не хотелось, чтобы этот чудесный вечер кончался. Когда Корт ушел к себе, он остался у догоравшего костра, чтобы обдумать события дня. Костер почти догорел, но Мэтью все смотрел на угли. Только когда синеватые огоньки подернулись серым пеплом, усталость окончательно одолела его, и он поплелся спать.

— Мэт, лежебока, проснись!

Морщась, Мэтью вышел на яркий солнечный свет. Тонкие струйки дыма от костров колебались на слабом ветерке; запах дыма смешивался с ароматом кофе.

— Ты просидел до полуночи и теперь попусту тратишь лучшее время дня! — укорил его Корт. — Вставай пораньше и работай пока прохладно. Зато после ленча можно часок отдохнуть.

Быстро позавтракав кашей и кофе, они сразу же пошли на участок. Шум, который впервые услышат Мэтью накануне, уже набирал силу.

— Методы добычи алмазов меняются в зависимости от расположения участка. Главное преимущество нашего прибрежного участка заключается в близости воды, необходимой для промывки породы. А его недостаток в том, что дно выработки опускается, и река может затопить участок. Я прокопал до алмазоносного слоя, который расположен на одном уровне с руслом реки, и всю вынутую породу свалил на берег. — Корт показал на грубую земляную стенку, из которой торчали камни, в виде дамбы отделяющую участок от реки. — Стена почти закончена. Скоро мы сможем, не опасаясь затопления, копать дальше до коренной породы ниже уровня реки.

— Боже правый!

— Как я уже говорил, методы добычи у всех разные! Некоторые старатели не имеют оборудования для доставки породы к реке и промывки, поэтому они просеивают ее ситом на месте. Другие, которые нанимают африканцев, применяют более сложные методы с использованием желобов. У меня есть вода, но нет работников…

— Почему? — прервал его Мэтью.

— Они воруют, — просто объяснил Корт. — Но их нельзя в этом винить. Вся ответственность лежит на белых, которые покупают ворованные камни. Сейчас я пользуюсь трехрядным ситом для просеивания алмазов. В верхнем ряду крупные ячейки, под ним — средние, а в нижнем — мелкие. Породу, которая проходит через первые два слоя проверяют на наличие крупных алмазов, потом выбрасывают. То, что остается, промывают, чтобы удалить песок и грязь. Осевшие на сите мелкие камешки высыпают на сортировочный стол и тщательно проверяют. Пойдем, я покажу тебе.

Завороженный услышанным, Мэтью помогал копать, просеивать и промывать породу. Потом наступил самый важный момент, когда они сели за сортировочный стол. Волнуясь, Мэтью смотрел на горку «сырья», как его называл Корт, которая лежала перед ним. Он любовно погладил ее рукой, уверенный, что она полна алмазов.

Корт достал металлическую лопаточку и подгреб часть «сырья» к себе.

— Это только кварц, — сказал он, — несмотря на красивую форму и цвет кристаллов. А это агаты, сердолики и яшма. — Он подтолкнул красивые камешки к Мэтью. — Что ты думаешь об этом?

— Рубин! — воскликнул Мэтью, поднося сверкающий красный камень к свету.

— Ошибаешься! Это гранат, их здесь так много, что они практически потеряли всякую цену. Однако здесь есть несколько рубинов, и я научу тебя, как их отличать.

Но алмазов не было. Они продолжали искать; часто их занятие прерывали другие старатели, которые приносили Корту свои находки для оценки. Он терпеливо отвечал на каждый вопрос со своей обычной добродушной улыбкой.

— Поразительно, — заметил он, улыбаясь, — как мало здесь геологов. Ага, вот это что такое?

— Ну и что же это? — нетерпеливо спросил Мэтью, разочарованно глядя на маленький невзрачный камешек.

— Алмаз, конечно.

— Алмаз? Вот этот? — Мэтью удивленно уставился на камень. — Но он имеет такую неправильную форму, тусклый и непрозрачный.

— Я же говорил тебе, что необработанные алмазы из реки не похожи на бриллианты, — усмехнулся Корт. — Поэтому тебе важно научиться всему, что я знаю, и поэтому я помогаю другим старателям. Как и ты, многие не знают, что они ищут. Случается, что они выбрасывают хорошие алмазы в отвалы, — и он указал на кучи земли по периметру участков.

— Почему те алмазы, которые я видел, так красиво сверкали?

— Потому что они были огранены и отполированы. Жаль, что этот камень оказался не слишком хорошего качества. Посмотри сюда, у него в центре — темное пятно. Это инородные примеси. Очень жаль, потому что во всех прочих отношениях он был бы прекрасным образцом почти бесцветного голубовато-белого алмаза.

— Значит цвет важнее размера камня?

— Цвет и качество — самые важные факторы. Чистые голубовато-белые алмазы ценятся выше всего; желтоватых — гораздо больше, их считают менее ценными. Говорят, что ими украшали сбруи лошадей индийских принцев; их носили женщины в турецких гаремах. Бывают еще коричневые алмазы; если они без дефектов и хорошей формы, то за них можно получить высокую цену. Розовые, зеленые и синие чрезвычайно редки и очень ценны.

Час спустя, когда они отделили горку лунных камней, гранатов, агатов и разноцветных кварцев, Корту вновь улыбнулась удача.

— Вот и еще один! Да, мой красавец, ты очень, очень хорош. Посмотри на этот небольшой, но совершенный образец речного алмаза, Мэтью, пока я возьму ружье.

— Зачем, черт возьми, — спросил Мэтью, когда Корт вернулся с оружием, — тебе понадобилось ружье?

— Чтобы объявить о нашей находке. Ого-го! — закричал Корт и выстрелил в воздух. Сразу же к его участку устремились старатели; каждый хотел увидеть находку, узнать, где был найден камень, в каком типе породы и какое оборудование для этого использовалось. Снова Корт терпеливо отвечал на все вопросы, а Мэтью стоял рядом, стараясь скрыть распиравшую его гордость оттого, что он тоже является владельцем алмаза. Но настроение у него испортилось, когда он увидел приземистую фигуру Стейна, пробирающегося сквозь толпу и не отрывающего жадного взгляда от камня. За ним осторожно следовала Алида, держа за руку Даниэля и испуганно поглядывая на высоких мужчин, стоявших вокруг. Алмаз переходил из рук в руки, а когда он дошел до Стейна, тот очень внимательно оглядел его со всех сторон и к удивлению Мэтью передал его детям. Такая забота об обучении детей, подумал Мэтью, вовсе не в его характере.

Как только все разошлись, с новой энергией устремившись к своим участкам, Корт и Мэтью пошли в хижину скупщика, чтобы продать камень. Они выручил за него пятьдесят фунтов.

— Экономь, — посоветовал Корт, вручая Мэтью двадцать пять фунтов. — Может пройти несколько дней, даже недель, прежде чем мы найдем следующий.

Корт оказался прав. После нескольких дней бесплодного труда грязный, усталый Мэтью, у которого болело все тело, решил, что добыча алмазов ломает спину и разбивает сердце. Над головой беспрестанно пищали комары, под ногами шныряли скорпионы, особенно докучали клещи. Навалившись на лопату, он помедлил, чтобы вытереть пот со лба; чуть поодаль от него старатели носили к отвалу пустую породу.

Потом острый взгляд Мэтью заметил какое-то движение в дальнем конце кучи отходов. Это была Алида. Она сидела на корточках, руками перебирая породу. Рукава ее тонкого платья были закатаны, обнажая худые руки. Она не поднимала головы, и Мэтью вернулся к своей работе. Весь день она трудолюбиво разбирала пустую породу, часто останавливаясь, чтобы внимательнее рассмотреть какой-нибудь камень и иногда откладывала его в сторону.

Так вот почему Стейн показал ей алмаз, мрачно подумал Мэтью.

Наконец, она поднялась и быстро пошла к реке. Она не видела Мэтью, а он наблюдал, как она мыла руки. Он заметил, что местами кожа у нее на руках была содрана, и ранки кровоточили. Потом она вернулась к отвалу и, сложив в подол отобранные камешки, направилась к фургонам, стоявшим на склоне холма.

Вид фургонов напомнил Мэтью о том, что он еще до сих пор не узнал, как идут дела у Виллема и Марты. Интересно, нашел ли Виллем хоть один алмаз, и может ли он что-то добавить к уже имеющимся у Мэтью знаниям о камнях. В этот же вечер он пошел к своим спасителям.

— Надеюсь, приятель, — сказал Виллем, — что ты нашел алмазов больше, чем я.

— Нашел кое-что, — признался Мэтью. — А ты? Ты купил участок?

— Вроде того. Я не смог купить участок у реки, но приобрел землю здесь, на склоне холма. — Виллем покачал головой. — Нашел несколько алмазов, но ничего особо ценного. — Он посмотрел вниз на долину, где паслись коровы и отары овец. — Я бы больше заработал как фермер, — сдержанно сказал он. — Здесь можно скорее сделать деньги, поставляя припасы старателям, чем на самой добыче.

— Но ты еще только начал.

— Ты прав. Я останусь. В конце концов, Стейн ведь находит алмазы, почему я не могу?

Мэтью сразу насторожился.

— Я видел Алиду на отвале. Камни оттуда?

— Он говорит, что находит их на своем участке.

— Так вот куда Алида ходит днем! Я заметил, что после обеда ее не бывает на участке. Мальчонка же проводит там весь день, из последних сил наполняя ведра землей. Рабский труд!

Успехи Стейна вызвали у Мэтью подозрения. Несколько дней он продолжал наблюдать за Алидой, видя, как она усердно трудится под палящими лучами солнца, не обращая внимания на жару, мух и усталость. Несколько раз он проходил вблизи участка Стейна и видел, как маленький Даниэль наполняет землей ведра, получая взамен от отца только упреки и тычки. Вскоре как-то вечером Мэтью шел мимо фургона Стейна и заметил, что тот сидит у костра, а перед ним на песке стоит бутылка бренди. Алида готовила еду, а Даниэль играл, выкладывая узоры из разноцветных камешков. Пока Мэтью за всем этим наблюдал, мальчик оказался слишком близко от отца. Алида попыталась предостеречь его, но опоздала: ребенок задел ногой бутылку, и ее содержимое полилось на землю. С грубой руганью Стейн поднял ее и резким жестом указал на пролитую жидкость, оставившую темное пятно на сухой земле. Одним глотком он осушил то, что осталось в бутылке, и потом отвесил сыну такую затрещину, что ребенок растянулся в пыли. Даниэль начал плакать, а когда Стейн разразился потоком брани, Алида встала между отцом и братом. Ее заступничество не помогло, причем она сама получила пощечину, которая сбила ее с ног. Стейн снова замахнулся, но в этот момент его отвлекло появление африканца, который неожиданно вынырнул из темноты. Стейн заметил его и кивком велел идти в тень за фургон. Мэтью осторожно прокрался за ними. Африканец протянул руку, и даже в слабом свете Мэтью увидел, как в его ладони сверкнули алмазы. Затем зазвенели монеты, товар был обменен на деньги, и африканец скрылся.

Так вот как находит Стейн свои алмазы! Незаконная скупка. А что может быть проще, чем дешево купить краденые камни; спрятать их на своем участке, а потом выкопать и продать законным путем с большой выгодой!

Когда Стейн исчез в темноте, Мэтью выпрямился, размял затекшие ноги и еще немного задержался у фургона, где Алида успокаивала плачущего Даниэля. Неожиданно он почувствовал рядом чье-то присутствие и понял, что этот человек стоит здесь уже давно, наблюдая за детьми.

— Nooit al die blink-kippies in die wereld nie!.. — медленно произнесла Марта и, не закончив фразы, поспешила прочь, на ходу вытирая слезы.

Мэтью все еще слабо знал голландский, но он понял ее. Все алмазы мира, эти блестящие побрякушки, ничего не стоят по сравнению с этими детьми.

Глава пятая

В июне Корт заявил, что Мэтью уже знает достаточно, чтобы доверить ему участок, а сам он отправляется в геологическую экспедицию. Участок приносил мало алмазов; хватало только на текущие расходы.

— Виллем Якобс прав, — жаловался Мэтью. — Поставки всего необходимого старателям приносят гораздо больший доход, чем добыча алмазов.

— Некоторые торговцы не согласились бы с тобой, — заметил Корт. — Поселки в Клипдрифте и Пнеле достаточно стабильны, но дальше вверх по реке любой слух может в один день опустошить лагерь, когда люди бросятся искать более богатые участки. У торговца остается выбор — продавать свой товар тем нескольким десяткам человек, которые остались, или сворачивать торговлю и следовать за ушедшими. Знаешь, — продолжал Корт, — я до конца не уверен, что алмазы имеют аллювиальное происхождение. Ведь «Звезда Южной Африки» была найдена не у реки. Но даже если это и так, то они могут залегать в высохших руслах рек, которые исчезли миллионы лет назад.

— Ну я желаю тебе удачи, Джон, — сказал Мэтью, — но это ужасно негостеприимная и опасная территория; Грикваленд еще ничего; по-настоящему же страшна голая пустыня, из-за которой сейчас все ссорятся.

— Ссоры начались только, когда были найдены алмазы. Гриква утверждают, что эта земля принадлежит им; две бурские республики — Трансвааль и Оранжевое Свободное государство тоже претендуют на нее. Англичане выступают в роли арбитра, но вероятно, кончится тем, что они аннексируют ее в свою пользу.

— Старатели поговаривают о создании собственного государства и о выборах президента.

Корт пристально посмотрел на Мэтью.

— Держись подальше от политики, Мэт, — посоветовал он. — Пусть другие попробуют править здесь; а ты лучше сосредоточься на накоплении капитала. Алмазные разработки еще не достигли того уровня добычи, когда богатство отождествляется с властью. Бизнес и политика не сочетаются.

Мэтью согласно кивнул, но про себя вздохнул с сожалением. Было бы здорово написать домой, что он стал президентом республики — как вытаращил бы глаза герцог Десборо, прочитав об этом в «Таймс».

Без поддержки всеми уважаемого Джона Корта Мэтью оказался в одиночестве. Оно еще больше усилилось оттого, что слишком занятый своими делами, он не уделял времени и внимания тем старателям, которые приходили к нему за советом. Искренне думая, что Мэтью перенял у Корта его знания о камнях, и обиженные таким обращением, они возвращались на свои участки бороться с проблемами, которые Мэтью, по их мнению, легко и быстро мог бы разрешить.

Единственным, о ком вспоминал Мэтью, был Стейн; частично это было связано с его ненавистью к этому человеку, частично — с завистью к его растущему богатству. Мэтью никому не рассказал о незаконных сделках Стейна; во-первых, он не смог бы ничего доказать, а во-вторых, его преследовала мысль, что путь, по которому пошел Стейн, — это самый короткий здесь путь к богатству.

Однажды в июле уже почти в конце дня Мэтью случилось возвращаться с реки вслед за Алидой. Сгибаясь под тяжестью большого ведра, девочка поднималась вверх по склону холма, мимо участка отца к своему фургону. Разработки опустели: старатели закончили свою работу; Стейна тоже нигде не было видно. Только маленький Даниэль все еще трудился, его худенькая фигурка сновала взад-вперед с небольшим ведерком от края участка к сортировочному столу. Алида окликнула его и пошла дальше к фургону.

Темнота в Грикваленде наступала быстро, сумерки уже сгустились, и Мэтью пришлось напрягать зрение, чтобы разглядеть фигуру Алиды на холме. Вдруг он услышал сдавленный крик Даниэля. Мальчик споткнулся о лопату и упал на самый край разработки. Послышался шуршащий звук осыпающейся земли, и в потоке песка и камней Даниэль исчез в яме.

Мэтью подбежал к этому месту и заглянул в провал. На глубине двадцати футов полузасыпанный мальчик отчаянно пытался выбраться из завала, но стенка продолжала осыпаться, и лавина земли скрыла его. Грубые ступени, которые Стейн прорубил в одном углу ямы, разрушились. Мэтью прыгнул вниз, скользя по крутому краю. Он энергично начал разгребать землю в том месте, где скрылась голова Даниэля, и наконец вытащил задыхающегося, едва живого мальчика. Тем временем камни и земля продолжали сыпаться сверху, оставляя ушибы и царапины на их телах, но скоро, к счастью, этот оползень прекратился, и Мэтью смог перевести дух.

Он стоял в яме и смотрел вверх на темное ночное небо. Стены были значительно выше его роста, а их рыхлость и отсутствие какого-либо инструмента не давали возможности самим выбраться. Над копями воцарилась тишина. Мэтью знал, что вряд ли кто-нибудь пойдет мимо — опасность свалиться в яму на пустынных участках была слишком велика. Он громко позвал на помощь, но не удивился, когда никто ему не ответил.

Мэтью осторожно обошел яму по периметру, напрягая зрение и ощупывая стенки руками в поисках освобождения из этого плена. Он обнаружил, что в том углу, где ранее были ступени, осыпавшаяся земля образовала достаточно высокий холмик. Он казался весьма ненадежным, и Мэтью громко выругался и дал себе слово никогда не ходить в сумерках без фонаря. Однако он решил, что этот непрочный подъем единственный путь наверх и у него нет другого выбора, как воспользоваться им.

Мэтью поднял Даниэля себе на плечо и очень медленно начал подниматься. Несколько раз он терял опору и соскальзывал вниз, одной рукой цепляясь на стенку, чтобы задержать падение, другой — поддерживая бесчувственное тело мальчика. Но он вновь дюйм за дюймом упрямо карабкался вверх. Наконец он достиг верхнего края, со всей осторожностью перебрался через него и отполз подальше, чтобы вновь не соскользнуть вниз, и только после этого вытянулся во весь рост на земле, тяжело переводя дух. От напряжения у него дрожало и болело все тело; одежда была порвана и вся в грязи; ссадины на лице и руках кровоточили.

Только когда его руки и ноги перестали дрожать, Мэтью встал и понес бесчувственного Даниэля к фургону Стейна.

Алида уже разожгла костер, и языки пламени освещали яркий круг перед фургоном. Мэтью сразу увидел, почему Стейн не беспокоился о своем сыне. Он был до безобразия пьян, и в тот момент, когда Мэтью подходил к фургону, Стейн со всего размаха ударил дочь по щеке, отчего девочка упала почти в костер. Стараясь спастись от огня, она задела ведро, и вода вылилась ей на платье. Заскрипев зубами от гнева, Стейн таким резким движением поднял ее на ноги, что платье у нее на груди разорвалось. Мэтью увидел, как изменилось выражение лица Стейна. Через прореху на платье была видна одна уже округлившаяся грудь, а вторая четко обрисовывалась под намокшей тканью. Когда Стейн потянулся своей похотливой рукой к этому юному телу, и Алида в испуге отпрянула, Мэтью опустил Даниэля на землю и рванулся к ним. Он подскочил прямо к Стейну и сильно ударил его в челюсть. Алида вскрикнула, и только тут Мэтью понял, какой у него был ужасный вид: весь в грязи, с запекшейся кровью на лице.

Стейн поднялся на ноги и в слепой ярости бросился на него. Мэтью уклонился и нанес еще один удар по спине Стейна, когда тот пролетел мимо.

— Посмотри, что с Даниэлем! — крикнул Мэтью Алиде. — Даниэль, Даниэль! — повторил он, указывая туда, где лежал мальчик, не зная, понимает ли девочка по-английски. Но Алида не двигалась. Она стояла, как будто приросла к земле, в ее больших серо-зеленых глазах, которые смотрели на что-то позади Мэтью, застыл ужас. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Стейн неуверенными шагами двигался туда, где стояло ружье.

Мэтью двумя прыжками преодолел расстояние, отделявшее их, и с размаху свалил Стейна на землю в тот момент, когда он уже положил руку на приклад. Завязалась борьба, каждый пытался завладеть оружием. Стейн крепко вцепился в ружье, и Мэтью старался использовать свой превосходящий вес, чтобы его вырвать, но бур был поразительно силен и не сдавался, пытаясь приставить ствол к голове Мэтью. Если сейчас он выстрелит, подумал Мэтью, то размозжит мне череп.

Когда вдруг прогремел выстрел, Мэтью непроизвольно вздрогнул, но выстрел был со стороны: Вероятно, он даже на секунду закрыл глаза, потому что когда он открыл их, то увидел, как Стейн выронил ружье и медленно осел на землю. Пуля пробила ему голову. Резко выпрямившись, Мэтью услышал крик и успел заметить подол синей юбки, мелькнувшей за фургоном.

Алида вновь закричала, и сразу же послышался топот бегущих ног и крики, и вскоре целая толпа старателей окружила костер. Все они были бурами из соседних фургонов. Свирепо глядя на Мэтью, они держали ружья наготове. Буры не любили Стейна, но он был одним из них, их товарищем и соотечественником, а Мэтью иностранцем, человеком, которому нельзя доверять. Они увидели не только безжизненное тело Стейна, но и испуганную Алиду в разорванном платье и поцарапанное лицо и руки Даниэля, который сидел на земле и удивленно следил за происходящим. И они сделали ошибочный вывод.

Буры обычно вели себя очень сдержанно и не были скорыми на расправу; они, без сомнения, дали бы Мэтью возможность защитить себя, если бы в это время не появилась группа по-настоящему неуправляемых элементов. Это была толпа пьяных австралийцев; размахивая бутылками, они разнесли на весь прииск весть о необычном происшествии. Старатели волновались. Громко крича каждый на своем языке, они начали обсуждать судьбу Мэтью. Несомненно, именно австралийцы начали кричать: «Линчевать его!»

У Мэтью кружилась голова. Напрасно он старался взять себя в руки и успокоиться; все происходящее напоминало жуткий ночной кошмар. Люди толпились вокруг него, крича, толкаясь и потрясая оружием. Мэтью чувствовал, что задыхается от накала страстей и запаха немытых тел; у него сжималось горло, как если бы веревка уже сдавливала шею. Он безуспешно пытался оправдаться.

— Я не убивал его, — отчаянно кричал он. — Я только хотел помочь детям.

Но никто не слушал его; крики с требованием смерти становились все громче и настойчивее. «Линчевать его! Линчевать его!» Теперь даже сдержанные буры уже не могли противостоять общему настрою и присоединились к этому требованию.

— Вы должны выслушать меня, — голос Мэтью срывался от страха и отчаяния. — Алида, Даниэль, скажите им, что произошло на самом деле.

Но дети онемели от страха. Они прижимались друг к другу среди орущей толпы и испуганно смотрели на Мэтью.

— Нужно дерево, чтобы его повесить.

— У реки есть деревья. Тащите его туда!

Дико озираясь, Мэтью искал в толпе хоть одно дружеское лицо, хоть одного человека, кто заступился бы за него. Он увидел несколько знакомых лиц тех старателей, которые обращались к нему за помощью и которым он без особых церемоний по существу отказал.

— Помогите мне! — обратился он к ним. — Я не убивал Стайна. Это он пытался убить меня.

Но никто не заступился за него; его грубо вытолкнули из освещенного круга в темноту, и все лица вокруг стали неразличимы. «Неужели это конец?» — спрашивал он себя, под дулом ружья спускаясь с холма вниз к реке. — «Самосуд толпы — и все?» Черт возьми, он не хочет умиратъ! Не обращая внимания на оружие, Мэтью набросился на своих мучителей и сбил двоих с ног. Его тут же схватили и связали ему руки.

— Я требую справедливого суда! — закричал он.

Но вокруг раздался лишь злорадный смех. От запаха дешевого бренди, шума и криков у Мэтью помутился рассудок, кровь стучала в висках. Толпа остановилась у самого высокого дерева, где несколько человек уже приладили веревку, перекинув ее через толстую ветку. Как в тумане Мэтью видел взволнованного Виллема, который взывал к разуму зачинщиков расправы, но на него никто не обращал внимания.

— Вы должны меня выслушать, — закричал Мэтью, когда ему на шею набросили петлю. — Я не убивал Стейна! Вы должны выслушать меня!

— Конечно! — раздался из темноты спокойный голос. — Освободите его.

Толпа обернулась на голос. Это был Корт верхом на своей большой худой лошади; его крупная фигура, казалось, излучала властную уверенность.

— Освободите его, — повторил он. — Немедленно!

Один из группы линчевателей поспешно снял с Мэтью петлю и развязал ему руки. Мэтью перевел дух и стал растирать шею, чтобы избавиться от ощущения удушья.

— Садитесь, все садитесь! — приказал Корт.

Как связка воздушных шаров, из которых выпустили воздух, старатели опустились на землю. Корт на лошади возвышался над ними.

— Значит так осуществляется правосудие в республике старателей? — возмущенно воскликнул он. — Где представители комитета и нашей новой полиции? Как вы смели сами вершить правосудие, приговорить человека к смерти, даже не выслушав его! — Он гневно сверкнул глазами. — Ты, Джоукс, американец, — обратился он к одному парню, — и как американцу, тебе должно быть стыдно, что ты стал участником такого возмутительного события. Разве тебе недостаточно того, что случилось с тобой на золотых приисках в Калифорнии? Робертс, ты у себя в Австралии тоже участвовал в суде линча? — И Корт продолжал выбирать из толпы людей и взывать к их совести. Наконец вся толпа постепенно успокоилась. Дождавшись тишины, он обратился к Мэтью.

— Мэт, расскажи нам, что произошло.

Мэтью глубоко вздохнул и обвел взглядом толпу, приходя в себя и собираясь с мыслями. Потом он рассказал о том, что произошло на участке и возле фургона Стейна, но описал только то, как Стейн ударил дочь, не упомянув о его оскорбительных намерениях по отношению к ней.

— Мы боролись, вырывая другу у друга ружье, — продолжал он. — Вдруг оно выстрелило, и Стейн свалился замертво. Это был несчастный случай. Я клянусь, что это он пытался убить меня.

Алиду и Даниэля вывели в центр круга. Корт слез с лошади и подошел к ним. Он увидел порванное платье девочки и набросил ей на плечи свой пиджак. Потом он попросил Виллема перевести детям то, что рассказал Мэтью.

Пока Виллем говорил, дети постепенно приходили в себя. Они попеременно поглядыали на Мэтью, и Алида несколько раз кивнула. Однако, когда Виллем начал говорить о падении Даниэля в яму, Алида вскрикнула.

— Мы должны проверить факты, — заявил Корт.

Мэтью похолодел. Видел ли кто-то из детей мелькнувшую за фургоном синюю юбку? Станет ли Корт проверить ружье Стейна, чтобы убедиться, что это оно выстрелило?

— Проверьте, был ли обвал на участке Стейна, — велел Корт, и у Мэтью отлегло от сердца.

Когда посланные вернулись, было решено, что на следующий день будет сделано заявление в полицию. Успокоенные старатели стали расходиться по своим палаткам.

— Мы должны похоронить Стейна, — сказал Корт, — и ради Бога, скажите, что нам делать с этими детьми?

Вдруг Алида задрожала и бросилась к Мэтью. Он обнял девочку, чувствуя ее немую мольбу о помощи. Тут Алида навзрыд заплакала и что-то проговорила сквозь слезы.

— Она говорит, — перевел один из старателей, — что хочет остаться с ним.

— Я не могу заботиться о них, — тихо сказал Мэтью, — но мне кажется, я знаю, кто возьмет детей. Виллем, ты ведь не против?

— Конечно. Идемте, дети. Мы пойдем к Марте.

— Мы пойдем с тобой, — сказал Корт.

Марта сидела у костра, уставившись в огонь и казалось не слышала их шагов. Подол ее синего платья был в пыли. Мэтью заметил, что ружье Виллема стояло у фургона, где обычно.

— Марта, — сказал он, — мы привели к тебе детей.

Она подняла голову, но не посмотрела на них, тогда Мэтью подошел к ней, держа за руку Алиду.

— Все в порядке, Марта, — шепнул он. Не говоря больше ни слова, он вложил руку девочки в ее руку, а когда подошел Виллем со спящим Даниэлем на руках, Марта расплакалась.

Но Алида не отрывала взгляда от лица Мэтью.

Из своей экспедиции Корт вернулся посвежевшим и оживленным. Он привез небольшой мешочек алмазов, которые он нашел в стороне от реки на бесплодных холмах, на песчаных участках, в расщелинах и оврагах. Он исследовал меловые пласты, копал вокруг скал и спускался в глубокие трещины.

Скоро он вновь осел на участке у реки, но в августе пришло известие об открытии двух новых месторождений — Коффифонтейн и Ягерсфонтейн в Оранжевом Свободном государстве — и Корт опять не находил себе места.

Мэтью очень уставал, но не терял оптимизма. Он еще надеялся, что любой день может стать тем днем, когда он найдет гигантский алмаз, который сделает его богатым. Алмазные разработки приносили ежегодно около трех миллионов фунтов стерлингов — должно же прийти время, когда и он получит свою долю?

Постепенно он сделал свою палатку более уютной. Спальное место занимало большую ее часть, а в качестве полок и стола он использовал пустые ящики. Кроме фляжки и котелка Мэтью приобрел керосиновую лампу и две серые эмалированные тарелки. На грубых полках у него всегда лежали свечи и спички, коробки с маисовой мукой, сахаром и кофе. Если он бывал при деньгах, то в углу появлялась большая оплетенная бутыль с вином. Его запасная одежда свисала с шеста в центре палатки, Мэтью безуспешно пытался сохранить ее сухой.

К шесту были привязаны и его удочки. В Клипдрифте уже открылось несколько салунов с биллиардом, но кроме них и баров здесь было мало развлечений. Мэтью и Корт с удовольствием проводили время за рыбной ловлей, которая к тому же давала им некоторое разнообразие в питании. Алида и Даниэль с любопытством наблюдали за этим занятием, когда Мэтью разрешал детям присоединиться к ним; так они проводили у реки свое свободное время африканской весны 1870 года. Это были идиллические дни, почти как в раю. Все было слишком хорошо, чтобы длиться долго.

Конец речных разработок для Мэтью с Кортом и для многих других наступил в один из дней начала сентября. Мэтью и Корт работали на своем участке в яме, выкопанной ниже уровня реки; земляная перемычка, отделявшая их от реки, возвышалась над ними. Они пытались выворотить большой валун, мешавший копке, когда Мэтью вдруг насторожился.

— Что это за шум? — спросил он.

Это был ревущий звук, усиливающийся с каждой секундой и сопровождавшийся криками и, что было особенно страшно, ужасными воплями.

— Наверх! — закричал Мэтью. — Быстрее наверх!

Он схватился за веревку, спущенную в яму со стороны реки, и ловко полез вверх. Корт двигался медленнее и не успел добраться до края ямы, когда поток воды прорвал дамбу и хлынул на него. Вода чуть было не смыла Корта, но он вцепился в веревку и держался, пока сильные руки Мэтью не вытащили его на безопасное место. Задыхаясь, они лежали на берегу, а бурный поток проносил мимо сита, лотки, шляпы, рубашки, тела мертвых животных, и даже несколько человек.

— В горах, похоже, идет сильнейший ливень, — сказал Корт. Он посмотрел на низкие тучи, собравшиеся на горизонте. — И по всему видно, что он движется сюда.

Всю ночь выл ветер, хлестал дождь, а с гор скатывались такие валуны, что повреждали фургоны и палатки и даже задавили одного старателя. Спать было невозможно. Мэтью сидел, скорчившись в своей протекающей палатке, завернувшись в мокрое одеяло, и вода капала ему за шиворот; а под ногами чавкала грязь. Но по мере того, как эта ужасная ночь продолжалась, дурные предчувствия начинали все больше овладевать им. Он прислушивался к реву реки и представлял себе, что случилось с их участком.

Когда наступило утро, Мэтью и все его вещи окончательно промокли, а сам он был по щиколотку в грязи. Дрожа от холода, он поспешил к реке и осмотрел разрушения.

Ненадолго Мэтью совсем упал духом. Мокрый, замерзший и усталый он почти сдался. Он уже готов был сказать «прощай» славе и богатству, понимая, что, так как участок затоплен, то его мечте пришел конец. Но почти тут же решимость вернулась к нему. Он обернулся к Корту.

— Мы должны начать все сначала, — сказал он.

Глава шестая

Ласковые лучи сентябрьского солнца освещали аккуратно подстриженные лужайки Харткорт-Холла и окрашивали поздние летние розы в нежно-золотистый цвет. На континенте империя Наполеона III пала после поражения французских войск при Седане, в Италии произошло присоединение Рима и церковь потеряла светскую власть, но ничто не нарушало мира и спокойствия старинного дома графов Хайклиров. Но также ничто не могло поколебать решимость Фредерика Харкорт-Брайта, приготовившегося нанести решительный удар в той личной военной кампании, которую он вел.

Для Фредди это был обычный визит вежливости к дяде Джервасу и кузену Обри, и он не рассчитывал, получить от него удовольствие. Но он всегда ждал ситуацию, которая могла бы принести ему пользу, и наконец, его терпение было вознаграждено.

Фредди давно сделал ставку на кузена Обри — поведение и манеры молодого виконта Суонли вызывали у него вполне определенные подозрения. Суонли был светловолосым, с привлекательной внешностью Харкорт-Брайтов и обладал большим сходством с Мэтью. Но если чрезмерная гордость, решительные манеры и крепкая фигура Мэтью были заметны сразу, то Суонли двигался с ленивой грацией, говорил тихо и охоте предпочитал садоводство. Однако Фредди интересовали другие его предпочтения. Покинув нагретую солнцем террасу, он поднялся по лестнице и тихонько постучался к кузену. Он застал Суонли в голубом шелковом халате, сидящим за письменным столом.

— Ты еще не одет, — сказал Фредди, изобразив удивление. — Разве ты забыл, что мы приглашены в Десборо на чай?

— Я не забыл, но я не собираюсь идти. Общение с семейством Десборо и особенно с твоим другом Ламборном не доставляет мне удовольствия. И эти дочки! — Суонли поморщился. — И герцогиня, все время оценивающая меня, как будущего зятя!

— Успокойся. — Фредди сел и улыбнулся: холодная, зловещая усмешка выглядела странно на его пухлом лице. В его глазах появился опасный огонек. — Ведь и ты, и я знаем, что надеждам герцогини не суждено сбыться, — спокойно сказал он.

Суонли резко обернулся.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду вереницу молодых людей, которые уже побывали в твоей комнате и в твоей постели.

Суонли побледнел.

— Ты говоришь чушь, — глухо произнес он.

— О нет. Я никогда не говорю глупости, дорогой кузен Обри. Никогда. И я никогда не делаю подобных заявлений, если не располагаю фактами. Дай-ка подумать, — сейчас это твой молодой лакей, не так ли? Харольд? Я очень внимательно наблюдал за ним в последнее время.

— Что ты собираешься делать? — Суонли перестал разыгрывать невинность.

— Делать? Ничего. — Фредди вновь изобразил преувеличенное удивление. — Твоя личная жизнь меня не касается, и я пришел сюда не за тем, чтобы говорить о ней. Я пришел к тебе с предложением.

Суонли смотрел на кузена с непередаваемой неприязнью, смысл его слов только теперь начал доходить до него.

— Во что оно мне обойдется?

— Всего в несколько тысяч.

— Несколько тысяч! Боже мой, Фредди…

— Он ведь дорог тебе, этот Харольд, не правда ли, Обри? Ты же можешь уделить немного денег тем, кому не так повезло при рождении, как тебе? Взаймы, конечно.

— Конечно, — упавшим голосом повторил Суонли.

— Я хочу купить яхту.

— Яхту! Ты шутишь! Одна из немногих черт, которую ты унаследовал от Харкорт-Брайтов — отвращение к воде. Это есть во всех нас — в папе, во мне, в твоем отце, — только Мэтью это не коснулось.

На щеке Фредди задергался мускул.

— Это глупый страх, который я решил преодолеть. К тому же, я не собираюсь сам ходить под парусом. Это деловое предприятие.

— На яхту потребуется больше, чем несколько тысяч фунтов.

— Я вношу только половину. Другую половину внесет Ламборн.

— Шантаж! — прошептал виконт, отчаянно пытаясь найти выход.

— Конечно. Но кто-нибудь рано или поздно все равно стал бы шантажировать тебя, так почему не я? Все останется, так сказать, внутри семьи. — И Фредди опять гадко усмехнулся.

Час спустя он уже пил чай с семейством Десборо. Он был очарователен, рассыпал комплименты хозяйке, ухаживал за дочерьми. Особенно внимателен он был к Изабель. Ей уже исполнилось семнадцать, и за лето она очень повзрослела. Все предсказывали ей большой успех в следующем сезоне, когда она начнет выезжать. Она была хороша, как никогда, но Фредди не могла обмануть ее изящная хрупкость. Он чувствовал сталь под нежным румянцем ее розового английского личика, эгоизм, заставлявший дуться ее соблазнительные губки, расчетливость, скрывающуюся за невинным взглядом, и пустоту в ее хорошенькой головке.

Фредди знал, что сестры Изабель заслуживают большего внимания: Джейн была умнее любого из своих братьев, Элизабет была мягкой и доброй, а Энн в свои одиннадцать лет, казалось, сочетала все эти достоинства с красотой старшей сестры. Но Фредди нужна была только Изабель.

За столом был и Хью, маркиз Ламборн, старший сын герцога Десборо. После чая Фредди предложил ему прогуляться. Герцогиня вернулась в дом, а сестры остались на лужайке; младшие пристально смотрели на озабоченное выражение лица Изабель и понимающе переглядывались.

— Она расстроилась, потому что он не пришел к чаю, — сказала Энн на ухо Элизабет громким шепотом.

— Кто не пришел? — Элизабет тоже понизила голос, но так, чтобы Изабель могла их услышать.

— Суонли. Изабель увлечена им, но он не обращает на нее внимания. — Энн повернулась и невинно улыбнулась Изабель. — Ничего, Изабель, — успокоила она сестру, — ты переживешь и это. Ты же очень скоро забыла Мэтью. Потом был и Артур, Джон и…

— Единственное, что успокаивает меня, — язвительно ответила Изабель, — так это то, что в это время на будущий год я уже буду замужем или помолвлена, и в любом случае мне больше никогда не придется вас видеть!

— Интересно, кто будет этим счастливцем? — Элизабет сжала руки и изобразила повышенный интерес. — Может быть, Мэтью вернется с целым сундуком алмазов.

— Вероятность этого очень мала, — серьезно сказала Джейн. — А вот Фредерик Харкорт-Брайт не скрывает, что очарован.

Элизабет с Энн захихикали, а потом скорчили рожи и поморщились.

— Только представь себе, — воскликнула Элизабет, — выйти замуж за Фредди! — Да уж, — согласилась Изабель.

— Еще бы, — сказала Энн. — Он просто ужасен! Везде складки жира. А ты видела, сколько он съел за чаем? Мэтью или Суонли безусловно предпочтительнее, чем он.

— Любой был бы лучше, чем Фредди, — заметила Элизабет. — А Мэтью вообще был довольно симпатичным. Сдержанным. Немного отчужденным и романтичным.

— Да, — согласилась Изабель, — был. — У нее на лице появилось такое мечтательное выражение, а голос зазвучал так необычно эмоционально, что ее сестры удивленно уставились на нее. Мэтью был ее первой любовью, и иногда она вспоминала, как он был увлечен ею.

Но Изабель была непостоянной по натуре, и насмешки сестер, запреты отца и советы братьев заставили померкнуть образ Мэтью. — Но он — неподходящая партия.

— К счастью, Фредди тоже, — напомнила Энн.

— Но допустим, что он — подходящая партия, — предположила Джейн. — Предположим, что он — наследник титула графа Хайклира, а не Суонли. Как тогда поступил бы кое-кто?

— При таких обстоятельствах, — ответила Изабель томным тоном светской дамы, — кое-кто обдумал бы ситуацию.

Пока сестры разбирали Фредди по косточкам, он сам стоял на берегу озера Десборо со своим другом Ламборном и с отвращением смотрел на воду.

— Я могу внести свою долю стоимости.

— Отлично! Но я надеюсь, Фредди, что ты знаешь, что делаешь. Ты абсолютно уверен, что мы вернем наши деньги?

— Конечно, — уверенно заявил Фредди. — Предоставь это мне. Я постараюсь, чтобы никто не узнал ее возможности, и мы выиграем все пари в Каусе. Парни будут ставить на то, что мы вообще не сможем выйти в море, а наша яхта будет выигрывать одну гонку за другой.

— Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я тебе буду помогать? Я ничего не понимаю в парусном спорте.

— Я тоже, но я намерен научиться. По правде говоря, главное — найти хороший экипаж. Все равно… — От легкого бриза по воде бежал легкая гладь, и Фредди поежился. Потом из чувства противоречия он поднял камень с земли и со всей силы бросил его в воду. С громким плеском он скрылся в глубине, оставив после себя большие круги. — Как ты думаешь, ты мог бы научить меня плавать?

Ламборн удивленно уставился на него.

— Конечно, с удовольствием. Но, Фредди, ты же всегда ненавидел воду — даже в Оксфорде тебя не удавалось уговорить сесть в лодку.

— Глупый страх. — Фредди произнес это с трудом, сжав влажные ладони. — Может быть, мы начнем с небольшой лодочной прогулки? — предложил он, указывая на привязанную у берега лодку.

Ламборн сел в лодку, помог забраться в нее Фредди и спустил весла на воду. Он посмотрел на напряженную фигуру Фредди и его побледневшее лицо.

— Тебе, должно быть, очень хочется выиграть эти пари, — заметил Ламборн. — Нет ли более простого способа разбогатеть?

— Я не смог придумать ни одного, как ни старался.

— У нас еще осталось вот это, — и Корт высыпал пригоршню алмазов на одеяло, расстеленное у его рухнувшей палатки. Так что мы не совсем лишились капитала. Вопрос в том, куда нам его вложить?

— У нас два варианта: попытаться спасти свой участок или купить другой в этом районе, — сказал Мэтью.

— Мы могли бы купить фургон Стейна и отправиться на разведку, — предложил Корт.

— А разве фургон еще не продан?

— Насколько мне известно, нет. Но мы должны поторопиться. Мы не единственные, кто остался без крова после урагана.

— Тогда давай купим фургон и выспимся сегодня в сухом месте. — Мэтью был в раздумье; он чувствовал, что бесполезно цепляться за их старый участок, но ему очень не хотелось покидать район, где алмазы точно были. — А завтра подумаем о нашем будущем.

Однако раздумывать им не потребовалось, потому что утром пришло известие об открытии нового месторождения алмазов.

— На ферме в Дортфонтейн нашли алмазы. Новости разносятся очень быстро, поэтому нам надо торопиться, если мы хотим купить хороший участок, — сообщил Мэтью Корту.

— Я знаю эту ферму, — сразу же сказал Корт. — Это примерно в двадцати пяти милях к югу.

— Скажи Виллему, чтобы он быстрее ехал за нами, а я пока запрягу волов.

В дороге волами правил Корт, поэтому у Мэтью было, на удивление много времени, чтобы рассмотреть окрестности. Эта земля больше не пугала его; он привык к ее необычному климату, многообразию животного и растительного мира, и приобрел знания, необходимые, чтобы выжить в условиях вельда.

Сейчас он мог оценить красоту зарослей алоэ с огромными стеблями почти пятнадцати футов высотой и толщиной с ручку лопаты, на концах которых распускались красные и желтые цветы. Он узнал пустынную разновидность мимозы — верблюжью колючку с раскидистой зонтичной кроной, мохнатыми листьями и желтыми цветами, и ее младшего брата — терновник, а также колючую грушу, папоротник Кару, и умел очистить ее плод так, чтобы не уколоться о его шипы.

Мэтью уже были знакомы местные ядовитые змеи, в особенности такие как кобра и гремучая змея, и птица-секретарь — их было много в Кару, и они охотились на мелких змей. Здесь были ящерицы с голубыми головами, о которых говорили, что при приближении дождя они непрерывно смотрят на север; кролики, дикобразы и белки; множество антилоп, от крошечных серых до крупных куду; шакалы, бабуины, хорьки и муравьеды.

Однако самым необычным на плато Кару оказалась для Мэтью тишина. Ему не хватало пенья птиц. Здесь он слышал только резкий хриплый крик корхака, предупреждающего все живые существа о приближающейся опасности.

Но большая часть Кару принадлежала муравьям и сусликам. Мэтью любил наблюдать, как похожий на мангусту суслик сидит у муравейника и своим пушистым бурым хвостом прикрывает голову как зонтиком. Маленький зверек сидит очень прямо, сложив свои короткие лапки на животе, а его хитрые глазки с любопытством смотрят вокруг. Когда фургон поравняется с ним, суслик тут же скроется в норе и появится вновь, только когда люди удалятся, и уже не один, а со всеми своими друзьями и родственниками, которые начнут шуметь и смотреть по сторонам, совсем как семья буров на веранде перед домом.

Бегство в Дортфонтейн проходило почти скрытно, не слишком быстро и часто на авось в отличие от большой лихорадки, которая была еще впереди. Люди покидали участки у реки в фургонах, верхом или пешком и оседали на этой удаленной, одинокой ферме. Проходили недели и те, кто опоздал застолбить участок в Дортфонтейне, перемещались на соседнюю ферму Бюлтфонтейн.

Мэтью и Корт покинули реку Вааль одними из первых. Они заняли хороший участок в самом лучшем месте и оставили соседний участок за Виллемом. Потом они организовали общий лагерь, поставив фургоны бок о бок, быстро привыкли питаться вместе, сидя у общего костра. По вечерам, когда усталые Мэтью и Корт забирались в свой фургон, там всегда все было прибрано руками Алиды и лежала стопка чистой одежды на завтрашний день.

Для Алиды новая жизнь была настоящим блаженством. Она влюбилась в Мэтью с того самого дня, когда он бросился в речку, чтобы помочь ей и ее брату, а последующее спасение Даниэля из ямы только усилило ее привязанность. Высокий, с золотыми волосами он был как… как… Алида не находила образов для сравнения. Она ничего не знала о рьщарях или богах и героях, единственная книга, которую ей читали, была Библия. Мэтью как ангел, решила она — нет, как архангел. Он и Даниэль были единственными людьми, которых она по-настоящему любила. Алида привязалась к Марте и Виллему и была благодарна им за то, что они заботились о ней и Даниэле, она чувствовала себя хорошо и спокойно с Кортом, но Мэтью она боготворила.

Она следовала за ним как тень, предупреждала любое его желание, выполняла все его поручения, и в своем стремлении угодить очень старалась сделать все как можно лучше. Для Алиды было огромной радостью прислуживать ему за столом, и она радовалась каждой его улыбке и короткому «спасибо», которыми Мэтью вознаграждал ее усилия. Алида жила среди суровых сдержанных людей, к тому же ей было всего четырнадцать лет и ей просто не приходило в голову, что пропасть между простой бурской девушкой и архангелом невозможно преодолеть.

Худшей особенностью нового месторождения, которое скоро назвали Дютойтспан, была нехватка воды для промывки породы и бытовых нужд. Ветер приносил рыжую пыль из вельда, а над участками постоянно висело серое облако, вызванное непрерывной работой лопат и встряхиванием сит. Пыль покрывала лица и руки людей, их одежду и так въедалась в волосы и кожу, что от нее начинала кружиться голова и болеть глаза. Копать здесь было немного легче, чем у реки Вааль, потому что земля была мягче, а камни встречались реже. Даже сами алмазы казались другими при сухой разработке; они были холодными на ощупь, с маслянистой поверхностью.

Уже не было сомнений, что алмазов здесь гораздо больше, чем у реки. Мэтью должен был признать, что напрасно цеплялся за теорию аллювиального происхождения алмазов, и с большим вниманием стал прислушиваться к мнению Корта о вулканической природе алмазов, образовавшихся в глубине земли в результате извержений.

Мэтью и Корт разрабатывали свои участки с переменным успехом, но никак не могли разбогатеть. Цены на продукты продолжали расти, к тому же им приходилось покупать корм для лошади Корта и упряжки волов, которые не могли сами прокормиться на скудной траве вельда. Скоро они поняли, что не могут обходиться без помощи, и за два шиллинга и еду наняли одного гриква, что еще больше истощило их бюджет.

Им нравилось разговаривать со своим работником и его друзьями; от них они узнавали об их земле и здешних обычаях, и как-то раз в начале мая 1871 года у костра гриква заговорил о белом человеку, который работает в вельде один и нашел много алмазов.

— Где? — спросил Мэтью. Они показали на северо-восток и сказали, что это место лежит между месторождением Дортфонтейн-Бюлтфонтейн и разработками на реке Вааль.

— Я уже слышал эту историю, — сказал Корт.

Мэтью задумчиво посмотрел на своего друга, потом на северо-запад. За прошедший год он хорошо узнал Корта, и научился использовать его сильные стороны, чтобы компенсировать слабые. Корт был добрым и умным, но абсолютно нечестолюбивым — он мечтал не о власти и богатстве, а об огромной шахте, которая помогла бы открыть секреты природы и дать ответы на волнующие его вопросы. Мэтью все чаще брал на себя инициативу в решении деловых проблем, используя при этом знания Корта в области геологии.

Теперь он спросил друга:

— Ты не мог бы взглянуть на это место?

Корт радостно улыбнулся.

— Шутишь! Я отправлюсь туда прямо завтра утром.

Он отсутствовал всего четыре дня; прискакал назад галопом среди ночи и разбудил Мэтью.

— Я нашел их! Мэт, я их нашел!

— Что? — спросонок не понял Мэтью.

— Я нашел алмазы, Мэт. Посмотри! — И Корт сунул в руку Мэтью крупный камень, грубая неполированная поверхность которого засверкала даже в слабом свете лампы.

Мэтью взглянул в его чистую голубовато-белую глубину и едва не задохнулся от волнения и радости.

— Он прекраснее, чем те, что мы находили здесь. Далеко до того места?

— Меньше пяти миль на северо-запад, около фермы Ворейтзик. Но старик, который ведет там поиск, сказал, что месторождение открыли люди из лагеря с реки Геброн и застолбили себе участки. Очень скоро они вернутся и с ними придут другие.

— Тогда мы должны оказаться там раньше них. — Мэтью начал поспешно одеваться. На минуту он помедлил. — Мы рискуем, как ты понимаешь, — тихо сказал он. — Мы делаем крупную ставку, бросая хороший участок ради неразработанной земли. Но я уверен, мы поступаем правильно.

— Я тоже, — просто ответил Корт.

— Отлично! А сейчас потихоньку запряги волов, пока я уговорю Виллема присоединиться к нам.

На рассвете два фургона покинули Дютойтспан. Через несколько часов пути они поднялись на небольшой холм; внизу расстилался вельд.

— Это здесь! Вон слева видна ферма и палатка старика.

— Кому принадлежит эта ферма? — спросил Мэтью.

— Двум братьям по фамилии де Бир.

Они двинулись дальше, радуясь хорошему дню, предвкушая новые находки, а у Мэтью вновь появилась надежда разбогатеть.

— Откуда это облако там вдали? — вдруг спросил Мэтью.

— Не знаю, но похоже на пыль, поднимаемую армией на марше. Боже, секрет Ворейтзика уже стал известен! Лихорадка началась! — С этими словами Корт хлестнул волов кнутом, побуждая их бежать быстрее, а Мэтью высунулся из фургона, чтобы посмотреть назад.

— За нами никого нет.

— Люди придут с реки, — сказал Корт, — это те, кто, не найдя места в Дютойтспане и Бюлтфонтейне, вернулись туда. Поэтому пыль видна так далеко; они движутся со всех сторон.

И началась гонка между маленькой группой и приближающейся армией с Вааля. Они бросили свои фургоны у палатки старателя и, едва переводя дух, бросились к тому месту, которое отметил Корт. Мэтью и Виллем начали быстро вколачивать колышки в границы отмеренных Кортом участков.

— Садитесь на участки, — приказал Мэтью, — и не двигайтесь с места, что бы ни случилось. Захват, кажется, будет единственным законом Ворейтзика.

Когда приближающаяся орда стала уже хорошо видна, они увидели, что началась еще одна гонка. Один фургон вырвался немного вперед, из него выпрыгнули несколько старателей и побежали к ранее отмеченному участку. Это были те люди, что нашли это место, и им удалось лишь немного опередить остальных, чтобы сохранить за собой хотя бы часть своей находки. Через несколько минут со всех сторон уже раздавались крики и ругань тех, кто боролся за каждый кусок этой ценной земли. Через несколько часов в округе уже не осталось ни дюйма свободной земли, а через несколько дней здесь вырос новый палаточный город, тогда как в Пнеле и Клипдрифте ветер гулял в брошенных лавках и гостиницах и хлопал их несмазанными дверями.

Только когда Мэтью начал работать на новом участке и находить самые лучшие алмазы, которые когда-либо добывали в Южной Африке, он поверил, что его скитаниям пришел конец. Его крещение произошло на алмазных копях в Клипдрифте, он получил опыт сухой разработки в Дютойтспане, вовремя поставил на Де Бирс и выиграл. Но он всегда говорил Корту, что не собирается в поисках алмазов перекопать всю Африку.

Однако, менее чем через два месяца после их прибытия в Де Бирс они с Кортом уже участвовали в новой лихорадке — самой крупной за всю историю алмазодобычи. 17 июля 1871 года пришло известие, что на холме Колсберга недалеко от Де Бирс нашли алмазы. На этот раз они не стали бросать старый участок, а застолбили еще и новый, на котором стал работать Мэтью, а Корт продолжал разрабатывать участок в Де Бирс.

Так Мэтью Брайт и Джон Корт нашли свое богатство, и так родился город Кимберли.

Глава седьмая

На острове Уайт шли приготовления к ежегодной Каусской регате. Воспользовавшись деньгами виконта Суонли и маркиза Ламборна, Фредди купил изящную яхту, переименовал ее в «Хайклир» и после переоснащения решил провести морские испытания в Соленте. Его родственник, виконт, коротко известил его, что не хочет даже слышать об этом предприятии, но Ламборн проявлял живейший интерес к тому, во что он вложил свои деньги. Будь Ламборн более осведомленным в навигации, или задайся он целью провести тщательный осмотр яхты, он мог бы потребовать у Фредди отчет о расходах. От внимательного взгляда не укрылась бы, что «переоснащение», которое провел Фредди, состояло лишь в окраске яхты, а вовсе не в устранении ее недостатков.

Не видно здесь было и опытного экипажа, о котором так много говорил Фредди. На самом деле он нашел отставного морского офицера, оказавшегося в трудном положении, и нанял его следить за работой и провести так называемые морские испытания. Весной и в начале лета 1871 года Фредди несколько раз побывал на яхте и даже выходил в море в тихую погоду. К концу июля он одолел свой страх настолько, что уже мог видеть море без содрогания, или, по крайней мере, его состояние не было заметно со стороны.

Во время зимнего сезона оживленные разговоры Ламборна о «Хайклире» — добродушное подшучивание и пари, что «посудина» не пересечет даже стартовую линию — возымели желаемое действие. Интерес к яхте был так велик, что когда семья собралась в Каусе, Фредди без труда смог убедить всех, что сам принц Уэльский намерен почтить «Хайклир» свои визитом.

— Вам непременно следует быть на борту, чтобы встретить его, — убеждал Фредди.

— Нечего напоминать мне о моих обязанностях, молодой человек, — проворчал граф. — Я сам знаю, что мне делать. Все дело в том, что эта проклятая яхта стоит слишком далеко от берега, и насколько я понимаю, добраться до нее можно только на лодке.

Кузен Обри побледнел.

— Это все ты и твои блестящие идеи, — злобно прошипел он Фредди.

— Нет, я с вами не поеду, — заявил отец Фредди, преподобный Перегрин. — С меня хватит поездки из Саутгемптона на остров.

— Вы все должны быть на борту, — настаивал Фредди. — Его королевское высочество не простит нас, к тому же, подумайте о позоре, если причина такой невежливости станет известна.

— Я думал, что ты не выносишь воду так же, как все мы, — сказал Обри.

На лице Фредди появилась самодовольная улыбка.

— Так было раньше. Но сейчас я поборол свой страх, и уверяю тебя, от него ничего не осталось. Когда удается избавиться от какого-нибудь недостатка, жизнь становится еще прекраснее. Но если тебе страшно…

— Я поеду, — резко ответил Обри и отвернулся, чтобы скрыть ужас и напряжение, исказившие его красивое лицо.

Граф стоял в нерешительности, разрываясь между долгом перед принцем и страхом перед морем.

— Я должен попробовать, — сказал он наконец. — Если ты смог побороть свой страх, то я тоже смогу. Но предупреждаю тебя, Фредди, в следующий раз, прежде чем использовать нашу фамилию в своих планах, ты должен сначала спросить моего разрешения. Эта твоя дурацкая яхта и бегство Мэтью на алмазные копи позорят наше имя.

— Да, дядя, — послушно согласился Фредди. — Мне очень жаль, дядя.

— О Боже! — простонал Перегрин, дрожащей рукой поправляя воротник. — Я не могу остаться в стороне. Давайте сегодня побываем на яхте и посмотрим, как все пройдет. И вручим свои жизни милосердию Господа, — торжественно добавил он.

— Ты прав, папа, — согласился Фредди. — Это единственное, что вам следует сделать.

Позднее в тот же день эта маленькая группа стояла на берегу, со страхом глядя на неустойчивую лодку у причала.

— Фредди, ты уверен, что она нас выдержит? — в ужасе спросил Перегрин.

— Абсолютно уверен, — твердо сказал Фредди. — Я покажу вам, как в нее сесть, чтобы она не перевернулась. Потом мы с Уилсоном, — он указал на бывшего моряка, — отвезем вас к яхте.

Фредди и Уилсон помогли троим мужчинам перебраться в лодку, где те не переставая дрожать в страхе вцепились в борт. Они не веря глазам смотрели, как Фредди спокойно взялся за пару весел и начал грести одновременно с Уилсоном.

— Это займет всего несколько минут, — ободряюще крикнул Фредди, — но, к сожалению, поднимается ветер.

Действительно, день был не слишком подходящим для приобщения к морской стихии. Небо заволокло тучами, в бухте поднялся ветер, гнавший волны, на которых теперь подбрасывало лодку. Лица пассажиров из розовых стали белыми, а потом зелеными.

— Еще немного! — сумел произнести Фредди, ему и самому стало нехорошо.

Наконец, лодка причалила к борту «Хайклира».

— Теперь, — бодро сказал Фредди, — самое сложное. Не двигайтесь, пока я не скажу. Первым поднимается Уилсон.

Уилсон быстро и уверенно поднялся на борт яхты, а Фредди продолжал удерживать лодку рядом с ней. Но прежде чем Уилсону удалось закрепить фалинь, Фредди выронил свой конец, и лодку начало относить в сторону. Оценив вес своих пассажиров, Фредди решил, что дядя Джервас самый тяжелый.

— Дядя, быстрее перебирайтесь на мою сторону! — крикнул он, и когда граф послушно подчинился, сам Фредди тоже встал. Внезапное движение и общий вес двух самых крупных пассажиров, оказавшихся на одном борту, привели к неизбежному результату — лодка перевернулась, и все оказались в воде.

Быстрое течение и усилившийся ветер уже отнесли их на некоторое расстояние от яхты, а теперь затягивали барахтающихся людей все дальше в море. Уилсон прыгнул в воду и поплыл, но когда он добрался до них, только Фредди цеплялся за перевернутую лодку, а три светловолосые головы навсегда скрыись под водой.

Уилсон помог Фредди доплыть до «Хайклира» и втащил его на борт.

— Уилсон, — задыхаясь, прошептал Фредди, — они не умели плавать! Почему они мне не сказали? Я ни за что не повез бы их сюда, если бы знал, что они не умеют плавать!

Долгая и мучительная борьба Фредди с водой закончилась: его битва была выиграна. Он стоял, мокрый и дрожащий, на палубе «Хайклира» и, будто впервые, увидел вокруг себя серую ненастную воду и ощутил зыбкую палубу под ногами.

И новый граф Хайклир упал без чувств.

Как и ожидалось, леди Изабель Графтон пользовалась поразительным успехом в этом сезоне. Ее классическая английская красота вызывала восхищение, и если ее речь находили лишенной остроумия, а манеры холодными и надменными, то это было вполне в порядке вещей для леди такого происхождения. Ни один бал не имел успеха, если она отказывалась почтить его своим присутствием. Все видели, как принц Уэльский выделил Изабель из всех дебютанток, а бал, данный ее родителями в честь дочери, стал гвоздем сезона.

Вначале Изабель, сияющая в шелках, кокетливая и соблазнительная, была в опасности потерять голову от оказываемого ей внимания и восхищения. Ее старший брат отвел ее в сторону и дал ей несколько серьезных советов, к которым Изабель впервые прислушалась. Она знала, что Ламборн был лучшим наставником для нее; проведя уже семь сезонов в Лондоне и будучи опытным игроком на поле брачных союзов, он точно знал, кто чего стоит.

— Послушай — сказал ей Ламборн, — очень важно сделать выгодную партию в свой первый сезон. Какими бы основательными ни были твои причины для отказа, если ты не выйдешь замуж, то через год твои многообщающие перспективы поблекнут и пропадут. Оценивая претендентов, не смотри на внешность: главное — состояние и положение в обществе. Через некоторое время это состояние и положение в сочетании с должной осторожностью позволят тебе вести такую жизнь, какую ты захочешь.

Изабель решила, что Ламборн прав. В отличие от Николаса, который не скрывал свою неприязнь к ней, Ламборн всегда стоял на ее стороне. Взгляд Изабель на мир стал более объективным: красивые глаза она стала ценить меньше, чем счет в банке, широкие плечи производили на нее впечатление меньшее, чем титул. Когда сезон подходил к концу, ей стало ясно, кого она должна выбрать, но среди толпы виконтов, маркизов, лордов и баронетов не было ни одного достойного человека.

Услышав о трагедии Хайклиров, Изабель призадумалась.

Породниться с Хайклирами было бы идеально во всех отношениях — это она знала давно. Две семьи были соседями, и поместья находились всего в получасе езды. Как намекали ее сестры, Суонли всегда нравился Изабель и она расстраивалась, что ее кокетливые взгляды совершенно не действовали на него. Сейчас Фредди, новый граф Хайклир, стал самой завидной партией в Англии.

Ее интересовало, сколько пройдет времени, прежде чем он сделает ей предложение.

Фредди явился в Десборо с неприличной поспешностью. Едва были напечатаны некрологи и проведены похороны, как он примчался к соседям и попросил встречи с Изабель.

— Вы знаете, зачем я здесь, Изабель. — Фредди не видел причин скрывать свои намерения. — Могу я поговорить с вашим отцом?

— Можете, — с полным самообладанием ответила она.

— Я всегда восхищался вами, Изабель, — сказал Фредди, целуя ей руку, — и я верю, что у нас с вами будет самый идеальный брак.

Ни один из них не произнес слов любви. В этом не было необходимости. Изабель и Фредди отлично понимали друг друга и на деле стоили один другого.

Они обвенчались в церкви Святой Маргарет в Вестминстере весной 1872 года. В эту ночь Изабель терпела на своем теле жирные пальцы Фредди, но вся сжимаясь от его отвратительных ласк, она думала о нескольких годах, когда ей придется выполнять долг по отношению к мужу и семье, и о тех удовольствиях, которые ее ждут в дальнейшем.

У нее не мелькнуло даже мысли о Мэтью, своей первой мимолетной любви, о которой она так быстро забыла.

Алида видела, как Мэтью распечатал первое полученное им в Африке письмо, усевшись у костра после тяжелого рабочего дня. Ей очень хотелось что-нибудь узнать об этом письме, потому что раньше Мэтью никогда не получал писем, и она была уверена, что он — самый одинокий человек на прииске. Он никогда не говорил о своей семье или друзьях и не участвовал ни в каких развлечениях. За исключением их маленького круга он не интересовался ничем, кроме работы, день за днем доводя себя до изнеможения.

Мэтью разорвал конверт. Алида завидовала людям, которые умели читать, потому что буры не имели возможности учиться. И родители девочки, и Виллем с Мартой не умели ни читать, ни писать, а на прииске не было школы. Алида помешала суп, подбросила дров в огонь, намеренно задержавшись со своими обязанностями, чтобы подольше побыть рядом с Мэтью.

Она искоса посмотрела на него и увидела, что он закончил читать письмо и теперь сидит совершенно неподвижно, глядя в огонь. Он держал смятое письмо в одной руке и вдруг к удивлению Алиды начал бить кулаком по земле, непрерывно и резко.

— Ублюдок! — задыхаясь, бормотал он. — Лживый ублюдок и убийца!

Как только Мэтью увидел письмо и узнал почерк матери, то сразу понял, что оно содержит очень важные новости, иначе она не стала бы писать ему. Он не ждал никаких писем, потому что сам никому не писал, даже Николасу; он послал лишь одну короткую записку с адресом отцу.

Сначала он онемел от шока, прочитав подробности трагедии в Каусе в изложении матери. Потом его пронзила боль — боль за свою семью и всепоглощающий гнев и ненависть к брату. Жаркая волна ненависти накатила на него, сжав сердце и помутив рассудок; в остервенении Мэтью начал бить кулаком по земле как будто перед ним был Фредди.

Алида обрадовалась появлению Корта, потому что Мэтью вдруг вскочил и, бросив письмо на землю, закричал:

— Он убил их! Он убил их всех!

— Мэт, что случилось? — с беспокойством спросил Корт. — Кто кого убил?

Мэтью молча указал на письмо. Корт поднял его, разгладил смятые листы и прочитал.

— Это был несчастный случай, — возразил Корт. — Никто не был убит. Твоя мать ясно пишет, что это был несчастный случай.

— Фредди, — Мэтью с трудом произнес имя брата, — отлично знал, что никто из них не умел плавать. Ты слышишь меня, Джон? Он знал, что ни отец, ни дядя, ни кузен не умели плавать. Он убил их, чтобы самому унаследовать титул.

— Но тогда кто-нибудь должен был это понять? Твоя мать — она могла его заподозрить?

— Моя мать во многих отношениях весьма уважаемая женщина, но она во Фредди души не чает и не видит его недостатков. Даже по тону письма видно, что удовольствие, которое доставило ей возвышение Фредди, смягчило ее горе по отцу. Что же касается остальных, то невероятность события стала как бы дымовой завесой, которая скрыла роль Фредди в этом несчастье. И мало кто знал об отношении утонувших к воде. Этот факт тщательно скрывался.

— Ты не можешь быть абсолютно уверен, что он совершил такой ужасный поступок, — грустно возразил Корт.

— Я абсолютно уверен. Но это не сойдет ему с рук! Эти убийства будут отомщены, — с торжественной мрачностью произнес Мэтью, — а за Изабель его ждет моя особая месть.

— За Изабель?

— Да, Изабель станет следующим шагом Фредди. Как видишь, моя мать ничего не пишет о ней, но я знаю Фредди. Боже, как хорошо я его знаю! Он женится на Изабель и сделает это только по одной причине — потому что ему известно, что я хотел на ней жениться.

После такого разговора Корт был в полной растерянности, и как Алида, мог только беспомощно стоять рядом, не зная, как утешить друга.

— Мне надо выпить, — и Мэтью резко повернулся и ушел.

Алида все поняла. На прииске было так много американцев, англичан, австралийцев и канадцев, что ее познания в английском значительно расширились. Теперь она, кажется, поняла, почему Мэтью не искал общества девушек в городе: он был влюблен в девушку по имени Изабель. Это не имело особого значения, грустно подумала Алида, ведь он никогда не замечал ее, и сейчас она не видела причин, по которым он мог бы изменить свое отношение к ней. Она ощутила печаль как физическую боль, глядя вслед удаляющемуся Мэтью.

— Должно быть очень здорово, — с завистью сказала она, прикасаясь к письму, которое Корт по-прежнему держал в руке, — уметь читать.

— Бедная девочка! — Корт сочувственно посмотрел на нее. — Тебе следовало бы ходить в школу, а не находиться на алмазных копях среди отбросов общества. Ты действительно хочешь научиться читать?

— Да, — с жаром воскликнула она, — но и писать тоже.

— Я могу научить тебя читать и писать по-английски и решать математические задачи, но боюсь, тебе придется поискать другого учителя, который научил бы тебя твоему родному языку.

— А мы можем начать побыстрее?

— Конечно. — Корт засмеялся, прочитав немой вопрос в глазах девочки. — И Даниэль тоже будет учиться, — пообещал он, — но сейчас мне надо пойти за Мэтью, а то в таком настроении он может завязать драку.

Алиде было уже пятнадцать, когда пришло второе письмо. За шесть месяцев, прошедших с момента получения первого письма, она подросла и теперь стала выше Марты. Она казалась старше своих лет, так как рано узнала разные стороны жизни, а ее живой ум быстро впитывал информацию, развивающую ее духовно.

Когда пришло письмо, она долго вертела его в руках, и дурные предчувствия терзали ее сердце. Ей почему-то не хотелось отдавать его Мэтью и даже не было интересно узнать, какие новости оно содержит. Наконец, с волнением она протянула ему конверт.

Мэтью сел на свое обычное место у костра. Он долго смотрел на конверт, прежде чем вскрыть его и прочитать единственный листок, который содержался в нем.

Алида смотрела на танцующие отблески огня на лице Мэтью, от которых его волосы казались медно-рыжими. Она не отрывала взгляда от его широких плеч и крепких рук, вспоминая тот единственный раз, когда он обнимал ее. Он только на секунду прижал ее к себе, но она до сих пор помнила прикосновение его тела и тепло его дыхания на своей щеке. Этот краткий миг оставил в ней ощущение сильно бьющегося сердца и сладкой боли в груди. Преклонение маленькой девочки постепенно сменялось более взрослыми чувствами, которые она еще не могла до конца осознать.

Корт тоже следил за Мэтью, и они оба с Алидой были поражены, когда тот бросил письмо в огонь и захохотал — резко и неприятно.

— Случилось именно так, как я и предполагал, — воскликнул он. — Изабель теперь графиня Хайклир. У нас есть бренди или вино? Давайте выпьем за счастливых жениха и невесту!

Алида послушно принесла большой кувшин с вином и налила две большие порции в эмалированные кружки. Мэтью с жадностью выпил, потом улыбнулся Корту.

— Помнишь, Джон, ты когда-то говорил мне, что счастье нельзя купить за деньги. Однако Изабель продала себя тому, кто заплатил самую высокую цену, и легла в постель с жирным Фредди только потому, что он дал ей состояние и титул. Что ты теперь скажешь?

— Я остаюсь при своем мнении.

Глаза Мэтью сверкнули, и он опять улыбнулся.

— Ну, что бы там ни было, я обещаю тебе, что отныне я никогда не останусь без денег. Я хочу всегда иметь возможность купить что угодно и кого угодно!

— Ведь ради этого ты и приехал сюда, — спокойно сказал Корт. — Ради денег. Это никак не было связано с Изабель. Гордость привела тебя на алмазные прииски, а вовсе не любовь, настоящая, вечная любовь. — Он посмотрел в лицо друга, безуспешно стараясь понять истинные настроения и чувства Мэтью. — Ты собираешься мстить и Изабель, так же как Фредди?

Мэтью долго обдумывал ответ.

— Нет, — наконец, тихо сказал он, — Изабель не виновата. Она только жертва своей собственной природы и брачной системы, существующей среди английской аристократии. Нет, я поссорился не с Изабель, а с ее отцом, герцогом Десборо, и он еще вспомнит тот день, когда оскорбил меня. — При воспоминании о семействе Десборо у Мэтью родилась идея. — Герцог Десборо, — сказал Мэтью с той же наигранной веселостью, — продает своих дочерей, а я сегодня куплю себе женщину. — И с этими словами он скрылся в темноте, направляясь к убогим строениям, где находились гостиницы, бары, пивные и закусочные.

Противоречивые чувства испытывала Алида, наблюдая эту сцену — сочувствие к Мэтью, гнев на его брата-предателя, вновь вспыхнувшую надежду на собственное счастье и ревность к обманщице Изабель, которая причинила Мэтью такую боль. Ей хотелось обнять и утешить его, но она с тяжелым сердцем лишь смотрела ему вслед.

— Мне бы не хотелось, чтобы он ходил к этим женщинам, — печально сказала Алида.

— Это пойдет ему на пользу, — машинально ответил Корт и тут же удивленно посмотрел на Алиду. — Эй, юная леди, скажи-ка, что тебе известно об «этих женщинах»?

— Мне о них известно все, — просто ответила она.

— В самом деле! И ты знаешь, зачем Мэтью пошел к ним, и что он будет делать, когда придет туда?

— Да. — Она опустила глаза, и краска смущения медленно залила ее щеки.

У Корта перехватило дыхание, и он откашлялся. Она была поразительно хороша. У нее был красивый овал лица, четкие, правильные черты. Чистая кожа, покрытая ровным золотистым загаром и чуть тронутая румянцем, светилась как мед. Розовые, чувственные губы были полуоткрыты, обнажая белые ровные зубы. Длинные темные ресницы скрывали огромные серо-зеленые глаза. Она пренебрегала бурскими обычаями и ходила с непокрытой головой; ее сияющие темные волосы рассыпались по плечам и спускались на спину.

Но все взгляды привлекало ее тело. Алида была высокой и стройной, с узкими плечами, изящными руками и тонкой талией, которая подчеркивала ее высокую грудь. Ее движения были неосознанно соблазнительными, и Корт понимал, что уже сформировавшееся тело и детская непосредственность были очень привлекательным, но опасным сочетанием.

Корт видел, как мужчины смотрели на нее, когда она ходила по своим ежедневным делам. Ей было уже небезопасно ходить одной после наступления темноты, и он решил поговорить об этом с Виллемом.

Пятьдесят тысяч человек были заняты на сухих разработках. Все они занимали участок всего в три мили диаметром, небольшой круг, где находились четыре алмазные шахты. Палаточные городки Де Бирс и Копи, которые превратились в город Кимберли, располагались между двумя шахтами вдоль каменистой дороги, но пока там не было построено ни одного достойного внимания здания. Это все еще был промежуточный лагерь; каждый надеялся добыть себе богатство и уехать. В железных сараях и брезентовых палатках было душно летом и холодно зимой. Мухи надоедали днем, а ночью бедствием были блохи.

Вначале рудник Копи занимал около 250 акров, но оказалось, что алмазоносный район занимает гораздо меньшую площадь. В этом ограниченном круге заявочные участки переходили из рук в руки сначала за две тысячи фунтов, потом за четыре. На руднике Де Бирс проблема была в том, что люди копали в глубину, и некоторые делали это быстрее, так что ямы оказывались на разном уровне. Поднимать землю из самых глубоких ям становилось трудно, и невозможно было предотвратить обвал стенок в соседние участки. Поэтому на руднике Копи были сделаны дорожки шириной пятнадцать футов, отделяющие один участок от другого. Однако, случалось, что старатели в погоне за алмазами отклонялись от размеченных границ в сторону соседнего участка. Узкие стенки становились тоньше, превращаясь в ненадежные переходы.

Кроме опасности и неудобств, на рудниках процветала торговля крадеными алмазами. Мэтью часто выражал недовольство установленными порядками.

— Нет возможности расширять добычу, — говорил он Корту. — Всего по два участка в одни руки и никакого слияния с соседними. Ты понимаешь, сколько денег мы теряем? Мы даже не можем в полной мере использовать возможности своих участков, потому что для того, чтобы наблюдать за работой на обоих, надо иметь глаза на затылке.

— Что ты предлагаешь? Отказаться от одного участка, чтобы работать вместе на другом?

— Нет, — возразил Мэтью. Несколько минут он сидел в задумчивости. — Надо найти партнеров. Младших, конечно, — поспешно пояснил он, — предпочтительно среди тех, кто владеет соседними с нами участками. Участки останутся зарегистрированными на их имя в соответствии с законом, а сами владельцы будут руководить работами.

— Но если участок стоящий, то его хозяин добывает достаточно алмазов, чтобы самому на нем работать, — заметил Корт.

— Скоро может случиться кое-что, — сказал Мэтью, и в его глазах мелькнул странный огонек, — то, что вынудит некоторых продать свои участки.

Вечер был субботний, Корт рано лег спать и не заметил, когда пришел Мэтью. Во всяком случае, он не знал, что Мэтью и несколько их работников из местных прокрались на рудник с веревками и ломами, чтобы разрушить узкие перемычки, разделяющие участки, и был очень удивлен, что утром Мэтью проспал. Фактически его друг еще спал, когда один из работников принес известие, что на руднике Копи обрушились последние дорожки между участками, и некоторые старатели жалуются, что им никогда не расчистить эти завалы.

— К счастью, это случилось в воскресенье, — сказал Корт, — и никто не пострадал. Повезло!

— Да, — невозмутимо заметил Мэтью, — повезло.

На следующий день он купил два смежных участка старателей, которые из-за отсутствия средств не могли сами продолжать работы, и назначил их руководить работами.

С разрушением границ изменились методы добычи, и по всему периметру Большой ямы были сооружены деревянные платформы. С них над каждым участком свешивались веревки с ведрами, и весь огромный кратер походил на паутину гигантского паука. Первоначальные разработки велись неравномерно, поэтому вокруг более глубоких участков остались массивные колонны грунта, которые вскоре убрали. Однако яма углублялась, ее края становились более крутыми, и на них часто случались обвалы, и земля обрушивалась на людей, копошащихся внизу, как муравьи.

Однако, возможности для торговли крадеными алмазами остались; говорили, что примерно треть найденных алмазов попадала в руки перекупщиков. Однажды Мэтью поймал одного из своих работников за кражей алмаза с сортировочного стола и уже замахнулся, чтобы ударить его, но потом передумал.

— Ты знаешь, что я могу с тобой сделать за это?

— Да, босс.

— Но я хочу заключить с тобой договор. Если ты украдешь у меня еще хоть раз, то пойдешь в тюрьму, и я позабочусь, чтобы тюремщики потеряли ключ от твоей камеры.

— Что я должен для вас сделать?

— Без сомнения, твои приятели крадут алмазы у своих хозяев так же, как ты пытался это сделать у меня. Я хочу покупать те камни, что они воруют, и потом выдавать их за найденные на моем участке. — Мэтью усмехнулся, вспомнив урок, усвоенный им у Стейна два года назад. — Ты будешь посредником и будешь приносить эти камни мне. Кроме того, я назначу тебя старшим на моих участках, и ты будешь следить, чтобы другие рабочие не воровали. И наконец, ни при каких обстоятельствах босс Корт не должен об этом узнать.

На по-настоящему богатом участке Мэтью появление дополнительных алмазов не вызвало подозрений, все лишь завидовали его счастливой звезде. Эти незаконные операции позволили ему купить еще несколько участков на руднике Копи, или как его теперь называли, Кимберли, а Корт расширял их общие интересы на прииске Де Бирс более традиционными методами.

— Мы не единственные, кто думает о партнерстве и создании синдиката, — сообщил вскоре Корт. — На руднике Де Бирс Чарльз Радд и Сесил Родс на взаимовыгодных условиях создали товарищество и теперь поговаривают об объединении всего прииска.

Мэтью нахмурился, завидуя чужой удаче.

— Мы должны сделать так, чтобы быть в равных условиях с ними, — заявил он, — тогда в любых их планах по объединению мы будем играть важную роль. А для этого нам надо купить как можно больше участков. Черт бы побрал Совет с его ограничениями на покупку!

Скоро условия были изменены. Совет установил лимит — десять участков на каждого человека, и партнерство Брайта и Корта стало процветать. Кроме того, Мэтью открыл контору и официально занялся скупкой алмазов; одетый в бриджи, чистую рубашку и высокие ботинки, он руководил делами из хибарки на Мейн-стрит. Больше никогда Мэтью Брайту не придется пачкать руки в земле Западного Грикваленда.

Корт был несколько удивлен стремительным ростом их предприятия и размером их счета в Стандарт-банке. Он удивился бы еще больше, если бы узнал о личных накоплениях Мэтью и о его тайной коллекции самых крупных и самых красивых из добытых алмазов, которые он прятал и доставал только когда был один. Для Мэтью это были особые камни — ощутимое свидетельство его успеха и средство его мести.

Глава восьмая

Алида была вне себя от волнения: ее ждали у Кларка, в магазине готового платья. Через несколько дней ей исполнялось шестнадцать лет, и когда Виллем и Марта спросили ее, какой подарок она хотела бы получить, она без колебаний ответила:

— Платье! Если мы можем это себе позволить.

Виллем вполне мог позволить себе купить ей такой подарок: у него был хороший участок на руднике Де Бирс, и он процветал. Платье заказали в Кейптауне, и Алида волновалась в ожидании, одновременно беспокоясь, что наряд не прибудет к сроку.

Сейчас она ждала Джона Корта, который должен был сопровождать ее в город, и вздыхала оттого, что ей не разрешали отправиться туда одной. Кто-то вышел из соседнего фургона и направился к ней, и Алида с бьющимся сердцем увидела, что это был Мэтью, но ее радость сменилась робостью, когда он приблизился. Он улыбнулся, и она облегченно вздохнула.

— Джон попросил меня пойти сегодня с тобой. Ты готова? — Она робко кивнула, и они пошли. Мэтью приходилось приноравливать свои широкие шаги к ее мелким шажкам.

— Мне неудобно затруднять тебя, Мэтью.

— Я все равно собирался в город, — спокойно ответил он. — Там продают алмаз весом 500 карат, и я хочу взглянуть на него.

— А почему вес алмазов измеряют в каратах? — спросила она.

— Эта мера пришла с Востока, — терпеливо объяснил он, — от названия дерева кароб, все зерна которого имеют равный вес. Их использовали для уравновешивания весов на базарах, и особенно при взвешивании алмазов, имеющих очень малый вес. В одной унции — 142 карата.

— Интересно, почему в этих местах так много алмазов?

Мэтью снисходительно улыбнулся и решил, что народная легенда будет более понятна ребенку, чем геологические подробности.

— Местные жители рассказывают, что дух, которому стало жаль эту местность за ее бедность, прилетел на землю с огромной корзинкой алмазов. Дух разбросал камни вдоль реки Вааль, а потом полетел оттуда в сторону Кимберли. Он уже устал и летел очень низко, так что корзинка задевала за деревья, и алмазы высыпались в больших количествах в тех местах, которые теперь стали шахтами.

— Какая красивая история! А интересно… — Но она решила, что может показаться назойливой и не решилась больше расспрашивать его.

Они добрались до города, когда уже стемнело. В течение дня старатели были заняты на своих участках, так что все покупки совершали по вечерам, и теперь толпы заполняли узкие улицы перед магазинами. Мэтью остановился перед магазином Кларка.

— Я зайду к себе в контору. Жди меня здесь; я вернусь за тобой, как только закончу свои дела.

Алида вошла в магазин и с беспокойством спросила, привезли ли ее платье. Узнав, что все готово, она облегченно вздохнула, а впервые увидев его, не могла сдержать восхищенного возгласа. Это было, без сомнения, самое красивое платье, которое она когда-либо видела. Она осторожно прикоснулась к сияющим складкам и как бы ощутила прикосновение шелка к своему телу и почувствовала на себе взгляд Мэтью. Ее лицо засветилось таким счастьем, что даже мистер Кларк — усталый и недовольный в конце напряженного дня — растаял.

— У тебя скоро день рождения, не так ли? Вот, это к твоим чудесным волосам, — и он отрезал шелковую ленту, точно подходящую по цвету к платью.

Алида смущенно поблагодарила его, а потом немного постояла в магазине, прижимая к груди сверток и размышляя, что ей дальше делать. Мэтью велел ждать его здесь, но ей надоело, что с ней обращаются как с ребенком. Ей уже почти шестнадцать, она сама можете позаботиться о себе. К тому же, она не хотела быть обузой для Мэтью, а встретив его в конторе, она может сэкономить его драгоценное время.

Алида выбежала из магазина, но в спешке столкнулась с группой мужчин, направлявшихся в салун. По запаху, исходившему от них, и нетвердой походке было видно, что они уже успели посетить одно такое заведение. Однако, в этот момент Алиду заботила только судьба ее свертка, который выскользнул у нее из рук и упал на дорогу.

— Мое платье! — вскрикнула она и хотела нагнуться за свертком, но чья-то железная рука схватила ее за руку.

— Хочешь получить свое платье, дорогуша? Разве оно не стоит поцелуя? — и человек, державший ее за руку, попытался обнять ее, а его спутники засмеялись.

Алида отчаянно рванулась за своим свертком, но пьяный крепко держал ее за рукав платья — раздался звук рвущейся ткани, и лиф платья разошелся по шву. Девушка прижала сверток к груди и отступила назад, испуганно глядя на своих мучителей, а они, разглядев ценность добычи, двинулись к ней. К счастью, из магазина вышел мистер Кларк, услышавшим шум и сразу оценивший ситуацию. Он быстро втолкнул Алиду в магазин и прогнал пьяную компанию.

Мэтью объяснял расстроенному и недоумевающему старателю, что его огромный алмаз почти ничего не стоит из-за плохого качества, когда в контору вбежал посыльный от Кларка и сообщил, что с «молодой леди» произошел несчастный случай.

— Что случилось с девочкой? — спросил Мэтью у мистера Кларка, поспешно входя в магазин.

— Она подверглась оскорблению со стороны пьяной компании прямо у дверей магазина, — сурово сказал хозяин, — а вас, сэр, следовало бы выпороть за то, что вы позволили такой красивой молодой леди ходить одной по городу.

Мэтью в недоумении посмотрел на него. Красивая? Алида?

— Где она? — нетерпеливо спросил он.

— Вон там, на складе, но вы не можете туда войти. Она чинит свое… — Но Мэтью уже взялся за ручку и распахнул дверь.

Алида, в одной белой сорочке и нижней юбке, стояла в углу комнаты, держа свое старое синее платье поближе к свету лампы. Сорочка с глубоким вырезом на груди была ей давно узка и плотно облегала фигуру. Мэтью отчетливо видел ее полные груди, натянувшие тонкий материал, и контуры больших сосков. Юбка скрывала длинные красивые ноги, но из-под нее были видны стройные лодыжки и изящные ступни. Как будто увидев ее в первый раз, Мэтью впитывал каждую линию ее тонко очерченного лица и густую волну темных волос.

Внезапно она заметила его присутствие и машинально прикрыла грудь платьем. Увидев, как потемнели и сузились его глаза, а выражение лица стало напряженным, Алида поняла, что отношения между ними уже никогда не будут прежними.

Звук хлопнувшей входной двери магазина разрушил очарование.

— Я подожду снаружи, — резко сказал Мэтью и вышел.

Когда она наконец вышла, он забрал у нее сверток, а ее саму взял за руку и почти потащил из города. Не говоря ни слова, Мэтью довел ее до фургона Виллема, передал Марте, а сам ушел к себе. Лежа лицом вниз на своем матрасе, он чувствовал, как желание жаркой пульсирующей волной заливает его тело, и понимал, что ни одна девушка из салуна не сможет удовлетворить его.

С тех пор образ Алиды постоянно преследовал Мэтью. Если раньше он едва замечал ее существование, то теперь жил каждым ее взглядом, звуком ее голоса, ее запахом. Он замечал любое движение ее волос, легкое трепетание ресниц. Он наблюдал за чувственным покачиванием ее бедер и жаждал сорвать с нее скромное платье, чтобы увидеть все совершенство ее тела. Его руки жгло желание прикоснуться к ней и ласкать так, чтобы страсть изменила невинный взгляд ее глаз.

Его желание было всепоглощающим, оно присутствовало в его мыслях и поступках, но ему не удавалось застать девушку одну. Мэтью скрипел зубами, думая о напрасно потерянных днях, когда он не замечал ее привлекательность. Может быть, на вечеринке по случаю ее дня рождения ему все же удастся наконец прикоснуться к ней.

Виллем и Марта не жалели средств, чтобы устроить для своей приемной дочери незабываемый день. Виллем снял большую палатку радом с гостиницей на главной улице; несколько дней Марта, Алида и жена хозяина гостиницы готовили угощение. Они поставили на столы жареные окорока, пироги, всевозможные соусы и лепешки, пудинги и фруктовые пирожные, а Виллем достал местные вина и бренди плюс дорогие заграничные вина для ближайших друзей.

Мэтью и Корт пришли вместе, и Мэтью сразу же стал искать Алиду. У него даже перехватило дыхание, когда он увидел ее.

На девушке было бледно-зеленое платье из шелковой ткани, отделанное атласным кантом. Короткий рукав обнажал ее руки, но слишком глубокий вырез на груди был прикрыт шемизеткой. Платье было с высокой талией и пышной юбкой, ниспадавшей до самого пола, с соблазнительной драпировкой на бедрах. Алида, гордая и счастливая, не догадывалась, что это платье далеко отстало от моды; молодые особы в Кейптауне уже давно не носили такой фасон и цвет. Там самым модным считались яркие тона и кринолины. Торговец из Кейптауна сбыл залежалый товар неискушенному в моде «высшему обществу» алмазных копей — но он вряд ли мог найти что-либо более подходящее для Алиды. Платье очень шло ее серо-зеленым глазам, подчеркивало ее высокую, стройную фигуру и придавало естественную элегантность, которая выделяла ее среди других женщин. Ее волосы, перевязанные такой же по цвету атласной лентой и струящиеся по спине, как темный бархат, дополняли общее впечатление.

И все это было для Мэтью: каждая складка на ее юбке, каждый локон ее волос и все мечты, которые лелеяла она, одеваясь к вечеру, были для него одного. Когда он вошел в палатку, у девушки замерло сердце — наверное, она неправильно истолковала его взгляд там, в магазине мистера Кларка. Столь прекрасный мужчина, как Мэтью, не мог обратить на нее внимание, а он смотрел на нее так сурово. Тем не менее, она заметила, что он потрудился над своим внешним видом. На нем была кремовая рубашка в голубую полоску и голубой шелковый платок на шее, отлично сшитые светлые брюки с широким кожаным ремнем и высокие коричневые сапоги. Брюки плотно облегали его узкие бедра и длинные ноги; золотистые волосы и борода были аккуратно пострижены, а синие глаза ярко сияли на загорелом лице. Джон Корт первым подошел к ней и, наклонившись, поцеловал в щеку.

— С днем рождения! — ласково сказал он. — Самая прекрасная девушка Кимберли.

Алида развернула сверток, который он вручил ей, и вскрикнула от радости.

— Пьесы Шекспира! О, Джон, как чудесно! Теперь мой английский станет гораздо лучше.

— Шекспир научит тебя не только этому, — улыбнулся Корт от удовольствия, когда руки девушки на мгновение обвились вокруг его шеи.

Алида вновь занервничала, когда к ней подошел Мэтью; ее сердце учащенно забилось. Он не улыбался и, кажется, не сразу решился последовать примеру Корта и поцеловать ее в щеку. Она почувствовала его холодные твердые губы на своей горячей щеке, и ей показалось, что они навсегда оставили там свой след. Дрожащими руками она развернула маленький сверток, который он ей дал, и замерла от удивления, глядя на его подарок — золотой медальон в форме сердечка на тонкой цепочке.

Девушка подняла глаза на Мэтью, улыбка тронула ее губы, и все ее чувства отразились во взгляде. Мэтью не улыбнулся в ответ, но пока он неотрывно смотрел на нее, Алида почувствовала, будто она тонет в глубине его глаз. На короткий миг им показалось, что вокруг больше никого не существует.

— Хочешь его надеть? — спросил Мэтью.

Алида кивнула, но у нее слишком дрожали руки, чтобы расстегнуть замочек. Мэтью взял медальон и встал сзади девушки; она подняла свои пышные волосы, и он застегнул цепочку у нее на шее. Алида задрожала от прикосновения его пальцев, а у Мэтью было одно желание — прижаться губами к ее тронутой загаром шелковистой коже.

Это мгновение мелькнуло и прошло, и никто ничего не заметил. Но в течение вечера Корт видел, как рука Алиды постоянно прикасалась к медальону, тогда как книга, которую он подарил ей, лежала забытой на стуле. Он почувствовал обиду, и обругал себя сентиментальным старым дураком. Разве можно было рассчитывать, что молодая девушка оценит труды гения больше, чем красивую безделушку? Алида не знала, что Мэтью только сегодня зашел в магазин за медальоном, а книга, подаренная Кортом, была его собственной — любимой, много раз прочитанной, скрашивавшей часы его одиночества.

Корт немного успокоился, когда позднее к его книге присоединился еще один подарок. Один молодой человек, сидевший в углу, легко набросал погрудный портрет Алиды. Всего несколькими штрихами он не только сумел передать портретное сходство, но и живость и неискушенность ее натуры. Алида была в таком восторге от подарка, что художник пообещал на следующий день взять рисунок, чтобы раскрасить его и вставить в рамку.

Мэтью удалось дотронуться до Алиды в тот вечер еще только раз и на виду у всей компании. Организовался импровизированный оркестр — скрипка, концертина и гитара — и гости с радостью воспользовались возможностью потанцевать. Но в 1873 году на алмазных приисках женщин было гораздо меньше, чем мужчин, и Алиду постоянно приглашали. Она смогла уделить Мэтью только один танец — волнующий, чувственный вальс, — и когда музыка смолкла, девушку еще долго беспокоило напряженное выражение его строгого лица, а Мэтью не переставал размышлять над молчаливым призывом, который он прочитал в ее глазах.

Через несколько недель после дня рождения Алиды Корт в поисках уединения отправился в вельд. Атмосфера в маленьком лагере была невеселой. Мэтью каждый вечер возвращался домой утомленный дополнительной работой. Виллем был болен, да и Марта выглядела усталой и больной.

— Виллему не стало лучше? — спросил Мэтью, когда Марта принесла ему ужин.

Марта вздохнула. Ее широкое лицо было бледным, и она с трудом передвигала ноги.

— Нет. Говорят, это дизентерия. В поселках многие болеют.

— Все потому, что не хватает чистой воды, и плохие санитарные условия. Отсюда — дизентерия, понос, лихорадка и цинга.

— Наши друзья собираются поехать на несколько дней к реке. Все считают, что там более здоровая обстановка.

Мэтью промолчал. Он знал, что далеко не все поправили свое здоровье в Клипдрифте; говорили, что могил там больше, чем участков.

— Мы хотели поехать с ними, — продолжала Марта, — но Виллем слишком слаб, чтобы править фургоном. Друзья предложили взять нас в свой фургон, но… — Она замолчала и посмотрела на Мэтью, ожидая его реакции, но он остался невозмутим. — Там нет места для всех — они могут взять еще Даниэля, но не Алиду.

— Понятно.

Марта глубоко вздохнула и набралась духу. В этом человеке было что-то такое, что пугало ее, и она обычно избегала оставаться с ним наедине. События того ужасного вечера висели над ними густой черной пеленой, и хотя они никогда не говорили об этом, в присутствии Мэтью Марту всегда терзало чувство вины и ужаса. Сейчас она должна была просить его об одолжении, и слова застревали у нее в горле.

— Мэтью, не присмотришь ли ты за Алидой несколько дней? Я знаю, что ты очень занят, и мне не хотелось бы обременять тебя, но Виллем так болен, — с мольбой в голосе произнесла она.

— Меня это не затруднит. — Его ответ был едва слышен.

— Спасибо, Мэтью. Большое тебе спасибо! Когда Джона нет, ты единственный человек, которому я могу ее доверить.

Довольная Марта с улыбкой отвернулась и не увидела, каким неопределенным смутным взглядом посмотрел на нее Мэтью, и как он опустил голову и закрыл лицо руками.

На следующее утро Виллем, Марта и Даниэль уехали, и Мэтью и Алида остались вдвоем на два фургона, стоящих бок о бок. День Алида проводила на участке Виллема, наблюдая за рабочими, потому что работа не должна была прекращаться в его отсутствие, иначе он мог потерять лицензию на участок. Рабочие, конечно, воровали алмазы, но уж лучше потерять часть дохода, чем здоровье, жизнь или сам участок. Как обычно Алида вернулась до наступления темноты, чтобы успеть переодеться и приготовить любимый ужин Мэтью.

Но когда они ужинали, Алида все больше нервничала и смущалась, потому что Мэтью совсем не разговаривал с ней и даже, кажется, избегал на нее смотреть. Он ел медленно и без аппетита, и хотя она привыкла к его задумчивости и отрешенности, она еще не видела его таким отчужденным и замкнутым. Алиде началом казаться, что она чем-то вызвала его неудовольствие.

— Еда плохо приготовлена? — робко спросила она наконец.

— Вовсе нет, — мрачно заверил девушку Мэтью, избегая смотреть на нее. — Все очень вкусно, спасибо.

— Но что-то не так? — настаивала она.

— Просто я немного устал. — Он отодвинул тарелку и встал. — Пожалуй, я лягу спать пораньше. Спокойной ночи, Алида.

Алида испытала горькое разочарование. Весь день она ждала, когда останется с ним наедине. Она предоставляла себе, как они будут сидеть и разговаривать, может быть, ей даже удастся разрушить барьер его сдержанности, и в его глазах появится то особое выражение. Но Мэтью ушел, ее мечты не сбылись, и девушка чувствовала себя несчастной.

Пока она мыла посуду, она видела, что свет еще горит в его фургоне. А вдруг он не просто устал, а заболел? В Кимберли сейчас было так много больных, что заразиться было очень легко. Алида в нерешительности закусила губу: она не хотела выглядеть назойливой в глазах Мэтью, и в то же время, если он заболел, ее долг помочь ему. Некоторое время она еще колебалась, не зная, у кого попросить совета, потом распрямила плечи и решительно вскинула голову. Если она уже достаточно взрослая, чтобы в отсутствии Марты заботиться о домашних делах, то она вполне может предпринять необходимые шаги, чтобы спасти здоровье Мэтью. Алида нашла бутылочку с лекарством, которое принимал Виллем, и направилась к фургону Мэтью.

— Мэтью?

— Что?

— Я подумала, что ты, возможно, нездоров, и принесла тебе лекарство Виллема. Может быть, примешь немного? — Она напряженно ждала его ответа.

— Да, хорошая идея. Спасибо, Алида… оставь его на ступеньках.

— Не вставай с постели. Я сама подам его тебе, если не возражаешь.

Последовала долгая пауза, и девушка в ужасе услышала что-то похожее на стон. Она быстро забралась в фургон, ожидая увидеть распростертого больного, но Мэтью даже не был в постели. Голый по пояс, он сидел на матрасе, обхватив голову руками. Она подошла к нему и поставила лекарство радом с маленькой керосиновой лампой.

— Налить тебе лекарство? — заботливо спросила она.

Мэтью поднял голову и впервые за этот вечер взглянул на нее. У него было странное выражение лица, как будто в его душе проходила какая-то внутренняя борьба, и сердце Алиды учащенно забилось.

— Скажи, Алида, ты носишь медальон?

Она покраснела и кивнула, озадаченная его вопросом и не смеющая признаться, что никогда не расстается с ним.

— Покажи мне его, — тихо попросил он.

Алида заколебалась, нерешительность мелькнула в ее глазах, но потом она медленно расстегнула несколько пуговок на вороте платья. В открывшемся треугольнике кожи тускло сверкнул медальон.

Мэтью встал, свет лампы упал на золотистые волосы у него на груди и крепкие мускулы на сильных руках. Он пристально посмотрел на нее, и его руки потянулись к оставшимся пуговкам. Мэтью начал медленно расстегивать их одну за другой, пока платье не оказалось расстегнутым до талии. Алида стояла как в столбняке, не отрывая взгляда от его лица, и тут его рот прижался к ее губам, а рука скользнула под платье и сжала грудь. Мэтью грубо заставил ее разжать губы, и когда его язык проник внутрь, она испытала непередаваемое ощущение слияния с ним и вся подалась вперед, как будто утоляла жажду из источника жизни.

Вдруг она поняла, что Мэтью снимает платье с ее плеч.

— Нет, — слабо запротестовала она, — не надо, Мэтью.

Но он, не обращая внимания на ее протесты, обнажил ее по пояс и начат ласкать ее упругие груди, пока большие темные соски не напряглись и не затвердели. Он крепко прижал девушку к себе, ее нежные груди касались его мускулистого тела, а его руки гладили ее спину. У Алиды кружилась голова от его ласк, соприкосновения их тел, ощущения его кожи под ее пальцами и его резкого мужского запаха.

— Я хочу тебя! — шептал он. — Боже, как я хочу тебя. Алида, прекрасная Алида.

Ее платье упало на пол. В такой теплый день она не надевала ни сорочку, ни нижнюю юбку, и теперь стояла, дрожа, в одних панталонах. Мэтью повлек ее на постель, прижимая крепко к себе и покрывая ее лицо и грудь поцелуями. Потом она почувствовала, как его руки снимают с нее панталоны.

— Нет, не делай этого. Это нехорошо.

Вместо ответа он закрыл ей рот поцелуем, и она не нашла в себе силы отстраниться. Обнаженная, она лежала перед ним, закрыв глаза, и услышала его глубокий вздох. Потом она почувствовала, что он слегка отодвинулся, а когда он снова прижал ее к себе, Алида ощутила, что он разделся и теперь тоже был обнаженным. Его руки и губы блуждали по ее телу, лаская и возбуждая ее, но она оставалась неподвижной и напряженной.

— Я хочу тебя, — снова повторил он. — Чувствуешь, как я хочу тебя? — и он подвинулся так, что его напряженный пенис прижался к ее ноге. Мэтью осторожно положил руку на шелковистую кожу ее бедра и начал гладить ее, медленно и нежно. У Алиды перехватило дыхание, она задрожала от нарастающего в ней желания; она жаждала его ласк и боялась отдаться ему.

Потом пальцы Мэтью коснулись интимного места у нее между ног, и она вскрикнула от страха и восторга. Он продолжал ласкать ее, и она уступила вспыхнувшему в ней ответному желанию. Напряжение пропало, она обвила его руками за шею, молча побуждая его прижаться теснее. Когда Мэтью вошел в нее, она вскрикнула от боли, но потом уже ощущала лишь поднимающийся в ней восторг, волны которого уносили ее все выше с каждым новым ритмичным толчком, пока эти волны не отступили, оставив ее дрожащую в объятиях Мэтью.

После, когда они успокоились и тихо лежали рядом, Алида откинула спутавшиеся волосы и повернулась к Мэтью, чтобы сказать, как она его любит. Но Мэтью уже спал.

Неделя пролетела для Алиды как миг блаженства, но, когда вернулись Виллем и Марта, прекрасный сон превратился в кошмар. Отдых в Клипдрифте восстановил здоровье Виллема, но Марте не стало лучше. Она лежала бледная и изможденная, страдая от приступов лихорадки. В забытьи она что-то невнятно бормотала и пугала маленького Даниэля стонами: «Это мое наказание. Господи, сжалься надо мной!»

Естественно, Алиде приходилось ухаживать за больной, присматривать за Даниэлем и подбадривать Виллема, которому было слишком хорошо известно, сколько жертв лихорадки лежало на местном кладбище. Уставшая до изнеможения, онемевшая от беспокойства, она двигалась как сомнамбула, стремясь выполнить все дела.

В конце дня Мэтью застал девушку у своего фургона, куда она вышла на минутку подышать свежим воздухом и в надежде увидеть его.

— Мы встретимся сегодня? — с трудом улыбнувшись, шепнула она.

— Ты выглядишь слишком усталой.

— Нет! Нет, я не устала. — Она схватила его за руку и заискивающе заглянула в глаза, боясь потерять его и в то же время зная, что все равно другая женщина займет ее место в его постели.

— Марта может проснуться и хватиться тебя, — нашел отговорку Мэтью.

— Я буду очень осторожна, Мэтью. Скоро вернется Джон, тогда у нас будет еще меньше возможностей видеться.

— Лучше поспи немного, Алида. — Он коснулся губами ее щеки и скрылся в темноте.

Тем не менее Алида пришла к нему поздно ночью. Она проскользнула к нему в постель, и он долго держал ее в объятиях. Потом он занимался с ней любовью, был нежен и внимателен, приводя ее в состояние экстаза.

Наконец она расслабилась и забылась в счастливом сне. Проснулась она с трудом, почувствовав, что Мэтью трясет ее за руку.

— Алида, просыпайся! Ты должна вернуться домой прежде, чем Виллем и Марта заметят твое отсутствие.

Несколько мгновений она смотрела на него, ничего не понимая, потом поднялась с постели.

— Марта все время зовет тебя, — сказала она.

— Она говорит, зачем? — устало спросил Мэтью.

— Нет, но она часто повторяет твое имя и просит тебя прийти. Я знаю, это может показаться странным, но временами ее жизнь висит на волоске и, кажется, только ее желание увидетъ тебя удерживает ее на этом свете.

— Почему, черт возьми, ты мне раньше не сказала об этом?

Алида опустила голову: Она не могла рассказать Мэтью, как они трепетали перед ним, или объяснить, как они были благодарны ему за все, что он для них делал, и поэтому старались без необходимости не беспокоить его. Виллем решил, что не стоит принимать всерьез слова Марты, сказанные в бреду.

— Я приду завтра, — пообещал он.

Однако, утром у него была деловая встреча, и так случилось, что вернувшийся в этот день Корт увидел Марту раньше. Он только взглянул на больную и сразу же поспешил в контору Мэтью.

— Марта умирает! — с порога сообщил он. — Ради всего святого, скажи, почему ты до сих пор не был у нее?

— Я пойду сегодня вечером.

— Иди сейчас! — сурово сказал Корт. — Вечером может бьгіъ поздно.

В фургоне было темно и душно, а рука Марты была сухой и горячей. Мэтью крепко держал ее за руку и ждал, пока она откроет глаза. Когда она увидела его, то сразу узнала; очевидно, это был один из редких моментов, когда она была в сознании.

— Я хочу поговорить с Мэтью наедине, — чуть слышно произнесла она.

Все покинули фургон — за исключением Даниэля, который никем не замеченный забился в дальний угол.

— Это моя расплата, — прошептала Марта. — Я хочу поговорить с тобой об этом. Как ты думаешь, Бог простит меня?

— Марта, — мягко сказал Мэтью, — для этого тебе нужен не я, а священник.

— Нет. Только ты знаешь всю историю. Твоя судьба тесно связана с детьми. Я расплачиваюсь за то, что освободила их от тирании отца. Я не жалею, что убила Стейна, но мне нужно прощение Бога… и твое.

— Мое? Почему тебе нужно мое прощение?

— Потому что, — и Мэтью пришлось наклониться ниже, чтобы расслышать ее слова, — я допустила самосуд и тебя чуть было не повесили.

Мэтью непроизвольно поднес руку к горлу. Очень ясно он вновь почувствовал веревку у себя на шее и вспомнил свою беспомощность среди орущей толпы.

— Я полагал, что ты была в шоке и ничего не знала о линчевании.

— Я все знала, но я была слишком напугана, чтобы во всем признаться. Слишком напугана. И мне так хотелось получить детей. — По ее впалым щекам потекли слезы.

— Марта, Марта…

— Совесть мучила меня все эти годы… кажется, прошла целая жизнь, и все же у меня было так мало времени… так мало, чтобы любить и воспитывать детей, как они того заслуживают. — Ей было все труднее говорить. — Перед смертью я хочу попросить у тебя прощения, ведь если ты простишь меня, то и Бог меня простит.

Воцарилась гнетущая тишина; взгляд Мэтью затуманился. Он снова переживал ночь линчевания, но частью его воспоминаний было ощущение ствола ружья Стейна, приставленного к его голове. «Если он сейчас выстрелит, то размозжит мне голову!» Мэтью обвел взглядом знакомое убранство фургона. Вот здесь он лежал, на том же самом месте, где сейчас лежит Марта, и когда он открыл глаза, то увидел ее, сидящую рядом, ухаживающую за ним после тяжелого испытания на плато Кару. Образ стервятника встал у него перед глазами, и Мэтью передернуло, а Марта, почувствовав его состояние, заплакала в голос, потому что ей почудилось, будто он отворачивается от нее.

— Мне нечего тебе прощать, Марта, — произнес наконец Мэтью мягко. — И я уверен, что Господь помнит, как и я, что, убив Стейна, ты спасла мне жизнь. Ты дважды спасла мне жизнь.

Улыбка на мгновение тронула ее бледные губы.

— Ты — хороший и милосердный человек, Мэтью.

— Разве? — пробормотал он скорее для себя, чем для Марты. — Думаю, что нет. И будут другие, которые тоже будут так думать.

— Могу я попросить тебя кое о чем? Ты обещаешь это сделать для меня?

— Охотно!

— Обещай, что ты никому не расскажешь о том, что случилось той ночью. Я не хочу, чтобы дети плохо обо мне думали, когда я умру.

— Обещаю.

— И еще… — Марта помолчала, собираясь с силами, — …присматривай за детьми… Виллем сделает все возможное, но он не так силен и умен, как ты… Ты нужен Алиде…

— Я позабочусь, чтобы они ни в чем не нуждались.

— Нужны не деньги, а ты сам, твоя сила… женись на Алиде, пожалуйста… — Марта попыталась подняться, в отчаянии цепляясь за Мэтью.

— Я не могу обещать жениться на Алиде. — Эти слова против его воли сами вырвались у него.

— Ты должен… прошу тебя.

— Я не могу дать обещание, которое я не смогу выполнить. Прости, Марта. Мне очень жаль.

Умирающая женщина смотрела на него затуманившимся взглядом; она пыталась еще что-то сказать, но силы покидали ее. Ее руки ослабели, и с тяжелым вздохом она упала на подушку и затихла. Марта Якобс умерла.

А Даниэлю Стейну восьми лет от роду показалось, что это Мэтью Брайт убил ее, так же, как он убил его отца несколько лет назад. Мэтью и Марта говорили очень тихо, и Даниэль не мог расслышать, о чем шла речь, но он видел, как менялось выражение на лице Марты. Для Алиды Мэтью мог быть архангелом, но для ее маленького брата он был ангелом смерти.

Глава девятая

Стихийно возникший поселок Кимберли постепенно начал приобретать более организованный и постоянный вид. Палатки и фургоны уступили место более прочным конструкциям, хотя небольшие хижины из дерева и железа или сплетенные из прутьев и обмазанные глиной, также не предназначались для длительного использования. Мэтью купил один из самых дорогих домов, построенных из дерева, привезенного из Швеции; в нем была одна большая комната с дверью и двумя окнами.

— Мы можем перегородить комнату занавеской, — предложил он Корту, удовлетворенно осматривая свои новые владения, — тогда ты сможешь спокойно принимать здесь своих дам.

— Это значит, что у тебя тоже есть дама, которую ты хочешь приводить сюда, — заметил Корт, — хотя слово «дама», вероятно, не совсем подходит. Однако, в последнее время я не видел, чтобы ты шел в направлении салунов.

— Скажем, я нашел более подходящее развлечение. Однако, девушки будут без меня скучать. — Мэтью хитро подмигнул Корту. — Почему бы тебе не занять мое место? Я заверен, они примут тебя, как достойную замену. Может быть, не такого искусного, — с усмешкой похвастался он, — но у меня был исключительный наставник.

— Нет, спасибо, — произнес Корт довольно резко, но Мэтью не хотел прекращать разговор и продолжил эту тему.

— Ты ведешь безгрешную жизнь затворника. Разве тебе не нравится заниматься любовью?

— Нравится, но я не нахожу удовольствия в простом физическом акте, как это делаешь ты. Мне нужна привязанность. И я вряд ли испытаю духовную гармонию с официанткой из бара, которая каждую ночь отдается тому, кто больше заплатит.

— Выходит, на всех рудниках нет ни одной женщины, которая нравилась бы тебе? — В глазах Мэтью сверкнула добродушная насмешка.

— Я этого не говорил. Просто я жду своего срока.

И хотя Корт произнес эти слова абсолютно ровным тоном, Мэтью бросил на друга настороженный взгляд, и по выражению его лица стало заметно, что эта новость была ему неприятна. Однако, когда он заговорил вновь, то перевел разговор в несколько иную плоскость.

— Я рад слышать, что во всяком случае ты намереваешься остаться в Кимберли. В последнее время я часто думаю о твоем отношении к нашему общему предприятию.

— Мне все осточертело! — заявил Корт. — Искать алмазы — это одно дело, но каждый день гнуть спину в пыли и жаре, выкапывая их из земли — совсем другое!

Мэтью засмеялся.

— Ты полон противоречий, Джон! Доставать алмазы из земли было бы счастьем для каждого, особенно если эта процедура увеличивает банковский счет до такого уровня, которого достиг наш! — Он наклонился вперед и пристально посмотрел на Корта, его проницательные глаза горели глубоким убеждением. — Ты пока не можешь уехать, Джон. Не должен!

— Решение скоро придет само собой. Мы забрались так глубоко, что там уже не может быть много алмазов.

— Возможно, но я почему-то думаю, что Кимберли для нас еще не исчерпано. Это странное, уникальное, чудесное место приготовило нам другие сюрпризы. Ты не захочешь пропустить их, Джон! И мы нужны друг другу, у нас сложились безупречные отношения: сочетание твоих геологических знаний и моих деловых качеств с самого начала сделало нас на голову выше других. Мы должны сохранить наше преимущество. Пожалуйста, не отворачивайся от всего, что мы построили вместе.

— Хорошо. Я останусь еще на какое-то время.

Мэтью улыбнулся, радуясь тому, что ему удалось оживить интерес Корта к делам шахты, но ни один из них не осознавал степени влияния Мэтью на Корта. Еще не стало очевидным, что воля Корта и его способность действовать и думать самостоятельно медленно разрушаются.

Не успели они переселиться в новый дом, как к ним прибилась дворняга.

Собаки уже представляли проблему алмазных копей: их было слишком много, они постоянно лаяли, их часто бросали на произвол судьбы. Многие совсем отощали и бродили среди куч мусора в поисках пропитания или воровали куски из пустых палаток.

Сначала Мэтью и Корт старались не обращать внимания на нечесаного рыжего пса, который преданно следовал за ними по пятам и ждал любой подачки. Однажды Мэтью бросил в него камень, и хотя тот прижал уши и лег на землю, но не ушел.

— Жалкая дворняжка! — в сердцах воскликнул Мэтью. — Неужели она не понимает, что она здесь не нужна?

— Ее настойчивостью можно только восхищаться. Это животное обладает слепым оптимизмом, который заставляет его верить, что если он будет постоянно держаться поблизости, то в конце концов завоюет наше расположение. — Корт смотрел на собаку с растущей симпатией, и не представлял себе, при каких обстоятельствах он вспомнит эти слова.

Собака привыкла спать возле их двери, дрожа в холодные морозные ночи, но все равно по утрам приветствовала их радостным помахиванием хвоста. Однажды особенно холодной ночью Корт не мог заснуть, думая о собаке. В конце концов он встал и открыл дверь. Полная луна ярко светила на безоблачном небе, освещая собаку, лежащую в пыли на грязной улице. Она подняла голову и вопросительно посмотрела на Корта.

— Иди сюда. — Пес не заставил себя ждать. Одним прыжком он перелетел через порог и начал обнюхивать комнату.

— Тихо! — приказал ему Корт. — Если ты разбудишь Мэтью, он в два счета вышвырнет тебя за порог.

В лунном свете он увидел, что собака поглядывает на кровать Мэтью.

— Сюда, — сказал Корт и бросил одеяло на пол у своей кровати. Собака улеглась на непривычно мягкую подстилку и заснула.

Утром Корта разбудил сердитый крик Мэтью.

— Этот чертов пес разбудил меня: он лизал мне лицо, — возмущался Мэтью. — Он не может оставаться здесь; у него, наверное, полно блох.

— Если его немного помыть, он будет выглядеть вполне прилично, — заметил Корт. Пес сунул свой холодный влажный нос в руку Мэтью и застучал хвостом по полу, как будто соглашаясь с Кортом.

— Ладно, он может остаться ненадолго, — ворчливо сказал Мэтью, — пока ночи холодные. Если ты, конечно, вымоешь его.

Корт устроил псу хорошую ванну, несмотря на осуждающие замечания старателей, что он напрасно расходует драгоценную воду, и расчесал ему шерсть. После нескольких недель регулярного питания, пес уже больше не походил на тощую дворняжку, обнюхивавшую все закоулки в поисках хоть какой-нибудь пищи. Он гордо шагал рядом со своими хозяевами, свысока поглядывая на сородичей, и ретиво охранял свою территорию.

— Ты гордый, сильный и независимый, — сказал Корт, ласково поглаживая собаку по рыжей шерсти. — Совсем как Дядя Сэм.

Так пес стал Сэмом.

Странное дело, несмотря на то, что Корт кормил Сэма и заботился о нем, всю свою любовь пес отдавал Мэтью. Он прислушивался к шагам Мэтью, ждал его возвращения, преданно заглядывал ему в глаза. Постепенно и Мэтью привязался к Сэму, стал разговаривать с ним, когда они оставались одни, скучал, когда пса не было на месте, и радовался его обществу.

По воскресеньям Корт обычно давал уроки Даниэлю, сидя в тени небольшого домика, который занимал Виллем с детьми. Старый фургон стоял позади, как напоминание о прежних днях, и Виллем всегда держал его в порядке, готовым тронуться в путь. Даниэль был умным сообразительным мальчиком и учился лучше своей сестры, у которой интерес к учебе уже пропал. Однако, у него был неустойчивый характер: временами он становился нервным и испуганным, боялся оставаться один. Даже в этот солнечный день ему стало страшно, как только он понял, что Виллема и Алиды нет дома.

— Где они? Они уехали? — спросил он.

— Нет, конечно, — заверил его Корт.

— Наверное, Виллем пошел проведать Марту, — предположил Даниэль, глядя в сторону кладбища, — но где Алида?

— Не знаю, но она скоро придет. Пойдем погуляем.

В Кимберли 1873 года было мало интересного для ребенка. Здесь не было никаких развлечений для восьмилетнего мальчика, и Корт с сожалением подумал о реке и рыбной ловле, которой они там занимались. Он также подумал о своей постели и послеобеденном отдыхе. Но он не мог бросить Даниэля, и кроме того, сегодня Мэтью особенно настойчиво интересовался его планами. Корт улыбнулся. До сих пор он не видел никаких следов пребывания женщины в их доме, но возможно, что сегодня этот день настал.

— Ты учишься своему родному языку, Даниэль?

— Да. Пастор учит меня и еще нескольких мальчиков. Мы ходим в церковь по утрам.

— Хорошо. И чему же он вас учит?

— Читать и писать на африкаанс, рассказывает нам Библию и историю нашего народа.

— Хорошее образование. А ты уже решил, чем ты будешь заниматься, когда вырастешь?

Мальчик внимательно посмотрел на него своими серьезными серо-зелеными глазами.

— Я буду искать алмазы для Виллема. Когда алмазы кончатся, я поеду в Трансвааль или в Свободную республику.

— Я не бывал в Трансваале, но я немного поездил по Свободной республике. Мне кажется, что здесь земля богаче и плодороднее.

— Это английская земля! Я не хочу здесь жить! Англичане относятся к нам, как к кафрам. Они говорят, что сделают кафров равными себе, но все знают, что они — низшая раса. И англичане забрали нашу землю, а эта страна принадлежит нам. Нам ее дал Бог; нам, своему избранному народу, он дал землю обетованную.

Эти слова лились страстным потоком, удивляя и обескураживая Корта.

— Тебя учат этому в школе?

— Да. И мой папа рассказывал мне об этом. Наша семья приехала сюда в поисках свободы. Я уеду в Трансвааль или Свободную республику, где управляют буры. Виллем думает так же, как я.

— Виллем? — воскликнул Корт. — Я никогда не слышал от него таких слов.

Мальчик искоса хитро посмотрел на него.

— Ты же не понимаешь то, что Виллем говорит на африкаанс.

— Но ведь у тебя есть друзья среди англичан. Мэтью — англичанин, а я — американец.

— Виллем говорит, что американцы — совсем другие, поэтому ты — парень что надо, — глубокомысленно рассудил Даниэль.

— Ну спасибо, — сухо сказал Корт. — И все же ты должен, Даниэль, посмотреть на вещи с точки зрения других людей. В любом вопросе есть по крайней мере две стороны, и очень важно быть терпимым. И буры, и англичане, и кафры должны работать вместе на благо этой страны.

Даниэль не ответил, но мрачное выражение его лица ясно давало понять его чувства.

Вернувшись домой, они опять не нашли там ни Виллема, ни Алиды.

— Можно я поиграю с Сэмом? — спросил Даниэль.

Корт улыбнулся с облегчением, мальчик уже спокойнее отнесся к отсутствию своих родных, и выразил желание, более свойственное его возрасту.

— Конечно, — ответил он. — Сэм, наверное, дома с Мэтью. Пойдем поищем его.

Когда они подошли к двери, Корт приложил палец к губам.

— Мэтью, может быть, спит, — прошептал он.

Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь в поисках Сэма. Занавеска, отделявшая кровать Мэтью, была задернута, так что этот угол не был виден от двери, но Корт расслышал шорох и увидел платье, лежавшее на полу у кровати Мэтью. Внезапно Корт вспомнил, что Мэтью, кажется, ждал в этот день гостью, и уже собирался уйти, как обнаженная рука высунулась из-за занавески и подняла платье. Мгновение спустя оттуда появилась стройная фигура девушки. Это была Алида.

Побледневший, как мел, Корт замерев на месте, смотрел, как Алида застегивает платье. И тут рядом с ней появилась обнаженная фигура Мэтью, который рукой собственника обнял девушку за талию.

— Пойдем назад в постель, — услышал Корт слова Мэтью, и Алида с Мэтью скрылись за занавеской.

«Даниэль, — подумал Корт, — Даниэль не должен это видеть!» Он поспешно обернулся, но было уже поздно. Любопытные глаза мальчика смотрели на занавеску. К счастью, в этот момент Сэм вылез из-под кровати Корта и радостно бросился к ним, так что Корт смог закрыть дверь и покинуть дом.

Он шел очень быстро. Его трясло, к горлу подступала тошнота. Даниэль бежал рядом, едва поспевая за ним:

— Мэтью не сделает Алиде больно? — с беспокойством спросил мальчик.

Корт замедлил шаг и попытался взять себя в руки, чтобы успокоить мальчика.

— Конечно, нет. Мэтью никогда не сделает Алиде больно.

— Но он толкнул ее. На кровать. Я видел.

— Нет, нет, он не толкал ее, — продолжал убеждать его Корт. — Я думаю, она просто споткнулась. Во всяком случае, неужели ты думаешь, что я стал бы стоять и спокойно смотреть, если бы он сделал ей больно?

— Мэтью — твой друг. — В голосе Даниэля еще звучало сомнение.

Корт тяжело вздохнул.

— Да, он мой друг. — Когда первый шок прошел, Корт уже не мог винить Мэтью за то, что он сделал. Он чувствовал только глубокое разочарование. — Но Алида — тоже мой друг. И я никому не позволю обидеть ее.

«Да, — сказал Корт себе, когда Даниэль затеял игру с Сэмом. — Алида мой друг. И теперь она и останется только другом. Вот и дождался своего срока! Какой же я был дурак!»

Боль принесли с собой острое чувство одиночества и ностальгии по Америке. Корт посмотрел на уродливые разработки, бедные хижины, бурую землю под ногами и облака пыли под слишком ярким небом. Он ощутил тоску по морю, по волнам у берегов Массачусетса, по свежему соленому ветру и крикам чаек. Он захотел увидеть белые корабли и шумную гавань Бостона, и элегантные дома на тенистых улицах.

Когда-то он мечтал отвезти туда Алиду. Но иногда бывали моменты, когда он сомневался, что вообще увидит свою родину.

— Алида, — сказал Даниэль в этот вечер, когда она укладывала его спать, — ты ведь никогда не оставишь меня?

— Какие глупости ты говоришь! Почему я должна уставить тебя? Или Виллема?

— Значит, мы всегда будем вместе, все трое?

— Обстоятельства могут измениться со временем, Даниэль, но тебе нечего бояться перемен. Когда-нибудь я выйду замуж, но ты все равно сможешь жить со мной, хотя мы не должны совсем забывать и Виллема.

— А если человек, за которого ты выйдешь замуж, не захочет, чтобы я жил с вами?

— Я знаю, за кого я выйду замуж, — уверенно сказала Алида, — и он будет хорошо к тебе относиться.

— Это Мэтью?

Алида улыбнулась.

— Ты сообразительный мальчик! Да, это Мэтью. Мы скоро поженимся, и ты увидишь, что ничего не изменилось. Только пока это секрет, Даниэль. Ты не должен никому о нем говорить.

— Хорошо, но папа не захотел бы, чтобы ты выходила замуж за Мэтью.

Она засмеялась.

— Боже, ты еще помнишь, как папа называл Мэтью «проклятым англичанином»? Забудь об этом, Даниэль. Папа не знал Мэтью так, как знаю его я.

В Харкорт-Холле графиня Хайклир отдыхала на софе у камина. За окном ветер срывал сухие листья с деревьев, и дождь стучал по крыше, но Изабель чувствовала себя тепло и уютно, нежась в бархатном платье у огня.

С высокой прической и без румян на щеках Изабель выглядела бледной и хрупкой. На самом деле она намеренно делала вид, что еще слаба, с тех пор, как три месяца назад родила сына. Это притворство имело две цели: она могла принимать своих поклонников, которые приходили справиться о ее здоровье, и держать Фредди подальше от своей постели, уверяя его, что еще не окрепла. Изабель понимала, что не сможет долго не подпускать Фредди к себе, так как скоро ей придется опять рожать. Она обладала хорошо развитым чувством долга, но эти мысли о домогательствах испортили ей настроение, и она сурово посмотрела на младшую сестру.

Девочка не сделала ничего дурного, но одно ее присутствие раздражало Изабель. Энн никогда не была любимой сестрой Изабель: у нее был слишком независимый характер и многообещающая внешность, что вызывало неудовольствие и зависть графини. Постоянные просьбы Энн увидеть малыша не могли разрядить мрачную атмосферу Десборо, потому что первый сезон леди Джейн прошел так ужасно, что даже сдержанная герцогиня не могла сдержать слез. Против своего желания Изабель пришлось согласиться на приезд Энн.

Девочка пристально смотрела в огонь с отрешенным выражением на лице.

— Опять мечтаешь? — недовольно заметила Изабель. — Мама сказала, что ты должна закончить узор до возвращения домой.

Тяжело вздохнув, Энн взялась за вышивание. Изабель наклонилась, чтобы взглянуть на ее работу, и презрительно фыркнула.

— Такая путаница! Даже Джейн могла бы вышить дучше!

— Что ты имеешь в виду под словами «даже Джейн»?

— Бедняжка Джейн! Все сердятся на нее из-за, того, что никто не сделал ей предложения в этот сезон, но я уверена, что это не ее вина.

— Конечно, это ее вина, — возразила Изабель. — Когда девушка так некрасива, как Джейн, она должна компенсировать недостатки внешности, став интересной и остроумной собеседницей. Но Джейн заикалась и краснела всякий раз, когда мужчина заговаривал с ней, и создавалось впечатление, что она предпочла бы сидеть дома с книгой.

— Да, она застенчива, — заступилась за сестру Энн, — и она ничего не может с этим поделать. К тому же, она действительно предпочла бы книгу, и я не виню ее за это, если все мужчины были вроде Ламборна или Фредди или твоих любовников.

Изабель густо покраснела.

— Энн! Ты не должна говорить о моем муже в таком тоне. И у меня нет никаких любовников, — быстро добавила она.

— Нет есть. Преподобный Джордж, можно сказать, спит у тебя на пороге и ловит каждое твое слово. Но я тебя не осуждаю; если бы я была замужем за Фредди, я тоже завела бы любовника. Вот поэтому я хочу выйти замуж по любви.

— Ты опять читаешь эти ужасные книги из публичной библиотеки? — спросила Изабель. — Мама говорит, что ты еще слишком молода для подобных глупостей. Ты чересчур романтична, Энн, и что у тебя еще есть время, чтобы избавиться от глупых грез. В конце концов ты благополучно выйдешь замуж и будешь выполнять свой долг, как я.

— Ни за что! Я выйду замуж за человека, которого полюблю, и наша любовь будет длиться вечно. Мама и папа не станут возражать, даже если он окажется не слишком подходящей партией, ведь я — самая младшая.

— Теперь, когда Ламборн промотал все свое наследство, папа, вероятно, проявит больше интереса к твоему замужеству, — сухо заметила Изабель. — Нашему дорогому братцу понадобится очень состоятельный зять для того, чтобы Десборо не пошло с молотка.

Энн задумалась. Она знала злой язычок Изабель и не хотела затевать ссору.

— Мама говорит, что им руководит Фредди, и они оба очень плохо влияют на Николаса.

Изабель поджала губы; честно говоря, в последнее время ее беспокоило поведение мужа. Она не противилась тому, что он пил, играл в карты и распутничал до тех пор, пока он действовал осторожно и не тратил много денег. Однако, Фредди предавался развлечениям с целеустремленностью, граничащей с безрассудством. Казалось, что-то толкает его на новые безумства, в которых он находит забвение и спасается от реальности.

— Фредди — несколько экстравагантен, — неохотно признала Изабель. — К счастью, мы можем себе это позволить — пока, во всяком случае.

Ободренная спокойным ответом Изабель, Энн продолжила тему, которая волновала ее в последнее время.

— Николас теперь почти не бывает дома. А когда он появляется в Десборо, то говорит только о картах и вечеринках.

— Ему двадцать три года. Как, по-твоему, ему проводить время?

— Он никогда не был таким сумасбродным. И когда приезжал домой, то всегда находил время, чтобы поиграть и поговорить со мной. — Голос Энн звучал грустно. Она обожала Николаса, он был ей ближе остальных членов семьи. — Боюсь, что он попал в дурную компанию, и у него будут неприятности.

— Маловероятно, — решительно заявила Изабель, — но даже если у Николаса и будут неприятности, то ты ничем не сможешь ему помочь, так что твои волнения напрасны. А вот и няня с Суонли! — и радуясь возможности уйти от надоевшей темы, Изабель приветствовала своего первенца с большим энтузиазмом, чем обычно. Но она все равно не выразила желания взять его на руки и только смотрела на него со стороны.

— Какой он милый! — воскликнула Энн. — Можно я подержу его? — И она осторожно взяла малыша на руки. — Он теперь лучше ведет себя в ванне, няня?

— К сожалению, нет, леди Энн.

— Изабель, он боится воды, в самом деле боится. Это, кажется, настоящее проклятье в семье Фредди. Николас однажды рассказал мне, как много лет назад брат Фредди по секрету поделился с ним, что все Харкорт-Брайты боятся воды.

— Фредди ничего мне не говорил. И перестань болтать о проклятии. Накличешь несчастье.

— С таким отцом, как Фредди, и таким крестным, как Ламборн, маленькому ангелочку трудно будет найти счастье, — пробормотала Энн, возвращая малыша няне.

Изабель не слышала ее слов. Она усиленно размышляла над ценной информацией, которую нечаянно выдала Энн.

Глава десятая

Предсказание Мэтью о переменах сбылось год спустя.

В Кимберли уже сняли большой верхний слой земли. Ниже шел слой известняка разной толщины, который тоже пришлось снять. Под ним находилась коренная алмазоносная «желтая земля». Потом в один ужасный день 1874 года на глубине шестидесяти футов кирки ударились о сплошную скалу. Желтая земля кончилась и запасы алмазов исчерпались — как тогда казалось.

В поселке все упали духом. В глубине души старатели всегда знали, что алмазы когда-нибудь кончатся, но они также надеялись, что чудо будет длиться вечно.

— Я отказываюсь верить, что Кимберли исчерпал себя. — Мэтью ходил взад-вперед по ограниченному пространству комнаты. — Ну, скажи, Джон, ты же специалист. Что ты думаешь?

— Разве ты накопил недостаточно денег? — с улыбкой спросил Корт.

— Боже мой, нет, конечно! — раздраженно воскликнул Мэтью. — Я еще только начал. — Внезапно он остановился и пристально посмотрел на Корта. Спокойное, даже самодовольное выражение его лица разбудило у Мэтью подозрения и надежду. — Что ты знаешь такое, чего не знаю я?

— Если алмазы кончились, пострадают не только владельцы участков, — продолжал Корт с убийственным спокойствием, — а вся инфраструктура, что сформировалась вокруг разработок: торговцы, фермеры, извозчики и наемные рабочие. Безработица станет серьезной проблемой.

— Безработица покажется тебе пустяком по сравнению с той серьезной проблемой, которая ждет тебя, если ты не скажешь, почему ты так чертовски спокоен!

— Я спокоен, потому что не верю, что шахты прекратят свое существование. Я не верю, что алмазы кончились. Другими словами, Мэт, я не верю, что «синяя земля», в которую мы сейчас уперлись — сплошная скальная порода.

— Уф! — Напряжение покинуло Мэтью, и он сел, чтобы выслушать Корта.

— С самого начала, — объяснил Корт, — я не соглашался с общепринятыми теориями происхождения алмазов. Эти теории отличаются в некоторых аспектах, но сходятся в одном — в предпосылке, что алмазы залегают у поверхности земли. Я же считаю, что алмазы — минералы вулканического происхождения; они родились в глубинах земли и были выброшены на поверхность высоким давлением. Отсюда следует, что чем глубже копаешь, тем больше алмазов найдешь.

— Это я могу понять, но почему изменился характер почвы?

— Это одна и та же почва. То, что мы называли «желтой землей» просто выветренная «синяя земля».

Мэтью принял теорию Корта, но его мысль уже работала в другом направлении. С годами он все быстрее видел и использовал свои возможности и становился все безжалостнее в достижении своих целей. Сейчас он понял, что тот, кто владеет секретом синей земли, может фантастически разбогатеть. Все, что ему надо сделать, это укрепить уверенность, что алмазы кончились, и дешево скупить участки тех, кто решит бросить разработки.

Мэтью искоса посмотрел на честное лицо и правдивые глаза своего партнера и мысленно вздохнул. Корт никогда не одобрит его идею.

— Ты выглядишь усталым, Джон, — заботливо сказал он. — Тебе нужен отпуск.

Корт удивился.

— Я не устал.

— Тебе нужен настоящий отдых, — продолжал Мэтью, — а не одна из твоих новых экспедиций. Я нахожусь на разработках уже четыре года и за это время не видел, чтобы ты по-настоящему отдыхал. Слушай, старина, мы вполне можем себе позволить немного развлечься.

Корт задумался. Вдруг он ясно представил себе море.

— Было бы неплохо съездить на побережье, — медленно произнес он.

— Отличная мысль! — воскликнул Мэтью. — Кейптаун! Таверны у моря! Ты сможешь выполнить поручения своих друзей, — продолжил он, — или твоя семья в Бостоне захочет получить отчет о сегодняшнем состоянии торговли в этих местах.

— Да, — сказал Корт, — пожалуй, я поеду.

Едва Корт сел в дилижанс, отправлявшийся в Кейптаун, как настроение Мэтью резко изменилось. Его лицо помрачнело, плечи поникли.

— Плохие дела, — жаловался он всем, кого встречал. — В самом деле — плохие. Что с нами теперь будет?

Грустное настроение Мэтью и отъезд Корта в Кейптаун заставили некоторых колеблющихся принять решение. Они продали свои участки, а Мэтью, через подставных лиц, скупил их.

Только Виллему он шепнул: «Покупай». Участки Виллема были рядом с теми, что принадлежали Мэтью и Корту на руднике Де Бирс. Пока ограничение на количество участков в одних руках существовало, Мэтью устраивало, что Виллем увеличивал свои владения. В этом случае деловые интересы Мэтью совпадали с его чувствами.

Открытие синей земли окончательно положило конец существованию мелких владельцев участков и привело к появлению других методов добычи алмазов и к образованию синдикатов. Участвуя в процессе развития алмазной промышленности, Мэтью чувствовал себя в своей стихии, но, поглощенный делами своего синдиката, он все меньше находил времени для других дел и других людей. Естественно, он стал реже видеться с Алидой.

Сначала Алида решила, что он влюбился в другую. Однако, осторожно наблюдая за ним, она поняла, что дело не в этом, тогда ей тем более стало непонятно, почему Мэтью никогда не заговаривал о свадьбе.

Строгие кальвинистские традиции ее народа требовали, чтобы мужчина непременно женился на соблазненной им девушке. Только необычная свобода нравов на алмазных рудниках и погруженность Виллема в собственные проблемы позволили Алиде продолжать свою связь с Мэтью. Она никогда не сомневалась, что он намерен на ней жениться. Для девушки, не имеющей ни матери, ни подруги, сам факт, что Мэтью делит с ней постель, означал, что он ее любит.

Ее расстраивал лишь характер его любви: Мэтью мог быть с ней грубым или нежным в зависимости от своего настроения; он редко разговаривал с ней, и то только на самые незначащие темы. Он никогда не спрашивал ее, как она себя чувствует, о чем думает, что ей дорого в жизни. Иногда ей казалось, что он ничего не знает о ней, кроме ее тела.

Постепенно ее надежда угасла и природная живость пропала. Только когда они занимались любовью, ее опасения исчезали. Тогда она чувствовала себя близкой ему, хотя бы телом. В его объятиях она ощущала тепло, надежность и любовь, и переставала думать о растущих в ее сердце дурных предчувствиях и забывала о невзгодах окружающего мира. Но даже рядом с ним ей иногда казалось, что он смотрит на нее с беспокойством.

И вот на Рождество 1875 года Алида воспрянула духом, когда поняла, что беременна. Теперь Мэтью непременно женится на ней! С нетерпением она ждала возможности сообщить ему хорошую новость, но он был так занят, что не было возможности поговорить с ним наедине. Наконец, как-то вечером, возвращаясь из города домой, она увидела Корта у входа в магазин, и в надежде застать Мэтью одного, поспешила к его конторе. Однако, подойдя к двери, она услышала голоса. Расстроенная, она не решилась войти, а вместо этого пробралась к окну и заглянула внутрь.

Мэтью разговаривал с Томом, своим десятником. Дело, видимо, было очень важное, потому что их лица были серьезными. Потом Том достал небольшой кожаный мешочек и передал его Мэтью. Алиду насторожила не сама передача, а осторожность в поведении африканца. Мэтью развязал мешочек, и из него высыпалась струйка алмазов; потом он удовлетворенно кивнул; спрятал алмазы и вручил Тому пригоршню монет. Алида широко раскрыла глаза. Золотые монеты! Золото африканскому рабочему! Столько денег рабочий на прииске зарабатывал за шесть месяцев.

Вдруг Алида ужасно испугалась того, что может случиться, если Мэтью застанет ее здесь и поймет, что она все видела. Она быстро нырнула в темноту и ушла домой. У Мэтью должны быть веские причины для таких сделок, уверяла она себя, и она не предаст его. Но в эту ночь она долго лежала без сна. Она оплакивала отсутствие понимания с его стороны, и только теперь впервые поняла, как мало она знает Мэтью и причины, движущие его поступками.

— Ты понял, Том? Я хочу, чтобы все было строго по закону, пока я не вернусь из Наталя. И не вздумай заниматься скупкой краденых алмазов для себя в мое отсутствие!

— Да, босс Мэтью. Я хочу сказать, нет, босс. — На черном лице Тома сверкнул ряд белых зубов.

— Я хочу, чтобы ты сделал еще кое-что для меня. Босс Корт будет руководить шахтами без меня. Ты знаешь, что босс Корт — очень хороший человек. Беда в том, что он слишком добрый, и разные скверные люди могут воспользоваться его добротой. Слушай и наблюдай. Если ты заметишь какие-нибудь грязные дела, ничего не предпринимай, но все запомни, чтобы потом мне рассказать.

— Слушаюсь, босс.

— Хорошо. Получишь награду, если будешь хорошо следить за шахтой и рабочими в мое отсутствие. — Мэтью улыбнулся. — А что бы ты хотел, чтобы я привез тебе в качестве подарка из Дурбана?

— Бутылку морской воды, босс.

— Что? Ты шутишь!

— Бутылку морской воды, — повторил Том.

— Но зачем она тебе?

— Морская вода — хорошее лекарство, босс. Она помогает при боли в животе, а если ею полить огород, там все будет лучше расти.

— Ты серьезно в это веришь? Весь твой народ верит?

— Конечно.

— Ну хорошо. Я с удовольствием привезу тебе, Том, бутылку морской воды. Я могу привезти даже не одну. Ты только что подал мне очень хорошую идею.

Когда Том ушел, Мэтью опустился на стул и зевнул. Он очень устал, а утром ему надо было рано вставать. Черт бы побрал эти грунтовые воды в шахте, из-за которых ему нужно ехать искать насос. Может быть, придется отсутствовать не один месяц, и все это время его будет волновать состояние дел в Кимберли. Но поездку нельзя отложить. Хотя Сесил Родс уже получил выгодный подряд на откачку воды, его насосы вышли из строя. Если Мэтью удастся первому найти и достать нужное оборудование, то он получит преимущество над своим конкурентом. Мэтью считал, что Родс с его оксфордским образованием — его главный соперник в борьбе за власть над алмазными рудниками.

О, черт, он опять не успел зайти к Виллему и Алиде и сказать о своем отъезде. Теперь уже слишком поздно — они, должно быть, спят. Алида… Алида… Мэтью устало вздохнул и покачал головой.

Его мысли вновь вернулись к делам. Он велел Тому на время прекратить незаконные операции с алмазами, но, кажется, скоро от них придется окончательно отказаться. Уже не за горами время более строгих законов, надежной охраны и сильной полиции. У Мэтью не было намерения заниматься политикой, но он хотел стать заметным и уважаемым членом общества Кимберли, одним из основоположников и столпов алмазодобывающей промышленности. Здесь надо учитывать все… да, вероятно, пришло время прекратить незаконные сделки.

Мэтью протянул руку и погладил мохнатую голову Сэма. Потом он рассортировал алмазы, которые принес Том, прежде чем спрятать их подальше. Среди них был один очень хороший камень, который пошел в его личную коллекцию. Он любовно перебирал сверкающие алмазы, нежно касаясь их пальцами. Он знал каждый из них. Иногда он чувствовал, что знает их настолько, что, окажись они перемешанными с другими, он безошибочно найдет свои. Он подержал камни в руках, ощущая их прохладу. Цена его гордости! Ждать осталось недолго.

В июне выпал самый обильный снег в истории Кимберли, покрыв уродливый шахтерский городок холодным белым покрывалом. Алида и Даниэль никогда не видели ничего подобного и зачарованно смотрели через окно, подернутое морозным узором, на кристально чистую мантию, скрывшую привычную грязь алмазных разработок.

С наступлением холодов из своего долгого путешествия по Наталю вернулся Мэтью. Джон Корт принес новость о его возвращении. Милый Джон, подумала Алида с благодарностью улыбнувшись ему, всегда такой добрый и внимательный, он так по-рыцарски угаживал за ней, пока Мэтью был в отъезде. Но Джон Корт никогда не займет, не сможет занять место Мэтью в ее сердце.

— Пойдем поиграем в снегу, Алида, — попросил ее Даниэль, но девушка покачала головой. Сегодня она скажет Мэтью о ребенке, и ничто, абсолютно ничто не сможет поколебать ее решимость. Она нервничала, но была настроена решительно, и это было лучше, чем отчаяние, в котором она пребывала с тех пор, как уехал Мэтью.

— Я хочу повидать Мэтью, — сказала она, кутаясь в толстое одеяло. Ее состояние не отразилось на ее внешности. Напротив, у нее на щеках играл румянец, глаза сверкали, а густые волосы блестели еще больше, чем прежде. Она была уверена, что ей пока удавалось скрывать беременность с помощью тугого корсета и широкой зимней одежды.

— Можно мне пойти с тобой? — спросил Даниэль.

Алида сначала хотела отказать ему, но потом подумала, что мальчик поможет отвлечь Корта, если тот окажется дома. Поэтому они пошли вместе, двигаясь очень медленно в глубоких заносах. Даниэль еще больше задерживал сестру, останавливаясь, чтобы поиграть. Всю дорогу Алида мысленно репетировала то, что она скажет Мэтью.

Однако, ее планы опять натолкнулись на препятствие. Снег приостановил работы на шахтах, и старатели бродили по городку в поисках развлечения. В такую погоду в хижинах из оцинкованного железа было невыносимо холодно, и большая группа мужчин собралась в теплом деревянном доме Мэтью. Алида и Даниэль протиснулись в дверь; их присутствие осталось незамеченным в комнате, заполненной людьми, среди резкого запаха немытых тел, дешевого табака и кофе.

— Какова нынче цена на каменный дом Робинсона? — поинтересовался один из старателей, топая ногами и потирая руки, чтобы вернуть жизнь своим замерзшим конечностям. — Клянусь, сейчас это самое теплое место во всем Кимберли!

— Да, во многих отношениях, — засмеялся Мэтью. — Но мне кажется, пришло время строительства более основательных и прочных зданий. Я уже заказал на побережье бревна, которые доставят сюда весной.

— Для дома? — Корт удивленно повернулся к нему.

— Да. Я же не могу допустить, чтобы моя жена жила в этой конуре, верно?

У стоящей за спинами мужчин Алиды радостно забилось сердце, и она крепко сжала руку Даниэля. Мальчик поднял голову и увидел ее сияющее радостью лицо.

— Я бы не возражала жить здесь, — прошептала она. — С ним я согласна жить где угодно.

А Мэтью выслушивал добродушные замечания и советы.

— И кто эта счастливая леди? — спросил кто-то.

Именно в этот момент в дальнем конце комнаты Корт заметил Алиду: девушка радостно улыбалась.

— Я не могу назвать ее имя, — сказал Мэтью, — потому что я еще не сделал ей предложение.

— Она может тебе отказать, — съязвил другой старатель.

— Нет, она этого не сделает, — уверенно заявил Мэтью. — После Рождества я поеду в Лондон за своей невестой и обвенчаюсь с ней в Вестминстере в церкви Святой Маргарет.

Эта новость как молотком ударила Алиду. Шок был так силен, что она покачнулась и прислонилась к стене, ища опоры. Каждая клеточка ее тела кричала: «Нет»! Он не мог серьезно сказать такое, не мог так поступить с ней! Она ощутила горечь во рту, и к горлу подступила тошнота. Кое-как она вышла за дверь на улицу и упала в снег. Она корчилась, прижимая руки к животу, но облегчение не наступало. Ужас и боль не отпускали ее, и как она ни тужилась, она не могла вызвать рвоту.

Корт, однако, все видел. Когда разговор уже зашел о неудаче Мэтью с контрактом на откачку воды из шахт, Корт заметил, как побледнела Алида от заявления Мэтью о предстоящем венчании, и как она, шатаясь, покинула комнату. Он пробрался через толпу на улицу и увидел корчащуюся на снегу девушку. Даниэль стоял рядом с ней, дергая ее за рукав. Худенькое личико мальчика осветилось надеждой, когда он увидел Корта.

— Пожалуйста, Джон, помоги. Алиде, кажется, плохо.

Алида с трудом стала подниматься на ноги, и Корт бросился ей на помощь, но она вырвалась от него.

— Оставь меня в покое! — выкрикнула она и побрела прочь по снегу.

Корт и Даниэль остались на месте и только смотрели ей вслед. В дверях появился Мэтью.

— Она слышала, — резко сказал Корт. — Алида слышала, как ты объявил о своей предстоящей женитьбе.

Улыбка слетела с лица Мэтью, он побледнел. «О, нет, — подумал он, Боже мой, только не это!»

— Ты ведь никогда не собирался жениться на ней, верно? — Корт посмотрел ему в глаза. — Ты использовал ее! Использовал эту милую добрую девушку для своего эгоистичного удовольствия! Человек с таким самомнением и положением, как у тебя, с такими шикарными друзьями в английском обществе не соблаговолит жениться на простой девушке, как Алида. А тебе никогда не приходило в голову, что она тебя любит?

— Прекрати! — Голос Мэтью звучал глухо. — Ты ничего не знаешь, — почти простонал он.

— Пойдем, Даниэль, я отведу тебя домой. — И Корт пошел прочь.

Когда они ушли, Мэтью продолжал неподвижно стоять на крыльце. Потом он прислонился к дверному косяку и закрыл глаза; его лицо исказил приступ боли и раскаяния.

К концу дня Алида не вернулась. Мэтью тоже пришел в дом Виллема.

— Нужно начать поиски, — сказал он, — пока не стемнело.

Они собрали группу из двадцати мужчин и начали искать девушку от того места, где ее видели в последний раз. Они прочесывали улицы, спрашивали о ней прохожих и наконец добрались до последнего человеческого жилища, за которым уже начинались бескрайние просторы покрытого снегом вельда.

В конце концов ее нашел Мэтью. Мэтью и Сэм. Он не мог бы сказать, привел ли его Сэм, или им руководили инстинкт, судьба или сам Господь. Он нашел следы на земле и по ним добрался до того места, где лежала она в теплых снежных объятиях.

Мэтью решил, что он пришел вовремя. Алида была жива; слабое сердцебиение еще прослушивалось. Мэтью попытался разбудить ее, но не смог, а когда стал поднимать ее, она застонала, и он поспешно опустил ее на землю. Было уже темно, и в свете фонаря он увидел, что вновь пошел снег.

Ее стоны стали громче, и по своей наивности Мэтью принял их за хороший знак, решив, что она приходит в себя. Но тут он заметил ее раздувшийся живот и с ужасом, какого не знал раньше, понял, что она производит на свет ребенка — его ребенка.

Чувство стыда и раскаяния, охватившее его, было так велико, что ему пришлось усилием воли взять себя в руки и сосредоточиться, чтобы оказать ей помощь. Он столько раз проявлял равнодушие по отношению к ней, но сейчас он должен был спасти ее. Но как только он приподнял ее юбку, то сразу увидел, что опоздал. Видимо, схватки начались уже давно. Вероятно, именно эта боль заставила ее лечь в снег, так далеко от помощи и тепла.

Мэтью беспомощно смотрел на родившегося ребенка. Это был мальчик, маленький и беленький, но уже мертвый.

Алида только на несколько минут пережила своего сына. Мэтью сидел на снегу, прижимал ее к себе, целовал ее лицо, но все было напрасно. Он так и продолжал сидеть, сжимая ее в объятиях, даже зная, что она уже мертва.

Наконец он встал, положил ребенка на грудь матери и завернул их обоих в одеяло. Он поднял Алиду с залитого кровью снега и, сопровождаемый Сэмом, медленно пошел в ночь.

На следующий день они похоронили Алиду с младенцем возле Марты. Мэтью смотрел в землю, избегая сочувственных взглядов присутствующих. Всю ночь он пил и пил, стараясь забыться, но добился лишь того, что теперь его мучила тошнота и головная боль. На мгновение подняв глаза, он увидел на противоположной стороне могилы Даниэля Стейна и поразился его сходству с Герритом, его отцом. У него была та же приземистая фигура, то же смуглое лицо и темные волосы, а в глазах таилась та же неприязнь. Однако Мэтью не задумался над этим — тогда.

Даниэль с ненавистью смотрел на Мэтью. Ангел смерти, который забрал его отца и Марту, стал воплощенным дьяволом, убившим его сестру. Алида! Она обещала никогда не покидать его, а теперь неподвижно лежит в гробу. В горе и отчаянии, когда привычный мирок рушился вокруг него, Даниэль запомнил только одну фразу, сказанную в тот ужасный день: «Ты не соблаговолишь жениться на простой девушке, как Алида».

Все его личные печали и обиды, вся история его народа, которую он усвоил, слились воедино в непреодолимой ненависти и жажде мести. Для Даниэля Мэтью Брайт стал воплощением английского угнетения бурского народа.

Глава одиннадцатая

В ноябре ограничение на владение участками было отменено, что открыло еще больше возможностей для расширения синдикатов. Мечта об объединении всех шахт уже не казалась неосуществимой.

Казалось, это окончательно наложило печать успеха на все начинания Мэтью, и в новом 1877 году он приготовился отправиться в Лондон. Семь лет назад он покинул Англию зеленым юнцом без гроша в кармане. Теперь он вернется грозным противником, человеком с опытом и со средствами, тем, к чьему мнению прислушиваются и чьего расположения добиваются. Он с нетерпением ждал возможности нанести удар.

Дом был уже готов: одноэтажное здание в сельском стиле, возведенное на окраине города. Построенный из кирпича и окруженный широкой верандой, он создавал приятный оазис прохлады среди пыльных улиц Кимберли. Но пока он стоял пустым на бурой земле, лишенной растительности.

— Ты будешь, конечно, жить с нами, — сказал Мэтью Корту, осматривая вместе с ним готовый дом.

Корт медлил с ответом.

— Миссис Брайт, возможно, не захочет терпеть чужого человека в своем доме, — уклончиво сказал он.

— Для тебя она не будет «миссис Брайт». — Более Мэтью ничего не сказал, и даже когда он уехал в Кейптаун, Корт не имел ни малейшего представления, на ком же он собирается жениться. Главное, что почувствовал Корт, было ощущение покоя, он уже предвкушал несколько спокойных месяцев без все подавляющего присутствия Мэтью.

Сам Мэтью понимал, что только одно живое существо будет скучать без него.

— Я тоже буду скучать по тебе, старина, — тихо сказал он Сэму. Собака почувствовала перемену в доме и в течение нескольких недель не отходила от Мэтью ни на шаг, как будто боялась, что ее бросят. — Я вернусь, как только смогу.

Мэтью усвоил урок своего первого путешествия в Южную Африку. На этот раз он перевел деньги в Лондон через банк, а алмазы спрятал в пояс. Твердые камни впивались в его тело, но синяки и неудобства были лишь малой платой за безопасность его сокровищ.

Только ступив на землю Англии, Мэтью сразу же отправился в «Гаррард», дорогую ювелирную фирму в лондонском Уэст-Энде. Привратник неохотно впустил его, а высокомерный помощник управляющего с презрением посмотрел на его помятый дорожный костюм.

— Чем могу служить, сэр?

— Я хочу заказать из этого ожерелье. — И Мэтью высыпал перед удивленным клерком свои сверкающие камни.

Наступило некоторое замешательство, потом помощник вызвал управляющего. Другой помощник принес Мэтью стул и почтительно поставил позади него, как символ его нового статуса.

— Прекрасные алмазы, — сказал управляющий, рассматривая камни один за другим.

— Это самые лучшие из всех, добытых на моем руднике.

— На вашем руднике?

— На моем алмазном руднике. В Кимберли.

Помощник, который принес стул, теперь вытер его сиденье своим платком, и Мэтью сел.

— Я бы хотел видеть эскиз ожерелья через неделю, — сказал он. — А само ожерелье должно быть готово через месяц.

Ювелир удивленно поднял брови.

— Но камни надо еще огранить и отполировать, — возразил он.

— Все можно успеть, если постараться, — спокойно сказал Мэтью. — Я готов хорошо заплатить за искусную работу и прочие услуги.

— Я должен составить опись камней, — сказал озадаченный ювелир. Но Мэтью достал из кармана листок бумаги.

— Я уже сделал их опись, — сказал он.

— Пройдемте в мой кабинет, сэр. На оформление заказа уйдет некоторое время. Здесь камней гораздо больше, чем на одно ожерелье. Может быть, диадему, сэр, или браслет…

— И кольцо. — Мэтью взял один из алмазов. — Вот этот для кольца.

Прежде чем последовать за управляющим, он задержался в салоне. Мэтью оглядел элегантно обставленное помещение с приглушенным освещением, витрины с золотом и серебром; увидел рубины, бриллианты и жемчуг на сияющем атласе и изумруды, топазы и сапфиры на бархатных подушечках. Красивая, изысканно одетая женщина вошла в салон, в шорохе шелка, окутанная ароматом дорогих духов.

Наступила кульминация всех его ожиданий. Ради этого он до седьмого пота работал в пыли, грязи и жаре Кимберли семь долгих лет. Вот что могут купить деньги. Красоту и власть. Прекрасных женщин, красивую одежду, изысканные драгоценности, самые лучшие дома. И власть — власть над другими людьми. Как изменилось отношение управляющего, когда он увидел камни! И пусть есть люди, которые считают, что счастья не купишь за деньги, но для Мэтью, двадцати семи лет от роду, в полном расцвете силы и здоровья, счастье означало красоту и власть.

Он покинул «Гаррард», договорившись вернуться через неделю и имея в кармане адрес мистера Пула, портного принца Уэльского.

— В этом году брюки носят более широкие, — объяснял ему мистер Пул, снимая мерки для повседневных и вечерних костюмов.

— Мне не нравятся мешковатые брюки.

— Но принц Уэльский ввел эту моду!

— У принца Уэльского полные ноги — у меня нет! Пожалуйста, сшейте к моим костюмам узкие брюки.

Мистер Пул надулся, но спорить не стал. Некоторое время спустя он применил другую тактику.

— Фалды фрака носят в этом году короче. Это вас устраивает, сэр?

Мэтью подумал и кивнул. Ободренный мистер Пул продолжал: — И, конечно, мы не застегиваем сюртук.

— Какая глупость! Я буду застегивать свой.

— Но принц Уэльский…

— У него толстый живот, который застегнутый сюртук не украшает. Я не хочу рабски следовать моде, мистер Пул. И у меня нет намерения кого-то поразить. Будьте любезны сделать так, чтобы я мог застегивать свои сюртуки вот на это. — Он выложил три крупных алмаза и громко рассмеялся, увидев возмущенное выражение на лице портного. — Вы считаете бриллиантовые пуговицы вульгарными! Может быть, на некоторых людях. Но не на мне. Это для фрака, в котором я буду венчаться, мистер Пул. Закажите пуговицы для меня, и я гарантирую, что это будет не последний подобный заказ. Принц Уэльский — не единственный в Англии, кто может быть законодателем мод.

Мэтью никого не известил о своем приезде в Англию и не связывался ни с кем из своих друзей и семьи до тех пор, пока не были готовы его костюмы. Он тихо жил в Лондоне, много гулял по улицам и паркам, вдыхая аромат столицы. Он и не осознавал, как ему не хватало оживления и шума большого города, какой монотонной была его жизнь в Кимберли, каким провинциалом он стал.

Он испытывал странное чувство каждого, кто возвращался из ссылки — ощущение оторванности от своего народа. Он бродил по улицам, отыскивая признаки перемен, и видя, как мало изменились знакомые места, удивлялся, почему он чувствует себя изолированным от своих соотечественников. Он не понимал, что перемены произошли в нем самом, что он развивался в другом направлении и стал отличаться от тех англичан, которые были вокруг него. Он не осознавал, что всегда отличался от них, и именно поэтому покинул Англию. Ирония была в том, что раньше Мэтью всегда хотел быть таким же, как его друзья — жить, как они, тратить деньги, как они, и быть с ними на равных. Он нашел средство сравняться с ними, но в процессе поиска другие условия оказали на него влияние и так изменили, что отдалили от друзей юности еще больше, чем прежде это делала его бедность.

Посетив по дороге парикмахера, Мэтью вышел от мистера Пула в серых брюках в полоску, светло-сером сюртуке, сером парчовом жилете и сером цилиндре. Сочетание такой одежды с его высокой широкоплечей фигурой, светлой бородой и синими глазами на загорелом лице было поразительным. В качестве украшения он воспользовался только алмазной булавкой для галстука, понимая, что элегантный покрой платья уже достаточно говорит о его богатстве.

Чувствуя на себе восторженные взгляды, Мэтью пошел на поиски Николаса. Но найти старого друга оказалось гораздо труднее, чем он себе представлял. Его не было ни в клубе, ни в квартире, которую он снимал. Убедившись, что Николас не уехал из города, Мэтью оставил для него сообщение и вернулся в гостиницу ждать известий. Все было напрасно. Два дня спустя Мэтью вернулся на квартиру Николаса и потребовал объяснений у его слуги Престона.

— Ты должен знать, где он! — настаивал Мэтью.

— Я не имею права сказать вам, сэр.

— Короче говоря, ты знаешь, где он, но он приказал тебе молчать.

Мэтью пристально посмотрел в лицо слуге. Он мог оценить и похвалить преданность Престона, но за маской вежливости чувствовалось беспокойство и озабоченность.

— Он не возвращался домой, иначе он непременно связался бы со мной, в этом я уверен. И часто он исчезает на несколько дней?

— Мне бы не хотелось об этом говорить, сэр.

— Очевидно, часто. Женщина? Нет, ему не потребовалась бы такая таинственность. Он пьет? Нет, тогда он пришел бы домой отсыпаться. Ради Бога, Престон, скажи мне может быть, он в беде.

— Вот этого-то я и боюсь, — простонал Престон. — Но если я не оправдал доверие их светлости, это может стоить мне не только места. Если герцог узнает…

— Скажи мне! — зарычал Мэтью.

— Лорд Николас в «Золотой пагоде», сэр.

— Где это и что это такое?

— Это притон курильщиков опиума в Сити.

— Опиум! — Мэтью схватил слугу за плечи и затряс так, что у того застучали зубы. — Это адское зелье! И ты ничего не предпринял? Разве те не мог хотя бы сообщить его брату?

— Маркизу Ламборну все известно, сэр. — Престон помедлил. — И графу Хайклиру тоже, — добавил он.

— Черт бы побрал этих самодовольных дураков, — выругался Мэтью. — Одевайся, Престон. Мы приведем его домой.

Наемный экипаж миновал темные улицы Сити и свернул к лондонским докам. Они оставили позади бордели и арены для петушиных боев и оказались на узких, вонючих улочках, где в каждой тени таилась опасность. Неподалеку от «Золотой пагоды» внимание Мэтью привлек звон от удара стали о сталь и приглушенные крики, что своевременно напомнило ему об опасности, поджидавшей на каждом углу этих темных улиц.

— Не останавливайся, — велел Мэтью кучеру. — Здесь опасно ждать. Поезжай дальше, вернешься через десять минут. — Мэтью расправил плечи и, сопровождаемый испуганным Престоном, спустился по каменным ступеням в настоящий ад.

Первый взгляд на это места, его запахи и звуки напомнили Мэтью ранние дни алмазных копей. Здесь было жарко; тепло исходило от жаровен, стоявших в углах помещения; резкий запах пота смешивался с запахом дыма. Когда глаза Мэтью привыкли к полумраку, он разглядел, что у этого места было мало сходства с алмазными копями. В Кимберли все было в непрерывном движении, а здесь тела лежали в безучастной неподвижности или корчились в судорогах. В Кимберли удары лопат, звон ведер, крики людей и топот лошадей сливались в единую какофонию звуков. Здесь же была тишина, нарушаемая полубессознательным бормотанием и стонами курильщиков опиума. В Кимберли облако пыли застилало все вокруг, а здесь в воздухе висели ядовитые пары наркотика.

Маленький китаец, низко кланяясь, предложил им свободное место.

— Я ищу своего друга, — громко сказал Мэтью. — Лорда Николаса Графтона.

Китаец растерянно развел руками, но ничего не сказал.

— Престон, начинай искать! — приказал Мэтью, и сам нырнул в полумрак, заглядывая в искаженные лица и переворачивая неподвижные тела. Престон делал то же самое в другом конце комнаты. Николас лежал в забытьи на деревянной скамье у стены и с трудом поднял отяжелевшие веки, когда Мэтью и Престон склонились над ним.

— Еще одну трубку, — пробормотал он, — еще одну трубку — и я пойду домой. Я здесь уже несколько часов.

— Ты здесь уже несколько дней, Ники. Пора идти домой. Вставай, старина.

— Кто ты? — вскрикнул Николас срывающимся голосом. — Ты похож на друга, который у меня когда-то был, но он далеко, и я никогда больше не увижу его.

Он начал плакать.

— Это я, Мэтью. Пойдем домой.

— Не хочу идти домой. Мне незачем идти домой.

Но он позволил поднять себя со скамьи и теперь стоял, пошатываясь, поддерживаемый с обеих сторон Мэтью и Престоном. Мэтью позвал китайца и заплатил все, что должен был Николас. Потом, стараясь не вдыхать ядовитые пары опиума, они с Престоном почти вынесли Николаса на свежий воздух. Поднявшись по ступеням наверх, они стали ждать кэб.

Его не было видно, но вскоре они услышали топот копыт. Когда кэб появился из-за угла, из мрака улочки вынырнула группа матросов. Оценив внешний вид господ и решив, что они все находятся под воздействием опиума, матросы сочли их легкой добычей, но просчитались. Когда четверо из них, посмеиваясь, стали медленно и уверенно приближаться, Мэтью, оценив обстановку, быстро передал обмякшего Николаса Престону.

— Сажай его в кэб!

Освободившись от ноши, Мэтью нанес первому матросу резкий удар правой, а второму — короткий удар левой. Оба свалились на землю, а пока их товарищи изумленно взирали на это, Мэтью схватил их за головы и с силой ударил друг о друга. Они последовали за первыми двумя, а Мэтью, удовлетворенно потирая руки, сел в кэб. Не зря он столько раз разнимал дерущихся пьяных африканцев на руднике в Кимберли.

Потом, когда Николас спал, Мэтью сидел у его постели и смотрел на бледное осунувшееся лицо на подушке. Далеко, в Кимберли, занятый своими делами, он не часто вспоминал Николаса. Ему следовало бы вернуться раньше, или во всякой случае писать другу; Мэтью ругал себя за свою нелюбовь к письмам, а Хью, маркиза Ламборна, ругал за равнодушие к судьбе брата.

— Как я скучал по тебе, — сказал Николас, когда проснулся и узнал все новости. — Я ведь так ничего и не добился в жизни. Зато ты сделал так много!

— О, это пустяки, — нетерпеливо отмахнулся Мэтью. — Я вот не могу понять, как ты попал в лапы торговцев опиумом. Ты же всегда клялся, что не дотронешься до этого зелья!

Николас вздохнул и приподнялся на подушке. Он уже выглядел уже лучше, чем накануне, когда они его нашли, но все равно в нем мало что осталось от того здорового молодого человека, которого знал Мэтью.

— Странная вещь, — задумчиво произнес Николас, — но цепь событий началась с того дня, когда ты покинул Англию, и с той тысячи фунтов, которую ты мне дал.

— Боже правый! — воскликнул Мэтью. — Неужели ты курил опиум все эти семь лет!

— Нет, нет, но события начались именно тогда. Ты дал мне тысячу фунтов, чтобы я заплатил свои карточные долги, но я не сделал этого. Я решил поставить всю сумму на скачках. Тогда я смог бы заплатить долги и получить еще кое-что для себя.

Мэтью застонал.

— Это сработало, — с восторгом заявил Николас. — Твои деньги принесли мне удачу, и лошадь выиграла. Потом следующая и следующая. Я попал в полосу везения. В течение нескольких лет я был богатым и удачливым. Я начал верить, что смогу выиграть любое пари, поэтому я принял вызов и поспорил, что смогу курить опиум и не пристраститься к нему. И так началось мое падение, потому что я не только не смог устоять перед наркотиком, но и начал проигрывать все другие пари. Твой подарок, Мэтью, стал моей погибелью. Лучше бы я не смог расплатиться с долгами и таким образом лишился бы возможности играть без ведома отца. Как бы там ни было, твои деньги подарили мне годы блаженства, но удача покинула меня, и я оказался в бездне.

— Почему Ламборн не остановил тебя?

Николас пожал плечами.

— Он пытался, по-своему, — но мы с ним никогда не были близки. Они с Изабель большие друзья, а на меня они не обратили внимания. Изабель… Мне очень жаль, Мэт.

— А мне нет, — отрывисто сказал Мэтью. — Ты скоро увидишь, что у меня теперь другие планы на брак.

— У Ламборна тоже. Но он в долгах, и папа сломал себе голову, стараясь найти выход из положения. Бедные мама и папа. Шестеро детей — и только один имеет семью!

— Значит, Ламборн хочет жениться! — Опасный блеск появился в глазах Мэтью, что могло бы вызвать опасения у любого, кто знал нынешнего Мэтью и его методы. — Спасибо за информацию. А теперь тебе нужен врач. Ни при каких обстоятельствах ты не должен даже приближаться к опиуму.

— Наркотики не так-то просто бросить, — сказал Николас. — Я уже пробовал.

— Но сейчас у тебя есть я, и с моей помощью ты поправишься, — заверил его Мэтью.

Поручив Николаса заботам врача, Мэтью вернулся в гостиницу, чтобы серьезно обдумать свой следующий шаг. Чем больше он думал о Николасе и своих делах в Англии, тем больше понимал, что ему нужен представитель, которому бы он доверял. Он должен найти абсолютно честного человека, который вел бы его лондонские дела. Мэтью иронично усмехнулся про себя. Честные люди так же редки, как рубины. Где он найдет такое сокровище, чтобы тот соблюдал его интересы даже в его отсутствие? Неожиданно Мэтью кое-что вспомнил. Облачившись в новый костюм и посмотревшись на себя в зеркало, он отправился с визитом к графине де Гравиньи.

Он еще раньше узнал, что овдовевшая графиня теперь постоянно живет в доме на Итон-Сквер, где он навещал ее много лет назад в ее приезд в Лондон. Мэтью понимал, что она может отказаться принять его, но решил рискнуть. Она приняла его довольно холодно в том же самом салоне, и некоторое время они вели вежливый разговор, пока графиня рассматривала его самого и дорогую одежду, а Мэтью старался не замечать, как она постарела: в ее роскошных каштановых волосах появились серебряные нити, а гладкую кожу избороздили морщины.

— Ты преуспел, — сказала наконец графиня.

— Благодаря вашей науке и вашей щедрости, — ответил Мэтью. — Урок, который вы дали мне во время нашей последней встречи, оказался более ценным, чем то, чему вы научили меня при нашем первом знакомстве. Скажите, графиня, вы выкупили свой бриллиант за разумную цену?

— Да. Я не оказалась в убытке, Мэтью.

— Но вы потратили больше денег, чем рассчитывали.

Графиня подняла голову и пристально посмотрела на него.

— Да. Примерно на тысячу фунтов больше.

— Эта сумма, — сообщил Мэтью, — и является причиной моего визита к вам. Позвольте мне, дорогая графиня, вернуть мой долг, — и с этими словами он положил на стол чек на эту сумму.

Графиня удивленно подняла брови.

— Ты — непредсказуемый человек, Мэтью. Чем вызван столь внезапный приступ раскаяния?

— Я дал эти деньги Николасу, но они принесли ему несчастье, разочарование и отчаяние. — Мэтью рассказал, что случилось с его другом. — Я не только чувствую моральную обязанность, графиня, вернуть долг, но и надеюсь снять заклятие, которое невольно навлек на Николаса.

Графиня нахмурилась.

— Мораль? Заклятие? Это совсем не похоже на Мэтью, которого я знала — или думала, что знала. — Она молча посмотрела на чек. — И все же, — медленно произнесла она, — ты всегда был очень привязан к Николасу, и было очень щедро с твоей стороны подарить ему пятую часть стоимости алмаза.

Она перевела взгляд на непроницаемое загадочное лицо Мэтью и, хотя она сомневалась в искренности его раскаяния, но не могла сдержать улыбки.

— Ты плут, Мэтью, — сказала графиня, — но очаровательный плут. Женщины всегда найдут оправдание твоим недостаткам и простят тебе все. Мужчины, однако, не будут такими всепрощающими!

Мэтью усмехнулся, и на секунду перед ней появился очаровательный мальчик, который привлек ее внимание семь лет назад.

— Когда вы не досчитались тысячи фунтов, вы, случайно, не подумали, что Рейнолдс взял их себе? Когда в Кейптауне он выудил у меня деньги, он вполне мог оставить часть у себя.

— Никогда, — с жаром возразила графиня. — Рейнолдс честный человек.

— Что ж, я так и думал. Мне как раз очень нужен такой человек, чтобы приглядывать за Николасом, когда я вернусь в Кимберли. Он все еще работает на вас?

— Мистер Рейнолдс никогда не работал полностью на меня; он — агент, который выполняет задания разных клиентов. Я могу дать тебе его адрес; уверена, он будет не против работать на тебя — если только работа будет честной и благородной.

Мэтью сунул адрес в карман и покинул графиню так поспешно, что та начала думать, что несмотря на всю его любезность по отношению к ней и заботу о Николасе, именно эта информация была истинной целью его визита.

Она неловко повернулась в кресле и поморщилась от боли. Мэтью ничего не заметил, но болезнь постепенно превращала ее в инвалида. Овдовевшая, бездетная графиня де Гравиньи, красота которой уже поблекла, с грустью оглядывалась на свою, как ей теперь казалось, напрасно прожитую жизнь. Под платьем на увядающей груди все так же покоился грушевидный бриллиант, холодный и твердый. Она носила его всегда: ненавидела его, проклинала, боялась источаемого им зла, но носила. От бриллианта нельзя было убежать, и сегодня он показался ей более тяжелым и зловещим, чем обычно.

Графиня была уверена, что Мэтью тоже не уйти от судьбы: алмазы взяли его в плен, управляли им, руководили всеми его действиями. И все же в нем пока оставалась искра добродетели, которая могла бы одержать верх над разлагающим влиянием драгоценных камней.

— Мистер Рейнолдс? — Ни за что на свете Мэтью не смог бы вспомнить, как выглядит этот человек, и он безуспешно старался представить себе лицо, которое он видел в последний раз в Кейптауне семь лет назад.

— Мистер Харкорт-Брайт. — Они пожали руки.

— У вас отличная память, — сдержанно сказал Мэтью.

— Качество выработано годами. Для моей профессии это исключительно важно, однако, есть люди, чьи лица запоминаются сразу.

Мэтью поклонился, отметив скрытый комплимент, и изложил проблему Николаса.

— Немного выпивки, изредка игра в карты, несколько женщин — это не страшно. Главное — умеренность, мистер Рейнолдс. И самая важная задача — не подпускать его даже близко к притонам курильщиков опиума.

— Я сделаю все возможное, мистер Брайт, при содействии их светлости и этого Престона. Если мне позволено будет сказать, то хочу заметить, что молодому лорду необходимо какое-то полезное занятие.

— Вы правы, — задумчиво сказал Мэтью. — С помощью врача он одолеет зависимость от наркотика, но бесцельный образ жизни не способствует самодисциплине. Возможно, я открою в Лондоне контору по торговле алмазами и надеюсь, что вы возглавите ее вместо меня. Когда придет время, лорд Николас, вероятно, сможет стать там полезным, или мы убедим его в собственной полезности.

Рейнолдс понимающе улыбнулся и с присущим ему тактом перевел разговор на обсуждение причитающегося ему вознаграждения. Когда этот вопрос был решен, Мэтью направился к двери.

— У меня может быть еще одно задание для вас. Перед отъездом на алмазные рудники я зайду снова.

Мэтью отдал еще один долг и потом провел несколько дней в Брайтоне с матерью и незамужней сестрой. Он выслушал, с какой гордостью Луиза говорила о Фредди, но со смешанными чувствами отметил, что его собственное богатство произвело на мать благоприятное впечатление. Она тут же поспешила представить его всем своим знакомым и держалась с ним так, как будто он был ее любимым блудным сыном. Мэтью был доволен, что наконец завоевал ее внимание, но не так счастлив, как ожидал. Было что-то странно унизительное в том, что он покупал привязанность матери. В детстве он любил ее и старался угодить ей в надежде, что и она полюбит его. Теперь у него не было никаких чувств — возможность установления настоящих отношений между ними исчезла.

Мэтью вернулся в Лондон, чтобы узнать о состоянии Николаса и завязать деловые связи с торговцами алмазами с улицы Хаттон-Гарден. Однако, на самом деле он с волнением ждал, когда будет готово ожерелье, чтобы он мог нанести давно задуманный визит в имение графа Хайклира.

Наконец пришло известие из «Гаррард». Диадема, браслет, кольцо и украшения для него самого еще не были закончены, но ожерелье, главный предмет сказочного гарнитура, было готово.

Футляр лежал на столе управляющего. Ювелир медленно открыл крышку, и у Мэтью перехватило дыхание, когда он взглянул на сверкающие камни на голубой бархатной подушечке. Ожерелье было еще прекраснее, чем он воображал, еще величественнее, чем он задумывал; оно излучало безупречное сияние, сверкало и переливалось.

Все работники, все звенья человеческой цепочки, участвовавшие в работе, в совершенстве справились со своим заданием. Огранщики и полировщики выявили всю красоту камней, но дизайнер превзошел всех. Он оправил бриллианты в золото, но оправа была тонкой, едва заметной, такой, чтобы все внимание сосредотачивалось на камнях. Простота композиции украшения опережала свое время и придавала ему уникальную изысканность.

Мэтью с удовлетворением отметил, что он был главным создателем этого сверкающего совершенства. Именно он выбрал камни, из которых оно было изготовлено. Он не только отобрал самые чистые камни, но и нашел такие, которые соответствовали друг другу по размеру, форме и цвету.

— Это несомненный успех, — тихо сказал управляющий.

Мэтью кивнул. Волнение нарастало в нем в преддверии действий, которые он намеревался осуществить. Он взял украшение в руки, осторожно ощупывая каждый камень, как давно ожидаемое оружие мести.

— Ожерелье Брайта, — пробормотал он. — Наконец-то!

Глава двенадцатая

Когда на следующий день Мэтью приехал в Хайклир, Фредди вышел встретить его. С одной стороны, это был момент, которого он ждал — момент, когда он мог похвастаться своим положением, замком и графиней. Но он также опасался, что Мэтью может заговорить о «несчастном случае» в Каусе. Фредди уже решил, что когда Мэтью попросит у него денег, он сразу же даст их ему с условием, что тот вернется в Южную Африку ближайшим пароходом и останется там навсегда.

Только когда Фредди увидел великолепного незнакомца, выходящего из экипажа, он вспомнил, насколько он ненавидит брата. Мэтью стал еще привлекательнее, чем прежде, и судя по его высокомерному виду и элегантному костюму далеко не нищенствовал. Еще не успев обменяться с братом и парой слов, Фредди почувствовал, как сжалось и пересохло у него горло, и как полузабытые раздражение и зависть вновь охватывают его.

Для Мэтью Фредди нисколько не изменился. Он был все такой же отвратительный, жирный и вялый, а цвет его лица тоже не стал лучше. Месть, подумал Мэтью, будет особенно сладкой.

— Фредди! — воскликнул он. — Мой дорогой брат, как счастлив тебя видеть, — и Мэтью заключил его в объятия.

— Да… конечно, — Фредди подозрительно посмотрел на Мэтью.

— Знаешь, Фредди, только находясь далеко от дома, начинаешь понимать, как дорога тебе семья. А после нашей трагической утраты мы с тобой должны быть ближе друг другу, чем раньше.

— Несомненно.

Совершенно подавленный великолепием, живостью и силой брата, Фредди поднимался по ступеням с неприятным чувством, что все будет не так, как он планировал. Однако у него еще оставалась козырная карта.

— Пойдем, встретишься с Изабель.

— Ах, Изабель! — Мэтью остановился и пристально посмотрел в маленькие, как у свиньи, глазки Фредди. — Когда-то я питал надежды в отношении ее, как ты помнишь. — Он глубоко вздохнул. — Но я убедил себя, что все к лучшему. Изабель рождена, чтобы быть графиней и украшать собой такой дом, как Харкорт-Холл. Я понял, что заносился слишком высоко.

Расстроенный Фредди, чувствующий, что проиграл второй раунд так же, как и первый, повел Мэтью в гостиную.

Изабель лежала на софе; на ее лице застыло выражение скуки. Визит брата Фредди был совсем некстати: из-за него не только Фредди вернулся в Хайклир, но и ей пришлось отменить несколько очень личных встреч. Она раздраженно вздохнула и попыталась вспомнить, как выглядит Мэтью, но прошло слишком много лет, чтобы она могла вспомнить какие-нибудь подробности того короткого увлечения.

Она нетерпеливо взглянула на дверь, услышав голос Фредди, и с удивлением увидела на пороге очень красивого мужчину. Теперь она вспомнила Мэтью и то влияние, что он на нее оказывал. Когда он приблизился к ней, она ощутила магнетизм его личности и агрессивную мужскую силу, исходившую от него. На его лице она увидела нескрываемое восхищение, и когда он склонился к ее руке, то бросил на Изабель осторожный взгляд из-под темных ресниц. Выражение, которое она прочла в его синих глазах, было весьма далеким от проявления братской любви.

Изабель улыбнулась и самодовольно вскинула голову. Этот деверь неожиданно мог оказаться просто находкой. Как верно она поступила, выйдя замуж за Фредди: таким образом она могла быть и графиней и наслаждаться преимуществами, которые давала ей семья.

Мэтью видел перед собой несомненно прекрасную женщину. Его откровенный взгляд скользнул по великолепным белокурым волосам, голубым глазам и молочно-белой коже, потом ниже по высокой груди и тонкой талии, не испорченной рождением детей. Его пристальный взгляд вызвал легкий румянец ожидания на щеках Изабель, и она почувствовала, как в ней вспыхнул огонь. Но сегодня Мэтью увидел и то, чего не замечал раньше — жесткий расчетливый эгоизм в ее глазах и улыбке.

— Изабель! Моя дорогая сестра — если ты позволишь тебя так называть! — Он чуть дольше, чем следовало, задержал ее руку в своей, и легкое пожатие его пальцев не было случайным.

Фредди нахмурился. От него не скрылась реакция Изабель на внушительную фигуру Мэтью. Он отлично знал, что у его жены были любовники, и считал это вполне нормальным. Ему было безразлично, даже если бы она стала спать с каждым мужчиной в Англии, но только не с Мэтью. Кто угодно, только не он.

Гнев пробудил во Фредди поток неожиданных эмоций и воспоминаний. Мэтью напомнил ему о детстве и юности, о семье, отце, дядях и кузенах… Фредди откашлялся, стараясь подавить в себе страх, готовый поглотить его целиком. Одно было ясно — визит Мэтью должен быть коротким. Очень коротким.

Однако, в последующие несколько дней поведение Мэтью было безупречным. Он не переставал восхищаться домом и поместьем, прекрасно играл роль доброго дядюшки для четырехлетнего Чарльза и двухлетней Джулии. И если он был чуть более внимательным к Изабель, то свою любезность он проявлял с такой простотой и искренностью, что на него невозможно было обижаться.

Но две вещи оставались загадкой для Фредди. Во-первых, Мэтью ни разу не заговорил о Каусе. Во-вторых, он ничего не рассказывал о своих успехах или неудачах на алмазных рудниках.

Через четыре дня после приезда в Хайклир Мэтью верхом отправился в Десборо. По дороге от его внимательного взгляда не скрылись признаки запустения в имении соседей, необработанные поля и покосившиеся дома, и даже следы разрушения самого особняка. Очевидно, герцог Десборо очень нуждался в средствах.

Мэтью пере ступил порог дома, который семь лет назад был закрыт для него, и вручил привратнику свою визитную карточку. На ней было написано: «У меня есть важные новости о Николасе». Оставшись в холле один, он прошел к двери голубого салона и распахнул ее. Комната была пуста. Он быстро подошел к окну и выглянул на террасу. Там гуляли три девушки: две из них были темноволосые, как Ламборн, а самая младшая — белокурая, как Изабель и Николас. Удовлетворив свое любопытство, Мэтью вернулся в холл.

Герцог встретил его сердитым взглядом, но Мэтью поклонился ему с преувеличенной вежливостью.

— Я знаю, ваша светлость, что вы приказали мне никогда впредь не переступать порог вашего дома. Однако, я надеюсь, вы не пожалеете, что приняли меня сегодня.

— Что случилось с Николасом? — без предисловий спросил герцог.

— Николас нездоров. Надеюсь, что ничего серьезного, но я взял на себя ответственность поручить его заботам врача. Я снова навещу его, когда вернусь в город.

— Это очень благородно, — проворчал герцог. — Это все?

— Нет. — Мэтью положил на стол футляр, который он принес с собой, и нарочито театральным жестом открыл его. — Этого достаточно, сэр, чтобы купить вашу младшую дочь?

Герцог в гневе вскочил, но возмущенный возглас замер у него на губах, когда он увидел прекрасное ожерелье. Широко открыв глаза, он смотрел на драгоценные камни, хватая ртом воздух, как вытащенная на берег рыба, а Мэтью спокойно сидел и ждал.

— Вы оскорбляете меня, сэр! — прорычал герцог, обретя, наконец, голос и самообладание, — никто не может купить моих дочерей.

— О, простите меня, — с явным удивлением произнес Мэтью. — Я решил, что мой брат приобрел Изабель с помощью своего внезапно унаследованного титула и состояния.

Герцог опять вышел из себя, и Мэтью воспользовался его временной неспособностью говорить.

— Естественно, ожерелье — это еще не все, что я могу предложить. Это то, что можно было бы назвать образцом. У «Гаррарда» делают и другие украшения из камней с моих алмазных рудников.

— Алмазных рудников, — воскликнул герцог, выделив их множественное число. — Сколькими же рудниками вы владеете?

— Честно сказать, не знаю, я не считал, — улыбнулся Мэтью с обезоруживающей искренностью. — Однако, доход от них вполне приличный, смею вас заверить, чтобы содержать жену в подобающем комфорте.

Помимо его воли взгляд герцога вновь упал на замечательные бриллианты на бархатной подушечке.

— В самом деле? — слабо сказал он, чувствуя, что уступает.

— В качестве свадебного подарка семье моей невесты я мог бы оплатить долги Ламборна. Я надеюсь, избавление от такого груза откроет путь к его собственному браку.

Герцог перевел дух.

— Да.

— И я возьму на себя ответственность за Николаса, у которого тоже есть некоторые финансовые обязательства. Что ему необходимо, — нравоучительно заметил Мэтью, — так это полезное занятие.

— Несомненно, — прошептал герцог, закрыв глаза. Он презирал Мэтью и ненавидел его все больше с каждым сказанным им словом. Но искушение было слишком велико…

— Таким образом, решатся дела Ламборна, Николаса и, конечно, Энн. Одним махом вы сбудете с рук троих детей, ваша светлость! Ведь это значительно улучшит ваше финансовое положение? Хотя, конечно, если мой тесть сам немного стеснен в средствах, я бы счел своим долгом и счастьем помочь ему.

Сдавленный стон вырвался у герцога, и благородный дворянин закрыл лицо руками.

Мэтью улыбнулся. Все было так, как он предполагал — предложение было слишком заманчивым, чтобы от него отказаться.

— Но только не Энн, — сказал герцог. — У нее есть две старшие сестры, которые пока не замужем. Было бы лучше…

— Энн.

— У моей дочери Джейн много прекрасных ка…

— Энн.

Герцог сдался перед твердостью в голосе Мэтью и непреклонным выражением его глаз.

— Она может вам не понравиться, — неуклюже произнес он.

— Для меня такого вопроса не существует. Я хочу на ней жениться.

— Она красивая девушка, — растерянно сказал герцог, размышляя, как он сообщит эту новость жене и детям.

— Я знаю. Она очень похожа на Изабель в том же возрасте.

И в глазах Мэтью, устремленных на герцога, читалась одна абсолютно ясная мысль. Герцог все понял — Мэтью мстил; он ненавидел его за это, но знал, что был бессилен противостоять ему. Боже, думал он, если бы я так остро не нуждался в деньгах, и если бы Ламборн и Николас не были такой обузой для меня… тогда я мог бы выгнать его. Но он сознавал, что это только мечты, и что без Мэтью ему не обойтись — значит, Мэтью женится на Энн. Бедняжка Энн.

Сбежав от сестер, она бродила одна по саду, наслаждаясь одиночеством и первыми признаками весны. Нежные зеленые ростки пробивались из влажной земли, обещая богатый урожай, и аромат трав уже чувствовался в воздухе. Энн вышла через арку в старой стене из сада и направилась через лужайку к ручью, который, журча и играя, бежал через все поместье Десборо уже тысячу лет или больше. Последние нарциссы и крокусы еще цвели под ивами и в сочетании с чистой, свежей водой и молодой зеленью давали непередаваемо прекрасную картину английской весны. Взирая на эту красоту вокруг, Энн вздохнула. Она любила сельский пейзаж, деревья, птиц и цветы, и в прежние годы в это время была счастлива. Однако, в этом году ее настроение было очень переменчивым: то она пребывала в восторженном состоянии, то впадала в меланхолию. Энн было семнадцать лет, и она впервые влюбилась.

Если бы только узнать, думала Энн, как он относится к ней. Он ничего не говорил, но смотрел на нее так, что у нее подкашивались ноги; и уж конечно, ему не следовало стоять так близко, когда она играла этюды. Она никому не рассказывала о своем увлечении, потому что знала, что все будут смеяться и говорить, что каждая девушка влюбляется в своего учителя музыки. Но у нее все было иначе — Пол был такой возвышенный; даже линия его щеки была идеально правильной и эстетичной, и ее любовь была чище и романтичнее, чем земные чувства более светских особ.

Забавно, думала она, что предыдущего учителя музыки уволили, потому что решили, будто он увлекся Джейн. Все знают, что Джейн безумно влюблена в деревенского школьного учителя, а он в нее. Однако, у этого чувства не было будущего. Герцог никогда не согласится на такой брак, даже если бы Джейн или ее учитель набрались храбрости поговорить с ним — чего они никогда не сделают.

Тут из дома вышел слуга и передал Энн, что отец хочет ее видеть. Приглашение было необычным, Энн начала рыться в памяти, не совершила ли она какой-нибудь проступок. Лица обоих родителей были серьезными, и ее опасения усилились.

Герцог не отличался ни тонкостью чувств, ни тактом.

— У меня только что попросили твоей руки, — без предисловий сказал он.

Сердце девушки учащенно забилось, и она в волнении ухватилась за спинку стула. Пол! Значит, он любит ее!

— Это просьба исходит от Мэтью Харкорт-Брайта, брата Фредди. И ты, конечно, примешь его предложение.

На мгновение Энн онемела, не веря своим ушам. Комната поплыла у нее перед глазами; шок был как удар в живот. Но она не задавала никаких вопросов; если отец что-то сказал, значит, так оно и было. Он не смотрел на нее, а обращал свои слова поверх ее головы, в сторону окна. В глазах матери она видела сочувствие, но губы герцогини были решительно сжаты.

— Брат Фредди! Я ни за что не выйду замуж за этого человека!

— Он вполне подходящая партия.

— Вы хотите сказать, что он богат. Значит, он действительно разбогател на алмазных копях?

— Да, он состоятельный человек. Но это еще не все. Он, уверяю тебя, гвоздь этого сезона.

— И почему же этот так называемый «гвоздь сезона» хочет жениться именно на мне? — Энн смотрела на отца; щеки ее пылали, в глазах горел огонь неповиновения.

Герцог продолжал смотреть в окно.

— Это слишком долго объяснять, но уверяю тебя, ему нужна именно ты.

— Не Джейн? Не Элизабет? Они старше меня. Несомненно, было бы лучше сначала выдать замуж ваших старших дочерей!

— Энн! — Герцогиня впервые обратилась к ней. — Ты напрасно задаешь эти вопросы отцу: Мэтью нужна ты — не Джейн и не Элизабет. Тебе очень повезло.

— Повезло! Оказаться замужем за братом толстого Фредди! — В отчаянном крике Энн отразилась боль ее разбитого сердца и предчувствие беспросветной жизни, которая ждала ее впереди.

— Мэтью совсем не похож на Фредди, — мягко сказала ее мать. — Ты же прежде встречалась с ним. Разве ты его не помнишь?

— Помню. Я помню, что он был скучным и серьезным, и к тому же он был влюблен в Изабель. Мужчина, который был увлечен Изабель, не сможет полюбить меня, а я не смогу полюбить его. Я не выйду за него замуж!

— Твой долг выйти замуж за того, кого я выберу тебе в мужья, — проворчал герцог.

— Для чего? Или этим мы должны оправдывать свое существование? Мы подаем пример простым людям, говоря: «О, да, у нас есть все преимущества титула и богатства, но посмотрите, какие ужасные вещи мы должны терпеть во имя фамильной чести и долга»? Нет, я не сделаю этого! Если я выйду замуж, то только по любви.

И она выбежала из комнаты.

Герцог тихо выругался, а герцогиня с трудом удержалась от того, чтобы не сказать ему, как неправильно он повел себя с Энн.

— Ей необходимо встретиться с Мэтью как можно скорее. Он всегда был самым привлекательным молодым человеком из наших знакомых. Возможно, увидев его, она не будет противиться.

— Он не просил встречи с ней. У него нет намерения умолять ее выйти за него замуж, — мрачно заметил герцог. — Она должна быть представлена ему, как послушная жертва.

Герцогиня невесело задумалась.

— Мой дорогой, ты уверен, что этот брак — единственный выход для нас?

— Абсолютно уверен.

— Тогда я поговорю с ней, когда она немного свыкнется с этой мыслью. Я объясню ей, как важен этот брак для нашей семьи, а для Ламборна и Николаса в особенности. Энн всегда была очень привязана к Николасу.

Мэтью вернулся в Хайклир к ленчу. Нарочито небрежно он положил футляр с ожерельем на стол, и Изабель с любопытством взглянула на него.

— Какая интересная коробочка! Можно заглянуть внутрь, если это не секрет?

— Конечно, можно, — он подвинул футляр к ней. — Здесь всего лишь несколько камней с моих алмазных рудников.

Изабель открыла крышку и невольно вскрикнула, потом она вынула ожерелье из футляра и положила сверкающие огнем камни себе на ладонь. Она представила, как эти бриллианты украсили бы ее белоснежную шею, и ей больше всего на свете захотелось их иметь.

— С твоих алмазных рудников? — переспросил Фредди, совсем как его тесть недавно.

Мэтью в общих чертах описал свою карьеру в Кимберли и дал весьма оптимистическую оценку будущих доходов от своих шахт. С непередаваемым наслаждением он наблюдал за реакцией своих слушателей: Фредди мрачнел от зависти, а Изабель жадно облизывала губы. Когда-то Мэтью хотелось со всего размаху ударить Фредди и бить его до тех пор, пока он не запросил бы пощады и не признался бы во всех своих грехах. Теперь он выбрал более изощренную пытку и медленно закручивал гайки.

— Я поеду в Десборо, — сказал Фредди жене после ленча. — Твой отец продает верховую лошадь.

Больше не продает, подумал Мэтью. Герцогу нет надобности продавать лошадь; вместо этого он уже продал дочь. Однако он промолчал, наблюдая, как Фредди уезжает на весьма полезную для него встречу.

Потом он повернулся к Изабель с самой соблазнительной своей улыбкой.

— Кажется, собирается дождь, и мы совсем одни. Как мы скоротаем вечер?

Он протянул руку и погладил ее по щеке. Изабель взяла его руку и крепче прижала к своей гладкой коже.

— Разве не этого момента мы ждали с тех пор, как ты приехал сюда, и мы увидели друг друга в первый раз? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Не совсем в первый, Изабель. Мы ведь были и прежде знакомы, или ты забыла?

— Нет, не забыла, но тогда я была совсем ребенком. Сейчас я женщина, с желаниями настоящей женщины и женским телом, которым я знаю, как пользоваться.

Она наклонилась к нему, он грубовато привлек ее к себе и поцеловал долгим и жарким поцелуем.

— Отпусти свою горничную, — прошептал он, целуя ее в шею. — Я приду к тебе через десять минут. Сначала мне надо убрать ожерелье.

— Для кого оно предназначено?

Мэтью снова поцеловал ее.

— Для женщины, которую я выбрал, — ответил он и посмотрел на нее с любовью, желанием, страстью и обещанием во взгляде.

Изабель поспешила к себе в комнату и быстро сбросила с себя одежду. Она посмотрела в зеркало на свое обнаженное тело — Мэтью не найдет в нем изъяна — и завернулась в черный шелковый пеньюар, подчеркивающий каждую линию ее тела. Тут дверь отворилась, и Мэтью вошел, закрыл за собой дверь и прислонился к ней, сложив руки на груди.

Он медленно окинул взглядом комнату, задержав его на огромной кровати под бледно-голубым покрывалом, потом взглянул на Изабель. Его прищуренные, полу-прикрытые веками глаза излучали такой магнетизм, что Изабель задрожала. Она обвила его руками, прижалась к нему всем телом, стараясь быть как можно ближе. Его руки обняли ее, ощупывая ее тело под тонким шелком; они ласкали ее груди, спину и ягодицы до тех пор, пока вспыхнувшее в ней желание не стало просто невыносимым. Он распахнул пеньюар и провел рукой у нее между ног, и она прижалась к нему, ожидая продолжения.

Мэтью же отстранился.

— Сними пеньюар, — велел он, — и повернись, медленно, кругом. Я хочу посмотреть на тебя.

Изабель с гордым видом сделала так, как ее просили. Черный шелк упал к ее ногам, открыв мраморную белизну ее тела. Поворачиваясь, она подняла руки и распустила свои шикарные волосы, и они рассыпались у нее по плечам. Потом она вновь встала к нему лицом и протянула ему руку, приглашая в постель.

Но выражение лица Мэтью уже изменилось. Он равнодушно смотрел на нее, и его губы кривились в циничной улыбке:

— Спасибо за приглашение, Изабель, — сказал он, зевая, — но сегодня у меня нет настроения. Видишь ли, кажется, я не чувствую должного… энтузиазма.

Обида, разочарование и отчаяние охватили ее. Вдруг она осознала, как глупо выглядит обнаженной, и быстро подняла с полу одежду.

— Как ты посмел! — бросила она. — Как ты посмел пробудить во мне желание и так бесцеремонно отбросить в сторону!

— Действительно, как! — он рассмеялся. — Ну, Изабель, тебе должно быть известно, что это ты показала мне, как это делается.

— А ожерелье, ты собирался подарить мне ожерелье!

— Ничего подобного. Ожерелье предназначено для дамы, которую я выбрал. Для моей невесты. — Он многозначительно помедлил. — Для твоей сестры Энн.

— Энн! — вскрикнула Изабель. — Ты собираешься жениться на Энн! — Ревность пронзила ее, как нож, когда она представила себе, как ее маленькая сестричка будет носить ожерелье и ложиться в постель с этим роскошным насмешливым мужчиной. Она бросилась на него с кулаками, но Мэтью уже закрыл за собой дверь.

— Этому браку надо помешать! — набросилась на Фредди Изабель, когда он вернулся с этой же новостью из Десборо. — Он не может жениться на этой девчонке!

— Ты сама хочешь получить это ожерелье, не так ли?

— Конечно, нет.

— Да, хочешь, и я тебя не осуждаю. Очень красивая безделушка, действительно очень красивая. Я бы тоже не отказался получить какие-нибудь камешки с его алмазных рудников. Знаешь, мне пришла в голову мысль, что пока у Мэтью нет жены и наследников, я являюсь его ближайшим родственником.

Изабель перестала беспокойно ходить взад-вперед по комнате и презрительно посмотрела на мужа.

— А тебе поразительно ловко удается устраивать семейные дела для собственной выгоды!

Фредди побледнел и замер.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Просто то, что гибель твоего отца, дяди и кузена была очень выгодной для тебя; к тому же, удивительно, что спасся лишь ты один.

Фредди бросился к ней, грубо схватил за плечи и резко встряхнул.

— Не смей так говорить! Не смей даже думать об этом!

— Я давно знаю, — спокойно сказала она, — что вся твоя семья панически боялась воды и не умела плавать.

— Кто тебе сказал?

— Мэтью, — солгала она, прищурившись глядя на него.

— Мэтью! — У Фредди даже сел голос. Страх охватил его, и он облокотился на стол, ища опоры и стараясь взять себя в руки. — Это просто смешно. Я не хочу больше слышать об этом.

— Ты не услышишь упоминания об этом от меня, во всяком случае, если я не услышу твоих мерзких выпадов в адрес Джорджа.

Фредди устало махнул рукой.

— Мне все равно: Джордж, Том, Дик или кто другой. И тебе, кажется, тоже.

— И немедленно откажи брату от дома.

— Я не могу этого сделать — это будет выглядеть весьма странно. — Фредди язвительно посмотрел на жену. — Вы что, поссорились?

— Он сделал мне весьма недвусмысленное предложение, но я, естественно, отвергла его.

Фредди рассмеялся.

— Скорее все было наоборот! Значит, Мэтью устоял перед твоими чарами? Он растет в моих глазах. Вероятно, он бережет себя для своей строптивой невесты.

Изабель навострила уши.

— Строптивой невесты? Разве Энн не хочет выходить за него замуж?

— Твой отец отказался обсуждать детали, но у меня создалось впечатление, что там не все гладко.

— Эта глупая девчонка, — фыркнула Изабель, — чересчур романтична. Вообразила себя влюбленной в учителя музыки и мечтает о нем все дни напролет, думая, что никто этого не видит.

— Вот как? В самом деле? — Фредди задумчиво переварил полученную информацию.

— Этому браку надо помешать, — повторила Изабель. — Я поговорю с Энн, а ты сделай что-нибудь с Мэтью. Но больше никаких утопленников, Фредди. Я этого не вынесу.

Изабель вышла из комнаты, а Фредди потянулся за бокалом вина. У него так дрожали руки, что он разлил красное вино на скатерть. Мэтью! Почему он ничего не спрашивает о событиях в Каусе? Его молчание было более зловещим и пугающим, чем открытый разговор. Фредди посмотрел на алое пятно на столе: оно все расползалось, увеличиваясь в размерах. С проклятием, дрожащей рукой он смахнул на пол и бутылку и стакан.

С этого дня он стал плохо спать по ночам, просыпался и долго лежал без сна, слушая, как Изабель нервно ходит по своей комнате.

А Мэтью был доволен. Он наслаждался каждым своим шагом, каждым поворотом событий, приближаясь к кульминации своей мести.

Глава тринадцатая

Изабель, не теряя времени, отправилась в Десборо и предложила поговорить с Энн.

— В конце концов, мама, — заявила она, — никто кроме меня не может убедить Энн в преимуществах брака и в необходимости быть благоразумной и выполнять свой долг.

С благословения родителей Изабель поспешила наверх и вошла в комнату сестры. Энн стояла у окна, ее пальцы нервно барабанили по подоконнику, а в ее голове рождались невероятные планы побега. Она сердито посмотрела на Изабель.

— Я полагаю, ты пришла позлорадствовать к сказать: «Ну, что я тебе говорила», — раздраженно бросила она.

Изабель улыбнулась и призвала себе на помощь всю свою изворотливость и хитрость.

— Мы с тобой никогда не были близки, Энн, — сказала она, усаживаясь в кресло и расправляя юбки, — но уверяю тебя, сейчас я пришла, чтобы выразить тебе мое искреннее сочувствие.

— А я-то думала, — язвительно заметила Энн, — что Мэтью Харкорт-Брайта считают «гвоздем сезона», и что я поступаю глупо, отказывая ему. К чему мне твое сочувствие?

Изабель была несколько обескуражена таким ответом.

— О, Мэтью, конечно, очень хорош собой и богат, но ты не должна забывать, что я знаю его лучше других, и несомненно я знаю о его семье такое… — Изабель запнулась, отчаянно подыскивая слова. — О Боже, — вздохнула она, — я не собиралась этого говорить. Я лишь хотела сказать, что ты должна выполнитъ свой долг и выйти за Мэтью замуж, но я знаю, как тебе хотелось выйти замуж по любви, и мне очень жаль, что ты уже никогда не испытаешь такого счастья.

— Что ты знаешь о Мэтью и его семье? — требовательным тоном спросила Энн.

— Как бы я ни хотела предостеречь тебя, я не могу ничего сказать. Верность мужу мешает мне это сделать.

— И почему у меня не будет любви? — То, что это мнение высказала Изабель, заставило Энн принять совершенно противоположную точку зрения. — Мэтью сделал мне предложение. Почему ты считаешь, что он меня не любит?

Изабель встала и принялась взволнованно ходить по комнате. Она искоса поглядывала на сестру и не могла не заметить подозрений, которые родились у Энн. Когда Изабель заговорила вновь, в ее голосе слышались более привычные для Энн интонации.

— Ты маленькая дурочка! Я старалась пощадить твои чувства и лишь намекнула на истинное положение вещей. Расшифровать все тебе?

— Да, будь добра. — Энн стояла неподвижно и смотрела в лицо Изабель.

— Мэтью любит меня. Всегда любил, и всегда будет любить. Спустя столько лет он так и не оправился от боли, которую испытал, когда я вышла замуж за Фредди. Он попросил твоей руки, потому что ты похожа на меня — не так красива, конечно, но очень похожа, и ты можешь стать наилучшей заменой для его истинной любви. — Изабель не сознавала, насколько близки были ее фантазии к правде, и как искусно она исказила эту правду.

Энн была холодна как лед, и тем не менее у нее на лбу выступили капельки пота.

— Откуда ты это знаешь?

— Мэтью сам сказал мне об этом. — Изабель засмеялась. — Он постоянно говорит мне о своей страсти с тех пор, как приехал в Хайклир. А когда Фредди отсутствует, он выражает свои чувства ко мне особенно горячо… особенно… — Изабель многозначительно понизила голос. — Кажется, мне лучше не продолжать, — прошептала она. — Как невинная девушка, ты еще не имеешь представления о том, что происходит между мужчиной и женщиной в спальне.

Действительно, Энн не знала тех тайн, на которые намекала Изабель, но для нее было достаточно того, что Мэтью присоединился к числу многочисленных любовников Изабель. Энн не хотела верить сестре, но в словах Изабель несомненно была доля правды.

— Мне безразлично, какие мотивы были у мистера Харкорт-Брайта, когда он просил моей руки, — гордо сказала Энн, поворачиваясь к окну. — Вы все можете читать мне нотации о чувстве долга хоть до конца моих дней, но я не изменю своего решения. Я не выйду за него замуж.

Изабель втихомолку усмехнулась и вернулась к родителям, жалуясь на упрямство Энн.

Тем временем Энн осталась в своей комнате в еще более тягостном настроении, чем раньше. В ее печальном положении у нее была надежда, соломинка — еще утром она думала, что Мэтью влюбился в нее. В этом ей виделось что-то романтическое. Но теперь она лишилась этого утешения.

Однако, поведение Изабель было весьма странным. Энн почему-то не могла избавиться от навязчивой мысли, что Изабель не хочет, чтобы она выходила замуж за Мэтью.

Пока Изабель была в Десборо, в Хайклире Фредди задержал Мэтью в гостиной.

— Я рад, что ты выбрал себе в жены одну из сестер Изабель, — сказал Фредди, неловко пытаясь быть учтивым, — но должен признаться, что я был несколько удивлен тем, что ты выбрал Энн.

— И несомненно, ты хочешь объяснить причину своего удивления. — Мэтью остался стоять, язвительно глядя на брата с высоты своего роста.

— Некоторое время назад Энн вызывала большие опасения у родителей, — признался Фредди. — Конечно, все дочери герцога привлекают внимание. Когда-то, в ранней юности, даже моя дорогая Изабель, говорят, поощряла своих поклонников больше, чем то позволяли приличия. Потом был скандал с Джейн и прежним учителем музыки. Но эти мелкие проступки пустяки по сравнению с поведением Энн.

Выражение лица Мэтью не выдало его чувств. Он ждал, что Фредди и Изабель попытаются помешать его браку, и он был готов приписать этой «информации» именно такие мотивы. Но внезапно Мэтью понял, что это могло быть правдой. Он вдруг осознал, что собирается связать свою жизнь с девушкой, с которой он едва знаком, и о которой ничего не знает. Она может быть святой или грешницей — она может быть как Изабель, или, прости Господи, хуже чем Изабель.

— Я предупреждаю тебя как брата, — продолжал Фредди в той же доверительной манере, — что ходят слухи, будто Энн уже не девственница.

— Ну, — медленно произнес Мэтью, — скоро я сам все узнаю.

— Ты хочешь сказать, что возьмешь порченный товар?

— Я очень сомневаюсь, что леди Энн и ее возлюбленным, если таковые были, удалось бы скрыться от бдительного ока ее высокородного папаши, чтобы совершить такую нескромность. Но даже если им это удалось, ничто не заставит меня отказаться от своей цели.

— Ну, если таково твое решение. — Фредди пожал плечами и постарался выглядеть равнодушным. — Но если ты будешь с ней разговаривать, спроси ее об учителе музыки. Его фамилия Венаблс. Было бы интересно узнать, как отреагирует на это Энн. А теперь, как насчет небольшой разминки? Я подумал, что мы могли бы…

— Нет, спасибо. — Голос Мэтью пронзил Фредди, как стальной клинок. — Я не буду охотиться с тобой, Фредди, или ходить на прогулки. И я определенно не буду участвовать в соревнованиях по стрельбе вместе с тобой — ты так плохо стреляешь, а мы ведь не хотим больше несчастных случаев, не так ли? — Он помолчал. — Я намерен жениться на Энн и иметь много, много детей — наследников, Фредди, которым достанется мое огромное состояние.

Мэтью вышел из комнаты, а Фредди упал в кресло и дрожащей рукой вытер пот со лба. Что бы он ни пытался сделать, Мэтью всегда опережал его. И что было особенно печально, его мозг отказывался работать как нужно; он не мог придумать способа, как избавиться от Мэтью — навсегда. Мэтью стал слишком грозным, почти непобедимым, и Фредди боялся его — боялся его власти и его живого ума; боялся того, что он знал и тех планов мести, которые могли у него быть. Дрожа, Фредди вжался в кресло в ужасе перед будущим, которое ждало его, в смятении от собственного бессилия и невозможности избавиться от призраков прошлого.

Герцогиня решила, что единственное, что им осталось, это начистоту поговорить с Энн. Она снова пригласили дочь в библиотеку, но на этот раз разговор вела герцогиня, а герцог стоял рядом, опустив глаза.

— Мы решили, что нам надо быть откровенными с тобой, моя дорогая, — тихо сказала графиня. — По правде говоря, перед твоим отцом и передо мной стоит неприятная задача — воззвать к твоему состраданию.

Энн была удивлена и заинтригована. Нахмурившись, она посмотрела на отца и впервые заметила, как он постарел. Плечи у него поникли, а обычно надменное и гордое выражение его лица сменилось униженным и несчастным.

— Мы не просим тебя выйти замуж за Мэтью, — продолжала графиня, — а умоляем. Твоя жертва, — а я искренне верю, что «жертва» — слишком сильное слово, — станет спасением всей нашей семьи.

У Энн закружилась голова.

— Деньги, я полагаю? — сказала она.

— Да. Ты самая младшая в семье, Энн, и мы старались оградить тебя от наших проблем. Однако, факт остается фактом, что Ламборн и Николас поставили нас в отчаянное положение; к тому же Николас нездоров.

— Что с ним? — взволнованно воскликнула Энн. Герцогиня успокаивающе похлопала дочь по плечу, внешне стараясь не выдать своей озабоченности. Мэтью не объяснил характера болезни Николаса, но Ламборна убедили все рассказать.

— Беспокоиться не о чем; через некоторое время он полностью поправится. Дело в том, что Мэтью пообещал заплатить все наши долги и дать деньги Ламборну. Это позволит ему наконец жениться на этой Пендлтон, создать семью и иметь наследников. К тому же Мэтью даст денег на восстановление поместья, а это значит, что мы сделаем ремонт особняка и домов наших работников. И что самое, вероятно, важное для тебя — Мэтью сделает все, чтобы Николас поправился, заплатит его долги и найдет ему полезное занятие.

Энн закрыла глаза. Она шла на эту беседу с твердым намерением бороться до конца за право самой выбрать себе мужа. Но теперь никакой борьбы не будет. Как она сможет поставить свое личное счастье выше благополучия всей семьи? Если это и есть долг, то она будет послушной долгу, но ни из-за собственной слабости, а из-за любви, и прежде всего любви к Николасу. Пока Энн сидела и боролась с набегавшими слезами, она вспомнила, что об одном члене их семьи не было упомянуто. Она сжала зубы и приняла решение, что если не она сама, то кое-кто из ее семьи все-таки вступит в брак по любви.

— Вы не оставили мне выбора, мама.

Герцогиня облегченно вздохнула.

— Значит, ты согласна выйти замуж за Мэтью?

Энн взглянула на мать, потом на молчаливую фигуру отца, такого сгорбленного, такого поникшего и пристыженного. Она вдруг почувствовала, что стала гораздо старше, чем когда вошла в эту комнату, поняла, что ее когда-то грозные родители полностью лишились ее уважения.

— Я согласна, — сказала Энн и гордо вскинула голову. — Но я хочу сама сказать ему об этом. Наедине.

Когда Мэтью приехал в Десборо на встречу с Энн, случилось так, что Венаблс, учитель музыки, как раз покидал поместье после проведенного урока. Мэтью увидел, как он надел шляпу и пошел по тропинке в сторону дороги, ведущей в деревню. С презрением он отметил все детали «романтического» облика молодого человека. Мэтью знал такой тип молодых людей — легкий флирт был частью профессии Венаблса, как его репертуар из гамм и песенок. Ему было важно нравиться молодым леди, потому что это помогало ему сохранять работу. Если Энн серьезно увлеклась им, значит она — дура.

Энн ждала Мэтью в библиотеке. Она стояла спиной к двери и не обернулась, когда он вошел.

— Доброе утро, — вежливо сказал Мэтью.

У него был красивый голос. Она как-то не ожидала такого, и это немного выбило ее из колеи. Это был глубокий голос, очень живой и по-настоящему мужской, голос, который должен читать вслух стихи и шептать нежности на ушко женщине. Именно этот голос, напомнила себе Энн, шептал нежности Изабель! Она взяла себя в руки и медленно повернулась к нему.

Они впервые встретились лицом к лицу.

О, да, он был красив. Энн ненавидела его, но помимо ее воли сердце у нее учащенно забилось; она не осталась равнодушной к его привлекательности. Эти синие глаза на худощавом загорелом лице, казалось, разрушили ее упорство. Он стоял неподвижно, и все же в воздухе комнаты распространялись волны жизненной силы и энергии, влекущие ее к нему. Да, он наверняка нравится женщинам и привык к успеху, заметила Энн. Ну, ему не удастся так легко подчинить ее себе!

Мэтью увидел очаровательное создание с тонкими аристократическими чертами лица и огромными фиалковыми глазами в раме сияющих белокурых волос. Она была невысокого роста и едва доходила ему до плеча, но ее тело имело безупречные формы. Она была очень соблазнительной, оставаясь при этом настоящей леди — неприступная внешность, скрывающая огонь внутри.

На лице Мэтью появилось восхищенное выражение.

— Леди Энн, вы даже более прекрасны, чем я представлял себе, — почти прошептал он. — Более прекрасны, чем ваши сестры. Более прекрасны, чем…

— Чем Изабель? — презрительно спросила она.

— Да, конечно, — удивленно произнес Мэтью, — но я хотел сказать…

— Вы довольны своим приобретением, мистер Харкорт-Брайт? — прервала она его, поворачиваясь перед ним, как манекенщица. — Не собираетесь ли вы посмотреть мои зубы или еще что-нибудь? Ведь так поступают люди, когда покупают лошадь?

Мэтью уже сделал шаг к ней, чтобы поцеловать ей руку. Но тут он замер и на его лице появилось настороженное выражение.

— Что вы хотите этим сказать? — потребовал он ответа. — Что вы, как норовистая кобылка, нуждаетесь в укрощении?

— Я хочу сказать, — вспылила Энн, — что я — не лошадь, которую можно купить или продать. Я согласилась выйти за вас замуж ради моей семьи, не по своей доброй воле. Ваше богатство оказалось решающим для моего отца, но мне оно безразлично!

Лицо Мэтью помрачнело, и его синие глаза засверкали, как льдины.

— В самом деле?

— Да. Я хочу, чтобы вы знали, что я ни за что на свете не вышла бы за вас замуж, будь на то моя воля.

— Но, — сказал Мэтью, и его голос звучал с опасным спокойствием, — вы ничего обо мне не знаете.

— Знаю. Я помню вас, мистер Харкорт-Брайт…

— Брайт, — перебил ее Мэтью, — Мэтью Брайт, вам лучше привыкнуть к этому имени.

— О! — Энн была в замешательстве, но ненадолго. — Я помню то Рождество, когда вы были влюблены в Изабель. Как вы были смешны! Как мы все потешались над вами!

— Действительно! — Его лицо стало как гранит, и он с трудом сохранял спокойствие. — Однако, я слышал, что вы не потешаетесь над своим учителем музыки. Мистер Венаблс пробуждает в вашей груди, леди Энн, нечто большее, чем насмешку?

— Как вы узнали? — удивилась Энн. Она посмотрела ему в глаза и вздрогнула под его стальным взглядом. — В одном мизинце мистера Венаблса больше джентльмена, чем в вас целиком, мистер Брайт, хотя у него и нет денег. — Энн знала, что это неправда, но инстинктивно чувствовала, что это заденет Мэтью.

Одним прыжком Мэтью преодолел разделявшее их расстояние и грубо схватил ее за плечи.

— Что значит для вас Венаблс? Насколько близок он вам? Настолько? — и Мэтью прижал ее к своей груди так, что его губы оказались всего в дюйме от ее губ.

Сердце бешено застучало у нее в груди, когда, помимо ее воли, притягательная сила его тела подействовала на нее. Неожиданно ей захотелось расслабиться в его объятиях и ощутить вкус его губ, жестких и требовательных, на своих губах. Благоразумие восторжествовало, и резким движением она высвободилась.

— Ближе, — с вызовом бросила она. Гораздо ближе. — И тут она вспомнила Изабель. — Хотя, — и здесь Энн точно скопировала тон Изабель и ее язвительное, игривое выражение, — предполагается, что мне неизвестно, что происходит между мужчиной и женщиной в постели.

Скрипнув зубами, Мэтью отступил назад. В его глазах было столько гнева и отвращения, что Энн сначала испугалась, потом в ней вспыхнула надежда.

— После того, что я сказала, вы, вероятно, уже не захотите жениться на мне? — предположила она.

— Я женюсь на тебе, Энн, по многим причинам, — мрачно ответил он, — не последней из которых является желание научить тебя хорошим манерам и тому, как следует леди вести себя. Начало июня тебя устроит?

— Не слишком ли скоро?

— Я должен как можно скорее вернуться в Кимберли.

— В Кимберли! — Этот аспект своего замужества Энн не учитывала; она и не подумала, что ей придется уехать так далеко от дома. — Я, наверное, сразу не поеду с вами. Я подожду, пока вы купите дом для нас.

Мэтью улыбнулся. Он окинул взглядом роскошную комнату, потом посмотрел через окно на прекрасный английский парк и подумал об уродливом приземистом доме среди пыльного Кару.

— Я купил дом.

— Но нам нужны слуги, много слуг, — сказала Энн, отчаянно подыскивая отговорку.

— В Кимберли нет недостатка в рабочих руках. — И опять Мэтью улыбнулся почти сатанинской улыбкой.

— Ах так, в таком случае нам больше нечего обсуждать. — Энн решительно позвонила в колокольчик, и на этот сигнал сразу явились герцог и герцогиня.

— Свадьба состоится шестого июня, — сообщил им Мэтью. — Все расходы я беру на себя и, — здесь глаза Мэтью опасно сверкнули, — я хочу сам устроить прием.

— Как вам будет угодно, — ответил герцог.

«Как странно, — подумала герцогиня. — Временами Мэтью ведет себя очень непонятно. Зачем ему беспокоиться о приеме?»

— Я навещу вас в Лондоне, — сказал Мэтью, но когда он направился к двери, Энн заговорила вновь.

— Я согласна выйти замуж за Мэтью, но при одном условии.

Мэтью и герцог с герцогиней молча уставились на нее. Энн испугалась своей смелости, но решила до конца использовать эту уникальную возможность, свой единственный момент власти.

— Я не выйду замуж за Мэтью, если вы не позволите Джейн выйти замуж за мистера Брюса.

— Брюса! Этого нищего школьного учителя!

— Джейн любит его, и ему необязательно навсегда оставаться сельским учителем. Вы можете использовать свое влияние, чтобы найти ему более почетную должность. И, — она бросила на Мэтью ядовитый взгляд, — воспользуйтесь деньгами мистера Брайта, чтобы дать Джейн хорошее приданое.

— Что скажут люди? — простонал герцог.

— Мы могли бы устроить очень скромную свадьбу здесь, в имении, — предложила герцогиня. — Никто не обратит на нее внимания после этой шумихи вокруг Энн.

— Хорошо, — неохотно согласился герцог.

Лицо Энн осветилось счастливой улыбкой, а Мэтью задумчиво смотрел на нее. У его маленькой невесты, оказывается, более твердый характер, чем он предполагал.

Глава четырнадцатая

На той же неделе семья Десборо переехала в Лондон, и для Энн начались томительные примерки платьев, визиты и приемы и бесконечные обсуждении прически, списка приглашенных и меню. Мэтью регулярно навещал ее; чаще с Николасом, который постепенно поправлялся после своей таинственной болезни. Однако Мэтью редко искал общества своей невесты. Энн убеждала себя, что она рада тому, что ей не приходится терпеть его неприятное присутствие, но на самом деле она была обижена его безразличием. Иногда всего лишь из чистого любопытства она забиралась на балкон в бальном зале и наблюдала за его приготовлениями к свадебному приему.

Мэтью все внимание уделял фонтану, который устанавливали по его распоряжению. Бальный зал в городском доме Десборо был огромным, и Мэтью распорядился установить фонтан у задней стены, как раз напротив главного стола, откуда сверкающие струи могли видеть почти все гости. Энн отметила, что Мэтью привык все делать по первому разряду; фонтан был огромный, с глубокой чашей из резного камня и высокими струями воды. Этот проект захватил Мэтью целиком; он часами наблюдал за работой, а когда фонтан был готов, часто включал его и сидел, любуясь каскадами воды, и на его губах блуждала странная улыбка. Удивительно, что он посвящал столько времени подготовке приема и установке фонтана. Казалось, что он придавал особое, таинственное значение свадьбе, как будто в этом событии воплощались мечты всей его жизни. И все же Энн считала, что женитьба на ней не могла быть причиной столь сильных чувств. Единственный раз она видела теплоту в его взгляде, когда Мэтью улыбался Николасу, и она невольно подумала, улыбался ли он так же Изабель.

Через несколько дней после возвращения в Лондон Мэтью принес Энн обручальное кольцо. Он организовал целую официальную церемонию и надел ей его на палец в присутствии всей семьи. У всех невольно вырвался возглас восхищения, потом наступила мертвая тишина, пока все смотрели на кольцо. Энн повернула руку так, чтобы свет упал на центральный камень, и массивный белый бриллиант чистой воды вспыхнул радугой красок.

Уголком глаз Энн заметила, как лицо Изабель на мгновение исказила судорога зависти. Значит, ее предположение, что Изабель не хотела, чтобы она выходила замуж за Мэтью, было верно. В таком случае, решила Энн, нужно разыграть на публике состояние непередаваемого блаженства. Она повернулась к Мэтью с самой очаровательной своей улыбкой, но он не смотрел на нее — он тайком наблюдал за реакцией присутствующих в зале.

Он видел, как герцог Десборо переминается с ноги на ногу и не смотрит на него, и понимал, что сейчас его светлость чувствует себя таким же униженным, как он сам когда-то в юности.

Он также заметил и оценил зависть Изабель, но больше всего он наблюдал за Фредди. Его брат нервничал и выглядел бледным и усталым, озирался по сторонам, как будто ожидал увидеть привидение. Мэтью усмехнулся. Фредди осталось недолго ждать. День свадьбы станет для него днем расплаты.

Наконец этот день наступил. Чемоданы Энн были набиты приданым, достойным принцессы: платья повседневные и платья вечерние, платья для балов и костюмы для верховой езды, дорожные костюмы, туфли и босоножки, шляпы и чепчики, нижнее белье — и все это в больших количествах. Ее новая горничная Генриетта пришла, чтобы одеть ее к свадьбе. Эта девушка, которую Энн едва знала, должна была стать единственным человеком из дома, кто поедет с ней на алмазные рудники. В белых чулках и в новом нижнем белье, представляющем собой комбинацию сорочки и панталон и обеспечивающем красивое облегание узкого платья — Энн стояла неподвижно, пока на нее надевали белый шелковый подвенечный наряд.

Энн еще не видела ожерелья и другие украшения, но заказанное Мэтью платье было специально сшито так, чтобы показать бриллианты во всей красе. Лиф был очень простым, но вместо глухого, закрытого ворота, обычного для свадебных платьев, было сделано широкое и глубокое декольте, чтобы все видели ожерелье. Юбка спереди тоже была простой; ее украшала лишь оборка из старинных кружев. Зато сзади шелк драпировался в пышный тюрнюр, который переходил в длинный шлейф.

Когда Генриетта начала укладывать ее сияющие светлые волосы в высокую гладкую прическу, Энн невольно взглянула на часы. Прическу нельзя было закончить и приколоть вуаль до тех пор, пока не принесли диадему. Тут раздался стук в дверь, и вошел Николас.

— Мэт прислал меня с этими безделушками. Знаешь, Энн, ты выглядишь потрясающе.

— Спасибо, Ники. — Она улыбнулась искренне, благодарная за его присутствие. Она ощущала какую-то безучастность и равнодушие ко всему, что происходило вокруг, как будто она была вне собственного тела и смотрела на него со стороны. — Я бы хотела, чтобы ты поехал со мной в Кимберли, — с отчаянием в голосе сказала она.

— Мэт будет о тебе заботиться, — успокоил ее брат, — а потом и я приеду в гости. Ну, открой шкатулку.

Ошеломленная Энн вынула сказочные украшения из футляра. Первым было ожерелье, которое довольный улыбающийся Николас застегнул на изящной шее своей любимой сестры. Браслет Энн сумела надеть сама, а Генриетта достала сверкающую диадему и закрепила ее на волосах невесты, приколов белое облако вуали, которая закрывала лицо Энн. Скрытые под вуалью, лицо прекрасной невесты и таинственные камни будут открыты для обозрения только после службы.

В сопровождении отца Энн в лучах летнего солнца поехала в старинную церковь Святой Маргарет и, шурша длинным шлейфом, прошла по проходу к тому месту, где стоял Мэтью. Она по-прежнему была как во сне. Торжественная служба проходила перед ней в туманных образах цвета, звука и движения; она машинально отвечала на вопросы и потом ничего не могла вспомнить.

Когда они расписались в метрической книге, Мэтью поднял вуаль с лица невесты и поцеловал ее в щеку. Потом он пристально посмотрел на свою молодую жену.

— Чудесно! — сказал он.

Но Энн только холодно взглянула на него. Она знала, что он имел в виду бриллианты.

Мэтью нетерпеливо взял Энн под руку и повел ее к проходу, где, чувствуя себя как на сцене, помедлил. Присутствующие ахнули. Не только красота Энн в обманчиво простом платье и сверкании сказочных алмазов привлекли их внимание. Рядом с ней стоял Мэтью в безупречно сшитом костюме с бриллиантовыми пуговицами на сюртуке и массивной алмазной булавкой для галстука. На ком-нибудь другом такие украшения выглядели бы вульгарно, но не на нем. В Мэтью было что-то особенное: он казался выше и шире в плечах, чем другие мужчины, золотая грива его волос была гуще и ярче, взгляд его синих глаз был пронзительнее. Когда он замер на ступеньках, импульсы притягательной силы его личности, казалось, пробежали по залу. Увидев лица присутствующих, особенно источавшие холодную злобу лица Изабель и Фредди, Мэтью улыбнулся. Вот он момент, которого он ждал, его победный парад!

Мэтью привлек Энн к себе, и это движение вызвало новый блеск бриллиантов, которые украшали их обоих. Именно тогда кто-то произнес слова «Алмазный Брайт», и это прозвище осталось за ним до самой его смерти.

Для Энн прием проходил в тумане, как и церемония венчания. Она знала, что это был триумф, что ею восхищались и ей завидовали сверх всякой меры, но сама она ничего не чувствовала. А ведь это мог быть ее самый счастливый день!

Для Мэтью же это был наивысший момент, кульминация долгих лет ожидания и ненависти. Когда веселье было в разгаре, он поднял руку и подал знак группе молодых людей, которых он нанял и которые пока находились позади гостей. Они подошли поближе и встали позади Фредди.

— Как красиво смотрится фонтан, — громко сказал Мэтью. — Ты уже видел его, Фредди? Пойдем посмотрим на него поближе.

— Нет, я достаточно хорошо вижу его отсюда.

— Иди ближе, Фредди, — спокойно сказал Мэтью, но в его голосе слышался металл, — или кто-нибудь может подумать, что ты боишься воды.

В этот момент в игру вступили молодые люди, которые были, очевидно, пьяны, потому что, размахивая бутылками, они потащили Фредди через весь зал к фонтану. Под громкие крики гостей, с удовольствием наблюдавших за этим несколько грубоватым развлечением, Фредди окунули в фонтан. С веселым смехом молодые люди толкали его назад в воду, как только он делал попытку выбраться, а Фредди отчаянно барахтался в воде и жадно хватал ртом воздух.

Мэтью сидел, скрестив руки на груди, но мысленно видел себя на месте тех, кто купал Фредди. Потом он встал и подошел к фонтану, злорадно про себя посмеиваясь над братом.

— Немного позабавились и хватит! — сказал он.

Фредди вытащили из воды, и он, задыхаясь, упал на пол. Потом он начал кричать что-то бессвязное и продолжал кричать, пока Мэтью не велел унести его.

— Боюсь, наши юные друзья несколько перестарались, — с явным сочувствием сказал он. — Фредди, как правило, не воспринимает купание так плохо.

Гости возобновили веселье, а Мэтью потихоньку вышел в соседнюю комнату, где мокрый и дрожащий Фредди лежал на софе, завернутый в одеяло.

— Убийство, — сказал Мэтью, — это слишком подло и грубо, Фредди! Есть более цивилизованные способы добиваться своей цели.

Дрожа от страха, Фредди смотрел на него. Затем ему вновь показалось, что вода покрывает его с головой, и он закричал.

Мэтью вернулся к гостям, чувствуя странную легкость и свободу, как будто тяжелая ноша свалилась с его плеч и дьявол в его душе успокоился. Он рассчитался по старым счетам и отомстил за убийство своей семьи — но Мэтью не мог предположить все последствия своей мести.

В великолепном дорожном костюме из лилового шелка и такого же цвета бархатной шляпе со страусовыми перьями Энн со слезами на глазах прощалась с друзьями и семьей. В распоряжение новобрачных были выделены два герцогских экипажа: во втором сидела Генриетта в окружении багажа. Большую часть еще раньше отправили в Саутгемптон, чтобы погрузить на пароход. Пока Энн прощалась со всеми, Мэтью отыскал Рейнолдса.

— Я хочу, чтобы за моим братом следили и регулярно присылали мне отчеты. И за его женой тоже. Если возможно, устройте своего человека на работу в имение, лучше — в дом. Из-за того, как Фредди и Изабель обращаются с прислугой, у них всегда есть вакантные места.

Потом Мэтью попрощался с матерью и сестрой, но самым теплым было его прощание с Николасом.

— Черт возьми, Мэт, — грустно сказал Николас, — неужели тебе обязательно надо уезжать? Разве тебе недостаточно денег? Разве нельзя остаться в Лондоне и руководить делами отсюда?

— В один прекрасный день я смогу это сделать, но не сейчас. На шахтах еще много дел. И мне еще недостаточно денег. Очень давно я понял, что за деньги можно купить власть и красоту, но кроме этого они позволяют купить кое-что еще — свободу. Свободу делать то, что ты хочешь и когда хочешь.

— Понимаю. Или скорее, не понимаю. Что это за свобода, которая заставляет тебя ехать в Кимберли, когда ты предпочел бы остаться здесь? Ты раб денег, а не их хозяин.

Но Мэтью только засмеялся и похлопал друга по плечу.

— Ну, веди себя хорошо, пока меня не будет здесь, и помни, что Рейнолдс твой друг. Обращайся к нему, если тебе что-то понадобится.

Наконец они остались одни, сидя бок о бок в экипаже, увозившем их от друзей и родных. Калейдоскоп воспоминаний и событий завертелся в усталой голове Энн, когда она осторожно взглянула на невозмутимый профиль Мэтью. Кто он, этот человек, за которого она вышла замуж? О чем он думает и что чувствует? Некоторое время она смотрела в окно, потом рискнула опять бросить взгляд на своего мужа. Глаза у него были закрыты, казалось, он спал. После этого Энн больше не смотрела на него, боясь, что он перехватит ее взгляд и сочтет это слабостью. Она сложила руки на коленях и погрузилась в размышления.

С момента помолвки она думала только о настоящем дне и не позволяла себе заглядывать в глубокую, темную бездну своего будущего. Теперь свадьба и болезненное расставание с родными были позади, и она оказалась перед печальной реальностью долгого путешествия на алмазные копи. Но перед этой поездкой ей предстояло преодолеть еще одно препятствие. Сегодня ночью она должна будет делить постель с Мэтью. Энн сжала руки в элегантных перчатках. Лучше что угодно, думала она, только бы не оставаться в неведении относительно того, как он намерен с ней поступить.

В гостинице для них были заказаны комнаты, и когда пришло время ложиться спать, молчаливая Генриетта помогла Энн надеть роскошную белую ночную сорочку и расчесала волосы. Энн легла в постель и с учащенно бьющимся сердцем стала ждать мужа.

Она была уверена, что как бы все ни случилось, что бы он ни стал с ней делать, все это будет происходить в темноте. Однако, такая мысль, очевидно, не пришла в голову Мэтью. Он вошел в комнату, посмотрел на постель, усмехнулся и сразу стал снимать одежду. Энн старалась не смотреть, но его движения странным образом завораживали ее. Оставшись в одних брюках, он наклонился над чашей с водой, чтобы умыться, а Энн смотрела, как двигались мускулы на его загорелой спине.

Ей было страшно, но она не хотела, чтобы он заметил ее страх. Все равно она замерла и крепко сжала руки под покрывалом, когда Мэтью спокойно сбросил брюки и обнаженный направился к ней. Она упорно не отрывала взгляда своих огромных фиалковых глаз от его лица, когда он сел на край кровати и взял ее лицо в свои ладони.

— Итак, — сказал он, — момент, которого ты боялась, наступил.

— Я ничего не боюсь, — вызывающе ответила она.

Мэтью удивленно поднял брови.

— В самом деле? Ах да, конечно, мистер Венаблс посвятил тебя во все тайны постели, не так ли?

В его улыбке сквозила насмешка, и Энн поняла, что он не верит в это.

— Да, — отчаянно солгала она.

— А твой учитель музыки целовал тебя вот так? — Он наклонил голову и крепко поцеловал в губы, раздвигая их языком, а его руки легли на ее грудь под кружевами сорочки.

— Свет! — едва вымолвила она. — Погаси свет!

— Нет, — ответил он, — я хочу видеть тебя. Ведь как ты постоянно любишь повторять, я заплатил слишком много денег за тебя.

— А что еще мне говорить, если ты только и делаешь, что размахиваешь своими проклятыми деньгами перед носом у всех!

Если бы Энн не была уверена, что Мэтью презирает ее, она могла бы поверить в то, что он взглянул на нее с уважением. Но она сердито отвернулась и лишь почувствовала, что он снимает с нее сорочку. Он провел своей сильной загорелой рукой по ее шелковистой коже, и Энн в страхе отпрянула. Он убрал руку, и она осталась лежать неподвижно, не поворачивая к нему головы.

— Энн, — и его голос был на удивление нежен, — я не хочу брать тебя силой, но тебе все же придется кое-что вытерпеть. Ты же хочешь детей, правда? И кто знает, может быть, мои ласки окажутся не такими ужасными, как ты воображаешь.

Он принял ее молчание за знак согласия и вновь поцеловал ее.

— Расслабься, — велел он. — Для тебя будет меньше боли, а для нас обоих больше удовольствия, если ты сумеешь расслабиться. — Он помог снять напряжение ее охваченного страхом тела, касаясь пальцами ее гибкой спины, лаская ее груди и соски языком. Потом он провел руками по ее узким бедрам и стройным ногам и крепко прижал ее к своему напрягшемуся телу.

И Энн стала испытывать ощущения, о существовании которых даже не подозревала, и она обвила его шею руками и начала отвечать на его поцелуи. Мэтью почувствовал влажность у нее между ног и решил, что момент наступил. Когда он вошел в нее, она вскрикнула от боли и шока, и Мэтью понял, что в первый раз она не получит удовольствия. Он быстро кончил и оставил ее, дрожащую и неудовлетворенную, как будто ждущую чего-то, хотя и не знающую, чего.

Вскоре он снова потянулся к ней.

— Держи меня, — велел он. — Здесь! — И он вложил ей в руку свой пенис, который начал увеличиваться от ее прикосновения, и Энн смотрела на это с таким изумлением, что Мэтью засмеялся. Он опять вошел в нее, но на этот раз его движения были медленными, подчиненными одному желанию — доставить ей удовольствие, и он умело довел ее до оргазма, как искусный музыкант, играющий на драгоценной скрипке.

Потом, когда восторг прошел, но не был забыт, Энн долго лежала в темноте без сна рядом со спящим Мэтью.

Она инстинктивно ощущала, что хотела бы остаться в его объятиях после этой бури, разразившейся в ней, жаждала нежности и слов любви. Но Мэтью ничего не сказал. Он был нежен с ней, но он ее не любил.

Но, сердито напомнила себе Энн, она тоже не любит его! Странно, но тот факт, что его ласки доставляли ей удовольствие, и она охотно отвечала на них, заставлял Энн еще больше ненавидеть Мэтью. Он сломил сопротивление ее тела, но ему не удастся полностью подчинить ее себе.

В начале августа они прибыли в Кимберли. Мэтью был в прекрасном настроении. Он с удовольствием сравнивал нынешнее возвращение со своим первым приездом в Кейптаун. Тогда была только комната в гостинице и долгий трудный путь к алмазным копям. Сейчас, с деньгами в кармане и молодой женой — дочерью герцога, он остановился в доме губернатора в качестве его личного гостя и приобрел собственный экипаж и лошадей, чтобы добраться от железной дороги до Кимберли.

Корт ждал их у дома и открыл дверцу экипажа, чтобы помочь Энн сойти. На ней был тот же лиловый костюм и шляпа, что и в день отъезда из Лондона, и Корт отметил, что этот цвет очень идет ее глазам.

Энн была в состоянии шока. Она была очарована экзотикой Кейптауна и поражена просторами южноафриканского пейзажа. Издали Кимберли сверкал и переливался на солнце, и он показался Энн волшебным городом, построенным из алмазов, сказочным местом из стекла и драгоценных камней. Она была разочарована, когда экипаж въехал на бедные узкие улочки, и она обнаружила, что сияние было лишь отражением солнечных лучей от множества крыш из рифленого железа. Шум от шахт, крики людей и животных на улицах, полуголые африканцы — все это вселяло в нее ужас. Ошеломленная, она вышла из экипажа, и для нее было большой радостью увидеть мягкую улыбку и добрые глаза у встречавшего их высокого мужчины.

— Вот мы и приехали, Энн. Домой! — Мэтью указал рукой на дом, и в его глазах мелькнула усмешка.

Энн недоверчиво смотрела на свой новый дом. В ее представлении, выработанным предыдущей жизнью, понятие «дом» всегда ассоциировалось с особняком, таким как в Десборо или Хайклире, окруженным парком с лужайками и ручьями. Перед ней же стоял уродливый кирпичный барак, в котором она не поселила бы и прислугу. Вокруг не было ни сада, ни даже травинки или кустика, только голая бурая земля.

Энн было всего семнадцать, и прежде она никогда не покидала Англию, Десборо и свою семью. Отчаяние и одиночество уже готовы были поглотать ее, но она мужественно взяла себя в руки, не давая Мэтью возможности увидеть свое разочарование. Она гордо вскинула голову.

— Именно так я и представляла себе твой вкус, Мэтью. А где слуги?

Мэтью вопросительно взглянул на Корта, который указал на двух африканцев, робко стоявших в стороне.

— Кухарка и слуга, — сказал он.

Энн вздохнула. Внезапно она вспомнила величественного дворецкого из Десборо, целый полк привратников, поваров, судомоек, служанок и горничных, которые работали, чтобы содержать в порядке их дом.

— Надеюсь, они будут хорошо работать, — с беспокойством сказал Корт, понимая, что должна была чувствовать Энн. — Я посылал их учиться в гостиницу.

Энн с благодарностью коснулась руки Корта. Очевидно, он очень старался, чтобы сделать ей приятное.

— Спасибо, — мягко сказала она. — Надеюсь вы пообедаете с нами, мистер Корт, и вообще считайте этот дом своим.

Мэтью ласкал Сэма, радуясь встрече с собакой и возобновлению их взаимной привязанности, и для него этот короткий эпизод остался незамеченным. Но с этого момента Джон Корт стал преданным рабом Энн.