Короли алмазов

Нью-Йорк, Англия и Южная Африка

1895–1899

Глава первая

Когда в 1887 году Корт вернулся в Соединенные Штаты, он направился прямо в Бостон, чтобы показать свою дочь семье, но у него не было намерения оставаться там. Его деловые интересы требовали, чтобы он поселился в Нью-Йорке, к тому же Тиффани заслуживала самого крупного и лучшего города в Америке.

Семья Корта процветала, хотя и не в такой степени, как он сам. Их деятельность в сфере импорта и экспорта расширялась, кроме того они занялись производством. Традиционные связи семьи с банковским бизнесом тоже сохранялись, и Корт сразу отметил их положение в обществе. Банковское дело, решил он, обладает стабильностью и респектабельностью, которая была ему нужна для Тиффани.

Вероятно, подсознательно он пытался компенсировать ее незаконное происхождение, но в этом не было необходимости. В его историю о смерти жены при родах в диких условиях Африки поверили все. Корт устроил свою жизнь и свои дела так, чтобы Тиффани могла занять высокое положение в ньюйоркском обществе, которое в то время считалось самым снобистским в мире.

Он купил дом на 56-ой улице Пятой Авеню напротив особняка Уильяма Вандербильда. Это был белокаменный дворец в стиле ренессанса, который обошелся ему в миллион долларов, плюс еще четверть миллиона он потратил на мебель. Как и особняк Мэтью в Брайтуэлле, шато Корта тоже было во французском духе, и его изящная обстановка и внутреннее убранство плохо сочетались с его большими размерами. Корт выбрал цветовую гамму, в которой в разных комбинациях, переплетались белое и золотое — белое как напоминание об алмазах Кимберли, а золотое в память о золоте Йоханнесбурга, которое стало основой его состояния. В гостиных он сидел на хрупких стульях, которые украсили бы малый Трианон, а ночью спал в белой роскошной спальне, которая полностью противоречила простоте его натуры. Навсегда исчез зов диких мест, ушел дух бродяжничества и странствий, пропало желание искать ответы на многие вопросы. Их место заняла Тиффани. Она мало походила на Энн. Тиффани унаследовала темные волосы Кортов, густые и вьющиеся. В ней уже чувствовался будущий высокий рост и крепкое телосложение. Только глаза у нее были такие же, как у Энн: огромные, ясные, цвета лесных фиалок.

Она безоговорочно царила в солнечной детской, смежной с комнатами Корта. Ее первую няню-ирландку сменила английская няня — скромная, пожилая, очень опытная и постоянно недовольная тем, что всем капризам ее подопечной приходилось потакать. Она предвидела, что с этим избалованным ребенком еще будут неприятности. Хорошо, когда девочка получает все, что захочет, говорила про себя няня, но настанет день, когда мисс Тиффани придется усвоить нелегкий урок. Однажды она может пожелать то, что просто не сможет получить.

В Нью-Йорке к Корту на удивление быстро пришел успех. Он сохранил большой пакет акций «Даймонд Компани», но не принимал активного участия в бизнесе. На Уолл-Стрит он открыл контору «Корт Даймондс», и скоро ему со всех сторон посыпались приглашения в престижные дома. Во-первых, алмазы не воспринимались только как объект торговли, для многих в них была заключена некая таинственная сила. Во-вторых, Корт был богат, привлекателен и холост, и поэтому никго не сомневался, что ему нужна жена.

Корт и сам был бы не прочь жениться. Были моменты, когда он считал, что его долг дать Тиффани мать. Но ни одна из дам, которых он встречал, не нравилась ему настолько, чтобы жениться на ней. Ни одна из них не проявляла искреннего интереса к Тиффани, и ни одна из них не походила на Энн или Алиду. Корт инстинктивно тянулся к женщинам слабым и нежным, а в женщинах из высшего общества, в дочерях богачей не было слабости. К несчастью, Корт не подозревал, что по закону природы Тиффани тоже вырастет такой. Однако, он понимал, что он не может искать себе невесту вне высшего общества, иначе такой брак не будет одобрен светом, и Тиффани окажется отвергнутой им. Поэтому Корт избегал свах, хотя и не мешал им питать надежды, и занимался исключительно дочерью.

В первые годы Корт никогда не расставался с Тиффани, никогда не покидал дом. Первый раз они разлучились под Новый 1896 год, когда Корта неожиданно вызвал в Вашингтон президент Гровер Кливленд. Президенту нужен был совет и помощь от человека, который хорошо знал Южную Африку, и он выбрал Корта, потому что он был известен своими связями с алмазными и золотыми приисками, а его семья торговыми отношениями с этим регионом.

В Трансваале начались волнения, и американским гражданам, очевидно, угрожала опасность.

— Что я вам говорил! — Дани Стейн с осуждением посмотрел на своих собеседников. — Если бы вы послушались меня девять лет назад, этого бы не случилось.

Сейчас в 1895 году они его слушали. Среди своих соотечественников Дани Стейн слыл пророком, и все, что он предсказывал, сбывалось.

На первый взгляд тридцатилетний Дани не был впечатляющей фигурой. Он был невысок и коренаст, как его отец, у него были черные волосы и густая черная борода Геррита Стейна. Но при ближайшем рассмотрении было заметно, что в его серо-зеленых глазах горел огонь сильных страстей, а лицо было умным и живым. В течение девяти лет со страниц «Волькссгрема» он упорно высказывал свои мысли об угрозе бурскому народу со стороны иностранцев. Его сила убеждения и ясность выражений завоевали ему сторонников, а последующие события сыграли ему на руку. Англичане постепенно стали теснить буров, пока ни у Трансвааля, ни у Оранжевой республики не осталось выходов к морю, кроме как через британские или португальские земли. Окружение было завершено, когда передовые силы Родса подняли британский флаг над Форт-Солсбери, который потом стал столицей Родезии, и закрыли северную границу Трансвааля.

Для Дани и его сторонников эти действия были угрожающими, но не они составляли главную опасность. Буры привыкли жить, окружив себя повозками, но теперь в их собственном лагере таилась угроза, которой они боялись больше всего: тысячи людей разных национальностей, которые устремились на золотые прииски Йоханнесбурга. Эти люди принесли с собой дух больших городов и отношения большого бизнеса в маленькую фермерскю республику.

В райойе Йоханнесбурга было около 80 тысяч иностранцев, почти в четыре раза больше, чем буров. Они вносили свои знания и деньги в благосостояние страны и превратили государство-банкрот в процветающую республику. Однако, эти иностранцы в Трансваале не имели ни права голоса, ни каких-либо иных прав даже в Йоханнесбурге, городе, который они построили среди пустынного вельда, и в котором платили очень высокие налоги. Теперь эти люди требовали своих прав в принявшей их стране.

— Некоторые считают, что иностранцы должны иметь определенные гражданские права, — осторожно сказал кто-то. — В конце концов они тоже платят налоги.

— Они могут голосовать, если выполнят наши требования.

— Но такие требования не может выполнить ни один иностранец.

— Это наша страна, — упрямо произнес Дани. — Они должны делать так, как скажем мы, или не должны этого делать вообще. Черт возьми, дальше вы захотите дать право голоса кафрам.

Мужчины засмеялись; шутка разрядила обстановку, но ненадолго.

— Нам нужны иностранцы, потому что нам нужно золото, — сказал другой мужчина. — Доход от золотодобывающих шахт составил в прошлом году 4 миллиона фунтов стерлингов.

— Золото проклятье, а не спасение для наших людей, — бросил Дани в привычной манере своих статей в «Вольксстрем». — Оно лежит мрачной тенью на нашей священной земле. За каждую унцию золота будет заплачено слезами и реками крови, которая прольется, когда мы будем вынуждены защищать нашу землю от посягательств пришельцев.

Дани помедлил, но никто не заговорил.

— Сегодня я встретил Ума Пауля, — спокойно продолжил он, — и он тоже разделяет мое мнение. Они что-то замышляют — эти дружки Родса в Йоханнесбурге. Их речи становятся более резкими, а сборища — более частыми. Да, они явно что-то замышляют, но я точно не знаю, что.

Дани был прав, и подтверждение не заставило себя долго ждать.

Сесил Родс был премьер-министром Капской колонии, и он не замедлил воспользоваться недовольством в Йоханнесбурге. В соответствии со своей программой империалистической экспансии, желая вытеснить Крюгера, он подготовил восстание, во время которого иностранцы должны были захватить власть. Кроме самих конспираторов в Йоханнесбурге, которые называли себя Комитетом реформ, в плане были задействованы британские войска под командованием доктора Джеймсона, старого друга Родса и бывшего врача Мэтью в Кимберли.

Но заговор провалился. Президент Крюгер арестовал членов Комитета реформ и заключил их в тюрьму Претории. Джеймсона выдали британским властям, а шестьдесят три конспиратора из Йоханнесбурга были осуждены за свои преступления. Среди интернированных в Претории были племянник Барни Барнато, брат Сесила Родса и американский инженер по имени Джон Хейс Хаммонд.

Сесилу Родсу ничего не оставалось, как уйти с поста премьер-министра. Его политическая карьера закончилась.

— Не понимаю, почему ты должен ехать в Африку, папа, — обиженным тоном сказала Тиффани.

— Я еду по делу, которое поручил мне президент, — объяснил ей Корт, ласково взъерошив черные кудри дочери.

Он не хотел ехать в Преторию, и согласился на это лишь из уважения к первому человеку Америки. Кливленд был непопулярен во многих кругах, но Корт восхищался честностью и прямотой этого человека. Вероятно, на него повлиял и тот факт, что у Кливленда был незаконный сын. Когда его политические противники пронюхали об этом во время предвыборной кампании 1894 года, помощники спросили Кливленда, как им нейтрализовать эту информацию. Кливленд ответил просто: «Скажите правду». Таким человеком мог бы стать и Корт, не попади он под влияние Мэтью Брайта.

— В Африке есть человек, которому нужна помощь, — сказал Корт Тиффани. — Американец, у него тоже есть дети. Ты же не хочешь, чтобы он остался без помощи, если я не поеду туда?

— Мне все равно, — честно призналась Тиффани.

Корт понимающе улыбнулся.

— Ты еще слишком мала, чтобы это понять. Ну, будь храброй девочкой. Ты прекрасно проведешь время, пока меня не будет. Вы с няней погостите у тети Сары в Бостоне, и твой кузен Рандольф будет там. Тебе ведь нравится кузен Рандольф?

— Не очень. Я не хочу ехать в Бостон, я хочу поехать с тобой.

— Дорогая, ты не можешь поехать со мной, — со вздохом сказал Корт. Он боялся расстаться с дочерью, но опасность, угрожавшая иностранцам в Трансваале, пугала его не меньше, иначе он взял бы Тиффани с собой.

— Я не хочу в Бостон! — закричала Тиффани, топая ногой. — Не хочу! Не хочу!

— Ну, хорошо, хорошо. — Корт обнял ее и прижал к себе; он не выносил вида ее слез. — Ты можешь проехать со мной часть пути — до Англии, или даже до Кейптауна. Но я не могу взять тебя в Преторию, пойми это.

— Ладно. — Добившись своей цели, Тиффани сразу успокоилась. Она сможет поспорить из-за поездки в эту самую Преторию потом. Глядя на озабоченное лицо отца, она видела, что он раскаивается, что расстроил ее. — Расскажи мне о маме, — попросила она с самой очаровательной своей улыбкой.

— Ты уже слышала эту историю тысячу раз, — воскликнул Корт. — Больше рассказывать нечего.

— Тогда расскажи мне ее еще раз, — настаивала Тиффани.

Корт вздохнул и сел рядом. Его история была чистым вымыслом, и беда была в том, что Тиффани помнила все подробности лучше, чем он.

— Твоя мама родилась в Англии, — начал Корт, — в благородной, знатной семье, одной из самых известных в стране. Они жили во дворце в провинции. Дворец был окружен рвом, через который был переброшен мост, а сам дворец был богато обставлен и украшен.

— Как у принцессы, — подсказывала Тиффани.

— Почти как у принцессы, — осторожно соглашался Корт. — Но потом произошла трагедия. В семье случилась ужасная ссора, и твоя мама со своими родителями должна была бежать в чужую дальнюю страну, где им пришлось жить значительно хуже, потому что они обеднели.

— Куда они поехали?

— В Африку, в город, который называется Кейптаун.

— И мама ходила босиком и в лохмотьях?

— Не совсем, но платья у нее были старые и поношенные. Потом случилась еще одна ужасная трагедия, когда внезапно умерли ее мама и папа, оставив твою маму совсем одну без гроша в кармане.

— От чего они умерли? — спросила Тиффани, отлично зная ответ.

— От оспы, — Корт с улыбкой вспоминал теперь тот первый раз, когда Тиффани задала этот вопрос, и как он отчаянно искал ответ.

— И тогда ты нашел ее?

— Да. Я жил в Кимберли на алмазных копях и приехал в Кейптаун по делам. Однажды солнечным утром я ехал по Аддерли-Стрит и увидел прекрасную девушку, стоящую на углу улицы.

— Расскажи, какая она была. — Тиффани перевела взгляд на портрет, стоявший на пианино.

Корт проследил за ее взглядом, и его смущение усилилось. Недоверие, с которым Тиффани восприняла известие, что у него нет ни одного изображения ее матери, заставило Корта предпринять по всем галереям Нью-Йорка поиски портрета, который походил бы на выдуманный им образ.

— Она была невысокая и стройная, с длинными темными волосами. Когда я подошел ближе, то увидел, что у нее огромные фиалковые глаза и длинные черные ресницы.

— Как у меня?

— Совсем как у тебя, — подтвердил Корт. — На ней было голубое платье, и она была очень грустная.

— Потому что она не могла найти работу, и у нее не было денег, чтобы купить еду, — воскликнула Тиффани, — но ты посадил ее на лошадь и увез ее и подарил ей шелка, меха и бриллианты.

— Что-то вроде этого.

— Я думаю, это самая романтичная история, какую я когда-нибудь слышала, — серьезно сказала Тиффани. — Когда мы поедем в Англию, мы сможем, навестить маминых родственников.

— О, нет! — поспешно возразил Корт. — Я не представляю, где они живут.

— Ты можешь узнать, папа.

— Я даже не знаю их фамилии, — отчаянно импровизировал Корт. — Твоя мама не захотела мне сказать.

— Значит, ты знаешь только ее имя. Это было очень красивое имя, правда!

— Да, — медленно произнес Корт. — Очень красивое.

— Какое же?

— Ты же знаешь, какое… — начал Корт. Он отвел взгляд. — Алида, — тихо сказал он.

— Алида, — повторила Тиффани. Она взяла портрет и прижала его к груди. — Если не возражаешь, папа, я возьму маму с собой в постель, и мы возьмем ее портрет в Англию и Африку. Может быть, кто-нибудь помнит ее.

Когда за девочкой закрылась дверь, Корт закрыл лицо руками. Своим рассказом он хотел снять ее боль и надеялся, что Тиффани скоро перерастет свое детское любопытство, в противном случае ему придется отвечать на еще более сложные вопросы, когда она станет старше.

Глава вторая

Корт прибыл в Кейптаун в конце марта, и удивительно, что одним из первых, кого он встретил, оказался человек, которого он приехал спасать: человек, который, как все считали, находился в тюрьме Претории. Джон Хейс Хаммонд.

Выяснилось, что Хаммонд заболел дизентерией, и Барни Барнато использовал все свое влияние, чтобы его выпустили на поруки. Это было большим успехом, заверил Хаммонд Корта: ведь он был одним из четырех главных обвиняемых по делу о Комитете реформ.

Более того, Хаммонда, казалось, нисколько не беспокоила собственная судьба. Он с юмором рассказывал, как Нелли Джоэл, жена племянника Барни, Солли, обычно приезжала в тюрьму, спрятав под шляпкой сигары, а под платьем пару уток, тогда как Натали Хаммонд контрабандой проносила длинные болонские сосиски, обмотав их вокруг талии.

Корт был в растерянности. Приехав в такую даль, чтобы спасти своего соотечественника, он нашел Хаммонда загорающим в Кейптауне и с юмором рассказывающим о буйном веселье в тюрьме Претории.

Суд должен был состояться 27 апреля, но Хаммонд был уверен, что пленники скорее отделаются штрафом, чем получат срок. Поэтому Корт был в весьма радужном настроении, когда показывал Тиффани достопримечательности Кейптауна — самыми важными были место, где он встретил «Алиду», и дом, где родилась Тиффани — а потом они отправились в Преторию. Не желая, чтобы ее оставляли в Кейптауне, Тиффани вновь начала капризничать, и Корт уступил, поверив заверениям Хаммонда, что в Трансваале стало спокойно.

По сравнению с Нью-Йорком Претория была очень маленькой и сонной. Даже ее младший брат, Йоханнесбург, перерос столицу по части населения и масштабам бизнеса и строительства. Приехавшему из большого города Корту показалось, что Претория состоит из Черч-сквер со зданием правительства в центре и широкой длинной Черч-стрит, на которой находился особняк президента.

Сначала он предполагал посетить Пауля Крюгера, чтобы ходатайствовать за Хаммонда, но его убедили, что в этом нет необходимости. Все заговорщики были в прекрасном настроении, а солидные суммы штрафа, которые, как предполагалось, им предстояло заплатить, не составляли проблем для таких состоятельных людей. Только в ночь перед судом Корта начали мучить дурные предчувствия, когда Барни Барнато сказал ему, что заговорщиков усилено убеждали признать свою вину. Вероятно, была заключена сделка, и обвиняемым гарантировали, что если они признаются в своем преступлении, то будет вынесен более мягкий приговор. Внешне все это выглядело хорошо, признали Корт и Барни, за исключением того, что обвиняли в государственной измене, а за нее полагалась смерть.

— Выпей, — предложил Барни свое излюбленное средство успокоения.

— Нет, — ответил Корт. — Не хочу.

В первый день суда Корт ничего не понимал, потому что судопроизводство велось на голландском языке; он не мог спокойно сидеть на месте и постоянно оглядывал зал. Его беспокоил Хаммонд, который выглядел больным и нуждался в помощи врача; беспокоил судья, который, как говорили, уже потребовал для обвиняемых смертного приговора; беспокоило настроение ожидания сенсации среди зевак и особенно среди представителей прессы. Один из газетных репортеров показался Корту знакомым, но он был слишком возбужден и захвачен происходящим, чтобы размышлять об этом человеке. Слушание закончилось, и было объявлено, что приговор вынесут на следующий день.

— Давай выпьем! — опять предложил Барни.

— Нет, — отмахнулся Корт.

На следующее утро судья как-то подчеркнуто обыденно вышел в зал и, весело болтая со своими помощниками, занял свое место. Потом он предложил женщинам покинуть помещение. Сначала он вынес приговор первой группе обвиняемых: два года тюрьмы, штраф в размере 2 тысяч фунтов стерлингов и немедленная высылка из Трансвааля. В наступившей затем тишине судья надел черную шапочку и посмотрел на четырех зачинщиков. Даже человек с самыми ограниченными познаниями в языке смог понять фразу: «Hangen bij den nek». Хаммонд и трое его друзей были приговорены к смерти.

В зале возникли шум и неразбериха. Корт сидел неподвижно, но он заметил, что Барни направился к помосту, где сидел судья, и начал выкрикивать оскорбления. В полной растерянности Корт вышел на улицу и некоторое время стоял там, пока Барни и его друзья не увлекли его в Претория-Клуб.

— Мы непременно вытащим их, — пообещал Барни. — Выпьешь?

— Да, — ответил Корт. — Выпью, обязательно.

После стольких лет воздержания первый стакан показался ему каким-то безвкусным, второй был уже лучше, а третий — настоящий нектар. Корт задержался в клубе; он даже забыл о Тиффани, ждущей его в гостинице, так он старался избавиться от гнетущего чувства вины за то, что он провалил свое поручение.

Внезапно он почувствовал на себе чей-то взгляд и в дальнем конце бара увидел мужчину, который пристально смотрел на него. Это был журналист, которого он встретил на суде, низкорослый, черноволосый и очень знакомый. Да, определенно знакомый. Сейчас, когда он приблизился, Корт увидел его глаза, эти необычные серо-зеленые глаза: глаза Алиды.

— Даниэль! — воскликнул он. Инстинкттно он протянул было руку, но потом быстро опустил ее, вспомнив обстоятельства бегства Даниэля из Кимберли. — Никогда не думал вновь встретить тебя, — медленно произнес он.

— Не думали? А вот я был уверен, что увижу вас или вашего друга Мэтью Брайта. Вы непременно должны были вернуться на золотые прииски Трансвааля.

— Я приехал не на золотые прииски, — сердито сказал Корт. — Я приехал увидеть, как вершится правосудие. И у меня сложилось очень плохое впечатление о правосудии в вашей стране!

— Почему? — Дани увидел свободный столик и повел Корта туда, где они могли сесть. Ему было неловко разговаривать стоя с человеком, гораздо выше его ростом. — Приговор был вполне законным. Эти люди пытались свергнуть правительство.

— Они добивались политических и гражданских прав, возможности участвовать в управлении страной, городом Йоханнесбургом, который они построили и сделали процветающим.

Глаза Дани опасно блеснули.

— Они были агентами британского империализма.

— Джон Хейс Хаммонд — американский гражданин, — воскликнул Корт, и…

— И он на содержании у Родса, — прервал его Дани. — Он виноват так же, как и остальные.

— Я доложу об этом президенту Соединенных Штатов, — сказал Корт. — Вы не посмеете казнить американца на основе сфабрикованного обвинения.

— Не посмеем? — Дани откинулся на спинку стула, сложил на труди руки и усмехнулся. — А что вы сможете сделать? Объединитесь с англичанами и пришлете армию? Вот что я скажу вам, Джон Корт: наши силы, может быть, немногочисленны, но мы станем для вас крепким орешком.

— Вы не продержитесь и неделю, — презрительно бросил Корт.

— О, вы заблуждаетесь. Глубоко заблуждаетесь. Взгляните на дело с такой стороны. За что вы будете сражаться? За жизнь одного человека? За принцип? Кроме того, вам придется сражаться на земле, совсем непохожей на вашу, которую ваши солдаты никогда не видели и, вероятно, потом больше никогда не увидят. Тогда как мы будем сражаться за нашу родину. Нашу землю. Вы, иностранцы, пришли сюда, чтобы эксплуатировать ее и грабить наши богатства, но теперь вам придется убраться домой. Это наш дом. Наш народ живет на юге Африки два с половиной столетия. Нам больше некуда идти.

— Много лет назад в Кимберли я говорил тебе, что твой народ должен научиться жить в мире с другими народами.

— Мы будем жить здесь в мире с теми людьми, которые будут подчиняться нашим законам, следовать нашим обычаям и говорить на нашем языке.

— Но вас же меньшинство, — заметил Корт.

Дани сердито сверкнул глазами.

— Только в Йоханнесбурге. В других государствах юга Африки буры превосходят по численности другие национальности.

— Я имел в виду коренное население, — сказал Корт.

— Коренное население? — Дани удивленно посмотрел на него. — Ах эти, — протянул он и махнул рукой, — они не в счет.

— Точно так же, — спокойно сказал Корт, — думали плантаторы южных штатов Америки перед гражданской войной. Интересно, как много общего между твоей страной и моей. Мы тоже потомки иммигрантов, которые приехали на новую землю ради религиозной или политической свободы, чтобы избежать экономических или социальных проблем или просто в поисках лучшей жизни. Эта земля тоже видела фургоны, движущиеся по огромным просторам равнин в окружении воинственных племен. И в Америке кое-кто нашел богатство, когда другие оставались бедными. Но у нас есть то, чего нет у вас, то, что жизненно важно для существования и прогресса великой страны: глубокая вера в необходимость свободы и прав для каждого человека, независимо от его национальности, цвета кожи и веры.

Дани выругался и с шумом поставил стакан на стол.

— Вероятно, вы можете себе позволить такие глупые убеждения. Ведь никто не пытался отобрать Америку у американцев.

— Никто не пытается отобрать вашу страну у вас, — возразил Корт. Он заметил фанатичный блеск глаз Дани. — Вы явно хотите схватки, — вдруг сказал он. — Хотите подавлять других, бить их и запугивать. Но почему?

— Властвовать над другими, быть сильными — это единственный способ выжить. Колебания, уступки — слабость, нас сразу же сметут англичане или черные.

— Значит, суд был демонстрацией силы, — сказал Корт. — Теперь я понимаю — вы верите, что казнь четверых заставит все население повиноваться.

Дани наклонился вперед.

— И не только, — тихо сказал он. — Наш успех покажет нашему народу, что мы можем бороться и побеждать.

— Почему ты напал на леди Энн? — неожиданно спросил Корт.

Застигнутый врасплох, Дани побледнел.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Это был ты, мы в этом уверены. Энн точно описала тебя. Между прочим, где Виллем? Как он?

— Виллем умер два года назад.

— Очень жаль, — искренне посочувствовал Корт. — Он был хороший, честный человек. Я уверен, он не знал, что ты пытался убить Энн. И Сэма! Даниэль, ты же всегда любил Сэма.

Дани ничего не сказал, и Корт вздохнул. Внезапно он понял, что уже очень поздно.

— Тиффани! — воскликнул он. — Даниэль, мне пора идти. Моя дочь будет беспокоиться обо мне.

— Я провожу вас. — Они встали и вышли на улицу. — Значит, вы женаты?

— Моя жена умерла.

— Понятно. — Они продолжали идти молча. — А как Мэтью Брайт? Он преуспевает у себя в Лондоне, я думаю.

— Я не видел Мэтью девять лет.

— В самом деле? Вы меня удивили. Я считал вас такими хорошими друзьями.

— Мы были друзьями.

Корт не дал никаких объяснений и вообще не стал продолжать эту тему.

— Если увидите Мэтью, передайте ему мои слова. Скажите, что наказание для членов Комитета реформ ничто по сравнению с тем, что я приготовил для него. Их быстрая казнь покажется благом по сравнению с тем, что ждет его, если он вновь ступит на землю Южной Африки.

Корт остановился, озадаченный угрожающими словами Дани. Они были всего в нескольких шагах от гостиницы.

— За что? За что ты его так ненавидишь?

— Вы знаете, за что. Вы, Корт, лучше всех знаете, за что я его ненавижу.

Корт взглянул на искаженное ненавистью лицо своего спутника.

— Алида, — произнес он.

В этот момент дверь гостиницы распахнулась, и на улицу выбежала Тиффани. Она бросилась к Корту и обхватила его руками; показавшаяся в дверях няня не успевала за девочкой.

— Привет, дорогая, — сказал Корт и наклонился поцеловать дочь. — Прости, что задержался.

— От тебя странно пахнет, — сказала она, отбросив назад свои непослушные кудри. — Я ждала тебя целую вечность.

— Прости, — снова сказал Корт.

Дани с любопытством посмотрел на маленькую девочку. Потом вновь обратился к Корту.

— Да, — сказал он. — Алида была одной из причин. По правде говоря, главной причиной. Но есть и другие..

— Даниэль, Мэтью спас тебе жизнь. Ты бы задохнулся в яме, если бы он…

— Мою маму звали Алида. — Звонкий детский голосок Тиффани прервал их разговор.

Дани взглянул на нее, потом на Корта, потом опять на Тиффани.

— Твоя мама? — в недоумении нахмурился он.

— Вы знали ее? Сейчас вы говорили о ней?

— Алида была моей сестрой. Она не могла быть твоей мамой.

— Однако, такое имя встречается редко, — продолжала допытываться Тиффани. — Это очень большое совпадение.

— Да. — Дани задумчиво посмотрел на девочку, потом перевел взгляд на смущенное лицо Корта. — Просто совпадение.

Потом он попрощался и пошел в редакцию «Вольксстрем» заканчивать свою статью о суде. Корт повел Тиффани к гостинице, не заметив, как она обернулась, чтобы посмотреть, куда пошел Дани.

Корт спал на удивление хорошо. Он проснулся в прекрасном настроении оттого, что алкоголь не оказал на него отрицательного действия: значит теперь он в состоянии контролировать себя. Потом у него был долгий разговор с Барни Барнато, и они разработали план, как спасти Комитет реформ от виселицы.

Одетый в черное, с черной лентой на шляпе, Барни получил аудиенцию у президента. Если все пленники не будут освобождены в течение двух недель, он пригрозил свернуть все свои дела в Трансваале и продать всю свою собственность. Это означало не только потерю доходов государства, но и то, что 20 тысяч белых рабочих и 100 тысяч черных останутся без работы.

На следующий день было объявлено, что смертный приговор отменен, но осужденные остались в тюрьме.

При этом известии Дани Стейн у себя в кабинете редакции «Вольксстем» схватил со стола кофейную кружку и со всего размаха разбил ее об стену.

Заручившись поддержкой госсекретаря Соединенных Штатов, нескольких сенаторов и британского правительства, Корт и Барнато упорно продолжали борьбу. Тридцатого мая второстепенные преступники, включая племянника Барни, были освобождены после уплаты штрафа в две тысячи фунтов стерлингов. Десять дней спустя четверо зачинщиков заплатили по 25 тысяч и получили свободу. Джон Хейс Хаммонд поспешил сразу же покинуть Трансвааль.

При поддержке своих старых знакомых с алмазных копей Джон Корт оправдал доверие президента и успешно выполнил свою миссию неофициального посла. Занимаясь этими делами, он совершенно выпустил из вида свою дочь и ужасно разозлил Дани Стейна. Обманутый в своих ожиданиях, Дани был возмущен тем, что заключенных освободили в обмен на деньги. «Вольксстем» обычно поддерживала политику Крюгера, но сейчас преданность Дани пошатнулась. «Это мы истинные хозяева Трансвааля, и нам придется заплатить за это, — мрачно предвещал он со страниц газеты, — заплатить за эту слабость нашей кровью».

И как бы в доказательство этого, его нервы опять не выдержали: на этот раз он разбил об стену чернильницу с красными чернилами, и ее содержимое зловещим пятном растеклось на полу.

Тиффани было скучно. Здесь некуда было пойти и нечем заняться — если бы она знала, что все будет так обстоять, она предпочла бы поехать в Бостон. Папа все время был занят, и в довершении всех несчастий няня, которая с самого начала возненавидела Преторию так же, как и Тиффани, нашла себе поклонника. Тиффани считала, что няня уже слишком стара для этого, и не хотела терпеть прогулки ежедневно по одним и тем же местам, чтобы няня могла встречаться со своим воздыхателем. В гостинице Тиффани постоянно капризничала и кричала, а на улице была злой и надутой. Няня не знала, что с ней делать, а Корт был слишком занят, чтобы это заметить.

Только одна мысль скрашивала скуку Тиффани — ее решение еще раз поговорить с «черным человеком». Она оставалась в убеждении, что его Алида и ее мама должны быть одним и тем же человеком. В историю, которую рассказал ей отец, она добавила романтическую линию непутевого брата, убежавшего из дома. Она не успокоится до тех пор, пока не поговорит с ним еще раз.

Ей оставалось только найти случай. Няня хоть и была влюблена, но не ослабила бдительности. Наконец наступил день, когда отец вбежал к ней и, подхватив на руки, закружился с ней по комнате.

— Дорогая, все кончилось! Мое дело завершено, и мы можем ехать домой. Сегодня я собираюсь отметить это событие, а завтра закажу билеты в Кейптаун.

Значит, сегодня или никогда. Тиффани сидела так тихо и была такой задумчивой, что няня озабоченно посмотрела на нее.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Тиффани?

— Нет, — со вздохом ответила Тиффани. — Я чувствую, что я как будто простудилась.

— А у нас впереди такое долгое путешествие! Ты должна немедленно лечь в постель и как следует отдохнуть.

— Да, — согласилась Тиффани. — Я вполне могу побыть одна, няня, если ты хочешь попрощаться со своим другом.

Няня колебалась. Она не должна была оставлять Тиффани, которая выглядела очень слабой и была необычно сговорчивой, но поддалась искушению.

— Я не задержусь, — сказала она, когда Тиффани, не раздеваясь, легла в постель и укрылась одеялом. — Но ты должна раздеться.

— Может быть, папа вернется пораньше, или мне станет лучше.

Тиффани дала няне время уйти и потом выскользнула на улицу. Холодный зимний день клонился к вечеру, но солнце еще светило с безоблачного неба. Девочка перебежала через улицу к тому дому, куда в день их первой встречи вошел тот человек, и где она после видела его несколько раз через окно. Стоя на улице, она прижалась лицом к стеклу и облегченно вздохнула. Он был там! Сидел за столом в углу и что-то писал. Пока она наблюдала за ним, он взял что-то со стола и швырнул в стену, Тиффани с восторгом смотрела, как красные чернила растеклись по стене и оставили на полу большую лужу. Ей часто случалось что-нибудь бросать, но она еще ни разу не создавала такого беспорядка. Она открыла дверь и вошла.

Дани был один. Газета выходила днем, так что сегодняшний номер уже давно вышел, а для завтрашнего у него тоже было многое заготовлено. Дани швырнул ручку вслед за чернильницей и гордо посмотрел на статью, которую только что закончил. Примет ли ее редактор? Или он сочтет ее тон противоречащим традиционной позиции «Вольксстем», как рупора правительства? Он обдумывал этот вопрос, когда отворилась дверь, и вошла девочка. Дани нахмурился, ожидая увидеть за ней Джона Корта: сейчас Корт не вызывал у него симпатии. Он подозревал, что американец сыграл важную роль в освобождении членов Комитета реформ, и к тому же он ненавидел Корта, как иностранца и честного человека. Мэтью было легко ненавидеть, имея на это настоящие причины, но с Кортом все было иначе, так как он был порядочным человеком, хорошо относился к нему самому и, как теперь понял Дани, любил Алиду. Тем не менее он был иностранцем и бесцеремонно вмешался не в свои дела.

Девочка закрыла за собой дверь и стояла, глядя на Дани.

— Привет. Я Тиффани Корт.

— Я тебя помню. Где твой отец?

— Он празднует.

— Еще бы! — Дани зло прищурился и пристально посмотрел на девочку; но Тиффани не привыкла к таким взглядам и осталась невозмутимой. В ее лице было что-то знакомое, подумал Дани: эти фиалковые глаза! У Корта такие глаза? Кажется, нет.

— Я пришла, чтобы спросить вас про Алиду, — сказала Тиффани.

Дани тоже подумал тогда о странном совпадении. Только мысль об этом появилась у него лишь на мгновение, потому что все его внимание было сосредоточено на суде и осуждении обвиняемых, но тем не менее где-то в подсознании она осталась.

— Это совершенно разные люди, — резко сказал, — твоя мать и моя сестра.

— А может быть, нет, — настаивала Тиффани.

— Что ты знаешь о своей матери?

Тиффани охотно поведала ему историю, которую рассказал ей отец; Дани слушал ее с иронией. Красивая сказочка! Что же было такого в матери Тиффани или ее рождении, что Корт хотел скрыть? И почему эти фиалковые глаза кажутся ему такими знакомыми?

— У тебя есть портрет твоей матери? — спросил Дани.

— Да, но я оставила его в гостинице. Хотите я схожу и принесу его?

— Нет, нет, не уходи. Скажи мне, твой отец знает, что ты здесь?

Тиффани покачала головой.

— Я же сказала вам: он празднует, хотя что он празднует, я точно не знаю. А няня пошла на сввдание. Она, конечно, сразу хватится меня, как только вернется.

— Ты не боишься, что у тебя будут неприятности, если ты вовремя не вернешься?

— Конечно, не боюсь, — усмехнулась она.

— У меня дома есть портрет Алиды, моей сестры Алиды. Пойдем со мной, и ты сама его увидишь.

— И тогда я узнаю, были ли они разными людьми или нет. — У Тиффани загорелись глаза, потом она призадумалась. — Но может быть лучше вы посмотрите на портрет моей мамы?

— Ты не хочешь пойти со мной? Я живу на ферме совсем недалеко отсюда. Ты сможешь поехать верхом на моей лошади и увидишь других животных — овец, коров, цыплят…

— Я хочу поехать, — быстро сказала Тиффани, увлеченная его рассказом.

Дани сразу же вывел ее из редакции на улицу, посадил на лошадь, и сам сел сзади.

— Как здорово! — воскликнула Тиффани. — Как жаль, что я раньше не пришла к вам. Это самое интересное событие с тех пор, как я приехала в это ужасное место.

Дани поджал губы, услышав столь нелестную характеристику своей любимой страны. В сгущающихся сумерках он погнал лошадь вперед и, старательно избегая главных улиц, направил ее к дому.

В гостинице Корт пытался привести в чувство и успокоить бившуюся в истерике няню. Ближайшие улицы города были уже обысканы, но следы Тиффани не обнаружились. Потом дежурный гостиницы вспомнил, что видел, как Тиффани прошла через вестибюль на улицу, перешла на противоположную сторону и остановилась у редакции газеты. В этот момент дежурного отвлек посетитель, а когда он вновь посмотрел в окно, Тиффани уже не было. Редакция газеты. Там работает Дани Стейн. Вот она, зацепка! Корт вспомнил, как Тиффани заинтересовалась тем, что Дани упомянул Алиду, но он также с ужасом, вспомнил нападение на Энн и убийство Сэма. Без лишних слов он бросился к редакции «Вольксстем» и толкнул дверь. Она сразу же распахнулась, Корт вошел внутрь и стал искать лампу. Наконец он зажег ее и, подняв высоко над головой, осмотрел пустую комнату. Когда он увидел красные пятна на стене, ему стало нехорошо. С трудом приблизившись к этому месту, Корт невольно вскрикнул от радости, обнаружив на полу осколки чернильницы. Он погасил лампу и побежал назад в гостиницу.

— Дани Стейн, — спросил он дежурного, — где он живет?

— За городом, — с сомнением в голосе ответил тот. — Вы никогда не найдете это место в темноте.

— Может кто-нибудь проводить меня туда? Я хорошо заплачу. Это очень срочно!

— Идите в конюшню за углом, спросите там Яна Бота и скажите ему, что я прислал вас, Он знает дорогу к ферме Стейна. Но можете не беспокоиться, мистер Корт. Если девочка с Дани, с ней ничего не случится. Он, конечно, горячий парень, но он не причинит зла ребенку.

Корт глубоко вздохнул, стараясь не думать о ранах на теле Энн и крови Сэма на траве. Десять минут спустя он уже мчался в ночь следом за проводником.

Тиффани была очень довольна собой, хотя ей было немного холодно. Ей нравилось ездить верхом, а Дани держал ее крепко, совсем как папа, когда брал ее с собой на прогулки. Ей хотелось, чтобы сейчас было светло, и она могла бы получше рассмотреть окрестности. Выглянула луна, но она было неполной и светила слабо, лишь придавая очертаниям деревьев и холмов зловещий вид. Тиффани поежилась и не только от холода.

— Почти приехали, — сказал Дани.

— Я не думала, что это так далеко.

— Жалеешь, что поехала? Твой папа рассердится?

— Очень! Но он сам виноват, ему не надо было так часто оставлять меня одну. Мне было очень скучно.

— Какое безобразие, — язвительно сказал Дани. Он улыбнулся про себя. Джон Корт не просто рассердится — он будет вне себя от беспокойства. Дани стал от удовольствия насвистывать какое-то простенький мотив, и так всю дорогу, пока они не добрались до фермы.

Даже снаружи дом выглядел очень примитивно, и Тиффани, привыкшая к особнякам на Пятой авеню, оглядывалась вокруг, широко открыв глаза. К ним вышел чернокожий человек и принял лошадь, а Дани повел Тиффани в дом.

— Не совсем то, к чему ты привыкла, я полагаю?

— Да.

— Расскажи мне о своем доме.

Тиффани, как могла, стала описывать свой дом, упомянув слуг и экипажи и красивые драгоценные камни, которые, как сказал ей папа, в один прекрасный день будут ее.

— Значит, вот что делают иностранцы с богатством, которое они извлекают из нашей земли. — Дани обвел взглядом простую гостиную со скромной деревянной мебелью и лишенным всяких ковров полом и резко рассмеялся. — Если Джон Корт живет в таких условиях, могу себе представить какой роскошью окружен Мэтью Брайт!

— Могу я сейчас увидеть портрет? — спросила Тиффани. — Пожалуйста, — вежливо добавила она. Она могла быть очень вежливой, если хотела чего-то добиться.

Дани ушел в спальню и вернулся с миниатюрным портретом Алиды. На нем она была в расцвете красоты своих шестнадцати лет, в новом платье, с подаренным Мэтью медальоном на груди.

— Это не мама. — Тиффани охватило такое разочарование, что ее глаза неожиданно наполнились слезами. Она сердитым жестом смахнула их с ресниц. — Но она все же очень красивая. Почти такая же красивая, как моя мама. — Она чуть не расплакалась. — Я думаю, теперь мне пора домой, — тихо сказала она.

— О, нет, — Дани с сожалением покачал головой. — Боюсь, ты не можешь вернуться домой.

— Почему?

— Потому что я еще не готов отвезти тебя.

Тиффани недовольно поджала губы.

— Но я хочу вернуться домой.

Дани лишь молча смотрел на нее.

— И я всегда получаю то, что хочу! — Тиффани топнула ногой и принялась плакать, но этот невозмутимый человек не обращал на нее внимания. Наблюдая за его реакцией, Тиффани заметила, как его рука потянулась к какому-то предмету, висевшему у него на поясе.

— Что это? — спросила она.

— Охотничий нож.

Он держал его в руке — простой нож без всяких украшений на рукоятке, несущий смерть на своем лезвии. Этим ножом было убито много животных на охоте; этим ножом была ранена Энн и убит Сэм. В руке Дани он лежал как живое существо — спокойное сейчас, но готовое действовать.

Дани пристально посмотрел на девочку. Нож стал как бы магическим кристаллом, и он увидел сад у дома Мэтью и леди Энн, гуляющую с Сэмом. Вот он приблизился, занес руку для удара, вот он борется с ней, и она смотрит на него огромными испуганными фиалковыми глазами. Глазами этой девочки!

И когда Тиффани закричала, Дани улыбнулся.

Крик далеко разнесся в тишине ночи, когда Корт и его спутник ворвались во двор, топот копыт их лошадей громом прозвучал на твердой земле. В одно мгновение Корт соскочил с лошади и, перепрыгивая через две ступеньки, ворвался в комнату. Крик тут же прекратился. Он увидел улыбающегося Дани с ножом в руке и Тиффани с покрасневшим лицом, стоящую несколько в стороне от него.

Корт подбежал к дочери и поднял на руки.

— Слава Богу, ты жива! — Он повернулся к Дани. — Если посмотреть на этот нож, то я как раз успел вовремя.

У Дани был удивленный вид.

— О чем вы говорите? А, Ян, — обратился он к вошедшему проводнику, — Ян, друг мой, входи, входи. — Потом он вновь обратился к Корту. — Единственное, к чему вы действительно успели вовремя, Корт, так это помешать вашей дочери сорвать голос. У нее очень скверный характер.

— Он сделал тебе больно, дорогая? — озабоченно спросил Корт.

— Мне? Конечно, нет. Но я хотела вернуться домой, а он отказывался меня везти.

— Как я уже пытался объяснить этой милой маленькой девочке, моей лошади нужен был отдых.

— А что ты здесь делала, Тиффани? Как ты могла уйти, никому ничего не сказав?

— Он показывал мне портрет Алиды, — о, папа, это не наша Алида.

Корт медленно опустил Тиффани на пол и взглянул на портрет. Сложная гамма чувств отразилась у него на лице, когда он вспомнил Алиду и вновь посмотрел на когда-то дорогие ему черты.

— Скажи, Даниэль, ты когда-нибудь находил сборник пьес Шекспира среди вещей Алиды?

— Да. — Дани был удивлен. — Он и сейчас у меня. А что?

— Ничего. Это не имеет значения.

Корта била дрожь. Он старался взять себя в руки, но его взгляд постоянно возвращался к охотничьему ножу, который Дани опять повесил на пояс. Собирался ли Дани применить его? Он хотел расправиться с Тиффани, как с Энн и Сэмом? Или он просто хотел напугать его, Корта, чтобы свести старые счеты и избавиться от разочарования, постигшего его после освобождения Комитета реформ? Или Корт должен поверить Дани, что он хотел лишь показать Тиффани портрет?

До конца жизни Корт так и не нашел ответы на эти вопросы.

Он обнял дочь за плечи и повел ее к двери. Дани о чем-то весело заговорил с Яном, проводником, но когда Корт поравнялся с ними, он замолчал.

— В «Даймонд Филдс Эдвертайзер» я видел сообщение, что леди Энн умерла, — сказал он Корту. — Мои соболезнования, — и он посмотрел прямо в глаза Тиффани.

Корт вздрогнул и поспешил к двери.

— Я понимаю, — крикнул ему вслед Дани, — что вы с Мэтью уже не такие хорошие друзья, как были раньше, но не забудьте передать ему послание от меня. Я буду ждать его.

Глава третья

В Лондоне, в один из ясных дней июля Мэтью сидел у себя в клубе и размышлял о событиях дня. Он только что вернулся из суда, где Джеймсона приговорили к пятнадцати месяцам тюремного заключения за неудавшийся поход в Трансвааль. Мэтью не испытывал сочувствия к бывшему приятелю. Он рассматривал южноафриканские события и роль Джеймсона в них со скептицизмом и презрением. Во всяком случае его личные отношения с Джеймсоном уже несколько лет были довольно натянутыми. Мэтью не мог забыть, какую роль сыграл доктор Джеймсон в эпидемии оспы в Кимберли.

Что заинтересовало Мэтью и привело его в волнение, так это то, как повлиял на Родса поход Джеймсона. Впервые Мэтью понял, что Родс не является неуязвимой личностью, и что он, Мэтью, может занять ведущее положение в «Даймонд Компани».

Это было похоже на приоткрытую дверь, через которую во тьму проникал узкий луч света. Мэтью задумчиво смотрел вдаль сквозь облако сигарного дыма и чувствовал, как его кровь начинает быстрее бежать по жилам. Он слишком долго бездействовал. После объединения шахт Кимберли добыча алмазов стала скучной рутиной, которая наводила на него тоску. У него даже пропал интерес к жизни общества. Когда закончился период траура, Мэтью оказался самой завидной партией в Лондоне — двадцать пять лет назад это обстоятельство вскружило бы голову молодому Мэтью, но даже сейчас зрелому мужчине было приятно сознавать свои достоинства и престиж своего положения. Расставшись с Эммой Лонгден, он стал делить свое внимание между самыми очаровательными куртизанками Лондона и замужними дамами: Мэтью решительно и не всегда вежливо отвергал всякие попытки чересчур прытких мамаш навязать ему своих дочек голубых кровей. У Мэтью Брайта не было ни малейшего желания жениться вновь. Миранда оставалась центром его мироздания и единственной женщиной, которой принадлежало его сердце.

Теперь, когда лондонское общество потеряло для него интерес, Мэтью снова захотелось действовать. Его грубоватые и эксцентричные выходки стали более частыми по мере того, как он приобретал большую уверенность и прочность положения. Когда в 1889 году он только вернулся в Лондон, он был очень разборчив и осторожен в своих поступках, старался приспособиться, чтобы завоевать признание, которого у него не было до его бегства на алмазные копи. Теперь он достаточно твердо стоял на ногах, чтобы позволить неумолимой силе своей личности отражаться в его словах и действиях. Постепенно за 1895 и 1896 год он вновь стал таким, каким был в Кимберли: шагающим по жизни с колоссальной уверенностью в себе, часто граничащей с презрением к остальным; безжалостным и резким в отношениях с людьми. Мэтью снова стал самим собой.

Он погасил сигару и поднялся. Три человека стояли между ним и главенствующим положением в «Даймонд Компани», к которому он стремился: Родс, Барнато и Бейт. Взяв перчатки и трость, Мэтью нахмурился. «Маленький Альфред» был прочен как скала, но Родс и Барнато были совсем другими. Внешне они казались титанами, гигантами, которые боролись за ведущую роль на алмазных копях. Но внутренне они были хрупкими. Родс исчерпал свои силы, его подорванное здоровье только усиливало его уязвимость. Во многом он был наставником Мэтью, но Мэтью никогда не одобрял его беспечное расходование средств «Даймонд Компани» на финансирование империалистических фантазий и всегда считал, что политику и бизнес смешивать нельзя. В конечном итоге Мэтью решил, что Родс сам подготовил собственный крах, и что он постепенно сойдет со сцены без посторонней помощи. А вот Барнато требовалось подтолкнуть в нужном направлении. Барнато был тем человеком, — тут Мэтью еще больше нахмурился — который вместе с Кортом вмешивался в политику Трансвааля. И который, по последним сообщениям из Йоханнесбурга, становился все более активным и непредсказуемым.

Мэтью спустился по ступеням на Пэлл-Мэлл и направился к своему экипажу. Он был так погружен в свои мысли, что почти столкнулся с мужчиной, который неожиданно преградил ему дорогу. Мэтью сердито взглянул на это препятствие на своем пути и хотел пройти мимо, когда незнакомец заговорил.

— Добрый день, мистер Брайт!

Голос был знакомый, но Мэтью рассматривал мужчину с минуту, прежде чем узнал его.

— Коннор, — сказал он. Мужчина улыбнулся.

Тот самый Коннор, который работал у Мэтью в Кимберли и был замешан в торговле крадеными алмазами; который со своим приятелем Брауном по поручению Мэтью украл алмазы Виллема и потом скрылся в Натале.

Очевидно, за последние тринадцать лет дела шли у него не лучшим образом. Его поношенный костюм казался совершенно неуместным у дверей клуба «Сент-Джеймс», и вообще Коннор был не тем человеком, с которым Мэтью хотел, чтобы его видели. Мэтью быстро оглянулся по сторонам и сделал знак Коннору следовать за ним. Когда они сели в экипаж и поехали по направлению к Парк-Лейн, Мэтью недовольно посмотрел на своего спутника.

— Это была случайная встреча, или ты ждал меня?

— И то и другое, хозяин. — Коннор опять улыбнулся, не обращая внимания на явное недовольство Мэтью.

— Я только сегодня случайно увидел вас, но я уже давно хотел поговорить с вами.

— Вот как!

— Когда я увидел вас на суде, я понял, что пришло мое время. Ах, бедняга Джеймсон! Будет гнить в тюрьме целых пятнадцать месяцев.

— Этому дураку еще повезло, что он так легко отделался.

Коннор озадаченно заморгал глазами.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился он, видимо не ожидая такой реакции.

— Я кажется ясно дал понять и тебе, и Брауну, что наши отношения закончились, — резко бросил Мэтью. — Я предупредил вас, чтобы вы не смели меня шантажировать. Все осталось в силе — я ни от кого не потерплю угроз.

— Хозяин, хозяин, у меня и в мыслях этого не было. — Коннор развел руками, демонстрируя оскорбленную невинность. — Дело в том, что у меня есть к вам маленькое предложение. После того, как Джеймсона осудили, я подумал… ну…

— Ты подумал, что я буду более податлив, — язвительно произнес Мэтью. — Ты решил, что я буду оплакивать заключение Джеймсона и сожалеть о провале его операции. Значит, твое предложение, очевидно, связано с Трансваалем.

— У меня есть друг, который хочет свергнуть правительство Трансвааля — если он сможет найти надежную финансовую поддержку.

Мэтью засмеялся.

— Просто как в мелодраме! Хотя, пожалуй, это такая же романтическая чепуха, как печально известная ошибка Джеймсона. Нет, Коннор, ты, без сомнения, обратился не к тому человеку. Между прочим, это не Браун тот самый твой «друг»?

— Нет, я сто лет не видел Брауна. Это немец благородного происхождения.

— Могу себе представить его благородное происхождение, — сухо сказал Мэтью. — Вероятно, он не согласен с внешней политикой своего собственного правительства. Кайзер сразу же поздравил Крюгера с провалом выступления Джеймсона.

Мысль Мэтью усиленно заработала. Он ни при каких условиях не собирался вмешиваться в политику, но была одна семья, чья склонность к подобным делам была хорошо известна. Правда, эта семья получила предупреждение о ждущих ее серьезных неприятностях, если ее члены вновь вмешаются в политику Трансвааля.

— Кто этот немец? — спросил Мэтью.

Коннор колебался.

— Как его имя, приятель? — нетерпеливо повторил Мэтью. — Я сам не буду участвовать в ваших планах, но я знаю кое-кого, кто мог бы этим заинтересоваться.

— Фон Фельтхайм, — сказал Коннор. — Барон фон Фельтхайм. Когда я смогу встретиться с этим кое-кем?

Барнато был в Йоханнесбурге, но говорили, что он вскоре возвращается в Англию. Мэтью хотел сначала сам узнать настроение Барни прежде, чем сводить его с Коннором.

— Его пока нет, — медленно произнес Мэтью. — Приходи в мой офис через три недели, но приходи поздно и тайком. Нас не должны видеть вместе.

— Слишком долго ждать. — В голосе Коннора звучало сомнение и недоверие. — Может быть, нам с фон Фельтхаймом стоит поискать кого-то другого.

Мэтью достал пачку банкнот из кармана и протянул ее Коннору.

— Возможно это поможет вам скоротать время.

Высадив Коннора у Гайд-Парка, Мэтью вернулся домой в отличном настроении. Как чудесно вновь заняться делами! Дверь, ведущая к свержению Родса, которая была чуть приоткрыта, теперь стояла распахнутой настежь.

Когда Барни Барнато вернулся в Лондон, Мэтью, не теряя времени, поспешил прощупать его настроение. Кроме недавнего провала в Трансваале, Барнато беспокоил принадлежащий ему банк «Барнато» и падение акций южноафриканских золотых приисков. Новоявленный миллионер с задворков Уайтчепел боялся потерять свои деньги, и то становился агрессивным, то впадал в отчаяние. Когда Мэтью спросил его о суде над Комитетом реформ в Претории, Барнато разразился такими резкими нападками на Крюгера и правительство Трансвааля, что Мэтью понял, что тот созрел для участия в планах фон Фельтхайма. Но с другой стороны, настроение Барнато было таким переменчивым, что на следующий день он мог высказать уже совершенно противоположное мнение. Мэтью решил рискнуть.

— Человек, который вам нужен — Барни Барнато, — сказал он Коннору. — Мне известно, что сегодня вечером он будет в курительной комнате отеля «Метрополь». Советую тебе подходить к нему осторожно, потому что настроение у него изменчивое и непредсказуемое. Но я хочу, чтобы ты понял: я называю тебе имя Барнато только потому, что ты заверил меня в политическом характере вашего плана. Я надеюсь, что твой друг фон Фельтхайм — не жестокий человек.

— Добрый, как ягненок, — заверил его Коннор.

— Позаботься, чтобы он таким и остался, — предупредил его Мэтью. — Конспирация очень важна для мирной смены режима в Трансваале, и я уверен, фон Фельтхайм найдет поддержку среди реформаторов, чьи проблемы после провала заговора так и остались нерешенными. Но вооруженное выступление не стоит планировать. — Мэтью помедлил. — Еще один совет: пусть фон Фельтхайм уговорит Барни ничего не рассказывать своим племянникам Солли и Вольфу Джоэлу о ваших планах. Я боюсь, они могут отговорить его поддержать это предприятие.

Мэтью стремился только дискредитировать Барни, сделать так, чтобы его с позором изгнали из Трансвааля, и таким образом уменьшить его влияние в «Даймонд Компани». К сожалению, он забыл, что иногда как в случае с Фредди — его планы приводили к совершенно другим результатам. Он не сознавал, что, бывало, оказывал разрушающее воздействие на людей и события.

Потрясенный вероломством правительства Трансвааля, обещавшего проявить снисходительность к заключенным, и еще более потрясенный встречей Тиффани с Дани Стейном, Корт дал себе слово никогда не возвращаться в Африку. Прежде чем покинуть Преторию, он уволил нерадивую няню, которая предпочла остаться и выйти замуж за своего поклонника. Решив не искать ей замену в Южной Африке, Корт стал на время путешествия до Саутгемптона и отцом, и гувернанткой, и няней, и даже горничной. Тиффани это понравилось, и она вела себя значительно лучше, чем обычно.

Сейчас она спала в шикарном номере лондонского отеля после напряженного дня осмотра достопримечательностей. Было уже поздно, но Корт, хотя тоже чувствовал усталость, нервно ходил по комнате. Пока он находился в Англии, ему нужно было сделать два дела, но оба они были связаны с Мэтью, и Корт не мог собраться с духом, чтобы обратиться к нему. Внезапно решение проблемы пришло к нему с поразительной простотой, и он удивился, как сразу до него не додумался. Он должен связаться с Николасом.

В гостиной апартаментов Корта оба мужчины радостно приветствовали друг друга, вспоминая счастливые дни, проведенные в Кимберли. Но образ Энн внезапно встал между ними, такой живой и близкий, что печаль затуманила их лица. Они так часто вместе проводили время в обществе Энн, что нынешняя встреча особенно остро напомнила им об их утрате. И после краткого обсуждения дел в алмазном бизнесе и в Трансваале разговор неизбежно коснулся Энн.

— Ее дети, должно, быть, служат большим утешением для всех вас, — сказал Корт.

Николас вздохнул.

— Гораздо меньшим, чем ты можешь себе представить, — признался он. — Филип лицом очень похож на Энн, но это сходство только внешнее. Он — очень замкнутый и скрытный ребенок. Однако, — тут лицо Николаса просветлело, — моя племянница Джулия была такой же в детстве, но потом поменялась, — и он улыбнулся Корту.

— А как малышка? — Корт старался говорить обычным тоном и скрыть свое острое желание узнать, насколько Миранда похожа на его любимую Тиффани.

— Трудно сказать. Ей всего два года. Честно говоря, — признался Николас, — я редко ее вижу. Мэтью ревностно охраняет ее. Но насколько я видел, Миранда похожа на Мэтью, а не на Энн.

— А сам Мэтью? Он здоров?

Николас энергично закивал.

— Он в отличной форме! — Он внимательно посмотрел на Корта. — Я все думал, виделся ли ты с ним. Или только планируешь это сделать?

— Наша встреча маловероятна.

— Почему, Джон? Так обидно. Я знаю, что между вами произошла ссора, но что бы ни было ее причиной, я надеюсь, это было не настолько серьезно, чтобы вы расстались навсегда? И я хочу сказать тебе, — Николас наклонился к Корту, — что Энн была расстроена вашим разрывом. Почему бы вам не помириться хотя бы ради нее?

О, Николас, грустно подумал Корт, если бы ты только знал! Если бы я мог тебе сказать, что именно из-за Энн я никогда не смогу больше заговорить с Мэтью.

— Я бы хотел, чтобы это можно было сделать, но боюсь, ничего не выйдет. Кстати, разговор о Мэтью напомнил мне о некоторых вещах, которые я хотел бы обсудить с тобой. Николас, мне нужна твоя помощь.

— Буду рад помочь, — обрадовался Николас такой возможности.

— Я бы очедь хотел побывать на могиле Энн.

— Конечно. Энн была бы рада, — с чувством ответил Николас. — Но это так просто. Зачем тебе понадобилась моя помощь?

— Как я понял, Энн похоронена в загородном имении Мэтью. Я не могу нарушать границы частного владения.

— Никто не станет тебе препятствовать, старина. Просто попроси садовников или кого-то из слуг, кто окажется поблизости, проводить тебя к могиле. Мэтью там нет, если ты боишься его встретить. Он сейчас у себя дома на Парк-Лейн.

— Я не хочу тайком пробираться во владения Мэтью и красться там, как вор ночью, — упрямо возразил Корт. — Может быть, ты можешь их предупредить, что я приеду?

— Конечно, могу, если ты этого хочешь. Слушай, Рейнолдс посылает в Брайтуэлл в пятницу по железной дороге какие-то припасы. Ты можешь сесть на поезд до Рединга, а потом добраться до Брайтуэлла на экипаже, который приедет за ящиками.

— Отлично! Как я сказал, есть два дела, которые я хотел бы сделать с твоей помощью, но боюсь, что второе потребует твоего личного участия.

Корт коротко рассказал о своих встречах с Дани Стейном в Претории и о предупреждении, которое Дани посылал Мэтью.

— Неужели ты воспринимаешь это серьезно? — воскликнул Николас.

— К сожалению, да, — ответил Корт. — Вспомни, ведь это он напал на Энн и убил Сэма, а его похищение Тиффани до сих пор заставляет меня покрываться холодным потом. Расскажи Мэтью обо всем, что я тебе сообщил, и передай ему, что от Дани исходит огромная опасность. Скажи ему… — Корт замолчал, когда дверь приоткрылась, и в нее просунулась темноволосая головка. — Тиффани! Немедленно иди в постель.

— Я хочу пить, — пожаловалась она.

— Я сейчас принесу тебе чего-нибудь. Быстро в постель!

Тиффани с любопытством посмотрела на толстого мужчину со светлыми волосами и красным лицом.

— Привет, — сказала она. — Я — Тиффани Корт.

— А я — Николас Графтон. — Николас торжественно пожал маленькую ручку и улыбнулся. — Милый ребенок, — пробормотал он.

— Папа, я хочу еще и мороженого.

— Ты уже съела слишком много мороженого сегодня, — возразил Корт, и тут же увидел, как дочь нахмурилась, а ее губы упрямо сжались. — Ну хорошо, — быстро согласился он, — но я ничего не закажу, пока ты не вернешься в постель.

Добившись своего, Тиффани удалилась.

— Я балую ее, — извиняющимся тоном признался Корт, — но видишь ли, у нее нет матери. Я решил, что по крайней мере во всем остальном она не будет нуждаться, но иногда мне кажется, что я чрезмерно компенсирую ее потерю.

— Это вполне естественно.

— О чем я говорил? — вернулся к разговору Корт, заказав мороженое для Тиффани и еще одну бутылку вина. — Да, скажи Мэтью, что Дани не забыл Алиду. Воспоминания о ней сплелись с ненавистью Дани ко всему английскому, поэтому Мэтью стал для него злейшим врагом, олицетворением, так сказать, «иностранного империализма», эксплуатирующего его родину. Скажи Мэтью, что я верю в реальность угрозы и советую ему ни при каких обстоятельствах не возвращаться в Южную Африку.

— Я передам, обещаю. Но было бы лучше, если бы ты сам сказал ему об этом.

— Нет ничего в мире, — медленно произнес Корт, — настолько серьезного, что заставило бы меня вновь заговорить с Мэтью Брайтом.

— Никогда в жизни не слышал такой чепухи!

— Мэтью, Джон очень серьезно отнесся к этому. Он искренне беспокоится о тебе.

— Как добрый друг? — язвительно фыркнул Мэтью. Потом немного смягчился. — Во всяком случае, я знаю, что ты беспокоишься обо мне, но я могу сказать откровенно, что даже если бы это сообщение исходило от кого-то другого, а не Корта, я все равно не придал бы ему внимания. События, о которых он говорил, произошли давным-давно, и уж если кому и нужно было затаить злобу, так это мне, а не Дани.

— Мне все-таки хотелось бы, чтобы ты принял решение не ездить в Африку.

— Сейчас я не планирую поездку ни в Кимберли, ни в Йоханнесбург. Мое присутствие там не требуется; дела идут гладко. — Слишком гладко, подумал Мэтью со вздохом. — Но, — добавил он, — если возникнет необходимость посетить Южную Африку, я не позволю какому-то буру вроде Дани Стейна встать у меня на пути.

— Какой красивый дом! — воскликнул Корт.

— Но наш лучше, — заметила Тиффани.

На самом деле великолепие особняка, огромное поместье и изысканная красота истинно английского пейзажа произвели на нее гораздо большее впечатление, чем она хотела признать. Она пристально посмотрела на дом.

— Все равно я думаю, что Америка лучше.

— Конечно, лучше, — согласился Корт.

Экипаж доставил их по липовой аллее к парадному входу, где их встретил слуга и провел через пахнущий розами сад с цветочными бордюрами позади дома. За этими ухоженными участками тропинка извивалась среди дикорастущих роз, дельфиниума и лилий, прежде чем спуститься к зеленым лужайкам у узкого озера. Два белых лебедя величественно скользили по воде; их белоснежное оперенье четко выделялось на фоне синевы озера, светлой зелени грациозных ив и более темной листвы высоких ломбардских тополей, окаймлявших озеро.

Идти пришлось долго, и Тиффани устала и начала сердиться.

— Не понимаю, папа, зачем нам надо было забираться в такую даль только для того, чтобы увидеть какую-то старую могилу.

Это могила твоей матери, хотел сказать Корт. Ты еще никогда не была так близко от нее. Но конечно, он ничего не сказал, и они молча пошли вокруг озера, мимо зарослей рододендронов и нежных диких цветов — цикория и ромашки, красной смолевки и белой таволги и редкой полевой орхидеи. Впереди простирался лес — дубы, сосны, серебристые березы и остролисты. Когда они вошли в тень кустов сирени, их провожатый указал на полянку впереди и тактично удалился. Корт и Тиффани пошли дальше одни.

Лучи солнца пробивались сквозь листву, оставляя причудливые узоры из тени и света на аккуратной могиле. Скромная надпись на камне гласила:

Энн

1859–1894

Любимая жена Мэтью Брайта

Тиффани с напряженным интересом смотрела, как ее отец снял шляпу и стоял опустив голову.

— Помолись за нее, Тиффани.

Она сморщилась и вздохнула.

— Хорошо. Кто она была?

— Друг, которого я когда-то знал в Кимберли.

Тиффани полуприкрыла глаза и забормотала:

— Боже, благослови миссис Энн Брайт, которая… — и тут она почувствовала какое-то движение среди деревьев. Открыв глаза чуть пошире, она с опаской посмотрела в ту сторону, откуда донесся шум, и увидела голову мальчика, наблюдавшего за ними из-за большого дуба. Тиффани подняла взгляд на отца; он стоял с закрытыми глазами, погруженный в свои мысли. Однако, Тиффани больше интересовали живые, чем мертвые. Она осторожно двинулась от могилы в сторону дуба. Мальчик быстро шел через лес, и Тиффани решительно последовала за ним. Когда она увидела, что они отошли от ее отца достаточно далеко, она окликнула мальчика.

— Эй, не убегай! Я хочу поговорить с тобой.

Мальчик остановился и неохотно обернулся, настороженно глядя на нее.

— Почему ты убегаешь? — спросила Тиффани, приблизившись к нему. — Разве ты не видел, что я хочу поговорить с тобой?

— Ну, а я не хочу с тобой разговаривать.

Он пошел дальше, но Тиффани не отставала.

— Я — Тиффани Корт, — сказала она в своей высокомерной манере, как будто ее имя объясняло все.

— Филип Брайт.

— Брайт? Это имя написано на могиле.

— Там моя мама. Кто вы и что здесь делаете?

— Мой отец был знаком с твоей матерью в Кимберли, на алмазных копях. Его зовут Джон Корт — может быть, ты его помнишь?

Но Филип не помнил ни имени, ни самого мужчину, и он покачал головой. Они дошли до озера и сели там на траву, наблюдая за насекомыми, летающими над водой. Тиффани загляделась на стрекозу, чьи прозрачные крылышки сверкали на солнце. На другой стороне озера лебеди поднялись в воздух и снова опустились, расправив крылья, тормозя ими при посадке на воду.

— Тебе повезло, что ты здесь живешь, — порывисто сказала она. — Здесь очень красиво.

Лицо Филипа осталось равнодушным; он только пожал плечами.

— Все, кого я знаю, живут в таких домах. Они все одинаковы.

— Дома или люди?

Подобие улыбки появилось на бледном лице мальчика.

— И те и другие! Твой отец не будет тебя искать?

— Он читает молитву по твоей матери, но когда он увидит, что меня нет, то просто сойдет с ума.

— Смотри, у тебя будут неприятности из-за меня.

Тиффани широко открыла глаза от удивления.

— О, никаких неприятностей не будет, но он сойдет с ума от беспокойства. Подумает, что я упала в озеро или еще куда-нибудь.

Подобие улыбки исчезло с лица Филипа, около губ появилась горькая складка.

— Девчонкам всегда все сходит с рук, — пожаловался он. Он поднял с земли камень и бросил его в воду, заставив лебедей испуганно отплыть в сторону. — Отцы больше любят дочерей.

— Я — единственный ребенок, и моя мама умерла. Сейчас у меня даже нет няни, и это здорово. Мы с папой путешествуем вместе много месяцев. А ты путешествуешь со своим отцом?

— Бог мой, нет, конечно! Я не видел его с самой Пасхи. Он в Лондоне с Мирандой. — Филип помолчал. — Он всегда только с Мирандой, — с горечью добавил он.

— Миранда — твоя сестра?

— Да! Ей всего два года, но она будет такая же как ты. Ей тоже все сходит с рук.

— Даже если твоего папы здесь нет, разве здесь нет никого, кто бы стал тебя искать?

Филип покачал головой.

— Моя няня уже старая и часто засыпает. Знаешь, — вдруг оживился он, — на следующей неделе я поеду в Десборо. Там у меня есть друг.

— Ты ходишь в школу?

— Конечно.

— Там хорошо?

— Там просто ужасно! — Филип поежился.

— Почему?

— Почему? Ты ничего не знаешь? — Филип удивленно уставился на девочку. — Во-первых, ужасно, потому что это далеко от дома, но там много других отвратительных вещей, розги, например. Еда ужасная, и ее не хватает. Мы ждем, когда кто-нибудь получит посылку из дома, чтобы можно было разделить ее.

— У твоего отца, кажется, много денег, как и у моего. Он, должно быть, посылает тебе большие посылки.

Филип оцепенел.

— Он ни разу не прислал мне ни одной посылки, — дрогнувшим голосом сказал он.

— Может быть, он не знает, что ты в них нуждаешься? Ты не просил его прислать тебе посылку?

— Ты не знаешь моего отца! Никто не решается попросить его о чем-нибудь. Во всяком случае, я не решаюсь. А Миранда получает все, что захочет.

— Если ей всего два года, то ей пока нужно немного, — рассудительно заметила Тиффани. — Но я понимаю, что ты имеешь в виду. А как ты обходишься без посылок? Поделятся ли с тобой другие, если ты не получаешь своих посылок, чтобы поделиться с ними?

— Целый семестр я вынужден был терпеть унижения, время от времени получая подачки из жалости. — У Филипа даже задрожал голос. — Я никогда это не забуду. Никогда. И я никогда не прощу своему отцу то, как другие ребята смеялись надо мной, дразнили меня и заставляли выполнять разные поручения за кусок торта. К счастью, дядя Николас начал присылать мне посылки.

— Николас? О, кажется, я его знаю. Толстый мужчина, светловолосый, с красным лицом.

Вдалеке послышался чей-то крик.

— Это папа, — сказала Тиффани. — Пожалуй, мне надо идти. До свидания, Филип. Скоро я возвращаюсь в Америку, так что мы, наверное, больше не встретимся.

— Да, — сказал Филип, — я думаю, не встретимся.

Глава четвертая

Неделю спустя Филип сидел в своем любимом месте на конюшне в Десборо — наблюдая, как Уильям чистит лошадей, и слушая последние новости об автомобилях. Запахи и звуки конюшни больше не путали его. Он связывал это место с Уильямом, с удовольствием от общения с ним, и перестав постоянно думать о своих страхах, даже вполне прилично научился ездить верхом.

Филип с интересом слушал слова Уильяма о том, что 1896 станет поворотным моментом для автомобилестроения в Англии, так как принят новый закон о движении на дорогах, который разрешил увеличить скорость до четырнадцати миль в час.

— Значит, человеку больше не нужно будет идти впереди машины? — воскликнул Филип.

Уильям засмеялся.

— Конечно! Ведь ему пришлось бы довольно быстро бежать.

— Что еще нового?

— Панар, Пежо, Де Дион и Бутон стали главными, создателями автомобилей в Европе. Дюрье занимает ведущее положение в Америке, но я слышал, что кто-то по имени Форд уже обходит его.

— А были ли еще гонки?

— От Парижа до Марселя и обратно, расстояние 1063 мили. Их выиграл гонщик на «панаре» со средней скоростью 15,7 миль в час.

Филип обхватил колени руками и задумчиво посмотрел вдаль, представив себя мчащимся в клубах пыли по ровным дорогам Франции за рулем своего собственного автомобиля с невероятной скоростью пятнадцать миль в час. Он воображал, как мимо него будут проноситься города, как он будет нажимать на газ, чтобы ехать все быстрее по нескончаемой дороге, уходящей за горизонт.

— Не могу себе представить ничего более прекрасного, — дрогнувшим от волнения голосом произнес он. — Это так здорово!

— Вы правы, но это не только развлечение. Такие гонки важны для совершенствования автомобилей. Они не только помогают создавать новые конструкции машин, но и показывают зрителям, что машины надежны, безопасны и могут двигаться дальше и быстрее, чем конные экипажи.

— Теперь, когда принят новый закон, английские изобретатели смогут догнать французов и немцев, верно?

— Обязательно! — с жаром воскликнул Уильям. — Мы сделаем машины лучше этих иностранцев, особенно если этим займусь я. — Он отложил щетку и серьезно посмотрел на Филипа. — Хорошо, что вы заговорили об этом, мастер Филип, потому что мне надо вам кое-что сказать. Боюсь, что меня уже здесь не будет, когда вы приедите на рождественские каникулы.

На лице Филипа застыло выражение испуга.

— Что ты говоришь? — прошептал он. — Ты потерял работу? Я поговорю с дядей Хью, честное слово, поговорю. Они не могут выгнать тебя. Не могут!

— Нет, нет, все совсем не так, — спокойно сказал Уильям. — Я сам хочу уйти. Я получил другое предложение, понимаете, мастер Филип, и хотя здесь ко мне хорошо относятся, работа грума не имеет будущего.

— Да, я понимаю, — ответил Филип, стараясь скрыть боль от предстоящего расставания с другом.

— Хотите узнать о моей новой работе?

Филип вежливо кивнул.

— Я еду в Ковентри — собирать «даймлеры».

— Что? О, Уильям, как тебе повезло! Как замечательно! — Печаль Филипа смыло потоком восторга и зависти. — Этим и я хотел бы заниматься, когда закончу школу.

— Ну, я думаю, у вашего отца другие планы для вас. Без сомнения, он хочет, чтобы вы занялись добычей алмазов. И это тоже очень интересно, скажу я вам.

Но Филипа это не интересовало.

— Ты напишешь мне? Чтобы рассказать о своей работе? А я смогу тебя снова увидеть?

— Постараюсь написать, — пообещал Уильям, — но я не силен в письме. Конечно, я умею читать и писать. Я учился в сельской школе у мистера Брюса, который женился на вашей тете Джейн. Очень хорошая женщина; иногда помогала ему на уроках. Да, конечно, я постараюсь написать, но не расстраивайтесь, если это будет всего несколько строк.

Когда Филип ушел, Уильям занялся уборкой конюшни. Он почему-то чувствовал себя виноватым, как будто оставлял мальчика в беде. Филип Брайт был, без сомнения, самым грустным и одиноким ребенком из всех, кого Уильяму приходилось встречать, и он ни за что не поменялся бы с ним местами — даже за все миллионы его отца.

Только в ноябре Уильям сдержал свое обещание и написал Филипу письмо. Однако, для Филипа его содержание стоило долгого ожидания. Он проводил дни в волнении, не в силах сосредоточиться на греческом и латыни, постоянно перечитывая письмо, когда оставался один.

Вновь созданный клуб автомобилистов решил отметить «День снятия запретов» автопробегом из Лондона в Брайтон. Это событие должно было состояться 14 ноября, в день, когда вступал в силу новый закон. Хозяин Уильяма должен был вести «даймлер», и он брал с собой Уильяма на случай технических неполадок.

Этот пробег должен был стать самым крупным в Великобритании, и Филип понял, что он непременно должен побывать на нем. Но каким образом? Хотя 14 ноября было субботним днем, в школе проходили занятия. Было бесполезно просить у отца или у директора разрешения поехать в Лондон. Филип придумывал один план за другим и отвергал их; он не мог найти подходящего предлога. Наконец, в пятницу 13 ноября он решил просто сбежать. Ни одно наказание не могло быть хуже, чем пропустить пробег «Лондон — Брайтон».

Ночью Филип боялся уснуть, чтобы не проспать. Несколько раз он засыпал, но тут же в страхе просыпался, думая, что уже утро и он может опоздать. В пять часов он не выдержал: встал, взял одежду и вышел из спальни. Быстро одевшись в коридоре, он надел еще теплый свитер, потому что утро было сырое и холодное, а он не решался спуститься вниз за своим пальто. Потом он открыл окно на лестнице и нащупал водосточную трубу — излюбленный путь к свободе многих поколений школьников. Филип легко скользнул вниз, спрыгнул на мягкую землю и быстро побежал к окружающей школу стене, которую без особых затруднений преодолел благодаря удобно растущему дереву. Дальше он пошел прямо через темноту к железнодорожной станции.

На станции Филип старался держаться в тени, понимая, что мальчик без сопровождения взрослых в такое раннее время привлечет внимание. Услышав шум приближающегося поезда, он быстро купил билет и сразу же сел в вагон. На него с любопытством поглядывали, но никто не остановил, и вскоре поезд тронулся.

Путешествие казалось бесконечным, потому что поезд останавливался на каждой станции и каждом полустанке, а когда они прибыли в Лондон, на город начал опускаться туман. Филип всю дорогу нервничал и волновался, что пробег начнется без него. Но когда поезд прибыл на вокзал Черинг-Кросс, он к тому же понял, что его трудности еще не кончились. Уильям писал ему, что пробег стартует у отеля «Метрополь» в Лондоне, а финиширует у одноименного отеля в Брайтоне. Филип не имел представления, где находится отель, и с грустью понял, что у него не хватит денег на кэб. Он стоял у вокзала, смотрел на серый сырой день, на клочья густого тумана, на множество людей вокруг, и думал, что ему теперь делать.

Мальчик некоторое время смотрел на толпу в поисках располагающего к себе лица, когда вдруг увидел молодого мужчину, к которому он инстинктивно почувствовал доверие. Тот быстро шел через привокзальную площадь; Филип подбежал и тронул его за рукав.

— Простите, не могли бы вы подсказать мне дорогу к отелю «Метрополь»?

Мужчина остановился и с улыбкой посмотрел на мальчика.

— Просто иди за толпой, сынок. Все туда идут.

— Значит, туда можно дойти пешком? — с облегчением произнес Филип.

— Через Нортамберленд-Авеню до Уайтхолла. Минут десять, не больше. Ты один?

— Да, но я встречаюсь с моим другом на старте. Он поведет «даймлер». — Филип был очень горд своей личной связью с этим большим событием.

— Отлично. Тогда мы пойдем вместе, и ты сможешь познакомить меня со своим другом. Возможно, он даст мне интервью.

— Вы из газеты?

— Из «Дейли Ньюс», — лаконично ответил молодой человек и энергично зашагал вперед.

Филип был рад компании не только потому, что было кому показать ему дорогу, но его спутник помогал ему пробираться сквозь толпу. Услышав крик «Пресса!» или «Дейли Ньюс», толпа расступалась, пропуская их, и скоро Филип оказался в самых первых рядах зрителей. Он как зачарованный смотрел на собрание чудесных машин.

На дороге перед отелем «Метрополь» стоял в это утро сорок один автомобиль. Были представлены все знаменитые имена: Панар, Даймлер, Леон Болле и Дюрье; электрические ландо Берси и трехколесные машины Де Диона, и даже электрическое «батское кресло». Несмотря на мрачный день, металлические части машин сверкали и сияли и притягивали взгляд Филипа, как магнит. Он попытался пробраться вперед, чтобы потрогать одну из машин, но полицейский остановил его. Уильяма и других водителей пока не было видно.

— Они все на завтраке, — сказал журналист, — а мне надо записать их речи. Оставайся здесь, молодой человек, чтобы я знал, где тебя найти, когда я вернусь.

Филип был так захвачен зрелищем, что даже не заметил, как пролетело время, и его новый знакомый вернулся.

— Все отлично, — радостно сказал журналист. — Граф Уинчилси уже символически разорвал всем надоевший красный флажок. Вот они выходят. Вон герцог Сакс-Веймарский. А вон Граф и Готлиб Даймлер, а за ними Джером К. Джером, знаменитый писатель.

— А вон мой друг, — взволнованно закричал Филип и бросился через ограждение прямо к Уильяму.

— Мастер Филип! Что вы здесь делаете?

— Я приехал посмотреть машины. — Он просто не мог стоять на месте от возбуждения.

— Ваш отец знает, что вы здесь? — спросил Уильям.

Филип покачал головой.

— Я так и знал! — пробормотал Уильям, как раз когда журналист присоединился к ним. — Это моя вина. Мне не следовало писать вам об этом. Мастер Филип, вы — чудак, вот вы кто.

— Прогульщик, не так ли? — сказал журналист. — Я так и подумал. Ничего, мы присмотрим за ним. Не могли бы вы рассказать о своей машине для «Дейли Ньюс»?

Какое-то время никто не обращал внимания на Филипа. Он осторожно подкрался к «даймлеру», положил руку на капот и ласково погладил его сверкающую поверхность. Восторг в его глазах был таким трогательным, что Уильям, проверив, что его хозяин не смотрит в их сторону, помог Филипу забраться в машину. Когда мальчик опустился на сиденье, он почувствовал, что ничто в его жизни не может сравниться с этим моментом. Единственное, что могло бы усилить его блаженство, это приглашение в Брайтон.

Уильям прочитал его мысли и решительно покачал головой.

— Мне очень жаль, мастер Филип, но я не могу взять вас с собой. Что вы собираетесь делать? Вернетесь прямо в школу?

— У меня мало денег, — сказал Филип. — Честно сказать, мне не хватит даже на кэб. Но ничего страшного, — спокойно добавил он, — я могу пойти в дом моего отца или к дяде Николасу.

Начался сильный дождь, и когда он неохотно вылез из машины, его маленькая фигурка в намокшем костюме представляла собой довольно жалкое зрелище.

— Возьмите это. — Уильям сунул в руку мальчику деньги. — Когда выйдите отсюда, возьмите кэб, и он отвезет вас, куда нужно. Не бродите целый день в мокрой одежде. Смотрите, скоро объявят старт, а мне еще надо все проверить.

— Желаю удачи, Уильям! Напиши мне обо всем.

Уильям посмотрел, как Филип ушел вместе с журналистом, и снова покачал головой, то ли огорченно, то ли сочувственно. Что это за сын миллионера, у которого нет денег даже на кэб, и который говорит «пойти в дом отца» вместо «домой»?

Дали сигнал, что до старта осталось всего десять минут. Вскоре дали второй сигнал, и ровно в 10 часов 30 минут в клубах пыли машины двинулись в путь.

— Какой дорогой они поедут? — спросил Филипп.

— По набережной, через Вестминстерский мост и дальше по Брикстон-Роуд. Они остановятся на ленч в Рейгате — те, кто доберется туда!

— Уильям доберется, я уверен! — Филип помахал своему другу, когда «даймлер» поравнялся с ними, и даже покраснел от гордости, когда Уильям приветственно поднял руку в ответ.

— Эй, — окликнул его журналист, — если нам повезет, мы сможем выпить по чашке чая в отеле, пока там все не убрали. Давай попробуем.

Официанты уже начали убирать со столов грязную посуду, но при звуке магических слов «Дейли Ньюс» сразу нашлись две чашки чая. Филип быстро выпил свою, радуясь горячему напитку и возможности побыть в тепле, но он не хотел пропустить события, происходившие снаружи.

Сидевший в дальнем конце зала мужчина подошел к их столу.

— Смотрите, — сказал он, — что я нашел! Красный флажок, который разорвал граф Уинчилси. — Он с гордостью показал обрывки флажка. — Этот символ освобождения я буду хранить вечно.

Филип с завистью досмотрел на трофей.

— Нет, молодой человек, я не могу тебе его отдать, — засмеялся мужчина. Он взглянул на часы. — Сейчас подвезут горючее. Мой трехколесный «де дион» не завелся, — объяснил он, — и я жду новую горелку и приличное горючее. — Он помолчал и внимательно оглядел Филипа. — Значит, ты интересуешься автомобилями?

— В них вся моя жизнь, — прошептал Филип.

— Вот как! — Мужчину порадовал такой энтузиазм. — Держи, — он подал мальчику какой-то маленький предмет. — На память об этом событии. — Это был значок клуба автомобилистов. Филип крепко зажал его в руке, радуясь подарку. Он вспомнил, что мужчина сказал о флажке.

— Я буду вечно хранить его, — тоже пообещал он.

Задержавшиеся участники пробега взяли старт, а двое уже сразу отказались от борьбы и признали свое поражение. Эти первые жертвы технических неполадок оттаскивали в сторону.

— Мне пора идти, — сказал журналист Филипу. — С вокзала «Виктория» идет специальный поезд в Брайтон, и я должен успеть на него, чтобы посмотреть финиш. А что ты будешь делать?

Филип вздохнул при мысли о расплате.

— Я пойду к дяде Николасу.

— Так и сделай. Прощай!

Филип с грустью посмотрел вслед журналисту. Чудесный день подходил к концу. Я даже не спросил его имя, подумал он, и ему стало стыдно и грустно.

Он нанял кэб и на нем добрался до квартиры Николаса. Дядя с испугом посмотрел на племянника. Филип не стал ничего придумывать, а честно рассказал Николасу всю правду.

— Боже мой! У тебя будут неприятности. Надеюсь, дело того стоило?

— Все было чудесно. Я тоже буду делать машины и водить их, когда вырасту.

— Я ничего не знаю о машинах, — неуверенно сказал Николас. — Но ты станешь наследником отца в алмазном бизнесе.

Уже второй человек говорил ему это, и Филип даже расстроился. Потом он вспомнил, насколько отец не любит его, и почувствовал облегчение. Маловероятно, что отец захочет каждый день видеть его в своем офисе.

— Ты ел?

Филип покачал головой.

— Тогда тебе надо поесть и высушить одежду, прежде чем предстанешь перед судом. Чей гнев ты предпочитаешь принять на себя — директора или отца?

— Директора, — не задумываясь ответил Филип.

— Вот как? Да, пожалуй, ты прав. Пойдем, я дам тебе поесть, а потом отвезу в школу.

Гнев директора был весьма впечатляющим, и следы, оставленные розгами на ягодицах Филипа, долго не заживали и причиняли боль. Кроме телесного наказания Филип был на неделю изолирован от других мальчиков — ему разрешалось посещать уроки, но было запрещено общаться с товарищами по классу. Однако, когда, наконец, срок его наказания вышел, он обнаружил, что отношение к нему изменилось, и он приобрел небывалые престиж и популярность. Одноклассники восхищались его дерзким поступком, и с тех пор он стал считаться главным знатоком автомобилей.

Однако, Филип заблуждался, когда думал, что ни одно наказание не могло быть хуже, чем пропустить пробег «Лондон — Брайтон». Гнев Мэтью, конечно, немного остыл, когда они в конце концов встретились, но не прошел окончательно. В начале 1897 года Мэтью доказал это. Отмечая какое-то событие и узнав об интересе принца Уэльского к автомобилям, Мэтью купил «даймлер», который был доставлен в Брайтуэлл морозным днем в конце января, когда Филипу уже нужно было возвращаться в школу. Мальчику ничего не сказали о машине, и когда он услышал звук мотора, то сразу же выбежал к подъезд. Услышав, что машина принадлежит его отцу, Филип не мог скрыть своей радости. В это момент из дома вышел Мэтью с Мирандой на руках. Он сел в машину рядом с шофером и посадил к себе на колени дочь, но когда Филип хотел сесть с ними, отец резко остановил его.

Мэтью не всегда был так суров к сыну. Сначала он просто не чувствовал никакой привязанности к нему. Болезненно переживая смерть Виктории, он как бы со стороны смотрел на маленького Филипа, не решаясь отдать ему свое сердце. Потом Энн изменила ему с Кортом, и была зачата Тиффани. Мэтью так до конца и не поверил Энн, что она переспала с Кортом только один раз. Он понимал, что у них была возможность заниматься любовью в его отсутствие, и подозревал, что Филип тоже был результатом этой связи. Мальчик был настолько похож на Энн, что его внешность не давала никакого намека на то, кто мог быть его отцом — в отличие от Виктории и Миранды, которые, слава Богу, были точными копиями Мэтью Брайта и внешне и по характеру.

Теперь Мэтью строго смотрел на того, кого он считал сыном Джона Корта: ублюдка, который в дальнейшем унаследует его алмазную империю, и который даже не умеет себя вести.

— Я сомневаюсь, что наша поездка будет интересна такому завзятому автомобилисту, как ты. Мы ведь едем в деревню, а не в Брайтон.

Филип в отчаянии остался стоять на дороге, сквозь слезы глядя, как удаляется машина, и легкий ветерок развевает выбивающиеся из-под капора золотые кудри Миранды.

Глава пятая

Событием, которое Мэтью отметил приобретением «даймлера», было его посвящение в рыцарское звание. Причина, по которой он удостоился этой чести, окончательно не была ясна, но все считали это признанием его заслуг в бизнесе. Почему Мэтью выделили из всех других промышленников, также осталось загадкой, но это не волновало ни его самого, ни его знакомых. Звание «сэр Мэтью» казалось таким естественным и верным для него, так удачно легло на его широкие плечи, что все восприняли это как само собой разумеющееся. Более того, было вполне уместным, что «Алмазный Брайт» получил рыцарское звание в 1897 году — в год бриллиантового юбилея королевы Виктории.

Так что у Мэтью были все основания быть довольным собой. Рынок ценных бумаг был нестабильным, но акции «Даймонд Компани» занимали прочное положение, и эксперты Сити предсказывали даже повышение их стоимости к лету, когда юбилейные торжества будут в самом разгаре. И из Южной Африки к Мэтью приходили хорошие новости, хотя он и скрывал свою радость.

Родс все еще барахтался под бременем неприятностей, завершившихся пожаром в его любимом доме на склоне Столовых гор. Сгорел прекрасный дом, мебель, бесценная коллекция стекла, фарфора и голландского серебра. Родс пережил это несчастье и велел восстановить дом, но Мэтью чувствовал, что он медленно, но верно, теряет силу.

Барни Барнато впал в маниакальную депрессию и беспробудно пил. Говорили, что он озабочен политической ситуацией и обвиняет Крюгера и британского премьер-министра в подталкивании Трансвааля к гражданской войне. В качестве своей предвыборной программы Крюгер предложил комплекс более строгих ограничений для иностранцев, но когда он стал строить укрепления вокруг Претории, возмущение Барни стало опасно откровенным. За это время Мэтью не имел никаких контактов с Коннором, но все выглядело так, что планы фон Фельтхайма начали работать.

А пока Британия была охвачена юбилейной лихорадкой. Лондонский сезон был великолепнее, чем обычно, потому что каждая хозяйка дома старалась превзойти всех в организации развлечений. Гвоздем сезона должен был стать костюмированный бал у герцогини Девонширской, и когда наступил июнь, и улицы Лондона стали украшать, волнение охватило все слои общества.

Но тут за неделю до начала торжеств пришло известие, которое наполнило Мэтью ужасом и чувством вины. Умер Барни Барнато и обстоятельства его смерти были подозрительными и загадочными.

Второго июня Барни сел в Кейптауне на пароход «Шотландец», направляющийся в Саутгемптон. Соленый воздух и морской бриз, кажется, вернули ему бодрость духа и, за исключением странной озабоченности какой-то встречей, он был в жизнерадостном настроении. Однако, 14 июня в тринадцать минут четвертого пополудни Барни Барнато, очевидно, выбросился за борт и утонул. Это случилось за три недели до его сорокапятилетия.

— Самоубийство! — мрачно сказал Николас, сидя в библиотеке дома Мэтью на Парк-Лейн. — Кто бы мог подумать?

Мэтью был поражен этим известием. Он хотел дискредитации Барни, но не его гибели. Или, твердил настойчивый внутренний голос, в глубине души он все же хотел смерти Барни? Это означало, что он поднимается на одну ступень выше в иерархии компании; вместо Барни будет назначен новый директор, но он будет подчиняться Мэтью. Он задумался, но встрепенулся, услышав одно слово, произнесенное Николасом.

— Убийство! Что ты имеешь в виду, черт возьми?

— Ходят слухи, что Барни не сам выбросился, а его столкнули, — сказал Николас.

— Невероятно! — Сердце Мэтью сжалось, когда коварный страх закрался ему в душу.

— Даже в самые трудные минуты Барни никогда не заговаривал о том, чтобы свести счеты с жизнью, — продолжал Николас. — Один из офицеров «Шотландца» утверждает, что слышал крик: «Убийство! Ради Бога, спасите его!» и видел, как Солли Джоэл отчаянно пытался удержать Барни за ногу, когда тот падал в воду. Говорят также, что Солли рассказывал о таинственной «вспышке», которую он увидел перед падением Барни, и это мог быть выстрел.

— И этот самый офицер прыгнул за Барни в воду, чтобы спасти его? — спросил Мэтью.

Николас кивнул.

— И он говорит, что Барни хорошо плавал.

— Боюсь, что мы никогда не узнаем правду, — произнес Мэтью, чтобы успокоиться.

— Да, — согласился Николас, — но ходят разные слухи. Говорят даже, что это Солли столкнул Барни, и что это сам Барни кричал: «Убийство!». В конце концов Барни стал своего рода обузой, а Вольф и Солли только выигрывают от смерти своего дяди.

— Все это чепуха. — Мэтью поднялся с неожиданной суровой решительностью. — Барни покончил с собой — «временное помрачение рассудка» — так, кажется, сказано в официальных документах. Я больше не хочу никаких слухов. Мне хватает своих забот. Стабильность акций «Даймонд Компани» и золотых приисков может быть подорвана паникой на бирже.

На самом деле следующим шагом Мэтью была попытка связаться с Коннором. Тот в свое время очень неохотно дал ему адрес — какого-то трактира в Ист-Энде, — где его можно было найти. Мэтью никому не решился доверить это дело; завернувшись в теплый плащ и надвинув шляпу на самые глаза, он нанял кэб и поехал туда. Он не был в этой части Лондона с тех пор, как выручал Николаса из курильни опиума, но улицы почти не изменились. Трактир оказался мрачной дырой, а его посетители подозрительными и опасными на вид, как Мэтью и ожидал.

Все его труды оказались напрасными. Коннора, сказал хозяин заведения, нет в городе и не будет еще несколько недель. Будет ли какое-то сообщение для него? Мэтью поколебался, но не рискнул назвать свое имя. Отрицательно покачав головой, он вернулся к ждавшему его кэбу.

Что он мог сказать Коннору? Обещать ему денег, чтобы фон Фельтхайм оставил в покое семью Барнато? Но даже Коннору Мэтью не мог высказать своего подозрения, что фон Фельтхайм находился на борту «Шотландца» и сам убил Барни. Вероятно, думал Мэтью по дороге домой, немец такой же душевно неуравновешенный человек, каким был Барни.

Он постарался выбросить из головы мысли об этом деле и сосредоточиться на своем бизнесе. Но через несколько месяцев имя фон Фельтхайма вновь привлекло его внимание при еще более подозрительных и трагических обстоятельствах.

Во вторник 22 июня королева Виктория во главе огромной процессии триумфально проехала по улицам Лондона, отмечая свой бриллиантовый юбилей. Никогда еще в столице не собиралось столь блестящее общество — коронованные особы со всей Европы прибыли, чтобы выразить свое уважение величайшей монархии. Из самых дальних уголков империи приехали принцы и властители, вожди и премьеры, представители племен Африки, солдаты в кожаных шлемах из Австралии, канадские конные полицейские и сепаи из Индии. В центре всего этого великолепия была миниатюрная фигурка стареющей королевы. Перед тем, как начать праздничную церемонию, она разослала по всей империи свою юбилейную телеграмму: «От всего сердца благодарю мой любимый народ. Да хранит его Бог!» Потом она выехала в открытом экипаже на залитые солнечным светом улицы — «настоящая королевская погода», говорили все — и окунулась в волны восторженных приветствий народа, который испытывал глубокую симпатию к почтенной королеве и гордился тем, что она представляет великую страну и империю, где никогда не заходит солнце.

На другой же день Мэтью участвовал в более печальной процессии, когда погребальный кортеж Барни Барнато двигался от дома его сестры у Марбл-Арч к еврейскому кладбищу в Уиллисден. Две сотни экипажей следовало за гробом, и кэбмены и водители автобусов на Эджуер-Роуд провожали катафалк салютом украшенных черным крепом кнутов. Мэтью приехал вместе с Бейтом и смешался с огромной толпой, которая ждала у кладбища. В траурной процессии был лорд-мэр Лондона вместе с представителями банка Ротшильда и других финансовых кругов. Но здесь собралась и большая толпа жителей Ист-Энда, пришедших отдать дань памяти добродушному щедрому Барни, который на деле осуществил мечту каждого бедняка стать богатым. И вероятно, впервые Мэтью почувствовал себя смертным и подумал о том, какой будет его собственная эпитафия.

— Почему ты торчишь здесь в Хайклире вместо того, чтобы участвовать в лондонском сезоне?

— Боже, Джулия, ты говоришь совсем как дядя Мэтью! — Раздраженный Чарльз повернулся к ней спиной, положив руки на каменную балюстраду террасы. Погода стояла чудесная, а на ферме было еще очень много работы. Он хотел, чтобы Джулия поскорее уехала и оставила его в покое.

— Тебе двадцать четыре года, Чарльз, а каждый молодой отпрыск благородной семьи непременно должен участвовать в лондонских сезонах. Ты довольно привлекателен внешне, а мог бы быть даже красивым, если бы чаще мылся. Но ты лишь бродишь по дому или торчишь в поле, как какой-нибудь неотесанный крестьянин.

— Джулия, оставь свои проповеди для другого случая и заблудших овечек, которых ты с таким энтузиазмом опекаешь. Хотя лучше бы ты завела своих детей.

Джулия вздрогнула, потому что упоминание о детях было очень болезненным для нее. Не расстраивайся, в сотый раз сказала она себе. Ты молода, и у тебя еще есть время.

— Как же ты решаешь проблему секса?

— Джулия!

— Ради Бога, не изображай из себя святошу! В конце концов, я твоя сестра. Если ты не можешь поговорить об этом со мной, с кем же еще тебе говорить?

Джулия стала ведущим участником движения за права женщин. После разговора с Мэтью она прочитала книгу леди Флоренс Дикси «Глориана, или Революция 1990 года» и была настолько захвачена идеями автора, что вскоре она присоединилась к деятельности несколько эксцентричной дочери маркиза Куинсберри. Кроме того, Джулия начала выписывать радикальные газеты и стала проявлять повышенный интерес к лейбористскому движению. В этой области ее идеалом была Дейзи, леди Уорвик, которая сочетала две несовместимые роли: любовницы принца Уэльского и борца за права неимущих. В результате, за последние годы Джулия столько всего услышала и увидела, что научилась без смущения говорить о самых деликатных вещах. Сейчас она пристально посмотрела на брата.

— Я вижу, у тебя новая горничная!

Чарльз покраснел.

— Что ж, я так и думала, — мрачно произнесла Джулия. — Такие девушки и приходят в мой центр помощи с ребенком на руках, не имея работы и крыши над головой. Надеюсь, что кто-нибудь успел рассказать новой служанке о ее неофициальных обязанностях. Судя по испуганному выражению ее лица, это ей уже известно.

— Им это нравится. Они сами напрашиваются.

— В самом деле? Сомневаюсь. Но горничной трудно отказать графу, верно? Или она потеряет работу. Это мир, где правят мужчины, особенно, мужчины из высших слоев общества. Если тебе так нравится делать детей, то почему бы тебе не жениться на какой-нибудь хорошенькой дочке герцога и не произвести на свет законных наследников?

— Мне не нравятся герцогские дочки. Я предпочитаю общество простых женщин — они не требуют от меня слишком многого.

К сожалению Джулия не восприняла всерьез его высказывание, и об этой недальновидности ей еще придется пожалеть. А пока она продолжала начатую тему.

— Но тебе все равно придется жениться на деньгах. Ты не можешь не видеть, что Хайклир приходит в упадок.

— Все еще не так плохо, как кажется. В Десборо дела еще хуже, — ощетинился Чарльз.

Джулия фыркнула.

— Надеюсь, ты не собираешься брать пример с Десборо. Наш дядя Хью может служить лишь образцом расточительного хозяина.

— Хайклир выживет и без моей женитьбы на богатой наследнице, — упрямо произнес Чарльз.

— Каким образом? Я надеюсь, ты не рассчитываешь, что дядя Мэтью придет тебе на помощь, ведь ему это безразлично.

— Ну, его же должна интересовать судьба имения. В конце концов, мы — его ближайшие родственники после Филипа и Миранды. У него миллионное состояние — ему ничего не стоит позаботиться о Хайклире!

— Не понимаю, почему он должен давать тебе деньги. В семье никогда не было средств, поэтому ему и пришлось бежать на алмазные копи и там сколачивать себе состояние. Он проявил инициативу — и немалую, заметь. У меня такое ощущение, — и Джулия внимательно посмотрела на брата, — что он больше расположен к тем, кто проявляет такую же предприимчивость.

— Можешь не напоминать мне. Я отлично знаю, что он больше расположен к Эдварду и оплачивает его содержание в армии. Эдвард — всеобщий любимец! Но я же не мог записаться в армию, верно? Я нужен здесь.

— Ты не столько делаешь, сколько рассуждаешь о делах. — Джулия раздраженно тряхнула кудрями. Иногда Чарльз был таким же медлительным и неповоротливым, как большие ломовые лошади, которые бродили по имению. К сожалению, он был менее покладистым.

— Честно сказать, я пришла сюда именно по поводу Эдварда. Я понимаю, что он должен сам пробивать себе дорогу в жизни, но меня беспокоит, что он выбрал армию. Если будет война, его могут убить! А он единственный прямой наследник графского титула.

— Ну, если Эдвард умрет, ты, без сомнения, удвоишь свои усилия в борьбе за права женщин, — с сарказмом в голосе произнес Чарльз. — Я слышал, вы начали кампанию за равенство в сексуальной жизни и пересмотр законов о браке и разводах. Недавно вы даже высказали предложение, чтобы титул наследовал не старший сын, а старший ребенок. Если закон будет изменен, то наследницей титула станешь ты, в случае если я умру бездетным.

— Какие глупости ты говоришь! — Джулия даже побледнела от гнева. — Как ты смеешь намекать, что я веду эту кампанию в собственных интересах! Я совершенно не хочу быть графиней Хайклир. Я добиваюсь лишь того, чтобы мужчины перестали думать, будто женщины рождены для того, чтобы страдать и работать на мужчин, скрывать свои природные качества, предоставив мужчинам одним править миром. К женщинам относятся как к существам низшего порядка — и это на пороге двадцатого века, — когда женщины имеют прав не больше, чем в средние века.

— Хватит! — взмолился Чарльз. — Ты не на своем политическом собрании. Я знаю, что ты считаешь меня болваном, но даже я понял суть ваших аргументов. Значит, ты приехала сегодня сюда, чтобы уговорить меня жениться и произвести на свет законного наследника на случай героической гибели Эдварда в бою?

— Да.

— А как насчет дяди Мэтью и Филипа? Титул может перейти к ним.

— Он им не нужен, они слишком заняты своим алмазным бизнесом, чтобы еще заботиться и об имении. Титул должен остаться у нашей ветви семьи Харкорт-Брайтов.

— Эдвард — не Харкорт-Брайт. — Эти слова вылетели у него машинально. И Чарльз был рад этому — ему давно хотелось с кем-нибудь поделиться.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Джулия.

Чарльз объяснил.

— Ерунда, — последовал решительный ответ Джулии.

— Я слышал, как папа это сказал.

— Наш отец, — заметила Джулия, — был сумасшедшим.

— Наша мать, — произнес Чарльз со злорадством, которое удивило даже его самого, — была шлюхой.

Джулия пропустила мимо ушей его слова; она считала, что это не тема для обсуждения.

— Я приехала сюда, чтобы напомнить тебе о твоем долге. Выполнив свою миссию, я ухожу.

— Говоря о моем долге и о нашей матери, почему ты не спросишь меня, как она?

— Ну… — Джулия замялась, делая вид, что натягивает перчатки. — Как она?

— Почему бы не навестить ее и не спросить у нее самой?

Джулия почти со страхом бросила взгляд на окна западного крыла дома, в которое Изабель удалилась после смерти Фредди.

— Да, мне бы конечно хотелось. К сожалению, мне надо успеть на поезд. Но в следующий раз… в следующий раз я обязательно навещу ее.

Чарльз язвительно усмехнулся.

— Понимаю. — Он приблизился к сестре и наклонился к самому ее лицу. — Неужели ты серьезно думаешь, — прошипел он, — что я могу привести свою невесту в Хайклир, пока она здесь, пока ее присутствие омрачает это место?

Джулия поежилась. Она почувствовала острое желание оказаться как можно дальше от Харкорт-Холла, и надев перчатки, быстро направилась к двери.

— Помни, что я сказала, Чарльз. И помни еще одно: я рассчитываю увидеть ту же самую горничную в следующий раз, когда сюда приеду, и без живота!

Эдвард лежал на спине в высокой траве на склоне холма у Хайклира. Его лошадь была привязана в тени под деревом, а сам он лежал, подставив лицо солнцу, теплому и яркому, как его собственный характер.

Чудесным образом не затронутый трагедией Харкорт-Брайтов, Эдвард шел по жизни в полной уверенности, что на небесах есть Бог, и он всегда будет добр к нему. Эдвард был неизменно внимателен, дружелюбен и спокоен. Отсутствие интеллектуальных способностей компенсировалось у него желанием всем угодить и глубоким чувством долга. Сейчас, когда он сменил итонский галстук на кавалерийские сапоги, он с радостью смотрел в будущее, уверенный, что и в Сандхерсте он будет так же счастлив и популярен, как в школе.

Еще три года назад Эдвард решил посвятить себя карьере военного, после того, как увидел кавалерийские маневры осенью 1894 года. Бравые офицеры в великолепной форме — среди них полковник Джон Френч и майор Роберт Баден-Поуэлл, — прекрасные лошади и дружеские отношения сразу завоевали сердце Эдварда и определили цель его жизни, которой он далее не изменял. Для него существовали только уланы и гусары и больше никто.

Эдвард никогда не думал, что между ним и его мечтой могут встать барьеры — и самый непреодолимый — деньги. Выбрав кавалерию, Эдвард выбрал самый дорогой род войск, где были просто необходимы большие средства. Кавалерийскому офицеру нужно было минимум 500 фунтов в год в дополнение к его жалованию, а в некоторых полках и того больше — Восьмой гусарский, например, был известен своим дорогим образом жизни, а уланы Девятого полка вообще пили кларет на завтрак. Имение же Хайклир пришло в упадок после смерти Фредди, и его закрома были почти пусты.

Но для Эдварда существовала только кавалерия. Он любил лошадей, их силу и красоту. Он любил ездить верхом и делал это мастерски. Он участвовал в скачках с препятствиями и был храбр на охоте, имел общительный характер и неодолимо тянулся к армейскому братству.

Странно, но именно Мэтью пришел ему на помощь. Не потому, что он стал жертвой очарования Эдварда, а просто потому, что восхищался целеустремленностью Эдварда в достижении поставленной цели, и его забавляла наивная вера юноши, что в конечном итоге все будет хорошо. В этом случае в роли Бога выступил Мэтью и внес деньги.

Эдвард встал и с удовольствием потянулся. У него были вьющиеся каштановые волосы, веселые карие глаза и рот, который постоянно улыбался. Ростом немного выше шести футов, он был строен и легок, хотя и достаточно силен. Его взгляд упал на спокойную долину внизу, но мысли его были не о мире. Если повезет, то скоро будет война, сказал он себе, отвязывая лошадь. Уже поговаривали о волнениях в Трансваале, и он надеялся, что военные действия не начнутся прежде, чем закончится его подготовка.

Девиз «За королеву и родину» был навсегда запечатлен в сердце Эдварда, и он нес его с преданностью и страстью, которая была бы уместной и при дворе короля Артура.

Глава шестая

Мэтью не любил костюмированные балы. Он считал, что они не отвечают его стилю, потому что он имел достаточно заметную внешность и без вычурного костюма. Он был один из немногих, кто ждал бал у герцогини Девонширской без всякого энтузиазма. Сначала он хотел появиться в вельветовых брюках, простой рубашке и начищенных высоких сапогах, изображая старателя с алмазных копей. В конце концов он был «Алмазным Брайтам», а бал давался в честь бриллиантового юбилея королевы. Однако, поразмыслив, Мэтью решил, что такой скромный костюм может быть воспринят, как оскорбление, а даже он не хотел расстраивать гордую Луизу, которая была герцогиней Манчестерской до того, как во второй раз вышла замуж за герцога и стала «двойной герцогиней». Со вздохом он заставил себя серьезно подойти к предстоящему балу и выбрал себе костюм Генриха VIII.

Костюм был великолепен. Короткие синие бархатные штаны были надеты поверх чулок цвета слоновой кости. Верхний камзол из светлого шелка был опоясан бархатным кушаком, украшенным бриллиантами. Поверх Мэтью надел короткую бархатную куртку с пышными рукавами, отделанную шелком, золотым шитьем и бриллиантами. На ногах у него были синие бархатные туфли, а на голове — плоская шапочка с белым плюмажем.

При своих золотых волосах и бороде, пронзительных синих глазах и высоком росте Мэтью точно отражал общее представление о короле. Камердинер Мэтью громко выражал свой восторг.

— Чертовски хорошая работа, — проворчал Мэтью, — но ощущение ужасное. В этом костюме слишком жарко.

Он направился к детской, потому что обещал Миранде показать свой костюм перед тем, как поедет на бал.

— Сэр Мэтью, — сказала няня как можно убедительнее, — не стоит нарушать покой девочки в такой поздний час.

— Она еще не спит. А если спит, разбудите ее.

— Это очень плохо для нее, — отчаянно запротестовала няня. — Маленькому ребенку нужен распорядок. У Миранды его нет — вы приходите в детскую и уходите, когда это вам удобно и…

— А вы хотите, чтобы я приходил и уходил, когда удобно вам! — рявкнул Мэтью. — Конечно, я навещаю свою дочь, когда захочу. Это мой дом, а она — моя дочь, и она должна приспосабливаться к моему распорядку. А сейчас поднимите ее с постели. Я обещал показать ей костюм, и я сдержу свое обещание.

Няня поспешно удалилась, чувствуя, что даже сам король Генрих не мог бы проявить больше власти.

После, того, как Миранда похвалила его костюм и чуть не оторвала плюмаж со шляпы, Мэтью спустился вниз, где его ждали Джулия с мужем.

— Ты выглядишь прекрасно, дорогая, — похвалил Мэтью племянницу и поцеловал ее в щеку. — Могу я спросить, кого ты будешь представлять?

Изящная фигурка Джулии была задрапирована в белый шифон на греческий манер. Одно плечо оставалось обнаженным, а на талии ткань была схвачена тонким поясом и ниспадала до самого пола. Светлые волосы Джулии были уложены локонами вокруг лица, а один длинный локон спускался на обнаженное плечо. Усаживаясь в экипаж рядом с Мэтью, Джулия чувствовала, что сегодня выглядит обворожительно.

— Я — Лисистрата.

— Боже правый!

— Имя означает «Распускающая армии», и так названа пьеса Аристофана. Когда афинские мужчины не захотели прекратить одну очень длительную войну, Лисистрата предложила женщинам взяться за дело и заставить их заключить мир. Женщины захватили Акрополь и оставались там, так что у мужчин не было доступа к казне. Но главное было то, что женщины отказывались ложиться в постель с мужчинами до тех пор, пока, не будет заключен мир. Здорово, правда? Одно из первых выступлений за эмансипацию женщин!

— Я знаю историю о Лисистрате, — сухо заметил Мэтью. — Меня просто удивило, что ты так хорошо знаешь классику.

— О, я не знаю. Тетя Джейн рассказала мне эту историю.

— Ну, конечно. Добрая Джейн. Настоящий синий чулок, — пробормотал Мэтью.

— Не будь таким надменным, дядя Мэтью. Дейзи Уорвик абсолютно права, когда говорит, что мы, как класс, не слишком ценим ум.

— По своему положению любовницы принца Уэльского Дейзи Уорвик может высказывать любые взгляды, какими бы возмутительными они ни были, — парировал Мэтью. — А я ценю ум, а вот то, на что этот ум тратится, я не всегда одобряю.

— Тетя Джейн с большой пользой применяет свои знания, а сейчас когда они с Робертом живут в Лондоне, мы можем более тесно сотрудничать с ней в работе над нашими проектами. Сейчас мы задумали новое дело — школу для девочек из неимущих семей.

— Прекрасно! — язвительно сказал Мэтью. — Значит, если они не найдут работу или не выйдут замуж, они смогут найти утешение, спрягая латинские глаголы или декламируя сонеты Шекспира?

Ответ Джулии потонул в суматохе, в которую попал экипаж, приблизившись к Грин-Парк. Огромная толпа собралась возле особняка, чтобы поглазеть на гостей.

— Может быть, они пришли послушать музыку, — предположил лорд Альфред.

— Или поразмышлять о той пропасти, что разделяет господ и простой народ, — чуть слышно пробормотала Джулия, стараясь на смотреть на бедно одетых людей, расталкивающих друг друга в стремлении занять место получше, чтобы увидеть великолепных гостей, собравшихся на бал.

У Мэтью не было никаких угрызений совести; расправив плечи и гордо подняв голову, он величественной походкой вошел в особняк, заслужив восторженные похвалы толпы. Его внешность и осанка являли собой самое прекрасное зрелище, которое Лондон когда-либо видел.

На костюмированный бал герцогини Девонширской было приглашено три тысячи гостей. Герцог и герцогиня были одеты в костюмы императора Карла V и Зенобии, царицы Пальмиры. Принц и принцесса Уэльские появились, одетые как Великий магистр ордена святого Иоанна в Иерусалиме и Маргарита де Валуа. Среди гостей выделялись также Дейзи, леди Уорвик, в костюме Марии-Антуанетты и герцог Мальборо в костюме Людовика XV. Герцогу костюм шил сам Уорт, и он выглядел весьма импозантно даже в таком изысканном обществе. Костюм был сшит из бархата соломенного цвета, расшитого серебром, жемчугом и бриллиантами. Жилет был из белого и золотого дамаска, материал был точной копией старинного образца. Каждый драгоценный камень был пришит вручную, а на вышивку несколько вышивальщиц затратили целый месяц.

— Говорят, он стоит пять тысяч франков, — заметила Джулия, разглядывая герцога со смешанным чувством восхищения и отвращения. — Это почти 300 фунтов стерлингов. Представляешь, сколько времени простая семья могла бы жить на эти деньги?

— Джулия, прошу тебя, перестань, — взмолился Мэтью с наигранным отчаянием в голосе. — Хватит с меня твоего социализма. Мы здесь для того, чтобы развлекаться, а если тебе так неприятно это общество, то я не понимаю, зачем ты приехала.

— Я не хотела пропустить бал, — честно призналась Джулия. — Мое отсутствие никому бы не помогло; к тому же мое платье не стоит триста фунтов.

— И вон то — тоже, — шепнул лорд Альфред. — Там просто не на что тратить такую сумму.

В его голосе прозвучало такое восхищение, что Джулия невольно повернулась в ту же сторону. Однако, ее внимание отвлекло появление Николаса — пухлого, потного Нерона в белой тунике и пурпурной тоге с золотым лавровым венком в редеющих волосах. Сразу за ним появилась и первая мамаша в надежде пристроить свою дочь-дебютантку.

— Сэр Мэтью, я уверена, вы будете рады познакомиться с моей дочерью!

Мэтью поклонился.

— Я рад, мадам, что вы так уверены в этом, потому что сила вашей уверенности поможет компенсировать отсутствие моей уверенности в этом вопросе.

И он пошел прочь, слыша за спиной сдавленный смех Джулии и оставив озадаченную даму, которая никак не могла решить, обижаться ей или нет. Единственной равнодушной стороной остался Альфред, который, изогнув шею, следил взглядом за кем-то на другом конце зала.

В этот момент еще одна увешанная бриллиантами вдова загородила им дорогу.

— Сэр Мэтью, лорд Николас, вы именно те люди, которые мне нужны! — радостно затараторила она. — Будьте так добры, выскажите свое мнение о моем новом ожерелье.

Мэтью нахмурился, а Николас вежливо сделал вид, что рассматривает сверкающие камни на морщинистой шее дамы.

— Очень хорошие камни, ваша светлость, — объявил он, довольный своей ролью знатока. — Действительно очень хорошие.

— Слава Богу, вы меня успокоили. Понимаете, мы купили это ожерелье по случаю, но цена была такой приемлемой, что я начала сомневаться в подлинности камней.

— Они настоящие, не сомневайтесь, — заверил ее Николас. — Если вы купили ожерелье не у известного ювелира, то здесь мог быть замешан элемент незаконной торговли алмазами, а в этом случае цена становится ниже.

— В самом деле? Как интересно! Расскажите, как алмазы воруют из шахт.

Николас уже хотел рассказать о почтовых голубях, но Мэтью, хитро улыбаясь, наклонился к самому лицу старой дамы.

— Кафры глотают их, — сказал он с дьявольским блеском в глазах. — Подробности дальнейшей процедуры я оставляю вашему воображению.

Выражение непередаваемого ужаса появилось на лице дамы, и она, только что нежно перебиравшая камни ожерелья, вдруг отдернула руку, как будто они обожгли ее.

Джулия опять с трудом сдержала смех, но низкий, музыкальный смех позади них показал, что их разговор был услышан. Мэтью резко обернулся, чтобы посмотреть на подошедшего; вслед за ним оглянулись и Джулия с Николасом. Только Альфреду не нужно было поворачиваться: он уже смотрел в этом направлении, широко открыв глаза от восхищения. Это была та самая женщина, за которой он следил, как только увидел. Казалось, на мгновение все замерло в зале, и даже Мэтью ощутил приятную волну возбуждения при виде ее.

Она была, пожалуй, самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел, а он видел их немало. Она была темноволосой. Густые черные волосы были зачесаны назад, открывая совершенный овал лица и огромные карие глаза, с надменным выражением смотревшие на привычное восхищение окружающих. И все же тело этой женщины привлекало взгляд каждого, притягивая его как магнит. Оно было просто потрясающим — с оливковой кожей, великолепной высокой грудью, тонкой талией и длинными стройными ногами. Тут было на что посмотреть. Белый прозрачный костюм Клеопатры, царицы Нила, оставлял обнаженной ее спину и имел довольно глубокий вырез на груди. Очевидно, эта дама не слишком заботится об условностях, подумал Мэтью, когда смуглая красавица удалилась. Однако, он не был уверен, что определение «леди» было верным, потому что она была не просто женственна, а излучала какую-то животную чувственность. Вероятно, в этой красивой головке не было ни одной умной мысли или идеи, но это не имело значения. Это была женщина, с которой нужно было не беседовать, а заниматься любовью, ласкать ее. Расстегнуть платье, обнажить груди… У Мэтью даже перехватило дыхание, и ему не сразу удалось стряхнуть с себя наваждение. Постепенно разговоры возобновились, и все вошло в нормальное русло.

Лорд Альфред так и стоял с открытым ртом; его вернул к реальности лишь резкий толчок Джулии. Она заметила реакцию Мэтью и теперь смотрела на смуглую даму с нескрываемой злобой.

Даже на лице Николаса появилось мечтательное выражение.

— Разве она не удивительная женщина? — медленно произнес он.

— Кто она? — отрывисто спросил Мэтью.

— Княгиня Раминская, только что приехала из Санкт-Петербурга и сразу же стала украшением лондонского общества.

— Она русская?

— Полька. Ее отец был графом, жившим в изгнании на юге России. Знатная семья; они в родстве с бывшими королями Польши, были участниками многих революций, а одна женщина из их рода была замужем за Людовиком XV.

— Если ее отец граф, то как получилось, что она княгиня?

— Она вышла замуж за князя Раминского, еще одного польского изгнанника, который жил в Берлине. — Николас помолчал и вытер пот со лба платком, который он достал из складок своей тоги. — Они покинули Берлин несколько лет назад при весьма таинственных обстоятельствах. Официально было сказано, что князь болен и нуждается в более теплом климате. Неофициально — эта болезнь могла быть дипломатическим приемом. Естественно, княгиня стала persona non grata у императрицы. Проведя зиму в Каире, они осели в Санкт-Петербурге, где княгиня пользовалась большим успехом при дворе. Однако, говорят, что сейчас она и там потеряла расположение царских особ.

— Я могу понять отношение к ней немецкой императрицы, — тихо сказал Мэтью, следя взглядом за стройной фигурой княгини в центре зала, — но мне трудно поверить, что она потеряла расположение русского царя.

— Она была замешана в интригах.

— В этом я не сомневался.

— Политических интригах, Мэт, — подчеркнул Николас. — Она из тех женщин, которые роются в письменных столах, а потом выносят документы под одеждой.

— Под этим платьем у нее явно нет никаких документов, — с улыбкой сказал Мэтью. — Под этим платьем нет ничего, что не выглядело бы совершенно естественным.

Николас начал все больше беспокоиться. Он уже раньше видел такое выражение на лице Мэтью, но сейчас в нем была совершенно новая страстная настойчивость.

— Мэтью, прошу тебя, оставь эту женщину в покое! Княгиня опасна. Тот, кто изгнан из Берлина и Санкт-Петербурга, не может быть принят в Букингемском дворце. Держись от нее подальше, мой друг.

— Николас, посмотри еще раз на это прекрасное лицо и обворожительное тело. Я должен обладать ею, и я этого добьюсь!

Он преследовал ее весь вечер, среди ярких огней и фантастических костюмов, среди вальсов и менуэтов. Но княгиня Раминская, казалось, избегала его, ускользая так искусно, что он начал думать, что она это делает намеренно. Только он намеревался пригласить ее на танец, как она, бросив быстрый скользящий взгляд в его сторону, уходила танцевать с другим кавалером. Однако, позднее ему удалось заметить, что она смотрит на него. Поднеся бокал шампанского к губам, она встретилась с Мэтью взглядом и не отводила глаз, пока пила.

Потом она поставила бокал на стол, и ее влажные чувственные губы приоткрылись, как знак ее интереса и взаимного влечения. Она заметила и выделила его из всех — самого красивого мужчину в зале.

Даже то, что Мэтью представили княгине, не помогло. Она стояла опустив глаза, когда он заговорил с ней.

— Окажите мне честь танцевать с вами следующий танец, ваше высочество.

— Очень любезно с вашей стороны, сэр Мэтью. — Она отлично говорила по-английски. — Но мне кажется, Клеопатре вряд ли понравился бы Генрих VIII. Она скорее предпочла бы Марка Антония. — Она обворожительно улыбнулась Николасу. — Ведь вы его изображаете, не так ли?

— Нерона, — едва вымолвил он, и его и без того красное лицо покраснело еще больше. — О да, конечно!

Мэтью осталось только смотреть, как княгиня закружилась в объятиях его друга, и пухлая рука Николаса легла на нежный изгиб ее спины. Больше всего на свете Мэтью хотелось прикоснуться к ней. Между тем, как все прочие дамы были закованы в броню корсетов под нарядными костюмами, было заметно, что на княгине не было ничего — или почти ничего под ее полупрозрачным платьем. До этого только леди Лэнгтри решалась появляться в обществе без корсета, и сейчас близость этого роскошного тела заставляла кровь Мэтью быстрее бежать по жилам. В своем воображении он прижимал ее к себе, и его руки блуждали по изгибам ее тела, чтобы наконец скользнуть под платье и ласкать ее прохладные белые груди.

Он с раздражением ощутил, что весь покрылся потом, и вовсе не от жары.

— Мы тоже могли бы потанцевать, — сказал он Джулии.

Она чувствовала, что служит лишь заменой другой, и хотела отказаться. Но как обычно, там, где дело касалось Мэтью, ее низменные инстинкты всегда одерживали верх над гордостью, и она шагнула к нему. И как обычно, от одного его прикосновения в ней просыпалось желание и подкашивались ноги.

— Пока ты весь вечер восхищался ею, я навела кое-какие справки. Дядя Николас прав: княгиня очень странная женщина.

Мэтью ничего не ответил, но она знала, что он ее внимательно слушает.

— История ее семьи чем-то напоминает рассказы в духе Мэри Шелли. Ее отец был своего рода современным графом Дракулой, а вся семья занималась окультизмом и, говорят, обладала даром ясновидения. В их фамильном замке в Польше были темные подвалы, полные летучих мышей-вампиров, и зловещие башни, наводящие на мысль об открывающихся гробах и трупах с вбитым в сердце колом. На семье лежало проклятие, а в ближайшем лесу бродили призраки трехсот казаков, казненных здесь однажды ночью.

— Ну, Джулия, я и не представлял, что ты питаешь такую страсть к мистическому вымыслу.

— Говорят, что она — колдунья.

— Она несомненно околдовала меня.

— К тому же она столь же умна, сколь красива. Я думала, что ты не любишь умных женщин.

— Я этого не говорил, — напомнил ей Мэтью, с улыбкой взглянув в глаза племянницы. — Последнее время ты поощряешь откровенные речи, так что посмотрим, как тебе понравится твоя собственная манера. Так вот, я не собираюсь водить с ней знакомство ради удовольствия беседовать с ней. Фактически, я вообще не хочу с ней разговаривать. Я хочу лишь обладать этим прекрасным телом. Я хочу сорвать с нее платье, бросить на кровать и изнасиловать так, как ни один мужчина не насиловал женщину.

Джулия закрыла глаза, чувствуя, как горечь и отчаяние охватывают ее. Она осознала силу страсти, с которой Мэтью желал другую женщину. Одновременно с этим к ней пришло убеждение, что княгиня — не та женщина, которая ему нужна. Если бы, думала Джулия, он не был моим дядей. Все было бы иначе, если бы он принадлежал мне.

Николас с княгиней проплыли в танце мимо них и опять взгляд Мэтью встретился со взглядом княгини. Он не замечал ничего вокруг, кроме этого призывного взгляда и влажных влекущих губ. Внезапно на этих губах появилась загадочная улыбка, и княгиня исчезла, закружившись в вихре танца. Больше в тот вечер Мэтью ее не видел.

После бала Мэтью с несвойственным ему рвением начал принимать все приглашения подряд. В течение нескольких дней он приезжал на приемы, беспокоясь что ее там не будет. Но он волновался напрасно. Княгиня Раминская была в моде, ее всюду приглашали. Кроме своей красоты, она очаровывала своей эмоциональностью, остроумием и шармом. Она могла поддержать умную беседу на любую тему и обладала поразительными знаниями английской литературы и истории.

Княгиня не избежала критики — как любая женщина. О ее разрыве с мужем говорили много, но никто точно не знал, была ли она разведена. Однако, было известно, что у нее трое маленьких детей, которые живут с князем в Берлине, и наличие которых никак не отражается на образе жизни княгини. Такое пренебрежительное отношение к материнским обязанностям заставляло многих хмуриться и недовольно поджимать губы, но Мэтью это не трогало. Семейное положение княгини не имело никакого отношения к его планам.

Ее настроение было переменчивым. Она могла быть надменной — княгиней от головы до пят, а в следующий момент становилась легкомысленной и игривой. Мэтью она казалась яркой бабочкой, постоянно ускользающей из рук.

Он, как рысь, ждал возможности поговорить с ней наедине. Наконец, однажды вечером он увидел, как она выскользнула из зала через стеклянную дверь на террасу, чтобы подышать свежим воздухом. Она была хорошо видна в темноте в своем атласном платье цвета слоновой кости, отделанном кружевами. Мэтью последовал за ней, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не заметил их исчезновения из зала. Княгиня спустилась с террасы к небольшой беседке и со вздохом облегчения опустилась на скамью. Когда внезапно появился Мэтью, она даже вскрикнула от неожиданности.

— Сэр Мэтью! Как вы меня испугали!

— В самом деле? Простите. Я мог бы поклясться, что вы видели меня у двери, когда выходили из зала. Вы должны были догадаться, что я последую за вами.

— Нет. Я не видела вас.

Мэтью сел рядом с ней.

— Наверное, я себе льщу. Неважно, я очень рад, что застал вас одну. Почему вы так настойчиво избегаете меня?

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Она отвернулась, предоставив ему возможность смотреть на ее безупречный профиль, и диадема в ее густых черных волосах сверкнула в лунном свете.

— Моя милая княгиня, такая наивность не идет вам. Вы отлично знаете, о чем я говорю — вы даже ни разу не танцевали со мной.

Она вновь повернулась к нему, и на ее лице Мэтью опять увидел то чувственное выражение, которое он заметил в первый день их встречи. В нем отражалось тайное обещание восторга и наслаждения. Оно таилось в теплоте ее взгляда, в изгибе ее губ, и ее следующие слова были как бы опровержением этому.

— Я не хотела, чтобы вы прикасались ко мне.

— Почему? Мы созданы друг для друга!

— Я прекрасно знаю тот огонь, что охватит нас, как только наши тела соприкоснутся.

Мэтью наклонился к ней, чувствуя, что она уступает.

— Тогда, что удерживает вас? Ах, Катарина, какое наслаждение познают наши тела!

Он потянулся к ее руке, в надежде поцеловать сначала ее, а потом этот соблазнительный рот, но княгиня резко ударила его по пальцам украшенным драгоценными камнями веером.

— Нет, не прикасайтесь ко мне! И я не давала вам разрешения называть меня по имени. — Она вновь была княгиней, властной, и строгой. — Однако, я могу поздравить вас с вашими большими артистическими способностями. Даже наедине вы скрываете за фривольностью свои истинные намерения.

— Скрываю? Я думал, что достаточно ясно выразил свои намерения!

— Вы только что обвинили меня в наивности. Теперь моя очередь сказать, что вам не удалось провести меня. Я знаю, какие важные проблемы волнуют вас, так что можете свободно обсудить их со мной.

— Правда? Как великодушно! — На лице Мэтью появилось озадаченное выражение. — Какие же проблемы, по вашему мнению, волнуют меня?

Княгиня взглянула на него.

— Ситуация в Южной Африке ухудшается и может привести к войне. Я знаю, что вы тайно сотрудничаете с английским правительством и парламентом Капской области для того, чтобы сохранить мирные отношения с Трансваалем. Я уверена, что могу помочь вам. У меня большой опыт в политических делах. Фактически, — она понизила голос до шепота, — я выполняла определенные миссии по заданию царя.

Она говорит серьезно, подумал Мэтью. Действительно серьезно.

— Если вы были так нужны и полезны для царя, почему вы покинули Санкт-Петербург? — поинтересовался он.

— Я работала на царя Александра. Новый царь, Николай, человек совершенно другого калибра, — ответила она, разочарованно махнув рукой.

И царь Николай влюблен в свою красавицу-царицу, язвительно подумал Мэтью.

— Почему такая очаровательная женщина, как вы, захотела заниматься скучной политикой?

— О, какой снисходительный тон! Вы думаете, что женщине достаточно сидеть и целый день слушать, как ею восхищаются? Мне этого недостаточно. И политика вовсе не скучна. У меня есть призвание к ней, без ложной скромности дар, и это мое преимущество. Я должна была воспользоваться своим талантом.

— Я уверен, что вы наделены многими талантами… Кэт.

Необычный тембр его низкого голоса заставил ее сдержать возмущение его фамильярностью, готовое сорваться с ее губ. Их взгляды встретились, и сразу же словно электрический разряд пробежал между ними, заставив их остро почувствовать взаимное желание.

Княгиня встала и в своем шуршащем светлом платье быстро взбежала по ступеням террасы, устремившись в освещенный зал, как бабочка, летящая на свет свечи.

Там она затерялась в толпе оживленных гостей, а Мэтью остался в беседке и закурил сигару. Разделенные расстоянием, они не переставали думать друг о друге. Каждый планировал покорить другого, и оба были уверены в успехе.

Катарина Раминская вышла замуж за князя в пятнадцать лет. Она его совсем не знала, но у нее не было выбора. С детства, мрачного и однообразного, каким его описала Джулия, ее готовили к браку с этим чужим человеком и к жизни при чопорном и размеренном прусском дворе.

Она жила в замке Раминских, окруженная многочисленными родственниками князя, которые сплетничали, интриговали, ссорились и страдали разными болезнями. Каждодневный распорядок в замке был установлен еще покойным отцом князя, и любая попытка что-то изменить расценивалась, как оскорбление его памяти. Более того, княгине не разрешалось показываться на улицах Берлина без своего мужа, а так как князь редко бывал дома, ее прогулки ограничивались садом при замке. Единственное, где ей позволялось бывать, были дома узкого круга аристократических семей. Катарина начала чувствовать, что ее заточили в монастырь, тюрьму или даже сумасшедший дом. Забеременев первый раз в шестнадцать лет, второй — в семнадцать, ей чудесным образом удалось выжить среди монотонности жизни в замке. К двадцати ее красота еще больше расцвела, а ее ум и образованность сделали ее заметной фигурой в обществе.

Невозможно, чтобы такое экзотическое существо было принято императрицей Августой, а увлечение Катарины социализмом стало последней каплей. Изгнанные из страны, Катарина и ее многострадальный муж обосновались в Санкт-Петербурге, и долгое время она была счастлива, пользуясь значительным влиянием и поклонением. В ней проснулась истинная страсть к политике и появилась уверенность, что она сможет манипулировать событиями. Когда ее звезда в России закатилась, а брак распался, она стала искать новую сцену. Она выбрала Лондон, а приехав сюда, сделала ставку на Мэтью Брайта.

Княгиня Раминская привыкла к самому лучшему, она рассчитала, что Мэтью может дать ей самое лучшее — материальные блага, жизнь в центре больших событий и, если она разбиралась в мужчинах, сексуальное удовлетворение. Возможно, его появление на балу в образе Генриха VIII оказало на нее определенное влияние. Катарина хорошо знала английскую историю, и ее всегда восхищало, как Анна Болейн окрутила короля — несмотря на трагический конец этой истории. Черноволосая Анна с глазами как вишни обольщала короля до тех пор, пока он не стал сходить с ума от страсти, но она была непреклонна: никакого секса до свадьбы. Княгиня со дня на день ждала развода с князем и решила применить ту же тактику с тем, чтобы выйти замуж за Мэтью.

Мэтью курил в саду и обдумывал ситуацию. Хотя княгиня пока отказала ему, она не могла отрицать их взаимное влечение друг к другу, и Мэтью был уверен, что в конечном итоге цитадель падет. Она верила, как многие другие, будто его богатство и положение означают, что он стремится к политической власти. Должен ли он разочаровать ее? Нет, пока не стоит, решил он. Не хочет ли она заманить его в какую-то ловушку? Ловушка только тогда срабатывает, когда о ней не догадываются, успокоил он себя. К тому же приманка привлекала его.

Глава седьмая

— Тетя Джейн, он совсем потерял голову из-за нее, совершенно потерял. Надеюсь, что другим это не так заметно, как мне.

— Я слышала, что она очень красива. Мэтью должен был увлечься ею. И право же, Джулия, для всех было бы лучше, если бы он вновь женился.

— Боже, только бы он не женился на ней. — Джулия в ужасе уставилась на тетку. — Сама идея не кажется мне невероятной. Однако, я сомневаюсь, что у него на уме женитьба. Хотя княгиня очень интересная, образованная женщина, но Мэтью ясно дал мне понять, что его интересует только ее тело. Знаете, Флоренс Дикси была абсолютно права, когда говорила, что мужчины сделали женщин своими игрушками и рабынями.

— Конечно права, — сдержанно согласилась Джейн. Ее больше интересовали воспитательные аспекты Движения за права женщин, и она не разделяла воинственных взглядов Джулии. Джейн принадлежала к темноволосым Графтонам, она была выше и крупнее своих сестер и племянницы. Платье, которое было на ней, было сшито из шелкового поплина хорошего качества, но было далеко не новым. И фасон его резко отличался от модного наряда Джулии. Джулия могла тратить свое время и энергию на бедных, но у нее не было намерения становиться незаметной в толпе.

Джейн закончила вешать веселенькие ситцевые шторы и спустилась со стула, на котором стояла.

— Ну вот! Как они выглядят?

— Замечательно! — с восторгом воскликнула Джулия, удовлетворенно оглядывая комнату. — Это место совершенно преобразилось.

Они находились в мрачном, обветшавшем доме в Ист-Энде и осматривали одну из двух комнат первого этажа, которые арендовали под свою школу для девочек. Комната, в которой они стояли сейчас, предназначалась для старших учениц и уже ничем не напоминала свое первоначальное состояние. Пол был тщательно вымыт, стены и потолок покрашены, а на окнах теперь висели шторы. Большую часть помещения занимали аккуратные столы, а напротив двери стоял стол учителя и доска. Вторая такая же комната, но меньшего размера, предназначалась для младшей группы.

Джейн опустилась на стул.

— Я думаю, мы почти готовы к открытию, не так ли?

— Да, только я все же считаю, что нам может понадобиться помощь.

— Ты хочешь сказать, еще одна учительница?

— Тетя Джейн, я не смогу находиться здесь каждый день. Если реакция на школу будет положительной, и у нас будут занятия в обеих комнатах, вы не сможете заниматъся с двумя классами одновременно. А если один из нас заболеет?

— Учительнице надо платить — мы не можем рассчитывать, что она будет работать бесплатно.

— Небольшого жалования будет достаточно. Поиск средств предоставьте мне. А сейчас давайте определим круг обязанностей, тогда мы получим четкое представление, какого человека нам надо искать.

— Чтение, письмо и арифметика будут моими предметами. К сожалению, ты, Джулия, никогда не была сильна в академической науке.

— Да, тетя, вы правы, — скромно согласилась Джулия. — Естественно, я расскажу старшим девочкам о роли женщины в современном мире, и я считаю, что несколько уроков гигиены тоже необходимы. Остальное время я буду заниматься с младшими. Нам надо еще кое-что учесть.

Джейн вопросительно посмотрела на племянницу.

— Им понадобятся практические знания. Мы имеем дело не с леди. Мы не собираемся готовить будущих хозяек светских салонов или юных особ, которые будут штурмовать стены университетов и медицинских колледжей. Это девочки из рабочих семей, которые иным путем не могут получить образование, и им придется зарабатывать себе на жизнь. К сожалению, навыки чтения и письма могут оказаться не так полезны, как мы рассчитывали.

— Так что ты предлагаешь?

— Рукоделие. В качестве начала, конечно. Потом мы постараемся придумать что-нибудь получше.

— Какое рукоделие?

— В основном пошив платьев и нижнего белья — вышитого, конечно. Дейзи Уорвик занимается этим в своей школе в Истон-Лодж, и герцогиня Йоркская заказала все свое приданое у нее.

— Я слышала об этом, — сказала Джейн.

— Если качество работы будет высоким, мы могли бы продавать одежду, выплачивать девочкам определенный процент и покрывать расходы на ткани и тому подобное.

Джейн посмотрела на племянницу с нескрываемым уважением.

— Подумать только, до того как ты вышла замуж, я была убеждена, что ты обычная вертихвостка, да к тому же бессердечная. Альфред сотворил чудо.

— Я думаю, это не Альфред.

— Кто же тогда?

— Скажем, я многому научилась у дяди Мэтью. Ну, теперь суммируем все качества, которыми должна обладать наша учительница. Она должна быть искусной швеей, хорошо обращаться с девочками разных возрастов со сложными характерами, быть способной научить чтению, письму и арифметике, и, возможно, азам литературы и истории, и согласиться работать за символическую плату. — Джулия засмеялась. — Где может скрываться такой идеал?

— На Принсес-Террас, дом десять, — неожиданно сказала Джейн.

— Что!

— Джулия, я знаю именно такую девушку. — Лицо Джейн вспыхнуло от волнения. — Я вспомнила о ней, когда ты сказала «искусная швея». Однажды я встретила девушку, на которой были самое модное пальто и юбка, безукоризненно сшитые. Ее наряд мне очень понравился, и зная, что она не богата, я спросила, где она покупает одежду. Девушка призналась, что шьет сама. Джулия, могу тебя уверить, подобные вещи могли бы быть из самого Парижа.

— Верю, верю, — нетерпеливо сказала Джудия, — но кто она?

— Ее зовут Лора Воэн. Ее отец преподает древние языки в школе у Роберта — очень умный и эрудированный человек, но начисто лишенный честолюбия. Лора — единственный ребенок в семье; ее мать умерла, и она проводит все время с отцом; от него она многому научилась.

— Вы думаете, она согласится?

— Я спрошу ее.

— Сделайте это при первой же возможности, — твердо сказала Джулия. — Лучше прямо завтра. Нет, завтра у нас сбор средств на организацию летнего лагеря для детей из неимущих семей. Тогда послезавтра, — Джулия недоверчиво покачала головой. — Лора Воэн, — задумчиво произнесла она, — просто не верится.

Когда несколько дней спустя Джулия встретилась с этой молодой леди, оказалось, что та полностью отвечает характеристике Джейн. Лора Воэн была само совершенство. Хотя по происхождению она относилась к среднему классу, в ней чувствовался врожденный аристократизм манер. Голос у нее был низкий, но чистый и приятный, и у Джулии сложилась впечатление, что если будет необходимо, то она сможет добиться внимания даже самых непослушных учеников. Она была среднего роста с хорошей фигурой под скромным серым платьем. Ее темные волосы, расчесанные на прямой пробор, были собраны в пучок, а большие очки закрывали почти пол-лица. О да, Лора Воэн была само совершенство, и более того, она согласилась работать за ничтожные деньги.

После беседы леди Джулия заспешила домой, чтобы успеть переодеться к балу, а леди Джейн отправилась к себе. Лора Воэн не спеша пошла назад на Принсес-Террас, поднялась к себе в комнату и сняла шляпку. Потом она сняла очки и лукаво улыбнулась своему отражению в зеркале; очки были с простыми стеклами, и она раньше никогда их не носила.

Это была хорошая идея, — сказала она своему отражению. — Такой образ несомненно понравился леди Джулии.

Затем она вынула шпильки из волос и встряхнула головой. Волосы упали пышной волной ей на плечи; теперь стало видно, что они не просто темные, а красивого каштанового цвета с рыжеватым отливом. Лицо, смотревшеена на нее из зеркала, имело красивый овал, нежную, гладкую кожу, крупный рот и самые большие и яркие зеленые глаза во всей Англии. Школьной учительнице не полагалось иметь такие глаза, поэтому Лора и купила очки, чтобы скрыть их.

Потом она начала расстегивать платье, и то, что казалось строгим платьем с длинным рукавом, на самом деле оказалось более легкомысленным нарядом без рукава, дополненным облегающим жакетом сложного покроя. Сняв жакет, Лора вздохнула с облегчением. Если бы Джулия увидела ее сейчас красивые плечи, высокую грудь и тонкую талию — она могла бы усомниться в пригодности Лоры для работы в школе. Но Лора решила строго придерживаться созданного ею образа, потому что отчаянно нуждалась в работе. Конечно, жалование было очень низким, но с этим она ничего не могла поделать. Даже такие деньги были лучше, чем ничего, а торговаться она считала неуместным. Она надеялась, что отец не станет возражать; она никак не могла втолковать ему, насколько они нуждаются в деньгах. Если она скажет ему о благотворительном характере работы и об участии в ней дам из высшего общества, тогда он, возможно, не сочтет ее занятие унизительным. Весело мурлыча какую-то мелодию, она спустилась на кухню и принялась чистить картофель на ужин.

Княгиня отложила письмо и устало улыбнулась.

Она была свободна. Но ей придется за это заплатить высокую цену.

В письме содержалось извещение о ее окончательном разводе с князем. В нем так же говорилось, что князь не будет выплачивать ей содержание, и он не несет ответственности за все ее расходы с момента их раздельною проживания. Эти условия, было сказано в письме, были известны ей с самого начана бракоразводного процесса.

Но она никак не думала, что он в самом деле настоит на них. Она надеялась, что ради доброгоимеки семьи князь будет выплачивать ей приличное содержание, чтобы она могла сохранить привычное ей положение в обществе. Княгиня нахмурилась. Неужели ее представление о мужчинах было неверным?

Деньги ее, конечно, волновали, но не настолько, чтобы спорить с князем. Она скорее согласится быть нищей, но свободной, чем жить с этим человеком и его ужасными родственниками взаперти в замке, как в тюрьме. Катарина не относилась к женщинам, способным оплакивать то, что нельзя изменить — она решительно смотрела в будущее и уверено строила планы своего спасения.

Стопка неоплаченных счетов лежала пред ней на столе — плата за прекрасный дом, который она снимала, счета от портних и модисток, жалование слугам, счета мясника и бакалейщика. Каким-то образом она должна найти способ оплатить их. Сумма была большая. Цена образа жизни, соответствующего ее титулу, была велика.

Мэтью! Мэтью мог бы оплатить все, и это нисколько не отразилось бы на его банковском счете. Выйти за него замуж стало для нее еще важнее, чем раньше.

При мысли о нем у Катарины сильнее забилось сердце, и по спине побежали мурашки. Здесь, в ее личной гостиной маска равнодушия соскользнула с ее лица, и в ее прекрасных главах вспыхнул огонь желания. Мэтью не давал ей спать по ночам, но не мечты о политических махинациях или жажда богатства гнали прочь сон.

Она сгорала от примитивной жажды чувственной власти его тела.

Он излучал мужскую силу, как сильный животный запах, и она ощущала его всякий раз, когда он был рядом. Она жила в постоянном возбуждении, замечая каждое движение его широких плеч и узких бедер. Ее преследовал звук его шагов. По ночам она металась на кровати среди шелковых простыней, снедаемая неудовлетворенным желанием. Снова и снова представляла она себе момент, когда он возьмет ее с жестокостью и нежностью, которые обещал взгляд его синих глаз.

Несколько раз она готова была уступить. Несколько раз, когда невидимая нить, связывающая их, натягивалась как струна, княгиня готова была упасть в объятия этого человека, к которому ее неумолимо влекло, и вкусить всю сладость его поцелуев. Но каждый раз здравый смысл удерживал ее.

— Спокойнее, — говорил ее внутренний голос. — Ты сделала высокие ставки. Он силен, но ты сильнее. Заставь его жениться на тебе.

Но я хочу его, страдало ее женское начало, и так ли уж я сильна? Иногда проницательный взгляд его прищуренных глаз, казалось, проникал в самые сокровенные ее мысли. Он заставлял Катарину дрожать. Она привыкла владеть ситуацией и не была готова к поражению. Взгляд Мэтью выводил ее из равновесия.

— Ты придешь ко мне, — как бы говорил он. — Все приходили. И ты получишь, чего ждешь, но на моих условиях.

И все же она держалась и решительно продолжала игру, которая должна была привести к брачному ложу. Мэтью Брайт был как скала. Он выстоит в любой шторм и никогда не склонит головы. Он поднимет тебя на руки и не даст тебе упасть если захочет. Но если ты ему безразлична, он пройдет мимо, пока ты будешь барахтаться в грязи, и даже не удостоит тебя взглядом.

Катарина глубоко вздохнула. Какой мужчина! Какой противник! А какой они будут парой, когда все свершится! Пока же ей надо немедленно решить свои финансовые проблемы. Открыв ящик стола, она достала коробку и подняла крышку. На бархате засверкали бриллиантовая диадема, изысканное ожерелье, рубины, изумруды и сапфиры.

Княгиня равнодушно посмотрела на них. Жаль, что они были фальшивыми; оригиналы исчезли еще до того, как она покинула Санкт-Петербург. В час настоящей нужды она пожалела о своих прошлых безрассудных расходах, но не стала долго раздумывать о том, что невозможно было исправить. Сейчас она должна получить страховку. Расстелив на столе платок, она взломала ножом для бумаг еще один ящик стола и начала методично ломать искусно сделанные копии. Когда от них остались одни обломки, ее рука остановилась на жемчужном колье. Нет, она сохранит его. Не может же она, в конце концов, появиться на людях без единого украшения. Что-то должно остаться.

Укромное место для обломков уже давно было готово. Ночью княгиня пробралась на чердак, где хранились дорожные чемоданы, и при свете лампы нашла тот, который был ей нужен. Много лет назад она приобрела чемодан с двойным дном и даже несколько раз использовала его по назначению. Теперь она спрятала сюда остатки своих фальшивых драгоценностей Если дом будут обыскивать, что мало вероятно, никто не догадается заглянуть в чемодан — да и тайники такого рода предназначены для документов, а не для диадем.

На следующий вечер княгиня оделась для бала и велела принести бриллианты. Когда бледная горничная вернулась с пустыми руками, Катарина устроила истерику и потом вызвала полицию.

Новость мгновенно распространилась по Лондону. Проведя все утро с полицией и представителями страховой компании, Катарина с особой тщательностью оделась к чаю. Она выбрала шелковое платье цвета морской волны с широкими рукавами и пышной юбкой. Как обычно, она не надела корсет, и тонкий материал плотно обтянул ее высокую грудь и стройную талию. Свои черные волосы она убрала в строгий греческий пучок. Искусно припудрив лицо, она придала ему необходимую бледность и не стала скрывать темные круги под глазами, вызванные в действительности бессонными ночами в мечтах о Мэтью.

Как она и рассчитывала, он первым посетил ее.

Она предупредила дворецкого, что для всех остальных ее нет дома, и приготовилась принять его, сидя на софе; от ее бледного лица и зеленого платья веяло прохладой, несмотря на жару летнего полдня. Как только он вошел, атмосфера сразу накалилась. Когда он приблизился к ней, ее обдало мощным воздушным потоком, подобным волне за кормой корабля. Он опустился на колено перед ней и поцеловал руку, задержавшее в своей руке.

— Кэт! — произнес он.

В его голосе было такое нежное участие, что она почти поверила, что у нее в самом деле украли драгоценности, и захотела броситься к нему на грудь в поисках утешения. Она позволила ему удержать ее руку; он впервые прикасался к ней, и когда кровь начала стучать у нее в висках, она подняла на него свои печальные глаза. Лицо Мэтью было всего в нескольких дюймах от нее, его взгляд был прикован к ее лицу, его губы влекли ее. Сделав над собой огромное усилие, она высвободила руку и печально улыбнулась ему.

— Спасибо, что зашли, сэр Мэтью, но как видите, я вполне оправилась от шока.

— У полиции есть какая-нибудь зацепка? — Он сел рядом с ней, удобно скрестив ноги.

— Нет. Они думают, что замешан кто-то из слуг, но я этому не верю. — Она опять улыбнулась, на сей раз веселее, потому что не имела представления, какому испытанию были подвергнуты слуги.

— Я рад, что сохранился ваш жемчуг.

— К счастью, я была в нем весь день; последние дни я вообще его не снимала. Я тоже этому рада. Он — моя единственная связь с прошлым.

— Украденные драгоценности были застрахованы, я надеюсь?

— Конечно, но для меня важны не деньги. Драгоценности были любимы мной и дороги мне так же, как память.

Черта с два, подумал Мэтью, почувствовав фальшь в ее словах. Вы сделаны из редкого сплава разных поступков и чувств, княгиня, но сентиментальности среди них нет!

— Значит, их невозможно заменить, — сочувственно сказал он.

— К сожалению. Понимаете, сэр Мэтью, я окончательно развелась с князем. Теперь я совершенно одна в этом мире и стараюсь построить новую жизнь. Драгоценности были напоминанием о прошлых, счастливых временах.

Мэтью понял, на что она намекала, и постарался скрыть довольную улыбку.

— Я полагаю, что ваши дети наиболее крепко связывают вас с прошлым, — заметил он.

— О да, конечно! Но князь запретил мне видеться с ними. Я могу утешаться лишь сознанием того, что когда они вырастут, они узнают правду и поймут, как я страдала.

— Знаете, о чем я думаю? — Мэтью придвинулся к ней ближе. — Я думаю, в вас нет материнского инстинкта.

Тембр его голоса и его близость лишали ее воли. Все тело Катарины горело желанием. Ее соски напряглись и так натянули лиф платья, что она была уверена, Мэтью увидел их очертания через тонкий шелк. Сознание того, что его сильное тело было совсем рядом, вызывало у нее головокружение.

— Мне кажется, ваши инкстинкты направлены на другое, — продолжал он. — У вас тело Афродиты, вы созданы для любви. Перестаньте сопротивляться им, Кэт, и перестаньте противиться мне. Я хочу вас. Вы даже не представляете, как сильно. И вы хотите меня. Я это вижу.

— Нет! — Катарина резко сбросила с себя наваждение и вскочила на ноги.

Мэтью медленно поднялся и посмотрел на нее.

— Есть очень некрасивое название для таких женщин, как вы, но я все же верю, что вы сдадитесь. — Он наклонил голову и прижался губами к внутренней стороне ее запястья. — Ограбление все же стало для вас шоком, — спокойно заметил он. — У вас очень частый пульс.

Николас дал Мэтью зацепку, которой ему не хватало. После обеда они сидели за бокалом бренди и сигарами и беседовали, когда Николас заговорил о краже драгоценностей.

— Княгиня должна получить приличную сумму от страховой компании, — заметил он, — и у меня такое чувство, что она ей очень нужна.

— Почему ты так говоришь?

— Я однажды встречался с князем, — не спеша произнес Николас. — Княгини с ним не было — уехала на одну из своих увеселительных прогулок. Он поразил меня своим типично прусским характером — тот случай, когда среда подавляет все человеческие качества! Он недалекий и скуповатый человек. Если их с княгиней раздельное проживание продлится и дальше, он скоро перестанет посылать деньги на ее банковский счет.

— Она сказала, что они развелись. — Мэтью прищурился и довольно улыбнулся.

— Ну вот, что я говорил. — Николас помедлил и смущенно откашлялся, как он делал это всегда, прежде чем перейти к какому-нибудь деликатному вопросу. — Мэт, дело в том, что я хотел кое-что сказать тебе. Я знаю, как ты увлечен княгиней, но я больше ни с кем не могу этим поделиться.

— Продолжай.

— Я думаю, что ее драгоценности были фальшивыми! Необязательно все, но по крайней мере часть из них. У нее было одно украшение, бриллиантовое ожерелье, которое особенно привлекало мое внимание. Это была отличная работа, но не настолько хорошая, чтобы соответствовать стандартам подлинных бриллиантов.

— Ты очень наблюдателен, — сказал Мэтью.

— Мне приятно думать, что я что-то понимаю в своем деле. — Николас держался очень скромно и задумчиво попивал свой бренди. — Но если они были поддельными, то ты, конечно, этого не заметил.

— Когда я бывал с княгиней, я не смотрел на ее украшения. Меня прежде всего интересовала ее природная красота. — Голос Мэтью стал печален. — Ники, ты, возможно, прав. Но ради Бога, никому не говори об этом.

— Если она получит страховку, она просто украдет эти деньги, — возмущенно произнес Николас.

— Страховые компании, как сборщики налогов и банки, играют беспроигрышно, — уверенно сказал Мэтью. — И в конце концов, мы не можем ничего доказать. Она скорее привлечет тебя к суду за клевету и получит еще компенсацию с тебя. Оставим это дело.

Однако, сам Мэтью не собирался ничего оставлять. Планы княгини были теперь для него как открытая книга, и он нашел ее слабое место. Мэтью приготовился к удару.

Глава восьмая

Детский смех замер вдали и благодатная тишина наконец установилась в комнате. Лора тяжело опустилась на стул и закрыла глаза. Она смертельно устала. Леди Джулия сегодня вообще не появлялась в школе, а у леди Джейн разболелась голова. Лоре пришлось практически одной справляться с двумя группами девочек, и как назло, классы были полны, а дети особенно шумны и подвижны. Усталость разлилась по всему ее телу и затуманила сознание. Она попыталась расслабиться; ей захотелось сбросить тяжелый груз усталости с плеч. Прошло несколько минут, прежде чем Лора почувствовала, что не одна в комнате. И даже не открывая глаз, она уже знала, что ее молчаливой компаньонкой была Мэгги Грин.

Девочка сидела в дальнем углу комнаты, низко склонившись над тканью, которую она прилежно расшивала.

— Мэгги, на сегодня достаточно. Ты испортишь глаза при таком слабом свете.

Мэгги неохотно отложила шитье. Она шила великолепно, и вообще она была лучшей ученицей у Лоры. Другие предметы ей тоже давались легко. Сейчас она продолжала сидеть и тоскливо смотреть на Лору. На что она надеялась? И какие надежды, вдруг с грустью подумала Лора, могут питать девочки вроде Мэгги Грин?

— Раз уж ты здесь, Мэгги, помоги мне все здесь убрать.

Девочка сразу же вскочила с места, стала собирать книги со столов и складывать их в аккуратные стопки. Она вытерла доску и довела до блеска чистоту каждой парты. Делала она все быстро и хорошо. Даже ее поношенное платье и каштановые волосы выглядели аккуратнее, чем у большинства девочек, и Лора была уверена, что этого Мэгги добилась благодаря своим собственным стараниям. Ее беспутная мать нисколько не заботилась о том, как выглядит ее дочь.

Лора надела шляпку и поправила очки. Она поежилась, взяв с вешалки пальто. Приближалась осень. Ей нужно поговорить с леди Джулией о покупке небольшой печки для обогрева класса. Сейчас Лору согревал лишь конверт с жалованием, лежавший у нее в сумочке. Хотя сумма была очень малой, ее хватит, чтобы заплатить бакалейщику.

— Я иду в твою сторону, Мэгги. Пойдем вместе?

Девочка едва переставляла ноги, когда они пошли по темным улицам.

— В чем дело? Ты не хочешь идти домой? — Лора постаралась придать своему голосу беспечность, но боялась услышать ответ.

Мэгги кивнула.

— Почему? — машинально спросила Лора, почти уверенная, что знает ответ.

Они дошли до двери дома Мэгги. Девочка повернулась к Лоре; выражение ее лица было серьезным и печальным.

— Мне трудно, объяснить, мисс. В школе хорошо. Там светло и чисто, и уроки интересные. А дома… все по-другому. Мама и папа не понимают, о чем я говорю, когда я пытаюсь рассказать им, что я узнала в школе.

Не дожидаясь ответа, она скрылась за дверью, и Лора даже была этому рада. У нее не было настроения утешать девочку, а совет она просто не могла ей дать. Мэгги подтвердила самые худшие опасения Лоры. Ей уже приходилось бывать в домах, вроде дома Гринов. Она подозревала, что мистер Грин был пьяницей, а миссис Грин вносила свою лепту в доход семьи, зарабатывая на жизнь древнейшей профессией. Какой смысл имело образование в такой среде? Мэгги уже стала чужой в своей семье, но шансов вырваться оттуда у нее почти не было. С ее утонченной натурой и природными способностями, сможет ли она быть счастливой в таких условиях? Сможет ли она выйти замуж за человека ее круга, с которым, как со своим отцом, она не найдет общего языка? Несмотря на все усилия Движения за права женщин, потребуется еще много времени, прежде чем у таких девушек, как Мэгги, появится возможность для развития.

Лора села в омнибус, чувствуя себя расстроенной и одинокой. Она честно признавала, что ее озабоченность судьбой Мэгги носила личный характер, потому что в ней она видела отражение своих собственных проблем. Умная, получившая от отца, человека таких блестящих способностей, что он мог бы преподавать в университете, прекрасное образование, Лора тоже чувствовала себя «белой вороной». Ей случалось встречаться с молодыми людьми, но они либо были озабочены денежными проблемами, либо были глупы. Не имея собственных денег, она была ограничена в выборе друга. Ей могло быть безразлично его общественное и материальное положение, но она уже знала, как поступают большинство мужчин. Привлекательный молодой учитель, проработавший два семестра в школе вместе с ее отцом, ясно дал ей понять, что хочет ее, но не менее ясно, что не может себе позволить жениться на ней. Священник, который с вожделением смотрел на нее, и богатый хозяин фабрики, преследовавший ее своими домогательствами, отпадали по другой причине. Лора не позволила бы им прикоснуться к себе. Классическое образование и книги, забываемые повсюду родителями, не оставили для нее секретов в интимных областях жизни. Тайны брачной постели для нее не существовало, но это не означало, что она собиралась заниматься этим с ними. Но с другой стороны, красивый, мужественный каменщик с уверенной походкой и горящим взглядом, который, казалось, раздевал ее и заставлял ее ноги дрожать, тоже не подходил ей. Лора не страдала классовыми предрассудками, но когда она услышала, как он говорит, увидела, как он, шатаясь, выходит из паба, она поняла, что хотя их тела могли бы вместе обрести чудесную гармонию, их души разделяли бы миллионы миль.

Острая боль одиночества терзала Лору. Ей не с кем было поговорить, кроме своего отца, но от него она должна была скрывать свои проблемы. Лора усиленно боролась со своей депрессией. Она чувствовала усталость, а депрессия всегда наваливалась на нее в минуты усталости. У нее есть отец, который ее любит, и она должна благодарить за это судьбу. Но — тут ее настроение совсем упало — в последнее время он выглядит утомленным и больным. Она должна уговорить его пойти к врачу. Ведь если его не станет, что она будет делать?

Мэтью нанес короткий визит в Брайтуэлл и сразу же вернулся в Лондон. Солнечные лучи потеряли свое тепло, и тихие сентябрьские дни сменялись прохладными, туманными ночами. Княгиня возвратилась в свой лондонский дом.

— Я даю небольшой прием, ваше высочество, — сказал Мэтью официальным тоном, навестив ее, — для избранного круга людей, кто остался в городе. Вы придете?

— Непременно. Благодарю вас.

— Должен предупредить, что прием будет проходить в игорном клубе. Будут, конечно, только приглашенные. Я снял все помещение на один вечер. Моя семья тоже будет присутствовать — моя племянница Джулия любит делать небольшие ставки.

— Меня не так-то легко смутить, сэр Мэтью.

— Развлечения убудут несколько иными, чем в Берлине. — Он самоуверенно усмехнулся. — Вы, конечно, можете не участвовать в игре, если она оскорбляет ваши чувства — или если у вас напряженно с финансами.

Катарина сверкнула глазами.

— Игра меня не оскорбляет, и мои финансовые дела в полном порядке. Немного игры в рулетку мне не повредит.

— Я был уверен, что вы так скажете.

Как и предполагал Мэтью, неспокойная совесть Катарины заставила ее мгновенно отреагировать, когда он намекнул на ее возможные финансовые проблемы. Она уже прикинула, что может протратить 500 фунтов, но не более; к тому же всегда оставалась надежда выиграть. Оптимизм значительно прибавил ей настроения, когда она с особой тщательностью оделась в золотистое бархатное платье, глубокий вырез которого откровенно демонстрировал ее высокую грудь. Сегодня она отказалась от жемчуга: нежный цвет ее безупречной кожи служил достаточным украшением. Она положила в бархатную сумочку 500 фунтов, рассчитывая вернуться с пятью тысячами. Игорный зал был обставлен со вкусом и элегантностью, создавая впечатление частного дома, а не казино. Огромные букеты хризантем стояли вдоль стен, и Катарина увидела свое отражение одновременно в дюжине зеркал. Атмосфера была интимной. Она обнаружила, что знакома со всеми присутствующими, а племянница Мэтью была с ней особенно дружелюбна. Катарина расцвела и потеряла бдительность. Она поверила, что Мэтью пригласил ее в избранный круг, позабыв обо всех светских правилах и условностях. Она искренне обрадовалась этому, с внезапной болью осознав, насколько ей не хватает семьи и друзей.

Она не радовалась бы, если бы слышала состоявшийся ранее разговор.

— Джулия, я хочу, чтобы ты была с ней мила, — попросил Мэтью племянницу.

— Ради всего святого, дядя Мэтью, я не выношу эту женщину.

— Я все равно затащу эту чертову суку в постель, чего бы мне это ни стоило. Я уже близок к своей цели, очень близок.

— Она, вероятно, станет самым большим разочарованием в твоей жизни, и честно сказать, только этого ты и заслуживаешь.

— Она не будет разочарованием. Это будет самая великая победа со времен битвы при Ватерлоо. Ну, Джулия, будь умницей! Я твой любимый дядюшка, помнишь? А я сделаю щедрый взнос на твою школу.

— Как всегда, не могу устоять перед твоими аргументами. Хорошо, я притворюсь, что готова принять ее в лоно семьи. Но, дядя Мэтью, если ты женишься на ней, то будешь страдать до конца своих дней.

— Этого не случится, не бойся.

Итак, Джулия была с ней мила, Николас внимал каждому ее слову, Мэтью лично следил, чтобы ее бокал с шампанским не был пустым и спрашивал ее мнение о последних шагах президента Крюгера. Княгиня Катарина Раминская купалась в лучах поклонения и внимания, которые она по праву считала заслуженными, и все больше начинала верить, что добилась любви Мэтью.

— Кэт, Кэт, — шептал он, — вы самое привлекательное создание, которое сотворил Господь. Никогда еще не существовало такого поразительного сочетания ума и красоты. Вы просто околдовали меня.

Действие шампанского и близости Мэтью подняло ее на гребень волны, которая придала ей уверенности в своих возможностях и повлекла к игорному столу. Мэтью сел напротив нее и Джулии, Альфред и Николас, с несколько удивленными лицами, заняли свои места; другие гости тоже присоединились к ним.

Игра началась.

Катарина осторожно поставила 20 фунтов на черное — и выиграла. Мэтью поставил 50 фунтов на красное и не моргнув глазом проиграл их.

Потом он поставил еще пятьдесят на красное и затянулся сигарой, ожидая ее ответного хода.

Его присутствие чудесным образом оживляло ее, все ее чувства обостренно воспринимали любой жест, звук и запах. Она видела светлые волоски у него на руке, ощущала прикосновение бархата к своей коже, чувствовала волнующее касание упавшей на шею пряди волос. В этот момент она была женщиной с головы до пят. Наклонившись вперед, чтобы дать ему возможность полностью увидеть ее декольте, она поставила пятьдесят на черное, снова выиграла и победно улыбнулась.

Не отрывая от нее взгляда, он поставил пятьдесят фунтов на красное и еще пятьдесят на номер 9. Она немедленно сделала ставку на черное и, с вызовом, на номер 13. Мэтью выиграл в обоих случаях. Его взгляд не давал ей возможности выйти из игры.

За столом наступила тишина, когда все поняли, что между ними идет борьба. Шампанское лилось рекой, а Мэтью и княгиня, два могучих сцепившихся зверя, все продолжали повышать ставки. Скоро ее 500 фунтов кончились.

— Вы хотите прекратить игру, ваше высочество? — спросил Мэтью, заметив ее нерешительность.

Катарина увидела, что он уже гордо поднял голову и с вызовом смотрит на нее, язвительно усмехаясь.

— Вовсе нет! Но у меня кончились наличные. Вы согласны принять долговую расписку?

— Конечно. Как вы могли сомневаться?

Когда Мэтью, наконец, прекратил игру, Катарина проиграла 10 тысяч фунтов.

Ей удалось сохранить невозмутимость и спокойствие до конца вечера и тихо покинуть зал.

Когда гости разошлись, Мэтью закружил Джулию по комнате.

— Теперь уже не долго ждать, когда я потребую свою компенсацию!

Она продержалась месяц. До тех пор, пока кредиторы не отказались ждать. Тогда она вновь села за стол, посмотрела на стопку неоплаченных долгов и проанализировала свои варианты.

Она помнила, что есть и другие мужчины, которые хотели бы жениться на ней. Катарина мысленно проверила весь список вероятных претендентов и поежилась. Уж лучше было оставаться женой князя Раминского, чем выходить замуж за любого из них. Выйти замуж за кого-нибудь из них означало сменить одну позолоченную клетку на другую — только на этот раз золота будет меньше.

Такого другого мужчины, как он, не было — поэтому при любых условиях она должна заполучить его. С ощущением фатальности Катарина осознала, что так и должно было случиться, так было предопределено с самого начала. Он был ее судьбой, он загнал ее в угол, и она вынуждена была признать его превосходство.

Рядом со стопкой счетов лежала коробочка. Ее доставили на следующий день после игры в рулетку: сказочное колье из рубинов и бриллиантов и пара серег. Смысл послания был ясен. Катарина выжидала — она не вернула украшения, но и не надевала их. Сейчас она взяла коробочку и встала, гордо подняв голову. Если она вынуждена сдаться, то по крайней мере получит удовольствие от своего поражения, черт возьми.

Мэтью сидел в библиотеке в своем доме на Парк-Лейн. День был утомительным, но когда она прислала записку, что будет у него в десять, он сразу ожил.

— Ни при каких обстоятельствах прошу нас не беспокоить, — отдал он распоряжение дворецкому.

Когда она вошла, он стоял у горящего камина. Дверь закрылась за ней, и Катарина прислонилась к ней спиной. Безмолвно они смотрели друг на друга, как будто видели впервые.

Она была великолепна в наброшенной на плечи собольей шубе под цвет ее волос, ее шея и глубокая ложбинка между грудями были обнажены и украшены лишь драгоценным колье. Черные волосы Катарины были высоко подняты и схвачены гребнями, которые удерживали ее гладко зачесанные пряди. Высокая прическа подчеркивала правильный овал ее лица, глубину огромных карих глаз и стройность шеи. Сочетание блестящих волос, кожи цвета спелого персика и богатого меха создавало впечатление драгоценного бархата, на фоне которого горели огнем и переливались прекрасное колье у нее на шее и чудесные серьги в ушах.

Она была воплощением чувственного совершенства. Мэтью жаждал прикоснуться к ней, но стоял не в силах сдвинуться с места. Она приблизилась и остановилась в нескольких шагах от него. Рассчитанным движением ее руки скользнули в складки шубы, и она распахнула ее, как бы совершая особый ритуал. Когда меха бесформенной грудой упали на пол, вместо черного вдруг вспыхнул яркий цвет, когда приглушенный свет лампы и отсветы огня озарили рубиновый шелк платья Катарины. Мэтью непроизвольно шагнул к ней; желание жаркой волной поднималось в нем, когда он, наконец, осознал реальность ее присутствия. Многие месяцы он ждал этого момента, планировал его, добивался его. Сейчас они были одни, и ее капитуляция была несомненной. Украшения, которые были на ней, говорили о том, что она пришла сюда, чтобы отдаться ему, и он по-прежнему верил, что она хочет его так же сильно, как он ее. Тонкие бретели ее платья переходили в узкие полоски ткани, которые соединяли юбку с лифом и едва прикрывали грудь Катарины. Ее великолепные груди натягивали тонкий шелк так, что соски были четко видны. Юбка платья была широкой, но она плотно обтягивала бедра княгини, как будто между тканью и кожей существовало какое-то таинственное притяжение. В камине вспыхнули яркие искры, и в их отсветах темноволосая женщина вдруг стала ярким трепещущим существом. Огонь чувственности опалил их, но они стояли не двигаясь, как бы предвкушая то, что еще должно было произойти.

Наконец Мэтью сдвинулся с места. Он встал у нее за спиной и, обхватив руками ее высокие груди, стал ласкать их сквозь тонкий шелк. Катарина наклонилась назад и прижалась спиной к его телу, отдаваясь ласкам. Потом она повернулась к нему лицом, и их губы слились в жадном поцелуе, пока руки Мэтью лихорадочно срывали тонкий шелк с ее груди.

Они по-прежнему не проронили ни слова, издавая только невнятные стоны. Мэтью наклонился, чтобы поцеловать ее груди, розовые соски которых напряглись и затвердели от его ласки. Потом он приподнял ее длинную юбку и провел руками по ее стройным ногам вверх до бедер. Катарина напряглась, ожидая его реакции, когда он обнаружит, что на ней нет нижнего белья, и услышала, как он застонал, когда его руки коснулись ее гладких, округлых ягодиц. Она вновь прижалась к его губам с неутоленной страстью, пока его пальцы ласкали нежную кожу у нее между ног. Наконец он сорвал с нее платье и замер, пораженный ее красотой. Она с гордым видом стояла перед ним, зная, что он не найдет в ней изъяна. Еще никогда она так не наслаждалась восхищением в глазах мужчины, которые сейчас говорили ей то, что она уже знала: без одежды она была еще прекраснее.

Она стала неистово помогать ему снимать одежду. Когда он снял рубашку, она потерлась своими мягкими грудями о его обнаженную грудь. Потом Мэтью почувствовал, как ее руки слегка сжимают его член через ткань брюк, и ощутил непередаваемое наслаждение, когда ее прохладные пальцы скользнули к нему под одежду. Катарина возбуждала его, лаская внутреннюю поверхность его бедер и медленно двигаясь к пенису. Когда она прикоснулась к нему, их губы слились в новом порыве страсти.

Мэтью быстро сбросил с себя остатки одежды и увлек Катарину на соболью шубу, лежавшую у камина. Легкими движениями пальцев он стал ласкать ее гладкие плечи, стройные руки, возвышенности ее грудей, крутой изгиб бедер, плоский живот и длинные ноги, чтобы в конце добраться до холмика с треугольником темных волос. На ее обнаженном теле бриллианты и рубины горели собственным огнем, отражая свет камина, и Катарина вся затрепетала, когда губы Мэтью стали двигаться тем же волнующим путем, которым только что прошли его руки. Ее возбуждение достигло предела. Каждое мгновение было чудесным, но она молча побуждала Мэтью поспешить, ускорить тот момент, когда он раздвинет ей ноги и удовлетворит желание, переполняющее ее.

Когда его прохладные твердые губы и мягкая борода прикоснулись к темному треугольнику, он грубо раздвинул ей ноги и начал целовать ее между ног, все глубже проникая языком во влажную теплую глубину. Это было так чудесно, что бедра Катарины вдруг начали ритмично вздрагивать в непроизвольном оргазме, как будто Мэтью уже был в ней. Потом он поднял ее ноги себе на плечи и мощным толчком вошел в нее с такими неистовством, что она испугалась, как бы он не разорвал ее пополам.

Казалось, он заполнил ее целиком, проникая все глубже и глубже в нее; пульсирующие волны восторга разливались по ее телу, и она все теснее прижималась к нему, обхватив его руками за твердые ягодицы. Конвульсии сотрясали ее беспомощное тело; мышцы сокращались, крепко сжимая его член. Мэтью, казалось, был неутомим, и Катарина готова была молить о пощаде, когда она, наконец, почувствовала убыстрение его ритма и услышала приглушенный стон удовлетворенного желания.

Потом они долго лежали рядом, их тела были влажны от пота. Катарина закрыла глаза в блаженной истоме. И тут Мэтью впервые заговорил.

— Пришли мне счета, — сказал он.

Глава девятая

26 января 1899 года Лоре исполнилось двадцать три года, и по счастливому стечению обстоятельств у нее выдался свободный от работы день. В школу пришли только четыре девочки, две из них выглядели очень плохо, как будто заболели скарлатиной и гриппом, которые свирепствовали в округе. Переболев этими болезнями в детстве, Лора посочувствовала им, но все же не могла скрыть радости от возможности получить неожиданный выходной.

— Мне надо посетить одно собрание, — сообщила Джулия. — А что будешь делать ты, Лора?

— Я хочу устроить себе небольшое развлечение, — скромно сказала она, не упоминая о своем дне рождения, — отправиться в Уэст-Энд и посмотреть на витрины магазинов.

— Ну, я не признаю такие развлечения, — сухо ответила Джулия, — но каждому свое. Хочешь, я подвезу тебя на машине? Альфред уехал на охоту в Глостершир, поэтому я могу воспользоваться «даймлером». По иронии судьбы мое сегодняшнее собрание является частью кампании против кровавых видов спорта. Ничего, я потом перевоспитаю Альфреда, даже если для этого мне придется превратиться в Лисистрату.

— Я с удовольствием прокатилась бы в машине, если мое присутствие не причинит вам неудобств.

— Никаких неудобств. Я могу высадить тебя на Найтсбридж у «Харродс».

— О, я не собиралась заходить, — Лора замялась, — но благодарю вас, это будет замечательно.

— Тогда пойдем. Слава Богу, сейчас нет дождя. Без сомнения, эти создатели автомобилей когда-нибудь сделают закрытую машину, но пока приходится страдать от непогоды. Тебе приходилось раньше ездить в автомобиле?

Лора покачала головой.

— Я так и думала. — Джулия посмотрела на коричневую фетровую шляпку Лоры и ее теплое пальто. — Ты не замерзнешь, но повяжи шарф поверх шляпки, а то ее сдует ветром.

Лора послушно подчинилась и последовала за Джулией на улицу, где толпа зевак уже окружила машину, сдерживаемая лишь свирепыми взглядами шофера. Он помог Джулии сесть на роскошное переднее сиденье, предоставив Лоре самой забираться на спартанское место сзади, которое представляло из себя всего лишь скамейку с узкой спинкой.

— Это «Ковентри-Даймлер», — бросила Джулия через плечо. — С четырьмя цилиндрами. Не представляю, что это значит.

Мотор загудел, и толпа в страхе расступилась. Потом машина устремилась вперед; шум оглушал Лору, холодный зимний ветер бил в лицо. Она плотнее надвинула на нос очки, чтобы защитить глаза, и спряталась за спину шофера, чтобы спастись от ветра, но каждая минута поездки доставляла ей удовольствие, наполняя ее гордостью за то, что она путешествует новым видом транспорта. Машины все еще были игрушкой немногих счастливцев, и каждый прохожий оборачивался им вслед. Кэбмены взмахивали кнутами, когда лошади шарахались от шума; мальчишки с криками бежали им в догонку, и Лора едва сдержала смех, увидев, как один старик при виде машины перекрестился. Она знала, что никто не обращает внимания на нее — коричневого воробышка рядом с закутанной в меха великолепной Джулией, но все равно она купалась в лучах отраженной славы и думала о том, как рассмеется отец, когда она ему обо всем расскажет.

Однако они очень быстро подъехали к Уэст-Энду.

— Ты не возражаешь, если мы сначала заедем на Парк-Лейн? — крикнула Джулия, напрягая голос, чтобы быть услышанной в какофонии звуков. — Я должна нанести короткий визит. Ты сможешь выйти через парк прямо на Найтсбридж, если захочешь.

— Я не тороплюсь, — крикнула в ответ Лора, радуясь возможности продлить путешествие.

Автомобиль остановился у огромного особняка, и ветер перестал наконец шуметь у Лоры в ушах.

— Отлично, — воскликнула Джулия, — он дома. Вот его экипаж. Ах, вот и он сам — о Боже — опять в скверном настроении.

По ступеням спускался самый привлекательный мужчина, какого Лоре только приходилось видеть; его высокий лоб был нахмурен, губы сердито сжаты. Черный сюртук на нем был распахнут, и под ним был виден высокий воротник белой рубашки, серый шелковый галстук и серебристо-серый жилет; костюм дополняли брюки в серую и черную полоску. На мужчине был сверкающий черный цилиндр, а трость была зажата под мышкой, пока он натягивал светло-серые кожаные перчатки. Увидев Джулию, он остановился и потом с тем же сердитым выражением на лице приблизился к ним.

— Что ты, черт возьми, здесь делаешь, Джулия?

— О, как мило! Я не знаю никого, кто бы мог так дать почувствовать гостю, что ему рады! Что расстроило тебя на этот раз, Мэтью, или я не должна спрашивать?

— Это чертова нянька должна уйти — я только что сказал ей об этом!

— Мэтью, это третья няня у Миранды, которую ты меняешь за какие-нибудь три года, объясни, пожалуйста, в чем они виноваты?

— Я не потерплю, чтобы какие-то глупые женщины учили меня, как воспитывать собственную дочь! Если я еще хоть раз услышу от нее слова о том, что пристало или не пристало делать «молодой леди», я возьму кнут и выпорю эту глупую суку. Миранда — не «молодая леди», она — моя дочь, и я позабочусь о том, чтобы из нее выросло что-то более полезное, чем простое украшение гостиной какого-нибудь безвольного лорда. Эти няньки все одинаковы — с ними чертовски трудно, со всеми.

— Конечно, ведь ты не допускаешь мысли, что это трудно с тобой? — сладким голосом произнесла Джулия.

Мэтью сердито посмотрел на нее.

— Что ты здесь делаешь, Джулия? Или проще спросить, сколько тебе надо?

— Гораздо проще, — легко согласилась Джулия. — Сотни будет достаточно.

— На что на этот раз?

— На ткани для занятия рукоделием в школе. Мы смогли продать большую часть наших изделий, но не покрыли все расходы. Видишь ли, мы должны платить девочкам, если изделие, изготовленное ими, продано. Это единственная причина, по которой большинство матерей позволяют дочерям посещать школу — верно, Лора?

Лора вздрогнула, как будто услышала выстрел. Завороженная глубоким приятным голосом и яркими синими глазами, она была в состоянии, близком к трансу. Вот наконец, она встетила совершенное сочетание внешности и ума, которое она уже начала считать несуществующим. И оно оказалось абсолютно недосягаемым.

— О да, совершенно верно, — едва вымолвила она, забиваясь в самый угол сиденья и остро чувствуя, насколько отвратительно выглядит ее шляпка и шарф и еще более отвратительно — очки.

Однако, сэр Мэтью не удостоил ее даже взглядом.

— Ты, кажется, думаешь, что я сделан из денег, — ворчливо сказал он Джулии.

— Так и есть!

— Я не делаю деньги для того, чтобы раздавать их, — возразил он. — Ну ладно, я, пожалуй, выделю тебе сотню фунтов, если это тебя успокоит немного. — Внезапно его лицо просветлело, и он совсем по-мальчишески засмеялся. — Честное слово, Джулия, если бы Эдвард был бы так же целеустремлен и напорист, как ты, он бы давно получил этот чертов крест Виктории.

Но солнечное выражение на его лице было мимолетным и исчезло окончательно, как только к дому подьехал экипаж, и из него вышла дама.

— Проклятие! — с чувством сказал он. — Черт бы побрал эту женщину!

— Мне неприятно напоминать тебе, дядя Мэтью, что я тебя предупреждала, — надменно произнесла Джулия, — но факт остается фактом.

— Это не твое дело! — рявкнул Мэтью и направился к приехавшей даме. У Лоры захватило дух, когда она взглянула на нее: это лицо и волосы, эти меха и драгоценности. Интересно, что чувствует их обладательница? Она мысленно представила себя в своем нынешнем виде: темное пальто, туфли без каблука, отвратительная шляпка и очки, и не смогла оторвать глаз от двух великолепных представителей рода человеческого, которые сейчас поднимались по ступеням к парадной двери особняка сэра Мэтью. Нет в мире справедливости, подумала она.

— Я выйду здесь, — внезапно сказала она, чувствуя, что радостное настроение пропало, и ей больше не хочется предаваться мечтам, сидя в автомобиле, — и пройду пешком через парк.

— Как хочешь.

— Леди Джулия, — Лора задержалась у машины, — кто она?

— Обворожительная красавица? Ну, это княгиня Раминская собственной персоной. — Джулия усмехнулась. — Княгиня — очень близкий друг моего дяди. И главная причина его плохого настроения.

Джулия уехала, а Лора медленно побрела через Гайд-Парк. Ей уже не хотелось разглядывать витрины магазинов; она хотела скорее вернуться домой, спрятаться в свое убежище и зализывать раны. Она знала, что завидует не титулу или красоте лица, волос, мехов и драгоценностей, а тому, что они привлекли Мэтью. Она завидовала ей потому, что та владела «Алмазным Брайтом».

Лора сразу же поехала на автобусе домой и правильно сделала: Роберт Брюс давно ждал ее, и по его лицу она поняла, что он принес плохие новости.

Джулия ошиблась. Не княгиня была главной причиной плохого настроения Мэтью, хотя и вносила свою лепту. Мэтью стал раздражительным и беспокойным еще с марта.

Тогда до него дошли известия, что в Йоханнесбурге был убит Вульф Джоэл, и что в убийстве обвиняют барона фон Фельтхайма. Когда Мэтью узнал об этом, он покрылся холодным потом. Испуганный тем, что о его отношениях с фон Фельтхаймом может стать известно, он начал лихорадочно искать любые нити, которые могли бы выплыть наружу. Знал ли фон Фельтхайм его имя, а если знал, то упоминал ли его? Знал ли он настоящее имя Коннора? Если знал, то мог ли найти какую-либо связь между Коннором и Мэтью?

Он очень нервничал, ожидая начала суда в Трансваале. Процесс длился девять дней, они были самыми неприятными в жизни Мэтью. Даже если его имя будет упомянуто, ничего доказать не удастся, думал он. Но грязь прилипает и, если Коннора вызовут в качестве свидетеля, и он начнет говорить о незаконной торговле алмазами и прошлых днях, эта грязь может превратиться в лавину. По мере того как проходили дни, к опасениям Мэтью начал примешиваться гнев. Только подумать, что он терпит такое беспокойство и страдает бессонницей из-за того, чего он не совершал! Он никогда не думал, что кто-то может пострадать, не говоря о том, что будет убит. Теперь из совета директоров «Даймонд Компани» навсегда исчезли два человека.

Фон Фельтхайм попросил разрешения самому выступить в роли защитника, и суду была представлена запутанная история шантажа и политического заговора. Мэтью затаил дыхание, когда прочитал признание фон Фельтхайма, что он познакомился с Барни Барнато в курительной комнате отеля «Метрополь» летом 1896 года через одного общего знакомого, и, облегченно вздохнул, прочитав, что фон Фельтхайм отказался назвать имя этого знакомого, и тот не был вызван в суд.

Большинство лондонских знакомых Мэтью восприняли рассказ о намерении Барнато добиться свержения режима Крюгера как глупый вымысел и отказались поверить в то, что фон Фельтхайм пытался получить обещанные деньги с Джоэла и рассвирепел, когда деньги не поступили. Жюри присяжных в Трансваале, однако, с удовольствием приняло эту версию. Всего за три минуты они признали фон Фельтхайма невиновным, но президент Крюгер велел депортировать его из страны, как опасного для республики человека.

Наконец, Мэтью ничего не угрожало, но он еще долго не мог спокойно говорить о смерти Барни, убийстве Джоэла, свободных местах в совете директоров и своем положении в компании, которое несомненно укрепилось после двух преждевременных смертей. И все потому, что Коннор предложил ему приманку под названием «политический заговор», а Барнато и Джоэл оказались замешанными в дела правительства Трансвааля. Теперь больше, чем когда-либо, Мэтью был намерен избегать подобных ловушек.

К несчастью, княгиня выбрала именно это время, чтобы усилить свое влияние в правительственных кругах Англии, и хуже того — рассчитывала, что Мэтью поможет ей.

— Где ты был вчера вечером?

Мэтью с шумом захлопнул дверь библиотеки и решительно начал снимать перчатки. Пожалуй, ему уже не удастся попасть в свой офис.

— Отсутствовал, — кратко ответил он.

— Отсуствовал? Отсутствовал? Я пригласила тебя на обед.

— Поправка. Ты потребовала моего присутствия на обеде. Тебе пора бы понять, что такое отношение ко мне весьма неразумно.

— Ты поставил меня в неловкое положение, — возмущалась Катарина. — Я пригласила очень влиятельных людей — двух министров, редактора «Таймс» и нескольких высокопоставленных чиновников из Министерства по делам колоний. Я рассчитывала, что ты тоже будешь!

— Если тебе нужна другая причина моего отсутствия, сейчас ты ее получишь, — сказал Мэтью, усаживаясь за стол и доставая чековую книжку, чтобы выписать Джулии чек на 100 фунтов. — Ты знаешь, насколько я ненавижу твои политические сборища. Я ненавижу то, как ты интригуешь и ввязываешься в политику. Я запретил тебе заниматься этим в моем доме, и хотя не могу помешать тебе продолжать эти дела в твоем собственном, но в моей власти, черт возьми, прекратить оплачивать твои счета.

Катарина побледнела.

— Ты этого не можешь сделать!

— Не смей говорить мне слово «не могу». Для меня оно не существует. — Он откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на нее. — К этому давно идет дело, Катарина, так что не стоит делать испуганный вид. Я неоднократно предупреждал тебя, что не буду финансировать твои чрезмерные амбиции.

— Но у меня есть срочные счета.

— Месяц назад я дал тебе чек, которого благоразумной женщине хватило бы на год.

— Я не благоразумная. Я — королевских кровей, — бросила она.

— Скорее нищенка, чем принцесса, — язвительно сказал он.

— Мэтью, ты должен мне помочь. Я думала, ты меня любишь!

— Тебе отлично известно, что любовь не имеет общего с нашими отношениями. — Мэтью не спеша встал и саркастически усмехнулся. — Ты перешла черту, Катарина. Когда пятнадцать месяцев назад ты стала моей любовницей, я хотел видеть тебя у себя в постели, а не у себя на шее.

— Как ты смеешь называть меня своей любовницей? Ты забыл, кто я!

— Как можно об этом забыть, — парировал он. — Если ты так стыдишься этого определения, то почему весь Лондон знает об этом? Ведь это не я растрезвонил всем о своей победе. Это ты похвалилась нашими отношениями, чтобы придать себе больше веса в обществе и получить кредит у всех, у кого только можно.

Чековая книжка по-прежнему лежала на столе. Мэтью быстро оторвал чек для Джулии, выписал другой и подал его Катарине.

— Вот держите, княгиня. Это мой последний вклад в бездонную яму вашего расточительства и чрезмерного честолюбия.

Катарина хотела разорвать оскорбительный листок бумаги в мелкие клочья и бросить их в его насмешливое лицо. Однако, практичная часть ее натуры взяла верх, и княгиня просто спрятала чек в сумочку. Изменив тактику, она наклонилась к нему и подставила ему свои трепещущие губы.

Мэтью откинулся назад.

— Все в порядке, Катарина, тебе нет необходимости отрабатывать эти деньги.

— Ты — дьявол, — прошипела она, — надеюсь, ты попадешь в преисподнюю, где тебе и место.

Он засмеялся, убирая чековую книжку в ящик стола.

— Единственное место, куда я собираюсь пойти, это мой офис. Я и так опоздал на важную встречу. Как всегда, ты злоупотребила моим терпением.

— Но, Мэтью, что мне теперь делать?

— Найди себе другого богатого любовника. Или, — усмехнулся он, — ты всегда можешь продать свой жемчуг.

Силы, казалось, покинули Катарину, и когда за ним закрылась дверь, она упала на стул. Значит, он знал. Он знал, что она не могла продать жемчуг. В течение пятнадцати месяцев она спала с ним, и он все это время знал. Именно так он получил преимущество над ней.

Он также знал, что ей будет нелегко найти другого богатого любовника, во всяком случае, в Лондоне. Слишком многим мужчинам было известно о ее связи с Мэтью. Немногие захотели бы занять место «Алмазного Брайта». Были такие, которые хотели бы переспать с ней, но никто не воспринимал ее серьезно и не стремился к длительным отношениям. Они готовы были использовать ее для своего удовольствия, а потом бросить. Что ждет ее в будущем? Перспектива переходить из рук в руки бесконечной череды мужчин?

Как могла она, думала Катарина, со своим происхождением, красотой и умом дойти до такого?

Но она знала как: это все Мэтью!

Он стащил ее с того места, которое должно было стать вершиной ее успеха, в эту канаву нужды. Ее чувства к нему были странной смесью любви и ненависти. Она ненавидела власть, которой он обладал, и холодный расчет, с которым он использовал ее. И все же она жаждала прикосновения его рук, которые заставляли ее тело пылать.

Катарина встала и решительно расправила плечи. Она еще не потерпела окончательного поражения. Настороженно поглядывая на дверь библиотеки, она подкралась к столу и достала чековую книжку. Вырвав из нее несколько чистых бланков, она спрятала их в сумочку вместе с чеком, который выписал ей Мэтью, и который мог служить полезным образцом его подписи.

Разговор о жемчуге Катарины напомнил Мэтью о его собственной коллекции драгоценностей. В этот вечер у себя в комнате он открыл футляры, вынул бриллианты из выстланных бархатом гнезд, где они лежали со дня смерти Энн. Очень долго он сидел с ожерельем в руке, поворачивая его и так и сяк, и сияние отраженного света слепило ему глаза.

Все это и еще многое другое будет когда-нибудь принадлежать Миранде. Миранде, такой красивой и доброй, на кого он возлагал все свои надежды. Миранде, его единственному ребенку, который должен во всем походить на него, который должен вырасти сильным и умным, чтобы взять в свои руки часть его алмазной империи.

Он подарит ей ожерелье в день ее восемнадцатилетия, решил Мэтью и улыбнулся от удовольствия, предвкушая это событие. Его увлечение алмазами с годами даже усилилось. Камни завораживали его, увлекали в свою голубовато-белую глубину, околдовывали его, подобно сиренам, брали в плен своей поразительной красотой. Но Мэтью верил в чистоту своей страсти к алмазам. Он все еще не догадывался о темном мире, который таился в их огненной глубине, скрытый сиянием их ослепительного света.

Энн могла бы предостеречь его. Она стала бы умолять его не дарить ожерелье Миранде и не взваливать на ее плечи груз заключенного в нем проклятия. Но Энн была мертва, и Миранде предстояло одной встретить несчастья, связанные с ожерельем Брайтов.

Могла бы ее предупредить графиня. Она понимала, какое зло порождали алмазы и желание ими обладать. Но графиня уже не могла помочь ни Миранде, ни Мэтью, потому что она не могла говорить.

Парализованная, она лежала, заключенная в клетку собственной немощной плоти, став живым трупом, потому что тело ее умирало, а разум оставался живым.

Грушевидный алмаз по-прежнему висел у нее на шее, как раньше. Она постоянно думала о нем, и он не давал ей покоя. Она думала о нем, потому что еще до того, как с ней случился последний удар, она завещала его Мэтью.

Графиня любила Мэтью, была на него в обиде и завидовала его женщинам. Становясь старше и все больше страдая от болезней, она постепенно утвердилась в мысли, что этот алмаз был причиной ее несчастий. Поэтому она завещала его Мэтью, зная, что над ним уже тяготеет злой рок, и он уже попал под влияние алмазов, она также была уверена, что он подарит этот камень своей единственной любимой женщине.

Сейчас, когда смерть уже стояла у ее порога, графиня пожалела о своем мстительном поступке. Но она уже ничего не могла изменить. Она не могла ни высказать, ни написать, ни как-то иначе передать свои мысли. Она могла только неподвижно лежать и думать о том ужасном несчастье, которое она навлекла на будущую жену Мэтью.

Глава десятая

Неделю спустя после своего дня рождения Лора сидела одна в кухне маленького домика на Принсес-Террас. Это была худшая неделя в ее жизни, за которую она дошла до полного душевного и физического истощения. Похороны состоялись утром, но она все еще была в черном пальто и шляпке. Лора чувствовала такую усталость, что у нее не было сил поднять руки и расстегнуть одежду. К тому же в доме было очень холодно, потому что у нее не было денег, чтобы купить угля.

В тот день мистер Брюс проводил ее в больницу, куда увезли ее отца. С ним случился сердечный приступ, сказали ей, вызванный волнениями и переутомлением. Отец был еще жив, но через два дня умер, не приходя в сознание.

Все были очень добры к ней, но Лора отказалась от посторонней помощи, потому что подготовка похорон помогала ей заполнить вакуум в душе. Даже ее одинокие пустые вечера были заняты делами, когда она прибирала и чистила дом сверху донизу. У нее было странное ощущение, будто она смотрит на себя со стороны. Это чувство нереальности немного притупляло ее горе и позволяло четко и методично выполнять всю работу. Но вот похороны состоялись, и Лора больше не могла не замечать пропасти, разверзшейся у ее ног. Она вынуждена была признать, что отец мертв, и что она потеряла единственного близкого человека и друга, который у нее был. К тому же она столкнулась с еще одной свалившейся на нее проблемой — у нее не было денег. Она не могла платить за этот дом, а в школе она зарабатывала слишком мало, чтобы этого хватило на жизнь. Пропасть стала еще шире, когда Лора полностью осознала, что у нее нет ни денег, ни дома, ни средств к существованию. Неожиданно слезы навернулись ей на глаза, и она сердито смахнула их рукой. Она не плакала по отцу, и, уж конечно, не будет плакать от жалости к себе.

Погруженная в отчаяние, Лора продолжала сидетъ в сгущающихся сумерках февральского дня, пока стук в дверь не вывел ее из оцепенения. Это была Джулия. Удивленная ее приходом, Лора проводила ее в гостиную. Машинально она подошла к столу, чтобы зажечь лампу, но вдруг вспомнила, что не надела очки. Поэтому она оставила в комнате полумрак, рассчитывая, что при таком освещении Джулия не разглядит ее лицо. Но Джулия ничем не дала понять, что заметила какие-либо изменения в ее внешности.

— Как здесь холодно, — поежилась Джулия, намереваясь уже снять перчатки, но оценив температуру в комнате, передумала.

— Простите, леди Джулия, я не подумала о том, чтобы зажечь камин, — солгала Лора, покраснев от стыда.

— Тебе следует об этом подумать, а то ты можешь заболеть. Не утруждайся делать это сейчас ради меня, потому что я ненадолго. Я зашла, чтобы выразить тебе свои соболезнования и спросить, когда ты вернешься в школу.

— Назад в школу? — переспросила Лора.

— Да. — Джулия говорила решительным, деловым тоном. — Работа лучше всего залечивает раны.

Лора глубоко вздохнула. Как только умер отец, она уже знала, что ей придется сделать, но ей не хотелось в этом признаваться, даже себе.

— Боюсь, что я не смогу вернуться, леди Джулия. Мне надо зарабатывать себе на жизнь. Я знаю, что вы платили мне, сколько могли, но этого жалования недостаточно, чтобы прожить. — У нее дрогнул голос, но она мужественно продолжала. — Мне придется искать место с предоставлением жилья. Место гувернантки.

— Как ужасно! — Джулия вдруг вспомнила, как она ненавидела свою собственную гувернантку, и какой тяжелой, должно быть, была жизнь этой бедной женщины. Она также осознала, до какой степени она полагалась на Лору в школьных делах, и как ей будет не хватать прилежной и спокойной девушки. — Разве у тебя нет родственников, с которыми ты могла бы жить?

— Никого.

— Боже мой! — Для Джулии родственники не были подарком в жизни, и она чаще считала их помехой, чем помощью, но ей показалось странным и очень печальным вообще никого не иметь, особенно в трудную минуту. — Даже нет никакого дядюшки?

— Нет, к сожалению, абсолютно никого.

— Упоминание о дядюшке навело меня на одну мысль. — Джулия посмотрела на поникшую голову Лоры и решительно покачала головой. — Нет, об этом не может быть и речи. Я не пожелаю этого своему злейшему врагу, не то что тебе.

— Я была бы признательна вам за любое предложение, — тихо сказала Лора. — Я даже хотела попросить у вас или леди Джейн рекомендательное письмо. Оно помогло бы мне получить место.

— Дядя Мэтью сейчас ищет гувернантку. Он уволил последнюю няню, как и грозился. Ты, возможно, именно тот человек, который ему нужен.

У Лоры сильнее забилось сердце.

— Но разве сэру Мэтью нужна гувернантка, а не няня?

— Так решили бы многие, ведь Миранде всего четыре с половиной года. Но Мэтью, как ты еще увидишь, придерживается собственного мнения, и он решил, что няня не нужна. У Миранды есть две горничные, которые заботятся о состоянии ее тела, а теперь он хочет уделить больше внимания развитию ее ума. Его дочь, — и Джулия изобразила, как Мэтью обычно подчеркивает эти слова, — должна быть развитой и образованной.

Лору охватили сомнения. Отбросив яркие воспоминания о его привлекательной внешности, она прежде всего подумала о его властном, неуступчивом характере, проявление которого она уже видела. Кроме трудностей в общении с ним, ей еще придется столкнуться с Мирандой, похоже самым избалованным и изнеженным ребенком во всей вселенной. Но зато у нее будет работа, а она не в том положении, чтобы быть привередливой.

— Мне очень нужна работа, леди Джулия.

— Я поговорю с ним сегодня, а потом я или Джейн сообщим тебе о результатах.

На следующий день к ней зашла леди Джейн и сообщила, что Лора должна как можно скорее явиться на Парк-Лейн.

— Для беседы? — спросила Лора.

— Нет, он принял наши рекомендации. — Джейн помедлила. — Однако, я думаю, что тебе следует расценивать это как испытательный период, скажем, на три месяца. Мой зять может быть… очень требовательным.

Лора кивнула; у нее в душе кружился калейдоскоп надежд, страхов и сомнений.

— Я понимаю. — Она медленно обвела взглядом скромно обставленную гостиную, задержавшись на дорогих ее сердцу вещах. — Прежде, чем я уеду, мне надо освободить дом. — У нее сжалось сердце, когда она представила, как исчезнет единственный дом, который у нее был.

— Лора, это такое испытание! — Джейн посмотрела на поникшую девушку. Слушай, — вдруг предложила она, — мы с Робертом могли бы сделать это за тебя, если хочешь. Просто собери свои платья и то, что ты хотела бы сохранить. Я уверена, что Роберт знает кого-нибудь, кто согласится все забрать, и он договорится о хорошей цене — если ты доверяешь нам, конечно.

— Конечно, доверяю. — Лора робко улыбнулась. — К тому же, здесь нет ничего ценного. За все содержимое этого дома много выручить не удастся.

— Да, — согласилась Джейн, — пожалуй, ты права. Значит, все решено. Когда ты поедешь на Парк-Лейн?

— Наверное, завтра. — У Лоры сердце замирало от страха, но откладывать испытание не имело смысла. — Вы нашли человека, кто будет помогать вам в школе?

— Пока нет, но тебе не стоит об этом беспокоиться.

— Мэгги Грин могла бы вести уроки рукоделия. Ей уже шестнадцать, и она вполне может обучать других девочек. Сейчас на фабрике нет работы, так что ее мать позволит ей остаться в школе, если вы будете ей платить.

— Отличная идея! Я поговорю с ней об этом. — Джейн устало улыбнулась. — Мне, конечно, очень нужна помощь. Как ты наверное заметила, Лора, энтузиазм Джулии пошел на убыль. Каждый день случается какое-нибудь собрание, на котором она непременно должна присутствовать! — Она встала. — До свидания, Лора, желаю тебе удачи. У меня такое чувство, будто мы бросили тебя в логово льва!

Да, подумала Лора, с густой гривой золотых волос он действительно похож на льва, готового в любой момент зарычать.

Сначала она рассортировала свою одежду, отложив то, что подходило для ее будущего положения, и безжалостно отбросив остальное. Когда она закончила, перед ней лежала стопка унылых платьев — черных, серых и коричневых, мрачность которых слегка скрашивали либо белая блузка, либо белый воротничок. Когда они были упакованы, осталось место всего для двух нарядов. Из сентиментальных побуждений Лора взяла бордовую юбку и жакет, которые всегда нравились ее отцу, и изумрудно-зеленое платье под стать глазам, которое она сшила из куска тафты, найденного в доме, и возможно, принадлежавшего ее матери. Она еще ни разу не надевала это зеленое платье; сейчас оно было своеобразной искрой надежды, что жизнь все-таки не кончилась.

Потом Лора стала медленно бродить по комнатам, поправляя шторы, взбивая подушки, прикасаясь к каждому дорогому ей предмету. Каждая треснутая чашка или лоскутное покрывало хранило воспоминания, и Лора грустно улыбнулась, думая о счастливых минутах, свидетелями которых они были. Но когда она вернулась в кухню, отчаяние вновь охватило ее. Этот дом был ее якорем, удерживающим ее в бурном море жизни. Сейчас она оставалась без него, покидала тихую гавань этих стен и отправлялась в трудное плавание.

На память о прошлом она могла взять очень немногое. Она отобрала несколько любимых книг отца и, конечно, семейную библию. К ним она добавила фотографию отца, сделанную в школе год назад; тряпичную куклу, которая была ее верным другом с детства, и маленькие часы, стоявшие на камине, и отсчитывавшие каждую минуту ее жизни. Это была ее обязанность каждый вечер заводить их, и вдруг ее охватил суеверный страх, что если они остановятся, — то и ее жизнь тоже. Она завела их и поставила на чемодан, который, набитый книгами, стал очень тяжелым. Лора знала, что не сможет донести свой багаж и поехать на Парк-Лейн на омнибусе, значит, ей придется нанимать кэб, что было весьма расточительно. Однако, она решила не скупиться. Она верила в то, как важно произнести первое благоприятное впечатление. Ей хотелось показать какое-то подобие состоятельности, приехав в кэбе, вместо того, чтобы как нищенка тащиться по улицам с багажом. Для такого случая она отложила свой самый лучший жакет и юбку из темно-зеленой ткани хорошего качества, которые должны были прибавить ей уверенности в себе, когда она будет подниматься по мраморным ступеням импозантного особняка. Лора старалась не думать о том, что ее работодатель и его домочадцы все равно догадаются о ее тяжелом финансовом положении, раз она ищет работу.

Закончив складывать вещи, Лора легла спать, это была ее последняя ночь под крышей своего дома. Она спала плохо и обрадовалась, когда пришло время вставать. Аппетита у нее не было, но она приготовила себе чай и села на кухне за стол, глядя на серый февральский день за окном. Шел дождь, тихий английский дождь, который идет бесконечно и нагоняет тоску. У Лоры окончательно испортилось настроение, и ей стало казаться, что все невзгоды мира навалились ей на плечи.

Вдруг она подумала, что может быть невежливо приезжать утром. Середина дня могла быть более подходящим временем. Она вышла на улицу, нашла кэб и попросила кэбмена приехать за ней в половине третьего. Вернувшись в дом, она с трудом перенесла свои чемоданы в холл и опять села у окна, глядя на серое небо этого неприветливого дня.

В два часа Лора вымыла чайник и чашки, надела жакет и шляпу и качала ходить взад-вперед по гостиной, ожидая кэба. В два тридцать она уже начала нервничать, и когда наконец приехал кэб, она встретила его с такой радостью, которая отодвинула на задний план боль расставания с домом. Она даже не успела ни о чем подумать, как уже ехала по улицам Лондона, не бросив прощального взгляда на знакомый фасад. Решительно и серьезно Лора сосредоточила все свои мысли на новой работе и своем будущем.

Особняк выглядел еще внушительнее, а ступени еще круче, чем она помнила. Кэбмен донес ей вещи до порога, и Лора наградила его благодарной улыбкой и щедрыми чаевыми. Он отказался от денег и сочувственно посмотрел на нее, давая понять, что догадывается о ее положении, и от этого у Лоры даже защипало глаза. Когда кэб уехал, она надела очки, и, гордо подняв голову, подошла к двери. К счастью, дверь отворилась прежде, чем она успела постучать, и она поняла, что ее приезд был замечен. Однако, дворецкий посмотрел на нее холодно.

— Меня зовут мисс Воэн, — сообщила Лора с большей уверенностью и надменностью, чем это ей было свойственно. — Меня ждут.

— Вход для прислуги находится с другой стороны, — и он начал закрывать дверь.

— Я гувернантка, — возмутилась Лора. — Мы не пользуемся входом для прислуги.

Она, конечно, не была уверена, имеет ли она такие права, но хотела показать с самого начала, что ее нельзя запугать.

Дворецкий, вероятно, признав ее право пользоваться парадным входом, открыл дверь настолько, чтобы она могла войти и позвал лакея забрать ее багаж.

— Пожалуйста, известите сэра Мэтью, что я приехала.

— Сэра Мэтью нет дома. Я сообщу ему, как только он вернется. — Дворецкий, которого звали Паркер, обратился к лакею: — Мисс Воэн будет жить в комнате для гостей, смежной с детской.

Лора прошла через огромный мраморный холл, направляясь прямо к парадной лестнице. Гувернантки не пользуются черной лестницей — по крайней мере, такие как она. Она не смогла сдержать восторженного возгласа, когда лакей открыл дверь ее комнаты. Она ожидала увидеть голый пол или потертый ковер, выцветшие шторы и старую мебель. В действительности это была аккуратная, светлая комната со шторами и покрывалом на кровати из английского ситца золотисто-желтого цвета. Кровать выглядела очень удобной; здесь же был большой шифоньер, комод и даже письменный стол. Комната поражала уютом и теплом.

— Как здесь тепло, — воскликнула Лора, еще в холле заметив, что дом обогревается, и с любопытетвом посмотрела на радиатор.

— Это все он, — объяснил лакей, поставив чемоданы, — он не скупится на тепло.

— Это заметно, — согласилась Лора, почувствовав, что за день она промерзла до костей. — Какая приятная комната! Здесь жила прежняя няня?

— Нет. — Лакей отвечал сдержанно. — У нее была комната по соседству с детской.

— Кто присматривает за мисс Мирандой по ночам?

— У нее есть две горничные, одна из них постоянно при ней.

Лакей держался с ней не слишком дружелюбно. Он не одобряет то, что няню уволили, а вместо нее взяли гувернантку, решила Лора, когда он ушел. Это значит, что вся прислуга недовольна, и придется преодолевать их предубеждение и особенно трудно будет с горничными в детской. Без сомнения впереди будет много трудностей, но в такой замечательной комнате невозможно было отчаиваться. Отогревшись душой и телом, Лора начала распаковывать вещи. Ее занятие прервал стук в дверь, и в комнату вошла горничная с подносом.

— Мистер Паркер сказал, что, возможно, вам захочется чая с дороги.

— Большое спасибо.

Прежде чем Лора успела сказать еще что-нибудь, девушка окинула ее пристальным взглядом и поспешила уйти. Рассмотрела меня, сказала Лора своему отражению в зеркале, чтобы рассказать другим. В этот момент горничная и лакей, несомненно, находились где-нибудь на кухне и описывали эту бедную невзрачную личность, у которой настолько не сложилась жизнь, что она вынуждена стать гувернанткой. Гувернанток всегда считали неудачницами; никто добровольно не выбирал эту службу, на нее поступали по необходимости. Няни были дородными, розовыми и счастливыми, излучали тепло и радость, а гувернантки были худыми, бледными и несчастными и безуспешно пытались вложить знания в не желающие учиться головы. Каким-то образом, подумала Лора, ей придется стать сочетанием того и другого.

Она давно закончила разбирать свои вещи, горничная уже унесла поднос. Стемнело, зажгли свет, но Лору все еще не пригласили к сэру Мэтью. Она терпеливо ждала, но в ней начало расти опасение, что о ней забыли. Несколько раз она порывалась выйти в коридор и отправиться на поиски Паркера, но в последний момент мужество ей изменяло. Наконец, она не смогла больше выносить неизвестность. Она открыла дверь и пошла по коридору к лестнице.

Внизу ярко горели люсгры, и две нарядно одетые дамы прошли через холл к гостиной, откуда доносился гул голосов и веселый смех. Лора быстро отошли от перил и направилась в сторону черной лестницы. Там шум был еще громче и оживленнее, но дышащий такой же радостной, дружелюбной атмосферой. Лора одиноко побрела назад к детской, где из-под закрытой двери виднелась полоска света. Она в нерешительности стояла перед ней, не зная, постучать ей или нет, когда в коридоре появилась горничная с большим подносом. Почувствовав себя в глупом положении, Лора шмыгнула в свою комнату, но она была уверена, что ее поведение было замечено, и о нем будет непременно доложено.

На столе стоял поднос с ужином. Когда Лора подняла крышку, она не смогла сдержать возглас восхищения. Еда была превосходна: чашка супа, рыбная закуска, большая тарелка с жареным цыпленком и овощами под соусом и фруктовое желе со взбитыми сливками. Она решила, что то же самое подавали сегодня за ужином сэру Мэтью и его гостям. Как бы дальше ни пошли дела, под его крышей она не будет мерзнуть или голодать.

Но ей было тоскливо. Сидя в одиночестве за ужином, она слышала смех, доносившийся до нее снизу, и чувствовала себя забытой, оказавшейся на ничейной земле, между господами и прислугой в этом огромном доме. Она с трудом справилась со слезами, готовыми политься у нее из глаз, и заставила себя съесть что-нибудь, потому что вернуть ужин нетронутым означало обидеть повара.

Потом она выставила поднос в коридор и забралась в постель. Только потушив свет, Лора дала волю слезам печали и одиночества и, выплакавшись, наконец, заснула.

— Сэр Мэтью примет вас сейчас, мисс.

Лора расправила свою серую юбку, пригладила выбившуюся прядь и последовала за горничной в библиотеку. Странно, думала она, ей пришлось потратить столько времени, чтобы сделать себя непривлекательной, тогда как такие дамы, как княгиня, специально украшают себя, чтобы ему понравиться. Но Лора все же предпочитала и далее скрывать свою настоящую внешность, потому что верила, что привлекательная зеленоглазая гувернантка вряд ли сохранит свое место. Однако, когда она вошла в библиотеку, то первое, что привлекло ее внимание, был не мужчина, который ждал ее, а красота комнаты и ее убранства. Она как зачарованная смотрела на величественные пропорции библиотеки, красные бархатные портьеры и мягкие кресла, и бесконечные ряды книг в кожаных переплетах. Ее охватил восторг и острое желание прочитать каждую из этих книг. Лора впервые осознала, что хотя отец не оставил ей денег, он дал ей гораздо более ценное наследство — истинную любовь к знаниям.

— Я никогда не видела столько книг! — непроизвольно вырвалось у нее. — Сэр Мэтью, можно мне читать их? Я буду брать по одной и быстро возвращать на место.

Она взглянула на мужчину, стоявшего у камина, и ей сразу же захотелось, чтобы земля разверзлась у нее под ногами и поглотила ее. Он возвышался над ней с суровым выражением на лице, и сила его властной личности заставила ее непроизвольно сжаться. Лора внутренне напряглась, ожидая сердитого или язвительного замечания, которое поставит ее на место.

— Конечно, сколько хотите.

Лору удивило его быстрое согласие и неожиданно вежливая интонация его густого, красивого голоса.

— Это будет замечательно, — продолжал Мэтью. — Пока книги служили лишь украшением. Я не думаю, что с тех пор, как мы поселились в этом доме, хоть один том брали с полки, разве что для того, чтобы вытереть пыль. Мы не являемся интеллектуальной семьей! — Он улыбнулся, и его лицо стало вдруг очень молодым. — Можете свободно пользоваться библиотекой, мисс Воэн, в любое время.

— Большое спасибо.

— Чем больше знаний будет у вас, тем больше вы сможете дать моей дочери. Как вы планируете начать ее обучение, мисс Воэн?

Лора набрала в легкие побольше воздуха. Этого вопроса она ждала и тщательно обдумала свой ответ.

— Все зависит, сэр Мэтью, от характера и способностей вашей дочери. Я еще не познакомилась с ней, поэтому у меня нет конкретного плана занятий. Вероятно, мы начнем понемногу читать и писать, потом перейдем к математике и к истории. Пока слишком рано заниматься чем-то специальным.

Мэтью кивнул, но не прервал ее.

— Кроме того, я постараюсь расширить ее общий кругозор. Например, когда няня будет водить ее на прогулку в парк, чтобы подышать свежим воздухом и побегать, я бы знакомила ее с деревьями, птицами и цветами.

Он опять кивнул.

— А вы могли бы, мисс Воэн, дать Миранде не только элементарные знания?

Во второй раз за два дня Лора изобразила уверенность, которой не чувствовала.

— Да, конечно. Мой отец преподавал классические языки, поэтому я хорошо знаю латынь, хотя с греческим у меня не все благополучно. У меня также достаточно глубокие знания литературы и истории, и я хорошо разбираюсь в математике. Я немного говорю по-французски и по-немецки, но со временем я надеюсь усовершенствовать свои знания, прежде чем учить Миранду. Хотя Миранде не потребуется учиться шить платья, как девочкам в той школе, где я преподавала, я могу показать ей, как надо вышивать. — Лора помедлила, но решила быть честной. — Однако, я должна признать, что у меня есть одно слабое место. Хотя я могу научить Миранду понимать музыку и живопись, я не чуствую в себе способностей давать ей уроки по искусству.

— В этом нет необходимости. Салонные умения — не главное, но если у Миранды обнаружится талант в музыке или живописи, я найду ей учителей. Меня гораздо больше интересует формирование ее умственных способностей. Впоследствии ей необходимо будет познакомиться с работой предприятий алмазодобывающей промышленности, но этим я займусь сам.

— Могу я узнать, сэр Мэтью, есть ли какое-либо разделение обязанностей между мной и горничными в детской? — Лора надеялась, что сформулировала вопрос достаточно деликатно.

Взгляд его синих глаз, казалось, пронзил ее насквозь.

— Нет. Я уверен, мисс Воэн, в вашей способности найти компромисс и установить хорошие рабочие отношения с горничными.

Другими словами, поняла Лора, это будет ей испытанием. И если она не сможет решить проблему, это ляжет пятном на ее имя.

Он продолжал буравить ее взглядом.

— Еще один вопрос, мисс Воэн, пока не пришла Миранда. Что вы считаете самым важным аспектом образования?

Лора уверенно посмотрела на него.

— Пробуждение разума. Хороший учитель должен уметь так передать свое увлечение предметом, чтобы пробудить интерес ученика к нему. Отсюда возникает любознательность и желание узнать больше — состояние разума, которое не исчезает, когда заканчиваются годы обучения. Такое побуждение к работе, сэр Мэтью, гораздо полезнее, на мой взгляд, чем бездумное заучивание фактов и цифр.

Его взгляд стал задумчивым и последовала продолжительная пауза, прежде чем он сказал:

— Очень хороший ответ, мисс Воэн, и я согласен с вами.

Лора не успела оценить комплимент, потому что сэр Мэтью позвонил в колокольчик, дверь сразу же распахнулась, и вошла горничная с девочкой. Они появились так быстро, что было видно, что они ждали в коридоре. Лора вновь приготовилась к испытанию, к встрече с избалованной и изнеженной любимицей сэра Мэтью.

Он протянул руки, и девочка подбежала к нему. Пока они играли, Лора как следует рассмотрела свою воспитанницу. Миранда была точной копией своего отца. Она была довольно крупная для своего возраста и крепкая, с копной золотисто-рыжих волос и яркими синими глазами Мэтью. Очевидно, она обожала отца. Она вся светилась радостью оттого, что он уделял ей внимание, но игра длилась недолго, и выражение лица девочки сразу стало грустным, когда ее подвели к Лоре.

— Миранда, это мисс Воэн, гувернантка, которая будет давать тебе уроки и заниматься с тобой вместо няни. — Вдруг он заметил горничную, стоящую у двери. — Все в порядке, Нетти. Мисс Воэн приведет Миранду в детскую, когда мы закончим.

Нетти бросила на Лору злобный взгляд и ушла, всем своим видом выражая неудовольствие.

— Поздоровайся, Миранда, — велел Мэтью.

— Здравствуйте, мисс В… — Голосок девочки замер, очевидно, от неуверенности.

— Здравствуй, Миранда. — Лора тепло улыбнулась, надеясь, что не слишком напугала девочку. Может быть, когда они с Мирандой будут одни, она сможет снять свои очки.

— Ты будешь делать то, что велит мисс Воэн.

Его тон излишне строг и властен в разговоре с таким маленьким ребенком, подумала Лора, и выражение лица было слишком холодным и суровым. Он вовсе не выглядел отцом, во всем потворствующим своей дочери, как она предполагала.

— Да, папа, — послушно сказала Миранда.

— И ты будешь хорошо учить уроки и каждый день рассказывать мне, что ты выучила.

Боже правый! У Лоры глаза расширились от ужаса. Она только надеялась, что этот приказ будет вскоре забыт ради спокойствия ее самой и Миранды.

— Да, папа.

Голосок девочки был не громче шепота. Она опустила голову, и Лора увидела испуганное выражение на ее лице.

— А вы, мисс Воэн, будете честно рассказывать мне, была ли она послушной.

— Хорошо, сэр Мэтью, — сказала Лора без всякого энтузиазма в голосе.

— Сейчас мне надо уходить. — Он поднял Миранду на руки и поцеловал ее в щеку.

— Я еще увижу тебя сегодня, папа?

— Я пока не знаю. У меня будет напряженный день, а вечером я буду отсутствовать. Но я постараюсь. Ты же знаешь, как я люблю быть с тобой, и как я всегда стараюсь найти для этого время.

— Да, папа.

Эта монотонная фраза теперь была окрашена грустью.

— А теперь иди с мисс Воэн.

— Пойдем, Миранда. — Лора ободряюще улыбнулась и протянула руку. Она не удивилась бы, если бы ее жест остался незамеченным, но Миранда послушно подошла к ней и вложила свою ручку в ее руку.

Пока они поднимались по лестнице, Лора сказала:

— Я думаю, мы не будем заниматься сегодня, Миранда. Мне кажется, нам надо лучше познакомиться друг с другом.

Другие дети стали бы прыгать от радости, но Миранда только с беспокойством посмотрела на Лору.

— Папа сказал, что будет спрашивать то, что я узнала. Он рассердится, если мне нечего будет ему рассказать.

— Но ты кое-что узнаешь, — спокойно ответила Лора. — Ты сможешь рассказать ему то, что ты узнаешь обо мне. Сколько тебе лет, Миранда?

— Четыре с половиной года. Уже почти четыре и три четверти.

— Я подумала, — серьезно сказала Лора, — что ты гораздо старше.

Они дошли до двери детской, и Лора остановилась. По другую сторону находилась Нетти и вторая горничная, стерегущие свою территорию, как Сцилла и Харибда. Лора чувствовала, что должна установить контакт с Мирандой прежде, чем вступит в бой с «врагом», поэтому она повела девочку к двери своей спальни.

— Это моя комната, Миранда. Прямо напротив детской. Ты можешь приходить ко мне, когда захочешь. Дотянешься до ручки? Молодец!

В комнате не было ничего интересного для маленькой девочки, но тряпичная кукла произвела на нее впечатление.

— Я думаю, у тебя много собственных игрушек.

— Есть немного, но мне разрешают играть ими только в определенное время. И они совсем не такие красивые, как эта. — Миранда с завистью смотрела на простенькую куклу в самодельном выцветшем платье.

Лора уже хотела сказать Миранде, что она может оставить куклу у себя и взять ее с собой в постель. Но она вовремя вспомнила, что кукла тут же попадет в руки Нетти, а если она останется здесь, то это будет привлекать сюда Миранду.

— Ты можешь приходить сюда и играть с ней, когда захочешь.

— Спасибо, мисс В…

— Давай решим, как ты будешь называть меня. Ты не можешь звать меня «няня», потому, что я не няня. И я думаю, что тебе не стоит называть меня «гувернантка», потому что это звучит отвратительно. «Воэн» — некрасивая фамилия, поэтому я думаю, что ты должна называть меня по имени: Лора.

— Лора, — повторила Миранда.

— Это немного необычно, и твоему папе это может не понравиться, но мы посмотрим.

Миранда согласно кивнула. Лора поняла, что девочка была очень послушным ребенком. Стоило только сказать: «Это может не понравится папе».

— Лора, ты останешься дольше, чем няня?

У Лоры заныло сердце. Она вдруг ясно, поняла, как мало стабильности было в жизни девочки. Ее отец появлялся и исчезал, как великолепный метеор, но Миранда никогда не знала, когда он появится, и как долго пробудет с ней. Няни приходили и уходили — сколько их было? Три за три года? Против всех ожиданий Миранда не была избалованным и изнеженным ребенком сказочно богатого человека. Девочка не получала того, чего хотела. Она получала то, чего хотел Мэтью. К тому же, он ждал от дочери слишком многого, и был бы расстроен, если бы она не оправдала его надежд.

Останется ли она дольше, чем эти няни? Лора была честным человеком и хотела сказать, что срок ее пребывания в доме полностью зависит от прихоти сэра Мэтью Брайта. Но в глазах ребенка была такая мольба, что Лора опустилась на колени и прижала девочку к себе.

— Да, я останусь на очень долгое время. На бесконечно долгое.

Глава одиннадцатая

Лампы и красные портьеры отбрасывали розовый отсвет, огонь ярко горел в камине, и Лора, уже выбрав книгу, задержалась в библиотеке. Было уже поздно, и ей надо было возвращаться в свою комнату, но ей так нравилось здесь, что не хотелось уходить. За две недели, прошедшие с тех пор, как она поселилась на Парк-Лейн, она уже несколько раз приходила сюда, предварительно убедившись, что сэра Мэтью не было дома. Это были напряженные недели. Она установила дружеские отношения с Мирандой, и после неблагоприятного начала все же добилась взаимопонимания с горничными, приставленными к детской. Лора занималась с Мирандой днем, была вместе с ней во время завтрака и ленча, а после дневного чая передавала ее Нетти. Она добилась того, чтобы завтракать и обедать в детской, облегчив работу горничным, которым теперь не надо было приносить ей еду отдельно. Однако, по вечерам она не посещала детскую и ужинала в одиночестве у себя в комнате. Имея свободные вечера, которые нечем было заполнить, она начала быстро поглощать книги из библиотеки Мэтью.

С восторгом рассматривая корешки книг, как некоторые женщины рассматривают богатые шелковые ткани, Лора вдруг услышала, как отворилась дверь. Она пришла в ужас, услышав голос Мэтью, и кроме того он был не один. Лора замерла на месте, скрытая за высокими книжными полками, не зная, обнаружить ли ей свое присутствие или остаться на месте в надежде, что они скоро уйдут.

— Бесполезно отрицать, Катарина. Я отлично знаю, что это была ты!

— Ты не можешь этого знать, потому что это неправда.

— Обычно твоя красота является твоим главным оружием, но на этот раз она сослужила тебе плохую службу. Клерк, который принимал чек, очень точно описал тебя.

Катарина сдалась.

— В самом деле? Как жаль! Все же это не доказывает, что я взяла и остальные чеки.

— Ради Бога, перестань притворяться. Конечно, это ты взяла их и на всех подделала мою подпись. Одного я не могу понять, как ты рассчитывала избежать разоблачений.

— Мэтью, мне отчаянно нужны были деньги! У меня ничего нет, и мне не к кому обратиться за помощью.

— Об этом надо было подумать прежде, чем разводиться с мужем. Может быть, тебе следует подумать о возвращении к нему — если он захочет тебя принять, что весьма сомнительно.

— Работный дом лучше, чем жизнь с ним, — с пафосом ответила она.

— Прекрасные слова, Катарина! — сухо заметил Мэтью. — Но мне кажется, в действительности все иначе. Конечно, ты всегда можешь пойти работать.

— Работать? Ты кажется забыл, Мэтью, что я королевских кровей.

— Не совсем королевских, Катарина, а мы приближаемся к тому времени, когда значительный счет в банке лучше пустого титула. Однако, я знаю, что возможности найти работу у тебя очень ограничены. С твоей внешностью тебе лучше всего поискать себе мужа.

— Есть только один человек, за которого я хотела бы выйти замуж. — Катарина придвинулась ближе и взглянула на него горящими глазами. — Какая у нас была бы команда! Мы оба красивы и умны. С твоими деньгами и моими способностями в политике мы бы могли править миром.

Мэтью рассмеялся.

— Мне? Жениться на тебе? Ты в своем уме?

Катарина вздрогнула от обиды, но продолжала убеждать его.

— Сейчас ты просто сердишься за то, что я подделала чеки. Но, Мэтью, мне действительно были нужны деньги, и я хотела, чтобы ты понял, насколько остро они мне нужны. Я думала…

— Ты думала, что я женюсь на тебе, чтобы избежать скандала, — прервал ее Мэтью. — Как плохо ты меня знаешь, Катарина! Ни разу за время нашей связи у меня не возникало и мысли, чтобы жениться на тебе!

Она побледнела.

— Но почему? Что во мне плохого?

— Ты хороша в постели, но не у алтаря.

— Но для кого-то я могла бы стать хорошей женой.

— Тогда вам, княгиня, надо продолжать его поиски. Вы еще не нашли такого человека.

— Как ты несправедлив ко мне, — сказала она. — А я ведь пришла предостеречь тебя.

— Предостеречь? От чего?

— У меня предчувствие, что через шесть месяцев на твою жизнь будет совершено покушение.

— Ну, Катарина, какие глупости! — посмеялся Мэтью.

Ее темные глаза на безупречном овале лица смотрели задумчиво и таинственно.

— У меня есть дар предвидения. Это фамильное качество, и я уверена, что то, что я сказала, правда. Кто-то попытается убить тебя. Я хочу дать тебе вот это, — и она протянула массивный тяжелый медальон. — Этот талисман дали моему дяде цыгане. Он был солдатом, и талисман сохранил ему жизнь во всех его походах.

— Какая суеверная чушь!

— Возьми его! — Она сунула медальон в нагрудный карман его сюртука.

— Ты просто пытаешься отвлечь мое внимание от подделанных чеков.

— Что ты собираешься сделать?

— Я заключу с тобой сделку. Я забуду об этом, если ты обещаешь уехать и навсегда исчезнуть из моей жизни.

— Нет!

— Все кончено, Катарина. Кончено. Я больше не хочу тебя видеть.

— Но я хочу видеть тебя. — Голос Катарины звучал глухо и напряженно. — Сначала я рассчитывала выйти за тебя замуж, потому что в тебе было все, что я ценю в мужчинах. Мои отношения с тобой претерпели большие изменения, но сейчас у меня такое чувства, что я дошла до последней черты. К моему глубокому сожалению, я полюбила тебя.

— А теперь разлюби, и побыстрее!

— Это невозможно! И я не согласна на твою сделку. Я должна по-прежнему видеть тебя; я не оставляю надежду. Я надеюсь, мне удастся убедить тебя жениться на мне.

Мэтью улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.

— Тогда ты заплатишь за подлог другим образом. — Он грубо схватил ее за плечи.

— Ты делаешь мне больно, — запротестовала она.

— К тому времени как я закончу, я гарантирую, что твоя любовь ко мне подвергнется очень суровому испытанию.

Он толкнул ее на диван и начал срывать с нее одежду. Потом он прижался ртом к ее груди и больно вцепился в нее зубами.

— Мне больно! — закричала княгиня.

— Несколько синяков на твоем теле, несомненно, предпочтительнее, чем пятно на твоей репутации, если я передам дело в суд. — Теперь он начал снимать с себя одежду и дьявольски усмехался. — Сегодня я испытаю на тебе несколько моих фантазий, но думаю, они тебе не понравятся.

— Кто-нибудь может сюда войти.

— Раньше никто не входил, почему это должно случиться сегодня. Наклонись.

— Что!

— Ты слышала меня.

Скованная ужасом, Лора все еще стояла за книжными полками. Она застыла на месте, не решаясь даже подумать, чта будет, если ее обнаружат, и боясь шорохом выдать свое присутствие. Когда она поняла, что Мэтью собирается сделать, она густо покраснела и инстинктивно закрыла глаза. Однако, от звуков невозможно было скрыться; они были еще красноречивее, чем вид. Лора заткнула уши, но как ни старалась, не могла отгородиться от них. Время от времени она давала отдых рукам, и тогда вся сцена наглядно представала перед ней. Она слышала стоны и крики княгини, но не могла сказать, вызваны они наслаждением или болью. Мэтью не издавал ни звука — только шлепающие удары плоти о плоть говорили о его присутствии.

— Нет, больше не надо, прошу… Я больше не могу, — умоляла княгиня. Потом раздался крик: — Мои жемчуга! Ты порвал мое жемчужное ожерелье!

Лора открыла глаза и с ужасом увидела, что несколько жемчужин подкатились прямо к ее ногам.

— Ваше бесценное ожерелье, княгиня! Как жаль, — с издевкой произнес Мэтью.

— Бесценное. Да!

Я должна что-то сделать, сказала Лора себе. Они обязательно будут собирать жемчуг.

Дверь в зимний сад находилась в задней стене, и Лора рассчитала, что пара у камина не увидит ее. Она осторожно высунула голову из-за полок и оценила расстояние до двери — ей надо было сделать примерно шесть шагов, но при первом же шаге раздался треск, заставивший ее замереть.

— Что это было? — спросила княгиня.

Мэтью прислушался.

— Ничего, — спокойно сказал он. — Вероятно, мебель потрескивает.

Лора затаила дыхание, и теперь она могла вздохнуть с облегчением. Она приподняла юбку, чтобы посмотреть, чем был вызван треск, и увидела, что наступила на жемчужину. Она раздавилась на полированном полу, и Лора машинально наклонилась, чтобы собрать осколки, как явное свидетельство постороннего присутствия. Подкравшись, наконец, к двери, она осторожно взялась за ручку и медленно начала ее поворачивать, надеясь, что она хорошо смазана и не заскрипит. К счастью она открылась беззвучно, и Лора выскользнула в темноту и тишину зимнего сада.

Ее била дрожь, но она сумела незамеченной добраться до своей комнаты и почти упала на кровать. Наконец дрожь прекратилась, и она смогла спокойно оценить ситуацию. Она должна была признать, что все это время думала только о том, чтобы ее не обнаружили. Теперь, находясь в безопасности, она даже посочувствовала княгине, которая, по-видимому, вела себя очень глупо, и к тому же бесчестно. Сейчас Лора испытывала смешанные чувства: облегчение оттого, что выбралась из библиотеки незамеченной; удивление тем, что жизнь у знатных и красивых не всегда бывает гладкой и счастливой; и поразительную и совершенно глупую радость оттого, что сэр Мэтью Брайт не собирается жениться.

— Мы проведем Пасху в Брайтуэлле, — сообщил Мэтью Лоре несколько недель спустя. — Там к нам присоединится Филип.

— А кто такой Филип?

— Мой сын, конечно.

— Ваш сын? — От удивления Лора широко открыла глаза.

— Да. — Мэтью был раздражен. — Почему это вас так удивило, мисс Воэн?

— Я считала, что Миранда — ваш единственный ребенок. — Лора кипела от возмущения. — И мне непонятно, сэр Мэтью, почему никто — абсолютно никто — не упомянул о его существовании. Ни вы, ни Миранда, ни Нетти, ни даже леди Джулия и леди Джейн не сказали мне, что у вас есть сын.

— Просто не было причин говорить о Филипе. Ему скоро исполняется четырнадцать, и он первый год учится в Итоне. Он редко приезжает в Лондон и мало общается с сестрой.

И с вами тоже, подумала Лора.

— Первоначально, — продолжал Мэтью, — в мои намерения не входило, чтобы вы занимались с ним. Филип — трудный мальчик, и я решил, что вы будете заниматься исключительно Мирандой. Однако, я вижу, что вы — благоразумная женщина, мисс Воэн, и возможно ваше влияние может стать благотворным для Филипа.

И он наклонил голову, давая понять, что разговор окончен.

Пожалуй, подумала Лора, я почти удостоилась его комплимента.

Когда они приехали в Брайтуэлл, там было чудесно; английская весна была в полном разгаре. Лора сразу полюбила это имение, как уже успела полюбить дом на Парк-Лейн. Ее душа с трепетом отзывалась на прекрасные произведения искусства вокруг нее и чудесные ландшафты. Иногда ей не верилось, что она, Лора Воэн, родившаяся и выросшая в скромной лондонской семье, получила возможность жить в таких условиях. Иногда она остро чувствовала свое непрочное положение, и ее охватывал страх при мысли, что ее могут изгнать из дома Брайтов. В этом случае ей не только придется искать себе новое место, но еще и привыкать к другим условиям, которые могут оказаться значительно хуже.

Скоро из Итона приехал Филип, и Лора с радостью обнаружила, что мальчик сразу вписался в жизнь сельского дома. Он не удивился, увидев новое лицо в детской, и никак не отреагировал на то, что его старую няню уволили. Замкнутость мальчика была поразительной, подумала Лора, какой-то нездоровой. Она попыталась наладить более тесный контакт между братом и сестрой, но ни один из детей не приветствовал эту идею; разница в возрасте была слишком велика, чтобы у них могло быть что-то общее.

На третий день после приезда Филипа Лора обнаружила, что не только его замкнутость была нездоровой, когда он вдруг выскочил из-за стола и бросился в ванную, где его стошнило. Лора выяснила, что у него к тому же болит голова и горло. Она потрогала его горячий лоб, тут же велела ему лечь в постель и вызвала врача. Через два дня у него на теле появилась красная сыпь.

— Скарлатина, — сокрушалась Лора. — Наверное, он подхватил ее в школе. Остается только надеяться, что он не успел заразить Миранду.

Миранду с горничными перевели в другое помещение, а Лора, которая переболела скарлатиной в детстве и поэтому вряд ли могла заразиться, ухаживала за больным мальчиком. У него уже началась вторая стадия болезни, когда стало ясно, что изоляция Миранды не дала результатов. Вот тогда для Лоры начался настоящий кошмар, потому что девочка тяжелее переносила болезнь, чем ее брат. Кроме обычных симптомов у нее начался воспалительный процесс в ушах, и ребенок кричал и плакал от боли. Для Лоры это были три недели ада, когда она боролась за здоровье детей, да еще справлялась со скверным настроением и беспокойством сэра Мэтью, при этом не имея возможности как следует выспаться.

Наконец, все трое, бледные и значительно похудевшие, впервые вышли на террасу теплым весенним днем. Лора плотнее укутала выздоравливающих теплыми шалями.

— Тебе уже гораздо лучше, Филип, — оживленно сказала она, — и ты должен начать понемногу чем-то заниматься. Тебе надо набраться сил, прежде чем ты вернешься в школу.

— Мне ничего не хочется делать, — равнодушно сказал он.

— Ну, что ты, Филип, здесь есть много интересного. Почему бы тебе не сходить на конюшню и не посмотреть на прекрасных лошадей твоего отца? Один из его жеребцов будет, кажется, участвовать в дерби. Там есть лошади, на которых ты мог бы покататься.

— Я не очень люблю лошадей.

— А что ты любишь? — Должно же что-то интересовать этого одинокого, замкнутого мальчика.

— Автомобили. Но папа не разрешает мне садиться в «даймлер».

— Я уверена, здесь ты ошибаешься. Прогулка в автомобиле вернула бы румянец твоим щекам.

— Я не ошибаюсь, — упрямо произнес Филип.

— Вот идет твой отец. Если я попрошу его, он разрешит, я уверена.

— Не просите! — Голос мальчика был таким резким, что Лора удивленно посмотрела на него. — Я не хочу милости от него!

Мальчик, надувшись, отвернулся, когда Мэтью поднялся на террасу и наклонился, чтобы поцеловать Миранду. Поговорив несколько минут с дочерью, но не обращая внимания на Филипа, Мэтью отозвал Лору в сторону.

— Я должен возвращаться в Лондон, мисс Воэн. Я слишком надолго забросил свои дела. Мы выезжаем завтра.

— Мы?

— Естественно, Миранда едет со мной, а это значит, что и вы тоже.

— Сэр Мэтью, это невозможно.

— Нет ничего невозможного, мисс Воэн, особенно для меня, — сердито бросил Мэтью в своей обычной манере.

Лора выпрямилась во весь свой небольшой рост и прямо взглянула в его недовольное лицо.

— Вы должны понять, сэр Мэтью, что Миранде нужен деревенский воздух и солнце. Она еще полностью не поправилась, а в центре Лондона трудно найти свежий воздух, к тому же Филип тоже во мне нуждается.

— Филип должен вернуться в школу.

— Не говорите глупости. — Лора совсем забыла, с кем она разговаривает. — Пройдет еще несколько недель, прежде чем мы сможем подумать о его возвращении в Итон.

— Об этом судить мне!

— Но не в этом случае, сэр Мэтью. Ваши дети должны остаться в деревне, чтобы набраться сил.

Сердито сверкая глазами, они стояли друг против друга.

Здоровье Миранды было решающим фактором. Она была для Мэтью целым миром, совершенным во всем. Высокие требования, которые он предъявлял к ее воспитанию и образованию, должны были сделать ее безупречной душой и телом.

— Хорошо, только позаботьтесь, чтобы Миранда не заразилась еще чем-нибудь от Филипа.

— Вы не должны винить Филипа в болезни Миранды, — воскликнула Лора. — Если кто-то и виноват в этом, то я, потому что поощряла их контакты. Ваши дети — чужие друг другу, сэр Мэтью, а это нехорошо.

Не говоря ни слова, Мэтью повернулся и ушел в дом. У Лоры замерло сердце. Она выиграла, но вероятно, ценой своего места. Она вернулась к детям и встала позади стула Миранды.

— Посмотрите, какая красивая птичка! — сказала она. — Вы знаете, как она называется?

— Конечно. Это дятел, — ответил Филип.

— Правильно. Ты видишь ее, Миранда? Это зеленый дятел, и его трудно разглядеть на фоне зеленой листвы.

Миранда не ответила.

— Миранда, ты не обращаешь внимания, — упрекнула ее Лора. Она присела на корточки и показала на птичку. — Вон там. Посмотри!

Девочка посмотрела в ту сторону, куда указывала Лора, и улыбнулась.

— Красивая птичка, — сказала она.

— Это зеленый дятел. Посмотри на его красный хохолок, а когда он полетит, будет видно его желтое брюшко. Миранда снова улыбнулась. Какая хорошая девочка, с теплотой подумала Лора. Всегда такая послушная и готовая услужить. Но после болезни она стала очень бледной и отчужденной, и Лора ломала голову, как развеселить ребенка.

После отъезда Мэтью атмосфера заметно разрядилась. Филип расслабился и стал более раскованным. За время болезни между ними установились дружеские отношения, и Лора старалась относиться к обоим детям одинаково, не отдавая предпочтения Миранде, хотя девочка гораздо медленнее поправлялась после болезни. В первые несколько дней Миранда скучала по отцу, но без него она тоже стала чувствовать себя свободнее. Впервые в своей жизни Филип и Миранда проводили время вместе в своем собственном доме в присутствии человека, который любил и понимал их.

Для Лоры эта свобода означала возможность сделать что-то для детей, не оглядываясь постоянно на Мэтью, ожидая его реакции. Она также на время отказалась от своего маскарада и позволила себе делать красивую прическу. Как приятно было взглянуть в зеркало и снова увидеть привычное лицо.

Первое, что сделала Лора, это поговорила с шофером «даймлера» сэра Мэтью.

— Почему он не пользуется им в Лондоне? — поинтересовалась она.

— Не знаю, мисс Воэн. Машина напрасно простаивает здесь. Я вывожу ее только в том случае, когда надо встретить лондонский поезд.

— Доктор предписал мастеру Филипу и мисс Миранде больше бывать на воздухе после болезни, — с невинным видом продолжала Лора. — Я думаю, что прогулка в машине была бы идеальной для них.

— Сэр Мэтью, кажется, не разрешал мастеру Филипу садиться в машину, — неуверенно произнес шофер.

— В самом деле? Тогда, я думаю, мне надо будет попросить повозку и пони.

— Подождите. — Шофер, кажется, разрывался между желанием вывести из гаража свой любимый «даймлер» и уважением к желаниям своего хозяина. — Я припоминаю, что это было своего рода наказание для мальчика, но это было два года назад, и я думаю, сэр Мэтью уже давно забыл об этом.

Лора с благодарностью посмотрела на него своими изумрудными глазами, и уже через час она и двое детей ехали по дорогам Беркшира. Радостный Филип сидел рядом с шофером, задавал ему множество вопросов и проявил такое необычное знание техники, что они сразу стали друзьями. Миранда довольно часто каталась в автомобиле, но никогда еще поездка не была такой веселой.

Такие прогулки стали ежедневными, и скоро румянец вновь появился на щеках детей. Однако, однажды утром Лору предупредили, что машина будет занята, потому что шофер поедет в Рединг встречать лондонский поезд.

— Ничего, — успокоила она разочарованных детей. — Тогда мы пойдем гулять пешком. Может быть, нам удастся покататься сегодня после обеда.

День был чудесный; легкий ветерок раздувал юбку Лоры и играл ее волосами. Ей ужасно надоела унылая одежда гувернантки, и она решила отпраздновать приход весны, надев свою любимую бордовую юбку и короткий жакет с белой блузкой. Они направились к озеру, где стали собирать цветы и соревноваться, кто больше вспомнит названий. Филип стал совсем другим мальчиком; он шутил и смеялся, и терпеливо обращался с Мирандой, которая никак не могла запомнить названия цветов.

— Нам надо поторопиться, а то мы опоздаем на ленч, — сказала Лора с притворным испугом. — Ну, побежали, Филип, возьми Миранду за другую руку.

Смеясь, они побежали через лужайку к розарию. Ветер растрепал прическу Лоры, и одна прядь упала ей на спину. Взявшись за руки, все трое добежали до края лужайки и вдруг остановились, неожиданно столкнувшись с двумя людьми, прогуливавшимися в розарии.

— Леди Джулия… — чуть слышно произнесла Лора.

Джулия ничего не сказала. Она с огромным удивлением смотрела на необычную компанию; Лора почувствовала, как жаркая волна заливает ей щеки. Ее смущение еще больше усиливало очень странное выражение на лице спутника леди Джулии.

Лора с детьми представляли собой очаровательную картину: Филип, стройный и высокий для своего возраста, с белокурыми волосами и фиалковыми глазами, как у Энн; Миранда, с волосами цвета старого золота, как у Мэтью, и ангельским личиком; и сама Лора, с растрепавшимися от ветра волосами, сияющими изумрудными глазами и прекрасной фигурой, которую подчеркивал ее бордовый костюм. Все трое были оживлены и излучали безыскусную невинность и счастье.

— Простите, леди Джулия. Я не знала, что вы приедете.

— Несомненно. — Джулия наконец обрела дар речи. — Это было внезапное решение. Я хотела посмотреть, как поправляются дети, и узнать, как тебе нравится работа. Но я вижу, что мое беспокойство было напрасным.

Лора была так обескуражена холодностью тона леди Джулии, что не смогла найти подходящего ответа. Неловкое молчание нарушил спутник Джулии.

— Ты не хочешь представить меня, Джулия?

Она гневно посмотрела на него и сдержанно сказала:

— Лора, это мой брат Чарльз, граф Хайклир. Чарльз, как ты понял, это мисс Воэн, гувернантка.

— Привет, Лора.

Выражение его лица было весьма красноречивым. Он пожирал глазами фигуру девушки, взглядом срывая с нее одежду. Она не ответила на его приветствие, а лишь инстинктивно сжала руку Миранды.

— Я должна отвести детей в дом. Увидимся после ленча, леди Джулия.

— Почему бы детям не побыть с нами за ленчем, — предложил Чарльз. — Мы с Джулией заехали сюда ненадолго. Мы направляемся в Хайклир и должны успеть на дневной поезд на Ньюбери.

У Лоры замерло сердце, но она была уверена, что выражение лица графа не осталось незамеченным его сестрой, и Джулия непременно откажется. Однако, Джулия задумчиво просмотрела на брата, потом перевела взгляд на вспыхнувшее лицо Лоры.

— Отличная идея, — наконец сказала она.

Ленч стал пыткой для Лоры. Дети вовсе не были рады видеть своих родственников; Филип опять превратился в замкнутого, молчаливого мальчика, а Миранда, хотя вежливо и улыбалась, казалось, боялась поддерживать разговор. На вопросы о леди Джейн и школе Лора получала от Джулии лишь односложные ответы, и только граф чувствовал себя прекрасно и с аппетитом ел.

— Миранда, тебе пора отдохнуть, — сказала Лора, помогая девочке выбраться из-за стола. Филип уже выскользнул за дверь.

— Мне надо написать письмо, — сообщила Джулия. — На это мне потребуется полчаса или что-то около того. — Она заговорщически улыбнулась брату и вышла из комнаты.

Чарльз был явно удивлен, но быстро оценил обстановку и сказал:

— Я пойду с вами, Лора. Мы немного поболтаем, пока Миранда спит.

— Мне кажется… — начала Лора, но Чарльз подхватил Миранду на руки и понес ее наверх.

Как некстати, что сегодня у Нетти выходной, подумала Лора, как можно дольше задержавшись у кроватки Миранды и выискивая себе разные занятия. Но она не могла оставаться здесь вечно. Граф уже ждал ее; он закрыл дверь спальни Миранды и всем телом прижал Лору к стене в детской. Она чувствовала запах вина в его дыхании и старалась отвернуться.

— Притворяешься смущенной! — засмеялся он. — Все женщины одинаковы! Но я не против, я люблю такие игры.

— Я не притворяюсь, сэр. Пожалуйста, отпустите меня.

— Ты не одурачишь меня, мисс Лора. Никто с таким телом, как у тебя, и с такими глазами, в которых горит зеленый огонь, не может быть таким наивным.

Я никогда больше не выйду из своей комнаты без этих проклятых очков, дала себе слово Лора.

— Эта сцена просто смешна, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие. — Отпустите меня и забудем об этом.

— Не такой разговор я хотел бы вести с тобой.

— Кто-нибудь может сюда войти, — и Лора готова была истерически рассмеяться, вдруг вспомнив, что слышала эти слова в библиотеке на Парк-Лейн. Она решительно посмотрела в лицо, которое было в нескольких дюймах от нее. В нем можно было найти сходство с Мэтью, но черты были грубее и резче, с надменным выражением, порожденным скорее титулом и привилегиями, чем уверенностью в себе, которая придавала Мэтью неотразимую привлекательность.

— По причинам, которые известны только ей, моя сестра благословила наш союз, и здесь нет никого, кто бы мог помешать нам.

Одной рукой он грубо обхватил Лору за талию, а другой рванул пуговицы у нее на жакете и на блузке и стал подбираться к ее груди. Лора кричала, вырывалась и извивалась, но он был высок, широк в плечах и силен, и только посмеивался над ее тщетными попытками. Она поняла, что ее сопротивление лишь подогревает его желание. Потом его влажные губы прижались к ее губам; и хотя Лора продолжала сопротивляться, она поняла, что если он решил изнасиловать ее, то она ничего не сможет сделать.

Она собрала все свои силы для последнего рывка, когда услышала, что дверь отворилась, потом раздался громкий крик, и граф вдруг отпустил ее. Лора рванулась прочь и уже в коридоре оглянулась. Она увидела разъяренного Филипа, который изо всех молотил Чарльза по спине. С искаженным гневом лицом он кричал:

— Ты не смеешь обижать ее, не смеешь!

Он цепко держался за сюртук кузена, и хотя Чарльз пытался отбросить его, это походило на попытки медведя избавиться от комара. Раздался громкий треск, как будто сюртук графа разорвался пополам.

— Проклятье! — закричал Чарльз, но Филип не испугался. Он снова бросился на кузена и стал молотить его кулаками в грудь.

Шум привлек Джулию; она взглянула на противников, потом на беспорядок в одежде Лоры и нахмурилась.

— Ты разочаровала меня, Лора, — холодно сказала она. — Я думала, ты лучше справляешься с детьми.

— Она не виновата, — закричал Филип, тяжело дыша после схватки. — Чарльз обижал ее.

— А может быть, — заметила Джулия, — Лора хотела, чтобы он… обидел ее.

— Нет, она звала на помощь.

— Да, — твердо заявила Лора, — так и было.

— Я уверена, ты неправильно поняла намерения моего брата, Лора, — постаралась замять инцидент Джулия. — Ты должна дать ему возможность все исправить. Мы ведь только что говорили, не так ли, Чарльз, что было бы неплохо Лоре и Миранде погостить в Хайклире.

Чарльз снова удивленно взглянул на сестру, но энергично закивал.

— Отличная идея! Мисс Лоре и мне надо укрепить наши отношения. — Он сердито посмотрел на Филипа. — А его я не приглашаю.

— Конечно, — согласилась Джулия, — Филип нам не нужен.

— Филип возвращается в школу на будущей неделе, — холодно заметила Лора. И сэр Мэтью уже ждет Миранду и меня в Лондоне.

— Я поговорю с ним об этом. Чарльз, иди вниз и найди там кого-нибудь, кто зашьет тебе сюртук. Скажешь, что он порвался во время игры с детьми.

Когда он ушел, Джулия повернулась к Лоре. Интересно, как часто Мэтью видит ее в таком виде — растрепанные пышные волосы, горящие зеленые глаза и высокая грудь, вздымающаяся от сильных эмоций. Ну что ж, Мэтью не захочет ее после того, как Чарльз попользуется ею! Ревность вновь вспыхнула в ней, и на прощание она с издевкой сказала:

— Ты должна простить моего брата, Лора. У него слабость к девушкам из низших слоев общества.

Когда она выплыла из комнаты, Лора, закрыв дверь, прислонилась к ней спиной, радуясь, что спокойствие вновь возвращается в детскую.

— Я ненавижу ее, — резко сказал Филип. — Однажды она назвала меня трусом. Я этого ей никогда не прощу.

Лора увидела, что он дрожит. Она подумала, нужно ли ей продумывать какую-нибудь историю, чтобы объяснить, что произошло между ней и графом, но Филипу было уже почти четырнадцать, и она была уверена, что он отлично понял, что собирался сделать его кузен.

— Спасибо, что ты защитил меня, Филип, — сказала она и раскрыла ему объятия. Мальчик бросился к ней, и как только он прижался лицом к ее груди, ощутил ее прикосновение и вдохнул ее запах, его охватили такие чувства, о которых он только мечтал.

Мэтью не разрешил своей дочери поехать в Хайклир. Все усилия Джулии оказались напрасными, и Лора вздохнула с облегчением. Однако, она чувствовала, что в доме на Парк-Лейн ей надо быть осторожной, потому что настроение Мэтью менялось поминутно, и он часто бывал зол. Причина его раздражения была всем известна. Княгиня Раминская ему надоела, но он никак не мог от нее избавиться. Когда весна сменилась летом, создалась такая обстановка, что Мэтью не мог выйти из дома, чтобы не встретить княгиню. Она преследовала его всюду, громко и возбужденно заговаривала с ним о политике, как будто в этом была причина их размолвки, временами фактически устраивая осаду его дома и офиса. В светской хронике даже появились статьи, где прослеживалось развитие их ссоры, естественно без упоминания настоящих имен.

— Никто не обращает внимания на такую чепуху, — равнодушно сказал Мэтью Николасу, отбросив в сторону газету.

Однако к несчастью для Мэтью кое-кто все-таки обратил внимание на эти статьи, и к княгине с визитом пришел человек по фамилии Коннор.

Упоминание этого имени сразу же подействовало на Мэтью, и Катарина довольно улыбнулась.

— Выйдем отсюда, — сказал он ей, направляясь на террасу дома Эмблсайдов, где они встретились во время бала.

— Незаконная торговля крадеными алмазами, Мэтью, — сказала Катарина, грустно качая головой. — Никогда бы не подумала, что ты на это способен. Я всегда считала, что ты осторожный человек.

— Это Коннор торговал крадеными алмазами, а не я. Что еще он рассказал тебе?

— О твоем участии в заговоре Барнато и Вулфа Джоэля с целью свержения правительства Трансвааля. Почему, Мэтью, ты все время убеждал меня, что не интересуешься политикой? Я до конца так и не поверила тебе, а теперь у меня есть доказательства.

— Доказательства! Нет у тебя никаких доказательств Рассказ Коннора — сплошная ложь!

— Ложь или правда, но это очень интересный рассказ.

— И ты надеешься, что я не захочу, чтобы все узнали эту выдумку?

— Конечно.

— И какова цена твоего молчания?

— Я надеялась, что ты женишься на мне. — Катарина внимательно следила за выражением его лица и грустно вздохнула, увидев, как он помрачнел. — Вместо этого я согласна принять наличные… крупную сумму наличными.

— Почему Коннор сам не пошел на шантаж?

— Он сказал, что ты раздавишь его как муравья. Я нахожусь в более благоприятном положении.

— Мой ответ: «нет».

— Как глупо, Мэтью.

— Напротив, это ты ведешь себя глупо. Я никогда не поддамся на шантаж, даже если бы все это было правдой. Если ты начнешь распускать обо мне лживые слухи, я подам на тебя в суд за шантаж и подделку чеков, и еще я сообщу полиции, что ты получила деньги за страховку после так называемой кражи твоих фальшивых драгоценностей.

Мэтью покинул бал, вызвал экипаж и поехал домой. Он был гораздо более обеспокоен рассказом княгини, чем высказал. Он все еще опасался, что его укрепившееся положение в «Даймонд Компани» в результате гибели Барнато и Джоэла могло считаться достаточной причиной, чтобы обвинить его в организации их убийств. Доказательства, конечно, найдены не будут, но в лондонском Сити даже малейшее пятно грязи навсегда портит репутацию.

— Эта женщина своей назойливостью сведет меня с ума. Она преследует меня с утра до ночи.

Мэтью ходил взад-вперед по библиотеке, а Николас удобно расположился в одном из кресел.

— Я должен уехать на время — далеко уехать, чтобы она немного остыла. Когда я вернусь, она либо оставит меня в покое, либо я разделаюсь с ней. Я отправляюсь в Южную Африку.

Николас резко поднял голову.

— Прошу тебя, Мэтью, только не в Южную Африку. Куда угодно, только не туда.

— Но почему? У меня есть дела в Кимберли. Я хотел послать туда кого-нибудь, но сейчас я смогу сам все решить на месте.

— Ты не можешь сейчас уехать, — сказал Николас, пытаясь поставить преграду на пути Мэтью. — Ты нужен детям здесь.

— Филип может провести летние каникулы в Брайтуэлле, Десборо или Хайклире. А Миранда, естественно, поедет с нами.

— С нами?

— Поездка пойдет тебе на пользу. Мы тысячу лет не покидали Англию.

— Я готов поехать с тобой куда угодно, в любое время, ты это знаешь. Но не стоит брать с собой Миранду. Там неспокойно.

— Мисс Воэн поедет с нами и будет заботиться о Миранде. Очень знающая и благоразумная женщина; она вызывает у меня уважение. Что касается неспокойной обстановки, то я считаю, что войны не будет. Крюгер блефует — он не решится противостоять английской армии.

— Будем надеяться, что ты прав. Но есть мнение, что он настолько глуп и фанатичен, что может попытаться.

— Если тебя это утешит, Кимберли далеко от Претории. Мы не поедем на север, если возникнет угроза беспорядков.

— Мэт, мне неприятно напоминать, потому что ты здорово разозлился, когда я в прошлый раз заговорил об этом. Но вспомни предостережение Джона Корта.

— Предостережение? Какое?

— О том парне, Дани Стейне, или как там его зовут, который хочет тебя убить.

— Ах, это! Не будь таким трусливым, Ники. Неужели ты думаешь, что я серьезно отнесусь к такой чепухе? Я еду и все.