Короли и верховные правители Ирландии

Глава I Представления ирландцев о королевской власти

Краткое описание политической ситуации, сложившейся в конце XII века, можно найти в гесте, прославляющей англо-норманнское завоевание Ирландии:

В действительности в Ирландии между V и XII веком на любой данный момент насчитывалось не менее 150 королей. Так как общая численность населения, вероятно, составляла гораздо меньше полумиллиона, подобная многочисленность королей кажется тем более замечательной. Каждый король правил туатом (tuath), то есть племенным королевством. Слово «туат», буквально означавшее «народ», происходит от кельтского корня *teuto- или *touto- и часто переводится как «племя». Этот термин представляется несколько неудачным отчасти из-за того, что он обладает уничижительными коннотациями в английском, но основная причина лежит в его чрезвычайной расплывчатости и отсутствии четкого определения. Так, слово «племя» часто заменяется словами со столь же туманным значением, такими как «септ» или «клан», которые более уместно употреблять для обозначения «фине» (fine) или большой семьи, так что может создаться совершенно ложное впечатление, будто эта первичная социальная единица каким-то образом слилась с туатом. Мы можем с уверенностью считать туат племенной единицей, ибо он являлся популяционной группой, составлявшей отдельный политический организм. Однако если под словом «племя» мы понимаем народ со своим собственным языком, обычаями и религией, то будет неоправданно использовать этот термин для описания любого ирландского королевства в исторический период. Подобно Древней Греции, донорманнская Ирландия сочетала политическую раздробленность с культурным единством.

Ученые допускают, что различные группы переселенцев, переправившихся в Ирландию в доисторические времена, говорили на разных языках. В ирландском языке отмечаются следы как некельтских языков, так и кельтских диалектов, родственных валлийскому, однако в самых ранних памятниках мы обнаруживаем единый литературный язык, использовавшийся по всей стране начиная по меньшей мере с VI века. Несомненно, существовали местные вариации на разговорном уровне, и, возможно, современные ирландские диалекты отражают древние территориальные разграничения, однако до тех пор, пока сохранялось универсальное и привилегированное сословие поэтов и других образованных людей, то есть до разрушения гэльской Ирландии в XVII веке, нормой оставался единообразный стандартный язык, и так было не только в Ирландии, но и в гэльских областях Шотландии, где он продолжал свое существование до 1745 года.

Сходным образом единообразие основных установлений наблюдается в области права, хотя в различных школах, возможно, преподавались различные способы толкования традиции. Во многом похожая ситуация имела место в индийских правоведческих школах, учения которых находят множество параллелей в законах ирландских брегонов. Свободное население обозначалось в юридических трактатах словом «фении» (Feni), а само традиционное право получило название «фенехас» (finechas). Обыкновенно в других сочинениях ирландцы именовались «гэлами» (Goedil), а это слово является заимствованием из валлийского, в котором оно имеет форму Gwyddyl. Таким образом, ирландцы не имели общепринятого самоназвания до тех пор, пока они не вступили в контакт с чужеземцами. Иногда в правоведческих трактатах мы находим упоминания об «уладах» (Ulaid), жителях Ульстера, и «галеойнах» (Gaileoin) или «лагенах» (Laigin), жителях Лейнстера, как об отличных от «фениев» народах. Это означает, что название «фении» первоначально могло относиться к населению срединных областей Ирландии, которыми в христианскую эпоху правила великая династия Уи Нейллов, и, возможно, также к Эоганахтам, властвовавшим над Мунстером. Из генеалогической традиции известны и другие древние этнические группы, рассеянные по различным частям Ирландии, в особенности «эрины» (Erainn) («иверны», которых отметил на своей карте во II веке Птолемей) и «круитни» (Cruthin или Cruithni), носящие то же название, что и таинственные шотландские пикты. Впрочем, в отличие от пиктов, ни одна из этих групп, по-видимому, не отличалась ни по языку, ни по общественному устройству от остальных ирландцев, хотя в эпоху раннего Средневековья они долгое время сохраняли свою идентичность.

Мы должны соблюдать известную осторожность и не отождествлять ни «гэлов», ни «фениев» с лингвистическим термином «гойделы», которым современные ученые обозначают носителей гэльских или Q-кельтских языков в противоположность народам, говорящим на бриттских или Р-кельтских диалектах. Вопросы о том, в какое время кельты пришли в Британию и Ирландию и каким образом возникли различия между диалектами, которые в конечном итоге разделились на гэльскую и бриттскую ветви, волнуют лингвистов и специалистов по доисторическому периоду: они не имеют непосредственного касательства к периоду раннего Средневековья. Мы располагаем многочисленными свидетельствами о переселениях, которые протекали в обоих направлениях через Ирландское море в римскую эпоху, а в IV и V веках крупные поселения ирландцев (которых римляне назвали «скоттами») появились в Западной Британии и оставили следы своего пребывания в средневековой валлийской традиции и огамических надписях. Самая знаменитая ирландская колония была образована севернее, в Аргайле, переселенцами из королевства Дал Риада, находившегося на территории современного графства Антрим.

Изучением ирландской предыстории увлекались средневековые ирландцы, столетиями разрабатывавшие подробное описание последовательных нашествий Партолона, Немеда, Фир Болг, племен богини Дану и сыновей Миля. Это повествование, запечатленное в «Книге Захватов Ирландии» (Lebor Gabala), которая постоянно переписывалась в новых и пересмотренных редакциях до конца XII века, представляет собой фантастическое переплетение подлинных воспоминаний, чужеземной латинской учености и мировой истории, заимствованной у Орозия и Исидора Севильского, евгемеризированной кельтской мифологии, династической пропаганды, фольклора и чистого вымысла. В самой ранней версии (имевшей хождение уже в VIII веке) только коннахты, вместе с их потомками Уи Нейллами, и мунстерские Эоганахты происходят от двух сыновей Миля; остальные народы Ирландии четко отделяются от них и по молчаливому согласию наделяются низшим статусом. Такое положение дел отражает широко распространенную теорию, согласно которой страна разделялась на две сферы влияния: половину Конна (Leth Cuinn) и половину Муга (Leth Moga) — верховные королевства Тары и Кашеля. Впрочем, вскоре стараниями средневековых историков родословные, возводящие их происхождение к сыновьям Миля, получили и другие династии местного значения, и в итоге семья прародителя разрослась до устрашающих размеров. Даже наиболее выдающиеся роды круитни и эринов были включены в милезианскую схему, пока число «потомков Фир Болг» не свелось лишь к нескольким незначительным племенам-данникам. Утверждения, будто кельтские боги на самом деле были одним из народов, населявших Ирландию до появления сыновей Миля, «племенами богини Дану» (Тиаtha De Danann), изгнанными сыновьями Миля в скрытые убежища в потусторонних сидах, располагавшихся внутри холмов и под озерами, не могли никого обмануть. Подобная евгемеризация служила для успокоения совести христиан, интересующихся языческим прошлым.

Современные ученые, оснащенные новейшими филологическими и археологическими методами, оказались столь же пылкими и неуравновешенными, как и их средневековые предшественники, познакомившиеся с мировыми хрониками Иеронима и Евсевия. Подобно тому, как монахи Бангора принялись вставлять имена доисторических королей или божеств-покровителей Тары и уладской столицы Эмайн Махи в хронологические таблицы, стремясь привести их в соответствие с хронологией Египта, Ассирии, Персии, Греции и Римской империи, точно так же нынешние ученые интерпретировали «Книгу Захватов Ирландии» в терминах различных волн кельтских и докельтских переселенцев, строителей мегалитических сооружений, племен культуры колоколовидных кубков, галльштаттской и латенской культуры. Самым впечатляющим памятником подобного рода деятельности явился грандиозный труд Т. Ф. О'Рахилли «Раннеирландская история и мифология» (Early Irish history and mythology). Согласно воззрениям О'Рахилли, гойделы составляли последнюю волну кельтских переселенцев в Ирландию и прибыли на остров в I веке до н. э. Он использует наименование «гойделы» в чрезвычайно тенденциозном смысле, в сущности ограничивая круг его значений коннахтами, Уи Нейллами и Эоганахтами: эрины и улады, лагены и круитни, по его мнению, были Р-кельтами. Однако документальные свидетельства не позволяют историку отодвинуть дату возникновения династий Уи Нейллов и Эоганахтов далее V века н. э., и, вне зависимости от силы и влияния этих династий, они не имели бы возможности за столь короткий срок навязать свой язык всему остальному населению страны. Более того, теория О'Рахилли вступает в противоречие с первыми письменными памятниками ирландского языка — огамическими надписями, самое большое скопление которых отмечается именно в якобы негойдельских областях. Гэльский язык принесло с собой в Шотландию и племя Дал Риада, которое происходило от эринов.

О том, насколько мало можно доверять средневековым представлениям о доисторическом периоде, говорит поразительный факт: ни ирландцы, ни валлийцы, несмотря на то, что они находились в постоянном контакте и обладали очень сходными чертами в сфере общественного устройства, законов и литературы, по-видимому, даже и не догадывались о своем общекельтском происхождении. И напротив, англосаксы, гораздо прохладнее относившиеся к генеалогическим исследованиям, всегда сохраняли память о своих связях с древними саксами в Германии. Расы обозримого мира вели свой род от сыновей Ноя; но если валлийцы (действуя по подсказке Исидора Севильского) возводили свое происхождение к Бруту и троянцам, то ирландцы заставили сыновей Миля идти из Скифии через Египет и Испанию. Даже в церковной сфере, в которой валлийцы, бретонцы и ирландцы демонстрировали сходную монастырскую организацию и некоторые традиции, казавшиеся эксцентричными (если не хуже) представителям римской вселенской церкви, они, по-видимому, почти не осознавали своего единства. Термин «кельтская Церковь» был придуман современными историками, и он имеет право на существование; однако ирландцы совершенно не представляли себе, что они относятся к ней.

Составителям генеалогий можно доверять постольку, поскольку они демонстрируют, что у эринов, круитни и лагенов бытовали самобытные легенды о происхождении и своеобразные родовые традиции, однако когда они утверждают, что какой-либо конкретный народ входил в ту или иную из этих групп или же был связан с коннахтами или Эоганахтами, к подобным заявлениям следует подходить с большой осторожностью. Генеалогии часто модифицировались применительно к политическим целям. Возможно, самым показательным примером может служить выдумка ирландских ученых, будто род Дал Кайс, правителей небольшого королевства в восточной части Клэра, является ответвлением Эоганахтов, с глубокой древности имеющим право на верховную королевскую власть над Мунстером. Престижность аристократического происхождения настолько сильно укоренилась в сознании ирландцев, что таких явлений, как приход к власти Бриана Боромы и укрепление этой власти О'Брайенами, оказалось недостаточно, чтобы повысить статус Дал Кайс в политической иерархии, не прибегая к фальшивой позолоте и не придумывая с этой целью выдающихся предков.

Легенды о происхождении многих династий повествуют о том, что они захватили свои земли, прибыв в Ирландию из-за моря. Подобные сказания, совершенно не вписывавшиеся в рамки милезианской схемы, бытовали у лагенов и Эоганахтов. Позднее, когда завершилось создание псевдоисторической доктрины и когда общее признание получили представления, что сыновья Миля высадились в Ирландии в далеком прошлом, такие ранние, более аутентичные легенды о захвате Мунстера Эоганом и захвате Лейнстера Лабрайдом Аоингсехом показались анахронистическими, так как и Эогану, и Лабрайду приписывалось происхождение от Миля. Тем не менее эти легенды сохранились в видоизмененной форме, изображая персонажей-первопредков в виде изгнанных принцев, возвращающих наследственные владения с помощью иноземных войск. Ирландская традиция была чрезвычайно устойчива, а консерватизм ирландского общества удивительно силен, и поэтому вовсе не странным выглядит предположение, что Диармайт Мак Мурхада в XII веке вдохновлялся примером своего легендарного предка.

Похожую историю рассказывали и о Туатале Техтмаре, деде Конна Ста Битв (Соnn Cetchathach), эпонимического предка коннахтов. В самом деле, не многие ирландские роды притязали на автохтонность. Поэтому мы проявили бы чрезмерный скепсис, если бы стали отрицать, что существовали какие-то воспоминания о кельтских нашествиях и переселениях, какими бы искаженными они ни представали в прокрустовых схемах средневековых ученых. Лингвистические данные и, в меньшей степени, свидетельства археологии говорят о том, что Ирландия была кельтской страной; избежав римского завоевания, она сохранила кельтские культуру и государственное устройство, а рассказы античных писателей о континентальных кельтах находят примечательные параллели в ирландской литературе и исторических документах. Почти что каждую главу из повествования Цезаря о галльской войне можно проиллюстрировать ирландскими примерами, хотя в эпоху Цезаря Галлия начала испытывать радикальные перемены, упраздняя монархическую форму правления. Такая революция была немыслима для ирландцев.

Вышедшая в недавнее время на передний план озабоченность ученых доисторическими вопросами лингвистики и археологии, а также попытки распутать гордиев узел патрикианской проблемы, стоящей у самых истоков ирландской истории, отвлекли внимание исследователей от изучения хорошо документированных столетий, предшествующих англо-норманнскому нашествию 1169 года. Раннеирландская история представляет собой богатое и относительно мало исследованное поле, необычайно интересное для историка цивилизации. Из наших источников вырисовывается подробная картина замкнутого общества, в одно и то же время архаичного и сложного; тихой заводи, не потревоженной основным потоком латинского Средневековья, в который оно, как это ни парадоксально, привнесло освежающее течение интеллектуального оживления и религиозного идеализма. Первозданные черты ирландского общества и в особенности архаические свойства представлений о королевской власти находят ближайшие европейские параллели в дохристианской Скандинавии. В самом деле, Тойнби зачислил как Ирландию, так и Скандинавию в разряд «недоразвитых цивилизаций», независимых от Рима и западной культуры, являвшейся наследницей римской цивилизации, но он несколько преувеличивает своеобразие ирландской Церкви, которая при всех своих отли-чиях оставалась латинской.

Христианство пришло в Ирландию из римской Британии и Галлии, но не вслед за легионами. Нарождающаяся ирландская Церковь не испытала воздействия чуждых образцов: падение Римской империи подарило ей свободу развития, которой ирландская Церковь и воспользовалась, конечно же, заимствовав различные элементы из восточного и западного христианства, но приспособив их к нуждам ирландского общества. Эклектизм, связавший множество чужеземных ингредиентов в самобытный ирландский узор, можно наблюдать в литургии Требника из Стоу (Stowe Missal), в эволюции ирландского письма, а также в иллюминировании рукописей и других искусствах. Характерная организационная единица ирландской Церкви, монастырская община (familia), отражает основную единицу общества, фине, или большую семью, являвшуюся субъектом ирландского права. Вовсе не случайно ни то, что церковная реформа XII века, доведенная до завершения св. Малахией, которая ввела в Ирландии стандартную западноевропейскую епархиальную систему, протекала в то самое время, когда ирландское общество становилось по-настоящему феодальным, ни то, что эта реформа получила поддержку со стороны тех князей, которые стремились создать новую модель монархии и заменить ею прежнюю в высшей степени раздробленную систему племен-королевств.

И ирландцы, и валлийцы создали литературу на родных языках, по-видимому, уже в VI веке. Обе страны унаследовали от древнего кельтского мира наделенную огромными привилегиями касту ученых людей, поэтов, друидов, бардов, составителей генеалогий и правоведов, которые пережили введение христианства, отказавшись от своих самых очевидных языческих функций. Таким образом, христианское духовенство не обладало монополией на ученость, и в Ирландии «люди искусства» (аеs dana) сохраняли местную традицию, обогащая ее новым латинским монастырским образованием. Было бы неправильным предполагать, что средневековые ирландские поэты и брегоны были скрытыми язычниками, но в силу самого своего служения, состоявшего в передаче традиции (sепсhаs), они сознательно или бессознательно сохранили многие друидические черты.

Из сочинений античных писателей, а именно философа-стоика и путешественника Посидония из Апамеи, мы узнаём, что у галлов была каста поэтов-пророков, бардов и друидов — vates, bardoi и druides; хорошо известен и рассказ Цезаря об обучении в школах друидов. Слово vates перешло в ирландский язык в форме faith, «прорицатель», однако обычным словом для обозначения «поэта» являлось слово fili (мн. ч. filid), означавшее буквально «провидец», а из средневековых источников явствует, что предсказания входили в перечень функций поэта. В валлийском языке поэт обозначался словом бард, однако в Ирландии, как и в древней Галлии, барды составляли низшую ступень сословия стихотворцев и специализировались в сатире и хвалебной поэзии: обычно бард сопровождал филида в составе его свиты. Ирландское слово drui (мн. ч. druid) обыкновенно передается в гиберно-латинских текстах, в которых друиды зачастую выступают в роли противников Патрика и других святых, с помощью слова magus. В ирландском праве «люди искусства» составляли особую общественную прослойку, обладавшую равным статусом с родовой знатью (Цезарь подразделял галльское общество на друидов, всадников и простонародье). В эту иерархическую схему с ее изощренными установлениями, относившимися к сумме вергельда и «цены чести», по аналогии было включено и христианское духовенство. Включение служителей Церкви в общественную иерархию предоставило правоведам обширный материал, благодаря которому они с успехом могли проявить свою педантичную страсть к классификации. Подобно тому как духовенство разделялось на семь чинов от епископа до чтеца, должно быть и семь разрядов аеs dаnа, и семь рангов знати, и, в конечном итоге, даже семь классов простых свободных общинников. Оллам (оllат), занимавший наивысшее положение в образованном сословии, приравнивался по своему правовому статусу к королю или епископу. Оллам унаследовал плащ древнего друида, но сам друид как таковой, профессиональный волшебник, при новом распределении был низведен до несвободного статуса.

Компромисс, достигнутый между Церковью и филидами, отражен в легендах, окутывающих Собор в Друим Кете, состоявшийся в 575 году. Шилидам угрожали изгнанием ирландские короли, посчитавшие их запросы обременительными, их высокомерие нестерпимым, а их владение сатирой опасным. От уничтожения их неожиданно спасло вмешательство величайшего ирландского святого, Колума Килле из Ионы. Хотя сама эта легенда не имеет исторического значения, ныне общее признание получила точка зрения, согласно которой древнейшее произведение ирландской литературы, написанное туманным языком и известное под названием «Чудо Колума Килле» (Аmrа Соluim Сillе), действительно было создано профессиональным поэтом по случаю смерти святого в 597 году. Древняя ирландская литература обязана своим богатством и самобытностью плодотворному сотрудничеству монаха и филида, а англо-саксонская традиция ранним своим расцветом, возможно не в последнюю очередь, обязана благожелательному отношению со стороны ирландских миссионеров.

Традиция утверждает, что законы первоначально находились в ведении филидов, и действительно, самые ранние отрывки, датируемые VII и, возможно, даже VI веками, написаны архаическими стихами. Однако в историческую эпоху правоведы составляли отдельную ветвь «людей искусства» и именовались brithemain (мн. ч. от brithem: английское «брегон» происходит от новоирландской формы breitheamhain). Также к особой категории относился senchaid, официальный историк и составитель генеалогий, хотя он мог сочинять свои произведения в стихотворной форме: сегодня senchai, «шанахи», является хранителем фольклора, сказочником и певцом. Именно этот замкнутый круг поэтов и ученых по большей части нес ответственность за поддержание культурного единства страны. Только они, вкупе с христианским духовенством, наделенным такими же привилегиями, обладали правовым статусом за пределами своего туата. В величайшем эпическом повествовании, «Похищении быка из Куальнге» (Tain Bo Cuailnge), Коналл Кернах охраняет уладские границы в горах Фьюз (южная часть графства Арма), ибо «денно и нощно стоит там в дозоре один из славнейших уладов, дабы самому сразиться за весь Улад, если задумает недруг пойти на уладов войною. А случись кому из мудрецов и филидов оставить наш край без достойной награды, дело его поднести им сокровищ и разных подарков во славу всей нашей страны. Тем же из них, кто идет ко двору Конхобара, будет в пути он защитой до самого ложа владыки, где прежде всех прочих по праву должны быть пропеты их песни и сказы»[3].

Можно сказать, что в некотором смысле филиды обладали большей властью, чем короли. Они создавали общественное мнение, которое является высшим судьей и определяет приемлемость тех или иных форм государственного устройства и политики. Впрочем, выражаемое ими мнение едва ли можно назвать народным: в аристократическом обществе сословие филидов было чрезвычайно высокопоставленным и в высшей степени консервативным. В XVI веке они стали выразителями старого гэльского порядка, отказавшегося приспосабливаться к новым сложным условиям и сполна расплатившегося за это. В то время многие князья и вожди, которых поэты упрямо продолжали считать независимыми королями, каждый из которых был достоин занять королевский престол Тары и всей Ирландии, достаточно охотно приняли тюдоровские условия, в соответствии с которыми они должны были передать свои земли королю Англии и получить их обратно в виде лена. Поэтому «люди искусства» подвергались поношениям со стороны елизаветинских памфлетистов и преследовались властями. Окончательное низвержение филидов произошло в конце XVII века, когда, утратив своих покровителей, они были вынуждены оставить искусственный стиль выражения и величавые силлабические размеры и писать или петь на языке крестьян, которых они презирали, но с которыми отныне была неразрывно связана их судьба.

Вряд ли можно сомневаться в том, что влияние, которым они располагали на протяжении более тысячи лет, уходит корнями в древние представления о могуществе слов. Вера в магическую силу, присущую распевному формульному речению истинного поэта, выражается в индийских Ведах, в семантическом поле значений латинских слов саrmen и саnеrе и, по-видимому, стоит за изысканным, но странным выражением Алкиноя, признающего истинность чудесного повествования о приключениях Одиссея; он говорит, что земля порождает множество лжецов и обманщиков:

«Прекрасная повесть» филида по самой сути была истиной. Так, судя по всему, гласила догма, продержавшаяся в подсознании ирландцев-христиан вплоть до наших времен и искупавшая льстивое многословие бардовских панегириков. С другой стороны, именно эта ужасная сила пропитывала ядом поэтическую сатиру (аеr). Сатира могла вызывать волдыри на лице, а сравнительная антропология не дает нам оснований усомниться в том, что в дохристианскую эпоху она могла в буквальном смысле слова убить человека. Человек, против которого была направлена справедливая сатира, лишался своей цены чести, а тем самым и права голоса. Исключения не составляли и короли. Удивительный пример могущества, приписываемого этому оружию, можно наблюдать в договоре, заключенном О'Доннеллом из Тирконелла и О'Коннором из Слайго в 1539 году. В качестве гарантов выступали архиепископ Туамский и другие духовные лица, которые обещали отлучить О'Коннора в случае нарушения им договора, а также три представителя поэтических династий Уордов и О'Клери — Конхобар Руад Мак ан Ворд (Conchobar Ruadh Mac an Bhaird), О'Клери (O Clerigh) и Фергал мак Домналл Руад Мак ан Ворд (Fearghal mac Domhnaill Ruaidh Mac an Bhaird), — которые обязались написать против него сатиры по воле О'Доннелла.

Филид играл важную роль в королевской инаугурации. Инаугурационная ода, написанная Торной О'Мал Конайре (Torna O Maol Chonaire) (ум. в 1468 г.) для Фелима О'Конхобара (Feilim O Conchobhair), сопровождается описанием церемонии, проводившейся в древнем священном месте, на доисторическом кургане Карн Фрайх (холм Карнфри в графстве Роскоммон). Хотя при обряде присутствовали епископы, аббаты и все гэльские вассальные короли Коннахта, в оде говорится, что «О'Мал Конайре было доверено вручить прут королевской власти ему [Фелиму] при его возведении на престол, и никто из коннахтской знати не был в праве быть с ним на холме, кроме О'Мала Конайре, который возводит его в королевский сан, и О'Коннахтайна, который охраняет вход на холм».

Характерной особенностью неумеренной похвалы, присущей бардовской поэзии, является то, что поэт после тщательного рассмотрения генеалогии покровителя не только наделяет его воинской доблестью, мудростью, щедростью и героическими деяниями, но часто также в выспреннем, хотя и общепринятом стиле описывает его телесную красоту. Один поэт эпохи позднего Средневековья с пуританским складом ума критикует своих коллег за очевидную и явную ложь, к которой они прибегали в таких ситуациях:

Очевидно, к этому времени подобная условность изжила себя, а ее истинная цель была забыта. На самом деле все перечисленные качества восходят к описанию жениха. Инаугурационная ода первоначально представляла собой свадебную песню, прославляющую бракосочетание короля и страны, ιερος γαμος между королем и богиней. Это вовсе не искусственные построения современных ученых, так как в Анналах Коннахта инаугурация другого Фелима О'Конхобара в 1310 году описывается следующим образом: «И было его возведение на престол столь же царственным, и великолепным и многолюдным, как любого из его рода со времен Бриона, сына Эоху Мугмедона, и до этого дня. И когда женился Федлимид, сын Аэда, сына Эогана, на пятине Коннахт, ожидал его приемный отец[4] той ночью так, как должно по воспоминаниям стариков и записям старых книг, и это была самая превосходная королевская свадьба, которая когда-либо проводилась в Коннахте до того дня».

Здесь для обозначения свадьбы используются слова feis и banais. Последняя лексема (стандартное обозначение свадьбы) является сложным образованием, состоящим из первого слова (feis) и приставки bаn-. Слово feis обычно переводится как «пир», но в этимологическом плане оно является глагольным именем от древнеирландского глагола fо-аid «провести ночь, спать с кем-либо». Профессор Джеймс Карни обратил внимание на то, что, вероятно, именно символическое бракосочетание составляло истинное значение знаменитого «Праздника Тары» (Feis Temro).

О том, что когда-то «свадьба» проводилась в более грубой форме, чем на благопристойной церемонии XV века на холме Карнфри, по-видимому, свидетельствует известный отчет, приведенный Геральдом Камбрийским в конце XII века и повествующий о нелепом обряде, якобы бытовавшем в Донеголе: «В северной и отдаленной части Ульстера, а именно в Кенелкунилле (Тирконнелле) живет некий народ, который имеет обыкновение возводить на престол своих королей, справляя совершенно нелепый и отвратительный обряд. Когда весь народ этой страны собирается в одном месте, в середину собрания выводят белую кобылу. Коронуемый не как вождь, но как зверь, не как король, но как преступник, прежде всего обнимает животное, признавая себя также зверем. Затем кобылу сразу же убивают, разрубают на части и варят в воде. После этого из той же воды для этого человека готовят ванну. Он садится в ванну в окружении всего своего народа, и все, он и они, едят мясо кобылы, которое подают им. Он глотает и пьет похлебку, в которой сидит, не из чаши и не из рук, а просто погружая в нее свой рот. Когда этот нечестивый обряд завершается, он наделяется королевской властью и могуществом».

Конечно, Геральд был более чем заинтересован в успехе англо-норманнского вторжения. Его родственники играли важную роль в этом предприятии, официально заявленной целью которого было возвращение ирландцев — варваров и полуязычников — в лоно христианской церкви. Поэтому, очевидно, мы не можем полностью доверять его сообщению. Примечательно, что Геральд не утверждает, будто он видел обряд своими глазами, а помещает описываемые события в отдаленную область, в которую еще не проникли завоеватели. Тем не менее нам не кажется вероятным, что Геральд мог придумать весь этот рассказ, так как мы обнаруживаем жертвоприношение лошади, ассоциируемое с инаугурационными ритуалами, у многих индоевропейских народов. Очевидные параллели можно найти в древнеиндийской ашвамедхе и в обряде поедания конины королем и народом в Норвегии, которому вынужден был подчиниться даже христианин Хакон Добрый. С другой стороны, Адомнан, сам являвшийся членом правящего дома Тир Конайлла, с особым отвращением относился к поеданию мяса кобылы еще за пять столетий до Геральда. Во всяком случае, в эпоху позднего Средневековья О'Доннелл (О Domhnaill) был возведен на престол в церкви Килмакренана вассальным королем О'Галлхобаром (О Gallchobair) и эренагом О'Фрилом (О Frighil), наследственным преемником аббатов древнего колумбановского монастыря. А в XVI веке Сидни говорил о Конне О'Доннелле (ум. в 1583 г.): «Этот Хон намеревался стать главой страны, но епископы и другие лендлорды все-таки выбрали О'Доннеллом сэра Гуго». К тому времени, конечно же, Церковь уже давно придала инаугурационной церемонии христианскую форму, а Кенел Конайлл гордились своим родством с такими святыми, как Колум Килле и Адомнан.

Целительная ванна из мясной похлебки для раненого героя является обычным мотивом в сагах, однако внимание привлекает то обстоятельство, что первый пример мы находим в саге «Похищение стад Фроэха» (Tain Bo Froech), основу которой составляет этиологическая легенда, объясняющая происхождение названия Карн Фрайх, того самого кургана, на котором возводились на престол О'Конноры, находившегося на расстоянии трех миль от Круахана, древней столицы Коннахта. Согласно легенде, Фроэх, смертный сын женщины из Иного мира, сестры Боанн (эпонимической богини реки Войн), посватался к Финдабайр, дочери Айлиля и Медб, короля и королевы Коннахта. Они вероломно завлекли Фроэха в озеро, в котором на него напало водяное чудовище. Далее в легенде говорится:

«— Нехорошо поступили мы, — сказала Медб.

— Жаль, что мы так обошлись с ним, — ответил Айлиль. — …Теперь же готовьте вы Фроэху все для купания: суп из свинины да мясо теленка, отбитое топором и теслом, а потом отведите его в купальню.

Так все и было сделано.

Тем временем впереди Фроэха выступили к крепости трубачи, и от звуков их рогов тридцать любимейших друзей Айлиля погибли от упоения. Фроэх вошел в крепость и направился к купальне, где уже собрались женщины, чтобы растереть его и вымыть ему голову. Потом вышел Фроэх из купальни, и ему приготовили ложе. Вдруг услышали все плач и стенания, разносившиеся над Круаханом, и увидели трижды пятьдесят женщин в пурпурных одеяниях с серебряными браслетами на запястьях и зелеными уборами на головах. Послали к тем женщинам людей, чтобы узнать, кого они оплакивают.

— Фроэха, сына Идата, — отвечали женщины, — юного любимца королей сидов Ирландии.

Между тем и сам Фроэх услышал тот плач.

— Уведите меня отсюда, — сказал он своим людям, — ибо это плач моей матери и женщин Боанн.

Тогда подняли его и отнесли к женщинам, а те окружили Фроэха и увели в Сид Круахан. На другой же день к вечеру предстало пред людьми Круахана чудесное зрелище — вышел из сида Фроэх, а с ним пятьдесят женщин. Был Фроэх здоров, как и прежде, без следа недуга иль порчи. Равны красотою, летами, обличьем, равно прекрасные, стройные, ловкие были те женщины в одеяниях жителей сидов, так что не отличить бы никому одну от другой. Столпились вокруг них люди, а женщины распрощались с Фроэхом против ворот крепости, и от их стенаний немало людей там упали в беспамятстве. С той поры и знают ирландские музыканты «Плач женщин из сидов».

Тогда вошел Фроэх в крепость. Встали все воины при виде него и приветствовали так, будто явился он с того света. Встали и Айлиль с Медб и повинились во всех неправых делах, да во всем зле, что причинили они Фроэху. Так помирились они». [Похищение. С. 93–95.]

На самом деле Фроэх был искусственно воскрешен повествователем, чтобы связать первоначальную легенду с основным сюжетом «Похищения быка из Куальнге»: Фроэх присоединяется к походу Медб на Ульстер, гибнет от руки Кухулина, и женщины сидов еще раз уносят его в сид, который носит его имя. Профессор Джеймс Карни недавно привлек внимание к огамической надписи из самого Круахана, которая гласит: VRAICCI MAQI MEDVVI «[камень] Фроэха, сына Медба», причем в данном случае Медб является мужским именем.

Таким образом в VIII веке, по всей видимости, существовала туманная традиция, связывавшая купание в мясной похлебке с местом королевской инаугурации. Кажется разумным предположение, что в XII веке Геральд узнал в упрощенной форме от ирландцев или норвежцев с юго-востока рассказ об устарелом языческом обряде, который, по уверениям клеветников, все еще бытовал у отдаленного племени в северо-западной части страны: мы не находим однозначных утверждений, что под выражением «некое племя» (gens quaedam) скрывается Кенел Конайлл. Однако у нас есть все основания полагать, что даже в эту позднюю эпоху символическое купание могло составлять часть церемонии, подобно той, что сопровождала посвящение в рыцари.

Мы еще неоднократно будем возвращаться к тесной связи между кельтскими королевскими резиденциями и неолитическими погребальными курганами, которая свидетельствует о необычайной устойчивости местной ирландской традиции. Такие мегалитические сооружения, а также многие естественные холмы считались сидами или потусторонними обиталищами (слово sid родственно латинскому sedes), ирландская же банши на самом деле является женщиной из сидов (ben side), богиней-прародительницей, оплакивающей своих благородных, но смертных потомков.

Центральная роль филида на инаугурационной церемонии любопытным образом оттеняется прерогативами, которыми до относительно недавнего времени пользовались ирландские поэты на свадьбах. В XVI веке бард требовал себе приданое невесты или равную ему стоимость, а на Гебридах в XVII веке он забирал плед и шляпу жениха в качестве оплаты за свадебную песню. В валлийских правоведческих трактатах говорится о плате в 24 пенса, которую должна выплачивать главному поэту страны каждая дева, выходя замуж, и эта сумма представляется заменой первоначального дара. В ведической Индии магические и ритуальные первоистоки этого обычая проявляются более отчетливо: здесь брахман, произносивший гимн богу Сурье на свадьбе, получал на следующее утро сорочку невесты.

Согласно трактату О'Коннора, упоминавшийся выше О'Мал Конайре получил после инаугурации одежду и оружие Конхобара, и этот рассказ находит параллель в повествовании Мартина, написанном в XVII веке и посвященном «церемонии провозглашения Господина Островов»:

«На ней иногда присутствовали епископ Аргайла, епископ Островов и семеро священников; однако всегда присутствовал какой-нибудь епископ с вождями всех главных родов и Господин Островов. Там был квадратный камень, семи или восьми футов в длину, на котором он стоял, и это означало, что он будет идти по стопам своих предшественников и следовать их честности и что он по праву введен в свои владения. Он был одет в белое одеяние, чтобы показать свою невинность и чистоту сердца… После этого белые одежды по праву принадлежали поэту. Затем ему должны были вручить белый прут, означающий, что он наделен властью не для того, чтобы править тиранически и несправедливо, но с благоразумием и искренностью…».

В связи с инаугурацией часто используется выражение «провозглашение короля»; громкое выкликание его имени и титула составляло существенную часть церемонии. Может показаться, что таким образом король мог быть провозглашен по всем правилам и без изощренных обрядов, связанных с местом инаугурации, и тем самым истинным «делателем королей» становился поэт, повелевающий могуществом Слова.

В эпоху позднего Средневековья поэт иногда лишался своей высшей церемониальной роли, но без его присутствия никогда не могли обойтись целиком и полностью. Часто самый влиятельный из королей-вассалов или представитель древней династии, которая, хотя и понизилась в статусе, все еще владела местом проведения церемонии, выдвигал свои притязания на право проведения инаугурации. Так, в XVI веке главными лицами при законном возведении на престол О'Нейллов были и О'Кейны (О Cathain), и О'Хэганы (О Hagain) из Тулах Ок. В трактате, посвященном Уи Фиахрах, говорится, что при инаугурации О'Дауда (О Dubhda из Тирераха) его оружие, одеяние и конь передавались О'Коману (О Саоmhain), представителю побежденной династии, который в свою очередь отдавал свое снаряжение филиду из рода Мак Фирбисов.

В некоторых областях духовные лица, сами являвшиеся членами родов, обладавших наследственной духовной властью и схожих с бардовскими септами, брали в свои руки функции и прерогативы поэтов. Наиболее разработанный рассказ о подобных притязаниях мы находим в позднем ирландском «Житии св. Мэдока Фернсского». Св. Мэдок был покровителем одновременно южнолейнстерских Уи Хеннселайг (Ui Cheinnselaig) и Уа Руайрк (Ua Ruairc) из Брефне. Житие было написано в интересах Церквей Друмлейна и Россинвера в графстве Лейтрим:

«Конь и одежды короля Брефне в день, когда он становится королем, или же десять лошадей или двадцать коров. Вокруг короля обнести Брекк Мэдок[5], чтобы обязать его тем самым праведно судить между человеком и человеком, будь он слаб или могуч. Более того, его следует нести перед людьми Брефне в каждом сражении и каждом состязании, и оно должно обойти вокруг них по правую руку, и они вернутся невре-димыми. Покрывало из шелка или золотой нобль для Брекк, чтобы защитить его, если нужно, должно быть дано сыновьями королей и вождей (o maccaibh riogh taoisech). Самому королю на следующий день после того, как он сделался королем, идти в Друмлейн или Россинвер с подношением, и ему не нужно бояться болезни или недуга до последней немочи…

Таков обычай возведения короля Брефне: двенадцать наследников Мэдока идут вокруг него шествием, то есть О'Фаррелли, О'Фергус, О'Шеллоу, О'Коннахти, Магоран, О'Даффи, О'Дигенан, О'Кессиди; наследники Каллина, пресвитера Фроэха и епископа Финнхада[6]; и все они должны ходить вокруг него. Это собрание должно совместно воздать почести О'Даффи и его преемникам после него, ибо он воспитатель Мэдока, и позволить О'Даффи передать прут королю Брефне в честь Мэдока. И этот прут (slat) следует срубить с орешника Мэдока в Сескенн Уайрбойл в Лейнстере, каковое место является пустыней Мэдока (Disert Maedoc). Король должен отдать своего коня и одежды дому (muinntir) Мэдока или же возмещение, которое мы только что назвали. Треть этого снаряжения отходит О'Даффи в честь того, что он взрастил и воспитал Мэдока, или его преемнику, а другие две трети — тому собранию, о котором мы говорили. И тот не король и не вождь, кто не был посвящен таким образом…

Таков перечень того, что причитается Мэдоку от Лейнстера: одежда короля Лейнстера в тот день, когда он становится королем, за исключением его шелковой рубахи и одного копья, и один из его башмаков, полный серебра; и преемнику Аэда, сына Сетны[7], трижды обойти вкруг него. И если он или его преемник вложат прут в руку короля, он превзойдет всех силой и смелостью…»[8].

В нашем переводе мы избегали слова «коронация», которое употребляет Пламмер. Латинское слово соrona было заимствовано в ирландский язык в форме соrann и сузило свое значение до «монашеской тонзуры»; слово соroin «(королевская) корона» представляет собой заимствование эпохи позднего Средневековья. Иногда сообщается, будто ирландские короли выделялись тем, что носили «диадему» (mind) или «шлем» (саthbarr), но ни один из этих головных уборов, по всей видимости, не являлся королевской прерогативой. Слово mind обладает расплывчатым значением и может означать «сокровище; реликвия»; оно часто относится к изысканно украшенным ракам и ковчегам, а так как на них часто приносились клятвы, то в новоирландском языке mionn обычно означает «клятва». В целом понятия «короны» и «трона» были чужды архаической ирландской королевской власти. Достоинство королей заключалось в исполнении определенных гейсов и использовании определенных прерогатив. Королевское звание формально переходило к ним с вручением прута власти», а упоминание поэтического орешника в «Житии св. Мэдока» выдает истинное происхождение описываемых обрядов.

Вопрос о том, выполняли ли кельтские друиды жреческие функции, остается спорным. Вероятнее всего, нет. Жрецом своего народа, по-видимому, был король. Король племени на самом деле обладал очень незначительным объемом исполнительной власти, выступая лишь в роли военного вождя и председателя народного собрания (oenach). Как и подобает сакральному королю, ирландский ri на каждом шагу сталкивался с проявлениями божественной природы в виде многочисленных табу или гейсов. В начале XI века, когда предпринимались сознательные попытки возродить древние обычаи, почти забытые в эпоху войн с викингами, поэт Куан уа Лотхайн (Сuаn uа Lothchain) сочинил поэму, повествующую о запретах и правах (gessa ocus buada), свойственных королям пяти доисторических пятин Ирландии. Фрэзер в «Золотой ветви» привлек внимание антропологов к этим проявлениям священной природы королевской власти много лет назад. Король Тары не должен был: встречать восход солнца в Таре, прерывать поездку на Маг Брег в среду, ехать по Маг Кулинн после заката, направлять своих коней в Фан Коммайр, уезжать на север от Тетбы во вторник, иметь разведчика в Бетре в понедельник после Бельтайна (1 мая) или след своей армии в Ат Майгне во вторник после Самайна (1 ноября). Его правами были: рыба Войн, олень Луйбнеха, лес Маны, черника Бри Аейт, салат Броснаха, вода из колодца Тлахтги, зайцы Нааса. «Все это обычно приносилось королю Тары первого августа. И год, в который он съедал их, не отнимался от срока его жизни, и он был победоносен в сражении на любой стороне».

В саге «Разрушение дома Да Дерга» (Тоgail Bruidne Da Derga), самой мрачной и загадочной ирландской саге, рассказывается о том, как Конайре, легендарный прототип справедливого и добродетельного короля Тары, невольно нарушил один за другим все свои гейсы, в то время как судьба неумолимо влекла его к дому Да Дерга. Конайре был предком многих племен эринов, которые в исторические времена были низведены до подчиненного положения. Сходную роль образцового короля средневековые историки приписывали Кормаку, сыну Арта, легендарному предку великих династий Уи Нейллов и коннахтов. Как и следовало ожидать, его жизненный путь был удачнее, чем у Конайре, хотя он также встретил свою смерть, погибнув от колдовских чар в доме Клетех на реке Войн (якобы он был убит друидами за то, что перешел в христианство).

«Хорошо было в Ирландии во времена этого короля. Нельзя было выпить воды из ее рек из-за обилия рыбы; нельзя было ходить по ее лесам из-за обилия плодов; нелегко было ездить по равнинам из-за обилия меда, и все это было даровано ему с небес благодаря правде его правления».

Правда правителя (fir flathemon или firinne flatho) является постоянно повторяющейся темой, связанной со столь же архаическими представлениями о силе Слова, о которых мы уже говорили. Эти идеи находят впечатляющее выражение в одном архаическом трактате, датируемом VII веком. В нем содержатся наставления правителю, вложенные в уста легендарного правоведа Моранна. Возможно, это первый образец жанра «королевского зерцала» (Furstenspiegel) в средневековой литературе. Древнейшая редакция «Завещания Моранна» (Аиdacht Moraind) по всем признакам принадлежит языческой эпохе, но уже вскоре после ее завершения ту же самую тему берут на вооружение христианские моралисты.

Моранн посылает вестника к Ферадаху Финд Фехтнаху, королю Тары:

В статье «Архаизм ирландской традиции», из которой взят приведенный выше перевод, Майлз Диллон показывает, что эти представления находят множество параллелей и в санскритской литературе. В Бехистунской надписи, творении родственной индийским ариям персидской цивилизации, Дарий торжественно возвещает о своей победе над узурпатором. Надпись составлена в ключе, весьма напоминающем ирландские представления о неправедном правителе, правящем ложью (go flatho):

«Когда Камбиз отправился в Египет, народ возмутился и было великое зло в стране, и в Персии, и в Мидии, и в других провинциях. (…)

Эти провинции, которые стали мятежными, — ложь сделала их мятежными, потому что они (самозванцы) обманывали народ — Ахурамазда их предал в мои руки. Как мне было угодно, так я с ними поступил. (…)

Говорит Дарий-царь: «О ты, который будешь со временем царем, крепко оберегай себя от лжи. Человека, который будет лжецом, строго наказывай, если хочешь, чтобы страна твоя была невредимой»»[9].

В «Завещании Моранна» есть фрагмент, рассказывающий о различных типах королей, определяемых не их положением в иерархии, а их характером:

«Есть лишь четыре правителя в мире.

Правитель, захватывающий власть с помощью иноземных войск извне (flaith congbale co slogaib anechtair); обычно власть его слаба и мимолетна. Когда войска покидают его, его достоинство и вызываемый им страх умаляются.

Разумный правитель (сiallfhlaith): он приобретает власть над своими землями без побед и разрушений, он никого не притесняет и никто не притесняет его. Он проживает свое время днями и ночами, ибо днями и ночами движется весь мир.

Но истинный правитель (firfhlaith): он и правда возвышают друг друга, усиливают друг друга, устремляются друг к другу, подпирают друг друга.

Бычий правитель (tarbfhlaith) не любим [народом]. Он бьет и получает удары, притесняет и терпит притеснения, нападает и терпит нападения. Против него всегда гудят рога. Тяжело и трудно начало его правления, ненавистна и неблагородна его середина, неустойчиво и скоротечно его окончание. Преступления его останутся на его сыновьях, лица людей отвернутся, сердца людей закроются. «Нет привета, — скажут все, — сыновьям этого правителя: не добрым было для нас правление вашего отца»».

Уже в VII веке в ирландское религиозное сочинение «О двенадцати проклятиях мира» (Dе duodecim abusivis saeculi) была включена глава о «неправедном царе» (rех iniquus), которая с одобрением цитируется (и приписывается св. Патрику) в собрании канонов, составленном в следующем столетии. В это же собрание вошло и письмо Карлу Великому, написанное примерно в 775 году неким Катвульфом (вероятно, англосаксом). На протяжении IX века эта глава ходила под именами Августина, Киприана и Исидора и цитировалась на различных франкских Синодах и церковных Соборах. По мнению Кении, она внесла существенный вклад в развитие европейской политической мысли.

Церковный писатель придал изложенным в сочинении представлениям новый оборот, запретив праведному королю оказывать покровительство друидам и сатирикам, в число которых он, вероятно, включал всех «людей искусства»:

«Правосудие Короля состоит в том, чтобы не притеснять никого незаконно своим могуществом… в том, чтобы не поддерживать развратных людей и фигляров (impudicos et histriones)… в том, чтобы окружать себя советниками из старших, мудрых и здравомыслящих людей, в том, чтобы не взирать на суеверия друидов, прорицателей и пророчиц (таgorum, ariolum pythonissarumque).

Для тех, кто хорошо поразмыслит, ясно, сколь полезно для мира Правосудие Короля. Ибо оно — мир для народа, охрана страны, безопасность простолюдинов, защита племени, исцеление недугов, радость людей, мягкость погоды, спокойствие моря, плодородие земли, утешение бедных, наследие детей, а для самого короля надежда на грядущее блаженство.

Впрочем, пусть король знает, что точно так же как на троне он поставлен первым среди людей, так ему достанется и первенство в мучениях, если он не будет вершить Правосудие».

Более сложный и утонченный характер носит труд «О христианских правителях» (Dе rectoribus christianis), написанный во второй половине IX века Седулием Скоттом, ирландским поэтом и ученым, одним из светил каролингского возрождения. По-видимому, сочинение было адресовано то ли Людовику II, то ли Лотарю II, а по форме оно построено по образцу чередующихся стихотворных и прозаических глав труда Боэция «Об утешении философией» (Dе соnsolatione philosophiae). Это произведение в гораздо большей степени проникнуто христианским духом, однако, возможно, вовсе не случайно, что столь влиятельный труд, вдохновивший множество подражателей в Средние века — включая Геральда Камбрийского, написавшего «Наставление правителям» (Instructio principis), — вышел из-под пера ирландца. Гномические «Наставления» подобного рода (tecosca) сохраняли свою популярность в местной ирландской традиции и, похоже, сочинялись в правоведческих школах. Самым известным произведением подобного жанра являются «Наставления короля Кормака», адресованные Кормаком, сыном Арта, своему сыну Кайрпре Лифехарю. Отрывки из них были опубликованы Куно Майером в книге «Древняя ирландская поэзия» (Апcient Irish poetry), однако фрагменты, лучше всего соответствующие текстам, которые мы цитировали выше, следует искать в его первоначальной редакции.

Хотя крупнейшие королевские центры, такие как Тара, Круахан и Эмайн Маха, славились по всей Ирландии, у каждого маленького туата было свое святилище, в котором происходила инаугурация короля. Короли Дал Кайс возводились на престол в Маг Адайр в южной части графства Клэр, а короли Дал Фиатах из Ульстера — в Краэб Тулхе на севере графства Даун. Начиная с XI и до конца XVI века короли Кенел Эогайн (Сеnel Eogain) провозглашались в Тулах Оке (Туллахог) под Дунганноном, а после поражения последнего и величайшего О'Нейлла при Кинселе Маунтджой разрушил неброский трон из каменных плит, который стоял на склоне холма за пределами укрепления[10].

В состав важных инаугурационных принадлежностей входила каменная плита (lесс): Камень Скона является лишь самым знаменитым из множества подобных камней. Это вовсе не Лиа Шаль из Тары, как часто утверждают, который до сих пор находится на своем месте и имеет совершенно другое назначение. Страбон рассказывает, что центр галатской тетрархии в Анатолии назывался Друнеметон, «дубовая роща», и кельты обычно употребляли слово nemetоn по отношению к таким рощам; оно родственно ирландскому nemed, «священный», и латинскому пеших. С определенностью можно говорить о том, что в общем случае на месте инаугурации находились также священное дерево (bile) или группа деревьев. Часто они стояли на вершине холма, который обычно представлял собой захоронение неолита или бронзового века. Если вражеские войска сжигали или срубали священные деревья, они наносили смертельное оскорбление противнику.

Чрезвычайно сильное чувство местного патриотизма, символизируемое этими эмблемами, является лейтмотивом ранней ирландской истории. Пока гэлы сохраняли свою независимость, партикуляризм (или, если угодно, трибализм) никогда не удавалось искоренить. Впрочем, он не всегда приносил один лишь вред. Он выдержал испытание викингскими нашествиями, в то время как преждевременно наступившее единство огромной каролингской империи растворилось в партикуляризме феодальной системы. Несколько столетий спустя его невыгодным сторонам суждено будет проявиться с большей отчетливостью.