Король шутов

IX ПРАВО СЮЗЕРЕНА.

Обмануть фиск считалось издавна большим удовольствием. Поэтому лакеи и чернь припрятывали для себя столько же вина и мяса, сколько и отдавали, и хохотали во все горло, когда их ловили в плутнях. Более никаких последствий не было, всем было весело и только.

Но не весело было в той зале, где Обер ле Фламен, при всей своей храбрости, не мог удержаться от какого-то тяжелого предчувствия, чем ближе подходила ночь в той зале, где Мариета слишком много думала о герцоге Орлеанском, по мере того как приближался момент, когда ей нужно будет думать только о муже, и где бальи, глядя на новобрачных, размышлял о некоторых правах, предъявить которые мог герцог Орлеанский, не зная того, что герцог уже заранее воспользовался ими.

– Метр бальи, – начал сир де Кони, – здесь невозможно остаться на ночь. Нельзя ли где-нибудь поблизости нанять дом до завтра?

– Невозможно, мессир… Здесь поблизости только жалкие лачуги.

– Следовательно, все эти люди будут до завтра здесь плясать и веселиться, но ведь не спать две ночи – это тяжело, неправда ли, madame де Кони?

– Что же делать, мессир, я готова покориться необходимости.

– Но я на это не согласен, моя прекрасная супруга, вы ведь, действительно, моя жена, хотя я до сих пор еще не имел случая в этом убедиться… Но что это! Опять лакей из кастелянства! Чего еще тут забыли?

Действительно новый посланный, опять в ливрее герцога, вошел в залу, в сопровождении нескольких крестьян, которые, видимо, чуяли носом, что сейчас произойдет нечто весьма для них интересное.

Как и прежний посланец, он развернул пергамент, к которому была прикреплена печать герцога Орлеанского, и, после почтительного поклона, прочел внушительным голосом следующее:

«Именем его высочества Людовика Французского, герцога Орлеанского, сюзерена кастелянства де Боте и причисленных к нему владений, Обер ле Фламен, ленник его по поместью Кони, обязуется немедленно прислать в замок де Боте Мариету д'Ангиен, на которой он женился, при благосклонном покровительстве герцога Орлеанского, которому, согласно обычаю, он должен предоставить право первой ночи».

– Кровь и смерть! Ты лжешь! – заревел Обер.

– Я не лгу: я исполнил свое поручение. Мариета в ужасе подалась назад.

– Герцог неспособен на такую мерзость, – продолжал Обер.

– Позвольте, мессир, – вмешался бальи внушительным тоном, – подобные разговоры здесь совсем неуместны. Это обычай столь же древний, как и монархическая власть, и вы можете пользоваться им в отношении ваших вассалок… одно другим вознаграждается.

– Нет, нет! Этого быть не может, и притом герцога теперь нет в замке… Это какая-нибудь подлость сенешаля.

– Герцога в замке теперь нет, это правда… но он завтра прибудет, – возразил посланный, которому присутствие бальи придавало смелости.

– И ты пришел сюда по его приказанию?

– По приказанию его светлости, – вот его печать, вот герб его.

Обер взял пергамент, развернул его, разорвал, растоптал ногами и ударил слугу в лицо.

– Отнеси ему это, – кричал он, бросая клочки в лицо посланному.

– Вам легко бить бедного слугу, который только исполнил свою обязанность: но за мною едет сенешал, он подтвердит мои слова.

– Клянусь святым моим патроном, пусть он придет сюда. Не бойтесь ничего, сударыня.

– Мессир! – прошептала Мариета дрожащим голосом, не подвергайте себя такой опасности… обещайте… сделайте вид, что вы согласны!

– Не бойтесь, говорю вам! Вассалы, вы обязаны повиноваться мне!.. Я надеюсь на вас!

Крестьяне, разгоряченные вином, увлеченные воинственной осанкой своего господина, крикнули с энтузиазмом: «Так! Так!»

– Ого-го! – пробормотал бальи, – это уже пахнет бунтом!

И, посмотрев в окно, прибавил:

– Мессир, поверьте мне, покоритесь, пора уж: вот и сенешал с отрядом стрелков.

– Покориться!.. Никогда! И, обратясь к вассалам:

– Эй! Друзья мои, у кого есть сердце, послужите вашему господину. Долой сенешала! Долой похитителя чести!

– Так, так! Вон отсюда сенешала! – крикнули несколько пьяных голосов.

Большая же часть не решалась и молчала, охлажденная видом сенешала, который входил уже в дом.

– Слушайте, стрелки, – сказал сенешал своему конвою, – здесь не понадобятся ни секиры, ни пики: ослабьте луки и пики, и бейте просто деревом этих мерзавцев, которые, честное слово, все пьяны.

Услышав это приказание, из всей толпы козлятников, коровников, оброчных и барщинных земледельцев послышались голоса:

– Э, мессир сенешал, это не я, не я. И по всей зале пронеслось: не я, не я!

– Ах, так вот какова ваша храбрость! Хмель видно прошел! Итак, прошу передать мне вассалку, согласно обычаю.

Обер, схватив Мариету за талию и размахивая шпагой, кричал на сенешала:

– А ну-ка подойди и возьми ее!

– Мессир Обер, – отвечал сенешал с величайшим хладнокровием, – вы совершаете большое преступление: супруг, который противится столь древнему и столь справедливому праву, осуждается, по старинному обычаю, на страшную казнь: его лишают свободы, влекут на двор сюзерена, привязывают к столбу и отдают на растерзание охотничьим собакам сюзерена.

– И вы находите это справедливым? – яростно закричал Обер. – Если вы живы, значит, вы обошли это?

Сенешал не возражал: но бальи вмешался докторальным тоном:

– Право это внесено в законы с первых времен монархии, даже владельцы духовного звания имеют право им пользоваться, но они воздерживаются от этого, предпочитая взимать за это деньги, которые употребляются во славу Божью. Если же женатый вилан живет далеко от поместья, то господин, теряющий таким образом права первой ночи, получает со своего вилана денежную пеню (trois sols de culaige). Cum villanus maritat filiam suam extra villanagium, debet tres solidos de culagio.

Судья долго бы еще перечислял свои законы, но терпение у сенешала истощилось. Заметив это, посланный, прибывший со вторым требованием герцога Орлеанского, перебил речь законника:

– Мессир! – сказал он, обращаясь к сиру де Кони, – я главный надсмотрщик герцогской псарни… мне же и придется спускать ее на вас… избавьте меня от этой печальной необходимости.

В ответ на это Обер только презрительно улыбнулся.

– Ну, мужичье, – закричал сенешал, – говорю вам в последний раз. Подавайте мне молодую, а не то я расправлюсь с вашей деревней: пущу в ход право выемки, восстановленное герцогом Орлеанским в вашу пользу, да вдобавок еще кое-кто из вас попробует у меня и веревки.

– Право выемки! – повторили в ужасе виланы, для которых всего чувствительнее были штрафы.

И точно также, как они готовы были защищать Мариету, они теперь бросились, чтобы схватить ее. Но Обер так страшно размахивал своею шпагой, что никто не решался подступиться.

Тогда сенешал скомандовал стрелкам взять непокорного.

Один из самых проворных попробовал вскочить ему на плечи, чтобы остановить движение руки, но упал с распоротым животом: второму Обер разрубил череп, третий с перерезанным горлом свалился на двух товарищей. Но четвертому удалось оттеснить Обера от наличника камина, о который он опирался, и принудить его прислониться к стене. Обер, вынужденный на мгновение отвести свою левую руку от талии Мариеты, чтобы схватить ближайшего стрелка, выпустил ее: Мариета без чувств упала на пол. Обер перешагнул через нее, схватил стрелка, задушил его и бросил к ногам сенешала.

Это изумительное сопротивление еще раз произвело поворот во мнении черни. Они любили силу и не терпели стрелков: быть может они поддержали бы своего господина, но в это время сир де Кони, желая лучше защитить Мариету, подался вперед: к несчастью, он поскользнулся в крови, покрывавшей плиты, не удержался и, боясь упасть на лежавшую Мариету, бросился в сторону и упал рядом с нею.

Очутившись на полу, он не мог уже встать: на него накинулись, скрутили его, связали веревками, которые впились ему в тело. Он мог только рычать:

– Ко мне, друзья! Помогите мне! Убейте меня! Да убейте же!

Бесчувственную Мариету унесли; крестьяне, не смея уже колебаться последовали за стрелками, и судья, оставшись почти один с мертвыми, ранеными и сиром де Кони, говорил ему отеческим тоном:

– Мессир, мне стыдно за вас. Я не знаю, как его высочество взглянет на ваше непозволительное сопротивление укоренившемуся обычаю. Отговориться незнанием вы не можете. Согласившись стать его ленником, вы знали принимаемые вами на себя обязанности. Вы могли отклонить от себя дар поместья Кони. Вы пролили кровь, вы ранили нескольких стрелков, представителей власти владельца… Вам предстоит ответить за это сопротивление перед окружным судом в Ножане.

Сенешал стоял на пороге: теперь повел речь он:

– Жена вассала в моей власти, – сказал он, – миссия моя окончена. Что касается вас, виланы, так как вы вернулись к исполнению своих обязанностей, то я охотно избавляю вас от права выемки и довольствуюсь налогом по 20-ти золотых су с каждого. Но только требую, чтобы золото было с изображением Карла V, так как золото нынешнего царствования стоит полцены: во время малолетства нашего короля, монеты чеканились наполовину с лигатурою. Ну, я сказал.

Он сел на лошадь и уехал.

– Двадцать золотых су! – плакались крестьяне. – Но ведь это разорение!

– Боже правый! – стонал Обер, обращаясь к своим вассалам, – значит у вас нет ни жен, ни дочерей, ни сестер! Кто же вы после этого, подлецы, жакисты? Денег вам нужно, что ли? Поройтесь в моей сумке, возьмите себе на военные издержки, ибо мы пойдем брать замок де Боте. Ну скорей, развяжите меня: я вооружу вас, мы пойдем…Увы! – прибавил сир де Кони, оглядываясь вокруг. – Все ушли, оставили меня, но не затем, чтобы отомстить за меня!

В отчаянии, он напрасно бился в своих путах, когда из темного угла вышел мальчик пастух, забившийся туда со страху и с участием подошел к нему.

– Не все ушли, мессир, – вполголоса сказал он.

– А ты кто?

– Один из ваших пастухов.

– Нож у тебя есть?

– Есть, мессир.

И ребенок разрезал путы колосса. Обер встал.

– Мессир! – начал опять пастушок, обращаясь к бывшему пастуху, – если бы я смел дать вам совет…

– Говори.

– Я бы посоветовал вам обвести вокруг себя три раза круг и крикнуть: «Могущественный господин Сатана, прошу вас, явитесь ко мне на помощь». Он придет.

Суеверный Обер покачал головой; совет ему понравился; однако, в ярости, он протянул сжатый кулак и сказал:

– Я сам Сатана и наделаю страшной чертовщины.

Пастушок не стал ждать благодарности: он испугался и дал тягу.