Король Терний

30 ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Я оставил своих монстров — Гога и Горгота — на севере, но все мои демоны были со мной, как всегда.

Путешествие с севера на юг было хорошим. Мы переплыли Райм на ветхом пароме, от таких средств переправы я наотрез отказывался, когда мы ехали на север. А сейчас мне это показалось занимательным опытом — мое первое плавание по воде, и оказалось куда увлекательнее, чем переходить вброд или по мосту. Лошади, нервничая, сбились в кучу в небольшом загоне на палубе, но потребовалось всего несколько минут, чтобы с помощью веревки перетянуть паром с одного берега на другой. Я стоял на носу парома и смотрел на искрящуюся солнечными бликами воду. Удивлялся капитану, взмокшему от пота, и трем его помощникам: Тащить паром миля за милей по сотни раз в месяц — и не оторваться от точки старта дальше, чем может долететь человеческий крик.

— А скажи мне, — обратился Макин, когда мы сошли на берег, — почему бы нам не направиться прямиком в Логово, где мы и ты наконец могли бы зажить по-королевски, а не ехать к каким-то родственникам, которых ты никогда не видел?

— Некоторых видел. Но никогда не был у них в гостях.

— А почему мы едем в гости именно сейчас? Ты для того завоевывал Логово, чтобы Коддин правил там вместо тебя? — спросил Макин.

— В моей семье всегда высоко ценили дворецких, — ответил я.

Макин улыбнулся.

— Мы едем туда, потому что нам нужны друзья. Каждая собака на моем пути твердит, что принц Стрелы метит на императорский трон. Даже если это только отчасти соответствует истине, то это значит, что он очень скоро заявится в Высокогорье Ренара, и, однажды столкнувшись с ним, уверяю, остановить его будет очень трудно. Несмотря на мое легендарное дружелюбие, моя интуиция подсказывает, что именно сейчас я должен проехать полмира, чтобы найти тех, кто поможет нам в трудные времена, — сказал я.

И все это было правдой, но сверх интересов империи я просто хотел познакомиться с членом моей семьи, который не испытывал желания убить меня. Говорят, кровная связь крепкая, но мой отец доказал обратное. Становясь старше, я начал анализировать свою природу и почувствовал, что должен познакомиться с родственниками по материнской линии, хотя бы чтобы убедиться, что я не безнадежно жесток и грешен.

Мы проезжали у подножия Аупс, эти горы своей величественной вышиной и количеством пронзавших небо пиков превосходили Маттеракс. Мириады белоснежных вершин тянулись с востока на запад, пересекая границы государств, — великая Римская стена.

Юный Сим был от гор в полном восторге и с таким энтузиазмом крутил головой, что, казалось, вот-вот вывалится из седла.

— Эти горы ни один человек перейти не сможет, — заключил он.

— Ганнибал перешел их на слонах, — сообщил я.

Юный Сим на мгновение нахмурился.

— А, на слонах, — произнес он.

До этого момента я даже не подозревал, что Сим не имеет никакого представления о слонах. Даже в цирке доктора Тэпрута не было слонов. Возможно, Сим подумал, что они карабкаются по горам, как обезьяны.

На протяжении нескольких недель мы ехали вдоль размытых границ мелких королевств по едва истоптанным дорогам. Семеро путешественников — опасное число. Слишком много, чтобы проехать незамеченными. Слишком мало, чтобы чувствовать себя в безопасности. И все же мы выглядели крепкими парнями. Возможно, не настолько крепкими, как это было на самом деле, но достаточно для того, чтобы у местных бандитов пропало желание на нас нападать. И наш обтрепанный вид в том помогал. У нас были лошади, оружие, доспехи — хорошая добыча, но ее ценность значительно уменьшалась тем обстоятельством, что пришлось бы иметь дело с Райком и Макином.

Нижние склоны Аупс тянулись вдоль границ Тевтонии длинными бесплодными долинами, пересеченными высокими нагромождениями обрушившихся массивных горных пород и щебня. Давным-давно здесь происходили напряженные события. Это называлось «изоляция территории», и даже сегодня мало что росло на кислых, покрытых слоем пыли почвах. Среди этой безжизненной пустоты, откуда до любого населенного пункта не менее недели езды, мы обнаружили дом, самый одинокий во всем мире. Я читал когда-то, что среди белых снегов севера у края замерзшего моря люди живут в ледяных хижинах, завернувшись в меха, как во вторую кожу, ежась от ветра, который своей силой может разорвать пополам. Но это был каменный дом, затерянный среди огромных валунов, с пустыми глазницами-окнами, которые делали его еще более одиноким. Из дома вышла женщина, перед ней столпились трое ребятишек, которые внимательно наблюдали, как мы проезжаем мимо. Они стояли и смотрели молча. В этой безжизненной долине, куда долетает только шепот ветра, но где не слышно ни карканья вороны, ни звонких песен жаворонков, казалось грешно говорить, словно человеческий голос может разбудить то, чему лучше пребывать в глубоком сне.

Лицо у смотревшей на нас женщины было слишком белым, слишком гладким, как лицо мертвого ребенка. Дети в серых лохмотьях толпились вокруг нее.

По дороге на север мы въезжали в царство весны. Сейчас казалось: мы галопом врываемся в лето. Грязь засохла твердью, весенний цвет облетел, появились мухи. Райк сделался красным — так с ним всегда бывало с наступлением лета, даже грязь не спасала его от солнечных лучей, обгоревшая кожа не смягчала его нрава.

Мы оставили позади горы и их унылое подножье, оказались на просторах, заросших диким вереском, а затем пошли великие леса юга.

К концу жаркого дня, когда лицо стало болеть чуть меньше, ожог не зарубцевался полностью, но перестал сочиться, я достал из ножен меч. Мы разбили лагерь на опушке леса, Райк добыл оленя, и филейная часть брызгала жиром, заставляя костер потрескивать.

— Ну что, сэр Макин из Трента, потренируемся!

— Ну, если ты не забыл, как им пользоваться, мой сеньор, — усмехнулся Макин и обнажил свой меч.

Мы вели тренировочный бой: отбивали удары и делали ложные выпады, восстанавливали растяжку мышц и отрабатывали взмахи. Без предупреждения Макин увеличил скорость, острие его меча почти касалось моего тела.

— Продолжаем урок? — спросил он и усмехнулся, на этот раз свирепо.

Я позволил интуиции вести меня, а сам лишь наблюдал ход боя — движения вперед и отступления, — не обращая внимания на такие детали, как колющие и рубящие удары. За спиной у Макина солнечный свет лился сквозь макушки деревьев тонкими нитями, похожими на струны арфы, за шелестом листвы и пением птиц я уловил напряженную песнь клинка. Мечи мелькали все быстрее и быстрее, сталь звенела, дыхание участилось. Боль вернулась ко мне. Она жгла, словно осколки Гога застряли в костях челюсти и горели. Быстрее. Усмешка исчезла с лица Макина, пот струился по лицу. Быстрее — искры отраженного света мелькали в его глазах. Быстрее. Секундное отчаяние — и: «Достаточно!» И он разжал руку, выпуская меч.

— Боже правый! — воскликнул Макин, тряся рукой. — Тебе нет равных.

Братья побросали свои занятия и наблюдали за нашим поединком с удивленными лицами, будто глазам своим не верили.

Я пожал плечами.

— У меня был хороший учитель.

Руки у меня дрожали, и я с трудом попал клинком в ножны.

— А-а! — На мгновение показалось, что я порезался, и я закусил пальцы. Но крови не было, были пузырьки в том месте, где раскаленная сталь обожгла меня.

Мы обогнули горный хребет и изгиб одной широкой реки, затем другой. На картах у них есть названия, иногда местные жители, не доверяя картам, дают им свои имена. Иногда вверху по течению реку называли одним именем, а внизу — другим. Меня это не особенно заботило, так как не сбивало с пути и не мешало ехать туда, куда я направлялся. Хотя были иные препятствия. Сторожевые башни, патрульные отряды, разливы рек, слухи об эпидемии чумы заставляли делать поворот то там, то здесь, словно направляли нас на юг по конкретным дорогам. Мне не нравилось быть направляемым, но Макин сказал, что это всего лишь мои эмоции.

— Вот черт! — Я спрыгнул на землю и подошел к разрушенному мосту. С нашей стороны каменная кладка еще держала свод моста, тянувшегося над бурным потоком на несколько ярдов, а там мост обрывался и торчал сломанным зубом. Обломки глыбами выступали из воды, рождая волны и водовороты. Было очевидно, что мост обрушился недавно.

— Придется повернуть немного на восток. Это не конец света, — сказал Макин.

Из нас он лучше всех ориентировался на местности и умел находить верный путь. Карты были у меня. Я мог закрыть глаза и четко представить каждый участок, но у Макина был дар каждый чернильный завиток и черточку на карте превращать в правильный выбор того или иного горного хребта или какой-то определенной долины.

Я хмыкнул. Присев у края моста, почувствовал запах гнили, едва уловимый, который не мог перебить острый запах речной влаги.

— Значит, на восток, — сказал я.

И мы свернули на дорогу, уходившую на восток, — узкую темно-зеленую полоску, тянувшуюся среди зеленого развесистого ивняка и густых зарослей ежевики, которая своими колючими ветками цеплялась за сапоги.

Особенность заросших травой тропок заключается в том, что по ним редко кто ездит, и значит, для того есть особые причины. И если это не опасности, которые витают вокруг нее, то причина в самой дороге. Иногда обе причины существуют одновременно. В Кантанлонии нечеткие границы цивилизации становились размытыми до такой степени, что угрожали засосать без шанса на спасение.

— И мы туда поедем? — Красный Кент привстал в стременах, подозрительно оглядывая распростертую перед нами болотистую местность с торчащими стрелами камышей, уходящую в зеленовато-коричневую бесконечность.

— Воняет. — Макин несколько раз резко втянул ноздрями воздух, словно не был уверен в своих ощущениях.

Райк только сплюнул и с ожесточением гонял комаров, которые налетали на него тучами, привлекаемые его вонючей плотью.

Герцогство Кантанлония лежало вдоль бывшей границы между двумя крупными королевствами, соединение которых было первым шагом, который сделал Филипп, создавая империю. Существует легенда, что мать родила Филиппа именно здесь, на границе двух королевств, в Авинроне, и поэтому он претендовал на оба. К настоящему времени от Авинрона ничего не осталось, кроме зловонного болота, питаемого речкой с подходящим названием Узе.[4]

Наш путь лежал через эти болотистые земли. Я шел первым, ведя Брейта под уздцы. Мы с братьями провели достаточно много времени среди тоней Кена, поэтому приобрели способность чувствовать ногами ненадежную почву. Растительность давала подсказку. Увидишь пушицу — это первый признак того, что грязь глубокая, ситник черный растет там, где почва человека выдержит, а лошадь — нет, осока указывает на чистую воду, сочный цвет — на кислую рыхлую почву, камыш требует осторожности — вода глубокая, но почва твердая. На болоте нужен острый глаз, чувствительные ноги и надежда, что теплые болота Кантанлонии немногим отличаются от холодных болот на границе Анкрата.

Что касается вони, Макин оказался прав. Жара свидетельствовала о разгаре лета. И все вокруг нас активно гнило и разлагалось, воняло тухлятиной и чем-то еще более мерзким.

Мы прошли несколько миль, но в окружавшей нас местности нечего не изменилось — тропинки не было видно, пейзаж унылый и однообразный без конца и края.

Я нашел место для лагеря, которое давало уверенность, что к утру наша численность сохранится. Ряд поросших травой бугорков, соединенный полосками твердой почвы, обеспечивал достаточно места для людей и лошадей при условии, что мы потеснимся.

Грумлоу занялся ужином: развел небольшой костер, используя палочки и древесный уголь, которые он предусмотрительно собирал по пути, достал железную треногу и повесил котелок. Присел и поверх нарезанной узкими полосками копченой оленины насыпал тонкой струйкой ячмень. Вокруг поднимался пар, оседал на его усах, а потом каплями падал в котелок.

Наступила ночь, душная и безлунная, на небе — ни звездочки. Болото, молчавшее днем, если не считать хлюпанья грязи под нашими ногами, с наступлением темноты ожило. Лягушачий хор, жужжание, щебет, всплески и более тревожные звуки окружали нас с захода солнца до рассвета. Я выставил дозорного, хотя тлеющие угли костра не позволяли разглядеть ни зги: когда пришла моя очередь, я сел с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам ночи.

— Макин! — Я пнул его — осторожно, чтобы он спросонья не отсек мне ногу. — Твой черед.

Он заворчал и сел. Он был в нагруднике и латных рукавицах, перед сном их не снял.

— Ни черта не видно. Что мне в такой темноте высматривать?

— Поверь, есть что, — сказал я. Меня не оставляло чувство, что если мы все уснем, то к утру из нас никто не проснется. — Если ты так уверен, что нам здесь ничего не угрожает, что ж ты лязгаешь доспехами даже во сне?

Сон свалил меня прежде, чем Макин нашелся, что ответить. Пришла Катрин с мертвым ребенком на руках, осыпала меня обвинениями.

На рассвете над оконцами чистой воды поднялся туман. Вначале он висел над пушицей, едва не касаясь ее, но когда мы собрались продолжить путь, туман клубился уже на уровне груди, будто хотел, раз не удалось болотной трясине, поглотить нас.

Есть неприятные запахи, к которым можно притерпеться, и через некоторое время их вовсе не замечаешь. Но не таким было зловоние болот Кантанлонии.

Отвратительная вонь никуда не исчезла по прошествии целого дня и ночи, витала в воздухе с того самого момента, когда легкий бриз невольно принес ее.

Туман выбил из тела пот и вместе с ним озноб. В его пелене братья казались призраками, и я вдруг вспомнил женщину с мертвым лицом, стоявшую у одинокого каменного дома в окружении оборванных детишек. Одиночество имеет много лиц.

— Лучше бы переждать, пока туман рассеется, — сказал Кент.

Всплеск и чертыхание Райка.

— Я в грязи по колено.

Кент дело говорил. Туман не выдержит жара солнечных лучей.

— Хотите здесь подольше задержаться? — спросил я братьев.

Кент ничего не ответил, задумался.

Показавшееся солнце паршиво выполняло свою работу, я никак не мог согреться. Холодный влажный туман пропитал меня насквозь, мутной кисеей висел перед глазами.

— Я вижу дом! — закричал юный Сим.

— Не может быть! — заткнул его Макин. — Какого рожна дому стоять среди…

Из тумана проступили два дома, затем три. Целая деревня. Бревенчатые дома, крытые сланцевой плиткой.

— Что за чертовщина? — сплюнул Роу. Он плевался при каждом удобном случае.

— Может, сборщики торфа? — предположил Грумлоу.

Это казалось более или менее разумным объяснением. Хотя, насколько мне было известно, торфяные болота предпочитают более прохладный климат, но и в таком случае местные жители приходят на болото, собирают торф, а потом возвращаются домой. Они не строят домов на болоте.

В доме слева от нас открылась дверь, и мы все семеро схватились за оружие. Выбежал маленький ребенок, босой, он за кем-то гнался, было не разглядеть, за кем. Он пробежал мимо нас и растворился в тумане. Только слышался плеск воды под его ногами, подтверждая, что он реальный, и зиял чернотой проем открытой двери.

С мечом в руке я приблизился к двери. Она казалась мне входом в склеп, и тянуло оттуда сыростью и гнилью.

— Джейми, ты забыл… — тусклое поблескивание моего меча заставило женщину замолчать. Даже в тумане сталь Зодчих поблескивала. — О! — выдохнула женщина.

— Мадам. — Я чуть заметно склонил голову, не желая опускать ее слишком низко.

— Простите, — сказала женщина. — Я не ждала гостей. — На вид ей было не больше двадцати пяти, светлые волосы, приятное лицо, но из тех, что быстро выцветают, в платье из домотканой холстины, простом, но чистом.

Слева между домами стало отчетливо видно мужчину лет пятидесяти с деревянным бочонком на плече. Он бросил бочонок на стог соломы и поднял руку.

— Добро пожаловать! — сказал хозяин. Поскреб белую щетину на подбородке и пристально посмотрел сквозь туман. — Вы принесли с собой хорошую погоду, юный сэр.

— Что же вы не входите? Входите, — позвала женщина. — У меня горшок на печи, богаты только овсяной кашей, но просим к столу. Ма! Найди хорошую миску.

Я покосился на Макина. Он пожал плечами. Кент таращился на пожилого мужчину, крепко сжимая топор.

— Простите, я — Рут Миллсон. Как невежливо с моей стороны. А это — брат Роберт. — Женщина показала рукой на пожилого мужчину. — Мы называем его «брат», потому что он провел три года в Гоанском монастыре, но не прижился там. — Женщина весело улыбнулась. — Входите!

Что-то промелькнуло в моей памяти. Гоан. Был некий Гоан недалеко от моего дома.

— Ваше гостеприимство на моих друзей тоже распространяется? — спросил я, показывая на Макина.

Рут повернулась, чтобы войти в дом.

— Не стесняйтесь. Еды на всех хватит. Нет ничего хуже пустого желудка!

Я пошел за ней, Макин не отставал. Нам обоим пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой о притолоку.

В доме оказалось чисто и сухо. На столе горела лампа, медная, начищенная до блеска, словно фамильная ценность. Царил полумрак, ставни закрыты, будто ночь угрожала ворваться в дом. Макин спрятал меч в ножны. Я не был столь вежлив. В голове вертелась мысль: чего-то не хватает. Или я чего-то упорно не замечаю.

Райк остался снаружи, нависая громадой над столпившимися вокруг него братьями. Они выглядели глупо, сверкая оружием и латами на фоне двух маленьких девочек, со смехом пробежавших мимо. Проковыляла, прихрамывая, старуха с узлом под мышкой, не замечая кинжалов Грумлоу, что-то пробурчала себе под нос.

— Рут, — обратился я к женщине.

— Садись! Садись! — перебила меня та. — У тебя вид полумертвого. А ты еще мальчик. Высоким парнем вымахал, но мальчик. Я-то вижу. А мальчикам надо много есть. Я права, ма? — Неосознанно женщина провела рукой по шее. Белая кожа, очень белая. На солнце она обгорит хуже Райка.

— Права. — Голова ма показалась в проеме дверей, которые, по всей видимости, вели в другую комнату. Седые волосы обрамляли суровое лицо, но мягкие губы сглаживали впечатление. — А как мальчика зовут?

— Йорг, — сказал я. Не место и не время было упоминать свой титул.

— Макин, — представился Макин, хотя Рут смотрела лишь на меня и общалась только со мной, и это казалось немного странным, потому что с обожженным лицом я уже не был таким привлекательным, как раньше, а вот Макин умел находить общий язык практически с любым человеком.

— А существует ли господин Миллсон? — спросил Макин.

— Садись! — повторила Рут. Я сел, Макин последовал моему примеру и занял кресло-качалку у холодного очага. Я приставил свой меч к столу. Женщина лишь мельком на него глянула. Где-то у меня из-за спины Рут взяла куртку.

— Этот Джейми скоро голову свою забудет!

— У тебя есть муж? — спросил я.

Тень пробежала по лицу женщины.

— Два года назад он отправился в замок. Пошел наниматься на службу к герцогу. — Женщина улыбнулась. — В любом случае ты слишком молод для меня. Хочешь, я Сеску позову. Она свежа и мила, как весенний день. — Озорство играло в ее глазах, голубых, как незабудки.

— И что же ты тут делаешь? — спросил я.

Рут была мне симпатична. В ней таилась какая-то искра, и этим она мне напомнила служанку из Логова по имени Рейчел. Я чувствовал себя неловко, так как чувствовал к ней влечение. И после восьми недель путешествия моя неловкость просто бросалась в глаза.

— Тут делаю? — Женщина рассеянно прижала пальцы к губам (красивым губам, следует заметить), а затем начала раскачивать корневой зуб.

Ма вышла из кухни, почерневшим деревянным ухватом она несла глиняный горшок. Макин вскочил, чтобы помочь ей, но она даже не посмотрела в его сторону. Рядом с ним старуха казалась крошечной, сгорбившейся под грузом лет. Она поставила горшок на стол передо мной и положила костлявую руку на крышку, не решаясь ее снять.

— Соль?

— С удовольствием! — Я бы предпочел мед, но я был не в Логове. Подсоленная каша лучше пресной, даже если за неделю за столом герцога Маладона ты съел достаточно соли.

— О, — выдохнула Рут. Она вытащила руку изо рта, на ладони у нее лежал зуб. Не маленький, а большой коренной зуб с длинными белыми корнями в пятнышках темной крови, темной настолько, что она казалась черной. — Простите, — сказала Рут и вытянула руку, словно зуб приводил ее в ужас, но отвести от него взгляд она не могла, глаза у нее были широко раскрыты, взгляд затуманен.

— Ничего страшного, — сказал я. Странно, как быстро сексуальное притяжение может смениться отвращением. Это явление поэты описали как «От любви до ненависти один шаг».

— Может, мы поедим? — предложил Макин.

При мысли о еде мои внутренности перевернуло. Болото исторгало вонь, которая не убывала, напротив, ее словно с новой силой вдохнули в дом.

Ма вернулась с тремя деревянными мисками, одна из которых была украшена резными цветами, и стулом, показавшимся мне слишком хорошим для такого дома. Она поставила миски на стол: мне — с резными цветами, одну — напротив принесенного стула, третью она продолжала держать в руке, растерянно оглядываясь по сторонам, будто что-то искала. Рассеянно она почесала голову чуть выше виска.

— Что-то потеряли?

— Кресло-качалку, — она засмеялась. — Здесь так мало места. Не думаешь, что здесь можно что-то потерять!

Она оторвала руку от головы, в руке остался клок седых волос. Стала видна розовая проплешина. Старуха смотрела на клок волос с ужасом и недоумением, как и ее дочь на свой зуб.

— Говоришь, Рут, отправился в замок герцога? — сказал Макин, сидя в кресле-качалке. — А какому герцогу замок принадлежит? — Макин мог рассеять неловкость ситуации, но ни одна из женщин не посмотрела в его сторону.

Ма сунула клок в фартук и, шаркая ногами, поплелась на кухню. Рут положила зуб на подоконник.

— Верно говорят, что это приносит удачу? — спросила она. — Когда зуб выпадает. Кажется, я однажды слышала об этом. — Она начала открывать ставни. — Пусть солнышко светит.

— Какой герцог правит здесь? — спросил я.

Рут улыбнулась, капелька крови застыла в уголке рта.

— А разве ты не знаешь? Конечно же, герцог Геллетар!

В этот момент я понял, чего мне недостает здесь — мертвого ребенка, он всегда лежал, свернувшись калачиком, там, где появлялись тени. Здесь тени были слишком густые.

С шумом распахнулась дверь, и влетел Джейми. Мальчики в определенном возрасте либо носятся ураганом, либо вообще ничего не делают. Он задел дверной косяк и торчавшим гвоздем содрал кожу размером с монету.

Джейми подбежал ко мне, широко улыбаясь, на верхней губе поблескивали сопли.

— Кто вы? Господин, кто вы? — Он не замечал раны, плоть под содранной кожей блестела и была цветом как свежая печенка.

— Так это земли… — Я не обращал внимания на мальчишку, а пристально смотрел в мутные глаза Рут.

— Конечно же, Геллета. — Она открыла ставни. Гора Хонас к западу от нас. Если ночь тихая и ясная, можно видеть огоньки.

Макин был отличным знатоком карт, но и я знал, что от горы нас отделяют пять сотен миль, а до Геллета и его герцога, которого я превратил в пыль, еще дальше. И только имея глаз орла, можно постараться увидеть гору Хонас из окна дома в Кантанлонии. Но Рут говорила об этом с абсолютной уверенностью.

Она повернулась ко мне, вся правая часть ее тела была красной, словно обваренной кипятком.