Короткое детство

Глава VIII. Встреча с ленинградцами. Стёпка ищет жилетку. Ходячий череп. Стёпка берёт уроки бокса. Митька выменивает на картошку новые галоши, а Стёпка — дорогую скрипку

Станция Веригино маленькая и захудалая. Однако ребятам из деревни Ромашки она показалась городом.

Железнодорожные пути были тесно заставлены эшелонами и товарными поездами. Около вагонов толкались женщины, бегали ребятишки, ходили солдаты.

Крошечный вокзал был набит людьми, как бочка селёдками. Когда ребята открыли дверь, то в нос ударил такой тяжёлый дух, что их чуть не стошнило.

На вокзальной площади, изрытой грязным снегом, народу тьма-тьмущая. У дощатого барака с вывеской «Пункт питания эвакуированных» длинный хвост очереди. Митька посмотрел на эвакуированных ленинградцев, и ему стало жутко. Таких страшных людей он и во сне не видывал. Все женщины походили на бабку Любу, девочки — на маленьких старушек, мальчики — на старичков. Ноги они переставляли медленно, осторожно и качались, как будто дул сильный ветер. Хотя ветра не было и падал лёгкий снежок.

На площади, как на базаре, вовсю шла торговля. Эвакуированные меняли на картошку костюмы, рубахи, шапки, сапоги, посуду и даже игрушки.

Тётка Груня, поставив между ног мешок с картошкой и ведро с огурцами, распевала:

— Картошка, картошка, рассыпчатая! Огурцы солёные! Лук репчатый!..

К ней подошла женщина, худущая, как удилище, и вынула из сумки шёлковую рубаху.

Тётка Груня схватила рубашку и сунула в мешок, а женщине дала три картофелины.

— И не стыдно вам? — сказала женщина.

Тётка Груня сунула ей огурец.

— За такую рубашку три картофелины с огурцом! — ужаснулся Стёпка. — Ну и грабиловка!

Лилька Махонина торговала яблоками. Яблоки шли нарасхват. Лилька, не торгуясь, брала всё: и бусы, и платки, и какие-то тряпки. За два яблока ей дали меховую шапочку. Лилька тут же напялила обнову на свою голову и сияла от радости.

— Я не знал, что Лилька такая крохоборка, — сказал Стёпка и плюнул.

Ребята ходили по базару. У Стёпки за спиной болтался вещевой мешок с картошкой. Митька таскал картошку в сумке. Галош было много, но все они не подходили к Митькиным валенкам Стёпке за картошку предлагали новое бобриковое пальто, хромовые сапоги и прочие дорогие вещи. Стёпка от всего отказывался. Он искал жилетку. Один эвакуированный ленинградец умолял Стёпку купить новый костюм.

— Это же бостон, молодой человек. Ему сносу не будет. Поймите, он в сто раз дороже жилетки, — уверял ленинградец.

— Мне нужна жилетка, — стоял на своём Стёпка.

— Ну, пожалуйста, молодой человек, возьмите! Уважьте!

Стёпку ещё никто в жизни не называл молодым человеком. Он смущался и не знал, что делать. Если бы ленинградец ещё раз назвал его молодым человеком и умоляюще сказал «пожалуйста», Стёпка бросил бы ему свою картошку и сбежал от стыда. Но в это время подошла какая-то колхозница и стала торговать бостоновый костюм.

Наконец Митьке повезло. Галоши с красной подкладкой и блестящими носами как раз подошли к его валенкам. Обрадованный Митька высыпал из сумки в подол старухи всю свою картошку. Старуха от такой щедрости опешила и не знала, что ей делать: то ли радоваться, то ли плакать.

Под вторым номером в записке матери стояли пелёнки для Нюшки. Митька побежал за картошкой. Она находилась в санях. И охранял её Пугай. Набив сумку картошкой, Митька вернулся на площадь и выменял столько пелёнок, словно Нюшка собиралась качаться в люльке двадцать лет.

Теперь надо было достать бумагу. И Митька опять побежал за картошкой. Однако на базаре бумаги не было, и ребята отправились за ней к эшелону. Стёпка всё ещё не терял надежды выменять жилетку.

На станции у вагонов торговля шла куда шибче, чем на вокзальной площади. То, что увидели здесь ребята, вряд ли забудут. Такое забыть невозможно. Здесь ленинградцы были ещё страшнее… Остроносые, с провалившимися глазами и такие усталые, как будто целый год не спали. Улыбаться люди совсем разучились, говорили так медленно и тягуче, словно их действительно тянули за язык. Ходили, как в потёмках: ноги ставили неуверенно, словно боялись оступиться и провалиться в яму.

Митька дёрнул Стёпку за рукав.

— Стёп, глянь, череп стоит.

Около вагона стоял длинный, тощий, как шест, человек. На верху шеста торчал череп, обтянутый жёлтой кожей. У шеста были руки. В одной он держал чёрный футляр. Череп заметил уставившихся на него ребят, поманил согнутым пальцем.

Стёпка с Митькой переглянулись, помялись с ноги на ногу и подошли.

— Что у вас? — спросил Череп и ткнул пальцем в Стёпкин рюкзак.

— Картошка.

— Что вам надо?

— Нам? — Стёпка замялся. — Жилетку.

— А вам? — и Череп строго посмотрел на Митьку.

— Бумагу, — испуганно ответил Митька.

Череп вдохнул и выдохнул воздух.

— Бумаги у меня нет и жилетки нет. А есть у меня, мальчики, вот что, — Череп раскрыл футляр и показал скрипку.

Приставив скрипку к плечу, он провёл по струнам смычком. Скрипка тоненько и жалобно пропела: «и-и-и-ой!»

— Нравится? — спросил Череп.

Стёпка кивнул головой. Череп улыбнулся. От этой улыбки у Митьки задрожали губы.

— Ты, мальчик, дашь мне картошку, а я тебе скрипку. Договорились?

— Ага, — и Стёпка протянул Черепу рюкзак с картошкой.

Череп положил скрипку в футляр, закрыл на застёжки и передал Стёпке.

— Береги. Если я останусь жив — приеду к тебе и заберу скрипку. А если умру, то она навсегда останется у тебя. Запомни, мальчик, — это очень хорошая скрипка и очень дорогая. А теперь ты мне скажи свой адрес. Где ты живёшь? — Череп вытащил коричневую книжицу и ручку-самописку.

Стёпка сообщил свой адрес: то есть деревню, область и район.

Череп взял Стёпкин рюкзак с картошкой, пошёл к вагону. Шёл он так тихо и осторожно, словно боялся, что ноги вот-вот отвалятся. Сам он забраться в вагон не смог. Его подхватили за руки и втащили.

Стёпка ничего не понимал. Он вертел в руках футляр и удивлённо пожимал плечами.

— Коршун, дай я подержу немного? — попросил Митька.

— На, подержи, только не ставь на снег, — предупредил Стёпка.

Митька подержал футляр, погладил его и со словами «ну и повезло же тебе» отдал Стёпке.

Неподалёку от них стояли два маленьких человечка в одинаковых пальтишках и одинаковых шапках с завязанными ушами.

— Карлики! — воскликнул Митька.

Стёпка сдвинул шапку со лба на затылок.

— Ух ты!

— Давай поговорим с ними, — предложил Митька.

Ребята подошли к человечкам, переглянулись и хихикнули.

— Вы карлики? — спросил Митька.

— Мы не карлики, а дистрофики, — обиженно ответил звонкий мальчишеский голос. — Мне тринадцать, а сестре Ирке — четырнадцать.

Ирка обиделась:

— Не ври, Генка. Четырнадцать с половиной.

— А почему же вы такие старые? — спросил Стёпка.

— От голода, — ответил Генка.

— Посидел бы ты в блокаде, не такой бы был, — добавила Ирка.

— Вы и сейчас жрать… — Митька запнулся и покраснел, — есть хотите?

— Да ещё как! — вскрикнул Генка.

— А вас разве не кормят? — спросил Стёпка.

Генка возмутился.

— Кто тебе сказал, что не кормят?

Ирка вздохнула.

— Доро́гой хорошо кормят.

— А почему же вы голодные?

— Потому что мы дистрофики. А дистрофиков сколько ни корми — всё равно жрать хочется.

— Почему? — изумился Стёпка.

Генка презрительно усмехнулся.

— Потому что ты дубина деревенская и ничего не понимаешь.

Стёпка поставил на снег футляр и сжал кулаки.

— Ты чего обзываешься. Хочешь, чтоб я тебе врезал?

— А ты попробуй, — вызывающе сказал Генка и принял стоику боксёра.

Между ними встала Ирка.

— Не задевай его, — сказала она Стёпке. — Генка все приёмы знает. Он во Дворце пионеров в боксёрской секции занимался.

— Ври-и-и! — протянул Стёпка и с уважением посмотрел на Генку.

— А чего врать. Давай попробуем. По-дружески. Бей меня. Я буду только защищаться.

Стёпка посмотрел на Митьку и засмеялся.

— Дай ему, Локотков.

Митька отказался. Он дрался, только когда на него нападали. А драться так, нарочно, ни за что ни про что, он не любил.

Генка стоял в прежней позе, прикрывая лицо кулаками. Стёпка слегка ударил и попал Геньке в выставленную ладонь.

— Ещё! — крикнул Генка.

Стёпка напал и опять попал в руку.

— Давай, давай, — подбадривал Генка.

Стёпка «давал», но как он ни старался попасть Генке в лоб или в ухо, у него ничего не получалось.

— Ушёл в глухую защиту! — кричал Генка, когда Стёпка замахал руками, как мельница. Неожиданно Генка упал.

— Ну, вот видишь, — с гордостью сказал Стёпка и помог Генке подняться.

— Это не удар, а толчок. И упал он потому, что ослаб от голода, — пояснила Ирка.

Генка усмехнулся.

— Если б я захотел, то изуродовал бы тебя, как бог черепаху. Но мне не позволяет боксёрская этика. Понятно?

— Понятно, — сказал Стёпка, хотя совершенно не понимал, что такое «боксёрская этика».

— У тебя всё было открыто: и челюсть и корпус. В общем, в боксе ты, парень, не тянешь, — решительно заключил Генка.

Коршун не обиделся. Он и сам видел, что Генка настоящий боксёр и если б не ослаб от голода, то Стёпке бы досталось немало.

Митька бочком подвинулся к Ирке и тронул её за рукав.

— А этот тоже с вами в одном вагоне едет?

Ирка удивлённо посмотрела на Митьку.

— Ну, этот, который променял скрипку. Дяденька Череп.

Ирка гневно сдвинула брови.

— Он не череп, он музыкант. В Ленинграде в театрах концерты давал. А ты, мальчик, умеешь играть на скрипке? — спросила она Стёпку.

— Ничего он не умеет, — сказал Митька.

— Зачем же тебе скрипка?

— Так, — Стёпка помахал футляром, посмотрел на небо, потом на свои ноги и буркнул: — Он сам её отдал.

Ирка вздохнула и покачала головой.

— Он съест вашу картошку, а потом умрёт.

— Почему умрёт? — прошептал Митька.

— Так… Возьмёт да и умрёт. А чего ему делать без скрипки?

— У нас полвагона поумирало дорогой. Мама тоже умерла, — сказал Генка.

Митьку от макушки до пят прохватил озноб. Он посмотрел на Стёпку. Тот, опустив голову, ковырял носком валенка снег.

— Как же вы теперь без мамки жить будете? — спросил Митька.

— Приедем на большую станцию, и нас сдадут в детдом, — ответила Ирка.

— Небось не хочется в детдом?

Ирка подняла глаза на Митьку.

— А куда ж нам теперь? Мы остались круглыми сиротами. Мама умерла, папу убили. А в детдоме нас будут кормить, одевать, учить и… — Ирка всхлипнула и смахнула с ресниц слезину.

Генка подошёл к сестре, положил ей на плечо руку.

— Ничего, Ируха, выживем. Я в детдоме отъемся и на фронт рвану.

— А я? — испуганно спросила Ирка.

— А ты пойдёшь в госпиталь, за ранеными ухаживать. Мы все свои силы должны отдать для победы! — заявил Генка и погрозил кулаком.

Митьке стало стыдно и за себя и за Стёпку. Он с ненавистью посмотрел на сумку с картошкой. Он готов был в эту минуту растоптать её ногами, но тут он вспомнил, что Ирка с Генкой голодные.

— Возьмите мою картошку.

Генка взял сумку, подержал её и протянул Митьке.

— Нам нечего менять. Всё уже променяли.

— Бери, бери, мне ничего не надо. Мамка хотела, чтобы я бумаги выменял. Плевать на бумагу. Что, мы без бумаги не проживём?

— А у нас есть бумага, — хвастливо заявила Ирка. — В вагоне, в жёлтом чемодане. Вот таких пять тетрадок. — И она пальцами показала, какие толстые тетради лежат у неё в чемодане.

— Точно, — заверил Генка, — пошли к нам в вагон?

— А можно?

— Конечно, можно!

Товарный вагон, в котором ехали эвакуированные, был переделан в теплушку. С двух сторон стояли двухэтажные нары. Посредине — круглая железная печка. Вокруг печи, вытянув руки, сидели исхудавшие пассажиры. Дяденька Череп пёк картошку.

С правой стороны на нижнем этаже нар лежала старуха и что-то бормотала.

— Что это она? — спросил Митька Генку.

— Умирает.

— Ври-и-и!

Генка небрежно махнул рукой.

— Точно! Как только человек забормотал, значит, ему крышка.

У Митьки от страха шапка поднялась на волосах.

— Она помрёт?!

— Факт. Двух дней не протянет, — Генка посмотрел на бабку и, вздохнув, добавил: — Наша мама тоже бормотала.

На втором этаже нар с краю лежало два чемодана: жёлтый и чёрный.

— Здесь наше место, — сказал Генка. — Когда в вагоне народу было битком, я спал на жёлтом чемодане, а Ирка на чёрном.

Стёпка усмехнулся.

— Куда же ты ноги девал?

— Очень просто. Подтянешь колени к подбородку и храпишь за милую душу. Конечно, не совсем удобно. А теперь ехать благодать. Спи хоть целый день, никто слова не скажет. А раньше по очереди спали.

Митька с недоверием посмотрел на Генку.

— Сколько же вы едете?

— Третью неделю, — и Генка показал на жёлтый чемодан. — Волоките на пол. Мне не стащить. Отощал я, братцы, — с огорчением сказал он.

Чемодан стащили на пол. Ирка разыскала в кармане крохотный ключик, отомкнула замки и вынула из-под белья три толстых в клеёнчатых переплётах тетради.

— Мама ещё до войны припасла, — Ирка вздохнула и отдала их Митьке. — Пиши на здоровье.

— Это не мне, а матери, в правление. Она председатель колхоза.

Ирка достала ещё одну тетрадь.

— А это тебе. На память. Бери, бери. В детдоме бумаги, наверное, сколько хочешь.

— Спасибочка, — пробормотал Митька и засунул тетрадку за пазуху.

Стёпка опять затащил чемодан на нары. Поговорили ещё кое о чём и стали прощаться.

— Скоро поезд пойдёт? — спросил Стёпка.

— Как ему вздумается, так и пойдет, — ответил Генка.

— Мы не по графику следуем, — пояснила Ирка.

Стёпка кивнул головой. Хотя ему было совсем не понятно, как это — следовать по графику.

— А как вас звать-то? — вдруг вспомнила Ирка.

— Я — Стёпка Коршаткин, а он — Митька Локотков. Живём в деревне Ромашки.

— Какое красивое название, — сказала Ирка.

— А ты бы посмотрела, какая она на самом деле, — воскликнул Митька. — И озеро у нас огромадное: за день не обойдёшь. Рыбы там пропасть. Вот такие лещи. — Митька широко развёл руки и показал, какие у них водятся лещи.

Ребята, торопливо попрощавшись, выпрыгнули из вагона и побежали. От ужаса они не чувствовали под собой ног и неслись, как сумасшедшие. Пятнадцать минут, которые они пробыли в теплушке, показались им кошмарным сном, а сам вагон, где каждый день умирают люди — мертвецкой.

Но вдруг Стёпка остановился, присел на корточки и начал хохотать.

— Что это тебя схватывает? — с удивлением спросил Митька.

— Ты не знаешь, ты не знаешь? — кричал, заливаясь, Стёпка и хлопал себя по коленкам. — Я же надул музыканта!

— Как?

— Скрипку-то в вагоне оставил!

Митька тоже принялся хохотать. Насмеявшись вволю над скрипачом, ребята, взявшись за руки, пошли вдоль эшелона и наткнулись на тётку Груню с Лилькой. Они всё ещё торговали.

У тётки Груни на шее, словно огромные бусы, висела связка луку. Придирчиво рассматривая пиджак, она говорила:

— Старый пиджачок-то. Старый-престарый. Три луковицы дам.

Высокая бледная женщина всплеснула руками.

— Побойся ты бога!

— Ещё четыре картофелины дам. Беру только из милости. Пиджак-то мне всё равно носить некому, бог мужем обидел меня, — говорила тётка Груня, запихивая в мешок пиджак. У женщины из глаз посыпались слёзы.

— Что же это она делает, — ужаснулся Митька.

— Погоди, синерылая, я с тобой рассчитаюсь, — сквозь зубы процедил Стёпка.

— А я ей все огурцы летом на огороде нарочно вытопчу, — сказал Митька.

Лилька выторговывала платье чёрное в белый горошек. Платье она выменяла за четыре яблока.

— Гадина, — прошипел Стёпка и крикнул: — Лилька, подь сюда!

Лилька, подхватив корзинку с яблоками, подбежала.

— Ну, что?

Стёпка сжал кулак, поднёс к её носу.

— Понюхай, чем пахнет!

— Чего ты? Чего ты… Что я тебе сделала? — испуганно залепетала Лилька.

— За яблоко готова шкуру содрать. Они же от голода помирают. А ты пользуешься их горем.

Лилька посмотрела на Стёпку, хотела что-то сказать и, не сказав, потупилась.

— Крохоборка! — Стёпка плюнул, растёр валенком плевок и так дёрнул Митьку за руку, что тот чуть не упал. — Идём, а с ней мне и разговаривать не хочется.

Они пошли. Митька оглянулся. Лилька что-то говорила тётке Груне и размахивала руками. Тётка Груня тоже стала что-то говорить и тоже размахивать руками.