Коррида на Елисейских Полях

Глава первая Шрам на груди

Оставив журналиста-выпивоху Марка Ковета помечтать перед большим запотевшим стаканом с янтарной жидкостью и кубиками льда, я пересек с трубкой в зубах роскошную комнату, получил неподдельное удовольствие от того, что мои плебейские ноги прошлись по ковру, которым был устлан паркет, и вышел на балкон.

Июньское солнце заливало светом Елисейские поля, отражалось в блестящих боках шикарных автомобилей, несущихся непрерывным потоком. Тротуары были черны от народа, терраса ресторана "Фукетс" напротив ломилась от посетителей. В конце проспекта верхняя площадка Триумфальной арки щетинилась туристами. Деревья, люди, вещи – все излучало радость жизни. Четырьмя этажами ниже, как раз перед гостиницей "Космополитен-отель", недавно началось строительство не знаю уж чего, очевидно, согласно нерушимой традиции, по которой в Париже всегда должно быть место, перевернутое вверх тормашками по случаю дорожных работ. Но даже здесь чернорабочие как бы принимали участие в общем веселье, сгружая мешки с песком. Понятно, что по сравнению с другими местами работать на Елисейских полях более престижно, хотя и здесь трудно рассчитывать на что-нибудь большее, чем рассеянно-любопытный взгляд проходящих мимо распрекрасных девиц. И вообще, потеется приятнее там, где красиво.

Я вернулся к Марку и в свою очередь налил себе.

Вот так! Она уехала, и я, наверняка, никогда ее больше не увижу. "Never more"[1], как говорится на ее языке. Слабый запах ее духов еще витал в комнате, но скоро и он исчезнет. Редактор газеты «Крепюскюль» поднял на меня свои водянистые глаза:

– Вы ее напугали? – спросил он.

– Кого?

– Ну, о ком я еще могу говорить? О мисс Грес Стендфорд, черт побери!

– Грас[2], – поправил его я. – Никогда не подражайте этим идиотским дикторам на радио. Я произношу это слово так, как оно пишется... Звучит... красиво.

– Да, действительно.

– Я ее не испугал. Ее неожиданно вызвали в Голливуд.

– И вы сильно расстроились?

– Признаюсь, да.

Я осушил свой стакан, освободил одно кресло от всевозможных журналов на разных языках, с обложек которых мило улыбалась мировая кинозвезда мисс Грас Стендфорд, сед, ослабил узел на галстуке и вытер лоб. Марк Ковет опять принялся за свое:

– А вы, случайно, в нее не влюбились?

– Весьма похоже, что так, – с улыбкой ответил я. – Ну что вы хотите? Ведь никто не может оставаться оригиналом до конца своих дней. Если я втюрился в эту актрису, то это означает, что я согласен с мнением примерно десяти миллионов ее поклонников, не правда ли? Но, ради Бога, Ковет, не публикуйте моего признания в газете!

– Слушайте, Нестор Бюрма. Я выпустил в свет достаточно откликов на эту американскую девицу и ее окружение благодаря вашему привилегированному положению при ней. И мой главный редактор не пропустит больше ни одного. Так что не переживайте... – Тут он прервался, чтобы опять наполнить свой стакан. Затем промочил горло и продолжал: – Сколько времени вы пробыли ее телохранителем? Когда я встретил вас в Каннах, в апреле на кинофестивале, вы были уже при исполнении обязанностей?

– С восьмого марта она жила инкогнито в Париже.

– Добрых три месяца, – резюмировал Марк Ковет, который, кроме своих журналистских талантов, обладает еще и бухгалтерскими способностями. – Да, конечно, три месяца...

– Хватит, – сказал я. – Поговорим о другом. От этого я не заболею. Просто тоска на минуту напала. Не ожидал, что она смоется так быстро, думал, что останется еще на месяц-другой во Франции, но, как вы знаете, она неожиданно понадобилась в Голливуде и вчера уехала.

– Сейчас вам опять надо искать работу.

– О! Я не спешу. Думаю взять отпуск. Уж очень давно этого не было. Агентство "Фиат Люкс" в простое. Элен у своих, в провинции. Я один как перст.

– Поезжайте к Элен.

– В эту забытую Богом дыру, где она живет? Что вам сделала моя секретарша, что вам так хочется подорвать ее репутацию?

– И куда вы думаете поехать?

– Никуда. Я люблю Париж. Мне трудно оторвать подошвы от его мостовых. Я проведу свой отпуск на Елисейских полях. Это местечко стоит любого другого.

– О, конечно! Но... здесь? В "Космополитен"?

– Эти апартаменты, которые я занимал как телохранитель мисс Стендфорд, оплачены до конца месяца. А я приобрел некоторые привычки...

– Эта женщина всегда все делает хорошо, – утвердительно кивнул Ковет.

– Да, – подтвердил я. – Передайте-ка мне бутылку. Мне хочется надраться. Надеюсь, вы не откажетесь принять участие в маленькой попойке?

– Как раз не угадали, – сказал в ответ журналист, подняв руку, – сегодня вечером я иду в свет и предпочитаю сохранить ясный ум. Но после сеанса я весь к вашим услугам.

– Какого сеанса?

– Так вот, поскольку вы теперь член великой семьи киношников, вам должно быть известно, что два, говорят выдающихся, фильма – "Глухие угрозы" и "Хлеб, брошенный птицам" – не были представлены в Каннах. Тогда они еще не были готовы. А теперь закончены. Продюсеры этих фильмов решили воспользоваться Большим Парижским сезоном, чтобы дать их международную премьеру соответственно в кинотеатрах "Франсуа I" и "Голубая лента". Сегодня вечером я приглашен посмотреть "Глухие угрозы". Но главное будет завтра – "Хлеб, брошенный птицам" постановщика Жака Дорли с Люси Понсо в главной роли.

– Люси Понсо?

– Ах, ах! Одна пассия вытесняет другую, не так ли? Вы, конечно, в свое время тоже были влюблены в Люси Понсо. Как, впрочем, почти все остальные.

– Люси Понсо? А я думал, что она умерла.

– Ничуть. После долгого периода забвения – почти 15 лет ни одного контракта – она выныривает на поверхность. Молодой Жак Дорли – идеалист. Он вбил себе в голову, что сможет дать ей последний шанс. И как будто она его не разочаровала. Как говорят эксперты, ее возвращение обещает сенсацию.

– Мне кажется, она уже не первой молодости?

– Не совсем так, она еще способна заткнуть за пояс все подрастающее поколение... Ладно, я должен уходить... (Он встал.) Оставляю вас с вашими сердечными огорчениями.

– Кончайте, надоело!

– Послушайте, Нестор Бюрма, а что если вы составите мне компанию сегодня вечером и пойдете со мной на презентацию фильма "Глухие угрозы" в кинотеатр "Франсуа I"? Я могу достать вам пригласительный билет. Таким образом, нам не придется назначать друг другу свидание, чтобы пойти напиться. Мы будем уже вместе.

– И потеряем меньше времени, – усмехнулся я в ответ. – Согласен, старина. В Каннах я заглотал Бог знает сколько километров кинопленки, но в памяти у меня ничего не осталось. Я чаще глядел на свою клиентку, чем на экран... Профессия обязывает... Сейчас хоть смогу спокойно посмотреть фильм. Итак, договорились. Что одевать?

– Ах, да. Желательно, вечерний костюм. Вам бы уже пора привыкнуть.

– Более или менее.

– До вечера.

...Шейла нажала на курок почти бессознательно... Человек рухнул... Шейла механически продолжала стрелять... Ее лицо выражало целую гамму противоречивых чувств... Теперь патетическое лицо Шейлы стало таять... Облачко дыма от продолжавшего греметь пистолета стало закрывать ее от глаз зрителя... Послышалось несколько тактов грустной музыки.

Слово "КОНЕЦ", родившееся в центре экрана, постепенно заполнило его целиком, и вспыхнувший в зале свет осветил изысканную публику, пришедшую в этот шикарный кинотеатр на презентацию фильма "Глухие угрозы". Раздались бурные аплодисменты, со всех сторон послышались возгласы восхищения, все встали, словно невидимый оркестр заиграл чей-нибудь национальный гимн. Я присоединился к массе. Хотя в зале работал кондиционер, жажда давала о себе знать, тем более что жесткий воротник несколько давил мне на глотку.

Красивая блондинка с великолепными плечами, чей профиль был мне смутно знаком, занимавшая соседнее кресло, вставая, уронила крошечную сумочку, лежавшую у нее на коленях. Прежде чем я успел сложиться вдвое и подобрать ее, она наклонилась с той же целью. И моя галантная предупредительность, задавленная в зародыше, была щедро вознаграждена. Ее асимметричное декольте, щедро открывавшее левую грудь и целомудренно скрывавшее правую, открыло головокружительные глубины, в которые погрузился мой взор. Золотой крестик на цепочке болтался между двумя соблазнительными холмами. Эстетическое зрелище длилось недолго, но я успел заметить, что та грудь, которую скрывали от восхищенных взоров, имела одну странную особенность. Красивая блондинка, подобрав свою сумочку, встала. Я сделал вид, что ничего не видел, и проложил себе путь в толпе до центрального прохода. В холле кинотеатра я стал переходить от группы к группе в поисках Марка Ковета, который в момент нашего прибытия был отделен от меня билетершей, рассаживавшей народ, исходя из своих стратегических соображений. Наконец я поймал его.

– Куда пойдем? – спросил я, поднимая локоть, как горнист, дающий сигнал атаки.

– "Камера-клуб" вас устроит?

– Согласен на "Камера-клуб".

Мы прошли по Елисейским полям, оживленным, как средь бела дня, сверкающим световой рекламой и освещенным витринами магазинов. Мы прошли между издательствами "Жур де Франс" и "Ле Фигаро", свернули под деревья проспекта Матиньон, где в особняке располагался "Камера-клуб" – место полуночных встреч всех избранных мира кино. Помещение клуба тонуло в роскоши: огромные, как озера, зеркала на стенах везде, где только возможно, позолота, повсюду шелк и бархат. И даже под пыткой швейцар никогда бы не признался, что он родом из Бельвиля[3]. А между тем, это был самый обычный холуй, как и все прочие, но те не щеголяли в униформе. В зале ресторана все столики, покрытые узорчатыми скатертями, уставленные серебром и хрусталем, были заняты. Вокруг сновали официанты во фраках. Мы вошли в бар, где кишело тараторящее человечество. Марк Ковет нашел свободный табурет, но почти тотчас же бросил меня одного, поскольку ему надо было кого-то срочно повидать. Я взобрался на сиденье, вытащил трубку, набил ее и заказал выпивку. Потом расстегнул воротник, который сдавливал мне шею, и принялся размышлять о тайком увиденной груди. Вокруг меня шло бурное обсуждение «Глухих угроз». Кто-то оглушительно провозгласил, что это было сен-са-ци-он-но. Этот тип, отделяя слог от слога, выдавал слово по частям, как колбасу.

– ...Полностью разделяю ваше мнение. Этот язык просто первоклассен.

– Да, большое искусство. Если бы этот фильм был представлен на фестивале, он сорвал бы все премии.

– Подождите еще "Хлеб, брошенный птицам", – охладил их пыл другой пророк. – Если бы он участвовал в конкурсе...

Тут вернулся Марк Ковет в сопровождении молодого разбитного парня с рыжей шевелюрой, в смокинге, взятом напрокат.

– Разрешите представить вам Рабастена, – сказал Ковет. – Собрат. Мой собрат. Он непременно хочет познакомиться с вами.

– Жюль Рабастен, – добавил рыжий, улыбаясь и протягивая мне руку. (Я ее пожал, поскольку это ни к чему не обязывало.) – Жюло для дам и друзей. Я работаю в "Кино-газете"... (И он принялся тискать мне руку. Глаза его сверкали.) ... Ах, мсье Бюрма, я так счастлив с вами познакомиться. Просто в восторге. Право слово. Вы не можете себе представить...

И он многократно повторил, что я не могу себе представить. Вопреки явному интересу к моей персоне, он, видимо, не очень мне доверял, но традиции знал хорошо:

– Это надо обмыть, а? – сказал он. Я не отказался.

– Итак, – продолжал он. – Теперь, когда Грас Стендфорд вернулась в Америку, чьим телохранителем вы состоите?

– Ничьим. Но продолжаю посещать кинематографические круги.

– Вам должно было надоесть, – вздохнул он. – Это, быть может, живописно, но здесь не происходит ничего особенного. Много ли трупов подобрали вы вокруг Грас Стендфорд?

– Я оставил мой катафалк в гараже.

– Так я и думал. Но, может быть, теперь это изменится. Говорю это, потому что занимаюсь не только киношниками. Я работаю корреспондентом криминальной хроники для нескольких провинциальных газет. Мне известно, что Ковет пользуется у вас исключительным правом, черт возьми! Все, что написано о Грас Стендфорд, вышло из-под его пера. И теперь он мог бы оставить жалкие крохи своим коллегам. Я...

Марк Ковет выругался. Рабастен продолжал:

– Короче, если вы наткнетесь на какой-нибудь труп, дайте мне знать. Вот на всякий случай моя визитная карточка.

И он вручил мне карточку, которую я положил себе в карман.

– Вот оно, новое поколение, – проворчал Марк Ковет. – Честолюбиво. Крайне честолюбиво и готово вырвать хлеб изо рта у старших, лишь бы добиться успеха. Ах! Кровопийцы!

Они принялись переругиваться, когда еще один юнец в очках и с усами, с фотоаппаратом на животе и вспышкой в руке, ударил рыжего по плечу:

– Привет, Рабас. Я удираю. Ты берешь машину?

– Нет, – ответил тот. – Эй! Фред! Ты знаком с этими господами?

– Марк Ковет из "Крепюскюль", не так ли? – сказал Фред. – Фред Фредди из "Радара".

Журналисты обменялись рукопожатием.

– А этот господин – Нестор Бюрма, – продолжал Рабастен.

Фред заинтересованно раскрыл глаза:

– Ах, да. Ну, конечно! Ковет... Бюрма... Два сапога – пара, а?

– Прекрасная пара, – поддержал Ковет.

– Детектив-таран, бывший телохранитель очаровательной Грас Стендфорд, – сказал Рабастен.

– Он самый, собственной персоной, – скромно сказал я.

Яркая вспышка на мгновение ослепила меня. Фред Фредди не терял времени:

– А вот тебе и хорошенький документ для твоих личных архивов, Жюло, – рассмеялся он. – Ты его получишь завтра, если я, конечно, не забуду. Это стоит стаканчика виски, или нет?

– Мне выдали на расходы, в том числе и на выпивку, – сказал Рабастен.

Он заказал виски для фотографа и для нас. Фред Фредди проглотил свою порцию залпом до дна.

– А теперь я смываюсь, – сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Какая свинская профессия! Все время только фотографии. Привет, ребята.

И он исчез в толпе.

– Да, свинская профессия, – простонал Рабастен, запустив руку в свою рыжую шевелюру. – С тех пор, как я взял в руки перо, мне пришлось сто раз рассказывать об одном и том же. И ни разу не напасть на сенсационное сообщение, которое сделало бы меня знаменитостью...

– Что опять хочешь поживиться на халяву? – проворчал Марк Ковет.

– Замолчите, – сказал я. – Между вами двумя я чувствую себя товаром.

Рабастен выругался и осушил до конца свой стакан, а заодно и стакан своего соседа по стойке, потом заказал новую выпивку для всех. Где-то рядом было произнесено имя Денизы Фалез. Рыжий пожал плечами:

– Меня уже мутит от них, – сказал он, – с их Денизой Фалез.

Я прищелкнул пальцами:

– Она сидела рядом со мной в кинотеатре "Франсуа I". Я чувствовал, что ее лицо было мне чем-то знакомо, но не мог подобрать к нему имени. Теперь все стало на место.

– Да, – усмехнулся Ковет. – Теперь ее узнают в лицо. Она, видимо, изменила политику и не хочет больше показывать свою грудь. Однако, в фильме "Стоп, граница" она имела колоссальный успех.

– И своим успехом фильм обязан только ей, – добавил Рабастен. – В наклоне, крупным планом и так далее. Но в своем последнем фильме, который вышел десять дней тому назад, "Мое сердце летит" она упакована, как мумия. Над публикой издеваются, иначе не скажешь. Если Дениза будет продолжать в том же духе, то она очень скоро станет статисткой...

– Вот и она, – сказал я, указывая подбородком и своей трубкой на вход в зал.

В зал входила пара, встреченная одобрительным шепотом. Мужчина – лысый, обливающийся потом пузан, я встречал его уже в коридорах "Космополитена". Спотыкаясь, он сопровождал Денизу Фалез, мою соседку по кинозалу, красивую блондинку с изумительными плечами и асимметричным декольте, и все эти почести были обращены именно к ней. Она улыбалась усталой деланной улыбкой, настолько усталой, что глаза как бы отсутствовали. Мелькнули две-три вспышки.

– Шампанское для всех! – громко крикнул пузан.

– Что я вам говорил? – пробурчал Рабастен. – Немножко видно слева и ничего справа. Это позор! – Он одним махом проглотил свой стакан. Возмущение помогло ему быстро допиться до положения риз.

– Налейте по новой, бармен, – сказал он с отвращением.

– Я как раз об этом думал, месье, – ответил человек в белой куртке, такой же бесчувственный, как его целлулоидный воротничок. Он убрал наши пустые стаканы и поставил перед нами три бокала.

– Что это такое? – спросил рыжий.

– Вы не слышали, месье? Месье Ломье угощает шампанским.

– А? Ну что ж, давайте, дорогой. По справедливости он нам это должен.

– Ломье – это лысый толстяк? – осведомился я.

– Да.

– Продюсер? Режиссер?

– И то, и другое, – сообщил мне Марк Ковет, – режиссер без всякого таланта и разорившийся продюсер. Ладно, выпьем все-таки.

С бокалом в руке Рабастен направился к Ломье. Толстяк опасно покачивался, уцепившись за стойку. Обливаясь потом и громко пыхтя, он беседовал со своим окружением о ближайшем фильме. Потом вытащил из кармана желтый шелковый платок и провел им по голове, затылку и обвисшим щекам. По всему было видно, что он здорово надрался.

– ... Смерть кормит человека, – гортанно бормотал он, еле ворочая языком. – Это название фильма. Ну как? Только вчера запустили первые кадры...

– Вы дадите этот фильм на ближайший фестиваль? – поинтересовался Рабастен.

Его голос ничуть не выигрывал по сравнению с голосом Ломье.

– Мне на фестивали нас... – выдал тот.

– А мадемуазель Дениза Фалез играет в этой штуке?

– Очевидно.

Рабастен разразился долгим и нахальным смехом.

– Так, – бросил он. – Так это будет еще один фильм, запущенный с благотворительными целями.

– Что? Что такое? – завопил Ломье. – Что вы хотите сказать?

– Вы меня отлично поняли... – Рыжий журналист высоко поднял свой бокал, пролив на рукав половину шампанского. – ... За ваше здоровье!

– Дамы и господа, – громогласно провозгласил Ломье, размахивая короткими руками. – Дамы и господа, я не знаю, на что этот молодой человек намекал, говоря о мадемуазель Фалез, которая... (Желтый шелковый носовой платок вновь появился на свет.) ...А где мадемуазель Фалез?

– Мадемуазель Фалез уехала, месье, – произнес кто-то металлическим голосом, разрезавшим, словно лезвие топора, месиво общей болтовни.

В дверях бара стоял прямой, словно проглотивший кол, верзила, донельзя похожий на холуя из барского дома, глаза которого уже давно приобрели форму замочной скважины.

– А! Это вы, Жан? – произнес Ломье. – Да, месье.

– Вы говорите, что мадемуазель Фалез...

– Уехала, да, месье. Она почувствовала себя усталой.

– О-о. По-видимому, она подумала, что я слишком пьян.

Жан не ответил. Ломье вытащил из нагрудного кармана сигару, осмотрел ее со всех сторон и, не зажигая, воткнул себе в рот. Жан растолкал толпу и подошел к своему шефу:

– Вам тоже следовало бы вернуться домой, месье, – настойчиво сказал он.

В голосе, похожем на острое лезвие топора, прибавилось несколько презрительных ноток.

– О'кей! – проворчал Ломье. Он пошарил в кармане, извлек оттуда несколько ассигнаций и положил их на стойку. – Ну что ж, всем привет!

Он обернулся и тут его взгляд упал на Рабастена. Он посмотрел на него угрожающе. Рыжий счел необходимым ухмыльнуться. Глаза продюсера еще больше помутнели:

– Вот как!

– Это что, полицейский фильм – ваша "Смерть что-то там такое"? – спросил молодой человек.

– Вот как! – повторил тот.

– Не требуется ли вам технический советник? Ваши фильмы всегда грешат в одном направлении. Если вам нужен такой советник, то разрешите представить вам частного детектива, господина Нестора Бюрма.

– Вот как.

Нетвердый взгляд продюсера переместился с Рабастена на меня, пройдясь по Марку Ковету и еще нескольким другим посетителям. Видимо, он насчитал человек шесть, если не двенадцать.

– Все вы мне осточертели, – сказал Ломье, не обращаясь ни к кому конкретно.

Он сжал левый кулак и подтянул его под мышку.

– Месье, месье, прошу вас! – вмешался директор "Камера-клуба".

Слишком поздно! Ломье выбросил вперед свой кулак. Целился он в рыжего, но схлопотал я. Это мне не причинило особого вреда, но оставить без последствий этот жест я не мог. Присутствовало слишком много дам. Я ударил в ответ, попал по второму подбородку, если считать снизу, и Ломье мог бы основательно приземлиться, не схватись он за стойку и не будь позади него нескольких человек, которые послужили ему опорой. Его сигара разлетелась в разные стороны. Передо мной возник Жан, его холуй. Он ничего не сказал. Посмотрел на меня, пожал плечами и обернулся. Затем подхватил своего босса под руку и потащил к дверям, сопровождаемый восклицаниями и директором клуба, которому этот инцидент, по всей видимости, не понравился, и он хотел удостовериться, что на этом все и закончится.

– Этот Ломье не умеет пить, – заметил я.

– Он не такой, как мы, – ответил Марк Ковет сухо, хотя слово "сухо" не очень подходило к его персоне. – Мы могли бы остаться в "Камера-клубе" и опрокинуть еще пару-другую стаканчиков. Какого черта вы решили свалить оттуда?

– Из соображений корректности. Мы вели себя там довольно скандально. И потом я нахожу этого Рабастена слишком приставучим. Он остался там. Мы от него избавились. И потом, прогулка по воздуху пойдет нам на пользу.

– По воздуху? (мой приятель вытер пот) ...Какой воздух? Где вы видели воздух?

Неторопливым шагом, делая небольшие зигзаги, мы с журналистом шли по Елисейским полям, освещенным лучше, чем в эпоху Филиппа Лебона. Этот ученый-химик, изобретатель газового освещения, был убит здесь в темном месте, что внесло нотку черного юмора в это событие. Марк Ковет был прав. Ни малейшего дуновения воздуха, как говорится. Деревья, под которыми мы проходили, были неподвижны, как театральные декорации.

– Пошли к Сене, – предложил я. – Может быть, там попрохладнее.

Петляя между газонами, украшающими подходы к Большому дворцу, мы шли по направлению к мосту Александра III, типичному памятнику 1900 года, у входа на который стоят знаменитые позолоченные фигуры, трубящие в фанфары и одновременно, сдерживающие бег резвых коней. Этот мост, такой же величественный, как и царь, имя которого он носит, по моим сведениям, уникален тем, что под ним имеется надпись, строго-настрого запрещающая выбивать здесь ковры. Я не знаю, имеются ли здесь в виду ковры Большого и Малого дворцов.

Мы облокотились о парапет невдалеке от двух огромных центральных статуй с серо-зелеными спинами, исцарапанными надписями. Сена потихоньку с обманчивым журчаньем текла себе внизу, не принося никакой прохлады. Вдали, на мосту Инвалидов, зеленые и красные сигналы светофоров отражались зигзагообразно в черной ряби реки. Вращающийся маяк на Эйфелевой башне с правильными интервалами освещал небо Парижа.

Я первым нарушил затянувшееся молчание:

– Не пойму, что мне до всего этого тар-тарама?

– Я тоже, – ответил журналист. (Он встряхнулся, как бы стряхивая с себя оцепенение. Возможно, так оно и было.) – Э! А о чем, собственно, речь?

– Расскажите мне, если можно о Денизе Фалез? – сказал я вместо ответа.

– Дениза Фалез? Да, действительно! Быстро же вы забыли Граc Стендфорд!

– Не ваша забота. Расскажите мне о Денизе Фалез.

– Зачем? Это утомительно. Любой киношный еженедельник сообщит вам больше, чем я могу рассказать.

– Киоски закрыты. С этой Денизой недавно ничего не случалось?

– Нет, насколько мне известно.

– Никаких несчастных случаев между съемками последнего фильма, где она играла раздетой, и следующего, где она была одета?

– Несчастный случай?

Он бережно поместил это предположение между двумя полушариями своего мозга, потом помотал головой, чтобы посмотреть, что из этого получится. Ничего не получилось. Просто вызвало у него зевоту. Затем он сомкнул челюсти и тут же расцепил их:

– По-моему, нет... А не выпить ли нам? – И, указывая на речку: – Вся эта жидкость вызывает у меня жажду.

Он дважды икнул и начал напевать модную песенку.

– Бросим все это, – сказал я, отстранясь от парапета. – Пошли пропустим по одной в "Бешеной лошади".

– Наконец-то одна здравая мысль, – сказал Ковет.

В "Бешеной лошади", следя восхищенным взглядом за Ритой Кадиллак, раздевающейся под музыку, я вновь принялся думать о Денизе Фалез и рассуждать, стоит ли поделиться своими мыслями с Марком Коветом. После зрелых размышлений решил, что не стоит. Вполне возможно, вообразил я себе невесть что и плохо разглядел это... Плохо разглядел? Гм... Так уж плохо? Они не экономили электричество там, в зале кинотеатра "Франсуа I". И, в конце концов, глаз у меня натренированный. Нет, ошибки не было. Если Дениза Фалез уже не выставляла так щедро напоказ свою вызывающую грудь в недавних фильмах и если на светских приемах она появлялась с асимметричным декольте, которое слишком целомудренно прикрывало ее грудь, значит, на ней было нечто такое, что следовало скрывать. Что-то такое, что попалось на глаза мне, зоркому, удачливому, дипломированному детективу.

... Шрам от давней раны, наверняка нанесенной не детским пугачом.