Корсары Балтики

Глава 28. ЗА СПИНОЙ

К ладной усадьбе с крепким палисадом и кряжистой мельницей у ручья подлетел всадник, одетый и на военный лад, и на щегольской. Стрелка ерихонки не только поднята, а закреплена столь высоко, что ясно — не собирается обладатель рубиться на саблях, а намеренно превратил хороший шелом в подобие шутовского наряда. Стрелка торчит ровно петушиное перо, задорно и глупо. Броня есть на мужчине, но не для защиты от стрелы или меча, а чтобы брюхо блестело — кольчуга прямо поверх рубахи, без поддоспешника, поверх нее накинут юшман, но не забран застежками, а болтается, словно на корове седло.

Однако вся справа верхового стоила немногим меньше, чем усадьба, к которой он приблизился. А раз есть у человека такой достаток — то сам он себе голова, что да как носить, и в какое время.

— Здесь ли живет боярин Собакин, бывший воеводой в Асторакани? — спросил всадник.

Из-за ворот добротных ему ответили:

— Здесь живет Матвей Иванович, а кто кличет?

— Царской службы человек, — гордо ответил всадник. — Впускай, а то худо будет.

— Все мы в России-матушке царской службы люди, — ответил тот же голос. — Назовись по-божески, именем-отчеством.

— Семен Брыль я, служу опричному воеводе Грязному.

— С опричниками Матвей Иванович дела иметь не станет, — голос сделался желчным. — Больно много гонору вы взяли в последние времена, ровно шляхта какая на Руси завелась.

— Стоят в том лесочке два десятка стрельцов, — сказал назвавшийся Брылем. — Если кликну их? Снимут ворота с петель, а тебя заместо них повесят…

— Скликай свое воронье, опричник, — ответил его невидимый собеседник. — Я стар, мне уже все равно.

— Ты позови боярина, дубина, может, я ему яблочек привез моченых.

— Не можно будить боярина. Почивает.

— Ну, и что делать? — спросил сам у себя Семен Брыль. — Это мы-то шляхта? Почивает боярин, когда его из царской службы спрашивают…

Он привстал на стременах и свистнул. Тут же из рощи выехали оружные стрельцы, хмуро оглядывая усадьбу.

— Станешь будить боярина? — еще раз для порядка спросил Семен Брыль.

— Не стану.

— Пеняй на себя.

Один стрелец запрыгнул на коня другого, быстро

встал ему на плечи, подтянулся на руках — и вот он уже верхом на палисаде. Снизу подали ему пищаль.

— Как там? — спросил Брыль у оседлавшего стену.

— Бегут, Семен Акакиевич, на ходу бронь одевают.

— Валяй, Ваня, — буднично и даже как-то ласково сказал Семен. — Мы могли и добром войти.

Пищаль стрельнула, следом за одним стрельцом на стене оказался еще один, потом единым плавным рывком переместился туда и сам Семен. Правда, без пищали.

— Так и есть, — усмехнулся он. — Ляхи! Далеко же вы вглубь царских земель пробрались, и все, поди, без пошлины подорожной?

Вместо ответа прилетела в него стрела, но лишь оцарапала щеку.

— Гойда! — крикнул он, выхватывая саблю и спрыгивая вниз.

К нему уже неслись поляки, кто как одет и вооружен. Со стен грохнул еще один выстрел, и внутрь посыпались стрельцы.

Семен рубился с толстым, но удивительно проворным и крепким на руку ляхом. Тот дважды полоснул по болтающемуся юшману Семена, но вскользь, не сильно.

— Были, похоже, времена ясновельможный пан, — сказал Семен между выпадами, — когда твоя рука могла многое.

— Она и сейчас, щенок, сгодится! — прохрипел пан, делая неожиданный поворот и рубя Семена по лицу.

Чудом отдернув голову, Брыль зло рассмеялся в лицо пану:

— И далась вам всем ерихонка моя! Раз без стрелки — значит, сразу по роже стегать сабелькой?

— Хитрый ты, — отозвался пан. — Запомнил я твою поганую рожу еще с Данцига.

— А по-ляхски сей город положено Гдыней величать… — Семен в свою очередь слегка полоснул противника по брюху. — Гдыня, а в ней живет Крыся. А уж красившее той Крыси только пан Пшибышевский…

При этом Брыль так яростно свистел и хрипел все соответствующие звуки в фамилии известного деятеля сейма, что его противник, не выдержав насмешки, сделался резок, и ошибся.

— На всякое искусство, — сказал Семен, вытирая саблю о платье пана, — найдется простота. Вольты хороши у тебя были, пан, но зачем такие сложности?

Острый глаз Семена углядел движение возле клети, и он рванул туда.

— Не трожь меня, витязь, — прошипел старик, одетый пышно и очень неряшливо, словно подравшийся с дворовым котом индюк. — Я здесь гостил…

Семен в последний миг прочел что-то по глазам старика, так как успел уклониться в сторону. Колун, взрезав воздух аккурат в том месте, где совсем недавно была голова Семена, ушел глубоко в чахлую грудь старика.

Брыль изловчился и ударил носком сапога в подмышку вторично замахнувшегося врага. Замах от резкой боли превратился в судорожное движение, и колун в итоге огрел по башке самого злоумышленника, не пробил череп, но сильно рассек кожу и слегка оглушил.

— Что, ясновельможный, — спросил Семен, — Не бьют у вас нынче под микитки? Разучились, значит. Вот они — плоды семян ксендзовых побасенок.

— Под микитки, может, и не бъют, — прохрипел крепкий, в летах мужчина, силясь подняться. — А вот так…

Семен, получивший добрую плюху, врезался в клеть и стал оседать на землю.

— …называют у нас «свернуть салазки», — закончил мужчина.

— Хороший удар, — нежно ощупывая челюсть, признал Семен. — Могут еще братушки-славяне, весьма могут…

В этот миг подлетевшие с боков стрельцы скрутили человеку руки и вопросительно уставились на Семена. Тот встал, отряхнулся и подмигнул пленнику:

— Потешил меня лях — убейте его тихо, аккуратно.

— Дикари русские, — прорычал мужчина, силясь освободиться… да куда там.

— Значит, и в вашем королевстве половина дикарей, если не больше, — усмехнулся Брыль. — То-то Вишневецкий именует себя воеводой русским.

— Вишневецкий — такой же дикарь, — прорычал мужчина, кося глазами на стрельцов, словно ведомый на убой теленок.

— Ясное дело, — вздохнул опричник, — Радзивиллова птаха. И что вы, ляхи, такие буйные, а? И из нас таких же сделать желаете. У нас князья хоть не воюют один с другим…

— Не твоего ума дело, холоп.

— Вы слыхали, — рассмеялся Семен. — А я и впрямь не столбовой дворянин. Я бывший черносошный крестьянин, а ныне вершитель судьбы твоей, ясновельможный пан.

Брылю надоел разговор, да и собираться было пора — шума наделали по округе изрядного.

— Кончайте с ним.

Один из стрельцов ловко подбил ляху ноги, поставив на колени, второй коротко полоснул ножом по горлу.

— Полнокровный и дородный пан попался, — заметил стрелец. — Хоть и встал я по уму — кафтан все одно измызган.

— Чистенькими хотите быть — ступайте в земщину, — заметил Семен, растирая быстро опухающую челюсть. — Как на дворе? Заболтался я с панами, упустил остальное.

Стрельцы уже закончили с сопротивлением в поместье. На дворе валялось шесть мертвецов. Еще одного выволокли за ноги с мельницы.

— Сам боярин здесь ли? — спросил Семен у дрожащего всем телом мужичка, который и пререкался с ним из-за ворот.

— Нет боярина который год уже, — заголосил старик. — Живет у ляхов, а ляхи, стал-быть, у него обретаются.

— И сплетают измену, — докончил Семен, словно читал по писанному. — Спалить здесь все! Но не ранее, остолопы, чем я дом обшарю.

— А как же этих? — спросил один из стрельцов.

— Сердобольный? Вот ты и зароешь. Отпевать не советую — паписты они, батюшки не возьмутся.

Семен внимательно осмотрел палаты, найдя разные письма, карты литвинских земель и Ливонии.

— Грязный доволен будет, — сказал он, вскакивая на коня. — А то говорят — опричникам заняться нечем. Измен, дескать, нету. Да у нас, куда ни сунься, — одна измена. И ведь сами, стервецы, просят ворошить…

Отряд выехал на шлях.

— Тот же убиенный недавно воевода обозный, проворовавшийся в Казани, — Семен расхохотался, — сам потребовал, чтобы ему показали, чем опричнина занимается в его волости. Я ему — измены ищем. Он мне — покажите мне измену, да такую, чтобы я поверил.

— Ну а ты, Семен?

— А я и не подкачал, — подкрутил ус Брыль. — Доказал, что он берет мзду с новгородцев, а за то весьма недоволен, что царь-батюшка через Вологодчину хочет северные реки освоить, к самым студеным морям выйти, таким студеным — что Балтика покажется щами кипящими.

— А зачем нам те моря?

— За них драться ни с кем не надо, — дурашливым шепотом сказал Семен. — А торговать точно так же можно, как и из Ревеля.

— И что обозный?

— Он царю челобитную: дескать, наводнили Во-логодчину твои опричники, толку с них нет, один бабам урон, да тетеревам в лесах. А сам, варнак, аглиц-кому человеку коней седьмицу не давал, в стольную приехать. Щи лаптем хлебает, а аглицких купцов на дух не переносит — будут аглицкие, куда он со своей мздой подастся?

— Новгородцы хоть народ и шустрый зело, — заметил один из стрельцов, — но наш, славянский. А англичане твои…

— Не будет новгородец у тебя, дурака, воск да пеньку брать. У него самого ее — пруд пруди. А англичанин будет.

Семен махнул рукой:

— Не понимаешь соли, так и не требуй рассказок. Короче, привели мы его в Вологду. Показали каменный кремль, там отстроенный, спросили — видишь, чем опричники занимаются? Вижу, говорит. Привели англичанина того, спросили, сколько казна царя потеряла на том опоздании на седьмицу. Много вышло, сами не ожидали. Видишь, говорим, измену? Вижу, говорит, сама настоящая измена и есть. А еще, говорим, поставил ты стрельцам астороканским гнилое сукно, так они теперь мерзнут. Не измена ли? Измена, говорит. Так и вздернули его на вологодском кремле. За измену, которую сам сыскивал.

— А ляхов мы чего положили, — спросил другой стрелец у Брыля, явно получающего удовольствие от просветления темных стрелецких масс. — Их бы на дыбу — может, и выплывет что важное.

— Что у ляхов на уме, — покачал головой Семе-н, — то и без дыбы ясно. Ливонию себе прибрать, православных извести, да папистами Киев заселить. А на дыбу тягать и в острогах держать ясновельможных панов никак нельзя.

— Что так?

— Ихние гетманы возмущаются, да великий герцог литовский. А так — измена пресечена? Пресечена. Где ляхи? А бес их знает. К опальному воеводе ехали, да делись куда-то. По Руси не катались — пошлин-то с них нет никаких. Вот и весь сказ.

— И все же есть у них змеиное гнездо в здешних краях. Иначе зачем бы сюда ехали?

— Гнездо-то есть, — почесал в затылке Семен. — Только коротки у нас с тобой, брат Ваня, ручонки — из того гнезда яйца таскать.

— И всегда так будет?

— Пока мы Ливонию не прибрали себе, торговлю не поставили — обязательно будет. Земщина она чем стоит — дескать, веками мы все для Руси делали, пущай она теперь для нас изогнется коромыслом. Будут великие дела за опричниной — залезем во всякие гнезда. А не будет дел — так и будем ляхов голоштаных по дворам ловить…