Кошмарная клиника

Глава седьмая

— Вот уж не думала, что доживу до этого дня, — проговорила Вайолет и опять устремила взгляд на тринадцатую страницу. Родители Бодлеры тоже глядели на нее, и ей на миг показалось, что сейчас отец выступит из фотографии и скажет: «Привет, Эд. Ты где была?» Эд — сокращение от Томаса Алвы Эдисона, одного из величайших изобретателей всех времен, и Эдом называл Вайолет только отец. Но на снимке он, конечно, не шевельнулся, а только стоял и улыбался перед домом 667 по Мрачному Проспекту.

— Я тоже, — сказал Клаус, — не думал, что мы еще увидим наших родителей. — Он вгляделся в мамино пальто. Во внутреннем кармане мама обычно держала карманный словарик и доставала всякий раз, как ей встречалось незнакомое слово. Поскольку Клаус был великий любитель чтения, мама пообещала когда-нибудь отдать ему словарик, и сейчас ему показалось, что мама вот-вот сунет руку во внутренний карман пальто и протянет ему маленькую книжечку в кожаном переплете.

— И я тоже, — повторила за ними Солнышко. Она смотрела на улыбающихся родителей, и ей вдруг вспомнилась, впервые со дня пожара, песенка, которую мама с отцом пели вместе, когда Солнышку приходило время ложиться спать. Песня называлась «Мясник»[7], и родители пели ее поочередно, мама высоким голосом с придыханием, а отец низким и глубоким, как пароходная сирена. Песня как нельзя лучше убаюкивала Солнышко, и ей было уютно и не страшно в своей детской кроватке.

— Наверно, фотография сделана давно, — заметила Вайолет. — Смотрите, какие они тут молодые. Даже еще без обручальных колец.

«На основании фактов, обсуждаемых на странице девять, — снова прочел Клаус вслух фразу, напечатанную над фотографией, — эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно». Клаус остановился и посмотрел на сестер.

— Что это значит? — спросил он еле слышным голосом. — Кто-то из наших родителей жив?

— Так-так-так! — раздался знакомый издевательский голос, и дети услышали, как странные неровные шажки направляются прямо к ним. — Смотрите, кто тут у нас!

Бодлеровские сироты настолько были ошарашены своей находкой, что совсем забыли про неизвестную личность, которая взломала замок в Хранилище Документов. И теперь, подняв головы, они увидели высокую тощую фигуру, идущую по проходу «Б» ТОЧКА. Эту особу они видели совсем недавно и надеялись никогда больше не видеть. Можно дать разные определения этой особе, включая «подружка Графа Олафа», «бывшая опекунша бодлеровских сирот», «шестой по важности городской финансовый советник», «бывшая обитательница дома 667 по Мрачному Проспекту» и еще ряд определений, слишком скверных, чтобы быть напечатанными в книге. Но накрашенный рот прорычал имя, которое она предпочитала всем другим:

— Я — Эсме Джиджи Женевьев Скволор, — представилась Эсме Джиджи Женевьев Скволор, хотя Бодлеры, как ни старайся, и без того не могли ее забыть. Она встала перед Бодлерами, и они сразу поняли, почему шаги ее были такими странными и неуверенными. С тех пор как дети ее знали, Эсме Скволор всегда была рабыней моды, что в данном случае означает «одевалась в невероятно дорогие и часто невероятно нелепые наряды». Этим вечером на ней было длинное пальто, сшитое из меха большого количества животных, убитых самыми неприятными способами; в руке она держала сумочку, имевшую форму глаза, точь-в-точь как татуировка на левой щиколотке у ее дружка. Еще на ней была шляпа с вуалью, падавшей ей на лицо, как будто она сморкалась в черный шелковый платок, а потом забыла убрать его, а на ногах — туфли с каблуками-стилетами. Стилет — это небольшой, с тонким лезвием нож наподобие кинжала, каким мог бы пользоваться карнавальный актер либо убийца. Слово «стилет» иногда употребляют для описания женских туфель на очень высоких и узких каблуках. Но в данном-то случае речь шла о паре туфель с настоящими тонкими ножами вместо каблуков. Стилеты были обращены вниз, так что с каждым шагом Эсме вонзала каблуки в пол Хранилища Документов. Иногда стилеты застревали, и тогда злодейке приходилось останавливаться и выдергивать их из пола, чем и объяснялись странные неровные шаги. Такие туфли считались, что называется, последним криком моды, но у Бодлеров были дела поважнее, чем листать журналы с перечислением, что в моде и что вышло из моды, поэтому они глядели во все глаза на туфли Эсме и удивлялись, зачем она носит такую агрессивную и вместе с тем непрактичную обувь.

— Какой приятный сюрприз, — сказала Эсме. — Олаф велел мне взломать дверь в Хранилище и уничтожить бодлеровское досье, ну а теперь мы можем уничтожить заодно и Бодлеров.

Дети переглянулись, потрясенные услышанным.

— Вам с Олафом известно про досье? — произнесла Вайолет.

Эсме рассмеялась особенно мерзким смехом и улыбнулась из-под вуали особенно мерзкой улыбкой.

— Естественно, знаем, — отрезала она. — Потому я и здесь — чтобы уничтожить все тринадцать страниц. — Она сделала странный неровный шажок в сторону Бодлеров. — Поэтому мы уничтожили Жака Сникета. — Она еще раз вонзила в пол каблуки, делая шажок вперед. — И поэтому уничтожим вас. — Она взглянула вниз на туфлю и яростно дернула ногой, чтобы вытащить острие. — В здешней больнице будет еще три новых пациента, — сказала она, — но, боюсь, врачи не успеют спасти им жизнь.

Клаус вслед за сестрами стал отступать от приближающейся рабыни моды, а та медленно наступала на них.

— Кто уцелел во время пожара? — спросил Клаус Эсме, поднимая страницу вверх. — Кто-то из наших родителей остался в живых?

Эсме нахмурилась и мелкими шажками заспешила вперед, пытаясь вырвать у него страницу.

— Вы прочли досье? — страшным голосом вопросила она. — Что говорится в досье?

— Вы никогда этого не узнаете! — крикнула Вайолет и повернулась к младшим. — Бежим!

Бодлеры бросились бежать по проходу, мимо остальных шкафов под буквой «Б», завернули за последний шкаф с этикеткой Бригантина — Брюссель и нырнули в секцию с картотекой на букву «В».

— Мы бежим не в ту сторону, — сказал Клаус.

— Эгресс, — подтвердила Солнышко, что означало нечто вроде «Клаус прав — выход в противоположной стороне».

— Эсме тоже, — отозвалась Вайолет. — Нам надо каким-то образом обогнуть ее.

— Я до вас доберусь! — выкрикнула Эсме, и голос ее донесся до них поверх шкафов. — Вам не удрать, сироты! Бодлеры задержались около шкафа с надписью Вальс-Ваниль (первое — бальный танец, а второе — специя, применяемая в кулинарии) и прислушались к цоканью каблуков.

— Какая удача, что на ней эти дурацкие туфли, — заметил Клаус. — Нам гораздо легче бежать, чем ей.

— Да, пока она не догадается снять их, — сказала Вайолет. — Она почти так же хитра, как и жадна.

— Ш-ш-ш! — прошептала Солнышко, и Бодлеры услышали, что шаги Эсме внезапно стихли.

Дети прижались друг к другу, услышав, как олафовская подружка что-то бормочет себе под нос, а затем они услыхали череду устрашающих звуков. Сначала раздалось долгое скрипучее «кряк», потом грохочущее «бум», потом опять долгое скрипучее «кряк» и опять грохочущее «бум», и эти два рода звуков продолжали следовать в том же порядке, становясь раз от разу громче и громче. Дети в недоумении уставились друг на друга, и вдруг, в последнюю минуту, старшую из Бодлеров осенило:

— Она опрокидывает шкафы! — крикнула Вайолет, показывая поверх шкафа Вокализ[8] — Волосы Вероники[9]. — Они валятся, как домино!

Клаус с Солнышком взглянули туда, куда показывала сестра, и увидели, что она права. Эсме толкнула один шкаф с картотекой, он повалился на следующий, а тот — на стоящий перед ним, и тяжелые металлические шкафы пошли рушиться на детей, как волна обрушивается на берег. Вайолет схватила за руки младших и потащила их прочь от падающих шкафов. Издав «кряк» и «бум», шкаф грохнулся на пол, где только что стояли дети. Трое Бодлеров с облегчением перевели дух — они были на волосок от того, чтобы оказаться раздавленными информацией о галлюциногенах[10], гельминтологии[11], глагольных рифмах и не менее двух сотнях иных тем.

— Сейчас я вас раздавлю! — крикнула Эсме, принимаясь за следующий ряд шкафов. — У нас с Олафом будет оригинальный завтрак — блинчики из Бодлеров!

— Бежать! — крикнула Солнышко, но старших понукать не требовалось. Все трое опрометью бросились дальше по проходу к букве «Г», а вокруг них со всех сторон крякали и бухались шкафы.

— Куда дальше? — крикнула Вайолет.

— В проход «Д»! — ответил Клаус, но тут же передумал, увидев, как накренился еще один ряд шкафов. — Нет! Проход «Е»!

— Какой? — переспросила Вайолет, не расслышав из-за грохота.

— «Е!» — прокричал Клаус. — Как в слове «ехать»!

Бодлеры ринулись по проходу «Е», как в слове «ехать», но, когда добежали до последнего шкафа, оказалось, что бежать надо в сторону «Ж», как в «Женевьев Эсме Скволор», а затем к «З», как в «Зачем мы бежим в ту сторону?», а потом к «И», как в «И каким образом мы отсюда выберемся?». И не успели дети оглянуться, как оказались далеко от проходной комнаты и выхода — дальше некуда. Вокруг валились шкафы, Эсме бешено хохотала и вонзала острия каблуков в пол, гоняясь за детьми. В результате они вдруг очутились в той части Хранилища, куда по лотку поступала информация. Под треск и грохот рушившихся шкафов дети сперва уставились на корзину с бумагами, потом перевели взгляд на чашку со скрепками для бумаг, потом на дыру, ведущую наружу, и наконец друг на друга.

— Вайолет, — нерешительно произнес Клаус, — не могла бы ты изобрести что-нибудь с помощью скрепок и корзины, чтобы вызволить нас отсюда?

— Этого не требуется, — ответила Вайолет. — Выходом послужит желоб.

— Но тебе там не поместиться, — возразил Клаус. — Даже не уверен, что я туда влезу.

— Вам не уйти отсюда живыми, кретины безмозглые! — заорала Эсме страшным голосом страшные слова.

— Придется попробовать, — сказала Вайолет. — Солнышко, ты первая.

— Прапил, — с сомнением проговорила Солнышко, но с легкостью заползла в круглое отверстие и оттуда выглянула из темноты на старших.

— Теперь ты, Клаус, — сказала Вайолет, и Клаус, сняв очки, чтобы не разбить, последовал за младшей сестрой. Отверстие было узкое, но все же после некоторого маневрирования средний Бодлер ухитрился залезть внутрь.

— Ничего не получится, — сказал он старшей сестре, оглядевшись вокруг. — У лотка такой крутой наклон, что ползти вверх будет очень трудно. А тебе тут вообще не поместиться.

— Значит, я найду другой путь, — ответила Вайолет.

Голос ее звучал спокойно, но Клаус и Солнышко видели в дыру, что глаза ее расширены от страха.

— Об этом и речи быть не может, — сказал Клаус. — Мы вылезаем обратно и будем спасаться все вместе.

— Мы не можем идти на такой риск, — возразила Вайолет. — Если мы разделимся, Эсме будет труднее нас ловить. Вы берете тринадцатую страницу и ползете вверх по желобу, а я выбираюсь каким-нибудь другим способом. Встретимся в недостроенном крыле.

— Нет! — выкрикнула Солнышко.

— Солнышко права, — поддержал ее Клаус. — Именно так получилось с Квегмайрами, помните? Мы оставили наших друзей одних, и их похитили.

— А теперь Квегмайры в безопасности, — напомнила Вайолет. — Не беспокойтесь, я изобрету какой-то выход из положения.

Старшая из Бодлеров слабо улыбнулась брату и сестре и сунула в карман руку, чтобы достать ленту, завязать волосы повыше и таким образом привести в действие рычажки и колесики своего изобретательского мозга. Но ленты в кармане не оказалось. И тут, лихорадочно ощупывая пустой карман, она спохватилась, что использовала ленту, когда делала фальшивую связку ключей, чтобы одурачить Хэла. Вайолет ощутила трепет в желудке, но долго терзаться по поводу своего обмана ей не пришлось. Она вдруг с ужасом услышала позади себя «кряк» и еле успела отскочить в сторону, чтобы избежать «бума» падающего на нее шкафа. Озаглавленный Лингвистика-Львы шкаф ударился о стену и заблокировал ход в лоток.

— Вайолет! — закричала Солнышко. Они с братом попытались оттолкнуть шкаф в сторону, но силы тринадцатилетнего мальчика и малолетней сестры уступали тяжести металлического шкафа, содержавшего информацию начиная с «Науки о языке» и кончая крупными плотоядными кошачьими, которые водятся южнее Сахары и в некоторых областях Индии.

— Вайолет! — вскрикнула Солнышко.

— Я в порядке! — отозвалась Вайолет.

— Ненадолго! — прорычала Эсме за несколько проходов от девочки.

Клаус и Солнышко сидели в темной норе и слышали слабый голос сестры.

— Выбирайтесь! — настойчиво проговорила она. — Встретимся в нашем грязном холодном неподходящем жилье.

Младшие Бодлеры сидели, тесно сжавшись в узкой трубе, и было бы лишним описывать, как они были напуганы и в какое впали отчаяние. Нет смысла описывать, как страшно им было слышать мечущиеся шаги Вайолет по Хранилищу Документов или странные неровные шажки Эсме, преследовавшей старшую из Бодлеров на своих каблуках-кинжалах, а также треск и грохот падавших шкафов после каждого кинжального шажка. Нет необходимости описывать трудности передвижения стиснутых со всех сторон Клауса и Солнышка по узкому желобу с таким крутым наклоном, что двоим сиротам казалось, будто они ползут по большой горе, покрытой льдом, а не по довольно короткому желобу, по которому доставляли информацию. Бесполезно было бы описывать, как чувствовали себя двое детей, когда достигли другого конца трубы — еще одной дыры, пробитой в наружной стене больницы, и убедились, что Хэл был прав, предрекая особенно холодный вечер. И абсолютно бесполезно — иначе говоря, «ненужно и бесплодно», потому что незачем описывать, каково им было сидеть в недостроенной части больницы, завернувшись в тряпки, чтобы не замерзнуть, с расставленными вокруг зажженными фонариками для компании и ждать, когда появится Вайолет. Незачем, ибо ни о чем перечисленном выше Клаус и Солнышко не думали.

Они сидели рядышком, сжимая в руках тринадцатую страницу бодлеровского досье, время шло, приближалась ночь, но они не думали ни о шуме, доносившемся из Хранилища Документов, ни о путешествии по желобу, ни даже о ледяном ветре, раздувавшем куски полиэтилена и пронизывавшем Бодлеров до костей. Клаус и Солнышко думали только о том, что сказала Вайолет, увидев листок бумаги, который они сейчас сжимали в руках. «Вот уж не думала, что доживу до этого дня», — сказала она. Младшие Бодлеры знали, что это можно выразить по-другому, например: «Я очень удивлена» или: «Я в высшей степени ошеломлена», или: «Я просто обалдела от удивления». Но сейчас, пока младшие, волнуясь все больше и больше, ждали сестру, они стали опасаться, что фраза, которую употребила Вайолет, более уместна, чем она могла тогда предполагать. Когда первые бледные лучи утреннего солнца начали освещать недостроенную половину больницы, младшими Бодлерами овладел страх, что сестра и впрямь не доживет до этого дня.