Космический психолог

Глава 13

Нежелание Крейторна давать О'Маре новые поручения продлилось целых три дня. Майор был занят разглаживанием административных морщинок на ткани проекта, заключающегося в оттягивании ремонта в столовой, поэтому они с О'Марой крайне редко оказывались в отделении одновременно. О'Мара нисколько не удивился, получив новое распоряжение шефа в виде титульной страницы психофайла практиканта, снабженной припиской, написанной жутким почерком Крейторна. Сначала О'Мара прочитал файл:

Субъект: ТОРННАСТОР. Физиологическая классификация ФГЛИ; вид – тролтан; возраст – 87 стандартных земных лет при ожидаемой продолжительности жизни 150 лет; выпускник с дипломом отличия медицинского факультета университета Хаут на Тралте; 12 лет работал медицинским консультантом на космических стройках в системах Баллилдон, Корсо и Ленталлет; не имеет прочных семейных и несемейных эмоциональных связей; принят в Главный Госпиталь Сектора для повышения квалификации в области межвидовой хирургии; первый практикант, получивший мнемограмму от донора другого вида без побочных эффектов. Мнемограмму разрешено не стирать до окончания настоящего медицинского проекта. В случае успешного завершения эксперимента субъекту будет предложена постоянная работа в госпитале в должности Старшего врача; предыдущие клинические исследования и работа в клинике – образцовые, однако в течение последних трех недель отмечен выраженный спад эффективности работы; запрос о психологическом тестировании перед утверждением Торннастора в качестве штатного сотрудника поступил от старшего преподавателя Мэннена В настоящее время Торннастор проживает на сто одиннадцатом уровне в комнате номер восемнадцать

А в сопроводительной записке значилось:

«Быть может, он просто тоскует по родине или в свои восемьдесят семь переживает кризис среднего возраста. Поговорите с ним, выясните, все ли в порядке с его психикой, но в тяжелые клепаные ботинки обуваться не вздумайте».

«Явно, – подумал O'Mapa, – Крейторн изо всех сил старается играть роль деспота».

Если только Торннастор не находился сейчас на рекреационном уровне и не общался с кем-то где-нибудь еще, согласно графику дежурств, он сейчас должен был пребывать дома и примерно через час должен был лечь спать. Выйдя из кабины лифта на сто одиннадцатом уровне и найдя нужную дверь, O'Mapa задумался – уж не направился ли он с визитом к кому-нибудь из храпунов. Он позвонил. Послышались тяжелые шаги, от которых завибрировал пол, и хозяин открыл дверь.

– Меня зовут O'Mapa, – представился психолог, стараясь не бояться очень умного шестиногого слона, который вполне мог быть как в приятном расположении духа, так и совсем наоборот. – Я из Отделения Межвидовой Психологии. Если вам удобно, мне хотелось бы поговорить с вами.

– Я о вас знаю, O'Mapa, – отозвался Торннастор. – Входите. Неудобно будет только вам, если вы непривычны к традиционному для особей моего вида отсутствию мебели. Предлагаю вам сесть на край спальной ямы.

Комната Торннастора представляла собой просторный пустой куб, казавшийся маленьким из-за габаритов обитателя. На стенах были развешаны фотографии пейзажей родины тралтана и еще какие-то снимки – что на них было изображено, O'Mapa догадаться не мог. Кроме того, стены украшали плети какого-то вьющегося, пахучего декоративного растения, частично заплетающего дверь в ванную комнату. Единственным предметом мебели, который также был прикреплен к стене, являлась толстая полукруглая полка, на которой стоял работающий видеоблок и лежали видеокассеты с лекциями. Посредине комнаты располагалось прямоугольное углубление для сна, оборудованное нисходящим пандусом. O'Mapa спустился по пандусу и, усевшись на край углубления, похлопал по толстому ковровому покрытию пола.

– Спасибо, – сказал он, пытаясь сказать хозяину комнаты хоть что-нибудь приятное. – Очень удобно.

– Особи моего вида не нуждаются в высоком уровне телесного комфорта, – сообщил Торннастор. – Покрытие пола предназначено для того, чтобы смягчать мой топот, чтобы он не мешал соседям. Я не против оправданного прерывания занятий, – он указал на работающий видеоблок, – но предпочел бы не тратить время зря.

O'Mapa вспомнил о том, что Торннастор в данное время является носителем кельгианской мнемограммы. Очевидно, замашки донора уже сказывались на манерах тралтана, так что от экивоков и дипломатичности можно было отказаться.

– Я не намерен попусту тратить ни свое, ни ваше время, – заявил O'Mapa. – Старший преподаватель Мэннен попросил меня поговорить с вами о наметившемся в последнее время ухудшении в вашей работе, которая до сих пор была выше всех похвал. Это вызывает нашу озабоченность. Потеря работоспособности и эффективности вашего труда носит постоянный характер и стала очевидной после записи кельгианской мнемограммы. Поэтому мы подозреваем, что у вашей проблемы имеется психологический компонент. Не желаете ли как-то прокомментировать мои высказывания?

Торннастор развернул один глаз в направлении видеоэкрана, протянул щупальце, отключил аппаратуру, затем обратил взгляд всех четырех глаз к О'Маре. Несколько мгновений он молчал.

– Если вы молчите для того, чтобы дать мне обдуманный и точный ответ, – сказал O'Mapa, – я готов подождать. Но если вы не хотите отвечать, то почему?

Тралтан издал приглушенный гортанный звук, который транслятор оставил без перевода, но больше ничего не добавил. O'Mapa вздохнул.

– Поступают жалобы на шум в этом районе во время периодов отдыха, – продолжал он. – Эта проблема в данный момент решается. Однако бессонница может серьезно сказаться на способности к сосредоточению. Сложность в этом?

– Нет, – ответил Торннастор.

– Не влияет ли на вас поведение или отсутствие понимания со стороны ваших коллег и педагогов? – продолжал спрашивать O'Mapa. – Быть может, что-то сказанное или сделанное ими заставило вас нервничать? Быть может, у вас какие-то сложности на сексуальной или эмоциональной почве?

– Нет, – ответил Торннастор.

– В таком случае нет ли во всем этом какой-то связи с мнемограммой? – продолжал гнуть свою линию O'Mapa.

Тралтан молчал.

«Жаль, что я не стоматолог, – подумал O'Mapa. – Это все равно что зуб вытягивать».

– У вас наверняка проблемы с мнемограммой, – терпеливо проговорил O'Mapa, – и моя обязанность в том, чтобы вам помочь. Но мы не решим вашу проблему до тех пор, пока я не пойму, в чем она заключается. У меня такое чувство, что вы хотели бы поговорить об этом. Пожалуйста, говорите.

Торннастор издал еще один непереводимый звук – настолько низкий, что у Мары скелет завибрировал. Затем тралтан сказал:

– Это глупо и странно. Нет причин, почему бы я себя так чувствовал.

– Как бы это ни было глупо или странно, – возразил O'Mapa, – это ваше чисто субъективное суждение и потому оно спорно, точно так же, как и отсутствие очевидной причины ваших нынешних ощущений. Прошу вас, объясните подробнее ваши чувства.

Тралтан поднялся и постучал по полу двумя передними ногами. O'Mapa, несмотря на толстенное ковровое покрытие, почувствовал, как задрожал пол, но постарался уверить себя в том, что таким образом тралтаны выражают сильное недовольство – причем в данном случае это скорее всего было недовольство собой, а возможно, и желание поговорить.

– Я страдаю от сильнейшей ностальгии, – проговорил Торннастор негромко и смущенно, – по существам, которых никогда не видел, и планете, где никогда не бывал. По идее, у меня устойчивая, хорошо интегрированная психика. Странно и нелепо испытывать такие чувства.

«Значит, все дело действительно в мнемограмме», – подумал O'Mapa. По крайней мере теперь он понимал, в чем корень зла, а это, согласно неписаным законам майора Крейторна, означало, что он на один шаг приблизился к решению проблемы. Между тем все складывалось так, словно ему нужно было заняться психоанализом сразу двоих пациентов – того великана, который сейчас стоял перед ним, и донора мнемограммы с другого края Галактики, которого, может быть, и на свете-то уже не было.

Он сказал:

– Сложности могут быть связаны с психикой донора мнемограммы, а не с вашей. Вам сознание донора известно изнутри. Расскажите мне о нем.

– Нет, – коротко отозвался Торннастор.

О'Мара подождал, но тралтан больше ничего не сказал. Почему-то он опять решил играть в молчанку.

– Так мы ничего не добьемся, – попробовал урезонить собеседника О'Мара. – Почему вы не хотите мне рассказать о сознании этого существа? Разговор у нас конфиденциальный, и ничего из того, что вы мне расскажете, никак не отразится на доноре мнемограммы, чей разум представляет собой всего лишь запись, которую нельзя обидеть, которой нельзя помочь и которую нельзя никоим образом изменить. Весьма возможно, что донор этой мнемограммы давно умер. Вы достаточно умны для того, чтобы понимать это. Ну?

Последовала очередная долгая пауза. О'Мара предпринял новую попытку:

– Независимо от вида, – сказал он, – существа, становящиеся донорами мнемограмм, у себя на родине являются медиками-корифеями. Но не всегда те, кто добирается до высот в любой профессии, это существа приятные во всех отношениях. Вам уже известно, что в мозге реципиента мнемограммы запечатлеваются не только терапевтические познания и хирургические навыки донора – при мнемографии происходит перенос всех воспоминаний, чувств, моментов неприязни к чему-то или кому-то, предрассудков и психических расстройств, если таковые имеют место. От вас требуется, чтобы вы на время забыли о том, что в вашем сознании присутствует мнемограмма, отрешились, насколько это возможно, от этой дополнительной немедицинской нагрузки и сосредоточились исключительно на том медицинском материале, который вам потребен для работы над вашим нынешнем проектом. Никто не думает, что это легко, я могу только представить, как...

– Вы не способны обрести понимания того, каковы ощущения при наличии чужой мнемограммы, – вмешался Торннастор, – если только вам не запишут такую же. Как еще вы можете узнать и почувствовать то, что чувствую я?

Вопрос был вполне закономерный, но О'Маре пришлось сдержать недовольство. Он ответил тралтану:

– Мне мнемограмму записывали лишь однажды, и на очень короткое время – для того, чтобы я познакомился с психологической дезориентацией, которая имеет место, когда в психику реципиента вторгается чуждая личность. Поэтому вы не правы, утверждая, что я полностью невежествен относительно эффекта мнемографии. Однако мне запрещено подвергаться записи как вашей мнемограммы, так и чьей-либо еще, поскольку моя работа – работа землянина-психотерапевта – требует, чтобы я был объективен, уравновешен и обладал должным уровнем самосознания для того, чтобы попытаться решить ваши эмоциональные и психологические проблемы. При том, что ваш партнер по разуму, образно выражаясь, мутит воду, это будет нелегко. Такова тактика нашего отделения. Мне нужно знать не то, что чувствовал донор вашей мнемограммы в прошлом, а то, что чувствуете вы сейчас. Понятно?

– Да.

– В таком случае расскажите мне об этом.

– Нет.

О'Мара сделал глубокий вдох, чтобы у него хватило воздуха на длинную ругательную тираду, но передумал и решил поговорить с тралтаном спокойно и терпеливо.

– У землян существует неуважительное, но довольно точное определение людей моей профессии, – сказал он. – Нас называют «промывателями мозгов». Как явствует из этого определения, моя работа состоит в том, чтобы наводить в психике порядок, добиваться того, чтобы разум пациентов реагировал на реальный мир, а не жил в созданной ими ложной реальности и не разбухал от лести.

В данный момент, – продолжал O'Mapa, – я не имею медицинского образования, и потому не могу по достоинству оценить вашу профессиональную квалификацию иначе, как только на основании больничных слухов и устных свидетельств ваших коллег и начальства, которые, все до единого, отзываются о вас похвально. Создается такое впечатление, что вы – опытный и талантливый хирург, что вы способны вдохновлять средний медперсонал на такой же уровень профессионализма, что вы легко находите общий язык с представителями других видов, что у вас богатое воображение и в меру развитое честолюбие. Если вы и впредь будете делать такие же успехи, вам будет предложено остаться в штате госпиталя в ранге Старшего врача – то есть вы как бы перепрыгнете сразу через две стажерские ступеньки. Но на этом с комплиментами покончим.

O'Mapa на миг умолк. Он знал, что тралтан вряд ли способен что-то определить по лицу землянина, однако понадеялся на то, что транслятор передаст серьезность его тона.

– Ваша будущая должность, – продолжал он, – будет сопряжена с непрерывной записью и стиранием мнемограмм, необходимых для лечения ваших будущих пациентов различных видов. Однако от мнемографии придется воздержаться, если вы не в состоянии ужиться уже с первым вашим партнером по разуму. Торннастор, я здесь для того, чтобы помочь вам справиться с этим. Неужели та эмоциональная проблема, которая терзает вас, настолько серьезна, что из-за нее вы готовы отказаться от блестящей медицинской карьеры?

– Нет, – ответил Торннастор.

– Я вновь напоминаю вам, – продолжал O'Mapa, – о том, что мой интерес к этой проблеме исключительно клинический. Все, что я от вас узнаю, останется в секрете. Я не стану вас осуждать и не буду шокирован, что бы вы мне ни поведали. Итак: нет ли в донорской мнемограмме чего-либо такого, из-за чего у вас всколыхнулись какие-то воспоминания или переживания из-за чего-либо, чего вы теперь стыдитесь?

– Нет, – громко произнес в ответ тралтан.

– Успокойтесь, – попросил его O'Mapa. – Я вовсе не хотел вас обидеть. Но мне нужны сведения. Вы сказали, что ощущаете сильнейшую ностальгию, скучаете по друзьям, которых никогда не видели, и местам, где никогда не бывали. Похоже, вы стыдитесь этих чувств. Но кто испытывает стыд – ваш партнер по разуму или...

– Нет, – столь же громко проговорил Торннастор.

– Значит, стыдитесь вы, – заключил O'Mapa. – Объясните мне, почему у вас такое чувство – своими словами и сколько угодно долго. Скажите мне, что с вами не так, на ваш взгляд, потому что только вы можете подсказать мне разгадку.

– Нет.

O'Mapa снова глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Торннастор, – признался он, – меня начинает немного раздражать постоянное использование вами этого слова. Если вы не желаете говорить со мной о вашей проблеме, может быть, хотя бы объясните почему?

– По трем причинам, – провещал Торннастор. – Вы – не медик и не поймете специфики моих трудностей, вы не можете до конца разобраться в том, как работает мой разум и разум моего партнера. При всем уважении, O'Mapa, примите мои извинения, но вы понапрасну тратите время на разговоры со мной. Вы мне ничем не можете помочь.

О'Мара кивнул.

– Может быть, – сказал он. – Однако я могу набраться терпения и обсудить вашу проблему. Быть может, мне удастся атаковать ее с другого направления. Это поможет?

– Нет, – ответил Торннастор.

«Хотя бы, – думал О'Мара, покидая апартаменты тралтана, – он все время давал отрицательные ответы». Но уже если он ненавидел что-то больше всего на свете, так это то, когда ему говорили, что он может, а чего не может сделать.

Когда он вернулся в отделение, то обнаружил сообщение – Крейторн отсутствовал и вернуться должен был не раньше чем через два часа. Этого, как решил О'Мара, ему должно было хватить на то, чтобы более подробно ознакомиться с психофайлом Торннастора и изучить все имеющиеся сведения о существе, ставшем донором проблематичной мнемограммы.

Из файла тралтана О'Мара узнал много нового, но ничего полезного. Торннастор производил впечатление образцового практиканта – старательного, самостоятельного, способного, серьезного, волевого, с необычайно устойчивой и уравновешенной психикой, чем он вполне обоснованно гордился. Будучи неизменно вежливым и тактичным при общении со своими сородичами и существами других видов, гордыню свою Торннастор проявлял в склонности к спорам с преподавателями во время занятий и имел неприятную привычку чаще всего доказывать свою правоту.

Сведения о Торннасторе вполне могли быть списаны с любого психофайла старших медицинских сотрудников. Вне непредвиденных случаев это был типичный психологический профиль сотрудника, взбирающегося вверх по ветвям профессионального древа. А вот сведения о партнере Торннастора по разуму, кельгианке-ДБЛФ по имени Маррасарах, были скудны, но интересны.

Файл начинался с изложения азов системы мнемографии. Затем следовало предупреждение о том, что к донорам мнемограмм нельзя обращаться за консультацией относительно пожертвованного ими материала и вообще с какими бы то ни было вопросами, если только на то не обнаружилось бы их собственного желания или согласия близких родственников. И даже в этом случае запрос должен был быть изучен и одобрен специальной подкомиссией Галактического Медицинского Совета, созданной для охраны прав доноров мнемограмм.

Главной причиной этой многослойной защиты было всего-навсего прошествие времени. Лицо, достигшее степени известности в своей области, необходимой для того, чтобы его попросили стать донором мнемограммы, как правило, к этому моменту достигало профессионального и психологического пика. Чаще всего это были существа среднего и пожилого возраста. Такие персоны ни за что не согласились бы на то, чтобы их подвергали обычному занудному анкетированию, как бы учтивы и уважительны ни были интервьюеры. Им не пришлось бы по вкусу, что их выспрашивают о качестве умственного наследия, оставленного ими молодой поросли медиков, – тем более, что многие из доноров со времени пожертвования мнемограмм успели стать глубокими старцами. О'Мара мог это понять. Все дело было в выражении заботы к чувствам стариков, которые некогда были великими.

Но самое интересное было то, что Маррасарах не была старухой. Совсем наоборот: она была блестящей, одаренной молодой выскочкой. Ее стремительный прогресс в избранной области в подробностях не описывался. А повод для неожиданно странного раннего ухода с работы указывался как «причины личного и эмоционального порядка вследствие ожеговых травм». Относительно характера кельгианки было сказано и неоднократно подчеркнуто, что она некоммуникабельна.

О'Мара долго смотрел на коробку с записью мнемограммы. Маррасарах явно перенесла сильнейшее эмоциональное потрясение, и оно оставило после себя неизгладимые следы. Однако ее профессиональные знания и опыт были настолько ценны, что ее пригласили в качестве донора мнемограммы до ухода с работы – видимо, положившись на то, как решил О'Мара, что любой будущий реципиент окажется достаточно волевым и сумеет сосредоточиться исключительно на медицинском компоненте мнемограммы, а эмоциональные проблемы проигнорирует. Скорее всего те, кто записывал содержимое разума Маррасарах, рассуждали так: если психологическая составляющая мнемограммы все же станет докучать реципиентам, запись всегда можно стереть и заменить другой кельгианской мнемограммой, менее проблемной. Но насколько О'Мара успел понять Торннастора, тот был слишком горд и упрям для того, чтобы на такое согласиться.

О'Мара в принципе мог бы объяснить положение дел Мэннену и добиться того, чтобы у Торннастора отобрали пациента-келыианина, но он понимал, что тралтан не пожелает поступиться своими перспективами карьерного роста на неопределенное время, до появления нового шанса. Судя по тому, что О'Мара успел узнать о Торннасторе, тот, кроме того, почти наверняка стал бы бояться того, что не сумеет адаптироваться и к новой мнемограмме, и тогда его карьере хирурга в стенах Главного Госпиталя Сектора конец. Наверное, он решил, что чем раньше он узнает о худшем, тем лучше. О'Мара мог ему только посочувствовать, но одного сочувствия для решения этой задачки было мало.

Добиться хоть чего-нибудь он мог только одним способом: проникнуть в упрямый, некоммуникабельный разум Торннастора. Туда вела единственная дорога – через сознание гениальной, но серьезно психологически больной Маррасарах. О'Мара покачал головой и посмотрел на часы.

Крейторн должен был вернуться через полчаса. О'Мара мог бы дождаться его, отчитаться, обсудить с ним план лечения, а тот бы, само собой, предупредил его о психологическом риске и почти наверняка запретил бы действовать. Либо... либо он мог сделать то, что хотел, за несколько минут до того, как майор бы ему это запретил.

«Суть принятия важных решений, – думал О'Мара, подойдя к мнемографическому креслу, усевшись, приладив шлем и вставив в щелочку на панели прибора диск с мнемограммой Маррасарах, – в том, что все „за“ и „против“ нужно взвешивать очень тщательно, но недолго».

Нерешительность некоторым грозила параличом.