Космиты навсегда

Город хоть и чужой, но гастрономы в нём — свои (как всегда)

Я взглянул на визитку: концерн «Провансаль». Майонез и кетчуп. Производство, продажа и доставка. Иван Иванович Додик, директор, телефоны в Минске: рабочий и домашний, телефон мобильный. Х-ха! Иван Иванович Сика-Пука, оказывается, майонезный магнат. Не хило! Если не склеится вернуться в свой мир, то уеду в Киев и там заделаюсь официальным Сика-Пуковым майонезным дилером — деньжищ наковыряю немеряно, а со своим преступным ремеслом завяжу. Ай да шпион! Ай да прикрытие! Ай да янки!

Я вернулся в номер, взял трубку и нахальным тоном потребовал прислать мне горничную с нитками и иголками, после чего врубил телевизор.

В телевизоре обнаружился какой-то хор мелюзги в пионерских галстуках, клетчатых костюмах и юбчонках. Полагаю, что это был Большой детский хор под управлением В. Попова. Солист хора — кучерявый блондинистый мальчуган с нелепой стрижкой — лихо запевал бессмертную совковую песенку о том, что если с другом вышел в путь — веселей дорога, без друзей меня чуть-чуть, а с друзьями много… Да… вскрыл пацан мои воспоминания тех времен, когда я остался один-одинешенек в целом свете, воспоминания той поры, когда я еще только осваивал свою профессию и действовал с друзьями-отморозками, причем полными, кончеными отморозками. Да и сам я был изрядный отморозок — такой же, как и мои друзяки, но только менее нервный. Все было прекрасно до того дела, когда мы вознамерились грабануть одну явно бандитскую контору, но встретили ожесточенное сопротивление противника. Мои друзяки, да будет земля им пухом, решили проявить стойкость и несгибаемую волю завалить оппонентов, в результате чего все они как один пали в перестрелке смертью храбрых и получили по своему контрольному выстрелу в голову, а я, не то по счастливой случайности, не то в силу подготовки, которую мне дал отец, смылся в сумрак ночи. Я ушел в ночь, унося в заднице пулю от «ТТ» и глубокое убеждение, что отныне и навсегда я буду работать один, без шизоидных подельников с атрофированным инстинктом самосохранения. Так я и стал одиночкой… и теперь меня чуть-чуть, а когда-то было много.

Пришла горничная и забрала мою куртку, клятвенно пообещав, что через двадцать минут все будет зашито и куртка будет возвращена, что эти услуги будут внесены в счет. Действительно, через обещанный срок горничная принесла мою косуху, идеально заштопанную и вычищенную. Удивительно. В том СССР, который я помню, я бы ждал эту куртку до скончания века, весь поседел бы, дожидаючись, а в итоге мне бы вернули куртку, изорванную пуще прежнего и совсем не мою. А здесь… этот СССР мне решительно нравился.

Я выключил телевизор, оделся, вышел из номера и спустился лифтом на первый этаж. В шикарном холле я первым делом нашел банкомат и бессовестно снял со шпионской карточки тысячу рублей. Сика-Пука не обеднеет, а просидеть безвылазно целый год в кабаке — это моя заветная, трепетная розовая мечта, вот только вставлю новую печень и сразу… а пока я подошел к вахтенному.

— Где моя базука?

— Извините, товарищ, но базук у нас нет — не сдавали, — невозмутимо ответил мне хитромордый вахтенный.

— А что, бывает, что сдают базуки? — спросил я.

— Нет, не бывает.

— Так какого хрена ты тогда паясничаешь? Не сдавали! Тоже мне, шутник выискался! Петросян местного разлива! Видишь? — Я подергал себя за волосы. — Я — раб повышенной свирепости, и с юмором у меня туго. Отдавай мою пушку!

— Какую именно? У меня на хранении 73 пистолета и револьвера.

— Ого! У вас тут что — всесоюзный слет свирепых террористов? Ладно, — сказал я, — упрощаем проблему. Я из номера 80—03, ваш управляющий вчера заходил и очень слезно просил дать ему поиграться моим пистолетом.

— А… Номер 80—03… Это вы вчера холодильник пристрелили? Солидно. «Беретту» забрала фройляйн диссидентка, а этот, очевидно, ваш, вот, пожалуйста. — Он выложил «Магнум» на стойку. — Почищен, смазан, дозаряжен. Эти услуги включены в счет.

— Надо же, какой сервис, не перестаю удивляться, а на счет мне наплевать, потому как не мне его оплачивать. — Я сунул пистолет за спину и собрался выйти из гостиницы.

— Постойте, товарищ, — остановил меня вахтенный, — очевидно, что в СССР вы в первый раз, а ваша секс-машина-хозяйка отлучилась с каким-то похмельным дятлом в розовой рубахе, поэтому я должен вас проинструктировать. Вы не должны никого убивать от скуки или из прихоти, кроме случаев необходимой самообороны. Я вижу, что русским языком вы владеете в совершенстве, поэтому в случае, если на вас нападут лихие самоубийцы, вы должны сказать: «Назад, стрелять буду», после чего вы обязаны произвести предупредительный выстрел в воздух, только после этого вы имеете право отстреливать несчастным идиотам головы или любые другие части тела на собственное усмотрение.

— Вот спасибочки за доходчивые инструкции, а то я, знаете ли, собирался выйти на улицу и на досуге злобно пристрелить десяток-другой пионэ-эров. Так… чтоб рефлексы не тупились, физкультуры ради, но теперь — ни-ни, пускай живут щенята и дорастают до комсомола. — Я тоже умею паясничать... причем на профессиональном уровне.

— А если вам что-нибудь понадобится, — вахтенный придал своему лицу многозначительное выражение, — я имею в виду нечто такое, чего вы не найдете в перечне услуг гостиницы, то…

— Секс и наркотики? Мог бы с этого и начинать, а не ломать комедию. Однако в этом мне помощь не нужна, я всегда и секс, и наркотики нарою самостоятельно, без гидов, в нужных мне количествах, сообразно моим вкусам, а не по прейскуранту.

— А оружие? — невинно поинтересовался вахтенный.

— А разве у вас есть что-нибудь более убедительное, чем мой «Пустынный орел»?

— Среди пистолетов, конечно же, нет, но я могу предложить вам целый спектр автоматического оружия, таких автоматов, каких в Третьем рейхе не сыскать…

— Я все не пойму, — сказал я, — ты делец или ты СМЕРШ? А может, ты КГБ или мент?

— Да тьфу на тебя! — Он нервно перекрестился. — Накличешь!

— Договорились! Как только у меня возникнет необходимость массового убиения больших скоплений человеков, так я сразу и прикуплю у тебя автоматические орудия убийства, для упрощения выполнения задачи. До свидания… товарищ! — попрощался я и таки вышел из гостиницы на свежий воздух.

Я вдохнул полной грудью. Пахнет совком. Мой СССР пах точно так же, как салон «Жигулей» шестой модели моего отца, и здесь тот же духан, еле уловимый, но тот же. Так пахло мое детство… Я с трудом отогнал волну ностальгии и пошел в сторону центра города…

По улицам ездили сплошь «Ауди», «БМВ», «Мерседесы», «Ниссаны», «Форды», «Шевроле», «Понтиаки», «Феррари» и все такое прочее дорогое и капитальное, но на этих автомобилях значились совсем иные логотипы. Здесь тебе и «Жигули», и «Волга», и ЗАЗ, и ЛАЗ, и «Москвич», и «КАМАЗ»… Елки зеленые! Вот это да! Впрочем, удивляться мне уже надоело, а откуда взялись все эти чудеса, можно легко узнать. Надо лишь найти ближайший книжный магазин и купить книгу по истории СССР. Этим я и собрался заняться. Пора уже разобраться в здешнем мироустройстве.

На площади играла бодрая маршевая музыка и прогуливался на удивление стильно одетый люд. Люд бойко приобретал мороженое, пиво-воды, сахарную вату и другие съедобные штуки, что продавались в многочисленных палатках. Нормальные люди, без всякой дурацкой древнерусской тоски в глазах — лишь радостные взгляды и нерушимая вера в завтрашний день и светлое будущее. Я аж обзавидовался: в моем мире у людей рожи сплошь угрюмые и злобные, словно у всех у них в одночасье вероломно сперли последний сахарный пряник.

Крутить на площади маршевую музыку — это хорошая идея, это веселит и вселяет оптимизм. Я оптимистично разглядывал площадь, когда ко мне подошла юная девица с комсомольским значком и протянула мне флаерок:

— Товарищ, если вы не на службе, обязательно посетите театр — у нас гастролирует московский Театр на Таганке, новая постановка «Гамлета», — сказала она жизнерадостным тоном, — просто покажете этот флаер на входе, и вам будет скидка на билет.

— Да? — Я мельком посмотрел на флаерок. Действительно «Гамлет» и цена билета — сущие копейки, но я вернул ей флаер обратно. — Не… на этого «Гамлета» я не ходок.

На то у меня были свои причины — личного характера. Как-то моя очередная ночная нимфа, отягощенная идеей фикс приобщить меня к прекрасному, притащила историческую видеозапись трагедии «Гамлет» в постановке Театра на Таганке. Действительно трагедия. По сцене, изображая из себя великого драматического актера, метался спившийся и сторчавшийся номенклатурный сноб Высоцкий. Публика млела от восхищения, а Шекспир беспокойно метался в гробу. Высоцкий своей игрой не иначе как мстил классику за неведомые грехи.

Я от смеха аж с дивана вывалился, еще бы! Такой стеб! Высоцкий — Гамлет! Братья Цукеры со своей трилогией «Голый пистолет» могут отдохнуть. Высоцкий в этой роли — цирк, где-то такой же, как если бы на роль Гамлета позвали Владимира Кличко с битой после боя мордой, а он бы прикололся и действительно сыграл принца датского, причем не сходив после схватки в душ и не снимая боксерских перчаток и ярких атласных трусов. Моя театральная нимфа, на полном серьезе орудующая фразами типа: «Щелкунчик» — это самое загадочное произведение Чайковского», этого смеха не поняла и принялась отстаивать гениальный и дерзкий замысел таганского режиссера. Я возразил, объявил этот замысел ахинеей и напомнил моей напыщенной театралке, что Театр на Таганке есть не что иное, как детище Лубянки, что этот театр всегда курировало КГБ и что проистекает он из лубянского драмкружка. Оказалось, что нимфа этого не знала и верить этому наотрез отказалась, а меня обвинила в подлой клевете…

Этой же ночью мы расстались навсегда — с криками, воплями и взаимными оскорблениями. Она заявила, что Высоцкий — герой и гений, а я — мудак и жлоб, что она не желает иметь отношений с таким грубым хамом, как я, быстро собрала манатки и выскочила на лестничную клетку. Я вышел за ней и прокричал ей вслед, что Высоцкий действительно гениальный поэт, но он вовсе не герой, а щедро смазанный номенклатурный выкормыш, задаренный дачей; что «магнитофонная революция» — дурь, что нам всем по самое горло на веки вечные хватит и «революции» семнадцатого года; что роль Высоцкого в фильме «Интервенция» — это неприкрытое лизание зада коммунистическим бонзам во имя номенклатурного харча, а дикий образ беспредельщика, страшного ментяры Жеглова — это популяризация милицейского произвола и доктрина, оплевывающая права человека! Только в высшей степени беспринципный карьерист мог согласиться эту преступную роль играть! И еще! Честные художники не решают вопросы починки своих снобистских «Мерседесов» на уровне Брежнева!

Расстались, в общем… и все из-за Гамлета. Так что не пойду я ни на какое представление лубянского кружка самодеятельности. Обойдусь…

— Очень жаль, — сказала комсомолка, забирая у меня флаер, а я обратил внимание, что на ее значке вместо профиля Ленина проштампован профиль Сталина. Аббревиатура тоже другая — ВСКСМ, стало быть, Всесоюзный Сталинский Коммунистический Союз Молодежи. Интересно.

— Подари мне свой значок, — неожиданно для самого себя ляпнул я.

— Пожалуйста. — Она с большим энтузиазмом отстегнула значок и приколола его мне на куртку.

— Круто? — спросил я, разглядывая значок на своей груди. — Теперь я на комсомольца похож?

— Не-а, вам бы подстричься, а то вы совсем как дурачье-хиппаны — это такие свинговые шизики, которые под американских пацифистов косят, от слова «поц», придурки они и алкоголики. — Вот! И тут неформалы.

— Мне такая прическа по статусу положена, — сказал я, а сам подумал, что и до алкоголизма мне полшага осталось. — А не подскажешь ли, где тут ближайший книжный магазин?

— По этой улице через квартал, а вы разве читать умеете? — Я аж остолбенел от такого вопроса.

— Умею — выучился в соответствии с рекомендацией Ленина, которая гласила, что необходимо ввести поголовную грамотность для того, чтоб тупое быдло могло самостоятельно читать ценнейшие коммунистические указания и пламенные воззвания. В общем — всем учиться, учиться, учиться, так проще, а иначе, покуда персонально каждому пролетарию растолкуешь линию партии — позеленеешь.

— Так вы в СССР родились? — удивилась она. — А как вы в рабство попали?

— Как… как… — Вот пристала! Действительно — как? Не беда, сейчас насочиняю. — Пропили меня, моей мамке на бутыль не хватало, вот она меня и запродала… по контрабандным каналам… со скидкой… выгодная сделка…

— Это ужасно…

— Зато меня в рейхе кормят вкусно и хозяйка ко мне добра.

— У вас хозяйка! Как интересно! А скажите! — она перешла на шепот и придвинулась поближе к моему уху. — Правда, что немки эксплуатируют рабов в сексуальном плане?

Я тревожно огляделся по сторонам, придал лицу серьезно-скорбное выражение и прошептал ей на ухо:

— Правда… моя хозяйка любит делать это в пыточной камере, в расстрельной яме, у огней крематория и в концлагерях, на глазах несчастных узников… у меня такая тяжелая работа, меня страшно эксплуатируют… мне надо давать молоко за вредность! — Ну наплел, ну наплел.

— Как это романтично, — сказала моя собеседница разомлевшим голосом и мечтательно прикрыла глаза.

Ого! Возбудилась! Что-то мне подсказало, что от этой комсомолки надо держаться подальше. Ну ее в печку… Я поблагодарил ее за значок и быстренько удалился в направлении книжного магазина.

Интересная все же комсомолка — она или извращенка, или в этом СССР дубовый лозунг «у нас секса нету» не отменен. Всякие швондеры и не до такой хрени додумывались. Это ж надо — «у нас секса нету»! Ну не положен радостному советскому человеку гнилой капиталистический секс! Сознательный советский пролетарий дрочит мозолистой рукой и испытывает от этого чувство глубокого удовлетворения. Прямо как в песне: «…Сжимает властно свой штык мозолистой рукой, и все должны мы, неудержимо…» — конечно так, а не иначе, ведь секса-то нет, не уберегли…

А может, в этом совке секс все-таки есть, но в ходу «Десять принципов», регламентирующих советские половые отношения. Этими десятью принципами обогатила человечество Надежда Крупская. Великое достижение! Это охренительное откровение пламенной революционерки и идеологической жены вождя я вычитал в какой-то подтирочной газетенке в 1990 году. Тогда на вершине советской власти остервенело бесновался и выплясывал танец с саблями Горбачев, здание СССР от этого трещало и кололось, а из образовавшихся разломов хлестал вонючий поток, именуемый «гласностью». Именно из этого потока жидкой дрисни я и выхватил невероятные по силе таланта «Десять принципов» Крупской. Принцип первый: советский человек обязан выбирать себе полового партнера исключительно только по классовому признаку, предпочтение необходимо отдавать гражданам, достигшим высоких успехов в труде и политической подготовке… Ну, спасибо тебе, Крупская! Объяснила нам, убогим, коммунистический принцип размножения. Теперь всем ясно, что в постели предпочтительнее иметь наиболее знатную доярку. Последующие заповеди доходчиво разъясняют одуревшим пролетариям, чем еще, кроме настойчивого изучения Манифеста Коммунистической партии, можно заниматься в постели, когда, сколько раз и в каких позах. Причем все расписано подробно и научно обоснованно, все со ссылками на поучения Маркса и Энгельса. Квоты на разы и позы солидно утверждены большой серпасто-молоткастой печатью, но дозволенные количества весьма ничтожны. Зажала секс эта безумная тетка, оградила своих любимых пролетариев от блуда. Своей психованной писаниной она не иначе как стремилась превратить сплоченные «рабоче-крестьянские массы» в вялые толпы дроченых онанистов. А это — вредительство! Крупская — враг народа и фатерлянда! Лютый враг! Товарищ Сталин таких вот умников великих пачками под расстрел загонял! Да я бы и сам за такие дела стрелял в головы безжалостно! Слава богу, что эта писанина не превратилась в официальную директиву.

Но проявим гуманизм, вдумаемся, с чего вдруг эта тетя докатилась до сочинительства страшилок? Где ей зудело? Вот именно… Это все от злости и половой неудовлетворенности. Ее «муж» — проклятый гомосек Ленин — в ее сторону давно не смотрел; вместо этого он вечно где-то ныкался с Гришкой Зиновьевым — то в Праге, то в октябре, а то и в Разливе, что на Финском заливе. По официальной версии в Разливе отважные революционеры прятались от злой царской охранки. Там эти гомики выстроили шалашик и активно готовились в нем к Мировой революции. Весь Финский залив дрожал от великих замыслов! А бедная Крупская в это время томилась на подпольной работе или тлела под бременем общественной нагрузки. Так что простим Крупской ее паранойю, поймем и простим.

Но вот интересно: вонючий фашист Альфред Розенберг насочинял книгу «Миф ХХ века» о превосходстве арийской расы над другими народами, Гитлер этой дури начитался и ратифицировал закон о совместимости рас, который запрещал мордатым арийцам тащить в постель человеков другой крови, дабы не портить расовый генофонд. Но задолго до этого, когда Федька Шикльгрубер по кликухе Гитлер еще слюнявил цветную капустку в обшарпанном кабаке, когда эстонская морда Розенберг еще не считался главным идеологом нацизма, а под завязку заливался сивухой, но не в немецком кабаке, а в подворотнях разгромленной коммунистами Москвы — в это самое время Крупская уже вдохновенно строчила рекомендации о несовместимости классов, дабы не портить высокосознательный классовый генофонд. Ну, и кто же из них бешеный фашист? Кто несет факел первенства?

Размышляя над этими параллелями и о том, как в этом мире относятся к заповедям Крупской, не возведены ли они в ранг законов, я подошел к книжному магазину. Все же я решил, что здесь эти заповеди не в ходу, иначе лица местных жителей не были столь радостны и приветливы, а носили бы печать глубокой, несмываемой тоски.

Магазин оказался огромным: бесконечные стеллажи с книгами, тысячи наименований, полно посетителей. Рыться в этом навале в поиске нужных книг мне было лень, поэтому я подошел к продавщице, сразил ее наповал заявлением о том, что читать я умею, причем довольно бегло, и попросил продать мне самую толстую книгу по истории СССР, желательно, чтоб она была с картинками, а еще я попросил материалы XXXI съезда КПСС. Продавщица ушла на поиски, а я остался стоять у кассы и осматриваться. И тут мой рот вновь предательски распахнулся от удивления. Рядом, на прилавке, лежала хорошо знакомая мне книга: автор — Виктор Суворов, оформление обложки точь-в-точь как у «Ледокола»: Сталин, Гитлер, красный флаг с серпом и молотом, красный флаг со свастикой, но только название другое — не «Ледокол», а «Устранение конкурентов». Я взял книгу в руки и посмотрел на обложку сзади. Все почти так же, как и в моем мире: об авторе написано, что Суворов — это псевдоним разведчика В. Б. Резуна, который в 1978 году бежал в США (в моем мире — в Великобританию), что в СССР он заочно приговорен к смертной казни, что в этой книге автор излагает свою версию Второй мировой войны. Эту книгу я куплю!

— А ну положь на место! — сказал мне какой-то бодрый прищуренный дедок.

— Я эту книгу покупаю, — ответил я.

— Это мерзость! — взвился дед. — Это брехня! Переписывание истории в угоду западу! Я не позволю…

Понятно, в этом мире Суворов тоже презираем такими вот дедками, но это мелочь, да пускай этот дед хоть лопнет от ярости благородной! Интересно не это… если Суворов и здесь приговорен к смерти, то почему его книга свободно продается в советском магазине?

— Он предатель! Негодяй! — не унимался дед. — Эта книга — клевета! Неправда! Я за правду горой встану!

— Товарищ! А ну быстро отойдите от германского служащего! — Пришла мне на выручку вернувшаяся с книгами продавщица. — Вы что, совсем из ума выжили?! Это ведь товарищ из личной охраны, не успеете оглянуться, как он вам голову открутит! Уйдите немедленно! Наш магазин борется за звание учреждения высокой культуры обслуживания! Нам тут убитые ветераны не нужны! Сейчас же уходите!

Дед пробурчал что-то невнятное, отошел и углубился в изучение периодических изданий. Продавщица аккуратно сложила книги в большой фирменный кулек, я расплатился и сунул пакет под мышку.

— Скажите, почему книга «Устранение конкурентов» свободно продается, несмотря на то, что ее автор — перебежчик? — спросил я у продавщицы

— А почему она не должна продаваться? Вокруг Суворова действительно много шума, но вопрос об этой книге решался на уровне ЦК, и книга признана полезной, повышающей международный авторитет СССР.

— Спасибо за исчерпывающий ответ, — сказал я, вышел на улицу и отправился на поиски магазина, в котором можно купить мобильный телефон. Не прошел я и ста метров, как меня догнал этот же дедок-правдоборец, размахивающий газетой.

— Вот смотри! — Он ткнул мне под нос газету «Факты». — Смотри, кого ты читать собрался!

— Слушай, что тебе от меня надо? Чего ты привязался?

— Смотри! Видишь — статья «Антология предательства»? — Он указал пальцем в передовицу. — Это про Суворова, смотри, кто он, читай…

— Да отстань ты от меня! Псих нездоровый…

— Нет, ты смотри! Это журналистское расследование. Голубой твой Суворов, его за этим делом заднепроходным американская разведка застукала, на видео сняла и, угрожая разоблачением, завербовала! Голубизна предательская… Расстрелять гомосека! Понял, кто этот субчик?

— Нет, не понял, я лишь понял, что этот журналист, который провел это так называемое «расследование» — наглый, бессовестный лжец, а статью он высосал из-под своих грязных ногтей… И вообще, я раб германский, сечешь? Мне по фигу все на свете и дурацкие брехливые статейки тоже. Да подотрись ты этой статьей, козел старый! Оставь меня в покое! — Я развернулся и попытался уйти, но дед не унимался.

— Это ты подотрись своим Суворовым! Автор статьи — уважаемый, честный журналист! Его честность не вызывает сомнений! Ему все верят…

— Честный?! — Достал меня этот дед, лучше объясниться с ним, иначе не отвяжется. — Верят ему, значит, причем все? А откуда он этих сведений начерпал? Не признается? Американская разведка, что-ли, перед ним отчиталась о проделанной работе? Что? Решил этот чувак написать статью, придумал броский заголовок, пошел в американское посольство и говорит, мол, где тут у вас резиденты? Дайте-ка мне, уважаемые, полистать агентурное дело некоего Виктора Резуна, а ему и говорят: «Да бери, на, какие проблемы…» Вот так вот запросто взяли и выдали секретный документ первому попавшемуся мудаку. Ну это ж бред, полный бред, и, стало быть, вся статья — бред. Включи мозги, дед, и таки прими мой совет: подотрись этой статьей.

Дед задумался глубоко.

— Но ведь могла и наша, советская, разведка вскрыть механизм предательства? — неуверенно спросил он.

— Могла, спору нет, но не вскрыла. Он ведь приговорен к смерти, но приговор не исполнен, не нашли Резуна. Что же? Вскрыв «антологию предательства», доблестная разведка не удосужилась вскрыть заодно и местонахождение подлого изменника? Это ж одна и та же папочка — агентурное дело; если б они вскрыли «антологию», то и злодея б нашли и сразу грохнули, не откладывая дело в долгий ящик, а он от вас с семьдесят восьмого года бегает! Так о какой «антологии» речь? Но даже если действительно за столько времени поисков и копаний разведка обнаружила сведения о том, что Суворов — голубой, то она никогда бы, никакому придурку-журналисту об этом не сообщила бы, потому что такое достижение в работе — это величайший и несмываемый позор для организации: вот, братцы, мы 26 лет ловили злодея, потратили на это дело сотни тысяч человеко-часов, проели много казны, злодея не поймали, но зато добыли архиважные сведения о том, что Суворов — гомосек. Да кто же в здравом уме станет так позориться? Таинственно молчать в тряпочку надо о таких достижениях, а не выставлять организацию на всеобщее посмешище. Последний раз прошу, подотрись ты этой статьей и оставь меня в покое.

— Все равно Суворов — голубой! Голубой, голубой предатель! Понял, фашист волосатый, заднепроходчик твой Суворов! Меня не переубедить! — настойчиво продолжал твердить дед.

Утомил! Убью гада.

Я невозмутимо вытащил пистолет и направил дуло в небо.

— Назад! Стрелять буду! — гаркнул я и спустил курок. Достал меня этот дед! Пришлось прибегнуть к необходимой самообороне!

Пистолет чудовищно гавкнул, дед от испугу упал на задницу и, похоже, обделался — резко запахло дрисней. Вот и хорошо, хочет не хочет, но подтереться этой статьей ему придется!

Грохот выстрела сдул с улицы прохожих, зато прибежал милиционер в парадной белой форме, вроде той, что была у милиции в моем мире в начале пятидесятых годов. Милиционер сжимал в руке табельный пистолет. Я позволил своему «Магнуму» повиснуть на указательном пальце и отвел руку в сторону, выражая таким образом смирение перед работником правопорядка.

— Что тут происходит? Почему вы стреляли? — грозно спросил он.

— Предупредительный выстрел, — ответил я.

— Этот человек угрожал вашей жизни? — Он ткнул пистолетом в сторону деда.

— Да! Он хотел меня в гроб вогнать! Своей тупостью! Я действовал строго по инструкциям, полученным от вахтенного в гостинице: «Назад, стрелять буду». Предупредительный выстрел в воздух… а могу я теперь ему чего-нибудь отстрелить? — с надеждой спросил я.

— Нет, товарищ, этого делать не нужно. Спрячьте ваше оружие.

Я убрал пистолет за спину, после чего милиционер сунул в кобуру свой, подхватил деда под руки и поставил на ноги.

— Дядя Петя… Фу! Ну ты и обосрался! — Милиционер скривился. — Ну, чего ты из меня кровь пьешь! Сволочь! Посажу ведь! В узилище заточу! Когда ты за несчастным дурачком-хиппи с ножницами гонялся — я терпел; когда пионеров спаивал — я глаза закрыл; когда с комсомолки прилюдно мини-юбку сорвал — я тебя из-под расправы ее ухажеров отбил; когда ты личный автомобиль председателя райисполкома гвоздем исцарапал — я тебя отмазал. А теперь ты под германскую пулю полез? Уймись! Свинья неблагодарная! Решил стариной тряхнуть, в войнушку поиграть? Дядя Петя, сейчас не сорок первый год, война давно закончилась! А если бы он тебя пристрелил? Что бы я сказал Марье Кузьминичне? Иди домой! Иди, гад, и только сунься на улицу — арестую, клянусь бровями товарища Брежнева! Арестую!

— Ну ладно, иду, не кипятись, Санек... — сказал дед и побрел куда-то, широко расставляя ноги.

— Ох, и достал же он меня! — в сердцах воскликнул милиционер.

— Заметно, — сказал я, — доставучий экземпляр.

— Не то слово... — мрачно согласился милиционер и козырнул. — Младший лейтенант Александр Шило.

— Ян Подопригора, раб-телохранитель, в данный момент нахожусь в краткосрочном отпуске.

— Товарищ, давайте не будем заводить протокол по этому инциденту. Этот контуженный — мой родственник, — зло сказал милиционер, — не будь он старшим братом моего отца, я б его давно на киче сгноил, а Марья Кузьминична мне бы только спасибо сказала!

— Не вопрос, мне протоколы тоже ни к чему, лучше подскажите, где купить мобильный телефон.

— Телефон? Идемте, я вас провожу.

Пока мы шли, лейтенант все проклинал своего дядьку, просил меня не держать на него зла, ибо дед умом слаб, дескать, его еще во Вторую мировую контузило, а в перестройку обострение началась, совсем свихнулся дед, безумствует вовсю, и транквилизаторы ему не помогают. Я ответил, что и не думал злиться на дедугана, а сам отметил факт, что и в этом мире была перестройка, удивительно, почему тогда СССР не гробанулся? С этим разберусь попозже… Мы подошли к небольшому гастроному.

— Сюда, — указал лейтенант, — здесь есть отдельчик мобильной связи.

— Гастроном? Лейтенант, раз мы уже здесь, может, по пятьдесяшке хлопнем? Я угощаю.

— Дело говоришь! Идем.

Мы вошли в магазинчик. Он был невелик, но всяких съестных припасов, винноводочных изделий и сопутствующих товаров тут было в изобилии. Все, что душе угодно, здесь было представлено многими наименованиями. Я сделал вывод, что слово «дефицит» в этом СССР не актуально. Я протянул лейтенанту купюру в пятьдесят рублей и доверил ему купить водку и закуску на собственный вкус, а сам подошел к стенду мобильной связи.

— Мне нужен надежный телефон и толковый стартовый пакет. Требования к телефону: мощный прием, прочность корпуса и простота в использовании. Всякую наглюченную головоломку не подсовывать, мне необходим «интуитивно понятный интерфейс».

— Да, товарищ, — ответил молодой продавец и принялся выкладывать на прозрачный прилавок разные модели телефонов. — Вот, с учетом ваших требований, могу предложить следующие модели: «Беларусь», «Сони», «Искра», «Нокиа», «Славутич», «Голдстар», «Маяк-Эрикссон», «Юпитер» и, конечно, «Электронмаш».

— Я где-то слышал, что «Сони» — фигня, — сказал я.

— Да, товарищ, так оно и есть.

— Так ты что? Мне фигню подсовываешь?! Думаешь, что если я раб, то обязательно дурак? Будешь всучивать мне дрянные поделки — милицию позову! — Я указал на лейтенанта, который как раз покупал водку.

Продавец испуганно убрал с прилавка «Сони», «Беларусь», «Юпитер» и «Голдстар».

— Вот, — сказал он, — из того, что осталось, можно смело выбирать.

— Не верю я тебе, комсомолец, ты себя дискредитировал, подсовывая мне «Сони».

— Товарищ лейтенант! — крикнул я. — На секундочку…

Подбежал лейтенант; я спросил его, какой мне сделать выбор, он, не задумываясь ткнул пальцем в «Электронмаш» и вернулся к прилавку.

— Беру, — cказал я. — Теперь требования к пакету: максимальное покрытие, роуминг по всему миру, качественная связь. Втюхаешь мне барахло — пристрелю, понял?

— Да, товарищ! — cказал запуганный продавец и выложил на прилавок целую стопку пакетов UMC. — Вот, лучше не бывает, выбирайте номер по своему вкусу.

Я взял из пачки первый попавшийся пакет, попросил продавца все подключить и пополнить счет. Он все сделал, я заплатил за аппарат 803 рубля, за пакет и пополнение счета — червонец, сунул телефон в нагрудный карман, блок питания — в боковой, а всякие упаковки и гарантийные обязательства швырнул в мусорник. Вернулся лейтенант с кульком, отдал мне сдачу — 43 рубля 12 копеек, — и мы вышли на улицу.

— Куда пойдем? — cпросил я.

— В Центральный парк.

— А нас не загребут за распитие в неустановленном месте?

— Шутишь? Это ж мой участок, да и с чего ты взял, что в парке нельзя распивать? Это со ступеней общественной библиотеки или исполкома алкашей гоняют, а в парке — хоть залейся.

Парк располагался недалеко от центра и изумлял ухоженностью и незагаженностью. Деревья сплошь побелены, елочки и кустики подстрижены, газончики аккуратные, дорожки выполнены из мраморной крошки. Вдоль аллей целехонькие лавочки, рядом с каждой лавочкой — новехонький, свежевыкрашенный металлический мусорник в виде пингвина с широко открытым клювом.

Ворковали влюбленные парочки; то тут, то там студенты или мужички-труженики чинно разливали спиртные напитки в разовые стаканчики и раскладывали закуску на подстеленные газеты; кое-где уже поддатые отдыхающие шумно обсуждали наболевшие проблемы, пели песни и посылали гонца за следующей. Никто, однако, не орал диким ором, если и матерились, то вполголоса; никто не задирал прохожих, не устраивал драк; правда, кое-кого уже тошнило, но в гигиенический пакет, а не на аллею; лейтенанта гуляки не пугались, наоборот, его приветствовали и желали ему всяческого здоровья. Диво-дивное, чудо-чудное. Утопия!

Представляю себе, что было б, если бы весь этот парк и его обитателей перенесли в мой современный мир, например, в Киев. Парк бы засрали и подожгли в два дня, мусорники сперли и продали как металлолом, скамейки переломали, а все аллеи непременно бы обблевали. Отдыхающие тоже б не сидели без дела, перепились бы под корень и начали буянить и ссориться, как пить дать, устроили б мордобой и поножовщину. Потом бы набежали менты и всех без разбору сначала отхерячили дубинками, потом обокрали, а у кого взять нечего, того бы в отделение утянули, для продолжения банкета…

Мы прошли дальше, вглубь парка. Как и во всяком парке советских времен, здесь имелась открытая эстрада с десятком рядов скамеек, но мы их проигнорировали, нашли и оседлали незанятую лавочку неподалеку, и лейтенант принялся раскладывать на кулек купленные припасы. В гастрономе он потратил 6 рублей и 88 копеек, на эти деньги куплено: бутылка 0,5 водки «Столичная», нарезанная половина хлеба, нарезка сухой колбасы массой 200 грамм, нарезанный шпик массой 100 грамм, две небольшие копченые куриные ножки, полуторалитровая бутылка лимонада «Буратино», четыре разовых стаканчика, пакет салфеток и кулек для мусора. Чудеса да и только!

— Ну, давай! — поднял стаканчик лейтенант.

— За знакомство.

— Погнали! — Живительная влага разлилась по периферии телесной…

Сидели, по чуть-чуть выпивали и болтали о том о сем. На этот раз обошлось без свинства, хотя водка, упавшая на «вчерашнее», все же резанула по мозгам, но совсем чуть-чуть…

— Скажи, в СССР что — милицию не боятся? — спросил я.

— Нет, милицию уважают, это выгоднее.

— Не верю, так не бывает! — взвился я.

— Ни черта ты не знаешь о нашей стране. Милицию уважают, об этом еще товарищ Сталин позаботился. В тридцать девятом он реформировал силовые структуры, выделил из них СМЕРШ, КГБ и МВД. В СМЕРШе и КГБ люди особые, как туда попадают, я и сам не знаю, а вот в милицию можно, но с тридцать девятого тебя без высшего образования даже в постовые не возьмут. Милиционер должен быть образованным, он не должен быть хамом трамвайным. Трамвайный хам, который бережет покой граждан — это, по меньшей мере, насмешка, а по правде жизни — идиотство и полный подрыв доверия к работникам милиции. Все понятно?

— Понятно, это очень правильно ты сейчас сказал, очень правильно. Вот если б и в моем рейхе такую систему ввести, было б чертовски умно.

Молодцы совки! Додумались! Хоть в другом мире, но додумались, наконец, что милиционер не должен быть жлобом с деревянной мордой! Молодцы. Если тут с тридцать девятого года пошла программа повышения авторитета милиции, то сейчас, в 2005, уважение к здешнему правопорядку всасывается с молоком матери. Не то что в моем мире, там детишки еще только соску сосут, только первый раз школу прогуляли, а термин «менты поганые» уже твердо усвоили и оперируют им уверенно, с опорой на факты и личный опыт.

В моем СССР кровавые структуры тоже неоднократно переоклеивались разными ярлыками. СМЕРШ просуществовал с сорок третьего по сорок шестой, в 1946 НКВД СССР и НКГБ СССР заделались соответственно МВД и МГБ, в марте 1953 эти «органы» объединилась в «унисекс» — МВД СССР, а еще через год миру явился чертов монстр КГБ, но авторитет эти структуры добывали не путем повышения образованности своих служащих, а путем расстрелов или гноения в дурках и зонах тех, кто хоть что-то вякнет против…

— А Жеглов из фильма «Место встречи изменить нельзя»? — спросил я. Вдруг и здесь этот фильм был снят? — Он ведь беспредельщик!

— Жеглов — это позор! — в запале ответил лейтенант. — Очень правильно, что ему в конце фильма Горбатый перо под ребра запустил! Очень правильно! Горбатый — он вор и бандит, он враг, претензий нет, а Жеглов — сука рваная!

Значит, фильм действительно есть, но какой-то другой, с более толковой концовкой.

— Выпьем, лейтенант, за честь мундира!

— Погнали!

Пока мы мирно давили бутылку, ряды скамеек у эстрады заполнились публикой, на сцену взошел чернокожий дядька и начал читать проповедь. Вот не ожидал! И тут миссионеры!

Чернокожий проповедник бодро скакал по сцене, заводил публику, хвалил господа, задвигал притчи и порол всякую-разную полную чушь:

— Я знаю, что среди вас, — тут миссионер сделал драматическую паузу, по типу как связался с космосом, после чего сразил аудиторию величайшим откровением, — среди вас есть человек, больной гастритом!

— Да это я! Бог меня любит! — вскричала толстая тетка в религиозном экстазе.

Бред. Посади в ряд любые десять человек и у восьми из них — гастрит. Проповедники чертовы! И здесь они! Понаехали денег наковырять на свои монашьи пляски. И в этом мире то же самое…

— Дожили, — уныло произнес лейтенант, — миссионеров нам присылают, какой позор!

— А двойной позор в том, что нам, белым людям, присылают миссионеров-негров! — сказал я.

— Точно!

— Это ж нонсенс! Подкрепился этот Макутумба бананами, слез с пальмы и пошел спасать славянские души. Просто анекдот какой-то. И куда только КГБ смотрит? Взять бы этого папуаса под белы ручки… под черны ручки и на пальму вернуть. Доедай бананы, чувак!

— Правильно! На пальму вернуть, а пальму поджечь! Это все от перестройки пошло, — сказал лейтенант, — все беды от нее! И преступность скакнула невероятно, и секты с конфессиями и черт-те что на нашу голову! Ну, не беда, еще годков пять, и последствия перестройки ликвидируем окончательно, а этого мудозвона-миссионера запулим на Ямайку! Давай-ка выпьем за светлое будущее!

— Легко!

Мы допили бутылку, меня совсем развезло и потянуло на подвиги.

— Лейтенант! Саня! Смотри, что сейчас будет! — Я поднялся.

— Ян! Сначала сдай оружие, а потом делай, что хочешь!

Я отдал пистолет милиционеру, подошел к эстраде, лихим прыжком заскочил на сцену и бесцеремонно отобрал микрофон у папуаса. Папуас, ясное дело, обиделся, но в драку лезть не пожелал, мало он бананов ел, чтоб со мной тягаться.

— Братья и сестры! — воскликнул я. — Восславим Господа! Аллилуйя!

— Аллилуйя! — дружным хором ответила паства, а лейтенант на своей лавочке притворился, что он не со мной.

— Послушайте притчу о божественной роли интеллекта! Бог есть интеллект! Я мыслю — значит, я существую! А всякий визг типа «без Ленина тебя самого бы не было» я отвергаю! Не будь меня, я б не существовал, следовательно, не мыслил и осознать, что меня нет, я бы не мог. Так что, какая разница? Не будь меня, я б и не грузился проблемами. Зато не будь Ленина, в живых бы остались многие люди достойнее меня. Итак, притча. Жила-была Марьянка-Марихуанка. Она вышла замуж за наркобарона Конопляную Бороду. Конопляная Борода находился в розыске, его ловил Интерпол и спецслужбы. Марьянка-Марихуанка стала его четвертой женой. Предыдущие жены таинственным образом оказались в тюрьме. И вот, когда Конопляная Борода уезжал за новой партией колумбийских наркотиков, он оставил Марьянке-Марихуанке связку из четырех ключей и строго-настрого наказал ни в коем случае не открывать маленькую красную дверь маленьким золотым ключиком. Он объяснил, что иначе случится великая беда, и уехал. Открыла она первую дверь — там было краденое золото и украшения, добытые преступным путем. Открыла вторую дверь — там были грязные деньги, чековые книжки и кредитные карточки. Открыла третью дверь — там было незарегистрированное оружие и незаконный запас наркотических средств для личного пользования и продажи. Осталась одна красная дверца! Марьянка-Марихуанка не справилась с искушением и открыла ее! — Паства притихла, а я продолжил, переходя на крик. — А из красной дверцы вышли менты и всех повязали! Мораль: не надо быть дебилом! Дебилов Бог не любит! Аллилуйя! Слушайся разума своего, ибо он есть Бог! А негритосов-миссионеров слушать незачем, ибо людоеды они черножопые! Аллилуйя! Мать вашу за ногу!

Паства притчу не приняла, среди паствы начался ропот, хотя кое-кто и крикнул по привычке «Аллилуйя!», но в общем и целом обсуждалась проблема, как выкинуть меня со сцены и вернуть к микрофону излюбленного миссионера не то Тумба-Юмбу, не то Юмба-Тумбу, подло оттертого от богоугодного дела хамом-рабом. Паства желала продолжить вкушать душеспасительные речи и совсем не опасалась, что сейчас откроются тайные дверцы души, оттуда выскочат черные людоеды и всех сожрут на фиг.

На сцену взошел лейтенант Шило:

— Друзья, — сказал он, — поаплодируем германскому товарищу за содержательную притчу!

Паства дружно зааплодировала, чем еще раз доказала, что авторитет здешней милиции непререкаем. Раз сказал, что б аплодировали, то и аплодируют без лишних вопросов, хотя собравшиеся здесь чудаки рукоплескали бы кому угодно — милиционеру или миссионеру — без разницы. Они б радостно встретили и настоящего оголодавшего людоеда, напудренного пеплом и сжимающего в руках недогрызенный кусок чьей-то свежеоторванной аппетитной ноги. Сказал бы людоед, что он пастырь, и в ответ: Аллилуйя! Кушайте, пастырь, вашу ногу, осторожно, не подавитесь, нет, туфлю есть не обязательно, какой голодненький! Смотрите-ка! Туфлю проглотил и глазом не моргнул! Какая сила веры! Обосраться можно! Давайте, братья и сестры, ему на бутерброды скинемся, или в обувной магазин его сводим, уважим праведника…

Позаимствованной на время у Мумбы-Юмбы-Тумбы пастве я отвесил земной поклон, после чего был стянут со сцены лейтенантом и возвращен на лавочку, решать вопрос о «второй». Чуток подумав, мы эту идею похоронили, убрали остатки закуски и пустую тару в кулек и запихали его металлическому пингвину в глотку.

Помнится, когда я был помоложе, убирать за собой после разгула в общественном месте я не утруждался. Вернуть то веселое время — и бутылку бы я разбил, остатки пира разбросал в радиусе десяти метров, то, что осталось, запихал бы в липкий кулек и швырнул в прохожего. Окружающим бы заявил, что это сделано в знак протеста против политической программы жирондистов или агрессивной американской военщины, истоптавшей до полусмерти звездно-полосатыми пятками безвинный свободолюбивый Вьетнам, после чего долго трындел бы о своей деградации и умственном обнищании, о том, что в картину общего бардака я паскудно внес свою подлую лепту. Однако вид со всех ног улепетывающего пострадавшего прохожего со смачным пятном кетчупа на спине меня бы успокоил и умиротворил. Хорошо быть юным и дурным! Теперь я уже солидный человечек и буяню исключительно в закрытых помещениях.

Я попросил лейтенанта вывести меня из парка и указать путь к гостинице, дабы я не заблудился спьяну. Шило выразил готовность мне помочь, и мы пошли. На аллее нам попалась группа пьяной молодежи, которая пела под гитару. Эту песню я узнал:

— Разве за такие песни в СССР не журят мощным милицейским свингом по печени? — спросил я лейтенанта.

— Нет, конечно. Это ведь фольклор, песня времен красного террора, такие песни по крупицам собирают этнографические комсомольские экспедиции, это память народная, это история…

Нет! Пора в гостиницу! Читать купленные книги, а то мне не понятно ни черта! Красный террор был, а за антисоветские песни не чморят, даже наоборот — для их сбора комсомольцев посылают. Куда же я все-таки попал?

По аллее нам навстречу гордо вышагивали шестеро типов, обряженных в ку-клукс-клановские балахоны.

— А это кто? — спросил я.

— А… мудаки, понаедут из Америки или Москвы и негров бьют.

— Они в сторону эстрады идут; слушай, лейтенант, сдается мне, что Тумба-Юмба в опасности.

— Ну что ж… значит сегодня не его день, — философски заключил Шило и повел меня дальше.

В гостиничный номер я вернулся за полночь и только после того, как мы с милиционером капитально полирнулись пивом. С лейтенантом мы расстались друзяками до гроба, обменялись мобильными номерами и обещаниями ходить друг к другу в гости. Лейтенант торжественно вернул мой пистолет, выразил сожаление, что из него не вылетела роковая для дяди Пети пуля, и ушел домой.

Я вошел в номер и, вытрусив книги на кресло, окинул их печальным взором. Я решил, что читать уже не в состоянии, вместо этого я позвонил на сотовый Сика-Пуке.

— Привет! — сказал я. — Как там рейх — незыблем?

— Рейх как рейх — неиссякаемое капище кретинов. Ян, а ты к связному ходил? — деловито осведомился агент.

— Нет еще…

— Тогда какого черта ты меня отрываешь от работы?

— А… ценный работник для Оскара Шиндлера? Сортиры чистишь? Ну-ну… не подкачай! Оправдай высокое доверие!

— Шут! Я пытаюсь продать партию майонеза и как раз веду переговоры с каким-то пьяным партайгеноссой, так что до свидания…

— Постой! Что тут была за перестройка?

— Нашел время для дурацких вопросов! — огрызнулся шпион.

— Ответь мне и я оставлю тебя в покое, торгуй себе, обещай клиентам, что выпустишь для рейха специальную марку майонеза «Герман Геринг» или «Доктор Геббельс» в красной упаковке со свастикой в белом круге…

— Стой, стой… отличная идея!

— Понравилась идея? Заплати за креатив! Мне хватит сведений про перестройку.

— Майонез, например, «Адольф Гитлер» в гербовой упаковке, это может проканать… Ладно, слушай. Перестройка — это черный период в истории СССР, тогда в генсеки пробился кегебист Горбачев. Реформ ему захотелось!

— Горбачев разве кегебист? В моем мире это не так…

— Да плевать мне на твой мир, слушай дальше. Горбачев объявил, что линия партии отвернула в сторону от учения основоположников, поэтому он решил отменить НЭП и вернуться к требованиям, записанным в манифесте Маркса-Энгельса: взять все и национализировать, милитаризировать труд, детей загнать к станкам, женщин отдать под большой трах в открытую общность жен и все такое прочее и радостное, под Троцкого закосил, в общем, а еще красных палачей пытался реабилитировать, забил тюрьмы теми, кому эти «преобразования» не понравились, на всех места не хватило, и вновь были развернуты концлагеря… СССР чудом не рухнул, отлаженная экономика заскрипела, рубль обвалился, черт-те что поползло из всех дыр, бандитизм скакнул невероятно, народ взбесился, озверел и был готов убивать всех без разбору, государство встало на порог второй гражданской войны… Насилу выкарабкались, спасибо ответственным товарищам из СМЕРШа — не подкачали, опомнились и собрали пленум. Горбачеву — медаль за заслуги на шею и пинком под зад из политбюро — наслаждайся заслуженным отдыхом, дорогой товарищ. Вот, собственно, и все, вонища поулеглась, все более-менее вернулось в свое исходное русло, жизнь продолжается… Могу я теперь откланяться?

— Герде привет передавай.

— Ай… ей не до приветов, она в печали… Все, пока. — Он отключился.

Интересная здесь была перестройка — вовсе не такая, как в моем мире, но, как говорил один знающий кот, облизывая яйца, — каждому свое. Пора клониться ко сну…