Космонавты живут на Земле. Книга 2

На улице уже припекало. Желтый солнечный шар давно встал над степью.

Дремов поглядел вверх. Глаза его были прищурены, губы напряженно раздвинуты, обнажая точеные зубы. Алексей снова залюбовался его немножко хищным профилем.

Ты чего это? Затмения, что ли, ожидаешь? — пошутил он.

Да нет, Алеша, — отрывая глаза от голубого неба, ответил Игорь. — Очень забавно, понимаешь ли. Глядишь с земли, вроде небольшой яркий шар, а как вспомнишь, что на его поверхности постоянно бушуют шесть тысяч градусов, а в оболочку этого шара можно упрятать свыше миллиона таких планет, как наша Земля, мурашки пробегают.

Гляди какие познания, — хмуро ухмыльнулся Локтев, все еще переживавший свою неудачу на бегущей дорожке. — С такой астрономической эрудицией можно Пулковской обсерваторией заведовать.

Замри, неудачник! — цыкнул на него Дремов. — Лучше думай, как лишние килограммы согнать. Если бы не солнце, такие, как ты, никогда бы не рождались.

Все мы без солнца ничего не значили бы, — примирительно произнес Горелов, — были бы вечной окаменелостью. Что такое по сравнению с солнцем весь наш шарик с морями, океанами, континентами? С великими открытиями и запусками ракет, в том числе и наших космических скорлупок? Так, микромир какой-то. А вот выдумщики советуют в песнях нашему брату: долетайте до самого Солнца и к Земле возвращайтесь скорей. Мне

нравятся эти слова... Знаете, ребята, о чем иной раз думается, когда Вселенную стараешься представить? А вдруг всяческие гипотезы ученых о световых и радиосигналах, идущих к нам из далеких миров от мыслящих существ, лишены основания? Нет человеков на других планетах далеких и близких. Только на нашей маленькой звездочке кипит жизнь. Человеки радуются, скорбят, строят, любят, продолжают свой род и вот уже запускают в космос корабли. Какая же тогда огромная честь быть человеком, если ты мечтаешь долететь до самого Солнца! Они шли по ровной асфальтированной дорожке к стадиону, где теперь их ожидало двухчасовое занятие по вольной программе. Под присмотром Баринова они должны были бегать, прыгать, тренироваться на лопинге, играть в волейбол. Эти два часа не были обязательными. Любой космонавт имел право по своему желанию заменить занятия на стадионе купанием в Иртыше или самоподготовкой, если ему надо было подогнать теорию. Асфальт под ногами был еще твердым, сохраняющим ночную прохладу.

Не так-то просто долететь до самого Солнца, — усмехнулся Игорь. — Помните, ребята, чудесную легенду об Икаре, у которого оно растопило восковые крылья?

Слабый был человечек, — зевнул Локтев, — да и космодромов в ту пору не существовало. Сплошная самодеятельность, а не полет.

- У этой легенды есть одна глава, которая часто опускается рассказчиками, — напомнил Игорь. — У Икара был отец Дедал. И крылья, на которых Икар поднялся, были не им самим, а отцом изготовлены.

- Ага, вот и нашелся главный конструктор1 — засмеялся Локтев.

Но Дремов никак не реагировал на эту реплику, продолжая с увлечением пересказывать древнюю легенду:

—Когда Дедал изготовил крылья, он сказал Икару: «Сын мой, на них ты можешь лететь далеко, но не дай тебе бог приблизиться к Солнцу. За такую дерзость ты

будешь жестоко наказан». Икар обещал отцу не ослушаться. Но он был молод и отважен. И когда поднялся в звездный мир, ему показалось, что до Солнца рукой подать. Он продолжал подниматься все выше, а оно припекало и припекало, так что с крыльев начал капать воск.

Храбрость Икара не знала границ, и он решил, что крылья выдержат. А когда приблизился к Солнцу, она отвалились, и курчавый дерзкий Икар упал в море.

—Вот к чему приводит нарушение дисциплины полета плюс воздушное хулиганство, — вставил расходившийся

Олег Локтев, и они все трое весело рассмеялись.

У каменной ограды стадиона Горелов придержал своих товарищей.

- Ребята, у меня к вам нижайшая просьба, — начал он заискивающе. — Передайте, пожалуйста, Баринову, что я на физо не приду.

- Как! — воскликнул Игорь. — А кто же тебя в волейбол заменит?

- Ну не знаю, — развел Алексей руками. — Сонечку, что ли, возьмите. Она любого мужчину заменит: и на защите хороша, и гасит мячи отчаянно.

- Да, но при ней в трудную минуту нельзя будет крепко выразиться, — пожалел Локтев.

Горелов похлопал его по плечу:

—А ты воздержись, крошка. Пора бы уже эстетическим самообразованием подзаняться, чтобы к крепким выражениям не тянуло. Пусть Сонечка за классного руководителя тебе сойдет.

Покинув друзей, Горелов быстро зашагал к центру Степновска, на улицу Авиации. Издали виднелось здание кинотеатра и двухэтажный с красным цоколем универмаг. Первый этаж этого универмага был отдан под продовольственные товары, на втором размещались отделы готового платья, обуви, трикотажа. Большой степновский, поистине универсальный магазин торговал с семи утра и до семи вечера с четырехчасовым перерывом, выпадавшим на самые жаркие часы. В этом не было ничего удивительного, потому что среднеазиатский военный городок просыпался удивительно рано. Основное его население составляли летчики, штурманы, авиационные специалисты — люди, начинавшие с зарей свой рабочий день. И в семьях у них жены и дети не привыкли залеживаться в постелях. Проводив мужей на аэродром, жены шли в магазин, чтобы запастись съестным к обеду, а заодно заглянуть и в промтоварный отдел.

Был большой этот светлый магазин и постоянным местом сходок, на которых женщины обсуждали все степновские новости, самые, на их взгляд, важные события последних дней. На одинокого офицера, забежавшего сюда, никто из них не обратил внимания. Заезжих и залетных офицеров в Степновск прибывало немало. Алексей спокойно прохаживался у прилавков, неторопливо рассматривал товары. Огромные рулоны шерсти, ходкого здесь ситца и шелка его не интересовали. Так же равнодушно прошел он мимо отдела готового платья и полок, уставленных посудой, электрическими чайниками, утюгами и прочим хозяйственным ассортиментом. Зато, увидев пестрые ряды игрушек, он поспешил туда. За этим он сюда и пришел. Подойдя к прилавку, Горелов в растерянности остановился. Никогда в жизни он не покупал игрушки. В городе Верхневолжске, где он родился и провел горькое безотцовское детство, кроме розовой погремушки, жестяной трубы и сабли с облезлыми ножнами, у него ничего не водилось. До того ли было бедной вдове Алене Дмитриевне в те годы! Игрушечных солдатиков он уже сам научился лепить из глины, когда подрос. Что купить больной девочке, он не знал. Куклу? Но ведь в уголке у Наташи — он это очень хорошо запомнил — валялись две куклы: одна маленькая в красном платьице, а другая голышка с оторванной ногой. Дудочку? Но есть у нее и дудочка. Барабан с белыми палочками или бубен? Но это, скорее, для мальчика. Трамвайчики, заводные машинки, кажется, для первоклассницы поздновато. Алеша увидел на самой верхней полке в целлофановом пакете огромного плюшевого медведя и удовлетворенно вздохнул. Вот игрушка, которой ребенок обрадуется в любом возрасте. Только тащить этого рыжего великана через весь городок среди белого дня!.. Ну да ладно. Что поделаешь? И он решительно посмотрел на продавщицу:

—А подайте-ка мне, пожалуйста, этого Топтыгина на смотрины?

Девушка в блестящем форменном халатике без особенного удовольствия потянулась за лесенкой, чтобы снять медведя с самой недоступной полки. Но когда на ее глазах Алексей освободил плюшевого зверя из упаковки и стал его тискать, головой опрокидывая вниз, и на басовитое урчание с улыбкой оглянулись несколько покупательниц, девушка, засмеявшись, посоветовала:

—Возьмите, товарищ капитан. Единственный экземпляр на весь наш отдел. Видите, какой симпатичненький? Импортный... из ГДР, кажется.

—Ладно, — повеселел Алексей. — Будем считать, уговорили. Заверните его, а я — на пять минут в продовольственный.

В продовольственном отделе он зашел к заведующему и назвал свою фамилию. В Степновске существовала традиция: для летчиков-испытателей, парашютистов, готовящихся к соревнованиям, или экипажей, выполняющих спецзадания, по совету генерала Саврасова завмаг всегда держал небольшой запас редких продуктов. Группа полковника Нелидова была включена в этот список. Разбитной завмаг Отари Мемлудович Нонешвили был до крайности любопытным человеком. Обо всех остальных из этого списка он хоть что-нибудь да знал. Одни в его присутствии жаловались друг другу на моторесурсы двигателей или амортизаторы шасси, другие говорили что-то о затяжных прыжках или управлении стропами, третьи делились своими впечатлениями от пуска ракет. И, улавливая эти не всегда ему предназначавшиеся фразы, Отари Мемлудович очень гордился тем, что он, в далеком прошлом старшина разведроты, потерявший в Великой Отечественной войне четыре пальца на руке, всегда в курсе событий, какими жил далекий от столицы, но такой важный Стеиновск. О необыкновенной осведомленности Отари Мемлудовича ходили легенды. Рассказывали, например, что, когда наша армия сокращалась на миллион двести человек и многие пожилые офицеры задумывались над тем, как сложится их дальнейшая судьба, пришел командир технического батальона домой, а жена ему и говорит:

- Ваня, а ты знаешь, что твоего заместителя Орлова увольняют?

- Перестань болтать! — прервал ее рассерженный муж. — Мы с ним сейчас с аэродрома возвращались. Кто тебе сказал такую чушь?

- Отари Мемлудович.

- Врет он как сивый мерин! — заключил комбат раздраженно. Но когда после обеда вернулся на службу, обнаружил у себя на столе телеграмму, предписывавшую направить в отдел кадров вышестоящего штаба майора Орлова на предмет переговоров об увольнении из рядов Вооруженных Сил по возрасту и состоянию здоровья. Комбат, придя вечером домой, попросил жену:

- Слушай, Леля, сходи к Отари Мемлудовичу, спроси — а меня там увольнять не собираются?..

О многом знал Отари Мемлудович, а вот о группе полковника Нелидова — ничего. Только раз к нему зашел плотный подполковник с лохматыми бровями и попросил пару лимонов. Отари Мемлудович предложил ему в дополнение самые лучшие сигареты, но тот лишь рассмеялся. Тогда Отари Мемлудович, желая задобрить подполковника, фамилия которого была Ножиков, подмигнув, склонился к его уху и прошептал:

—О шен генацвале, что я вам предложу! Как самому лучшему другу, сообщу по секрету. Есть две бутылки заветного армянского коньяка «три звездочки», перед которым уступает даже наш грузинский. Зто самый лучший коньяк в мире. Одну бутылку взял генерал Саврасов, другая вас дожидается, генацвале.

Любой бы летчик и парашютист расплылся в улыбке от такого заманчивого предложения, но этот подполковник с лохматыми бровями только оглушительно расхохотался да руками замахал:

- Нет-нет, это тем более не подходит.

- Разве ваши все не курят и не употребляют хотя бы изредка этот нектар? — несколько обиженно уточнил Отари Мемлудович.

- Все, — весело рассеял его сомнения Ножиков. — Не полагается нам, генацвале.

— Странный народ у вас, — заметил Отари Мемлудович.

—Странный, — еще веселее расхохотался Ножиков и ушел, так и не сказав больше ни единого слова.

Горелов был вторым человеком из группы полковника Нелидова, обратившимся к директору магазина. Отыскав его фамилию в списке, Отари Мемлудович широко заулыбался:

- Очень приятно познакомиться, товарищ Горелов. Давно, можно сказать, жду. В чем испытываете нужду? Есть «Северная Пальмира», «Казбек», сигареты с фильтром и без фильтра.

- Это не по моей части, — перебил Алексей.

- Генацвале! Да что это такое! Можно подумать, все люди полковника Нелидова из некурящих состоят?

- Угадали, — улыбнулся Алексей.

- Вай, — покачал черной головой Отари Мемлудович. — А может, из этого жанра чем интересуетесь? — выразительно провел он ладонью по горлу. — Есть водка с медалью, коньяк «ниструл», цинандали и даже хванчкара.

—Нет, — опечалил его Горелов снова. — Пью четыре раза в год: день рождения, май, Октябрьская и годовщина Советской Армии. Я другим интересуюсь, товарищ директор. Собираюсь проведать больного. Нет ли каких фруктов?

Отари Мемлудович сделал большие глаза и зашептал:

- Под самым большим секретом скажу. Есть килограмм бананов и килограмм апельсинов. Апельсины не импортные толстокожие, а наши, грузинские, пальчики оближет ваш больной товарищ. Я это для генерала Саврасова в городе раздобыл, но если такое дело, по полкило вам выделю.

- Очень буду вам благодарен, — обрадовался Алексей.

Воспользовавшись добрым настроением покупателя, Отари Мемлудович не удержался от вопроса:

- А вы долго еще у нас загоститесь?

- Не знаю, — сдержанно ответил Горелов, — прикажут — хоть завтра улечу. Я же человек военный.

- Да-да, — разочарованно вздохнул Отари Мемлудович и стал заворачивать фрукты.

Через несколько минут с огромным свертком в руках Горелов быстро шел по улицам Степновска, направляясь к знакомому дому. Время от времени он пугливо оглядывался по сторонам, опасаясь попасться на глаза знакомым. И все-таки он был самым бесцеремонным образом опознан, да еще кем — самим Андреем Субботиным. Тот критически оглядел сверток и даже присвистнул от изумления.

- Куда, торопишься, Леша? Уж не на свадьбу ли?

- Лучше ничего не сумел придумать? — смешался Горелов.

- Так ведь подарок какой огромный волочишь. Локтева, что ли, взял бы вместо носильщика.

—Это я обнову для мамы, — соврал Алексей.

Субботин еще раз недоверчиво покосился на сверток:

- Ну ладно. Вечером зайду посмотрю твою обнову. Ребята на стадионе?

- Там.

Субботин зашагал дальше. У знакомого подъезда Алексей на этот раз не задержался. Как можно скорее взбежал по деревянной лестнице и только у самого порога квартиры сробел, и рука не сразу потянулась к звонку. Его ждали. Лидия выбежала мгновенно. Была она в шелковом, очевидно, самом лучшем своем летнем платье, на запястье тонкие золотые часики-браслет. Лицо, застывшее от тревоги и ожидания. Увидев в руках гостя огромный сверток, она вопрошающими глазами скользнула по его лицу и вся зарделась. А из маленькой комнатки, хотя они не успели еще сказать друг другу ни единого слова, донесся тонкий голосок Наташи:

- Мама, это дядя Алеша пришел?

- Как ты угадала, девочка?

- А он мне вчера слово дал, что придет. А дал слово — держи. Это не только для октябрят и пионеров. Приведи ко мне его, мамочка.

Лидия уже не сдерживала торжествующей улыбки:

- Здравствуйте, Алексей Павлович. Видите, с каким почетом вас встречают?

- Да, — рассмеялся Горелов, — по протоколу номер один. Как посла.

Пожимая ее руку, он почувствовал шершавины мозолей. «Как и у моей матушки Алены Дмитриевны, натруженная рука», — подумал он.

Лидия показала на стул в коридоре:

- Кладите вашу ношу, Алексей Павлович.

- Э нет, — замотал он курчавой головой, — от ноши надо освобождаться иным образом. Можно к вашей больной?

- Можно, можно! — закричала из-за двери Наташка. Лидия кусала губы, и в синих ее глазах плескалась такая радость, что Алексей понял — она еле-еле сдерживает улыбку. В тесном коридоре они стояли так близко, что он ощутил на щеке ее дыхание.

Смущаясь, тихо уточнил:

—Так что, Лидия Степановна, можно выполнять приказание?

Она молча кивнула. Алексей вошел в спальню. Наташка, как и вчера, была укутана в одеяло до самой головы, но, вероятно, температура спала, глазенки ее поблескивали весело.

—Здравствуй, дядя Алексей, приходи ко мне скорей, — продекламировала она и засмеялась: — Ага? Что? Это я сама сочинила. Целое утро сочиняла. А что это у

вас в руках?

- Ах это? — переспросил Горелов и начал неумело и сбивчиво импровизировать: — Знаешь, какое странное приключение со мной произошло. Иду по дороге, а навстречу старичок. Сам маленький, голова большая, бородища до пят. «Ты куда, — говорит, — идешь? К больной девочке Наташе? К той, что на одни пятерки окончила первый класс? Я тоже к ней шел, да затомился. Возьми-ка этот подарок и отнеси ей». Вот я и выполнил его просьбу.

- Ну и выдумщик вы, дядя Алеша, — зажмурилась Наташа. — А мне можно посмотреть, что в этом свертке?

- Он же твой, Наташа. Бери. — Горелов положил сверток ей на кровать.

- Мамочка, дай ножницы, я сама хочу разрезать. — Девочка быстро развернула бумагу. — Ой, мишка! — замерла она. — И апельсины! И бананы! Спасибо, дядя Алеша. — Она прижала к себе плюшевого медвежонка и восторженно хихикнула: — А рычит как настоящий! Можно, я его арифметике научу? Какой вы добрый, дядя Алексей.

- Так это же не я, это старичок.

Если бы он обернулся назад и увидел в эту минуту глаза Лидии. У каждого бывает такое мгновение, когда взгляд с предельной ясностью выражает состояние души. Так и Лидия на него смотрела. Многое ее глаза хотели сказать: и признательность, самая искренняя, сияла в них, и радость горячая за участие к ее дочери, и спросить его о чем-то хотели эти глаза. Спросить, чтобы поверить. Но Алексей не обернулся и не увидел их вовремя. А Лидия, овладев собой, сказала те самые слова, без которых не могла его принять:

—Ой, да зачем же вы так на мою Наташку разорились, Алексей Павлович?

Горелов, по-прежнему не оборачиваясь, простовато ответил:

- Да что вы, Лидия Степановна. Я как вчера ее увидел, по сердцу жалость так и полоснула. Такая кроха и какую температуру терпит! Глазенки как у мученицы.

- А она вас с самого утра ожидает. Через каждые пять минут ко мне приставала: придет не придет дядя Алеша? Вот видишь, пришел. — Лидия помолчала и пальцами дотронулась до открытого выреза на груди, нервно потеребила светло-голубую тонкую материю. Потом эти пальцы замерли на полной белой шее, и она тугим от напряжения голосом задала вопрос, который, наверное, уже давно готовилась задать, ожидая подходящего момента: — И как это вы так быстро ее сердечко завоевали? — Она произнесла эту фразу, чтобы не сразу перейти к следующей, так трудно дававшейся в этом разговоре: — Вам, наверное, со своими ребятишками много приходится возиться?

- Как это со своими? — не сразу взял в толк Алексей и обернулся.

- Со своими детишками? — уточнила Лидия Степановна.

- Со своими? — рассмеялся он. — Да откуда же им взяться? У меня и невесты еще не было. Вырастет Наташка, тогда и подумаю.

- Вот как, — с плохо давшимся равнодушием откликнулась женщина и без улыбки сказала: — Что же это вы запоздали?

Радостно дрогнувший грудной голос выдал волнение. В длинном светло-голубом платье она казалась выше и стройнее. Алексей догадался, что все это — и лучшее платье, и белые туфли с яркими застежками, и золотая браслетка на руке — надето к его приходу. Волна смущения захлестнула его.

—Так ведь знаете... — протянул он робко, — век у нас атомно-реактивный. Кажется, только вчера родился, учился в школе, потом стал летчиком-истребителем, а теперь этот отряд. Одним словом, годы как в кино пролетели. И времени-то для личного не оставалось. И потом, любовь — это что-то такое, что не каждому и не сразу дается. А просто так... зачем это?

Лидия Степановна сбоку взглянула на своего гостя. В профиль лицо Алексея, загорелое и обветренное, казалось строже и старше, а морщинки в углах рта придавали ему даже выражение некоторой суровости. Но стоило ему лишь повернуться, и курносый нос, чуть припухлые губы, манера по-мальчишески щуриться мгновенно такое впечатление убивали. А озорные кудряшки на голове, те и совсем делали его юным. «Сколько же ему лет? — подумала Лидия. — Видать, совсем, совсем молод. На год-два меня старше, а быть может, и ровесники? Странный парень. Неужели так-таки никого и не любил? А впрочем, для чего бы ему было это скрывать?»

- Дядя Алеша, — окликнула его в эту минуту Наташа. — Ты мне сегодня еще раз про барбосика красного носика споешь? А то я маму попросила, а она не смогла. А дяди к нам не приходят...

- Ну что ты у меня разболталась? — прервала Лидия Степановна дочь и вся вспыхнула. Еще чудеснее стали ее синие глаза. Горелов, избегая их, посмотрел на алые мочки ее ушей и едва удержался от усмешки. «Ага, не все мне краснеть!» Значит, она в его отсутствие пела по просьбе Наташки эту дурашливую песенку. Чужие мужчины не ходят в дом. И какой же, должно быть, светлый человек она!

- Спою, Наташа, — весело согласился Горелов и потянулся за старенькой игрушечной флейтой.

- А ты, непоседа, температурку пока смерь, — обратилась к дочери Лидия Степановна. Ею вдруг овладела потребность двигаться. Она дала дочери термометр, очистила апельсин, потом вышла в гостиную, чем-то там весело загремела. Горелов отложил флейту.

- Сегодня что-то у меня не получается «барбосик», Наташа!

- Ты, наверное, устал?

Он испытывал странное, никогда ранее не пробуждавшееся, доброе чувство к этой девочке. Горелов понимал, что она к нему потянулась оттого, что давно уже не видела мужской ласки, и этой ласки так не хватало в ее маленькой жизни. Девочка внимательно посмотрела па примолкшего гостя.

—Дядя Алексей, а летать страшно?

«Значит, у Лидии муж не был летчиком», — машинально отметил Алексей.

- Летать? — переспросил он. — Ах, ты о реактивных самолетах! Да нет, девочка, если хорошо знаешь машину и здоров, так не страшно.

- А вы хорошо знаете машину?

- Да, наверное... — запнулся Горелов.

- И с вами никаких-никаких приключений не случалось?

- Со мною? — пожал он плечами. — Да нет, отчего же. Все-таки случались.

- Ну расскажи хотя бы одно, — вновь переходя доверительно на «ты», попросила Наташа. — Про самое маленькое-маленькое.

Он никогда не считал себя тщеславным человеком. Но сейчас ему очень захотелось рассказать о себе этой девочке. Ведь, черт побери, были же, в конце концов, и в его жизни переделки, при воспоминании о которых спина вздрагивала от мурашек. Почему же он не имеет права о них рассказывать? Чем он, на самом деле, хуже своих товарищей, умеющих в часы досуга импровизировать байки из аэродромной жизни? И он стал рассказывать Наташе, как несколько лет назад вылетел на перехват воздушной цели в сырую пасмурную погоду, и когда возвращался на свой аэродром, то на огромной высоте обнаружил первые признаки пожара. Он поймал себя на мысли, что говорит намеренно громко, явно рассчитывая, чтобы его услыхала хлопотавшая по хозяйству в другой комнате Лидия Степановна. И от этого самопризнания он не ощутил неловкости.

- Понимаешь, Наташа, — еле удерживаясь от жестикуляции, повествовал Алексей, — в кабине дым, жара. Уже приборы не вижу. Не то усталость парализовала, не то сознание вот-вот потеряю. А ты уже взрослая и прекрасно понимаешь, что для летчика потерять сознание — это каюк. Самолетом ты уже не управляешь, и он летит себе на землю, как ему заблагорассудится. Подрастешь, станешь изучать физику и узнаешь, что такое закон всемирного тяготения. Так вот, по этому самому закону я и мог бы тогда врезаться в землю. Удар — и от моего самолета один только факел пылающий!

- И ты бы не спел мне песенку про барбосика — красного носика?

- Не спел бы, Наташенька.

- Ну и дальше что ты сделал, дядя Алеша?

- Есть у наших военных летчиков такой специальный устав. И записано в нем, что в случае пожара летчик должен немедленно покидать боевую машину — катапультироваться. Знаешь, что такое катапульта? Она вроде пушки. Нажал на пиропатрон, происходит взрыв, и тебя вместе с креслом выбрасывает из кабины. И ты на парашюте спускаешься на нашу грешную землю.

—Ты спустился? — догадалась Наташа.

Алексей отрицательно покачал головой:

- В том-то и дело, что нет. Командир мне кричит по радио: «Немедленно катапультируйся!» А я молчу.

- Почему же ты молчал, дядя Алеша?

—Командир не знал, что в те секунды я пролетал над большим городом. А там люди на работу идут, детишки такие, как ты, с портфеликами в школу торопятся. И как только представил, что сам выпрыгну, а машина моя горящая на город упадет, кого-нибудь убьет, а то и целый дом разрушит, жутко стало. И я не выпрыгнул. Довел машину до аэродрома, посадил. Тут пожарники набежали, из брандспойтов стали ее поливать. И был в ту пору на аэродроме один самый главный маршал. Стал я ему докладывать, что такой-то выполнял такое-то учебное задание, а он меня спрашивает: «Как фамилия, говоришь? Горелов? Ну, тогда ты все огни и воды пройдешь, раз с такой фамилией не сгорел».

Алексей обернулся на еле уловимый шорох. Лидия Степановна стояла в дверях, держа в одной руке тарелку, а в другой кухонное полотенце. Большие глаза были испуганными.

- Алексей Павлович, так это на самом деле произошло с вами?

- Да, было, — махнул он небрежно рукой.

- И вы бы могли... — начала она стынущим голосом.

- Мог бы с вами сейчас не разговаривать, — прервал он беспечно.

- Ну и страшная же у вас профессия.

- Страшная? — переспросил Горелов. — А вы знаете, как однажды купец спросил у матроса, не страшно ли тому плавать. Матрос говорит: «Нет». Купец снова к нему: «Где утонул ваш дед?» — «В океане». — «А отец?» — «Тоже в океане». — «И вам не страшно после этого плавать?» Тогда моряк в свою очередь спрашивает: «Простите, а где опочил ваш дедушка?» — «На собственной кровати». — «А ваш папаша?» — «Тоже на собственной кровати». — «И вам не страшно после этого ложиться на собственную кровать?»

Круглые ямочки обозначились на щеках Лидии от смеха. Горелов впервые их обнаружил. Наташа тоже поняла присказку и засмеялась.

- Ты чего хохочешь, птаха? — ласково поглядела на нее мать. — Давай-ка лучше термометр.

- А разве смеяться нельзя? — прищурилась Наташа. — Разве эта сказка детям до шестнадцати запрещается?

- Видите, какая она у меня на язык острая. — Лидия приблизила к глазам термометр и облегченно воскликнула: — Алексей Павлович, вы просто добрый волшебник, да и только! У нее уже тридцать семь и одна. А вчера, сами видели, что делалось. Займись с мишкой, доченька, а мы с Алексеем Павловичем пообедаем, — певуче посоветовала Лидия Степановна.

- Я тоже хочу с вами, — упрямо заявила Наташа, но мать отрицательно покачала головой:

—Тебе еще рано вставать с постели.

Горелов для приличия запротестовал:

—Да что вы, Лидия Степановна? Хлопот вам сколько причиняю. Я лучше в нашей столовой.

Но она, как маленького, взяла его за руку, с надеждой посмотрела на дочь:

- Ты видишь, Наташа, какой он упрямый?

- Дядя Алеша, пожалуйста, оставайся, а то я с тобой дружить не буду.

Горелов встал, тряхнул головой:

—Раз такой ультиматум, придется повиноваться.

И он очутился в гостиной. Пока Лидия Степановна гремела ножами и вилками, накрывая на стол, успел осмотреть комнату. На портрете старшего лейтенанта больше не задерживался. Он прекрасно понимал, что за плечами у этой милой, немножко грустной женщины стоит своя собственная, ни на чью другую не похожая жизнь с радостями, огорчениями, удачами и невзгодами. Понял он и другое, что не будет она сегодня открывать ему дверь в этот мир своих воспоминаний о пережитом. Сейчас у нее было хорошее настроение, и она ничем не хотела его омрачать. «Зачем я остался?» — спросил себя Алексей и не смог на этот вопрос ответить. Ему только не хотелось теперь, чтобы она надолго отлучалась из комнаты. Один раз, когда она по какой-то хозяйской надобности задержалась на кухне, он не выдержал и громко ее позвал, стоя у книжного шкафчика.

—Лидия Степановна, если не секрет, что это такое?

Она почти вбежала в комнату, на ходу развязывая клеенчатый фартук:

—Это же мой диплом, Алексей Павлович. Хотите взглянуть?

Она извлекла из книжного шкафа плотную книжку в синей коленкоровой обложке и протянула Горелову. Он узнал из диплома, что Лидия Степановна Жукова на «отлично» окончила двухгодичный учительский институт.

—Это моя гордость, Алексей Павлович, — призналась она грустно, — все-таки больше года проучительствовала.

И он не стал ее больше ни о чем расспрашивать, полагая, что был не в праве ломиться в тот мир, что стоял за ее плечами. Тем временем Лидия наполнила тарелки душистым рассольником и нерешительно, как-то стыдливо посмотрела на Алексея:

—У меня в холодильнике целый год хранится нераспечатанная бутылка портвейна. Вы как?

Лишь много времени спустя узнал Алексей, что, задавая этот вопрос, она загадывала: если откажется, значит, он не такой, совсем не такой, как многие другие, а согласится, тогда... и оставляла фразу неоконченной.

- Ах это, — насмешливо щелкнул Горелов себя по горлу, не замечая, как потускнели ее глаза.

- Да, это, — подтвердила Лидия Степановна.

- Нет. Это не буду, — мотнул головой Алексей и засмеялся.

- Возможно, вы более крепкие напитки предпочитаете? — улыбнулась женщина. — Как-то у нас в гостинице один жилец по поводу кагора выразился: «Замазка, пищеварение портит, и никакого эффекта».

- Я на пищеварение и без этих нектаров не жалуюсь, — сказал Алексей и внезапно слукавил: — Может быть, вы сами хотите рюмочку, Лидия Степановна?

- Нет, я не хочу, — засмеялась она так счастливо, что Горелову стало весело. — Если бы все были такими потребителями кагоров и портвейнов, как я, винная промышленность давно бы потерпела крах.

После рассольника они ели голубцы и холодный компот из чернослива. Наигравшаяся Наташа заснула, и они остались одни. Хотя и чувствовал Алексей не совсем его покинувшую скованность, но было в этой чужой квартире так уютно, что забыл он на время и про товарищей, и про теоретические занятия, ожидавшие его вечером. Если бы его впоследствии спросили, о чем он разговаривал за обедом с Лидией Степановной, едва ли вспомнил бы. Но важным было не то, о чем они говорили, а — как говорили.

Есть язык слов, но есть еще и язык взглядов. И когда однажды со стола, загремев, упала разливательная лож ка, они так поспешно нагнулись ее поднять, что их руки встретились, и он почувствовал, как резко она отдернула свою. Все же они вместе подняли ложку и рассмеялись. Потом Горелов встретился с ее взглядом, ее глазами и уже не мог от них оторваться, такими они были ласковыми и властными в одно и то же время. И он понял, что еще ни одна женщина не будила у него такого интереса и любопытства. «А может, я ошибаюсь? Может, это не так?» — спросил он себя и почувствовал, как в ответ радость растет и ширится у него в груди. Лидия Степановна тоже пыталась побороть смущение и слишком громко стучала ложечкой в стакане, словно это был не компот, а горячий чай.

Алексей огорченно посмотрел на часы:

- А мне уже пора... вот.

- Так скоро? И с Наташей не попрощаетесь?

- Поклон ей от меня персональный передавайте.

Лидия проводила его в коридор. Алексей, надевая фуражку, медлил, про себя взвешивал: «Руку ей поцеловать на прощание стоило бы».

- Алексей Павлович, — задумчивым голосом спросила Лидия, — а вы и теперь летаете на реактивных истребителях?

- Редко. Больше прыгаем.

Вот все, что он мог ей сказать. Но она явно хотела большего. Поправила высокую корону волос, тихо проговорила:

- Это тоже очень опасно... Прыгать. Вот и девушка ваша чуть не погибла недавно.

- Откуда вы знаете? — насторожился Алексей. — Мы же это хранили в секрете.

- Чудак вы, Алексей Павлович, — усмехнулась она. — Кто-то из полководцев, чуть ли не сам Наполеон, сказал, что если хотя бы один экземпляр новой пушки попал в войска, это оружие перестает быть секретным.

- Слыхал этот афоризм! — воскликнул Горелов. — Однако как вы его к месту употребили!

- А мне очень понравилась эта ваша девушка, — испытующе глядя на него, продолжала Лидия Степановна, — простая, скромная и миловидная.

- Женя Светлова? Они же с Маринкой для нас родные сестренки! «Нет, не буду я целовать ей руку», — решил он окончательно и, взявшись за дверной замок, признался:

—Если говорить откровенно, жаль от вас уходить. Хотелось бы Наташкиного пробуждения дождаться. Но что поделать — занятия!

Прощаясь, он двумя руками взял ее крепкую шершавую ладонь, словно хотел отогреть, и нерешительно спросил:

- Лидия Степановна, а как вы посмотрите, если я попрошу у вас разрешения называть вас просто Лидой?

- А я вас просто Алешей... — продолжила она.