Космонавты живут на Земле. Книга 2

Двигатели гудели негромко, навевая сон. Они словно боялись потревожить плотную тишину темной ночи, опустившейся на города, леса и реки. Давно остались позади и затянулись непроницаемым пологом неба густые и яркие огни столицы. Ночь на всем пути встречала самолет, устремлявшийся на юго-восток. Звезды и облака громоздились в отполированном стекле иллюминатора. Откинувшись на мягкую спинку кресла, Горелов позевывал, смотрел на так хорошо ему известную картину ночного неба на высоте восьми тысяч метров. Она Не вызывала сейчас волнения. Ни яркие выхлопы из патрубков, ни причудливые сплетения огней на земле, ни величественная, наполненная черным мраком пустота неба, — ничто не занимало его. В нем умер сейчас художник, искатель ярких, неповторимых красок, и остался один космонавт. Думал Алексей о предстоящем, как никогда, близком полете в лунное пространство. Долгое время, пока он изучал формулы Кеплера и вычерчивал многочисленные кривые, основанные на строгих законах небесной механики, был он далек от мысли, что полетит к Луне. Даже когда перевели его на специальную программу теоретических занятий и тренажей, полет этот казался ему делом весьма далеким и лично для него несбыточным. Но как только стал он изучать кабину нового космического корабля «Заря» и особенности полета по траектории к Луне с последующим переходом на селеноцентрическую орбиту, фантастика напрочь отступила и он увидел явь. Это была явь, родившаяся из дерзких предположений и настойчивых поисков, ставшая детищем ученых и конструкторов, вобравшая в себя вое лучшее, что было в электронике, атомной физике, кибернетике, астрономии, небесной механике и многих других науках.

Он, Горелов, вовсе не был великим ученым, да никогда и не собирался им становиться. Он получал эту явь в образе готовых формул, расчетов, приборов, и, наконец, космического корабля «Заря». А сев в пилотское кресло корабля, Горелов со всей очевидностью понял: да, ему придется туда лететь, вторгаться в безмолвное черное пространство, такое далекое от Земли. Что там? «Белое безмолвие» Джека Лондона? — мысленно усмехнулся Алеша. — Вот это будет безмолвие так безмолвие. Только оно не белое, а черное. И он пронесется по нему единой маленькой пылинкой, удалившейся от Земли почти на четыреста тысяч километров.

Кто из его друзей был на такой орбите? Ни один. Все они стартовали и финишировали, испытывая на орбитах невесомость, выходя в открытый космос и возвращаясь из него в пилотскую кабину. Они уносили с собой из космоса много пережитого и увиденного, оживляющего умны© изыскания ученых. Но никто из них не приближался к Луне. Это выпало на долю курносого верхневолжского паренька Алексея Горелова, на его долю. И он был твердо уверен сейчас в одном: он не знал, гладко или трудно сложится этот полет, будет успешным, достигающим цели, или нет, но «SOS» никогда не поступит на Землю с борта «Зари». Он все сделает, чтобы пойти дальше и выше по звездной дороге, не признающей страха и растерянности слабых, одобряющей ясность рассудка и крепость нервов.

...Самолет уже шел на посадку. Горелов удивился, до чего быстро промелькнуло время. Над Степновском ночь была в разгаре, но белое зеркало Иртыша все же просматривалось кое-где на изгибах при желтом лунном свете. Веселые зеленые и красные аэродромные огоньки настойчиво лезли в глаза, колеса лайнера гулко стучали по бетону. Быстро. отрулив на положенное место, самолет замер. Из кабины вышел Убийвовк, сияя улыбкой, приблизился к Алексею.

—Все в порядке, товарищ капитан? Мабудь, вы не скажете, что Убийвовк разучился сажать машину? — И, перестав улыбаться, закончил: — Давайте сверим часы.

Ровно через два тридцать мы должны оторваться от бетонки и продолжать маршрут.

Подали трап, а потом подъехала к самолету черная и оттого почти невидимая в сумерках «Волга». Желтый луч света вырвал из мрака белое туловище лайнера и закопченные капоты двигателей. Свет погас, хлопнула дверца, и рядом с «Волгой» появилась одетая темнотой фигура шофера. Убийвовк помог Горелову снести чемодан и сверток.

—Вы за мной? — окликнул Горелов шофера, и тот безмолвно кивнул головой.

Разбрызгивая желтый свет, помчалась «Волга» от аэродрома к Степновску по такой знакомой Алексею дороге. Он вспомнил, как, отправлялись они с тяжелыми парашютными ранцами по этой дороге на прыжки, как усталые возвращались с аэродрома домой и как уходили потом с полотенцами через плечо на Иртыш.

Степновск возник за пригорком в сетке густых веселых огней. Несмотря на поздний час, гремела музыка на танцевальной площадке и хриплые, искаженные расстоянием доносились голоса актеров из какого-то кинофильма.

На большом белом экране мелькали тени. «Волга» остановилась у знакомого подъезда, и Горелов отпустил шофера, приказав ему подъехать через два часа.

- Может, вам помочь поднести вещи? — раздался вслед неуверенный голос из темноты.

- Сам, — сдержанно отказался Горелов. — Поезжайте.

Он подошел к раскрытой двери подъезда, увидел знакомую лестницу с деревянными ступеньками и деревянными перилами. Вспомнил, как совсем недавно, по-воровски оглядываясь, поднимался по ним. Нет, он не сомневался в своей любви. Просто опасался, как бы не пополз по Степновску ненужный стоустый слушок, оскорбительный для Лидии, и, кажется, своего добился — слушок не пополз. А теперь он шагнул в парадное спокойно и уверенно, как к себе домой. Едва лишь заскрипели под ногами ступеньки, распахнулась на первом этаже дверь, и любознательные женские глаза вопросительно скользнули ему вдогонку.

—Я не к вам, — весело отрезал Горелов, — и не заблудился к тому же.

Дверь стыдливо захлопнулась. Но на втором этаже, у ее квартиры, он понял, что волнуется, и замер, переводя дыхание. Нет, никакая сурдокамера не была в состоянии отучить его волноваться. Он был сейчас просто влюбленным, у него дрожали руки и мог прерываться голос. Он позвонил и долго слушал подъездную тишину. А потом шаги. Шаги, родившиеся в этой тишине и прозвучавшие, как ему показалось, очень громко.

- Кто это? — спросила Лидия недовольным голосом потревоженного в поздний час человека. Он растерянно промолчал, и тогда Лидия, уже совсем сердито, окликнула: — Да отвечайте же, кто там? Вы что, не нашли лучшего времени для шуток?

- Не нашел, Лидонька, честное слово, не нашел, — громко ответил он, едва сдерживая дыхание, способное изменить голос.

- Алешка, ты! Ой! — Она заметалась за дверью, сбрасывая цепочку. Защелкали ключи в замках. Он успел подсчитать: один, второй, третий — и насмешливо вздрогнувшим голосом выкрикнуть:

—Крепко же ты запираешься!

Дверь распахнулась, и Лидия выросла на пороге. Была она в ситцевом простеньком цветастом халате с короткими рукавами. На голых руках он увидел веснушки и мелкие пупырышки, словно ей было зябко. А потом эти руки взмахнули, как два больших крыла, обхватили его за шею и оказались очень горячими.

- Сумасшедшая, подожди! — прошептал он счастливо. — Торт не помни.

- Какой еще торт? — засмеялась Лидия.

- Фигурный. С шоколадным оленем и какими-то вензелями. Я его в самом лучшем кондитерском магазине на улице Горького купил. Только не тебе, а Наташке.

Женщина отступила в глубь коридора, тихо сказала:

- Наташка уже спит. Не будем ее будить. Лучше завтра... утром.

- Завтра меня не будет, — угрюмо признался Горелов.

- Не будет? — огорченно попятилась Лидия. — Боже мой, а как. я ждала! Приехал, чтоб подарить Наташке торт, и сразу исчезнешь? Но почему?

Алексей поцеловал ее руку, ощутил теплый волнующий запах загорелой кожи.

- Ты вся земная. От твоих рук парным молоком пахнет, — прошептал он.

- Тебе нравится? — тихо засмеялась Лидия. — Раздевайся, — и погасила свет. — Не говори сейчас йи о чем, — зашептала она в темноте, ища его губы. — Ради бога, не говори. Я знаю, что ты меня чем-то огорчишь.

Потом они сидели за маленьким столом, и Лидия угощала его холодным круто заваренным кок-чаем. Они долго молчали.

- Почему тебя завтра не будет? — спросила она наконец.

- Через два часа я должен уехать на аэродром и улететь.

- Надолго?

Он позвенел ложечкой в пиалке и усмехнулся:

- Нет. Если все благополучно сложится, я скоро вернусь.

- Куда ты летишь? — повторила она.

- На космодром.

- Уже? — и Лидия вдруг заплакала. Синие большие ее глаза заблестели, она уронила голову на стол. Алексей бросился к ней, откинул назад светлые пышные волосы, стал целовать мокрые от слез глаза и щеки.

- Ну, перестань, ну не надо, — утешал он ее, как маленькую, — будешь себя хорошо вести, позволю тебе половинку шоколадного оленя от Наташкиного торта взять.

- Пришло это? — всхлипнула Лидия.

- Это, — подтвердил он.

- Боже мой!

- Ты уже в четвертый или пятый раз поминаешь бога.

Вздрагивающие плечи Лидии замерли и выпрямились.

- Алешка, — сказала она грустным, выстраданным голосом, — какой бы я стала счастливой, если бы ты не был космонавтом!

- Сейчас об этом говорить поздно, — усмехнулся он. — Моя биография — давно размененная монета. Все выбрано и учтено.

Тыльной стороной ладони она смахнула слезу.

- Вот видишь... ты даже сам жалеешь.

- Жалею? — повысил голос Горелов. — Что ты, Лидонька! Что ты, дорогая! Да если бы мне возвратили годы и спросили, кем я хочу быть, я бы, не задумываясь, ответил: космонавтом. Ты, родная, и не представляешь, сколько интересного и необычного меня ждет.

- Все-таки... к Луне? — вздохнула она жалобно.

- К Луне! — подхватил Алексей с пафосом. — Веками она светила миру. Холодная, беззвучная. Символ покоя, маяк влюбленных. Шутка сказать, среди одних астрономов сколько персон заслужило право называться кандидатами и докторами наук за то, что ее изучали в телескопы за сотни тысяч километров. А мне доверено к ней подойти на самое близкое расстояние. Я, верхневолжский парень, Алешка Горелов, низко, низко промчусь над Луной, доставлю ее фотографии собственноручной работы. Почему ты не радуешься, Лида? Или ты не веришь, что я вернусь?

- Что ты! — испуганно воскликнула она. — Да как тебе в голову могло прийти такое? Нет, нет! — подняла па него успокоившиеся глаза. — Больше не буду плакать, —поклялась она. — Давай помолчим! — Лидия положила голову ему на плечо и счастливо зажмурилась. — Страшно подумать. Миллионы любящих женщин провожали своих мужей. Кто на войну, кто в дальние странствия... А я — к Луне.

- Гордись, моя девочка. Когда я вернусь, первое, что мы сделаем, отправимся во Дворец бракосочетаний. Самый лучший, московский.

- И никого не возьмем, — мечтательно проговорила Лидия. — Я тебе даже китель со значком космонавта запрещу надевать.

- Думаешь, это спасет?

- Спасет, — утвердительно кивнула Лидия. — Мы возьмем самых-самых непрославленных людей. Только тогда это будет хорошо. Как ты думаешь, в мои годы фата пойдет?

- Тебе все пойдет, любимая.

- И туфли на шпильках?

- И туфли на шпильках.

...Как они незаметно пролетели, эти два часа! Когда они спустились вниз по скрипучим деревянным ступенькам, над Степновском застыло небо, усеянное крупными звездами. Из поймы Иртыша веяло слабым ветерком. Улицы были безлюдными. В черных сумерках у подъезда стояла черная «Волга». Шофер дремал за рулем, Горелов обнял Лидию и ощутил под ладонью ее похолодевшую руку.

- Какая у тебя горячая ладонь, — улыбнулась она.

- Я и сам... — самодовольно начал Алексей, но она отчужденно оборвала:

- Не говори пошлостей, ты у меня весь ясный, чистый, святой.

- Не буду, — согласился он, наклонившись, поцеловал ее локоть и засмеялся.

- Чего ты? — шепотом спросила Лидия.

- Чудно... От твоих рук опять парным молоком пахнет. Этот запах и в кабине будет мне сопутствовать.

- Ты на какое расстояние подойдешь к Луне?

- Километров на пятьдесят. А что?

- Плюнь на нее, — сказала она, стараясь казаться веселой. Но Алексей почувствовал, как нелегко далась ей эта шутка, и протянул ей в тон:

- Лидочка, ты сегодня хулиганишь. С Луной надо на «вы».

- А ты все-таки сплюнь. И не раз, а все три. И через левое плечо обязательно. Тогда ты непременно возвратишься.

Потом они долго стояли рядом и молча смотрели в опрокинувшееся над Степновском предутреннее небо. Мысленно, с профессиональной точностью он прочерчивал в этом небе гиперболическую кривую, по которой пилотируемая им «Заря» уйдет к Луне. Женщина молчала, угадывая его мысли. Потом он поглядел на светящийся циферблат часов и вздохнул:

- Мне пора. Только ты не ходи провожать к машине. Лучше здесь попрощаемся. Ладно?

- Хорошо. Я не пойду, — послушно согласилась Лидия, и подбородок у нее задрожал. — Я не пойду, — повторила она, борясь с подступающими рыданиями.

В большом кабинете главного конструктора «Зари» было довольно прохладно. За приоткрытыми окнами бесновалась полуденная жара, но конденсационная установка работала безупречно, и столбик термометра показывал всего лишь двадцать четыре. На широком письменном столе лежал развернутый чертеж. Запотевшая от холода бутылка боржоми и два стакана стояли на фаянсовом блюде, щедро разрисованном розовыми лепестками. Тимофей Тимофеевич в широкой белой блузе сидел напротив Горелова в своем кресле, веселыми выпуклыми глазами молча наблюдал за ним.

Если говорить откровенно, многие космонавты не без робости перешагивали порог этого кабинета, зная крутой нрав конструктора, не терпевшего тех, кто не блистал находчивостью, путался и краснел под градом самых неожиданных вопросов, становился в тупик. К Горелову он относился доброжелательно, и Алексей это знал. Никакой робости он не ощущал перед конструктором. Он сидел свободно, даже несколько вольно — демонстративно вытянул под столом ноги. Загорелые руки были спокойно сцеплены на столе, и от них, крепких, покрытых золотистым пушком, также веяло уверенностью. Тимофей Тимофеевич все это уловил. Губы его насмешлпво дрогнули.

- Боржоми со льдом хочешь, Алексей Павлович?

- Не откажусь, — кивнул космонавт.

- А не боишься ангины? Она плохая попутчица в твоем, не скрою, довольно сложном путешествии.

- У меня горло луженое.

- Тогда пей.

Забулькала вода, стенки стакана покрылись веселыми пузырьками. Боржоми на самом деле оказался таким холодным, что сжало горло. Алексей выпил его с наслаждением, маленькими глоточками. Бесшумно поставил стакан на фаянсовое блюдо. Тимофей Тимофеевич пристально рассматривал космонавта. О каждом из космонавтов он составлял собственное мнение, которое далеко не всегда и не всем высказывал. Каждого он утверждал на полет. Были случаи, когда, утверждая, задумывался, взвешивал сильное и слабое, что таилось в человеке, иной раз вздыхал про себя, жестковато думал: «Все же я либерал. Ох какой неисправимый либерал! Старческая доброта подкралась. Его бы еще годик подержать в дублерах, а я посылаю...»~

А когда человек, внушавший небольшие сомнения, блестяще выполнял задание, так же беспощадно говорил о нем Тимофей Тимофеевич самому себе: «Молодчина! Орел! И не стыдно мне было усомниться в его возможностях накануне старта! Это старческий скептицизм подкрадывается. Одергивай себя почаще, Тимофей Тимофеевич».

Горелов, по мнению главного конструктора «Зари», входил в ту категорию космонавтов, которая не порождала сомнений. Не столь уж давно он с некоторым недоверием выслушивал восхищенные рассказы одного из своих заместителей, Станислава Леонидовича, о физических данных и добром нраве этого верхневолжского парня, пожимая плечами, говорил: «Ну, ну, посмотрим еще, что стоит данный эпикуреец». Познакомившись с Гореловым, он сразу же признал верность предварительных характеристик. Как-то странно обезоруживал его этот парень своей добротой, сдержанностью и удивительно располагающим курносым сероглазым лицом.

- Как долетелось? — спросил Тимофей Тимофеевич, и Горелов, прибегая к летному жаргону, ответил:

- Спасибо, на четырех движках.

- А настроение?

- Бодрое, Тимофей Тимофеевич. Окололунное, можно сказать.

- Кистью балуешься?

- Какое там! — беспечно отмахнулся Горелов. — Уже две недели, как в руки не брал. Никак портрет один не могу завершить.

—Чей же, если не секрет?

— Так... женщины одной знакомой, — уклонился Горелов, но под мохнатыми бровями блеснули веселым огнем глаза главного конструктора.

— Слыхал, ты жениться собрался?

— Это верно, — смутился Алексей,

- И скоро ли?

- Как только вернусь и пройду все медицинские карантины.

- Правильно поступишь, — шумно вздохнул главный. — Ничего хорошего в судьбе запоздалого холостяка не нахожу. Зря этим иные бравируют. А вот что кистью не балуешься, это плохо. Прямо тебе скажу — плохо. Ты этот недостаток должен исправить.

— Зачем, Тимофей Тимофеевич? В мои годы надо иногда и критически на себя поглядывать. Я уже давно понял, что ни Тенирса, ни Репина не получится из меня...

—Вздор!—оборвал его главный конструктор и накрыл чертеж широкой ладонью с синими венами. — Из тебя, Горелов, еще может получиться художник настоящий.

-_А я думал, космонавт, — обиженно протянул Алексей.

Тимофей Тимофееевич наклонил лобастую голову и рассмеялся:— Ревнив же ты, Алешенька, и легко раним. Космонавтом ты уже прочно стал в тот день, когда было принято решение готовить тебя к старту. А вот кисть не бросай. Очень тебя прошу, не бросай. Ведь полет к Луне, который ты на «Заре» предпримешь, в память твою навек врежется. Шутка ли сказать, — поднял правую руку конструктор. — Ты пройдешь по звездной целине к другому небесному телу, снижаясь над ним до пятидесяти километров. Ты увидишь такие краски, какие не видели ни Куинджи, ни Рокуэлл Кент, ни Гойя, ни Репин. Об этих красках всего словами не расскажешь, будь хоть ты Гоголем или Буниным. А вот на полотне... какие чудесные пейзажи ты сможешь нам подарить. Пусть в них не будет мастерства Левитана или Куинджи, но в них будет правда, и она сослужит пользу ученым, конструкторам, космонавтам. Я уже не говорю о широкой публике.

— А я считал, что в наши дни нельзя раздваиваться, что надо выбирать одно, — упрямо повторил Горелов. —

А уж если выбрал, то всего без остатка посвящай себя этой профессии.

Тимофей Тимофеевич взял за дужку роговые очки и повертел их перед собой.

—- Ты что же, ратуешь за электронного человека? — осведомился сердито главный конструктор. — А ты подумал, какой бы ужас свалился на человечество, если бы все мы превратились в электронных людей, напичканных формулами и цифрами, привыкших к программированию? Повернул ручку счетно-решающего устройства: р-раз — и вот тебе готовый ответ — ты, Алексей Павлович Горелов, такого-то года и такого-то месяца женишься на такой-то. Еще одну ленту привел в движение, новый ответ получай: ты в таком-то году совершишь такой-то полет, в таком-то родится у тебя сын или дочь, либо и то и то сразу. В третий раз ручку повернешь, а машина тебе сухо и страшно объявит: ты умрешь в таком-то году и будешь похоронен на таком-то кладбище. Дети твои проживут на Земле до такого-то года, а потом переселятся на Марс. Ерунда все это, Алеша! Оставим эти забавы на долю фантастов, грамотных и неграмотных. Мы никогда не скатимся в подобное болото цивилизации. К черту! Нам не нужны электронные человечки, которые будут питаться пилюлями и жить на кнопках. В том и прелесть чудесной, природой созданной конструкции, именуемой человеком, что она живая и все живое ей свойственно. Какими бы формулами и сложнейшими расчетами ни была напичкана моя голова, я хочу прежде всего жить и чувствовать. Каждый из нас немножечко эпикуреец. И я в этом смысле не исключение. Люблю, когда обо мне говорят хорошо, и волнуюсь, когда говорят плохо. Мне больно, если вижу, что моему другу тяжело или у меня не клеится какой-то расчет, не так завершена сложная техническая комбинация. Я наслаждаюсь небом или лесом, кричу от радости, вытаскивая из реки какого-нибудь паршивца подлещика, даже этой бутылкой ледяного боржоми, как бы это ни было банально, наслаждаюсь. С человека на Земле многое спрашивается, но ему многое и дано. Человек недолгий пришелец на нашей Земле. Однако важно не то, когда он пришел и когда ушел, а что он после себя оставил.

Вот ты сидишь передо мной, чудесное произведение природы, — самое высшее, можно сказать.

- Такое уж и чудесное, Тимофей Тимофеевич? — усмехнулся Горелов. — После ваших слов хоть бы в зеркало посмотреться, нет ли за спиной выросших крылышек.

- Крылышек не ищи, — остановил его конструктор и потянулся к бутылке боржоми, — а меня слушай внимательно. Первое впечатление о тебе — обычный простоватый парень. Немногословный, твердый, знающий, за что надо бороться в жизни. А если тебя копнуть поглубже? Какими огромными знаниями ты обладаешь! В отсеках твоего мозга, на каких-то невидимых полочках — и математика, и космическая навигация, и астрофизика. Какой-то центр, тонкий и нам недоступный, управляет твоей рукой, когда ты рисуешь, и оттого, что ты добрый и щедрый, у тебя получаются добрые сюжеты. Такой ли ты простой, если, зная, что скоро прогремишь на весь мир и сотни девушек сочли бы за счастье стать твоей невестой, женишься без какого-либо расчета, по любви и рад удочерить ребенка, отец которого погиб.

- Вы и это знаете? — смутился Алексей.

- Я все должен знать о человеке, допущенном к облету Луны, — мягко заметил Тимофей Тимофеевич. — Впрочем, насколько мне известно, вы сами не делаете из втого секрета.

Горелов, опираясь ладонями о подлокотники, поднялся в кресле.

- Не делаю. Честное слово, не делаю, Тимофей Тимофеевич. Она такая, что лучше не встретишь. Наверное, потому и портрет ее дается мне очень трудно. Я хотел еще до полета свадьбу отпраздновать, но она наотрез отказалась.

- И правильно сделала, — одобрил главный конструктор.

- Я вас понимаю, — закивал Алексей, и кудряшки всколыхнулись на его голове.— В этом случае в ней заговорила женская гордость. Она мне что-то вроде испытания предложила. Пусть вернется из полета, пусть о нем зашумят, и, если у него голова не закружится от славы, а любовь не ослабеет, тогда я и стану его женой.

- Ей нужен муж, а не космонавт, — глотая боржоми, заметил конструктор. — Довольно естественный ход рассуждений.

На лице у главного конструктора появилась улыбка. Сейчас он видел перед собой не летчика-космонавта, обремененного сложными думами о трудном предстоящем полете, а просто влюбленного человека, грустящего в разлуке, расстроенного от дорогих ему воспоминаний. И еще подумал Тимофей Тимофеевич, что сидит перед ним молодой человек, никогда не видевший отца, не знавший скупой, но такой нужной в жизни мужской ласки. Не потому ли так спокойно и просто говорит он о самом заветном?

Алексей поправил расстегнутый ворот офицерской рубашки, нерешительно поднял на собеседника глаза:

- Она у меня чудесная, Тимофей Тимофеевич. Я после полета обязательно вас в гости позову.

- Почту за честь, — серьезно согласился главный конструктор. Потом он встал и, полуобняв за плечи Алексея, подвел его к одной из схем, висевших на стене.

- Завтра в восемь ноль-ноль стартует «Аврора». Ваши друзья сейчас отдыхают в профилактории. Вечером вы их сможете навестить. На пуск особенно не приглашаю, — произнес он, нахмурившись.

Горелов удивленно выпрямился.

—Почему? До сих пор все космонавты и дублеры присутствовали на запусках... в том числе и те, которым на другой день предстояло стартовать.

Конструктор потер переносицу.

—Это Действительно было, но вы, Алеша, исключение из правил. — Сухо остановил он Горелова, давая понять, что настало время, когда говорить должен только

он, а собеседник лишь слушать и запоминать. — Вы исключение из правил потому, что идете на такое большое, сложное,— он помолчал и наклонил голову набок, — не хочу говорить опасное, и еще раз повторяю — сложное дело. Сейчас вам надо отдыхать и как можно меньше поддаваться эмоциям. С экипажем Кострова все ясно. В успехе его старта и финиша я ни на йоту не сомневаюсь. Костров, Ножиков и Светлова поднимутся на огромную высоту. Двое выйдут в открытый космос на этой высоте: Ножиков и Светлова.

Нам надо узнать о возможности вести работы на огромной высоте в открытом космосе, а точнее, обо всем том, что необходимо для стыковки.

Горелов усмехнулся.

—Когда-то о стыковке писали очень много интересного и несбыточного, — усмехнулся он, — теоретики убеждали, что старт к Луне и другим планетам возможен только с орбитальных станций, что будут строиться целые орбитальные города с гостиницами и космодромами. Я и раньше мало верил, что все это скоро осуществимо. Когда люди окунулись в открытый космос, сразу убедились, как все это сложно. И вот результат. Старт в окололунное пространство осуществляется с Земли...

- Да. Это так, Алеша, — подтвердил главный конструктор.

- И тем не менее стыковка — великое дело, Тимофей Тимофеевич, а то, что сейчас подготовлено, превосходит все ожидания. Если на огромной высоте можно соединить два корабля, значит, в свое время станет реальным и другое.

- Что же именно, по вашему мнению?

- Создание окололунных орбитальных станций.

- Но есть еще и второй вариант, — прервал его конструктор. Горелов встретился в упор с выпуклыми изучающими глазами. — Есть еще одно благородное назначение стыковки...

- Тимофей Тимофеевич, я вас понял, — подхватил Алексей. — Стыковка доказывает, что можно будет спасти любого космонавта, находящегося на корабле, терпящем бедствие. Другой корабль выйдет на ту же орбиту, сблизится с попавшим в беду кораблем и возьмет на борт оттуда человека.

Горелов па цыпочках проходил по залам координационно-вычислительного центра. Мягкий пенопластовый пол глушил шаги, и казалось, что идет Алексей по воздуху. У экранов контрольных приборов стояли и сидели люди. Молодые, среднего возраста, пожилые и даже старые. Штатские и военные. Увенчанные щедрыми прическами и лысые. Спокойные, и волнующиеся. Тихими голосами они докладывали друг другу о каждой секунде полета далекого невидимого корабля. Было строго и торжественно, как в большом храме.

Станислав Леонидович, шагавший впереди Горелова, был в белом халате, спина его с острыми лопатками слегка покачивалась. Пройдя огромный длинный зал, Станислав Леонидович осторожно открыл голубую дверь, и Горелов следом за ним вошел в просторную комнату. Матовые плафоны едва тлели на потолке, и от этого комната казалась темной. Но это лишь в первые секунды. А потом сказочно-голубой свет становился приятным для глаза и все окружающие предметы приобретали правильные очертания.

У большого экрана телевизионной установки стоял главный конструктор «Зари». Горелов никогда не видел Тимофея Тимофеевича таким. Сутуловатая широкая спина его была резко, по-молодому выпрямлена, плечи гордо развернуты. Редкие, зачесанные назад волосы серебрились сединой, выпуклые глаза были устремлены вперед, и весь он чем-то напоминал сейчас воина на коне, покидающего поле брани после победного сражения. Большая рука Тимофея Тимофеевича сжимала телефонную трубку.

—Теперь не остается сомнения, — гремел его голос. — Осечка невозможна. Минуту назад мы получили последние телеметрические данные. Состояние всех членов экипажа отличное. Метеорных частиц за бортом корабля нет, радиация незначительная. Она составляет примерно одну тридцать четвертую той, на которую рассчитан скафандр.

Летчик-космонавт Сергей Ножиков и летчик-космонавт Евгения Светлова выходят в открытый космос.

Связь работала безупречно. Горелов и Станислав Леонидович услышали в трубке далекий, чуть приглушенный расстоянием, но все же отчетливый голос.

—От души поздравляю с победой, Тимофей Тимофеевич! Рядом со мною сидят члены Политбюро. Они вас тоже поздравляют.. И вас, и экипаж, выполняющий задание, и всех, чьим разумом и чьими руками этот полет подготовлен.

- Спасибо, — просто сказал конструктор.

- А как чувствует себя товарищ Горелов? — спросили на другом конце нровода.

- По-моему, превосходно, — ответил Тимофей Тимофеевич, покосившись на Алексея. — Стоит за моей спиной и улыбается.

- Дайте, пожалуйста, ему трубку. А вам желаю еще раз успешно завершить руководство полетом.

Главный конструктор протянул белую трубку и приглушенным голосом, переходящим на шепот, сказал:

- На, Алешка. Это секретарь ЦК.

- Летчик-космонавт капитан Горелов слушает, — побеждая волнение, произнес Алексей.

- У вас очень молодой и очень бодрый голос, — донеслось из Москвы. — А как с настроением?

- Превосходное. Тимофей Тимофеевич правду сказал.

- Рад и от вас это услышать. К заданию подготовились полностью?

- Полностью, товарищ секретарь ЦК.

- Никаких сомнений, неясностей и тревог предстоящий полет вам не внушает?

- Нет. Если понадобится, готов пожертвовать и жизнью ради...

- А вот это лишнее, — прервал его отчетливый голос секретаря ЦК. — Вы должны обязательно вернуться и вернетесь. Может быть, у вас есть какие-нибудь просьбы, пожелания?

- Есть одна просьба. Если можно, чтобы мама меня после возвращения встречала.

- Об этом мы позаботимся.

- Спасибо.

- Желаю вам получше отдохнуть перед дальним стартом. До свидания в Москве.

- До свидания.

Трубка молчала, но Алексей продолжал ее сжимать в запотевшей руке.

Главный конструктор повел щетками бровей.

—Все? Возвращайтесь-ка к реальности. Вот к этому голубому экрану.

Тимофей Тимофеевич, да какая же это реальность? Жюль Берн и тот не в силах был придумать такого, что сейчас на этом экране произойдет.

- Эмоции? Время работать! — нестрого остановил его конструктор и нажал на светящемся табло голубую кнопку. — Егоров, давайте изображение и связь! Генерал Мочалов, внимательно слушайте космонавтов.

На широком голубом фосфоресцирующем мелкими зернами поле телевизионного экрана стало появляться бледное, но с каждой секундой твердеющее изображение. Темные краски загустели, и несколько человек, окруживших вместе с Тимофеем Тимофеевичем телевизионную установку, увидели срезанную экраном часть корабля «Аврора» и две маленькие синие фигурки, отплывшие от нее. Едва ли можно было сразу определить, какая из них — Ножиков, а какая — Светлова. Люди в скафандрах, эти люди, делавшие на фантастической высоте над Землей свое фантастическое дело, были поразительно похожи. Но вот они, словно по команде, одновременно повернулись набок, и всем наблюдающим с Земли даже сквозь гермошлемы стали различимы их лица: широкое, грубоватое лицо Ножикова и мягкое, узкое — Жени Светловой. Из динамика лился бравурный голос диктора, уже подхваченный всеми радиостанциями и телестудиями мира.

—Вы видите, как впервые в истории два космонавта

выходят из советского корабля «Аврора» на высоте в десятки тысяч километров от Земли. Это — советский космонавт Сергей Ножиков и советская космонавтка Евгения Светлова. Она стала первой женщиной в мире, вторгшейся в открытый космос. Вы видите, как с помощью реактивных движков наши космонавты осуществляют маневрирование, приближаясь и удаляясь от своего корабля.

На голубом поле экрана то загасали, то становились четкими, лишь чуть размытыми изображения космонавтов. Одно из них было уже у самой кромки «Авроры». «Это, вероятно, Сережа Ножиков, — с волнением подумал Алексей. — Женя позади... Так и есть. А у него в руках кинокамера».

И снова раскатился торжественный голос диктора:

—Наши космонавты выполнили ответственное задание Родины и через несколько минут займут свои места в пилотских креслах на корабле «Аврора», где их ожидает командир экипажа летчик-космонавт подполковник Владимир Костров. Несколько позднее мы вам покажем пилотскую кабину космического корабля «Аврора».

Музыка покрыла торжественным маршем слова диктора. Вероятно, на всех телевизорах уже завершилась прямая передача из космоса, а на контрольном экране по-прежнему виднелись размытые изображения двух человек, плававших в невесомости далеко от родной Земли. Находившийся в кабине корабля Костров включил вторую контрольную телевизионную камеру, и сейчас было видно, как подплывает к «Авроре» одна из фигурок в скафандре. Было далеко не просто принять обратно на борт через узкий шлюз двух человек. «Первая — это Женя, — догадался Горелов и почувствовал, как вздрогнул от радости и гордости за нее. — Ей, конечно, сейчас нелегко. Ведь там даже пульс бьется с ускорением, в два с половиной раза чаще, чем на Земле. Какая на нее теперь навалилась усталость! Вот и движения стали замедленными».

Он не знал, что о том же самом думала в эти мгновения и Женя. Она слышала все это время неприятный и непередаваемо однообразный, однотонный звон в ушах и не могла понять, то ли это стучит ее кровь, то ли потревоженная Вселенная, врываясь в скафандр, силится что-то ей сказать на своем недоступном человеку языке. Готовясь войти в люк шлюза, Женя отыскала в черной глубине под собой звездную холодную россыпь и сказочно-голубой шар. «Неужели это Земля, и мы там живем! — подумала Женя. — Какая она красивая и далекая».

И ей стало от этого жутковато.

В августе беспощадны среднеазиатские ветры. Иногда по четыре и пять дней подряд носятся они над городами, пустынями и степями, опаляя людей и землю невыносимым зноем, иссушая воду в мелких арыках, поднимая тучи скрипучего на зубах песка. Даже небо, голубое и неподвижно-ленивое, кажется, прокалено этими ветрами: редко сеет оно облегчающие дожди, все чаще и чаще дает власть палящему солнцу, преследующему все живое. Солнце это одинаково немилосердно и над белыми зданиями городка и над пусковыми вышками, остро возвышающимися над необъятной равниной, и над далеким от космодрома веселым Степновском, уютно прилепившимся к излучине Иртыша.

В этот день большой степновский аэродром тоже, как могло показаться, вымер от зноя. Ни один самолет не взлетал и не садился на широкую бетонку, не гудели опробуемые на стоянках двигатели. Пришел приказ все полеты запретить до тринадцати ноль-ноль, и, пожалуй, только один генерал Саврасов знал, с чем это связано.

Часть летчиков и техников была отпущена до обеда с аэродрома, и они с удовольствием отправились купаться. На улицах городка появлялись лишь редкие прохожие и проносились редкие машины.

Лидия на всех окнах опустила занавески, но и это плохо помогало — в комнатах было душно. Наташка в одних трусиках возилась в своем уголке. Играла она уже не в куклы, а в настольное лото, взяв себе в компаньоны плюшевого медведя. Лидия в полосатом шелковом халате гладила ее белые бантики и школьную форму.

Вдруг Наташка бросила лото и подбежала к окошку.

—Ой, мама, кажется, дядя Алеша в наш подъезд вошел!

Лидия побледнела и на мгновение отняла утюг от белоснежного фартука дочери.

- Успокойся, он не может сейчас прийти, — ответила она недовольно.

- Почему, мама? — удивилась Наташка. — Он же всегда приходит неожиданно. И тогда, последний раз, когда я спала. Почему он меня не разбудил? Торт принес, игрушки принес, а меня не разбудил.

- Он очень торопился, маленькая, — певучим голосом пояснила Лидия, — его ожидало большое дело.

- Большое, как я? — засмеялась Наташка.

- Нет, доча, — грустно улыбнулась и Лидия. — Гораздо большее, чем ты и я.

- Большое-пребольшое?

- Вот именно.

Наташка разочарованно отошла от окна и прищурила синие глазенки. Когда она бывала не в духе, дергала правую белую косичку. И сейчас она потеребила ее в задумчивости.

—Мама, а ты почему всегда краснеешь, когда дядя Алеша к нам приходит?

Лидия выключила утюг, уместила его в железном гнезде-подставке и укоризненно покачала головой:

- Это тебе так показалось, девочка.

- Показалось! — вскричала Наташка. — Зачем же ты говоришь неправду! Нет, ты всегда краснеешь, если он приходит. И сейчас покраснела... А я знаю, отчего это. Ты его любишь, мама! — выпалила она.

- Вот еще. Да откуда ты взяла? — совсем смешалась и нахмурилась мать.

—Нет, любишь, любишь, — упрямо повторила Наташка, — И я люблю дядю Алешу... А мне можно его папой называть?

Лидия собиралась рассердиться, но вдруг увидела, как быстро изменились глаза ребенка. Радость в них померкла, уступив место грусти и раздумью. Лидия схватила Наташку, прижала к груди.

—Эх ты, моя фантазерка! Ну как же ты так? Мы же не знаем еще с тобой, любит он тебя или нет.

—А я знаю. Меня он любит, — твердо сказала Наташа, — он мне сам об этом сказал. Вот... И что тебя любит — сказал.

Лидия погладила белую головку.

- Если бы все было так просто, девочка.

- Конечно просто... любит — и все.

- Когда он появится, мы об этом у него спросим, — не улыбаясь, сказала Лидия. — А теперь иди играй, доченька. Я тебе платье должна подшить. Уже ведь и первое сентября на носу.

Что-то в эту минуту, вероятно, произошло. Несколько машин, грузовых и легковых, промчались через городок к аэродрому, по лестнице пробежало, наверное, несколько человек сразу, потому что деревянные ступеньки застонали. Чьи-то голоса послышались за открытым окном. Привыкшая к частым учебным тревогам, без которых немыслима жизнь авиационного городка, Лидия сначала не обратила на весь этот шум внимания, но на третьем этаже отчетливо хлопнула дверь, и соседка с третьего крикнула со своей лестничной площадки соседке с первого:

—Ольга Константиновна, включайте поскорее радио. Это же бесподобно!

Лидия побледнела и, чуть не натолкнувшись на Наташку, кинулась к белому прямоугольному динамику, задрожавшими руками схватила черный шнур.

—Тебе плохо, мамочка? — испуганно спросила Наташа.

—Что ты, что ты, девочка. Мне хорошо, мне очень хорошо, — шептала Лидия, не попадая вилкой в отверстия штепселя. Наконец ей удалось включить динамик.

На нее, сразу же догадавшуюся, градом посыпались слова, повергающие в растерянность и радость. Их произносил диктор, чей голос многие годы был известен советским людям. Он сообщал им о гордых радостях и победах, случавшихся ежегодно в истории страны. Он был вдохновляющим и торжественным в таких случаях и становился скорбящим и гневным, если надо было извещать о чем-то грозном и горьком, как это было в суровом сорок первом

году. Но всякий раз, если раздавались позывные и после долгой настораживающей паузы этот голос произносил первую, одинаковую во всех случаях фразу: «Внимание, внимание, работают все радиостанции Советского Союза», люди замирали в ожидании.

Лидия пропустила сейчас эту первую фразу: она включила динамик, когда далекий невидимый диктор уже прочитал первые фразы правительственного сообщения.

—...августа, в восемь часов утра по московскому времени, был выведен на орбиту пилотируемый космический корабль «Заря», совершающий полет к Луне. В заданной

точке с координатами... — легкий шум помешал услышать Лидии цифры, — летчик-космонавт майор Алексей Павлович Горелов включил разгонную ракетную ступень и вышел на траекторию полета к Луне. Как свидетельствуют телеметрические данные и доклады по радио, скорость и направление полета выдерживаются с предельной точностью. Космонавт Горелов успешно перенес перегрузки при выходе на орбиту и во время удаления по траектории от Земли. В двенадцать часов пятнадцать минут по московскому времени был проведен очередной сеанс радиосвязи с кораблем «Заря». Космонавт Горелов находился на расстоянии в шестьдесят пять тысяч километров от Земли. Полет к Луне успешно продолжается.

Опустившись на диван, Лидия подперла ладонями подбородок и не замечала катившихся по щекам слез. Наташка встревоженно прильнула к ней.

—Мама, зачем ты плачешь? Ведь это же хорошо. Это же к Луне наш спутник запустили. И с человеком.

Лидия отняла от пылающих щек похолодевшие ладони и внимательно посмотрела на дочь. Странными были ее глаза, большие, сияющие — заплаканные и счастливые в одно и то же время.

- Девочка, а ты знаешь, кто управляет этим спутником?

- Нет, мама... Какой-то космонавт. Майор.

- Глупенькая, да разве ты не расслышала, когда диктор назвал его имя и отчество? Это же наш дядя Алеша. Алексей Павлович Горелов.

- Ой! — воскликнула растерявшаяся Наташка. — А ты меня не обманываешь, мама? Это взаправду дядя Алеша летит к Луне, и ему ни капелечки не страшно?

- Он же летчик-космонавт, девочка, и очень долго к этому готовился. А вот мне страшно... - - - Очень, очень!

Она умолкла, а из белого маленького динамика снова донесся голос диктора и заполнил всю их маленькую квартиру:

—Передаем в записи первый сеанс радиосвязи с летчиком-космонавтом майором Алексеем Павловичем Гореловым...