Костотряс

19

Мучась от звона в ушах, Зик молотил ногой по люку, пока зазор не стал достаточно широк, чтобы пропустить его в город, куда ему совсем не хотелось. Но при прочих равных условиях он предпочел бы раствориться во мгле, а не сидеть в гондоле с воздушниками, которые уже расстегивали ремни на креслах и со стонами пересчитывали ушибы.

Загадочного тихони-китайца было не видать, пока Зик не обнаружил, что тот стоит рядом с капитаном и поглядывает на нежданного пассажира одним глазом.

— И куда это ты направился? — спросил капитан.

— Было весело, но теперь мне пора, — отозвался Зик, старательно изображая невозмутимость и удаль.

По его мнению, фраза прекрасно годилась на роль прощальной, однако ширины люка все-таки не хватило. Он просунул ноги в щель и заработал ими, как рычагами.

Капитан поднялся с перекошенного кресла и шепнул что-то Фаню; тот кивнул. Затем хозяин корабля поинтересовался:

— Как тебя зовут, мальчик?

Зик не ответил — он как раз перелезал через край люка, оставляя кровавые отпечатки на каждой поверхности, которой касались его руки.

— Мальчик! Фань, хватай его, он ранен… мальчик, ты что?

Но Зик уже был снаружи. Спрыгнув на землю, он плечами приналег на дверцу, и ту снова заклинило — лишь на время, но ему и не требовалось больше, чтобы неровной побежкой кинуться прочь.

Вслед ему из нутра искалеченного дирижабля понеслись крики; Зик мог бы поклясться, что кто-то позвал его по имени.

Чушь. Он не успел им представиться.

Скорее всего, там выкрикивали какое-то другое слово, которое он в смятении принял за свое имя.

Мальчик завертел головой по сторонам, и перед глазами у него все поплыло, однако ничего особенного разглядеть не удалось. Его окружали стены; сперва он подумал, что городские, но нет — эти были пониже и сложены не из камня, а из монолитных бревен с заостренными верхушками. Прогалы между ними заделали другими материалами, и все вместе сливалось в единое целое.

На корабле упоминали какой-то форт.

Порывшись в памяти, Зик припомнил карту города, а затем и форт Декейтер. В трудные времена поселенцы укрывались в нем от местных племен. Может, это он и есть?

Казалось, частокол можно было повалить одним щелчком. Бревна мариновались в сыром, а впоследствии и ядовитом воздухе сотню лет — если одуревший вконец Зик не ошибся с датой. Целый век прошел, стены уже крошились на труху и щепки, но все-таки стояли. И вскарабкаться на них было никак нельзя.

Все вокруг застилал смертоносный туман, видимость ограничивалась полудюжиной шагов. Мальчику опять не хватало воздуха; сбившись с ритма, он часто и хрипло дышал под маской. Как и прежде, чесалось лицо, а каждый вдох отдавал желчью и тем, что было у него в последний раз на обед.

Где-то у него за спиной, во мгле, дубасили ногами по металлу. Скоро матросы вышибут люк. Скоро за ним придут.

Все эти «скоро» пугали его, а ноздреватые стены, вдоль которых он пробирался на ощупь, оставались ровными и голыми. Зик шарил руками по дереву, растопырив пальцы, хотя те и болели нещадно то ли от ушибов и переломов, то ли просто от перенапряжения. Пальцы исследовали каждую трещинку, выискивая прощелину, дверь или еще какой-нибудь способ попасть на ту сторону. Он был не особо крупным подростком. И смог бы протиснуться в самое узкое отверстие, если бы возникла такая необходимость, но вдруг, без лишнего шума…

…такая необходимость отпала.

Маску Зика сграбастала чья-то рука — до того сильная, что даже не верилось, — оторвала от земли и прямо за голову втянула в укромную нишу, во мраке которой можно было спрятать что угодно.

На них двоих — мальчика и обладателя рук — темноты хватило. А руки эти, при всей их пухлости, были словно железные.

От сопротивления Зик отказался по двум причинам. Во-первых, все свидетельствовало, что толку из этого не выйдет: державший его человек был сильнее, выше и дышал ровно, не борясь с тошнотой или обмороком, — иными словами, преимущество целиком было на стороне противника. А во-вторых, его ведь сейчас могли и спасать. Он же сам не хотел, чтобы его нашли люди с дирижабля, а меж тем они выбрались из кабины и с руганью приступили к осмотру повреждений. От ниши их отделяло ярдов пятьдесят.

Когда мальчик уже смирился с мыслью, что сейчас они пустятся его искать, найдут и уволокут на свою подбитую посудину, руки потащили его куда-то назад и вбок.

Зик старался облегчить их задачу, но лучше всего у него получилось спотыкаться и запинаться, поскольку вокруг было черным-черно. Послышался тихий скрип, и плеч его коснулся холодный сквозняк.

Осталось сделать еще несколько шагов, еще разок запутаться в собственных ногах… и дверь закрылась за ним. Он очутился в небольшом помещении с лестничным маршем и парой свечей, мерцавших над перилами.

Похититель или спаситель — поди разбери — отпустил его и позволил обернуться. Зик не представлял, с кем имеет дело и рискует ли чем-нибудь, так что решил попытать счастья:

— Спасибо, сэр. По-моему, те парни хотели меня прикончить!

На него с прищуром уставилась пара узких карих глаз. За этими темными щелочками стоял спокойный ум, но понять их выражение было невозможно. Обладатель их молчал, глядя на мальчика сверху вниз, — тот был ниже на полголовы. Незнакомец длиннотелый и длиннорукий, и руки эти скрестил сейчас на груди. Одежда его напоминала пижаму, но была совершенно чистой, без единой складки — и за все время, проведенное в городе, Зику не попадалось ничего белее.

Мужчина по-прежнему хранил молчание. Все больше нервничая, Зик промямлил:

— Ну они ведь и вправду собирались меня убить… А вы… вы ведь не собираетесь, а?

— Как тебя зовут? — с еле заметным иностранным акцентом спросил мужчина.

— Это сегодня популярный вопрос, — заметил мальчик. А потом добавил, потому что стоял лицом к лицу с этим сильным и странным человеком: — Зик меня зовут. Зик Уилкс. И я никому не пытаюсь навредить. Просто хотел выбраться из города. У меня почти забились фильтры в маске, долго я здесь не протяну. Вы… вы можете помочь мне?

Последовала долгая пауза. Наконец мужчина произнес:

— Да, я могу тебе помочь. Идем со мной, Зик Уилкс. Кажется, я знаю одного человека, который охотно повидается с тобой.

— Со мной? Почему со мной?

— Из-за твоих родителей.

Зик застыл как вкопанный, стараясь унять громыхавшее в груди сердце.

— А что с ними не так? Я никому не хотел неприятностей. Я всего лишь искал… я хотел… Слушайте. Из-за моего папы у вас тут начались всякие проблемы, и героем его никто как бы не называет, но…

— Возможно, тебя ждет сюрприз, — небрежно обмолвился незнакомец и указал на лестницу, упиравшуюся подножием в коридор. — Сюда, Зик.

И Зик поплелся следом, хотя ноги у него подкашивались от истощения, страха и ран.

— Как это понимать? Что за сюрприз? Кто вы такой и откуда вы знали моего отца?

— Меня зовут Яо-цзу, и я не был знаком с человеком по имени Левитикус Блю. Зато знаком с неким доктором Миннерихтом, который, уверен, много чего может тебе рассказать.

Он повернул голову, встретившись с мальчиком глазами.

— А с чего вы взяли, что я стану у него что-то спрашивать?

— Передо мной сейчас юноша известного возраста. По моему опыту, юноши известного возраста имеют склонность сомневаться в мире и в том, что им рассказывали о нем. Подозреваю, наш чудак-доктор окажется для тебя весьма… интересным подспорьем в поисках.

— Слыхал о нем, — осторожно вставил Зик.

— Давно ли ты здесь? — поинтересовался Яо-цзу, завернув за угол и остановившись перед большой дверью, защищенной шторками и герметичными накладками.

Он поднял засов и с силой потянул на себя — дверь со свистящим шорохом покинула раму.

— Не знаю. Не так уж долго. День-два, — сказал мальчик, хотя по его ощущениям прошла целая неделя.

Яо-цзу жестом предложил Зику войти. По ту сторону проема горел свет, так что свечу он оставил в специальной выемке на стене.

— Если ты провел здесь хотя бы час, разумно ожидать, что ты слышал о нашем докторе.

За дверью Зика встретил довольно сильный сквозняк. Китаец вошел вслед за ним.

— Он что, такая важная персона?

— О да, очень важная, — ответил Яо-цзу без тени восхищения в голосе.

— И вы на него работаете?

Мужчина ответил не сразу:

— Можно сказать и так. Мы в каком-то смысле партнеры. Он великий мастер по части электричества, механики и пара.

— Ну а вы? — спросил Зик.

— Я? — Он издал какой-то негромкий звук — то ли «хм», то ли «ох». Затем проговорил: — Я деловой человек, скажем так. И дело мое — блюсти согласие и порядок, чтобы доктор мог спокойно воплощать свои замыслы. — И тотчас сменил тему: — Еще одна дверь, и сможешь снять маску. Они тут все с изоляцией, сам понимаешь. Приходится беречь чистый воздух.

— Ага. — Мальчик понаблюдал, как еще одна дверь отлипает от рамы. За ней располагался уже не коридор, а небольшая комната с многочисленными лампами, заливавшими светом все четыре угла. Он продолжил расспросы: — Так вы здесь вроде как шериф?

— Вроде как.

— У меня дедушка служил в полиции.

— Знаю, — сказал Яо-цзу. Затворив за собой дверь, он снял маску и явил миру лысую как коленка голову и чисто выбритое лицо. Лет ему можно было дать и двадцать пять, и пятьдесят пять. — Свою тоже можешь снять. Только осторожно, — добавил он, указав пальцем на голову мальчика. — Кажется, ты поранился.

— Вот ведь повезло, что у вас тут есть доктор.

— И в самом деле повезло. Идем. Отведу тебя к нему.

— Что, сейчас прямо?

— Сейчас.

Ничего похожего на просьбу Зик не услышал. Он услышал приказ и понятия не имел, как теперь отвертеться. Конечно же, ему было страшно из-за того, что поведала Анжелина, брызжа слюной и яростью; а еще он нервничал, потому что этот невозмутимый китаец чем-то тревожил его, и чем именно, понять никак не удавалось. Яо-цзу был предельно вежлив, но сила его хватки и веский тон отнюдь не свидетельствовали о миролюбии и склонности к долгим уговорам.

Этот человек привык, чтобы ему подчинялись. А Зик был не из тех мальчиков, которые любят подчиняться.

Однако в желудке засел ком тошноты, а в груди саднило даже сейчас, когда надо было всего лишь дышать. И кто знает, что случится, если он бросится в драку или в бегство. О побеге можно подумать потом, а сейчас лучше снять маску. И пока на этом все.

Воспаленная кожа вдоль ремешков чесалась, свербела и горела, словно ее натерли перцем, но вот наконец маска вместе со всеми пряжками и застежками отлепилась от лица. Бросив ее на пол, Зик впился в покрасневшие места ногтями.

Яо-цзу решительно перехватил его руку и отвел в сторону:

— Не чеши. Только хуже сделаешь. Доктор даст тебе мазь, и постепенно жжение пройдет. Первый раз в маске?

— Так долго — да, — признался он, опуская руки, которые сами тянулись наверх.

— Оно и видно. — Подняв маску, китаец принялся ее изучать — повертел в руках, проверил щиток и затворы фиксаторов. — Старая модель. И надо бы ее почистить.

Зик скривился от отвращения.

— Мне ли не знать. — И сразу же спросил: — А куда мы направляемся?

— Вниз. В подземелье под старым вокзалом, который не успели запустить. — Он смерил оценивающим взглядом поношенную одежду Зика и его нестриженую шевелюру. — Полагаю, здешние удобства покажутся тебе исключительными.

— Исключительными?

— Именно. Мы устроили здесь уютное жилище. Вероятно, ты будешь удивлен.

— Пока что я тут видел одно старье да рухлядь.

— Ах, но ты ведь еще не бывал на вокзале?

— Нет, сэр.

— Ну что ж, позволь тогда считать тебя моим гостем.

Он подошел к стене и дернул за какой-то рычаг. Загремели невидимые цепи, заворочались шестеренки. Стена перед Зиком отъехала в сторону, и его взору предстал величественный зал, залитый светом.

А еще там было полным-полно мрамора и меди и скамей из полированного дерева с мягкими вельветовыми сиденьями. На полу была выложена мозаика из плитки и металла. Куда ни глянь, все блестело — каждый кусок хрусталя, каждая свеча. Однако, присмотревшись к источникам света, Зик понял, что горели они без всякого пламени, — все было не так просто. И на сводчатом потолке не виднелось ни пятнышка копоти.

Участок стены у него за спиной как влитой встал на место. Переведя наконец дыхание, Зик спросил:

— А что это за светильники там наверху? Что в них горит? Я не чувствую запаха газа, и дыма тоже нету.

— В них горит будущее. — Ответ прозвучал загадочно, но сказано это было не для красного словца. — Нам сюда. Я приготовлю для тебя комнату и ванну. И спрошу доктора, нет ли у нас какой-нибудь запасной одежды, ну и еды с водой. Тебе выпала череда нелегких дней, и они были немилостивы к тебе.

— Спасибо, — сказал мальчик без всякой искренности. Но мысль о еде была ему по нраву, а пить хотелось так, как никогда в жизни, — хотя он и не замечал этого, пока речь не зашла о воде. — Это место прекрасно, — добавил он. — Вы правы. Я удивлен. Я… под впечатлением.

— Этому месту легко быть прекрасным. Его никогда не использовали в качестве вокзала. Когда сюда пришла Гниль, строительство было еще не завершено. Мы с доктором кое-что здесь доделали по мелочи — вроде этого зала ожидания. Необходимые материалы тут уже имелись. Вокзалу оставалось недолго до совершенства, но кое-что потребовалось реконструировать.

Он указал на потолок, где были в ряд установлены три гигантские трубы с вентиляторами. Сейчас лопасти не вращались, но Зик представил, какой феноменальный шум они производили во время работы.

— Они для воздуха?

— Да, молодец. Для воздуха. Вентиляторы включаются лишь на несколько часов в день, потому что больше и не надо. Мы забираем воздух над загазованными районами, над уровнем города. Трубы и шланги выходят за край стены. Потому-то здесь и можно дышать. Но это помещение мы считаем нежилым. Спальни, кухни и туалеты у нас вон в той стороне.

Зик чуть ли не с нетерпением зашагал следом — так интересно было, что там дальше. Но перед тем как они покинули сверкающий зал с высоким потолком, мальчик заметил на дальнем его конце дверь. Как и все остальные, она была хорошо изолирована, но к обычным мерам безопасности прилагались железные распорки и тяжеленные замки.

Яо-цзу завел Зика в металлическую корзину площадью с садовый туалет, закрыл невысокую дверцу и потянул за ручку на цепи. Вновь послышался шум механизмов, оживающих с гулким металлическим лязгом.

И платформа ушла вниз — не как подбитый дирижабль, а как хорошо настроенная машина, выполняющая четкую задачу. Зик схватился за дверцу.

Когда корзина остановилась, Яо-цзу помог ему выйти и, положив руку на плечо, повел направо по коридору. С каждой стороны имелось по две двери, и все они были выкрашены в красный цвет и снабжены глазками размером с пенни — то ли чтобы заглядывать внутрь, то ли чтобы выглядывать наружу.

Крайняя дверь открылась сразу, без ключа. Зика это смутило. Должен ли он радоваться, что его не станут — по всей видимости — запирать? Или тревожиться, что к нему в любую минуту могут войти?

Впрочем, сама комната была приятной — таких он раньше и не видывал. Пухлый матрас на кровати, толстые одеяла. На потолке и столиках — яркие лампы. На дальней стене красовался карниз, с которого свисали роскошные длинные гардины. Мальчику это показалось странным. Он таращился на них, пока Яо-цзу не сказал:

— Нет-нет. Никакого окна там нет, разумеется. Сейчас мы в двух этажах под землей. Просто доктору нравятся гардины. Что ж, располагайся поудобнее. В углу есть умывальник. Воспользуйся им. Я доложу о тебе доктору. Уверен, твоими ранами он займется лично.

Зик начал умываться, превращая воду в густой раствор сажи. Когда доступный ему предел чистоты был достигнут, он минут пять побродил по комнате, перетрогав все симпатичные вещички, какие попадались на глаза. Яо-цзу не лгал: окна за шторами не было — даже заложенного кирпичами. Одна лишь голая стенка, обклеенная теми же обоями, что и все прочие.

Он взялся за дверную ручку. Та с готовностью повернулась.

Высунув голову за дверь, Зик никого и ничего не увидел, кроме кое-какой мебели у стен и узкой ковровой дорожки, протянувшейся на всю длину коридора. Подъемная платформа стояла на прежнем месте, дверца была открыта.

Идея ясна: уйти ему никто не мешает, при условии что он догадается как… да и вообще захочет. Или же это только видимость. Может быть и такое, что у лифта включится сирена и с дюжины сторон разом в него полетят отравленные стрелы.

Он сомневался в этом, но не настолько сильно, чтобы перейти к действиям.

А потом заметил, что Яо-цзу прихватил с собой его маску, и оценил ситуацию по-новому.

Зик присел на краешек кровати. Матрас на ней был толще и мягче пуховой перины и пружинил под его весом. Ему все еще хотелось пить, но воду в рукомойнике он испортил, а другой в комнате не нашлось. Болела рана на голове, но как с ней быть, он не имел понятия. А еще ему хотелось есть, но еды тоже не нашлось — и если уж на то пошло, то его больше мучил не голод, а усталость.

Не снимая ботинок, он закинул ноги на кровать. А потом свернулся калачиком, стиснул ближайшую подушку и закрыл глаза.