Костры ночных Карпат

СЛЕД КОСУЛИ

Горы зорко сторожили тишину над озером. Вечнозелёные вахтёры молчаливо гляделись в тёмно-синюю зеркальную гладь «Морского ока», отгородив его мощной стеной от внешнего мира, от далёкой долины, от островерхих хижин, карабкавшихся по зелёным склонам, отвоёванным у леса, от шумных порогов реки, по которой гнали бокораши свои плоты к Тисе. Только невидимые бесчисленные ручейки, питавшие, казалось, бездонное озеро — таким его считали смелые ныряльщики, — журчали в чащобе.

Косуля осторожно пробиралась к воде. Шла знакомой тропой, не задевая ни одной пушистой ветви. И вдруг, словно споткнувшись, замерла на месте. Чуткие влажные ноздри её повернулись в сторону, откуда слабый порыв ветерка донёс чужие запахи, задние ноги чуть согнулись, готовые в любое мгновение толкнуть гибкое тело для стремительного и спасительного прыжка. Запахи были слабыми и далёкими — запахи человека, шедшего к тому же водопою. Косуля крутнулась и исчезла в густой лесной темени…

Вскоре на тропе показался путник. Зелёная куртка сливалась с деревьями, обступившими каменистый обрыв, форменная фуражка лесничего была надвинута на лоб. Человек остановился, глаза его заметили рыжие шерстинки на колючей ветке, торчавшей над тропой: след, оставленный косулей. Поднявшись на поляну, на которой торчал невесть откуда занесённый огромный валун, лесничий глянул вправо. На опушке леса, поднимавшегося по другую сторону ложбины, мелькнула неясная тень.

Путник, довольно улыбнулся, словно нашёл то, что искал. Постоял у валуна, хотя после крутого подъёма дышал он спокойно, как все, кто вырос здесь, в горах. Человек давно уже не был на тропе, которую косуля считала своей. А привели его сюда воспоминания, навеянные совсем недавней встречей.

Он в своей жизни привык к неожиданностям. Та неожиданная встреча, далеко от Карпат, на берегу Днепра, была самой радостной — он это ощущал, — ибо вернула его в дни, о которых в последние годы думал не так уж часто, поглощённый заботами о семье, которую любил, и о лесе, которому верно служил…

Каштаны в парке над высоким берегом могучей реки роняли уже багряно-жёлтую листву. Голосиевский лес дольше парков сохранял свою летнюю зелень, но и его деревья становились всё более прозрачными, открывая здания расположенной на территории лесопарка Украинской сельскохозяйственной академии. На низкой скамье с чугунными ножками сидел, читая книгу, немолодой уже человек в форме лесничего: Иосиф Дмитриевич Лой готовился к последнему экзамену — заканчивал заочно академию. Приезжал он в Киев, конечно, не впервые и привык почитывать учебник в этом чистом лесу, — чем-то напоминавшем родные леса в Вучковом, на Межгорщине.

По дорожке шёл старик. Лой приподнял голову. Старик глянул на него раз, другой. И вдруг остановился:

— Если не ошибаюсь, мы с вами встречались… Лесничий вгляделся в лицо подошедшего. Прищурил глаза и ахнул:

— Товарищ майор! Или нет, вы — капитан Орлов?

— Косуля! — улыбнулся человек. — Видишь, я запомнил твой псевдоним…

Лой поднялся:

— Боже мой, такая удивительная встреча!

— «Удивительное — рядом», — старик крепко пожал его руку. — Вот уж действительно гора с горой не сходится…

— Сколько я вас вспоминал! — волнуясь, воскликнул лесничий. — Думал, вы погибли. Мало тогда вас, русских пограничников, осталось в живых.

— Выжил. Всю войну прошёл… Но об этом потом. Я не только твой псевдоним помню. Запомнил и фамилию: ты — Лой. Как же, братья Лой… А ты вот немножко запамятовал: я был тогда старшим лейтенантом.

— Понятно…. Слишком молодым перешёл Карпаты, похожим на орлёнка, который летать хочет, а сам еле по камешкам прыгает.

—: Hy, нет — прилетел ты к нам не таким уж слабеньким, не скромничай. Работали вы с братом на славу…

Но как нет больше Косули, так не существует и Орлова. Панкратенков я, а зовут Александром Максимовичем…

Лой глянул на часы:

— Жаль, тороплюсь, Александр Максимович.

— Студентом заделался?

— Да вот пришлось. Учусь, правда, заочно, а живу все там же, в Вучковом, работаю в лесничестве нашего Межгорского лесокомбината.

— Не просто работаешь, — Панкратенков потрогал на его груди значок заслуженного лесовода республики. — Это хорошо.

Лой забеспокоился:

— Всё же нам бы где-то посидеть — ведь тридцать лет не виделись…

— Сколько тебе времени понадобится?

— Часа два — не больше.

— Встретимся на Крещатике, на углу Бессарабки.

— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант, задание понял!

Панкратенков тепло улыбнулся и долго смотрел вслед боевому другу…

Случилось так, что Лой задержался, и преподаватель очень удивился, что всегда старательно подготовленный студепт на этот раз отвечает сбивчиво. Сдав, наконец, экзамен, Иосиф сразу же поехал на Крещатик — по старика Панкратенкова уже не застал. Укорял себя — не мог попросить адрес!..

Вернулся в Вучковое, а мысль — найти бывшего командира — все не покидала. Он умел молчать — иначе, наверное, в том опасном деле, которому отдал свою молодость, не смог бы выходить из борьбы победителем и вообще — остаться в живых. Но неожиданная встреча с Панкратенковым настолько взволновала, что Иосиф Дмитриевич поспешил в областной центр. Обратился он за помощью к чекистам, рассказав о себе, о брате Иване, о товарищах по боевой группе. Ему помогли: Панкратенков жил в селе Зянковцах, Хмельницкой области: там бывшй офицер руководил домом инвалидов.

И снова радостная встреча, снова воспоминания.

Встретились с ними и мы. Память у Александра Максимовича оказалась просто поразительной, что, впрочем, Для людей его военной профессии не было приметой исключительного свойства: Панкратенков, будучи чекистом, служил своему делу не только на границе — он про вёл в разведке всю войну, и лишь спустя много лет демобилизовался. Он рассказал, что с мая 1940 года работал на западном рубеже страны. Пограничный пункт нахо дился в городишке Турке Львовской области. Незадолго до войны чекисты разработали план сбора информации о военных приготовлениях хортистской Венгрии на оккупированном ею Закарпатье: там создавался плацдарм для нападения на Советский Союз. С этого всё и началось…

Резкий северный ветер бил в жалюзи окон изящных особняков, выстроившихся на склонах Кальварии — пригорка, где осела ужгородская знать. В сером сумраке к одному из этих роскошных домов подкатил чёрный «Оппель». Узорчатые ворота беззвучно открылись, и машина исчезла в глубине двора.

Спустя несколько минут, гость, которого доставил чёрный «Оппель», поёживаясь, грелся у огромной, выложенной из декоративного зелёного кафеля печки. В свете на стольной лампы поблёскивали стекла узких очков. Хозяин особняка — приземистый, с квадратными плечами капитан венгерской контрразведки Миклош Немеш — всё время пытался поймать его взгляд, но видел только эти холодные стекла, щетинку усов между крупными скулами и резкий подбородок над таким же твёрдым воротником мундира. Лёгкий озноб, который он почувствовал с первой же минуты присутствия гостя, не покидал по той простой причине, что капитан помнил предупреждение начальства: «У этого офицера абвера — самые широкие полномочия, выходящие за рамки миссии советника при нашем управлении. Доложитесь ему по всем делам и примете советы в качестве приказа. В ином случае…»

Начальство не закончило таинственной фразы, однако Немеш понимал, что его ожидало в ином случае. Ему не улыбалась даже перспектива разжалования в рядовые стражники известной тюрьмы Вац, подобно знакомому капитану Биро, который пытался подставить в Дебрецене такому же советнику из абвера агента-двойника, чтобы самому также контролировать операцию по ликвидации подпольной группы, действовавшей в местном гарнизоне. «Камельхарито осталь» была по существу подчинена абверу вермахта, хотя официально отношения венгерской контрразведки со службой Канариса именовались «сотрудничеством с целью укрепления безопасности несения службы в армиях двух стран». Немеш был прекрасно осведомлён и в том, что в последнее время не только один абвер, но и гестапо, и другие управления РСХА проявляют особый интерес к району Карпат. Он почувствовал, что его относительно безмятежная жизнь, заполненная шумными вечерами в гарнизонном клубе, вылазками в горы на охоту и пикниками у развалин Невицкого замка, заканчивается.

Последние месяцы Немеш получил от своего начальства несколько директив, предписывавших усилить прочёсывание районов, в которых велось строительство взлётно-посадочных полос, артскладов, казарм и других объектов, числившихся в списке «Два—X» — особо секретных. Подобные операции Немеш и его служба проводили уже в течение года, но капитан даже получил внушение за то, что до сих пор вытаскивал из сетей не тех, кого нужно.

И всё же Немеш понимал, что чем шире будет забрасывать сети, тем скорее попадёт в них тот, кого они ловят. Он часто себя видел в сером здании генштаба на берегу Дуная и всеми силами старался избавиться от этой столь «дымящейся», как выражался в кругу близких, точки на границе У него были для карьеры достаточные основания, ибо принадлежал он к «Скрещённым стрелам» — одной из самых фашиствующих партий Венгрии — национал-социалистской своре нилашистов. Один из «фюреров» союза приказал Немешу ждать. Ждать команды. И капитан ждал… Однако он все больше чувствовал запах гари, видел, что сверхсекретная линия Арпада, которую сооружают в крае отборные инженерные части под руководством немецких инструкторов, — линия отнюдь не оборонительная. И, будучи кадровым военным, сопоставляя данные, которые имелись в получаемых бумагах, видел, что в Карпатах готовится один из плацдармов войны против Советов.

Поэтому к приезду немецкого гостя Немеш имел, на его взгляд, весьма солидную информацию, которая должна была укрепить его позиции.

Но гость — обер-лейтенант о двойным именем Ханс-Иорген Кнехт, которого Немеш принимал на одной из агентурных ужгородских квартир, видимо, был осведомлён в делах контрразведки не меньше капитана. Он слушал доклад Немеша, ничем не выражая своего отношения, хотя последнему казалось, что его информация не может не заинтересовать сотрудника восточного отдела абвера. Кнехт оторвал от печки свою узкую спину, хлопнул портсигаром и закурил тонкую греческую палитоску. Капитан ожидающе взглянул на советника — тот шагнул к столу, взял пепельницу:

— Все это, конечно, было бы интересно, майн либер капитан, если б не было повторением пройденного…

Немеш наконец смог разглядеть его глаза. Белесые, какие-то выцветшие зенки выглядели странно: ничего не выражая, эти глаза видели насквозь, и Немешу стало как то не по себе. Чтобы скрыть замешательство, он подошёл к уставленному закусками столу и принялся разливать коньяк. Длинноногий гость тем временем спокойно прохаживался, и крупная голова его, сидевшая на узком обтянутом кителем корпусе, то исчезала в тени, то опять появлялась перед Немешем, впиваясь в него глазами-буравчиками.

— Мы умеем читать, майн либер капитан, и знаем что читать. Например, донесения ваших же людей. Да не делайте удивлённого лица, вы понимаете прекрасно о чём идёт речь. Впрочем, могу напомнить…

Кнехт из нагрудного кармана достал чёрный блокнотик и, листая его, процитировал:

— «В июле на участке возле Воловца при попытке перехода границы было задержано пять жителей близлежащих сел и проводник-лесник. Усиленные методы до просов не обнаружили среди них завербованных больше вистских агентов: двое оказались дезертирами венгерской армии, остальные же, включая лесника, хотели перейти на ту сторону, мотивируя свой переход тем, что на преж нем месте не могли прокормиться».

«Согласно заключению следственного отдела г. Baц, 8 доставленных сюда заключённых из Подкарпатья, арестованных за попытку перейти границу в районе Волового, препровождены в тюрьму для отбытия срока заключения, установленного военным трибуналом г. Ужгорода. Однако состава преступления по их обвинению в агентурной работе в пользу Советов после усиленных допросов не обнаружено, и дело должно быть пересмотрено с точки зрения обвинения за попытку нарушения закона об эмиграции…» Абверовец чувствовал себя на белом коне:

— Может быть, добавить кое-что из известного вам дела о пограничных стражниках, которые сделали свой пост в местной корчме, а тем временем чуть ли не полсела перешло границу к русским, уведя с собой даже стадо коров? Унтер с этого поста открыто признался, что заявлял в корчме во всеуслышание: «Пусть русские сами стерегут эти дикие дебри, если им это нужно, а с нас хватит. Гоняться за верховинцами, которые знают в горах тропы, как хозяин в хате знает половицы, — всё равно, что голыми руками ловить беркута».

Внезапно Кнехт остановился и, улыбпувшись, обнажил большие лошадиные зубы:

— Впрочем, я напомнил вам об этом, герр капитан, просто для того, чтобы вам легче было переориентироваться. Собственно, с этой целью я сюда и прибыл, мы же в одной упряжке — не правда ли? — и поднял бокал.

Потянулись к закуске. Затем Кнехт, запивая острый гуляш искристым вином, продолжил спокойнее:

— Невесёлое дело — вылавливать агентуру русских прямо на границе. Ведь выход к Карпатам позволяет им создать с помощью сочувствующих широкую сеть тактической разведки…

— Тем более, что верховинцы видят в них «братьев по крови», им издавна мерещится «воссоединение» с Россией, Украиной…— согласился Немеш.

— Вот, вот. Поскольку здешние русины, мягко говоря, вам вовсе не сочувствуют, ваши поиски выглядят малоэффективными. Между тем, мы крайне заинтересованы, чтобы военно-строительные объекты были ограждены от Дешифровки. Оставьте пограничные заботы — для этого есть другие ведомства, — обратитесь к ульям, вокруг которых вьются чужие пчёлки… Надо сосредоточить усилия вашей осведомительной сети вдоль железнодорожной линии Мукачево — Свалява — Воловец, где создаются склады, и в районе Берегова — где, как известно, у ведомства Геринга имеются свои интересы: военно-воздушные силы требуют обеспечить секретность строительства аэродромов… Как говорят в России, попробуем танцевать от печки. В Мукачеве или Воловце при более квалифицированной работе вы обязательно раскроете людей из военно-разведывательной группы майора Львова, который проявляет особую активность на северо-карпатской границе.

Капитан недовольно прикусил губу: он только что хотел преподнести гостю в качестве «закуски» псевдоним руководителя погранпункта по ту сторону Карпат. Но Кнехт словно читал его мысли. Увидев озадаченное лицо капитана, он снова усмехнулся тонкими губами:

— Не переживайте, майн либер капитан, мы знаем о Советах больше потому, что работаем против них дольше. Но я понимаю, что погранпункт Львова у вас — словно больная мозоль. Постараюсь, чтобы к вам прислали нескольких инструкторов — пусть обучат вашу агентуру искать иголки в стогах сена. Впрочем, это тоже русская пословица. Так вот, мы имеем её опровержение. Иголку в стоге сена легко обнаружить с помощью магнита. Для вас таким магнитом может оказаться не какой-либо корчмарь, которого тайно завербованный большевиками верховинец будет обходить за три версты (заметьте, это тоже русское выражение). Симпатии такого верховинца будет вызывать тот, кто проклинает вас, «мадьярских оккупантов». Не морщитесь, капитан, вы же — опытный профессионал и должны усвоить терминологию красных агитаторов…

— У меня есть такие люди по всей Верховине! — даже воскликнул Немеш.

— Вот с этого бы и начинали. А то слезы да слезы по дырам на границе…

— И всё-таки трудно моим людям прощупывать местное население.

— А вы вспомните о людях прелата Волошина. Жаль, что ваша служба недооценила его идеологии. Национализм, особенно в рамках маленького края, как это Подкарпатье, — интересный инструмент, надо уметь только сыграть на его струнах нужную мелодию… Правда, и здесь ваше управление оказалось просто близоруким. Как исправить промах? Среди разогнанного войска бывшего «президента» Карпатской Украины попытайтесь всё же подобрать нужных вам людей. И ещё одно: не ищите раций—русские всего в двух километрах от ваших укреплений, и с их стороны было бы расточительством засылать за Карпаты профессионалов с радиопередатчиком — ищите «пчёл», сборщиков разведанных, среди простонародья…

Толстяка-капитана не покидало ощущение, что он, наконец, имеет покровителя, которого прислала не иначе, как сама его, Немеша, партия.

И эти мысли Немеша как будто угадал наставник из абвера. Перед отъездом в Будапешт Кнехт взял его за локоть и неожиданно сказал:

— Я готов передать от вас карпатский привет господину Деже, майн либер капитан.

И самодовольно ухмыльнулся, увидев, как стушевался Немеш: Деже Ласло, начальник оперативного отдела генштаба, был непосредственным шефом капитана в армейском отделении «Скрещённых стрел» — самой влиятельной из всех национал-социалистских групп, которые являли собой к началу войны сборище отъявленных авантюристов. Главарь партии Салаши вынашивал идею «хунгаризма» — венгерской разновидности национал-социализма. Он даже бредил надеждами, что настанет час, когда и сам германский фашизм уступит «хунгаризму» господство во всём мире. Но к этому времени надо было, по мнению Салаши, приблизиться на горбу Германии. О «дальнем прицеле» знали пока что лишь особо доверенные лица нилашистской партии, а Немешу полагалось видеть только лицевую сторону медали с надписью: «С Великой Германией — до её полной победы». Поэтому то, что Кнехт затронул неожиданную тему, смутило капитана ненадолго. Он тоже улыбнулся…

Ночь косым дождём стучала по окнам, будто кого-то вызывала.

— Устроим сквознячок…— майор, руководивший затянувшимся совещанием, подошёл к двери и приоткрыл её в коридор. Сразу потянуло свежим воздухом. Офицеры, не вставая с мест, сделали перекур. Майор тоже достал свою трубку, но, сев за стол, продолжил:

— Итак, товарищи, подытоживая ваши сообщения на данном совещании и имеющиеся оперативные данные, следует обратить особое внимание на такие факторы.

Первое. Интенсивное сооружение так называемой линии Арпада носит не обычный для приграничных укреплений характер. Сооружение казарм, артполигонов, прокладывание линий связи рассчитано на крупные воинские соединения. Венгерско-фашистское командование ожесточило контроль на железнодорожных магистралях и автострадах, ведущих в Карпатский район, ввело частую смену пропусков, особые отметки на документах граждан ских лиц, занятых по службе в пограничной зоне. Все это подтверждает вывод последней ориентировки, согласно которой официальное присоединение Венгрии к трёхстороннему Берлинскому пакту — дело не месяцев, а дней. Налицо — создание мощного плацдарма на рубеже нашей страны, а тем, кто охраняет эти рубежи, не безразлично, что происходит по ту сторону…

Второе. Поток беженцев — преимущественно верховинцев, жителей горных карпатских сел — увеличивается. Мы обязаны создать все условия для скорейшей проверки перебежчиков и их трудоустройства. В то же время нельзя не учитывать патриотического чувства братьев по крови, стремящихся к воссоединению со своей Родиной, к борьбе с ненавистными им оккупантами. При проверке и отборе полезных людей следует учесть опыт группы товарища Данило, интернациональной по своему характеру: в ней, рядом с украинцами, мужественно и смело действуют венгры, словаки… Классовый принцип — главный в нашем подходе к организации военно-разведыва тельных групп тактического назначения. Мы обязаны максимально расширить зону действия групп, охватить весь край за Карпатами. Нельзя терять ни одной минуты. Промедление здесь смерти подобно…

Офицер, которого по ту сторону Карпат знали в качестве майора Львова, на этом закончил и устало молвил:

— Можно расходиться. А вы, старший лейтенант, на минутку ещё задержитесь…

Когда они остались вдвоём с Панкратенковым, майор заговорил с ним уже по-товарищески:

— Садись, Александр Максимович: «перекурим» ещё разок это бессонное дело.

— Да, пока имеем — перекурим, — ответил офицер, известный подпольщикам под именем Орлова. — Война ведь за порогом, а, Федор Иванович? Не первый же год мы с тобой на границе, чуем её, проклятую, за тридевять земель, а тут совсем под боком — как же не почуять?

Они переглянулись, и какое-то время в комнате царила тишина. Александр Максимович смотрел, как тянутся к форточке сизые струйки дыма. Вспоминал Дальний Восток, но воспоминания мелькали, словно выхваченные окном поезда картинки пейзажа. Вот они с Федей, опухшие от бессонницы и комариных атак, сторожат в засаде контрабандистов у Амура… А вот его, Санькина, свадьба с Полиной — свадьба, которую они даже не догуляли, потому что в четыре ноль-ноль по тревоге отбыли с Федей на Халхин-гол… А теперь — Карпаты. И, размышляя над новыми событиями, в которые окунулись с другом после перевода в этот городок со странным названием Турка, старший лейтенант вдруг почувствовал, что все прежние годы, пока он ловил контрабандистов, спасал от голода беженцев из Китая и бил японских самураев, — всё это время жил он ожиданием главного. И что этот главный его бой — не книжный, не придуманный, не увиденный мельком в тяжёлом сне, что он уже стучится, как этот дождь в окно, и от всего этого заныла левая рука, прошитая лет десять назад пулей. Он взглянул на майора и лишь сейчас заметил, какие глубокие складки сжали Федины щеки…

Они понимали друг друга без слов. И Александр Максимович ничуть не удивился, когда услышал:

— Все логично, Сань, — Львов тяжело зашагал по комнате, нещадно дымя трубкой. Потом подсел к Орлову вплотную и напряжённым шёпотом добавил:— На днях в штабарме встретил Филиппенко. Ты его должен помнить ещё по Посьету — рыжий такой, рябой — теперь в оперотделе штабарма работает. Так вот он сообщил: в Берлине в ОКБ генерал-полковником Йодлем были проведены переговоры с представителями венгерского генштаба по координации мероприятий, связанных с реорганизацией, оснащением, а также оперативной и боевой подготовкой венгерской армии. Предусматривается прикомандирование к воинским подразделениям инструкторов для непосредственного руководства этой реорганизацией.

— Значит, опасность для наших групп возрастает вдвое, — заметил Панкратенков.

— Да, на них и без того охотников хватает, — согласился майор. — Вот тебе информация для самообразования. У Хорти всеми вопросами политических расследований занимается 2-ой отдел генштаба. В его пределах имеется подраздел «Д» (от слова «дефензива» — оборона) — это контрразведка «Кемельхарито осталь», или «К-осталь». Не спутай с другим «К»: в пототделе 2/Д имеется у них спецгруппа «К» — она занимается делами коммунистов. В общем наших друзей закарпатцев подстерегает там и контрразведка, и военная жандармерия и пограничная полиция, и просто жандармы да всякие агенты, предатели. Кроме того, из Будапешта всё время наезжают оперуполномоченные, вроде младшего лейтенанта Югаса…

— Не хватало только абверовских сыщиков!

— А знаешь ты, что группу офицеров венгерского генштаба прогерманской ориентации возглавляет сам его начальник генерал Хенрик Верт? Этот деятель вошёл в доверие к Хорти ещё в девятнадцатом, когда он командовал дивизией венгерской Красной гвардии под Сольноком и передавал секретные приказы главнокомандования в контрреволюционный центр в Сегеде.

— Провокатор со стажем.

— Да и те товарищи из Венгрии, коминтерновцы, которые перешли границу, рассказывают… Оказывается между различными фашистскими группами — их там у Хорти порядочно — всё время шла грызня, и вроде бы раньше нилашисты, эти самые «Скрещённые стрелы», на ходились в опале. Но, как это у нас говорится, — ворон ворону глаз не выклюет? Буквально днями Хорти выпустил из клетки их вожака — Салаши: тот был раньше осуждён за «антиправительственную деятельность», то есть слишком рьяно рвался на престол. И вот теперь фашистская свора загалдела во весь голос снова и даже про никла в тайный союз Хорти — так называемый «Экс». Hе говорю уже о том, что многие продвинулись на высшие военные должности… Оно не удивительно: волчья стая почуяв добычу, всегда позабывает о грызне.

Панкратенков вставил:

— Конечно, они чувствуют, что общая граница с Со ветским Союзом является надеждой не только для за карпатских украинцев, но и для самих венгров, которые помнят Советскую республику девятнадцатого года.

— Будь здоров и не кашляй, — не удержался Федор Иванович от своей любимой поговорки. — Абвер — он в их усердии ничуть не сомневается. Здесь, думаю, другое гитлеровцы не очень-то убеждены, что Хорти в такой заварухе сумеет удержать в руках Закарпатье: вон как бурлит край, свои же люди — рядом, сразу за перевалом. Абверовцы, понятно, будут надзирать прежде всего за обеспечением безопасности военно-стратегических объектов. Они знают, что мы непременно используем помощь населения, которое тянется к нам, братьям…

— Значит, поединок?

— Поединки. Каждый день и не с одним врагом. Сегодня — с тем обером из абвера, но где же гарантии, что против нас не будут действовать и люди шестого управления РСХА? Знаешь, я знакомился с их AMT-VI — это служба, в которой жестокость и хитрость достигли совершенства… Конечно, они все будут стараться нейтрализовать группы патриотов, которые созданы в Карпатах, и, чтобы сохранить скрытность сосредоточения воинских частей, подсовывать нам дезинформацию.

— Ну, на это они мастера.

— Я с тобой согласен, Александр Максимович. Но мы должны опередить их действия — не на шаг и не на два. Нужны точные сведения, что они готовят. А если склады ложные, аэродромы ложные? И нападут фашисты с другого участка, а этот отвлекающий?

— Не похоже, — замыслился старший лейтенант.

— Мало что не похоже. Вспомни Халхин-гол. Кое-чему там научились… Так вот твоей ближайшей боевой задачей будет руководство новой разведгруппой — есть у меня уже на примете один человек, даже прошёл у нас подготовку… Он явился к нам ещё прошлой осенью. Помню, лили дожди. «Так лучше убегать — никто на след не выйдет», — пояснил он мне. Сразу было видно: с ним можно поработать…

— Это очень кстати. У меня есть хорошие данные по Кикине, с хутора под Береговом. Знаешь, он в июне прислал материал, так я перепроверил — товарищ подходящий. Вот, думаю, если бы ты ещё хоть одного новенького подкинул — я бы его к Кикине и направил…

Майор, подумав, шлёпнул по столу ладонью:

— Ну что ж, пора идти на боковую. Завтра продолжим разговор.

На другой день майор Львов вызвал закарпатца, о котором говорили с вечера.

— Знакомьтесь, Иосиф Дмитриевич, — представил ему Панкратенкова, — это старший лейтенант Орлов, он будет в дальнейшем вашим непосредственным руководителем.

Светловолосый верховинец подошёл к Орлову и стал по стойке «смирно».

— Разрешите представиться: Лой!

— Ладно, — широко улыбнулся Орлов. — Выйдем на свежий воздух — пройдёмся, побеседуем…

Есть люди, располагающие к себе с первой минуты. Иосиф почувствовал: этот сероглазый офицер — человек, с которым можно говорить, как с товарищем — прямо, непринуждённо, обо всём. И начал рассказывать, чему его уже научили. Сообщил, что знает, как вести визуальные наблюдения, определять фарватер рек, длину и ширину мостов, размеры тоннелей.

— И фотодело знаю, — прозвучало в устах верховинца настолько наивно-торжественно, что Орлов невольно подавил улыбку. А тот продолжал:— Пистолет освоил как будто неплохо, да и отец охоте обучал.

— Ты, вижу, совсем грамотный, — Орлов слегка потёр подбородок. — Ну, это хорошо, что так в себе уверен. Уверенность — полезное дело. Только учти — не самоуверенность. — Тут же молниеносно перехватил руку собеседника, дёрнул на себя, и тот не успел опомниться, как оказался на траве. Старший лейтенант помог ему подняться и принялся снова потирать подбородок:— Это я так, в порядке профилактики. Тебе не обязательно придётся «бить навзлет». По-моему даже нежелательно. Разведчик, которому приходится стрелять, себя демаскировал. А, демаскированный, он уже не разведчик. Нам же хочется, чтобы от такого легиня[34], как ты, было побольше пользы. Сейчас собирайся — поедем на заставу, где ты к нам переходил границу. Покажешь по карте возможные проходы. А к вечеру — видимо, снова задождит — пойдём в горы, осмотримся.

— Слушаюсь…— ответил Лой уже не так громко: урок Орлова всё-таки заставил задуматься…

Возвратились с границы промокшие, серо-зелёные маскхалаты вывалялись в рыжей глине. Пока, сидя в дежурке, сушились, Орлов слегка экзаменовал своего ученика. Тот должен был по памяти повторить курс, проложенный по карте — вплоть до той тропы, которую назвали оленьей. И тут Лой убедился, какая у его наставника память. Закрыв глаза, Орлов то и дело поправлял верховинца, вставляя: «А вот справа — разбитая молнией сосна… Тут по курсу на юго-восток — три лисьих норы, видимо крупный выводок, — хороший ориентир, следует запомнить… А здесь — ты забыл — лощину недавно перегородили камни, значит, обвал был — здесь „удобный проход…“

И вдруг предложил:

— Вот что, Иосиф Дмитриевич, расскажи-ка о себе. То, что написал ты в автобиографии, — это, так сказать, сухая проза. Давай по душам. Вот что тебя к нам привело?

Лой уже привык к неожиданным поворотам мысли своего командира. Уселся у окна и, жадно вдыхая влажный осенний воздух, начал рассказывать.

…В середине 30-х годов туризм в Карпатах входил в моду. По дороге, ведущей из Хуста к перевалу, ползли шумные автобусы, мчались форды, тянулись вереницы путешественников, которых манила деревянная Верховина с карпатским чудом — Синевирским озером. Туристы обычно делали привал на середине пути — в селе Вучковом: впереди открывались крутые серпантины. Торопливо щёлкали фотоаппараты, фиксируя горные пейзажи и приземистые хаты под остроконечными, выстланными почерневшей соломой крышами, из-под которых вечно просачивался дым.

Из хаты к машинам часто выходил старик Дмитрий Лой. Он держал в руках вуйоши — домотканые куртки из грубой овечьей шерсти, вышитые рубашки и другой товар. Выходил с надеждой: авось заезжий господин что-нибудь и купит.

Трудная была доля у старого Лоя — отца пятнадцати детей. Никак не мог свести концы с концами, хотя не раз, а дважды пересекал океан в поисках куска хлеба и слыл в Вучковом мастером-портным. Дети умирали…

Подрос старший сын, Иосиф. Хозяин вучковских лесов чех Скоупил согласился принять паренька в лесную управу. Считался Иосиф учеником на лесника, а был в панском доме обычным слугой. Лесмистер имел немалое хозяйство: десять коров, две пары коней и с десяток гектаров земли. Иосифу пришлось чистить хлевы, таскать скотине воду, косить сено.

Потом его призвали на воинскую службу, и оказался в Моравии. Но пробыл там с небольшим три месяца: фашисты оккупировали Прагу, Чехословакия распалась. А в Вучковом уже объявился новый управляющий — из Будапешта. Для Иосифа мало что изменилось: хозяйство у нового, венгерского, лесмистера было отнюдь не меньшее, чем у прежнего.

Вечерами у корчмы хлопцы все чаще заводили разговор о том, как перейти границу, чтобы потом вернуться вместе с русскими, освообдить родные горы. Иосиф Лой тоже готовился «на тычья»[35], но его призвали в венгерскую армию.

В хустских казармах было больше парней из Верховины. Иосиф подружил с одним гуцулом — из Раховщины. Конечно, у них не было друг от друга тайны. Лой как-то сказал:

— Хватит нам шушукаться. Мы не понимаем по-венгерски, а они, тем более, не понимают нас. Давай говорить смело — то, что думаем: надо взять винтовки и топать к русским, своим людям.

Не прослужив и одного месяца, Лой и его товарищ решили дезертировать. В ненастную осеннюю почь они пустились вверх по течению Рики. Утром вошли в лес у Вучкового. Иосиф наведался в ближайшую окраинную хату — к Василию Литке и попросил известить родных о своём побеге. Василь вернулся с плохой вестью:

— У вас там жандармы… От старика-отца допытываются, где он тебя спрятал.

— Понятно, — спокойно ответил Иосиф. Литка дал хлопцам хлеба и сказал:

— Заправитесь в дороге — вам надо торопиться. И всё-таки советую идти не напрямик через Торунский перевал, а свернуть к полонине Озёрной — там вроде бы тише…

У самой границы беглецов обстреляли, и они друг друга потеряли. На советскую заставу Лой пришёл один…

Прошла ещё целая неделя и, как казалось Иосифу, самая длинная за время его прибывания на пограничном пункте: плотно, словно патроны в обойме, были набить: дни этой недели — с напряжёнными тренировками, с обсуждением первого задания. И вот снова вызвал майор Львов.

— Ну, как успехи, старшина? Пора за работу. Пора, пора… Осталось одно: придумать вам псевдоним. Вы как-то говорили, что в Карпатах много серн — косуль. Вот на одну, скажем, будет больше — согласны называться Косулей?

— Согласен.

— Тогда лёгкой вам тропы, товарищ Косуля…

Лой перешёл границу в районе Воловца. Он счастливо миновал патрульных и утречком уже был в Каноре. Другая ночь застала Иосифа на боржавской полонине Кук. Набродившись по безлюдным взгорьям, он прилёг в заброшенной с осени колыбе — хижине пастухов. Сразу спускаться в Вучковое не рисковал — решил осмотреться. Следующий день выдался солнечным, красивым. Иосиф невольно залюбовался зелёными смерековыми верховинами, серебряными нитями потоков.

— Дома! — вздохнул он, переобувая постолы. Одет был по-пастушьи — в грубую серьмягу и старые штаны, на затылке торчала дырявая шляпа, а в перекинутой через плечо торбинке лежала горсть кукурузных зёрен.

Пожёвывая зерна, принялся обдумывать полученное задание.

Создание новой разведгруппы надо было начинать с Василия Кикины. Иосиф знал, где его искать даже без инструкции. Немало безземельных верховинцев в середине тридцатых годов переселялось с гор в долину Боржавы. Осваивали пустоши, потихоньку строились. Так на Береговщине, вблизи села Мачолы, возник хутор Хуняди. Сюда переехали из Вучкова семьи Юрия Плиски, Василия Кикины…

Когда старший лейтенант назвал Кикину, Лой даже вскочил: это же его бывший односельчанин! Орлов и Львов тоже были рады, когда оказалось, что Кикина и Лой — родом из одного верховинского села. Дело решалось проще — Иосиф направлялся к хорошо знакомому краянину.

— Кое-какие весточки твой земляк нам подавал, — открылся Орлов. — Вот ты и попробуй с ним поговорить — решится он на большее, руководить на месте целой группой? Особенно, конечно, не дави — ведь не все такие отчаянные и быстрые, как ты. Тут риск большой, поэтому не каждый, пусть и хороший, человек на него пойдёт.

— Надеюсь, Кикина пойдёт, — ответил ему Лой. — Тем более, что пугливых я в нашем Вучковом что-то не припомню…

По дороге к Кикине поручалось выполнить побочное задание — проехать вдоль Рики — от Вучкового до Хуста — на велосипеде, чтоб понаблюдать за сооружением военных объектов и дислокацией частей. Расположение дороги надо было снимать «Кодаком», который лежал в торбе, завёрнутый в бумагу и засунутый в мешочек с мукой…

Вечером Иосиф приблизился к родному селу.

В урочище Млаки, на отвоёванных у гор клочках земли бедняки из года в год садили картофель — верховин-ский хлеб. Поле примыкало к лесу фирмы, кишевшему дикими свиньями. Они уничтожали крестьянский урожай, но убивать их, даже заходить в лес строго воспрещалось. И вот, спасая скудное добро, бедняки ночами жгли костры, чтобы хоть таким способом отпугивать животных.

Так было и на этот раз.

У огня молчаливо коротал ночь Лой-младший — Иван. Ел печёный картофель.

— Помощника не нужно?

— Брат! — обрадовался парень, вскочил на ноги. — Ты прямо с того света… Живой!

Иосиф, подбросив в костёр хворостин, стал рассказывать о том, где был и что видел. Когда Иван его спросил, зачем возвратился, он ответил коротко:

— Дело привело…

— Так ты идёшь домой, в Вучковое?

— Не совсем. Поеду в Хуст, оттуда в Берегово. Только добираться туда на автобусе было бы рискованно:

— У нас же есть велосипед, разве ты забыл? Иосиф осторожно разломил горячую картофелину.

— Велосипед-то есть, но какой? Спортивный. Он у нас такой — один на всю округу. Велосипед приметный. Понял?

— Не беда, достанем неприметный, — пообещал Иван. — Да, вот что ещё…— предупредил Иосиф. — Дома ты пока что обо мне молчи. Буду возвращаться — встречусь я с родными.

Под утро братья Лои спустились в село. Иосиф зашёл к родственнику Миколе Шегуте, жившему на отшибе. Там остановился и сразу лёг поспать. Тревожным был этот дневной сон, парень просыпался от каждого шороха…

На другой день Иван ожидал брата, как условились, за речкой. Оглядывал старый велосипед, одолженный им у побратима как будто для себя. Иосиф надел тёмные очки, перевязал голову бинтом и покатил по шоссе на Хуст: со стороны могло показаться, что побывал человек в аварии и вот едет в город, к врачу. Но у моста через Рику «раненый» вдруг притормозил и завернул в кусты. Оглядевшись, достал из портфеля фотоаппарат, ловко нацелил объектив на сооружение. Сделал несколько кадров, на время спрятал аппарат и отъехал дальше…

В Мачолу-Хуняди Лой прибыл поздно вечером. Там разыскал крёстного отца — Юрия Плиску. Тот устроил гостя у себя на обороге, а сам пошёл к Кикине — в другой конец хутора.

Василь разбудил Лоя на рассвете. Прилёг на сене рядом. Покусывая стебель, принялся слушать Иосифа, который сразу же сказал:

— Я был за перевалом. Вам большой привет от майора Львова.

— Получили, значит, от меня записочку! — не удержал волнения Кикина. — Хорошо, что ты пришёл, я передам ещё. В Берегове у меня знакомый, который служит писарем в полку. Через него удалось узнать состав этого полка, его вооружение…

Лой взял Василя за руку:

— Это хорошо, но стоит ли идти на такой риск из-за одной записки? Поймите меня правильно: на вашем полку свет клином не сошёлся, хоть он и расположен в самом центре города. Надо создать более широкую сеть по сбору информации — тогда стоит и порисковать.

— Что же в таком случае требуется от меня? — отбросил стебель Кикина.

— Сначала — ваше доброе согласие возглавить это дело непосредственно на месте. Если согласитесь, то майор Львов хотел бы с вами увидеться…

Кикина сказал:

— Через два дня буду в Вучковом. Остановлюсь у родственников… А тем временем хотел бы обследовать в Берегове стрельбище, а ты можешь тут недалеко снять лётное поле. Не идти же через перевал в пустыми руками.

Лой той же дорогой возвратился в родное село. Попросил Шегуту, чтобы привёл брата и отца. Когда все собрались, начал рассказывать о жизни в Советском Союзе.

— Будет и у нас так, непременно будет… Старик вздохнул:

— Но ведь в горах столько венгерского войска, кто его прогонит?

— Прогоним, — легко поднялся Иосиф. — Надо только начинать. И есть у меня думка…

Собственно, первым эту мысль высказал Орлов. При разработке задания он напомнил Лою:

— Ты говорил, что брат — мировой парень. Да и отец, наверное, старик боевой…

— Вас понял, товарищ старший лейтенант, — перебил Иосиф. — Я и сам хотел, было, просить вашего разрешения включить в группу брата и отца, да как-то не решался.

— Думал, обвиыо в семейственности? Это как раз тот случай, когда семейственность на пользу.

— Будет сделано! Орлов, подумав, уточнил:

— Ну, а что ты поручишь отцу?

— Как что? Он — охотник, в осеннюю и зимнюю пору бродит по лесам, вот пусть потихоньку высматривает, что там гонведы строят.

— Это слишком просто. В лесу может успешнее действовать лесник… А вот ты упоминал, что отец—мастер на все руки.

— Ага, он шьёт… делает красивые поясные ремни, а уж ковровые дорожки ткёт лучше нашей мамки. Да и брат возле отца кое-чему уже научился.

— И, следует думать, заезжих туристов интересует на родная верховинская одежда?

— Это точно.

— Правда, сейчас там бродят туристы, которые скорее охочи к офицерской форме… Но всё равно, если человек приезжий, к тому же при деньгах, можно ему предложить товар.

— Вас понял, товарищ старший лейтенант.

— Да и хорошо бы, если бы отец с братом поторговывали больше вдоль стратегической дороги, поближе к военным. Только предупреди: там и в самом деле придётся смотреть в оба — на покупателя — кто он? — и на нужные объекты. Надо иметь в виду, что теперь в Карпатах немецких коммерсантов развелось, как мух в базарный день… Впрочем, старик, которому маскироваться легче, может поторговывать и сам, а брату Ивану передай «Кодак», научи снимать…

Попыхивая люлькой, отец молча выслушал Иосифа и только одобрительно кивнул головой. А Иван сказал: «Где ты, там и мы!» Не любили в Вучковом долго говорить о серьёзном деле. А когда Иосиф спросил насчёт Поповича, отец и брат, солидно поразмыслив, ответили, что было бы неплохо привлечь к работе и соседа.

Иван, который был на два года моложе, всегда считался с мыслями Иосифа, как старшего брата: у них старшинство было в особом почёте. А теперь к тому же обрадовался, что Иосиф, который в его глазах уже был настоящим советским разведчиком, советуется с ним. Потом, Ивану нравился лесник — Федор Иванович Попович, часто коротавший вместе с ними зимние вечера…

— Хотя ему четвёртый десяток, а нас с тобой ещё пересилит, — хлопнул Иван брата по широкому плечу.

А отец добавил:

— У Федора силы на двоих, а смекалки — на троих. Годится, ей-богу, годится…

Разошлись поздно ночью. Опасаясь жандармской облавы, Иосиф остался. Заночевал снова у Шегуты. А утречком Иван к нему привёл дядька Федора. Остались с глазу на глаз.

— Не буду от вас крыться, — сказал ему Иосиф, — пришёл я из-за гор. Служу в Красной Армии. Рассказывал моим командирам про наше село. Про семью, про соседей. Теперь о вас там знают, как о надёжном человеке. Предлагают помочь в нашем деле…

— А как? — прижмурился лесник. — Разве что выкрою дровишек.

— Дрова зимой не помешают. Но не об этом речь. Как помогать — вы скоро поймёте, если псов-фашистов ненавидите, как мы…

— М-мы, — хмыкнул Попович. — Сколько же вас, таких «ненавистников»?

— Сколько есть — я всех вам передам. Сами знаете, как за мной здесь жандармы гоняются.

— Напугал. Да, если хочешь знать, я года три тому на Рике двух жандармов так друг о дружку стукнул, что потом их водой отливали. И, конечно, сразу же им перехотелось разгонять забастовщиков.

— Драться теперь придётся разве что напоследок, а сначала…

И Лой рассказал, чего ждут от Поповича советские товарищи: лесника предполагалось сделать связным Кикины.

Вскоре в новом серяке явился отец — было видно, собрался в дорогу. Он объяснил сыну:

— Видишь ли, с того времени, как ты бежал за перевал, прошёл целый год. За это время у границы могли появиться новые посты. А ты, наверное, хотел идти по прежней, проверенной дороге.

В самом деле, спохватился сын, он об этом как-то не подумал. К тому же на этот раз у него материалы, плёнки. Нужен проводник!

— Есть там один человек, — продолжал отец. — Федор Хмиль, лесник. Я как-то шил ему серяк. Помню, говорили о России… Да и живёт под самым перевалом, на хуторе Лопушном.

Отец сел в автобус, который шёл из Хуста в Торунь. В горах нашёл Хмпля. Сказал прямо, без обиняков:

— Знаю тебя, Федор, не первый день и не первый год — могу тебе довериться. Сын Иосиф и его товарищ хотят уйти в Россию. Не покажешь им свою тропинку?

Хмиль, улыбнувшись, молча пожал его локоть.

Шумной ветреной ночью Лой с Кикиной перешли границу. На советской стороне дорогу преградили пограничники. Лой назвал пароль:

— Я — Косуля. Направляюсь к Орлову…

Орлов встретился с ними в коридоре, крепко пожал им руки:

— С прибытием, товарищи! Мы, признаться, уже заждались. Ну, заходите, заходите…

Лой отпорол подкладку серяка и достал записки, которые приготовил Кикина. Выложил на стол плёнки. Орлов бегло пробежал глазами донесение и сразу же оценил роботу:

— Спасибо. Молодцы… Ну, а теперь… Как говорил Кутузов, солдату перед боем надо первым делом хорошенько выспаться.

В Гармиш-Пахтеркирхене, бывшей зимней олимпийской столице, погода на этот раз удивила не только заезжие парочки, приехавшие в предгорья Альп из Мюнхена, Дрездена, Лейпцига на собственных машинах полюбоваться видами, посидеть в сказочном гроте, где день-деньской гремели марши. Даже толстяк Франц, владелец известного пивного мабара «Кранц-отец и сыновья», отстегнул фартук и, позабыв о кровяных колбасках, жарившихся на кухне, выскочил на белую, совсем белую мостовую улицы, где забавлялись его внуки. Снег нагрянул необычно рано, а лёгкий морозец позволил трамбовщикам горнолыжных трасс проложить для гостей, отдыхавших в Гармише, удобные маршруты среди тихих серебристых елей.

Из домиков, которые, казалось, обошли все бури, бушевавшие в последние месяцы сорокового года, вывалились грузные бюргеры в цветных свитерах и их солидные подружки, мечтавшие сбавить вес в горах, шумно шли к подъёмникам.

Разве что Ханс-Иорген Кнехт, сметая снежок с панели летнего бассейна, устроенного среди дачного дворика, скучающе поглядывал на сытых туристов. Он ждал, пока появится Кнехт-старший, его высокопоставленный «фатти». Дача — стилизованный под старинную крепость домик, с маленькими башенками, каменной стеной и даже рвом, была выстроена Иоргеном Кнехтом, владельцем крупного химического концерна в Эссене за последние года полтора — насколько знал Кнехт-младший, за счёт прибыли от срочных военных заказов, — и отец проводил в ней не менее трёх-четырёх месяцев в году, проложив сюда линии связи со своими заводами и компаньонами. Сам Ханс неохотно наведывался в отцовское «гнёздышко», ибо он побаивался своего «фатти»: тот держал его на расстоянии, только один раз и позаботился о нём — устроил в службу абвера. Сделать это Кнехту было вовсе нетрудно, ибо он принадлежал к «кружку друзей фюреpa» — обществу избранных и доверенных лиц из высших промышленных, финансовых, военных кругов. Кнехт был на близкой ноге с теми, перед которыми сынок, в общем обладавший завидными нервами, робел, как гимназист. Солидная служба тем не менее не приблизила отпрыска ни на шаг к полным отцовским сейфам, хотя он в душе на это весьма надеялся. И теперь Ханс терялся в догадках, зачем он вдруг понадобился «фатти». Вызвал начальник их отдела, вручил предписание — явиться сюда, в Гармиш, не преминув заметить, что о сроке его возвращения сообщит ему отец.

У калитки скрипнул снег. Кнехт-старший, затянутый в коричневый с яркими цветами свитер и узкие брюки, отбил лыжи и поставил их аккуратно в стойку. Ханс поднялся, подумал про себя, что глава их семейства, несмотря на все шестьдесят лет, подтянут, как солдат. Ещё бы — три хорошеньких массажистки на утреннем сеансе, тренер-гимнаст после обеда, лыжи, хвойные ванны, а ты возись с вонючими клиентами в каких-то непонятных карпатских сёлах…

Герр Иорген шагнул к нему навстречу и, нахмурив брови, заглянул в глаза.

«Все знает, — отметил про себя сынок, — буквально все. Неужели начальство ему докладывает о моей работе?»

— Да, в Карпатах совсем огрубел, одичал…— прочитал он мысли своего папаши. — Но не беда, мне предстоит более приятная миссия. Недаром я изучал французский

— С твоей «приятной миссией» придётся обождать…— отец повернулся и зашагал к дому.

Ханс знал его привычку и, не ожидая приглашения последовал за ним.

Усевшись на старинный жёсткий стул в небольшом кабинете и закурив сигару, Кнехт-старший продолжил свой разговор с сыном. Как и раньше, в редкие их встречи, герр Иорген цитировал фюрера вперемежку с Ницше преподавая сыну известные истины об «избранности нордической нации». Затем открыл папку и прочитал выдержку из документов второго венского арбитража, знакомых службам абвера до каждой запятой. Тем не менее сынок счёл нужным помолчать, изобразив полнейшее внимание. А отец разошёлся:

— Мы заставили эту полнейшую бездарность в сюртуке — венгерского премьера — подписать то, что нам было нужно. Я имею в виду соглашение о «национальных меньшинствах». Этот термин временный — наше меньшинство на отданных им землях впоследствии станет большинством. А пока что, согласно формальностям, венгерское правительство будет заботиться о том, чтобы немцы, проживающие в Венгрии, не терпели никакого ущерба из-за национальности и национал-социалистского мировоззрения, с которым они солидарны. Кроме того, им предоставляется право создания своих организаций и свободного общения с Германией на культурном поприще.

— Это интересно, мой фатти, — Ханс слегка притронулся к прилизанным волосам.

— Интересно, дорогой, другое, — торжественно продолжал Кнехт-старший. — В тридцать шестом я был в качестве гостя графа Шенборна в Подкарпатской Руси и посетил одно село…— Он вставил монокль и прочитал с трудом название селения на жёлтом обороте фотографии, лежавшей на столе:— «Уст-тшерное»… С этим «буковым языком», как острят венгерские коллеги, можно вывихнуть челюсть… Помню, оттуда направился по красивой речке к чудо-озеру. Там великолепные леса, а выходы породы на берегах свидетельствуют о наличии богатых минералов. И я себе подумал: это самое карпатское Уст-тшерное должно быть названо иначе — ведь там живут немцы, настоящие немцы! В двух шагах от нетронутых корабельных сосен и в трёх — от богатейших залежей соли. А вот типичный верховинец, село Вутшковое.

Поймав вопросительный взгляд сына, Кнехт самодовольно заключил:

— Я все уже предусмотрел, Ханс. Наступило время заполучить нам этот лес, эту соль и кое-что ещё. В Карпаты уже отправилась группа моих изыскателей и инженеров — ты встретишь их там в качестве организаторов вечеров «немецкой национальной культуры». Придали им для пущего эффекта двух певиц и конферансье. С Будапештом я договорился — и мы создадим смешанное акционерное общество по использованию естественных ресурсов этого района. Твоя задача — подобрать будущих надзирателей из тамошних немецких колонистов… И не смотри на меня так, словно тебя ожидает открытие нового острова и приручение туземцев. Наши острова теперь— в Европе. Германия создаст себе колонии на своём материке!

Ханс сразу оживился. К тому же «фатти» наконец намекнул:

— Пора тебя, сын, запускать в дело. Здесь — инструкции, — и Кнехт ногтем подтолкнул пакет к краешку стола. — А что касается твоих непосредственных обязанностей, то будешь совмещать приятное с полезным. Кстати, чем больше мрази уберёте с карпатского плацдарма, тем оно будет лучше и для нашего концерна.

И старый Кнехт, взглянув на часы, отправился принимать лечебную ванну.

Ханс принялся рассматривать снимки. На одном седой старик в вышитом кожухе стоял у порога, показывая детям каракулевые шапки. На обороте была надпись «4 км до озера Синевир». «Пунктуальность фатти чувствуется во всём, — усмехнулся Ханс. — Если бы был настолько пунктуальным, чтобы вложить сюда и чек — на расходы в интересах фирмы…»

Ханс-Иорген Кнехт поднялся, расправил плечи, подтянулся. Он почувствовал, что снова входит в свою роль.

Прикосновение к их истории — это прикосновение к подвигу. Подвигу ежечасному и потому особенно волнующему — даже с высоты наших дней, отдалённых от военных лет не одним поколением. Кажется удивительным, что эти простые жители Верховины, не поднаторевшие пока что в ратном деле, не получившие даже образования, о котором мечтали, и не познавшие достатка, к которому стремились, без колебаний вышли на борьбу с врагом, имевшим за плечами опыт порабощения Западной Европы и обладавшим в полной мере искусством провокации, коварства, жестокой расправы над противником, — что будут эти люди храбро сражаться с палачами в облике представителей «высшей расы», не боясь глядеть каждый раз в лицо смерти.

Это был народный подвиг. Приобщитесь хотя бы к историям, о которых мы рассказываем, и убедитесь в этом: в каждой из разведывательных групп, боевые страницы которой открылись или открываются, участвовали люди различных национальностей, вероисповеданий, характеров. Это сражался народ…

Мы долго говорили с Панкратенковым о смелых верховинцах. Александр Максимович, конечно, был взволнован больше нас, ибо все пережил сам. Он рассказывал:

— Знаю и очень хорошо Иосифа Лоя. Меня с ним познакомил начальник погранпункта Федор Иванович Говоров, он же — майор Львов. Сбросив гонведовский мундир, в котором к нам перебежал, Иосиф попросился в ряды Красной Армии, чтобы поскорее освободить и Закарпатье. Понравился нам этот бесстрашный парень. По нашому заданию он создал в родных местах группу военных разведчиков и помогал руководить её деятельностью.

Бывший старший лейтенант Орлов запомнил всех участников группы, с кем довелось встречаться.

— С Кикиной я виделся тогда единственный раз, да и то недолго. Был он полный, смуглый… усатый. Отсутствие Кикины могли вскоре заметить жандармы, поэтому, не теряя времени, мы поговорили о методах работы, о приёмах сбора информации и в тот же день я лично отвёз его к границе. Прощаясь, сказал: «Берегите себя, Василий Ильич!» И всё-таки думал этот человек прежде всего о деле — рискованном и опасном деле. Это мы почувствовали сразу. Вырвавшись из колечка, которым на карте обозначалось Берегово, Василь вышел на орбиту Чоп— Севлюш (Виноградово)— Иршава — Мукачево. Это было кольцо целой зоны!.. Ну, а если говорить о группе, то постепенно под её контролем оказалась вся долина Рики — от Хуста до Торуня, а к северу — дорога от Хуста до Мукачева. По карте получалось что-то вроде огромных часов — с большой и малой стрелками, и эти часы отстукивали время, которое работало на нас. То стучали сердца патриотов…

Все собранные данные за перевал носил лесник Попович. И о нём Панкратенков сказал доброе слово:

— Помню ещё одного разведчика группы — Федора Поповича. С ним-то я был знаком хорошо. Действовал он, если не ошибаюсь, под псевдонимом Голубь. Да, так оно и было. Помню, принимая его с почтой, я ещё шутил: «Да ты и впрямь летаешь, как голубь!» Имел он лет сорок, а крепкий такой, ловкий был мужик. Как лесник, Карпаты знал отлично, и я бы не сказал, кто из связных был тогда сноровистей нашего Поповича, кто ещё так свободно чувствовал себя на лесной тропе. Переходил границу много раз — приносил нам сведения группы и свои материалы… он все умел и все успевал. Горяч был ещё: брызни водой — зашипит. Прямо сказать, как его земляк, легендарный опрышок Микола Шугай!

И когда Панкратенков рассказывал детальнее о переходах лесника, невольно подумалось, как жизненна, «приземлена» легенда о проводнике, ходившая из села в село. Как знать, может, эта самая легенда была сложена именно о нём — Федоре Поповиче?

Орлов недолго задерживал у себя связного. Время торопило. Торопился и лесник — ведь он был на службе, его ждали люди. Во время отсутствия Поповича подменял Василий Шегута, приходивший с другого участка, и за работу Федор был спокоен. Но частые подмены лесника легко могли вызвать подозрение. Смекалистый связник решил «разнообразить» и свои отлучки.

Утром, перед тем, как отправиться в Торунь, затем — в «хозяйство» Хмиля, через которое вела заветная тропинка за Карпаты, Попович спустился в глубокое ущелье, где рубили лес. Ему, как обычно, надлежало следить за правильностью вырубки. Но на этот раз щека у лесника была перевязана, лицо кислое. Шурин Илья Чепара, работавший в бригаде лесорубов, конечно, знал, в чём дело, и еле удержался, чтобы не рассмеяться. Отошёл в сторонку… А Попович громко жаловался на боль: и водкой, мол, замачивал, и зубочек чеснока ложил — не помогает, всю ночь не сомкнул глаз. Лесорубы в большинстве молчали, а надзиратели, которых в горах понаставили — так, «на всякий случай» — и от жандармерии, начали подбрасывать шутливые советы. Их глаза горели от злорадства: «Хоть помолчишь денёк-другой, уж больно ты остёр на язык, не знаешь разбору, что лесорубы, что начальство». Под «начальством» подразумевали, конечно, себя.

Когда появился в ущелье Шегута, он ушёл домой. По пути зашёл к старику Лою:

— Ну, отец, приготовили подарочек сыну?

— Кое-что есть, Федор, — старик поднялся из-за своей «зингерки», подошёл к окну, засмотрелся на белые горы. Потом оглянулся:— Со стороны Берегова подтянули в Хуст артиллерийский полк. Я сам лично видел — вот как сейчас тебя — его командира: все вытирал клетчатым платком покрасневший нос…

Дмитро рассказал Поповичу и о тайной штольне, которую роют солдаты под склад в Замковой горе, и где как усилены жандармские посты по дороге на Севлюш.

— Насчёт постов выведал Иван. Он нащупал красивую ниточку — знакомится в пути с почтарями. Ну, а те, известно, знают все и обо всём.

— Молодец Иван! — похвалил Попович: слово «молодец» было для закарпатцев ещё малопривычным — он перенял его от Орлова, — и такая похвала звучала особенно значительно.

Вошёл сам Иван — высокий, статный парень. Он должен был принести Поповичу материалы Кикины, с которым встречался у Ивана Юрика. Парень сбросил высокую баранью шапку и сказал:

— Кикина не приехал, по данные есть: их привёз сам Юрик.

Это сообщение немного озадачило, но Иван тут же простодушно начал объяснять:

— А что ж тут такого? Они ведь с Кикиной женаты на двух сёстрах, люди близкие. Кикина так просто не передал бьг через пего письмо. Значит, зпает, с кем имеет дело. И вы, Федор, там поговорите, чтобы в нашу группу зачислили Юрика…

Голубь добрался в Лопушное. Отсюда путь лежал через леса. Никогда ещё не приходилось Федору идти с такими муками: глубокий, рыхлый снег заставлял ползти. Только далеко за полночь, совсем обессиленный, вышел на перевал, к которому раньше поднимался запросто, без единой «станции». Наши пограничники доставили промокшего путника на свою заставу.

— Да, друг Голубь, то, что ты принёс, стоило и риска, и твоих мытарств…— Орлов задержал на нём внимательный взгляд. — Ну, ну, говори… принёс что-то ещё — по твоим глазам вижу.

— Есть разговор, товарищ старший лейтенант…— и Попович рассказал про Ивана Юрика.

Орлов опустил взгляд.

— Раз веришь ты, то верю и я: этот Юрик — человек надёжный. Только учти, друг Голубь: группа расширяется — это хорошо, это необходимо для более успешной работы, но и забот зато прибавляется. Оберегать группу надо от провокаторов, от предателей. Втолковывай людям: поменьше «вербовок», никакой самодеятельности в подборе новых участников.

— Всё будет как надо! — весело пообещал Попович. — Глаз у меня зоркий.

— А если станет зорче — делу не помешает. Так что иди, друг Голубь, поспи, а насчёт работы вашей группы я посоветуюсь с майором.

Под вечер Орлов пригласил в кабинет Поповича и Лоя. Там на столе были разложены снимки военных объектов. Начал объяснять:

— Видите, ребята, как важна для нас фотоинформация и письма разведгрупп: совершенно ясно складывается картина агрессивных приготовлений в Закарпатье… Хортисты проглотили маленький кусок — и аппетит только разыгрался. Так что освобождение вашего Закарпатья приходится начинать с того, чтобы обуздывать врага, бить по его лапам, пресекая его посягательства… А теперь взгляните на эту карту края, — Орлов отвёл разведчиков к другому, маленькому, столику. — Крестиками помечены объекты, которые попали в поле зрения наших вучковчан, а также те места, где работал Кикина.

— Маловато, — заметил Косуля.

— Да, не густо… А отсюда вывод: действительно надо иметь больше активных штыков. Но это дело сложное…

Иосиф смял на груди свитер:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите сделать ещё один рейд за Карпаты.

— Нет, друг, тебе придётся отправляться в «рейды» только в крайних случаях. Ты же для них там — дезертир, жандармы никак тебя, небось, не обыщутся. Их постам известно, что Иосиф Лой — беглый солдат венгерской королевской армии — наверняка ушёл к Советам и, уж если появится дома — это неспроста. Даже пусть в селе заговорят, что кто-то где-то тебя видел — усилишь подозрение к родным, а значит, тень опасности падёт и на группу.

Иосиф напомнил:

— Но ведь я маскируюсь вроде бы неплохо, товарищ старший лейтенант, — тогда никто меня не заметил, я не попался на крючок.

— Попался бы — мы бы тут с тобой теперь не говорили, как действовать дальше. Такое дело…

— С этим я согласен.

Орлов, помедлив, продолжал:

— Чтобы ты представлял себе, товарищ Косуля, какая опасность нависает над всей нашей группой, должен знать, что против нас с тобой действует не только «Кемельхарито осталь» со сворой наспех набранных жандармов, которых ты, положим, можешь успешно водить за нос. Есть данные, что немцы берут в свои руки не просто контроль над сооружением военных объектов по линии Арпада, но и саму охрану их секретности, безопасности. В крае появились «консультанты» из самого абвера, а с этой службой надо бороться умеючи — её действия коварны, агентура опытна и оседает часто там, где её не ждёшь. Фашистские агенты маскируются обычно под «своих», даже тебе поругивают фюрера — лишь бы расставить сети. В такой обстановке надо в нашей группе кое-что перестроить. И вот есть у меня мысль.

Когда Иосиф Лой организовывал группу военных разведчиков, основная ставка делалась на Кикину. И Василь действительно развернул работу лучше всех. Но от других участников он находился далеко, действовал больше в одиночку. На погранпункте оценили мастерство сбора разведданных, которым владел Кикина, поэтому решили его не отвлекать доставкой информации через перевал. Теперь обстановка подсказывала новую корректировку действий.

— Вот что, товарищ Голубь, — обратился Орлов к леснику. — Надо иметь в группе ещё одного голубка — местного значения, который бы курсировал на линии хутор Хуняди — село Вучковое. Это позволит Кикине без лишней суеты заниматься делом да и проще, без лишнего риска пересылать данные в основную группу. Юрик подойдёт?

— Как никто другой! — обрадовался Голубь. — Кто же заподозрит, если к Кикине будет заезжать родственник? К тому же он — в Вучковом, на месте, под рукой… Только Юрик!

Так в центре событий оказывался Федор Иванович Попович. К тому же он был связан не только со всеми участниками группы, но и с погранпунктом. И руководство группой перешло к нему. Орлов только предупредил Голубя:

— Такому здорованю, как мы понимаем, нельзя уж очень часто лечить зубы…

— Ну, есть ещё одна профессиональная болезнь лесоводов — это ревматизм, — сверкнул лесник серыми глазами. — Случаем замучает — хоть на стену карабкайся.

— Что ж, только бы ревматика не увидели карабкающимся на гору.

— Любопытных обойду, а опасных обману… Орлов окинул взглядом ладную фигуру лесника:

— Помни, товарищ Голубь: наш меч попадает на «скрещённые стрелы»…

На этот раз Немеш уже не робел перед своим «консультантом» так, как в первый приезд Кнехта. Почтительно, однако с достоинством проводил с вокзала в коттедж на Кальварии, но не старался предупредить наименьшее желание гостя. Ханс Кнехт это, конечно, про себя отметил. Насмешливо взглянув на толстяка, хитро укорил:

— Похоже, мало двигаетесь.

— Почему? Я езжу иногда верхом… я играю в теннис…— надулся индюк в форме венгерского майора.

— Имеется в виду другое движение… вернее, продвижение. Майора вы получили быстро, не так ли, майн либер?

— Благодарю вас.

— А с этого места — ни вперёд, ни назад. Ну, назад нетрудно — достаточно было бы зафиксировать какую-либо успешную диверсию красных в вашей зоне. А вперёд… Понимаете, господин майор, во взаимодействии своих людей красные преуспели больше…

— Взаимодействии? — недоуменно переспросил Немеш.

— Жаль, не играете в шахматы. Тогда бы вы сразу уловили принцип взаимодействия фигур, который в шахматной игре представляет собою основу и тактических решений, и стратегических замыслов. Так вот, у Советов взаимодействуют буквально все фигуры — и те, что по ту сторону границы, и те, что заставляют переживать вас. Русские и русины — у них много общего, не так ли?

— Коммунисты всюду одинаковы, — развёл руками Немеш.

— Да, да — и, поймите, именно поэтому во взаимодействии они успевают опередить вас на несколько ходов.

Однако Немеш ожидал другого разговора. Он только что читал секретный документ, на который ему предлагали обратить особое внимание. Начальство сообщало о новом соглашении, подписанном 18 января 1941 года в Будапеште советником германского посольства Веркмайстером и одним из руководителей управления снабжения венгерской армии Вернле. По этому соглашению хортисты обязались на подвластной им территории вести строительство складов для снабжения немецкой армии и передавать эти склады под полный контроль гитлеровских чиновников. Отделам «К-осталь» поручалось обеспечить «условия для действий представителей немецкой военной администрации» и «оказывать всю помощь по осуществлению их функций».

Действительно, на другой же день абверовец предложил майору совершить поездку с целью ознакомления с ходом выполнения венгеро-немецких соглашений о сотрудничестве. Однако по дороге гостя тянуло не к казармам и не к близким им жандармским канцеляриям. Отправились в Солотвину, и Кнехт, спустившись в шахту, долго бродил по сверкающим кристаллами соли штольням и галереям, о чём-то беседовал с немцем-штейгером, записывал в свой крохотный блокнотик какие-то данные о солерудниках. Потом поднимались на машине в горы — против течения Теребли: заезжали на лесоучастки, заходили чуть ли не в каждую корчму, и Кнехт заставлял Немеша расспрашивать жителей о том, о сём, угощая выпивкой… Абверовец тем временем щёлкал фотоаппаратом, висевшим на его короткой, крепкой шее, и Немеш, заметив на лице попутчика странную улыбку, открывавшую крупные жёлтые зубы, вдруг почувствовал, что его начинает знобить. Тут он вспоминал кадры берлинской кинохроники, которую крутили в ужгородском военном клубе: вот с такой улыбкой офицеры вермахта фотографировались в Польше на фоне рвов, заваленных трупами… Будучи по природе самолюбивым и жестоким, Немеш чувствовал себя не в своей тарелке, когда видел примеры жестокости более изощрённой, чем та, которая была свойственна ему. Он признавал только прямолинейность действий и не понимал, зачем совать своим жертвам сладости, когда можно с ними расправиться сразу, без церемоний.

В селе Нижнем Быстром, на берегу Рики, водителю «Оппеля» из ужгородской контрразведки пришлось менять заднее колесо: похоже, скат проткнули шилом. Покрасневший Немеш готов был со злости выхватить пистолет. Однако Кнехт принялся фотографировать толпу. Хотел снять и деда, обвешанного новенькими гунями, но тот, вроде торгуя, каждый раз увёртывался. Уже сидя в машине, абверовец спросил:

— Вам, герр майор, не показалось странным, что старика заинтересовал номер вашего авто?

— Какого старика?

— А того продавца. Когда шофёр возился с колесом, этот колоритный старичок покрутился рядом, посмотрел на номер, отошёл. Потом опять вернулся — заглядывал в машину….

— Это же дикари! Может быть, старик впервые в жизни видел автомашину.

— Ну-ну… — Кнехт уткнулся в воротник шубы и до самого Хуста не произнёс ни слова. Конечно, тренированная зрительная память фашистского сыщика сразу же отметила в толпе старика. Он вспомнил, откуда ему было знакомо лицо верховинца. Заглянуть в портфель не стоило большого труда. На обороте снимка, так предусмотрительно всученного ему малозаботливым «фатти», значилось название села, отстоявшего довольно далеко от мест, где им встретился старик с гунями. Он никогда не верил в случайности и привык с подозрительностью воспринимать любое любопытство.

В городе, когда они зашли в местную комендатуру, Кнехт посоветовал майору:

— Я бы на вашем месте уделил больше внимания этому маршруту, которым мы проехали. Скоро прибудут наши люди из «Ауфбауост», и учтите, что низовья Рики, да и Теребли, как самые восточные, могут пригодиться для строительства взлётно-посадочных площадок.

— Да, да, разумеется, мы уже предприняли кое-какие меры.

— Помните наш первый разговор?

— Несомненно. Мои люди действуют по всем городам,

— Нужно иметь агентов и в сёлах. А вашим сподручным, которые работают здесь, в Хусте, посоветуйте обратить внимание на бродячих кустарей, комедиантов, нищих— в общем на всех, кто колесит по дороге в горы, Очень может статься — выловите золотую рыбку…

В Ужгороде после сытного угощения абверовец открыл Немешу карты:

— Вскоре мы освоим это небольшое тактическое пространство. Здесь нам необходимы лес, минералы, мрамор, соль. Акционерное общество с солидным капиталом — вам не представляется это заманчивым?

— Я человек военный…

— Ну, не всё же время… У вас такие способности, майн либер майор. Возможно, вам бы подошла должность управляющего с гарантированным капиталом в акциях нашего концерна?

Немеш чуть не захлебнулся — как раз тянул вино из бокала. На глазах невольно выступили слёзы. Но Кнехт на этот раз ошибся, полагая, что тот прослезился из чувства благодарности, и покровительски похлопал его по плечу:

— Ну, ну, успокойтесь… Немеш приподнялся.

— Чем мог бы заслужить такое доверие?

— Вы знаете, что всякую почву вначале расчищают. И надо торопиться, а то, чего доброго, вас опередят наши акции….

Кнехт не договорил. Он не мог пока сказать, что это за «акции», хотя понимал, что венгерская «К-осталь» отдаёт себе отчёт в характере немецких военных приготовлений к нападению на Советский Союз. Пока не было приказа, говорить об этом вслух не полагалось.

Задание, с которым Попович вернулся в Закарпатье, было срочным: вдоль Рики хортисты продвигали к границе войска. Следовало собрать «по щепотке» побольше подробностей, установить характер и расположение частей. Трудно было обойтись без помощи Лоев. И хотя Поповичу не очень хотелось тревожить старика, он понимал, что вариант с бродячими умельцами, продающими свой нехитрый скарб, безопаснее других. Поговорил со старым Дмитром, с его сыном Иваном. И решили, что они походят по долине речки, а он, Попович, отправится в город.

— Болеет наш Федор, — то и дело заявлял Чепара: в бригаде все знали, что их Жены — сестры, и никто не спрашивал, чего это его беспокоят Фёдоровы болячки.

На этот раз Попович «заболел» ревматизмом. Он даже таскал в сумке различные целебные снадобья и на всякий случай перевязывал шалью поясницу. Ездил в Хуст — появлялся там возле больницы, могли его встретить и в Берегове — расспрашивал о венгерских лекарях, бродил по Воловому — советовался с какими-то бабками.

Он действовал так, как во время их последней встречи советовал Орлов:

— Понимаете, — говорил старший лейтенант Голубю и Косуле, — в нашем с вами деле очень важно обладать сферическим зрением. Поясню на примере. Если вы сидите за рулём автомашины… или скажем проще — правите лошадьми и перед глазами держите дорогу, то всё-таки уголками глаз замечаете деревья и дома, которые мелькают по обочинам, ощущаете изменения пейзажа. Чем острее это сферическое зрение, тем безопаснее водителю. Понятно?

Да, Федор учился и учил других замечать «краем глаза» важные объекты. Информация накапливалась. Но прошло почти полтора месяца, а на погранпункте ожидали: весточки от Голубя всё не было…

Вот и настал тот «крайний случай», о котором говорил Орлов: Иосифа Лоя пришлось снова послать в Закарпатье.

Никогда ещё через родные горы он не шёл так трудно, как теперь. И не просто потому, что в середине марта здесь всё ещё лежал глубокий снег и временами приходилось подвязывать к тяжёлым сапогам плетёные из веток «подошвы». На каждом шагу настораживала мысль: что могло случиться? Казалось, что группа давно арестована и жандармы ждут только его. Но не идти было нельзя — он выполнял задание.

К рассвету был на Синевирском озере. Залюбовался красотой: на тёмной воде легонько кружили белые островки — заснеженные льдины, и временами в лёгкой дымке чудилось курлыканье прилетевших журавлей. Эта встреча с озером взволновала парня особенно сильно. В душе заговорило радостное чувство возвращения домой, в родные места. Готов был ещё долго стоять и смотреть на «Морское око» — вбирая его спокойствие и обретая уверенность. Однако ни ровное дыхание озера, ни тишина смерековой чащи не могли успокоить тревожного сердца: что с отцом? Поповичем? Кикиной?..

Шёл напрямик, чтобы поскорее добраться в Вучковое.

Одинокая хатенка Миколы Шегуты встретила Иосифа, как ему показалось, тоже насторожённо. Но Василина, открыв дверь, обрадовалась:

— Иосиф! А мы думали, что ты уже нашёл там галичанку да женился — заждались тебя. И мать, и отец…

«Значит, все в порядке», — отлегло от сердца.

Но всё же с нетерпением он ожидал вечера, чтобы свидеться с Голубем. В сумерках даже вышел и медленно побрёл ему навстречу. Услышал лёгкий свист. Федор позвал Иосифа в лещину.

— Живы? Все на месте? Никого не взяли? — Косуля засыпал связного вопросами.

— Взять не взяли, но мы — как в капкане, — сказал, оглядываясь, Голубь. — Как же ты пробрался через горы— на перевале, наверное, ещё глубокий снег?

— Снег есть… По колено.

— Я давно такой зимы не помню: снегопад да снегопад. Лесорубы — и те большей частью работали на ближних участках. Я совсем отчаялся. Уже хотел, было, поехать на коне — так начались обвалы. Вот и ожидал…

— Пока я вам протопчу дорогу?

— Ну зачем же так? Главное — мы работали. Данных, знаешь, сколько?!

Лой закурил и глубоко затянулся дымом:

— Значит, так. Подготовьте все материалы и пойдём за перевал. На сбор — один день. И ещё одно — придумайте, как бы побыстрее добраться к границе…

На следующий вечер Иосиф рискнул наведаться домой. В красном полусвете открытой печурки поговорил с матерью, отцом. А наконец сел поближе к брату:

— И как это Хорти до сих пор не заметил, что для него вымахал новый вояка? Удивляюсь…

— Ещё не настроили достаточно казарм, — опустил голову Иван.

— А торопятся?

— Ещё бы… Чтобы дело спорилось, сколачивают просто дощатые бараки.

— Где видел?

— А хотя бы ниже от Волового, на присёлке Поточине. Там их уже добрых три десятка.

— Говоришь, бараки?.. Значит, постройки временные — просто для переброски большой массы войск: готовятся, черти, к прыжку через Карпаты!

— Что я ещё заметил? — поднялся Иван. — На Тишне, ты знаешь, дорога возвышается — так там по обочинам роют как будто бункеры. А может, это склады? У Запеределья их — как лисьих нор в глухом овраге. Что ты скажешь?

— Да, определённо, маскируются.

— Или взять мосты — в Нижнем Быстром, у нас, в Вучковом, ещё выше — в Соймах. По обе стороны мостов наставили надолбы… а в Вучковом — даже по обе стороны села, поскольку там узкие ущелья… Выходит «оборону» себе обеспечили, а для продвижения их танков и пушек дорога открыта — перед собой взрывать мосты не станут.., ,

— Правильно соображаешь, брат, — Иосиф колыхнулся, шлёпнул ладонью по колену. — Думаю, в донесение все это включили?

— Ещё бы… Федор даже наносил на карту.

— Молодцы!

Ночью Косуля снова притопал на Берег, где, уже coмкнув глаза, горбилась халупка Миколы Шегуты.

На другой день в условленном месте — у лесной беседки — остановилась старая, видавшая виды машина воловчанина Арона. Лесник весьма вежливо посадил «пана гостя» на накрытое овчиной переднее сиденье.

«Хорошо, что ночевал на этот раз в хате, а не на чердаке, зарывшись в сено, — незаметно улыбнулся Лой. — А то шапка „у пана“ уж точно была бы в трухе…»

Его забавляла выдумка Поповича: тот объяснил собственнику машины, что молодой пан из Будапешта ездит по Верховине, покупая местную народную одежду…. поэтому и сам одет просто.

Приехали в Торунь, а оттуда пошли в Лопушное. Федор Хмиль, как и раньше, показал им верную дорогу, и, как начало темнеть, пустились к границе. Косуля ещё раз оценил искусство лесника ходить по горным кручам. Уж на что Иосиф сам был ловок и быстр — не поспевал теперь за связным. Тот, казалось, видел в темноте, как кошка, и по-кошачьи мягко ступал среди смерек, чувствуя, где под снегом их поджидает яма, где камень, где обрыв… Действительно, остановить его могли только большие снежные завалы.

— Мы ждали встречи с вами, очень ждали, — пожал руку связному Орлов. И спохватился:— Видите, так долго не встречались, что как будто даже раззнакомились — перешёл на «вы». Ну, как дела, друг Голубь?

Было что рассказывать. Лишь через два дня Орлов отвёз связного на границу.

Началась весна. И чем длиннее становились дни, тем удобнее было осуществлять рискованные выходы к военным объектам. По ночам усиленные патрули жандармов ловили подозрительных даже у корчмы, а днём среди снующих людей участникам группы действовать было легче, брать данные сподручнее.

Поповичу казалось, что только теперь начал по-настоящему развёртывать работу. Он горячо верил, что их дело правое, и действовал решительно, порой забывая о предосторожности.

Первейшим заданием, которое поставил перед ним Орлов, являлось создание центрального, «хустского звена» — между Кикиной и отрядом вучковчан. За это дело он и взялся.

В Хусте Федор знал довольно многих. Одним из них был Василь Величко. Как-то разговорились. При чехах Величко был городским старостой. Хортисты, насаждая свою администрацию, ограничили его коммунальной службой… Да, у него были свои основания бранить новые власти. Голубю показалось, что этого достаточно. Подошёл ещё раз. То, что сын Величко успел заделаться жандармом, Федора не смутило — наоборот, казалось подкупающим: старик сможет получать нужную для группы информацию, так сказать, из первых рук. И Попович намекнул, что его интересует.

— Я понимаю, понимаю, — как-то сразу ответил Величко. — Вам бы надо заиметь такого человека, который бывает часто среди военных или же работает в близкой к ним канцелярии, в худшем случае — в парикмахерской, в буфете… Сам я, скажу прямо, на это не гожусь, но подыскать вам человека по старому знакомству постараюсь.

Бродил Величко по городу, дошёл до самого моста, где с Красной скалы как-то сразу начинались горы, и завернул в маленькую улочку. Увидел мастерскую: в окошке торчала пара модных, на шнурках, сапог, высокие дамские «румунки» — немудрёный рекламный товар. Величко потоптавшись, перекинул палку в левую руку, толкнул дверь. Из-за низкого столика взглянул на посетителя согнутый вдвое человечек. Взглянул, и вдруг его узкие губы раздвинула улыбка:

— Вот это гость! Как будто неожиданно вошло в мою конурку доброе старое время. Это да!.. Садитесь, дорогой, садитесь.

Величко вскинул брови. Только теперь признал в кривом сапожнике старого знакомого по аграрной партии Ивана Лоньку. В одно время Лонька был будто коммунистом, а потом перешёл к ним, аграрникам. На митингах — даже перед одними хустскими рабочими — он страстно кричал, что надо бороться за права на землю, ибо благополучие всякого народа держится на крепких хозяйствах хлеборобов: будет крепок хлебороб — будет крепка страна… И Лоньку заметили—вскоре его избрали секретарём окружкома партии аграриев.

— Вы же тогда смелым человеком были, — напомнил Величко.

— Был, да весь вышел, — видите, приходится обувать чужие ноги. Молча… А землю псы прибрали к своим лапам. Скоро, слыхал, верховинских девушек вывезут в Мадьярщину — в весёлые дома. Вот так, родной земли — и той лишают. А вы-то как? Подбить косячки? Ну, это мы мигом!..

Рассказал Величко леснику про свою встречу с Лонькой. Подчеркнул: бывший коммунист. За рабочих даже пострадал: был на демонстрации, жандармы разгоняли их — и ему досталось, что до сих пор ходит с переломанным хребтом.

— Откуда вы знаете? — решил уточнить Федор.

— Говорил мне сам. Правда, трепаться он умеет — это за ним давно примечали.

Не было у Поповича другого знакомого, кто бы хорошо знал кривого сапожника. Присматривался издали к его посетителям — обыкновенные как будто горожане. Реже заходили верховинцы из окрестных сёл — те приносили разве что совсем безнадёжную, порванную обувку. Обыкновенные клиенты, обыкновенная «майстерня». И Лонька, казалось, не отлучался никуда: выйдет из мастерской и, согнувшись, ковыляет в дом.

Не только наивный старый «демократ», но и насторожённый руководитель группы не мог разгадать «операции прикрытия», разработанной хортистской контрразведкой для своего агента. Спектакль с «увечьем» Лоньки был предусмотрен заранее для реабилитации старого провокатора, который на названной демонстрации то был, только в иной роли — «умиротворителя», за что ему тогда перепало от самих демонстрантов.

И уж никак Попович не мог знать, что ещё в разгар зимы к кривому явился необычный гость — и не в мастерскую, а прямо в его дом. И не днём, а в глухую, метельную ночь. В комнаты, правда, не прошёл, остался с хозяином в тёплой прихожей-кухне. Сняв меховую шапку и опустив такой же воротник, прикрывавший полное лицо, майор Немеш — а это был он — грузно сел на табурет. Будучи в Хусте, Немеш решил разбудить «дремавшего» агента. Заговорил немилостивым голосом:

— Молчишь? И думаешь, будем тебе долго платить за молчание?

— Наверное, нет опыта, — быстро схитрил Лонька. — Не могу нащупать ни одного тёпленького. Нужен ваш совет…

Майор, закурив, несколько сбавил резкий тон:

— Мы тебя считаем весьма перспективным и важным сотрудником, поэтому пустячных заданий ты не получал. У тебя прекрасная «визитная карточка»— бывший коммунист, потом секретарь Хустского окружкома аграрной партии, ущемлённый венграми, и вот — превратившийся в полупролетария…

— Ну, какой я пролетарий — у меня мастерская, красивый дом.

— Я говорю — «полу». Ремесленники разве не тянутся к русским?

— Оно то так…

— Вот! С этого и надо исходить. Пойми, чтобы проникнуть в подполье, надо искать дорогу к Советам.

— Понимаю. Теперь понимаю…— рот у Лоньки остался открытым.

— Начинай немедленно. Мне нужна сейчас шумная акция. Иначе… твой красивый домик вместе с мастерской могут исчезнуть так же, как они появились — и не «по наследству». Тогда тебя отправим уже как настоящего «пролетария» к ним в компанию… в Бац. Лонька вздрогнул, но майор хрипло рассмеялся:

— Пошутил я, пошутил. Ты человек наш. Да и жена у тебя — мадьярка. Всё должно быть хорошо.

Кривой сапожник заводил крамольный разговор почти со всеми клиентами. Но ничего пока не получалось. Одни, исчезая, больше не появлялись, другие почему-то угрюмо молчали, не поддерживая темы начатой беседы. И вот, наконец, случай подсунул ему обиженного новой властью старосту. Лонька просто задрожал от радости, когда Величко, выслушав его жалобы на то, что теперь, мол, нет даже друзей, кто бы помог вырваться отсюда, уйти за границу, — вдруг тихо сказал:

— Почему же? Доброму человеку всегда можно помочь…

Встреча Лоньки с лесником состоялась в мастерской. Хотя Голубь отрекомендовался просто проводником, заинтересованным в деньгах, хитрый агент уже почуял след. А когда Голубь предложил в порядке подготовки «подарка для русских» разузнать фамилии высших командиров гарнизона, Лонька понял: может сигнализировать самому шефу Немешу. Но прежде надо было втянуть «голубчика» в игру и попытаться разузнать, с кем он имеет связи, кого переводит через перевал. Кривой сказал:

— Когда получу сведения, я привезу их в Вучковое сам. Ведь тут время установить трудно, чего же вам без толку сниматься с работы да приезжать в Хуст? Будет с чем — приеду, привезу…

Попович согласился.

Лонька приехал в Вучковое дня через четыре. Сойдя с автобуса, спросил у ребятишек, где проживает портной Лой. И, прижав под мышкой какой-то длинный свёрток, направился за ними: дети с любопытством провели кривого до самого порога.

А вечером Иван привёл Поповича. Натопили отдельную комнату. Лонька и лесник беседовали допоздна, и кривой выведал все. Интригуя данными из сфер, к которым группа Голубя даже не подступала, он снова ввёл лесника в обман и продлил игру:

— Короче говоря, такой материал привезти с собой сюда, на неизвестную квартиру, я просто не решился.

Сделаем так: в пятницу… или нет, в субботу я буду ехать автобусом из Хуста в Воловое. Вы сядете в Вучковом…

В условленный день Попович ждал на остановке. Протиснулся в автобус, но Лоньки там не было. Федор забеспокоился. В кармане был пакет со сведениями от Кикины и других разведчиков. «Сверхсекретный» материал Лоньки, полученный в автобусе, надо было так же, на ходу, передать за границу, и Федор собрался ехать сразу в Торунь. Теперь сошёл в Воловом. Разные мысли тревожили Голубя, пока возвращался назад, в Вучковое: «Сапожник, возможно, опоздал на автобус… Ну, а если схватили жандармы? Ведь достать секретные данные из штаба — это всё-таки не шутка…»

С этими сомнениями прождал все воскресенье. Вечером, не выдержав, поделился ими с Лоем-младшим.

— А вы его хорошо проверили, этого сапожника? — спросил в упор Иван,

— Да вроде бы свой.

— Может быть, под вывеской сапожника сидит их «детектив».

— Ну, гадать не будем, — раздражённо ответил Попович. — Утром сядь в автобус, съезди в Хуст и разузнай, в чём дело. Найдёшь его легко: от моста через Рику первая улочка налево. Правда, осторожность тебе не помешает.

Лой ехал в Хуст с молодым учителем Эрнестом Шутяком. Это было неплохим прикрытием, поэтому Иван не отставал от своего попутчика, пока тот ходил по канцеляриям. Наконец, направился к сапожной мастерской. Увидев разведчика, Лонька растерялся и начал выгораживать себя:

— Был же я в автобусе! Федор, видно, меня не заметил. Я сам переживал — такой материал..

— Где же письмо? Давайте сюда…

— Это письмо — не кусочек кожи, держать его в своей мастерской я не могу, — увиливал сапожник.

— Всё же интересно, куда вы его дели?

— Куда, куда! Отдал назад десятнику, от которого его и получил. Чего же мне ставить капрала под удар? Он хороший человек. Правда, любит выпить… Да, деньги Попович не передавал?

— Я не могу поехать домой без письма, — настаивал Иван.

Кривой назначил встречу у железнодорожного вокзала. Там же Иван договорился встретиться с учителем, чтобы коротать вместе и обратную дорогу — в Вучковое. Теперь, идя к вокзалу, придумывал, как объяснить учителю свои дела с Лонькой. Решил сказать так: «Горькая нынче брынза и у мастеров. Отец пошил сапожнику костюм — на калеку ведь готовое не купишь, ну, а классный мастер не возьмётся шить… Теперь, чтобы разделаться с долгом, тот вынужден идти и трясти своих должников. Один вроде надёжный — живёт здесь, у вокзала…»

Но говорить с учителем на эту тему не пришлось. Они сели в зале ожидания. Шутяк углубился в газету, а Иван посматривал в окно — наблюдал за улицей, по которой должен был явиться сапожник. Минуты казались для него часами. Но вот и кривой — он прикатил на велосипеде. Лой вышел навстречу. Лонька кивнул на штабеля дров — надо, мол, им спрятаться от любопытных глаз. Иван пошёл за ним. Кривой оглянулся, сунул в его карман тоненькое письмо и поспешил прочь. Когда Иван выбрался на площадь, ему дорогу преградили двое. Один приказал:

— Руки вверх!

Не дав даже опомниться, втолкнули в автомобиль. Лой бросил взгляд на тротуар — поискал учителя. Но рядом с машиной заметил кривого. Предатель довольно ухмылялся.

Ивана отвезли на жандармскую станцию.

— Кому ты нёс письмо? — заорал хортист. — Что в нём написано? Не знаешь?

Письмо лежало на столе, но никто его не распечатывал. Значит, это была обыкновенная «приманка». Иван смолчал. Тогда начали бить.

— Кто с тобой работал? Не скажешь — сразу же отправим на тот свет без суда и следствия!

От ударов в голову потерял сознание…

Утром проснулся в камере— в наручниках, прикованный цепью к железной кровати. Рядом, согнувшись за столиком, спал его попутчик…

Жандармы почему-то присмирели. Учителя сразу отпустили, а в камеру привели Величко. Но на допрос их не вызывали. С Ивана даже сняли кандалы. По всему было видно: что-то у них случилось…

…Федор шёл на лесосеку в урочище Мохнатый. Его остановил военный патруль: идти прежней дорогой теперь запрещалось. Лесник, обойдя гору, спустился в ущелье с другой стороны. Он успел заметить: вдоль ручья солдаты копали траншеи, работала бетономешалка… Однако на этот раз волновало Голубя другое: с чем приедет Иван Дой? Под вечер автобус должен был возвращаться, и связной надумал встретить парня на остановке, чтобы сразу же поехать к перевалу. Будет письмо от Лоньки или нет — больше не мог отстрачивать ни одного дня. Хотелось поскорее встретиться с Орловым, попросить совета.

Ему помешали — после обеда вызвали в лесную управу. Во дворе стояла незнакомая легковая машина. Поповичу бросилось в глаза, что номера военные. По спине невольно пробежал холодок, но здоровань не съёжился. Из канцелярии навстречу вышли двое в штатском. Объяснили, что в его обходе зарублен медведь. Браконьер задержан жандармерией. Надо поехать в Воловое — оформить протокол.

Но уже в машине лесник понял: тут что-то не то. Заехали во двор жандармской станции. Его втолкнули в кабинет. Из-за стола поднялся грузный, как откормленный индюк, венгерский майор:

— Ну, большевистский голубок, попался?!

Резким ударом в печень Немеш сбил лесника с ног. Два жандарма его подхватили, но на какое-то мгновение он потерял сознание. Ледяная вода обожгла лицо, и вновь открыл глаза.

— Где Лой? Где главарь? — бесился хортист. — Всех расстреляем, всех!

Пытки и допросы продолжались. А тем временем в воспалённом сознании Голубя рождался дерзкий план…

Свет керосиновой лампы вяло падал на стол, за которым восседал тот же грузный Немеш. Рядом за маленьким столиком сидели два писаря. По углам стояли четыре жандарма. Немеш встал из-за стола и зашагал по комнате. Писари ловили каждое слово начальника. Допрос затянулся, и майор был утомлён…

Попович незаметно развязал ботинок, подвинулся поближе к столу. Всё произошло в мгновение ока. Улучив момент, он схватил с ноги ботинок и метнул им в лампу. Тут же бросился к двери и выскочил во двор. Пока жандармы спохватились, Федор уже перемахнул через тонкий дощатый забор. Вслед раздались выстрелы и крики:

— Ай мег! Стой!

Но лесника и след простыл. Немеш орал на подчинённых:

— Отдам под суд! Посажу на решётку! Всех до одного!

Беззвёздная ночь и глухой лес — враги жандармов.

И всё же Попович решил уйти подальше от Волового. Ломило спину, ныли побитые ребра. Ледяные ветви били по лицу. А он шёл и шёл…

Был последний день марта. Последний день группы.

Товарищи Голубя шли по кругам хортистского ада. Всех их свезли в Ужгород, и с каждым в отдельности «работал» майор Немеш. Абверовская выучка сказалась на практике: он решил затеять хитрую игру, чтобы выловить и «золотую рыбку» — Иосифа Лоя и попытаться выполнить главную заповедь своего наставника: «Ваши операции по изъятию местной большевистской агентуры дадут эффект в том случае, если таким способом получите данные о действующей по ту сторону Карпат советской контрразведке». Взяв дальний прицел на Лоя-старшего, Немеш и поставил под особый надзор Лоя-младшего…

Только через несколько недель Иван в бане увидел отца. От него узнал, что Поповичу удалось бежать.

Видимо, этот дерзкий, неожиданный побег путал очень многое в задуманной Немешем игре. А вскоре развернулись такие события, которые смешали его карты.

Гитлеровцы начали против Советского Союза вероломную войну. Следом за «наставниками» поспешили на восток хортисты. Кровавый почерк эсэсовских провокаторов, устроивших известную всему миру акцию — нападение на радиостанцию в Гляйвице, — что привело формально к войне с Польшей, обнаружил себя и на этот раз подлой провокацией: 26 июня 1941 года на словацкий город Кошице, находившийся под «опекой» Хорти, обрушились бомбы. В Будапеште было немедленно объявлено, что самолёты русских напали на мирные города Венгрии: Кошице, Ужгород, Мукачево… Только спустя годы станут известны подробности этой злодейской инсценировки абверовцев и их венгерских соавторов. Станет известно, как разрабатывали эту провокацию гитлеровский военный атташе в Будапеште Фюттерер вместе с шефом Немеша по нилашистской партии, начальником оперативного отдела генштаба Деже Ласло. И как было приказано перекрашенным фашистским самолётам сбросить несколько бомб на ближайшие к Карпатам города, чтобы дать Венгрии повод включиться в агрессию.

Когда Хорти послал за «добычей» свои первые «ударные войска» — части 8-го кошицкого корпуса генерала Сомбатхеи, Немеш понял: игра ни к чему.

Но Ивана Лоя уже по традиции продолжали держать в одиночке или же отдельно от других участников группы — и в будапештских тюрьмах: Конти… Маргиткэрут… Здесь судьба его свела со старым коммунистом из села Нелипена Полибачием — Павлом Вичевичем. И все более уверенным, спокойным становился у Ивана шаг, когда их выводили на прогулку вокруг тюремной виселицы…

Весной сорок второго в тюрьме Вац над группой началось судилище. Одного за другим вызвали в зал суда Василия Кикину, Ивана Юрика, Федора Хмиля, Василия Шегуту, Юрия Плиску… Вызвали отца и сына Лоев. И все они немало удивились, когда на заседание военного трибунала ввели в качестве свидетеля Федора Поповича…

Голубь, вырвавшись из рук воловских жандармов, укрывался в горах у знакомых. Домой дал знать о себе, что жив. Добрые люди выходили его после побоев, и он благополучно перешёл границу. Когда описал внешность офицера, который его допрашивал, Львов переглянулся с Орловым и сказал:

— Немеш… Этот нилашист… Но, выходит, даже «скрещённые стрелы» может такой богатырь, как вы, разнять и разбросать!

Голубь опустил голову:

— Зато они успели распотрошить группу. Не пойму, почему же случился провал?

— Попробуем выяснить.

— Разрешите, товарищ майор, пойти самому. Верю — мне удастся… Ведь у меня там столько знакомых, столько Друзей, что я мог бы скрываться всю жизнь…

— Нет, тебе нельзя.

— Тут бы узнать, за какую ниточку эти «стрелы» дёрнули. Есть у меня одно подозрение, вот и хотелось бы проверить…

Лесник хотел не только разузнать обстоятельства провала разведгруппы, но и изучить, можно ли через друзей организовать побег арестованных, чтобы переправить их в Советский Союз. Но его планы не сбылись. На Турку упали фашистские бомбы. Погранпункт ушёл с фронтом. Федор уже из Самбора вернулся в Закарпатье. Он осознавал: нет ему больше ходу через перевал, своих там не найдёт. Все лето и осень жил на полонинах. Наступили холода. В середине января 42-го года спустился в село, зашёл к шурину. Его вместе с Чепарой и взяли. А пока шло следствие, Голубь по иронии судьбы попал на суд свидетелем.

Лишь теперь увидел он предателя: Лонька, угождая трибуналу, лил грязь на всех — кого знал и не знал. Федор, сжав от гнева огромные кулаки, стал клеймить предателя позором. Он защищал товарищей, как мог.

Группу обвинили в измене королевству, в подрыве интересов государства и вынесли суровый приговор. Разве что тем, кто просто пособлял разведчикам, срок наказания решили ограничить временем, отсиженным в тюрьме до суда: под жандармский надзор отпустили Федора Хмиля, Василия Шегуту, Юрия Плиску. Наиболее активный из рядовых бойцов незримого фронта Василий Кикина получил 6 лет.

Ещё целый год длилось следствие по делу Голубя — Федора Поповича. Кроме обвинения в сборе информации военного характера и её передаче советским пограничникам, Голубя назвали одним из главных создателей группы. Военный трибунал, заседавший там же, в крепости Вац, осудил Поповича к восьми годам каторги.

Для патриотов наступили самые длинные дни и ночи.

Первым вырвался на волю старик Лой, который отсидел два с половиной года. Ещё через полгода вернулся Иван. Они должны были отмечаться в местной жандармерии. Но уже летом старика взяли в рабочий лагерь. Забрать туда и сына не успели — скрылся.

Фронт приближался к венгерской границе. На острове Вац, как и в других тюрьмах, сортировали узников. Тех, кто ещё держался на ногах, отправляли строить оборонительные объекты в Германии. В числе тех, кого постигла эта горькая участь, оказались Кикина и Юрик: оба они погибли на каторге.

Федору Поповичу немного повезло. Он попал в окрестности города Весйрема, где в срочном порядке строился военный аэродром. Вскоре отсюда узников решили перебросить в глубь Германии. Накануне отправки Попович вновь совершил побег. Добрался до Карпат. В родных лесах дождался прихода Советской Армии.

Ну, а как сложилась жизнь Косули — Иосифа Дмитриевича Лоя?

С первых дней войны он оказался с теми, кто грудью встал на защиту Советской Родины. Бои у стен Днепропетровска, Волоколамское шоссе, сражения под Ржевом — вот первые записи в его фронтовом списке. В начале сорок третьего к боевой медали «За оборону Москвы» прибавилась вторая награда: командир орудия, зенитчик Лой сбил два «юнкерса». Взрывная волна присыпала солдата землёй. Чудом спасся и получил орден Отечественной войны II степени. Кстати, награда значилась под номером 297. Потом Иосиф был серьёзно ранен и долгие месяцы лечился в госпитале. Когда стал в строй — направили его на учёбу в Сталинградское танковое училище. Разве можно не сказать о том, что Иосиф Лой — первый закарпатец, который стал танкистом Советской Армии? Волевой командир тридцатичетверки младший лейтенант Лой бывал в жестоких схватках. В боях рождался опыт. Ну, а мужества танкисту было не занимать: характер закалялся ещё на крутых и опасных тропах, которыми Косуля ходил в родных Карпатах.

Боевая машина Иосифа Лоя первой ворвалась на улицы польского городка Ченстохова, и здесь ему вручили орден Красного Знамени.

Много лет спустя красные следопыты—школьники Вучкового — прочитают в «Красной звезде» рассказ ветерана войны. В этой статье будет упоминаться имя их односельчанина танкиста Лоя. Дети прибегут с газетой к лесничему Иосифу Дмитриевичу, и он, сдерживая волнение, прочитает строки:

«Словно вчера это было: вижу, экипаж нашей тридцатичетверки у переправы через Вислу.

— Вперёд, вперёд, сынки! — машет своей неизменной тростью генерал Павел Семёнович Рыбалко. И мы, слитые воедино с могучей машиной, рвёмся вперёд.

Потом был тот памятный бой, где я понял, что мы, парни из разных концов страны, слиты не только со своим танком, но и крепко спаяны между собой.

На колонну автомобилей, следовавших за нашей танковой ротой, напали притаившиеся в роще фашисты.

— Братишки! Помощь нужна, — барабаня по броне рукояткой пистолета, крикнул пехотный лейтенант.

Я убрал обороты двигателя, чтобы танк не так качало на выбоинах дороги, а младший лейтенант Лой один за другим расстрелял из пушки три вражеских бронетранспортёра. Едва успели поздравить со снайперской стрельбой командира, как наш танк с борта прошила фашистская болванка. Машину охватило пламя, однако никто из нас не поспешил спасаться. Каждый думал о боевых товарищах. Только когда помогли выбраться радисту, отстреливаясь, укрылись в сырой воронке.

Потом были перегороженные бетонными стенами улицы Берлина, стремительный марш на помощь восставшей против фашистской тирании Праге…»

Напишет эти строчки И. А. Румянцев, Герой Социалистического Труда, слесарь-лекальщик одного из новосибирских заводов, в огненные годы — механик-водитель того самого танка, которым командовал Лой. Прочитав его рассказ, Иосиф Дмитриевич поспешит на почту, чтобы пригласить в гости боевого друга, с которым он потерял связь сразу после войны.

Но всё это будет много лет спустя. А в конце сорок пятого Иосиф вернулся в родное Закарпатье и узнал о том, что пережили и перенесли его отец, брат и все товарищи по разведгруппе. Теперь они строили в Карпатах счастливую новую жизнь. Иосиф Лой стал рядом. Он сменил форму офицера на форменную одежду лесничего и навсегда связал свою судьбу с карпатскими лесами…

Уже многие годы руководит Иосиф Дмитриевич Вучковским лесничеством. В усадьбе порядок, как в танковых частях. И молодой плодовый сад, и пасека, и кролеферма — забота лесничего. Ну, а знаменитые вучковские леса — это особый разговор. В хозяйстве почти восемь тысяч гектаров насаждений и наибольшая в районе насыщенность охотничьей фауной. Есть здесь и питомники, и дендрарий, и форелевое хозяйство. А вучковское школьное лесничество! Оно — лучшее в области. Им тоже бессменно руководит Лой. Он — заслуженный лесовод УССР, неоднократный участник выставок в Киеве и Москве.

Но о лесных делах Иосифа Лоя знают многие. А все эти годы мало кто знал о Лое — советском зенитчике и танкисте, а тем более о Лое как бойце незримого фронта. А когда стало известно о его разведгруппе, он скромно ответил: «Да что я, вот другие — те даже по тюрьмам сидели. Напишите о них!»

Таков Иосиф Дмитриевич Лой — коммунист, патриот, человек.

С лесом связал свою жизнь и его брат Иван. Мы встретились с ним в Ужгороде. Иван Дмитриевич многие годы трудится в объединении «Закарпатлес». Он — старший экономист. В советские годы, как и брат, получил специальное образование. Иван Дмитриевич поведал нам многое о деятельности группы.

…Так же весело бежит с перевала к полноводной Тисе неутомимая Рика. И стоит на берегу новая хата Федора Поповича. За его плечами — и борьба на незримом фронте, и тяжкие испытания, и радостные годы новой жизни. Почти полвека отдал лесу Федор Иванович. Ушёл на заслуженный отдых, однако с родным лесом не может расстаться. Ходит туда с внуком, учит его разгадывать лесные тайны. А сын его работает преподавателем медучилища в Межгорье. Кстати, помещается оно в том же самом здании, где когда-то была жандармерия и откуда совершил побег Федор Попович — советский разведчик Голубь.

Не изменил карпатскому лесу и Федор Хмиль. Живёт он по-прежнему в присёлке Лопушном. Крытая дранкой хата стоит там же, у истоков Рики. После войны Хмиль многие годы работал лесником. Теперь он на пенсии.

Своим закарпатским друзьям часто пишет старший лейтенант Орлов — А. М. Панкратенков. Он верит, что все они соберутся вместе в тех местах, где прошла их тревожная молодость.

…Тропы смельчаков. В трудные годы хортистского режима вели они через нехоженные чащи, через безлесые полонинские вершины, через фашистские кордоны в Страну Советов. Уже выросли новые леса на берегах Рики, на крутых склонах у «Морского ока». А от бывших хортистских нор, от пресловутой линии Арпада остались только развалины.

Неумолчна песня могучих лесов Межгорщины. Прислушайтесь…

Это песня о подвиге горстки патриотов, которые в страшные ночи первыми пробивались к рассвету.

Узнав из газеты о группе Лоя — Поповича, постучался к нам седой железнодорожник.

— Понимаете, — смущаясь, сказал он, — прочитал я в газете про то, как нашли Панкратенкова и его помощников, и решил приехать… Дело в том, что я хорошо знал Александра Максимовича. Служил с ним на границе, и, естественно, хотелось бы теперь повидаться… А может быть, напишете о хлопцах, с которыми работал в те времена я. Знали меня тогда как лейтенанта Максимова — и железнодорожник положил на стол старую фотокарточку, с которой глядел на нас молодой офицер с двумя кубиками в петлицах. — Юхновец моя фамилия, Лев Андреевич, работаю машинистом тепловоза в Чопе, а история, которая связала мою судьбу с Закарпатьем, такая…

— Держи опачину! Слышь, держи, кудрявый черт, кому я говорю! — жилистый, гибкий гуцул Колачук подскочил к рулевому и поддержал сзади скользкий тяжёлый ствол — невидимая в седых бурунах лопасть загремела, плот дёрнуло, начало разворачивать к крутым скалам. Микола взял «кермо» на себя — вздулись буграми мышцы на руках, согнулась от напряжения спина. Рулевой спохватился, тоже потянул весло изо всех сил — и вот медленно, нехотя отпустила река плот, вынесла бокорашей на стремнину притока Белой Тисы — злого, колючего Щауля.

«Кудрявый черт» — приземистый, широкоплечий Иван Мартыш исподлобья поглядел на Колачука — ждал от него взбучки. Но Микола весело помахал рукой скале, мимо которой проскочили, скалил белые зубы. Только потом толкнул Ивана:

— Это тебе не сопилочки вырезывать, друг!

Третий бокораш, Олекса Приймак, жилистый, как Микола, только покрупнее да пошире в плечах, даже не оглянулся. Он стоял впереди, всматриваясь в рыжую после дождей воду — его дело было тонкое, штурманское — следить за порогами. Когда плот успокоился и поплыл, покачиваясь на тихой воде, у низкого берега, Олекса закурил. Он был в их компании своего рода судьёй, и сейчас Иван, в поисках защиты от Миколиных подначек, кинул Приймаку:

— Ну ты скажи — все равно проскочил бы, я знаю ту проклятую яму у скалы — чего он цепляется?

— Не проскочил бы, — Олекса упрямо мотнул головой, — никак не проскочил бы… Тут всегда двоим надо опачину держать. Микола это знает; потому и цепляется, что свою вину чувствует — зазевался, про Ксеню в тот момент подумал, а ему вторым керманичем обязательно выходило стать. Его-то как старые бокораши учили? Привяжут ремнями к опачине — попробуй не удержи: выбросит с бокора в реку…

Они были всегда неразлучными, трое молодых плотогонов из села на Раховщине — Богдана. Возможно, потому, что родились в один год, а, может, потому, что в одно время начали выводить овец в горы, вместе мёрзли в морозные ночи на майских полонинах, дышали одним дымом у костров — и в одно утро дед Степан — вожак плотогонов-бокорашей Богдана, поставил их к могучей опачине — широкому веслу на носу плота-бокора…

Олекса помнит, как однажды случилось ему встретиться у горного ключа с хозяином Карпат, вернее, с хозяйкой — бурой медведицей. Не знал, что за кустами ждут её медвежата. Хорошо—Микола оказался рядом. Схватил жердь и ткнул её медведице в пасть — сломала она жердь, как хворостинку — но Олекса успел перепрыгнуть в тот момент через ручей, полезть на скалу, а Микола за ним… Ушли от хозяйки.

Потом появятся у них воспоминания о поединках с жандармами. Хотя бы о том, как Иван увёл их после стычки со штрейкбрехерами в горы, разыскал в лесу «турий язык» — папоротник, прикладывал широкие листья к ранам на шее Миколы, накрепко перевязывал, а Олексу укрыл в дедовой колыбе под Соколовым камнем у села Луг — только он, Иван, знал дорогу к тому куреню, зажатому скалами.

В ту весну до Богдана, спрятавшегося в зелёном ущелье Белой Тисы, докатилось эхо забастовки на лесохимзаводе в Великом Бычкове, прозванном за революционные традиции «Малым Харьковом» — самом нижнем гуцульском посёлке. Рассказывали, что коммунистам, возглавлявшим стачечный комитет, удалось выстоять против хозяев — добиться сокращения рабочей недели и повышения зарплаты. Но как только народ успокоился и работа пошла своим чередом, их по одному забрали жандармы.

В Богдане и Рахове забастовки вспыхнули одновременно. В лесной дирекции, конечно, понимали, что это не случайно: лесорубы солидаризуются с рабочими Великого Бычкова, конторы были спешно закрыты на замки, хозяева помалкивали, ответа не давали.

У моста через Тису, на раховской площади, где собрались рабочие, шли толки-пересуды. Колачука отозвал в сторону знакомый механик с местной лесопилки.

— Дело есть, — сказал, протягивая кисет с табаком. — Закуривай, закуривай, чтобы на нас хозяйские ищейки не обращали внимания. Шныряют среди людей!

Колачук затянулся и закашлялся. А механик продолжал:

— Дело, значит, такое. Хлопцы вы крепкие и надёжные, — так что положиться на вас можно. Надо собрать дружину, установить возле лесопилки рабочие посты — не пустить штрейкбрехеров. Прошёл слух — везут швабов из Усть-Чёрного…

Колачук откашлялся, сипло спросил:

— Когда они появятся?

— Наверное, сегодня же в ночь. Днём ведь побоятся пригонять машину…

— Сделаем.

Когда на тёмной площади остановился грузовик с немецкими колонистами, от церковной ограды отделилась высокая тёмная фигура в короткополой гуцульской шляпе-крисане. Это был Микола Колачук. Он подошёл к мастеру, командовавшему «разгрузкой» машины.

— Гостей привезли, пан? А мы ведь не звали.

— Тебе чего? — мастер сердито дёрнулся, вытащил свисток.

Колачук перехватил его толстую руку:

— Не надо, не надо тревожить жандармов, они попили сливовицы и улеглись спать — не будем им мешать хорошие сны видеть…

Мастер крикнул штрейкбрехерам:

— Эй, помогите тут убрать этого гада!

Тогда из-за церкви выскочила дружина…

Усть-чернянцы не остались в Рахове — поняли, что будет им несладко.

Это была отличная школа закалки характеров, приобщения к великой классовой борьбе. И в жизни трёх героев она пригодилась.

Из рассказа Юхновца-Максимова:

— Узнав о том, что Иосиф Лой тогда, в тридцать девятом, дезертировал из венгерской армии и бежал к нам с каким-то гуцулом — тоже дезертиром, я сразу подумал: а не один ли это из моих парней? Ведь так всё было схоже…

Да, они вскоре научились гнать штрейкбрехеров, бороться с жандармами и заставлять идти на уступки панов-предпринимателей. И всё-таки и у лесоруба, и у плотогона жизнь была нелёгкой. Вечерами хлопцы месили холодное осеннее болото у корчмы да на мосту через Богданку. И заводили разговоры о лесных тропинках, которые ведут за Говерлу, за синие горы. Колачук доверился своим побратимам:

— Я пойду… пока те самые тропинки не занесло снегом…

— Пойдём и мы — и в самом деле, чего ожидать? — ответили друзья.

Однако Хорти поспешил призвать хлопцев в армию. Все трое попали в далёкий город Пейч — к югославской границе. Побег в СССР казался невозможным. Ловкий Микола Колачук всё же нашёл нужную тропинку:

— Надо постараться заслужить на праздники отпуск. К рождеству не успеем, да и не пробиться зимой через Карпаты, а вот к пасхе — удобный момент. Поедем домой, а там шаг — и русские.

Так весной сорокового года солдаты третьей роты двенадцатого пехотного полка Миклош Колачук, Янош Мартыш и Шандор Приймак на войсковых учениях отличились в смелости, смелкалке и стрельбе. Командир роты Чикош вручили им перед строем аксельбанты снайперов — наплечные шнуры, инструкторские звёздочки. А майор Балинт разрешил им даже взять винтовки.

Утром второго мая сорокового года дежурный по советской пограничной заставе «Зелёная» беседовал с тремя необычными перебежчиками: они были в полном боевом снаряжении.

— Мы — солдаты, — сразу же заявил Колачук, — и желаем остаться солдатами, только — в Красной Армии. Братья должны быть братьями — мы так понимаем.

Но время было мирное, и друзей устроили на привычную для них мирную работу в гуцульском городе Надвирной. Только потом к ним обратились с просьбой — помогать советской военной разведке разгадать агрессивные приготовления хортистов в верховьях Белой Тисы. Все трое согласились. Вот тогда они и познакомились с голубоглазым лейтенантом. Максимов начал обучать будущих разведчиков умению вести визуальные наблюдения, делать краткие шифрованные записи, незаметно работать с фотоаппаратом, распознавать вражескую боевую технику. Наконец, их вызвал для беседы непосредственный начальник лейтенанта — майор Никифоров.

— Вот что, дорогие, — сказал попросту майор. — Работа, в которую вы с нами включаетесь, очень небезопасная и требует не только смелости, умения, но и конспирации. В этой работе вам придётся даже забыть свои имена. Ваше родное село — Богдан?

— Так точно, Богдан — ответил Колачук.

— Вижу, вы в вашей тройке вроде бы за главного, — потянулся за ручкой майор. — Будете Богдановым. Согласны?

Микола в ответ широко улыбнулся.

Мартыш получил прозвище — Мартынов, а Приймак стал Розовым. И майор поднялся:

— Ну, а теперь — первое боевое задание…

Из рассказа Юхновца-Максимова:

— Предстояло разными путями спуститься вниз по Белой Тисе, а возвращаясь вверх, пройти по Тисе Чёрной. Побывать на Говерле, Поп Иване и других вершинах. Выяснить, где какие объекты строятся хортистами, какие войска сосредоточены в горах. Что удастся — заснять на фотоплёнку. И я повёл ребят к кордону…

Перешёптывались старые смереки, но некогда было замедлить шаги, вслушиваться в их шёпот: разведчики спешили, чтобы уйти подальше от границы. Начали карабкаться по скользким камням, а туман все наплывал и уже, казалось, какой-то серой глиной налипал на все тело — передвигать ноги было так же тяжело, как и продрогшими руками цепляться за кусты. Когда взошли на гору, где стало виднее, за ней высилась вторая, затем третья… Побрели между деревьев, и Микола все шёл впереди, как будто боялся только одного — хоть нп какое-то мгновенье приостановиться, ибо тогда, наверное, не мог бы двинуться дальше: это была дорога в неизвестность.

Стало совсем темно — вошли в узкую ложбину. А впереди вздымалась, теряясь в небе, круча, разбитая глубокими расколинами. Микола в первый раз заговорил:

— Пойдём напрямик, — и кивнул головой вверх.

— Но как?.. — спросил Иван и осёкся: для них теперь другого пути не было.

— Только напрямик! — бросил упрямо и Олекса.

Микола начал подниматься первым — хватаясь за торчавшие из каменной стены ржавые штыри, которые, видимо, остались от старых времён. Им, молодым гуцулам, не раз приходилось взбираться на крутые склоны, но штурмовать скалы было просто некогда: альпинизм казался им забавой заезжих панычей.

Наверху обессиленно свалились на камни, но Колачук приказал идти…

Тем временем лейтенант Максимов присел на пенёк, чтобы перед обратной дорогой немного отдохнуть. Задумавшись, уткнулся в мокрый плащ и не сразу разглядел берёзку, что дрожала на ветру прямо перед ним. Тонкая, какая-то изящная, она, казалось, чудом выросла здесь, на скалистом утёсе, среди суровых елей. В окружении тёмной зелени смерек эта берёзка выглядела особенно лёгкой и нарядной, и когда, пробившись сквозь туман, её белого тела коснулся мягчий луч, она затрепетала, расправила ветви, точно приглашая суровых соседок улыбнуться солнцу…

Вдруг раздались выстрелы: глухие, отдалённые — по ту сторону границы.

«Быть беде, — подумал лейтенант. — Наткнулись на засаду…»

А трое смельчаков услышали сначала крик: — Стойте! Кто такие?

Бросились врассыпную. Патрульные открыли огонь, разведчики начали палить из пистолетов. Не ожидая от гуцулов, сбившихся с дороги, такого ответа, жандармы побежали…

Седой от ярости поток шумно пробивался через каменные глыбы. А Колачук остановил друзей: сквозь потемневший лес заметили уже долгожданную ниточку автострады. Здесь решили разойтись. Микола перебрался на ту сторону шоссе, Иван пошёл вдоль этой, а Олекса позади подстраховывал его. Дорогу надо было взять под наблюдение с обоих крутых склонов. Шли, падали, ползли…

В назначенное время лейтенант Максимов бродил на полянке у тонкой берёзки. Ожидал. Волновался.

Колачук пришёл первым. Он явился как-то незаметно, точно из-под земли, и лейтенант даже удивился его мастерству. Микола был доволен и, принявшись докладывать, не мог сдержать улыбки. Офицер взмахнул рукой и крепко обнял разведчика:

— Спасибо, дорогой товарищ Богданов!

— За что, товарищ лейтенант — я же ещё вам не доложил.

— Спасибо, что вернулся, что живой…

В начале сорок первого тройка уже фактически взяла под свой контроль весь район Белой и Чёрной Тис. Советская военная разведка получала надёжные данные о передвижении гонведов у границы, их боевой технике, строительстве объектов фортификации.

Из рассказа Юхновца-Максимова:

— Я каждый раз их провожал к границе. Признаться, сам валился с ног — тяжело ходить в горах да ещё снегами нашему брату-степняку. А они, смотрю, идут легко, как олени — сильные, красивые, гордые… Их родную землю топтали оккупанты, на каждом шагу встречались военные, жандармы, лесная охрана. А хлопцы говорили: «Лес — наш, и мы, а не они — его хозяева». Да, это были их родные горы — они знали здесь каждую вершину, каждое урочище, каждый ручеёк. И, подобно горному ручью, были неугомонны. Особенно Микола Колачук: он ходил на задание и в составе тройки, и с Мартышем, и один…

От старых гуцулов в сёлах под Поп Иваном можно услышать и сегодня то ли бывальщину, то ли уже легенду об одном событии, которое произошло здесь незадолго до войны.

Не одну ночь дрожали окна хат. Военные машины доставляли к истокам Белой Тисы солдат, железо, цемент… бетономешалки и полевые кухни. Потом, где на волоках, а где и на руках, перебросили весь груз на восточный склон Поп Ивана. Закипела работа: день и ночь солдаты что-то копали, строили.

Как-то в верховьях Белой Тисы появилась группа старших офицеров. С ними прибыл и высокий чин гитлеровской службы. Вот среди военных тогда и затесался один капитан: гости думали, что он — из офицеров части, а те посчитали, что капитан входит в состав инспекции. Комиссия осмотрела местность и попросила у майора — старшего по объекту — карту укреплений, чтобы сверить — правильно ли строят. Проверка, конечно же, окончилась пикником на лоне романтической гуцульской природы. Пьяные офицеры даже не заметили, как капитан исчез, а вместе с ним — секретная карта. За майором будто бы прибыла контрразведка. Его вели в наручниках. «Козёл отпущения» жестоко поплатился, и всё-таки хортисты вынуждены были забросить укрепление недостроенным…

История быстро окуталась романтикой: начали рассказывать, что в горах появился новый Олекса Довбуш. Теперь с уверенностью можно сказать только то, что эта история рождалась действительно по живым следам.

Ещё несколько небезопаспых ходок сделал через границу Колачук-Богданов. Он приносил самые важные «трофеи». Привыкнув к риску, решил как-то вечером наведаться домой. Но всё же первым делом хотел встретить знакомого, который обещал передать интересные сведения из Рахова. Тот был в корчме. Микола огородами пробрался туда, открыл дверь и застыл: у прилавка сидели жандармы — один лицом к двери, а другой — спиной. Первый сразу же схватился за винтовку:

— А-а, пан Колачук! На ловца и зверь бежит. Мы тебя искали целый год… Ни с места!

Но не успел жандарм подойти, как очутился на полу, а Микола выскочил на улицу. Не смогла догнать его и пуля…

Из рассказа Юхновца-Максимова:

— Война разлучила меня с Иваном Мартышем — Мартыновым и Олексой Приймаком — Розовым, а вот с Богдановым мы воевали вместе до расформирования части. Вместе ходили и в разведку. Потом его передали армейскому разведывательному отделу, и больше мы не виделись до конца войны…

Шла война, тяжёлая война с коричневой чумой. Выполняя боевое задание, Мартынов и Розов очутились в глубоком тылу, хотя и в двух шагах от родного порога. Об их возвращении в отцовскую хату не могло быть и речи. Жили в лесах, на полонинах, скрывались у знакомых. Но и высоко в горах, далеко от Богдана, теперь было тревожно. Особенно в начале сорок второго года: в горы поднимались карательные группы, от выстрелов со смерек тихонько осыпался снег.

В такой момент встречаться со знакомыми было особенно опасно. Но Приймак узнал о том, что умерла мать. Рискнул прийти хотя бы на могилу. По дороге, у кривого дуба, остановил его лесник. Сунул свою холодную руку. Угостил табачком. Посочувствовал… Приймак не знал, что этот лесник продался хортистам. В сумерках зашёл и в родной дом. В хате его ожидал предатель — уже с двумя жандармами. Приймаку скрутили руки, вывели во двор. Замешкавшись в узенькой калитке, он резким рывком освободил руки и, отбросив жандармов, бежал. Ночь спасла разведчика.

На высокой Говерле, которая самой первой в крае встречает рассвет, Мартынов и Розов встретили Красную Армию.

А тем временем Богданов шёл фронтовыми дорогами… В школе военных разведчиков овладел радиоделом. Два раза вместе с рацией забрасывали его в тыл врага. Попал в руки фашистов. Друзья говорили, что родился Богданов в рубашке — ему удалось вырваться на волю и пробраться на Большую землю. Потом была учёба на курсах танкистов. Механик-водитель Микола Колачук вёл свою боевую машину через белорусские болота, на польскую границу. Был тяжело ранен, полгода лежал в госпитале. И вновь отправился на фронт — форсировал Одер, штурмовал Берлин.

Прекрасная судьба — судьба героя!